– Денис, вы идиот! – Арина затянулась сигаретой, в тишине гостиничного номера отчётливо затрещал табак. – Сначала Белкин с аппендицитом, теперь вы. Мне придётся отправить вас в аэропорт, чтобы вы первым рейсом улетели в Россию.

– А вы? – глупо спросил Денис.

– Мы будем сидеть на чемоданах и ждать пополнения. Или вернёмся домой, это как прикажут. Вы хоть понимаете, что на другую такую экспедицию наш институт в ближайшие годы не наскребёт средств? Финансовый план расписан на пятилетку вперёд, госсподи… У нас и так был ограниченный численный состав. Ну, без Белкина, ладно, мы как-нибудь обойдёмся. Поднатужимся и справимся. Но вы же водолаз! Куда мы без вас денемся? Один Виктор Николаевич не потянет всю программу. Идиот. Какой вы идиот!

Рощина быстро шагала по номеру от окна к столу, от стола к подоконнику, остановилась, выбила из пачки новую сигарету, прикурила от старой, тщательно затушила окурок в блюдце, жёстко давя последние искры.

– Арина Дмитриевна…

– Молчи!

Арина затянулась, задумалась, быстро и решительно подняла глаза на Дениса.

– Вот что, Муромцев. Вы делаете вид, будто ничего не произошло. Никому ни слова, поняли? Ни полслова! Ни намёка. Не делайте хмурое лицо, вы не на поминках. Завтра мы грузимся и уезжаем в Синиш. Всё готово. Ни что не срывается, если действовать быстро. Послезавтра мы в море, а там никто нас не найдёт, пока не ступим на берег Португалии. А там уж победителей не судят. Может быть, высадим вас в Испании, чтобы вы могли вернуться на родину без кандалов. Шенгенская виза есть, через границу вас пропустят.

– Спасибо, Арина Дмитриевна! – с жаром поблагодарил Денис и осёкся.

Рощина прожгла его взглядом насквозь. Она была на голову ниже Муромцева, но ухитрялась смотреть свысока. Худая, жилистая, обветренная до вечной смуглости, с веснушками на носу и пигментными пятнами на скулах, с чёрными глазами и характером, как топор, заведующая лабораторией экологии беспозвоночных, в которой трудился Муромцев, кандидат биологических наук Арина Рощина была опытным полевым работником. Начальство доверяло ей безмерно. Денис ездил с ней на Карское море и Землю Франца-Иосифа. Две экспедиции без пролётов – Арина стала его уважать. Она же настояла на включении Муромцева в состав Португальского отряда, хотя на место лаборанта без высшего образования планировали поставить дипломированного сотрудника пусть и с недостаточным опытом водолазных работ.

– Нужно будет, я вас уволю, – отчеканила Арина, окутывая Муромцева невероятным количеством табачного дыма. – Я не провалила ни одной экспедиции. И эту срывать не намерена. Идите.

Муромцев выкатился в коридор с чувством невероятного облегчения. Начальницы он боялся как огня и ждал небесных кар, даже не представляя каких, но закончиться они должны были в полиции. Вместо этого Арина объявила, что закрывает на всё глаза. По-другому, если бы Денис мог успокоиться и подумать, быть не могло. Слишком многое оказалось поставлено на карту, чтобы сдать сотрудника и тем самым испортить репутацию института за границей. Атлантическая экспедиция, на которую Академия Наук выделила неожиданно щедрые фонды, состояла из трёх отрядов. Британский занимался дражными разработками ксеноинвазий в Северной Атлантике. Французский должен был собирать образцы не ниже сороковой широты, сочетая драгирование на малых глубинах с водолазными работами, а Португальский отправили на отмели, созданные пришельцами возле западного побережья Африки. Он был самый малочисленный, на него наскребали по сусекам, урезая расходы где только можно. В отряде было пять человек. Однако старший научный сотрудник Белкин в поезде занемог, до Лиссабона доехал на обезболивающих, в госпитале ему диагностировали аппендицит. Для отряда это был как удар под дых. Он едва не сорвал всю работу группы, для которой и так задач было поставлено выше крыши. Арина бегала из больницы в посольство и дымила как паровоз. По её твердокаменному лицу можно было только догадываться, какие тёплые и ласковые слова она сдерживает, чтобы вслух не охарактеризовать дипломатических работников. Тем не менее, удалось договориться об операции и отправке Белкина домой. Пока Рощина металась, члены группы могли наслаждаться видами Лиссабона. Их участия в переговорах с посольскими не требовалось, чему сотрудники, лишённые административной жилки, втайне радовались.

К вящему облегчению Дениса, старшие товарищи не проявили активного интереса к его вылазке. Они сами только что вернулись. В четырёхместном номере дальняя комната Муромцева была полностью заставлена экспедиционным багажом. Пустая кровать и узкий проход к ней, вот и всё пространство, выделенное для нужд лаборанта. В комнате научных сотрудников работал телевизор. Игнорируя его, Смольский за столом что-то писал. Невзирая на жару, он был при галстуке. Тяга к официозу у ведущего научного сотрудника лаборатории фармакологии доходила порой до снобизма. Всю дорогу он прожил в купе, снимая деловой костюм только на ночь. Белкин и Казаков подтрунивали над ним, однако Смольский вёл себя надменно, держал дистанцию. С Денисом он практически не разговаривал, лишь изредка снисходил до колких замечаний. Невысокий, большеголовой, с залысинами, в очках с тонкой позолоченной оправой, Михаил Анатольевич Смольский производил впечатление методичного учёного, для которого не существует моральных принципов и этических препятствий. В отличие от коллег, он не был полевым работником, а занимался наукой преимущественно в стенах института. Денис поздоровался, но Смольский только кивнул и вернулся к прерванному занятию. Лаборант даже порадовался. С таким соседом было проще.

Щёлкнул замок ванной комнаты, вышел Казаков в одних джинсах, влажный после душа. Крупный, весёлый, выше Муромцева, старший научный сотрудник лаборатории экологии бентоса был опытным водолазом и являлся вторым по значимости в отряде после Рощиной.

– Здравствуйте, Виктор Николаевич, – приветствовал его Муромцев, стараясь не показывать волнения.

– Денис! Как город, насмотрелись на красоты?

– Ничего так, – при воспоминании о трущобах всё внутри переворачивалось. – Вы тоже смотрели?

– Белкина навещал. Я тут Михаил Анатольевичу рассказывал, – Казаков энергично протёр короткую курчавую шевелюру гостиничным полотенцем.

– Как он? – с живостью спросил Муромцев.

– Плохо. Ещё от наркоза не отошёл. Стали операцию делать, а он взял и умер на столе. Еле откачали. Плохо экспедиция началась.

– Это случайность, – возразил Смольский.

«Знал бы ты», – мысленно съязвил Денис.

– Случайность есть непознанная закономерность, – авторитетно заявил Казаков. – Вот сейчас расскажу. Три года назад в Баренцевом море дело было. Мы обскребали драгой возвышенность Персея на предмет тамошнего ксенобентоса. И случилось так, что у нас оборвался трос. Делать нечего, надели на меня трёхболтовку и я полез спасать наш драгоценный ИС-1. Погрузился на сорок пять метров. Темно, вода мутная, не вижу ни черта. Пока добрался до короба, минут пятнадцать прошло и тут отрубается компрессор. По рации сообщают, что сломался шток насоса. Трандец, приплыли. Страшно, я вам доложу. Под тяжким-то гнётом водяной толщи, без подачи воздуха. Да ещё клапан подтравливает, как потом выясняется в процессе застревания. Начинает обжимать. Глаза лезут из орбит. Задыхаюсь, но держу себя в руках, не паникую, чтобы лишний кислород не расходовать. Ребята начинают качать ручной помпой, меня спешным порядком выдёргивают наверх. Без выдержки, на неё всем плевать, разоблачают и – в барокамеру. Ничего, полежал пять часов, обошлось.

– Это вы недолго на грунте проработали, – припомнил режимы декомпрессии Муромцев.

– Да, повезло, Денис. Драгу злополучную мы бросили. Водолазов в отряде больше не было, а меня под воду Швецов не пустил. Хватит, говорит, рисковать здоровьем из-за железа, пока там не остался.

– Не остались же, – с наигранным оптимизмом констатировал Муромцев, который изрядно нервничал.

Он не ждал стука в дверь с требованием «Откройте, полиция!», хотя опасение лежало на дне души как стелька в ботинке, но проявить нервозность и вызвать расспросы, от которых не сможет уйти, и обязательно проговорится, боялся. Непонятно, какие последствия вызовет его рассказ о драке с местными, в которой он пырнул человека ножом. Окровавленная наваха по-прежнему лежала в переднем кармане джинсов. Муромцев не смог заставить себя её выкинуть, просто запихал поглубже, чтобы не отблескивал красивый латунный хвост. Джинсы сидели свободно, нож практически не выпирал. Натёкшая с него кровь пропитала чёрную ткань, но была почти незаметна. На всякий случай, Денис залихватски запустил большие пальцы в карманы, а кистями прикрыл подозрительные места. Он старался держаться раскованно, тем более, что деваться из комнаты было некуда.

– Но шансы застрять у вас имелись, – заметил Смольский.

– Да нет, остаться на дне шансов у меня не было, ребята бы вытащили, – Казаков задумался, глаза его остановились, будто водолаз вглядывался в бездну. – Но проклятая закономерность взяла своё. Через неделю Степан Алексеевич Шаргин у Максимова в отряде сорвался со спускового конца и ушёл на глубину девяносто метров. Получил тяжёлый обжим. Грудь в шлем вдавилась, перелом ключиц, рёбер, повреждение лёгких, трещины в черепе. Шланг не оборвался, но, в общем… Пока второго водолаза спустили, пока их подняли, время ушло. Да и сделать ничего было нельзя. Его переломало всего, кровь из ушей, из носа, кажется, из глаз шла. Шаргина сразу отправили на Новую Землю, оттуда бортом в Петербург… Пока ехал, развился отёк мозга. Так Степан Алексеевич и умер в Военно-Медицинской Академии.

В номере повисло тягостное молчание. Муромцев сглотнул.

– Пришельцы спусковой конец обрезали? – спросил он.

– Вряд ли, – ответил Казаков. – Скорее всего, сами виноваты, недосмотрели, что конец перетёрся. Там нет амфибий и наутилусов, которые могли бы перегрызть. Да и расследование показало, что произошёл обрыв, а не механическое повреждение.

Смольский смотрел на него снизу-вверх, выпятил слегка грудь, вступая в настоящий мужской разговор, и сказал, вложив в голос побольше весомости:

– Я об этом слышал. Думал, что только нам не повезло. Я был в той проклятой комплексной экспедиции Академии Наук, только в отряде у Пащенко. Делали ему дисер по волнам ксеноинвазии в арктических водах, – он качнул головой и, как показалось Денису, злобно блеснул очками. – Отбирали в жёлобе Святой Анны донно-каменный материал и осадки скальной драгой. На проходке профиля на глубине шестисот метров у нас застряла СКД-3. Встала намертво, не вытянуть. Обводным тросом тоже не перевернуть, как будто прилипла к грунту или набрала чего-то такого… сверхтяжёлого. Гидролокатор показывает крупные камни на дне и нашу драгу среди них. Делать нечего, давай тягать, и тут пожар в машинном отделении. Все кинулись бороться за живучесть. Драгу, в конце концов, бросили, не смогли поднять. Господин Пащенко рвёт и мечет, потому что за драгу институту платить. И тут повариха отравилась из-за несчастной любви. Надя такая была, если помните, Виктор Николаевич? Этот случай даже комментировать не буду… На судне кошмар какой-то нереальный. Дуру самолётом санитарной авиации вывозили. Мы за пять часов взлётно-посадочную полосу на льду обустроили. Без всяких тракторов и бульдозеров, вручную. Вот такая череда чрезвычайных происшествий. И у каждой была своя, независимая от остальных, но вполне объяснимая причина.

– А с драгой, как вы считаете, Михаил Анатольевич, пришельцы? – спросил Денис, чтобы поговорить со Смольским.

– Порчу на неё навели, – усмехнулся Казаков.

– Драга неудачно вошла и застряла между грубыми обломками ледниковой породы. Без всяких пришельцев обошлись. Всё сами. Всё своими руками. Сами проблемы создаём и потом героически с ними боремся, неся потери в живой силе и технике, – с горькой иронией закончил Смольский. – Пащенко тогда подтвердил гипотезу, что в холодных водах проникновение пришельцев носит ступенчатый характер. Сначала закрепляются представители растительного мира, затем на развитой кормовой базе происходит скачкообразный рост популяции травоядных, которые служат пищевым ресурсом для хищников. Это в отличие от тёплых вод, где распространение ксенобиоты осуществляется по нарастающей, что свидетельствует о более высокой средней температуре их родной планеты. Его гипотеза подтверждается исследованием глаз амфибий, зрительный диапазон которых сдвинут в инфракрасную часть спектра. Защитил докторскую на нашем материале! А потом и в Академию выбрали, – закончил он с ощутимой досадой.

– Это ваша единственная экспедиция? – спросил Казаков, мимоходом опустив кабинетного работника ради поднятия собственного статуса в группе.

– Были ещё студенческие практики, – холодно ответил Смольский и добавил, не смог удержаться: – Для учёного моего типа этого достаточно.

– Почему вы от Пащенко ушли? – невинным тоном поинтересовался Казаков. – Аэродром так повлиял, что вы предпочли фармакологию тропических вод?

– Простите, но нюансы взаимоотношений с бывшим научным руководителем я обсуждать не буду, – Смольский указал глазами на лаборанта.

– Извините за нескромный вопрос, – сказал Казаков.

Муромцев почувствовал себя лишним и хотел было уйти в свою комнату, прилечь там и затаиться, но Казаков вдруг обернулся к нему и спросил:

– А у вас, Денис, есть что вспомнить о погружениях?

Он как будто не хотел находиться наедине со Смольским. «Под тяжким гнётом водяной толщи», – вспомнил Муромцев его слова. Михаил Анатольевич морально давил. Казакову, видимо, тоже было с ним некомфортно.

– У нас… – Муромцев запнулся, но на ум пришла только вызванная мрачными воспоминаниями научных сотрудников зимняя история, и он сбивчиво начал: – Я после дембеля в отряд аварийно-спасательных работ устроился, пока в техникум не поступил. Как-то нас послали на залив тачку рыболовов поднимать. Она у Толбухина маяка под лёд провалилась, в машине были люди. Кто-то там остался, другие выбрались на лёд, но до города не дошли, замёрзли. Тогда была очень холодная зима. Трупы только утром заметили другие автомобилисты, которые там ездили, они же обнаружили полынью. Полиция, расследование, вызвали спасателей. Ну, мы прибыли. Я погрузился, вижу джип, а из двери торчит кто-то. Стекло было опущено, пытались выбраться. Какие-то пассажиры выбрались, а женщина застряла. Я приблизился. Она висит в окне, наполовину высунувшись, и волосы развиваются в воде. Вижу, глаза открыты, и она на меня смотрит. Я всё понимаю, что утонула, у неё на лице маска смерти застыла, а так страшно сделалось, не передать. Я её потянул, а женщина как-то очень легко вперёд подалась и поплыла, как русалка, прямо на меня. Плывёт и волосы развиваются, а глаза мне в глаза смотрят. Никогда не забуду. Да и снилась потом.

Казаков крякнул, покачался с пятки на носок, мотнул головой. Смольский закурил тонкую сигарету, испытующе глядел на лаборанта через прозрачную броню очков. Казалось, они служили защитой, и Михаил Анатольевич этим осознанно пользовался.

– Хлебнули вы в этом АСПТР, – с сочувствием вздохнул Казаков.

– Ерунда, – Денису было неловко, что он влез со своим ужастиком в воспоминания заслуженных научных работников, история казалась ему глупой и ничтожной по сравнению с драмами Арктики.

– Я так понимаю, что трагических экспедиций не было только у Арины Дмитриевны, – саркастически усмехнулся Смольский.

– И у Белкина, – добавил Казаков.

– У Белкина теперь есть.

Денис криво улыбнулся, вынул руки из карманов и следом до половины выдернул наваху. Она с удивительной цепкостью хваталась хвостом, словно не хотела сидеть в темноте и духоте, а стремилась наружу, к солнцу. «Она на свет лезет! Положительный фототаксис», – мелькнула в голове Муромцева несвоевременная мысль, потому что надо было спешно что-то предпринимать, дабы не показывать старшим окровавленного ножа, но вместо этого лаборант неловко попытался затолкать наваху назад, а она упёрлась в шов и застряла.

– Что у вас там? – заинтересовался Казаков.

– Это? – как можно небрежнее спросил Денис.

Страх куда-то пропал. Вместо него возникло чёткое понимание, что надо действовать быстро и дерзко. Как в армии. Он достал нож, повертел в руках, убрал обратно в карман.

– Это наваха. В магазине на ксенолофофору поменял, она у меня в качестве талисмана висела.

И он в красках описал портовые трущобы, ножевой магазинчик, выгодный торг. Всё, что было после, Денис опустил, будто вырвал из памяти страницу с воспоминаниями и бросил в мусорную корзину. Это получилось на удивление легко.

– Ого! – искренне порадовался Казаков. – Продуктивней всех нас сходили в город. Если вы станете так же добычливо работать на банках Атлантики, за судьбу экспедиции я могу быть спокоен.

Смольский же вздохнул и печально глянул в окно.

– Из всех достопримечательностей Лиссабона вы избрали клоаку, Денис, – с пренебрежением констатировал он, и лаборант понял, что ведущий научный сотрудник ему попросту завидует.