– Гидроматрос! Тебе доверили шхуну. Что ты с ней сделал?

– Где «Мона Лиза»? – рявкнул старпом.

– Она утонула, – мрачно ответил лаборант.

Его трясло и колотило. С одежды лилась вода. Стробоскопический огонь разбили ещё в шлюпке, он сослужил свою службу и был не нужен.

Капитан и помощник встретили его на палубе. Оба были поддатые, но дружелюбные.

– Рад, что жив? – снова спросил капитан.

– Так точно, – ответил Муромцев, ибо считал, что не подобает жаловаться на судьбу человеку, который недавно приобрёл пистолет с патронами.

– Цени отвагу русских моряков!

– Иди в кубрик, переоденься. Баклажан выдаст тебе подменку, – по-деловому распорядился старпом.

– Помни нашу доброту, – добавил капитан.

Денис хмуро смотрел на них.

– Я хочу увидеть Арину.

– Зачем?

На палубе «Чёрного песца» под прожектором заливающего света Муромцев чувствовал себя раздетым. И хотя длинная рубашка прикрывала передний карман джинсов с пистолетом, одежда была мокрая и облипала. Тем более не хотелось спалиться с оружием, переодеваясь в кубрике у всех на виду.

– Я хочу с ней поговорить.

Пираты заржали.

– Ты что, Гидроматрос, влюбился?

– Ладно, отведи его, – приказал капитан. – Пусть поворкуют. Гидроматрос сегодня посмотрел смерти в лицо. Ему можно.

Старпом сделал каменную рожу. Можно так можно.

– Следуй за мной.

Когда они дошли до трапа, старпом обернулся.

– Жилет можешь снять.

– Я хочу предстать… в первозданном виде, – промолвил лаборант непреклонным тоном.

– В первозданном? Ты хоть знаешь, что это значит?

Муромцев не собирался размахивать руками, разоблачаясь, чтобы не засветить силуэт «беретты» под рубашкой.

– Какая разница…

Старпом не стал пререкаться. Видно, чувствовал свою вину и пропустил Муромцева вперёд. Когда они добрались до лазарета, помощник выставил доктора Жлоба короткой командой:

– Выйди.

Врач вышел, гидроматрос зашёл. Старпом закрыл дверь.

– Я вернулся из бездны моря.

Муромцев тихо подошёл к койке, Арина смотрела на него во все глаза.

– Жлоб сказал, что тебя бросили.

– Нет, меня подобрали, – Муромцев быстро запустил руку в карман, вытащил «беретту», приложил палец к губам: «Молчи!» – Я сидел на рифе и они увидели маячок, – пистолет был на предохранителе, но с досланным патроном. Денис опустился на корточки, вынул магазин, медленно отвёл затвор, патрон упал на одеяло. Рощина не пошевелилась, только наблюдала. – Знаешь, кто подобрал? Миксер сидел на моторе, Ганс командовал. Виктор Николаевич и Михаил Анатольевич были на вёслах по необходимости. Все наши. Ни один подонок не сунулся ночью в море.

Говоря так, лаборант снял затвор с задержки и сопроводил ладонью, чтобы не лязгнул. Зарядил патрон в магазин и вставил в рукоять «беретты». Склонился вплотную к Арине.

– Спрячь, – еле слышно сказал он, доктор Жлоб у дверей мог подслушивать. – Ночью разбери и протри. Смажь любым жирным кремом. Иначе заржавеет. Справишься?

Не удивляясь, не возражая и ничего не спрашивая, Арина сунула пистолет под подушку и глубоко устроила там, затолкнув между матрасом и спинкой.

– Сумею, – одними губами ответила Рощина.

Они поцеловались. На прощание он тихо произнёс три заветных слова, которых она с томительной мольбой во взгляде так страстно ждала:

– Я их убью.

Расставшись с пистолетом, Денис почувствовал колоссальное облегчение. Он спустился в кубрик, где уже сидели на своих койках переодетые в сухое тряпьё учёные и матросы с «Морской лисицы». На переборках тлели светодиоды, шибало в нос топливным этанолом и неграми, но как же там было уютно!

Баклажан выдал Муромцеву залатанную робу, слегка коротковатую, но в плечах по размеру. Нашлись даже резиновые тапки. Негры помалкивали и ни о чём не спрашивали. Они старались вести себя тихо, как мыши, словно белые моряки вот-вот начнут их дуплить в наказание за трусость, а водолаз, которого час назад все считали утонувшим, съест заживо.

К чему-то готовились, ждали.

Боцман вышел и вернулся с литровой бутылью, оплетённой в солому.

Не дожидаясь команды, все подсели к столу, сдвинули кружки. Баклажан разлил поровну коричневую, светлее его кожи, пахучую жидкость.

– Кап-бренди, – объявил он как о чём-то значительном.

И хотя заступавшим на ночную вахту матросам полагалась кружка горячего шмурдяка, настоящего кап-бренди учёные ещё не пробовали.

Муромцев с благодарностью вгляделся в светлые лица.

– Спасибо, мужики.

Пять кружек сдвинулись над столом, глухо звякнув стальными краями. Негры пили, разойдясь по своим койкам и обхватив посудины обеими руками, как напуганные цирковые шимпанзе.

Южноафриканский коньяк мягко вскружил голову. Лаборант почувствовал, как внутреннее напряжение, от которого он трясся, улетучивается. Не чокаясь, допили и через пару минут Муромцева окончательно попустило. Он глубоко вздохнул и расслабился.

– Как так вышло, что ни одна чернозадая обезьяна не сунулась за борт? – он медленно обвёл глазами тьму по периметру кубрика, из которой поблескивали белки. – Им действительно наплевать, если я погибну?

– Денис, – вкрадчиво сказал Смольский. – На самом деле, акватическая теория о происхождении человека из водной обезьяны безосновательна. Негры не умеют плавать. Им это несвойственно.

Сенегальские пираты, до сих пор борзые, помалкивали. Пятеро белых людей, вернувшихся из мрака и бушующих волн, держались вместе и перестали походить на пленников. Обострённое животное чувство смены иерархии, происходящей сейчас в кубрике, принудило африканцев к безмолвию.

– Теперь я это понял, – жёстко заявил Муромцев. – Если бы негры умели плавать, они бы так не воняли.

– Дело не в этом, не в гидропитеках, – Казаков откашлялся. – Они побоялись идти на «Мона Лизу» по другой причине. У нас минус один в экипаже. Симон погиб.

Денис помнил, что Симон отправился с Баклажаном осматривать трюм.

– Что с ним случилось?

– В него попали, – вздохнул Казаков. – Лерой засадил ему в спину, когда хотел подстрелить какую-то зверюшку на нижней палубе.

Вот отчего матросня была такая прибитая. Косяки сыпались на команду со страшной силой.

– Лерой, штаны с дырой… – Денис покачал головой. – Вот же дура криворукая.

– Что там был за зверь?

– Не было возможности рассмотреть. Я заперся в ахтерпике и только слышал, как он жрал труп.

– Чей труп?

– В машинном отделении болтался покойник. Не знаю, кто это был. На «Мона Лизе» мне встретилось много странного, – лаборант не стал вдаваться в подробности и только добавил: – Хорошо, что она утонула.

Ганс с интересом прислушивался к русской речи и как будто даже разбирал что-то. Кок поразительно быстро учился языкам.

– Негры считают, что зверь в трюме наводит порчу, – сказал он по-английски. – Он сделал так, что пули полетели не в него, а в Симона.

– Зверь не был телепатом, – ответил на английском лаборант. – Это Лерой не умеет стрелять.

Ганс зловеще усмехнулся.

– Они считают, что зверь проклял шхуну, чтобы сделать её своим домом. Они чуть не взбунтовались, когда надо было тебя спасать.

– Ублюдки…

– Негры думают, что и ты проклят.

Внимая знакомым звукам английской речи, слегка захмелевший Миксер тоже принял участие в разговоре.

– Вы знаете, чем отличается негр от луковицы? – с трудом выдавил он.

Загадка из уст косноязычного матроса с умственным развитием бультерьера загнала в тупик даже учёных.

– Лук белый? – выдвинул гипотезу Смольский.

Миксер мотнул головой.

– Луковицу дольше раздевать? – предположил Казаков.

Миксер только усмехнулся.

– Вонь от лука со временем улетучивается, – догадался Денис.

Все засмеялись, но Ганс, знавший ответ, отрицательно повертел жалом.

– Когда режешь лук, на глазах выступают слёзы, – с расстановкой объявил Миксер и под конец сжал кулаки.

– А вот это мысль! – громко сказал Муромцев по-русски и обвёл взглядом потемневшие рожи на койках. – У кого моя наваха?

* * *

Задул норд. Шхуна изменила курс и стала спускаться в тропики. С каждым днём становилось заметно жарче. Стоять дневную вахту было практически невыносимо. В кубрике работал кондиционер, но и он не мог скрасить весь путь в экваториальную область. Над палубой натянули тент. Из пожарного рукава можно было облиться забортной водой в любое удобное время, но она помогала слабо, вдобавок, была тёплая как кисель и оставляла на теле корку соли. Офицеры стали поговаривать о не слишком скором возвращении в Сен-Луи. Капитан вызвал в свою каюту Казакова и Муромцева и объявил о решении половить на банках вблизи островов Зелёного Мыса.

– У меня есть два опытных водолаза, – сказал он, смоля сигарету над картой района обширных отмелей. – Глупо вас не использовать. Вы жрёте мой провиант, пользуетесь моим расположением. Вы должны приносить мне пользу. Негры не умеют глубоко погружаться, а вы обучены работать в скафандре. Будете гулять пешком по дну и радоваться жизни.

Капитан стряхнул пепел в странного вида плошку с неровными краями, здорово напоминающую крышку черепной коробки, покрытую тёмным лаком, и глубоко затянулся. Выдул дым, посмотрел сквозь облако на внимающих начальству водолазов, опустил руку, звякнул по столу массивным корпусом механического хронометра «роллекс». Денис даже не сомневался, что он настоящий и капитан его не купил в магазине.

– У меня есть несколько скафандров, – по тону можно было предположить, что пират потерял счёт подобным мелочам. – Проверьте и соберите из них рабочие. На период подготовки оборудования и погружений я освобождаю вас от вахт.

На рассвете Баклажан отвёл их в кладовую, отведённую под водолазное снаряжение. Он лежало в ящиках и навалом. Создавалось впечатление, будто им не пользовались, а только накапливали, не умея ни обращаться с ним, ни правильно хранить.

– Да тут Клондайк, – заметил Денис.

– Тут авгиевы конюшни, – Казаков озадаченно почесал шевелюру. – Надо звать матросов.

Вместе с неграми пришёл Смольский и активно включился в перетаскивание снаряги наверх. Под ярким солнцем производить инвентаризацию было сподручнее, чем в прохладном, но темноватом трюме.

Тщедушный учёный с тяжёлой бухтой шланг-кабеля в руках напоминал неуклюжего муравья, ухватившего ношу не по себе, но упорствующего во благо королевы муравейника.

– Не наступайте на комингс, – советовал ему Денис, следующий позади с ребризером на горбу.

– Примета плохая? – пропыхтел Смольский.

Место ведущего научного сотрудника было за столом в надёжном и уютном кабинете института Академии Наук. В качестве матроса он никуда не годился.

– Чтобы головой не удариться, – скромно пояснил лаборант. – Если вы перешагиваете через комингс, голова будет гарантированно ниже.

– А ещё какие есть приметы?

– Не садитесь на кнехт.

– Ноги может оторвать внезапно натянувшимся швартовом? – проявил неожиданные познания корабельного дела Смольский.

– Нет, – ухмыльнулся ему в спину лаборант. – На голову боцмана садишься.

Свалили снаряжение на шкафуте. Денис и Казаков отогнали негров, чтобы не путались под ногами, и принялись раскладывать под тентом добычу. В качестве осуществимой задачи решено было прикинуть сухие костюмы себе по размеру и установить комплектность если не всех, то хотя бы ограниченно годных скафандров. Муромцев таких моделей и не встречал никогда, полагаясь на познания старшего товарища.

– Смотри-ка, «Миллер», древний как копролит мамонта, – дивился Казаков, передавая ему тяжёлый медный шлем с одним большим иллюминатором, защищённым толстой решёткой. – Рубаха к нему.

За этот день Муромцев узнал много полезного о водолазном снаряжении зарубежного производства, но ещё больше ненужного об участи их прежних владельцев.

Здесь была погрызенная резина в крови. Перерезанные мягкие шланги. Некомплектность, словно снаряжение кидали наспех на борт «Чёрного песца» или торопились унести ещё каким-то экстренным образом. Большинство костюмов слежались и подопрели. Зачем-то хранился даже простреленный шлем «Марк 12» с огромным квадратным иллюминатором, известный Муромцеву в качестве снаряжения вероятного противника ВМФ США.

– Надо узнать у кого-нибудь, когда «Чёрный песец» последний раз вёл водолазные работы, – шепнул Денис, чтобы никто из команды не услышал.

– Не надо, – Казаков загрустил. – Иначе мы будет этими последними водолазами.

После обеда к ним вышел капитан, слегка покачиваясь явно не от волнения моря. Достал пачку сигарет «Physalia», на которой была нарисована зловещая сифонофора, стилизованная под португальский кораблик.

– Есть результаты? – поинтересовался он, чиркая золотой зажигалкой.

От капитана пахло хорошим коньяком. Офицеры в кают-компании не бедствовали.

– Собрали, – Казаков похлопал по стальному шлему, у которого ещё не вышел срок годности. – «Кирби Морган» для меня и для «Аквадин» Гидроматроса.

– Остальное вообще никуда не годится?

– Кое-что годится, – Казаков немного помедлил с ответом, аккурат, чтобы выразить сомнение. – Очень много хлама. Эти скафандры тоже надо проверять, но они в полном комплекте и поновей.

– Завтра испытаем, – капитан без особой чести окинул взором кучу отложенного снаряжения. – Остальное тоже разберите. Что испорчено, выкинем.

«У пиратов давно не было живых водолазов!» – по лицу Дениса можно было читать, как в открытой книге, но пьяный капитан пристально оглядел его и понял по-своему.

– Бояться не надо, – изрёк он. – Если пришельцы вас сожрут, мы жестоко отомстим! Кинем бомбу на дно, чтобы все эти моллюски из своих ракушек повылетели.

– Ксенонаутилус – насекомое, – возразил Денис, зыря на шкипера исподлобья, не вставая с корточек.

– А вам, – глаза капитана выпучились от роста давления сока в межушном ганглии. – Вам это будет уже ин-ди-фе-рентно, товарищ гидроматрос. Инди-фферрен-тно! Поняли?

– Так точно, товарищ капитан!

– Товарищ капитан второго ранга, – поправил пират и удалился.

Это было единственное, что удалось узнать о его прошлом. Свою биографию офицеры тщательно скрывали, а капитан и старший помощник – даже имена. Один судовой врач охотно всем рассказывал, как его зовут. Негры относились к жизни проще, но кличек удостоились только трое из них, обладающие зачатком человеческого разума – Баклажан, Гудрон и Уголёк. Но кому из людей интересны были сенегальцы? Если годных, готовых к разбою матросов можно набрать на африканском побережье в любом количестве, минёр Петрович считался невосполнимой потерей. По выражению циничного старпома, земляк «пошёл на корм скоту», то есть бактериальному мату, оглушённому взрывами глубинных бомб и упустившему судно, а нового инженера минно-взрывного дела взять в этих краях было неоткуда. Тем более, русского и проверенного в деле. Офицеры держались вместе и никого в свой круг не пускали, не доверяя чужакам, для чего имели все основания и опыт. Они знали, что в Диких Водах всякий простодушный человек заслуживает лишения имущества и смерти. Они беззастенчиво грабили туристов, а взятых в плен эксплуатировали без жалости.

Денис в полной мере познал прелести рабского труда. Собирали на дне по часу, к которому добавлялось время на подготовку, спуск и декомпрессию. На круг выходило больше трёх часов, поэтому погружались с Казаковым посменно, два раза в день. Пока один водолаз работал, другой отдыхал и грелся. «Чёрный песец» обрабатывал участок дна вокруг места стоянки, а потом снимался с якоря и переходил на тучные пастбища. Оттуда было что собрать, но и условия подводных лугов, пускай и неохраняемых, оказались так себе. Капитан выбрал плато с глубинами от сорока двух до сорока пяти метров, и там уже было холодно. Денис привык к заполярным спусками, но тут удивлялся – тропики, а ты мёрзнешь. На палубе пекло, внизу поначалу бодрящая прохлада, но через час тело сковывает смертельный лёд. Не помогает ни утепляющий костюм, ни тяжёлый труд, ни тёплый воздух из шланга. Подъём, а на палубе баня. Жара бьёт в лицо, как только снимают шлем. Это невероятно изматывало, но деваться было некуда. Наверху пираты, на дне могут встретиться пришельцы, но пиратов боишься больше. В Диких Водах всё держалось на жестокости и страхе, а царила над ними жадность. Сокровища лежали под ногами, требовалось нагнуться и поднять. Лёгкость добычи заставляла офицеров превратиться в рычащих собак. Чтобы измученный раб продолжал тянуть лямку, его надо было стегать плёткой. Казаков получил лёгкую кессонку, у него ломило все мышцы, но капитан всё равно отправил его под воду. Команда прониклась рвением и трудилась, не щадя своих сил. Сознавая преходящесть авральных работ, даже негры пахали, не разгибаясь. Волей-неволей им приходилось быть смекалистыми. Совсем тупые остались в хижине или отправились к акулам.

По поводу акул хорошо сказал Ганс:

– Акула для нас теперь голубь мира. Если нет акул, это плохо, значит, есть разумные пришельцы.

К счастью, акулы были. Вокруг судна то и дело взрезал волну острый плавник. Стая небольших акулок вертелась на подхвате, в ожидании, когда кок выплеснет за борт новую порцию помоев и очисток. Они здорово напоминали демократических журналистов возле пресс-центра, не хватало только вспышек блитцев. Когда Денис сообщил о своём наблюдении Смольскому, ведущий научный сотрудник посмотрел на лаборанта, как на рака-щелкуна.

– Вы стремитесь принизить акул, чтобы снять с себя чувство вины за совершаемые вами акты клептопаразитизма.

Они стояли возле борта, наблюдая, как матросы поднимают на лебёдке питомзу, чтобы вывалить на палубу добычу и спустить обратно к Казакову.

– Но я не чувствую вины, – признался Денис. – Я даже не знаю, о чём вы говорите.

– Клептопаразитизм есть насильственное или тайное присвоение чужого кормового или гнездового ресурса.

– Это как?

– Как если бы неработающая жена при разводе отсудила у мужа часть имущества, – ввернул Смольский. – Мы крадём у пришельцев, пираты грабят у нас. Все повинны, все стремятся к самооправданию.

– Я не стремлюсь, – сказал Муромцев. – А вы были женаты?

– На науке, – сказал Смольский.

– И никогда не были?

– Не вижу необходимости, – он поджал губы и злобно блеснул очками снизу-вверх на Дениса. – Вы тоже не стремитесь.

Муромцев несколько раз кивнул, помолчал и после паузы, сказал:

– Лучше амфибия в трюме, чем дура на кухне. Я понял это на «Мона Лизе».

– Как способна изменить человека «Мона Лиза»… – пробормотал ведущий научный сотрудник. – Вы удивительно быстро повзрослели за несколько часов, Денис.

Лаборант издал ряд коротких, практически беззвучных выдохов, которые могли означать сдержанный скептический смех. Этим он выразил все свои чувства, вспыхнувшие, когда в голове прокрутился короткий ролик воспоминаний, связанных с затонувшим судном. Он не мог рассказать о них даже самому себе, не то, что вслух кому-то другому. На душе словно поставили замок. Вместо этого он положил ладони на планшир, опёрся на руки, упруго оттолкнулся, сбросил внутреннее напряжение и спросил:

– Значит, вас некому будет оплакать, когда вы не вернётесь из экспедиции?

– Это излишне, – ответил Смольский. – Тем более, подозреваю, мне будет всё равно по причине моего отсутствия в мире, где имеется возможность наблюдения ритуала скорби.

– То есть вы не боитесь умереть? – Денис посмотрел на ведущего научного сотрудника как на пришельца из космических глубин.

– Не хочу умирать, – твёрдо сказал Смольский. – И об этом хочу с вами поговорить.

Матросы вытащили набитую сетку, затянули крюком на борт, спустили на непромокаемую плёнку из полимера растительного масла, принялись извлекать улов.

– Какие у нас шансы на спасение?

«Ну, ты задал задачку», – лаборант стиснул зубы.

– Плен – не повод падать духом, – он не знал, что ответить, но и унывать не хотел.

– Удивляюсь вашему оптимизму.

– Нам надо держаться, – Денис всё ждал, когда пираты разыграют последнюю сцену трагедии, чтобы наложить на уста пленников печать вечного молчания, и решил, что она случится по окончании лова. – К чему вы это спросили?

– На нас смотрят, как на покойников. Особенно, на вас, Денис, как на выходца из загробного мира. Дикари считают, что если море вас не приняло, то вы для него слишком плохой человек, да и для окружающих людей тоже.

– А я думал, что это суеверия приморских народностей Крайнего Севера.

– Негры тоже так считают. Вы же видели, как капитан да Силва относился к Утопленнику. Поверья везде одинаковы, где люди привыкли иметь дело с морем. Теперь негры думают, что на борту должно случиться несчастье. Полсебастьяна рассказал об этом Гансу, а кок сказал мне.

Денис и не ждал ничего хорошего, однако пересуды команды обескураживали. Он был готов понести наказание за реальный проступок, но не на основе дикарских предубеждений, представляющих собой невежественную интерпретацию неоднозначных событий тёмными африканцами.

– Причём здесь я? Возможно, просто совпадение, – он выглядел озадаченным.

– Виктор Николаевич утверждает, что случайность есть непознанная закономерность, – лицо Смольского было непроницаемым. – Однако в этом проклятом рейсе за каждой случайностью стоит человеческий фактор в вашем лице.

– Белкина тоже я аппендицитом заразил? – с надрывом в голосе воскликнул лаборант.

Это был грязный приёмчик, но Денису надоело чувствовать вину за всё, пусть кто-нибудь другой оправдывается.

– Истины ради, – заметил Смольский. – Это вы принесли в купе семечки и соблазнили несчастного Белкина лузгать их всю дорогу. Я бы удивился, если бы у него не воспалился аппендикс.

– А почему я не умер?

– Почему Чумная Мэри не болеет? Вы разносчик неприятностей, Денис. Сами от них не страдаете, но окружающим приходится несладко. Зачем вы устроили массовую драку в кубрике?

– Гудрон отнял мой фетиш и был наказан. Если бы за него не вписались другие обезьяны, ничего бы не случилось.

– И нам пришлось вступиться за вас.

– Белые начинают и выигрывают, – лаборант сунул пальцы в передний карман джинсов и нащупал хвостовик навахи.

– Вы расист и не отличаетесь терпимостью, – вздохнул учёный.

– А вы меня недооценивали?

– «Человеческий фактор» – это эвфемизм, который используют, чтобы не употреблять слово «глупость» в официальных документах и публичных заявлениях, – Смольский в упор смотрел в глаза Денису. – Давайте не будем расточать его попусту и сосредоточимся на выживании.

– Ваши предложения?

Смольский подвёл его к слизистой куче, стремительно тускнеющей под африканским солнцем. Выгребавшие добычу из питомзы матросы были в толстых резиновых перчатках до локтя. Смольский указал на белёсые комки с опавшим венчиком длинных тонких щупалец, покрытых буроватым слоем донного осадка. У некоторых из венчика высовывалось что-то вроде толстой кишки с белыми зубами.

– Их стало встречаться больше, – указал ведущий научный сотрудник лаборатории фармакологии.

– Знаю, Полсебастьяна ругается.

– Собирайте их.

– Он же выкинет… – пожал плечами Муромцев.

– Собирайте. С ним мы что-нибудь решим, – заверил Смольский. – Знаете, что это за организм?

Глядя на существо, лаборант понял, что это чёрт знает что, ни растение, ни животное, а что-то наподобие короткой, расширяющейся кверху актинии. В атласе ему такое не встречалось, а, может быть, попадалось среди множества других инопланетных особей, но забыл. Он тупо стоял над ними, смотрел, как образцы всё больше бледнеют, высыхая.

– Не знаю. Знаю, что мы встали над их полем.

– Это ксеноцериантус обконика. Когда они чувствуют рядом крупную рыбу, выпускают в её сторону струю воды с нейротоксином. Рыба сразу же гибнет, а ксеноцериантус открепляется от субстрата, подползает к ней на ножках, вытягивает глотку с челюстями и приступает к насыщению.

– Ну, не-ет! – протянул лаборант.

В его голосе было столько сдержанной безнадёги, что едва ли он выражал своё отношение к способу охоты и питания Xenocerianthus obconica. Муромцев смотрел поверх его головы куда-то на бак. Смольский оглянулся и погрустнел. Заботливо поддерживая за локоток, доктор Жлоб вывел на палубу Арину.

Оба поняли, что впереди большие неприятности.