Часть I

Находка

— Навалились, навалились, мужики.

— Э-ах…

— Пошла-пошла!

— Давай!

Мужики навалились, и плита, подпираемая ломами, медленно сдвинулась в сторону. Я наблюдал за работой, устроившись на брезентовом раскладном стуле, одновременно так регулируя направление фонаря, чтобы свет падал непосредственно на раскоп.

Мужики копошились в яме, отбрасывая длинные двойные тени. У края площадки на корточках сидел охранник Женя, устанавливая фонарь в направлении раздвигаемой щели, второй охранник — Валера прогуливался неподалеку, держа наготове автомат. Бичи, которых мы набрали по дороге сюда, потрудились, в общем-то, неплохо, подгоняемые зуботычинами Жени и Валеры. Их осталось семеро, хотя еще вчера было восемь. Мужики работали за страх, довольствуясь трехразовой похлебкой и чаем, без которого на этой жаре все давно бы отбросили копыта. Мы проводили самостоятельные археологические исследования в районе Газли, и оставалось поражаться тонкому интуитивному нюху Петровича, безошибочно выбравшего в пустыне именно эту точку.

С Петровичем, вернее, с Афанасьевым Василием Петровичем, я познакомился на зоне Форносово.

«Надругательство над могилой» — больше ничего мне пришить не смогли, несмотря на то что Ласточкин — мой следак — перерыл сексотских отчетов больше, чем я за свою жизнь могильников.

Да и эту статью подняли только из-за моего подельника Леши Есикова, который раскололся до самой задницы, воспользовавшись шансом накропать явку с повинной. В результате мне, так и не признавшему свою вину, закатали на всю катушку — больше трех лет по 299-й статье не дают, — а подельничек отделался годом условно. Впрочем, не будь на свете обэхаэсэсника Ласточкина и дурака, с которым я пытался работать, мне вряд ли бы встретился Афанасьев, а если б и встретился на воле, то вероятность стать его компаньоном свелась бы практически к нулю. Статья у меня была достаточно экзотическая, и Петрович быстренько это дело просек. Ведь не будет же, в самом деле, человек с высшим образованием гадить на чьи-то могилы, если только он не фашист, забредший на еврейское кладбище, или какой-нибудь придурок.

Но на фашиста я похож не был, а придурок отпал по причине наличия диплома выпускника исторического факультета Ленинградского государственного университета имени Жданова. Мы быстро нашли общий язык. Петровича, как и меня, запер ОБХСС, подведя под 88-ю статью о нарушении правил валютных операций. Мы были в одном отряде и быстро скентовались. Он тянул пятерик с 1989 года, так что освобождаться нам было примерно одинаково, с разницей в пару месяцев.

Петрович был профи. Кладоискательство — это ведь тоже профессия. Как и я, он был из Питера и точно так же окончил истфак. Кладоискательство — это, наверное, болезнь, такая же, как коллекционирование или золотодобыча. Или, скорее, страстное увлечение, перерастающее в образ жизни. Лазить по пыльным чердакам старых домов — это одно, это легкая разминка, культурный отдых в пределах родного города и недалеко от дома, где можно обсохнуть, поспать и попить горячего чаю. Совсем другое — кидать лопатой кубометры глинозема под проливным дождем в чаще новгородского леса, игнорируя палатку по той причине, что сейчас вот-вот откроется твердый пласт — то ли крыша могильника, то ли напольный настил древнего жилья. Это и увлечение, и болезнь, и работа. Это призвание.

А Петрович был искатель от Бога.

С ним у меня дело пошло на лад. Помимо опыта, эрудиции и тонкого археологического чутья у Афанасьева был еще и организаторский талант. Когда я освободился и, как было уговорено, отзвонился по домашнему телефону его жене, Петрович уже съездил в древний город Москву и, не поладив с местными следопытами, готовился к длительной поездке в Узбекистан. Я только и успел купить себе квартиру (благо деньги водились — уж что-что, а спрятать заначку кладоискатель всегда сумеет) да обставить ее, как рог призывно протрубил. Пора в путь-дорогу. Петрович изыскал двух громил — Женю и. Валеру, — с которыми познакомился, надо полагать, еще в «Крестах», и мы двинулись в солнечные края. В Бухаре набрали работников — бичей на вокзале водилось море, и все хотели кушать.

Мы сколотили бригаду из десяти человек на постройку дома «ба-альшому начальнику, почти баю» и покатили по такыру, наняв КамАЗ и закупив на всю братию продуктов. Доллары даже в самых отдаленных уголках света способны творить чудеса.

За полтинник нам кинули отвод от линии электропередач, червонец стал ежедневной таксой водителю, привозившему нам воду в бидонах, а три сотни успокоили председателя местного совхоза (самого натурального бая со своим феодальным хозяйством). Мы разбили палатки и приступили к раскопкам в точке, указанной безошибочной рукой Петровича.

Когда-то всеми этими краями владели не красные, а вполне нормальные баи с неизвращенной логикой исторического самосознания, хотя и вынужденные подстраиваться под того или иного правителя. Нас интересовала эпоха саманидов, заправлявших с 875-го по 999 год. Афанасьев сумел добыть сведения о нескольких захоронениях людей достаточно знатных, чтобы не только окупить затраты на экспедицию, хотя могилы могли разграбить и до нас.

Работали мы по ночам, когда температура воздуха и песка опускалась до более-менее терпимой. Один из бичей не выдержал трудностей и подох, а двоих Валера застрелил при попытке к бегству. Никто из наших дебилов-охранников мне не импонировал, даже Петрович начинал их побаиваться. Впрочем, свои обязанности дебилы исполняли без нареканий: стерегли рабочую силу в буквальном смысле, не смыкая глаз, отдыхая по очереди. Однако почему-то возникали сомнения, будут ли они столь же добросовестны, когда увидят золото? Этот вопрос мы с Афанасьевым негласно старались не обсуждать, но на всякий случай держали при себе оружие — «Тульский Токарева» у меня и «Астра» — у Василия Петровича.

— И еще раз!..

— Навались.

— Осторожно. — Я встал и спрыгнул на дно ямы. Плита уже отползла на достаточное расстояние, чтобы в щель мог пролезть человек. — Женя, фонарь.

Внутри был серый прах, в котором что-то поблескивало. Да, черт возьми, я знал, что там поблескивало! Я не мог не угадать — запах золота в крови каждого кладоискателя; мы с Петровичем чуяли его до того, как на месте захоронения была разрыта траншея, а Петрович, наверное, еще когда чертил карту.

— Так, Женя, плиту сдвинуть полностью, в могильник ни ногой! Пусть проветрится, я сейчас приду. — Отдав распоряжения, я быстро зашагал к палатке.

Золото было там, я его чувствовал, но я также не мог не беспокоиться за его сохранность. Мудрый человек Афанасьев сумел запугать наших дебилов рассказами о следопытах, составивших компанию покойникам, которых они хотели потревожить. И дело тут вовсе не в мистике, а, скорее, в химии.

При разложении мяса образуются трупные яды путресцин и кадаверин, которые могут сохраняться столетиями, поэтому в непроветренный склеп соваться достаточно неразумно. Не знаю, успели ли разложиться токсины саманидов, но участь лорда Карнарвона, потревожившего прах Тутанхамона в непроветренной гробнице, как-то не давала забыть о мерах предосторожности.

Я откинул полог палатки, где жили мы с Петровичем. Афанасьев сидел за походным столиком и строчил что-то в толстой тетради. Вероятно, писал очередную монографию. У него уже было несколько книг, посвященных первому крестовому походу и правлению Садах ад-Дина, последняя даже хранилась у меня дома. Теперь создавалась еще одна.

— Закончили, — выдохнул я, дрожа от нетерпения. — Петрович, похоже, там что-то есть…

Афанасьев обратил ко мне лицо, изрезанное глубокими морщинами на выдубленной непогодой коже, красной от постоянного пребывания на открытом воздухе. С таким лицом да грубыми мозолистыми руками он нисколько не походил на кабинетного червя, коим мог представляться по своим книгам да и должен был быть после окончания аспирантуры.

Месяц назад ему исполнилось сорок шесть, но волосы совсем побелели — то ли от солнца, то ли…

— Отлично. — Он встал и положил в карман пистолет. — Пошли посмотрим. Перчатки возьми.

Я схватил пакет с химзащитой, и мы пошагали к раскопу. Бичи уже убрали плиту и теперь сидели на дне ямы, покуривая и обмениваясь короткими репликами. Валера с Женей, осветив фонариками дно склепа, рассматривали его содержимое.

— Отлично, — повторил Петрович, спустившись к краю могильника. Он посмотрел на часы. — Пять сорок две. До восьми у нас есть время.

За два с половиной часа, пока солнце не раскалит песок до уровня приличной сауны, мы могли нормально работать. Надев респираторы, длинные резиновые перчатки и противорадиационные чулки, мы спустились в раскоп и принялись просеивать прах, выбирая из него твердые частицы, почти всегда оказывающиеся золотом. Кольцо, бляшки, нагрудная пластина, поясные накладки, серебряная рукоять плети и две уздечные пронизки — все как полагается знатному воину. В изголовье Афанасьев нашел ларец.

— В мешок, — скомандовал он. — Потом разберемся.

Я буквально кожей чувствовал, как нас пожирают взглядом охранники, но потом увлекся, и во всем мире для меня остался только раскоп. Мы работали до половины восьмого. Уже рассвело, и фонари были потушены. Наконец Петрович оглядел периметр внимательно-отрешенным взглядом и вздохнул:

— Все, возвращаемся.

Мы содрали химзащиту и разложили на столе наши сокровища. Охранники загнали бичей в их палатку и стали готовить завтрак.

— Итак, — трепетно сказал Афанасьев, очистив от пыли массивный ларец.

Он поднял крышку. В ларце лежали золотой перстень, наручный браслет, также из золота, с мелкими рубинами и кинжал в серебряных ножнах, с серебряной рукоятью, инкрустированной золотой нитью. Перстень был с большим чистейшей воды изумрудом. Эти вещи были старше украшений усопшего, которые, кстати, принадлежали явно не саманидам, а датировались, судя по орнаменту, скорее, тринадцатым веком.

— Определенно, — произнес Петрович, внимательно изучая внутреннюю поверхность браслета.

Он взял перстень и впился в него взглядом. — Посмотри.

Я посмотрел. Изнутри браслет покрывала арабская вязь.

— Шейх аль-джебель, — прочел Афанасьев, — старец гор. Ты знаешь, кого так называли?

Я мотнул головой. В истории Средней Азии я не был столь искушен, как Петрович, и не мог знать разных титулов мелких князей.

— «Старцем гор» называли Хасана ас-Сабаха, — с расстановкой выговорил Петрович.

У меня пересохло во рту. Если Петрович прав, то мы стали обладателями бесценных реликвий, за которые многие коллекционеры будут согласны платить… Я затруднялся назвать точную сумму, но она была весьма высока. Помимо того, что это были изделия из золота и драгоценных камней, они еще и принадлежали харизматической личности, деяния которой вряд ли будут забыты. Хасан ас-Сабах, принесший в европейские языки слово «ассасин», что значит «убийца», безжалостно правил с 1090-го по 1124 год на севере Ирана. Он создал свою религию и основал секту безжалостных убийц — «хашишинов» («пожирателей гашиша»), слепо подчинявшихся своему господину. На их ножах держалось государство исмаилитов, просуществовавшее 166 лет. Используя политику запугивания и террора, «горный старец» подчинил себе обширные райоnii Сирии и Ливана, которые еще долго находились под властью секты после его смерти. Каким-то образом человек, сохранивший личные вещи Хасана ас-Сабаха, перебрался на территорию нынешнего Узбекистана и приказал похоронить вместе с ним столь дорогие его сердцу предметы. Мне они казались не менее дороги, и я был ему искренне признателен.

— Этот кинжал, — благоговейно произнес Петрович, — был священным символом федаи. Он почти никогда не доставался из ножен, потому что на лезвии его выгравировано слово «джихад» — «священная война против неверных», которая могла развязаться, если клинок будет обнажен.

Он бережно взял в руки нож и осторожно обхватил рукоятку.

— Страшно, — как-то по-детски улыбнулся Афанасьев и поглядел на меня. Ты веришь в мистику?

— А кто не верит? — ответил я, имея в виду наших коллег.

Покопавшись как следует в могилах, начинаешь понимать, что в народе легенды о призраках не на пустом месте слагались. Несомненно, потусторонний мир очень тесно связан с миром реальным. Впрочем, я полагал, что все федаи «жертвующие во имя веры» — уже несколько столетий покоятся на территории Ирана и прилегающих земель, так что опасаться нам нечего. Разве кусок стали пробудит их к жизни? Для подобных историй существует мультфильм «Конан искатель приключений». Своим мнением я поделился с Петровичем.

— Может быть, ты и прав, — резюмировал он и вытянул кинжал из ножен.

За девятьсот лет лезвие почти не окислилось. Это говорило о высоком качестве стали и мастерстве кузнеца, ее выковавшего. Впрочем, стоит ведь железная колонна в центре Дели.

— Джихад, — прочел Афанасьев, демонстрируя надпись, идущую по клинку справа налево. Меня начал бить озноб. Не знаю почему, может быть, перенервничал сегодня, но мне очень захотелось, чтобы лезвие исчезло. У Петровича тоже затряслись руки, он быстро вложил кинжал в ножны и опустил обратно в ларец.

— Налил бы ты, что ли, чаю, — сказал он.

Я взял чайник и вышел из палатки. Наша с Петровичем кухня — ящики с консервами и примус под натянутым тентом — помещалась слева от входа.

Я остановился, закрыв глаза и обратив лицо к солнцу. Примерно через пару минут меня отпустило, и я почувствовал, как спину припекает. Тогда я забрался в тень и разжег огонь.

Занимаясь кладоискательством, невольно мечтаешь о сокровищах древних царей или просто личных предметах, принадлежавших великим людям. Все мы в меру честолюбивы и хотим увековечить свое имя на экспозиции хотя бы областного краеведческого музея, что иногда и делают, отдавая в дар не представляющую интереса мелочевку. Но тайной и несбыточной мечтой остается найти нечто ценное. В детстве моим кумиром был Генрих Шлиман, откопавший Трою, да и, что там говорить, остался им по сей день. Но теперь все изменилось. Я держал в руках вещи, принадлежавшие реальному человеку, вписавшему в анналы Мировой Истории свои достаточно выразительные строки; мало того, и право нашедшего, по сути, принадлежит тоже мне…

От удовольствия я даже зажмурился. Сейчас я готов выставить содержимое ларца на стенде любого крупного музея археологии только за право опубликовать статью в «Нэшнл Джиогрэфик» за своей подписью. Шипение закипающего чайника вернуло с небес на землю. Я открыл глаза и понял, что нахожусь в узбекской степи и являюсь «черным археологом», а «моя» находка и не моя, по большому счету, а афанасьевская, и уйдет она в руки безымянного покупателя через длинную цепь поcредников, правда, за очень крупные деньги. Так что о славе не приходилось даже и мечтать.

Я снял чайник с огня, выбрался из-под тента и увидел идущего к палатке Валеру. Он был без автомата, но от него исходила какая-то неприятная аура, заставляющая чувствовать опасность. Заметив меня, Валера изменил курс.

— Василий Петрович не спит? — поинтересовaлся он, подходя поближе. Солнце отражалось на выпуклой поверхности его фотохромных очков.

— Нет, — как можно строже ответил я, — а у тебя что за интерес?

— Побазарить.

Я отодвинул входной клапан, и мы вошли. Афанасьев сидел у стола и чистил от праха нагрудную пластину. Я молча достал пиалы и разлил кипяток.

— Василь Петрович… — Валера замялся, — мы с корешом хотим узнать, чего нашли, чтоб… без балды всякой, там, было. Ну, вы понимаете, в общем.

Испытующий взгляд Афанасьева стал жестким.

Валера молчал, ожидая ответа. Несмотря на тюремное знакомство, Петрович приучил дебилов обращаться к нему на «вы», понимая, что в полевых условиях лучше не давать спуску. Ну и правильно.

«Oderint, dum metuant»[Пусть ненавидят, лишь бы боялись (лат.).], как говорили в Древнем Риме. Удивляясь про себя борзости охраны, я налил чай и, убирая кружку с заваркой, незаметно поправил под одеждой ТТ.

— Не стремайся[Стрематься (жарг.) — пугаться (прим. автора).], никто тебя не разведет, — неожиданно резко произнес Петрович.

Я обернулся, взяв свою пиалу, и увидел на лице Валеры какое-то странное выражение зачарованной алчности, с которым он взирал на золото, разложенное нд столе. На секунду мне показалось, что его взгляд прикован к кинжалу Хасана ас-Сабаха, но потом он моргнул и отвел глаза.

— Рабочих покормили? — спросил Афанасьев.

— Сейчас накормим. — Валера снова стал прежним исполнительным охранником.

— Тогда можешь идти, — сухо сказал Петрович и вернулся к прежнему занятию.

Валера напоследок осмотрел стол, зыркнул на меня, надел очки и покинул палатку.

Петрович молча продолжал чистить пластину.

— Не нравится мне это, — сказал я.

Петрович помахивал кисточкой: ших-ших-шихших. Нагрудник был уже чистый. Наконец он сдул на стол пыль, отложил кисть и соизволил повернуться ко мне.

— Распустились, — выразил он свое мнение. — Надо держать с ними ухо востро. Дай-ка чашку.

Я протянул пиалу. Петрович отхлебнул чай. Было видно, что он озадачен и, по-моему, даже слегка испуган.

— Пушка при себе? — спросил он.

Я кивнул.

— Приглядывай за ними. Особенно за этим. — Петрович указал на вход. Странный он какой-то сегодня. Мне очень не нравится.

Он отвернул край салфетки, прикрывавшей, как я думал, поднос со шпателями. Под салфеткой лежал пистолет. Петрович поставил его на предохранитель, встал и засунул под рубашку.

— Пойду пробздюсь, — пояснил он, — а ты побудь тут.

Я согласно кивнул. Золото могло стать слишком сильным искушением, особенно для дебилов, никогда настоящего богатства не видевших. «Не искушай ближнего своего», как сказано в одной очень умной книге.

У входа Василий Петрович обернулся.

— И еще, — сказал он. — По-настоящему ценными здесь являются только эти предметы…

— Вещи ас-Сабаха, я понял.

— Если что, — Афанасьев махнул рукой, — спасай их в первую очередь.

— Я понял, — повторил я.

Петрович вышел. Далеко он, конечно, не уйдет — слишком жарко. Так что я вполне мог на него рассчитывать в случае чего.

А в случае чего? Разве что Валера с ножом в зубах влезет через разрезанный брезент палатки?

Ерунда. Но что-то в его поведении меня насторожило. Был он какой-то странный, как одурманенный.

«Шмали» обкурился, что ли, или вид золота так подействовал? Хотя наши охранники потому и звались дебилами, что действительно были дебилы. Валера всегда импонировал мне меньше Жени, который, впрочем, тоже не подарок. Шизоидный пацан этот Валера: три судимости, и все три за грабеж.

Я хотя и не антрополог и вряд ли бы согласился с теорией Ломброзо, но в чем-то итальянец Чезаре был прав, утверждая, что тяжелый подбородок, скошенный лоб и вывернутые уши свидетельствуют о наличии у человека склонности к насилию. Я бы также затруднился определить национальную принадлежность Валеры по внешним признакам. В нем явно смешалась кровь не одного народа: по большей части, видимо, славяне, но присутствовали и татарские черты, и семитские, что-то было от германцев, да и от среднеазиатских народностей было немало.

Получился такой вот гибрид…

Подозрительный щелчок нарушил знойную тишину, вмиг заставив меня встрепенуться. Неоткуда было взяться этому звуку со стороны, а потому был он знаком беды — видимо, неотвратимой.

Первая сигнальная система — великая штука.

Сколько раз выручала она меня в детстве, при раскопках, на зоне. «Слушай сердце», — учил иногда Петрович, а кент Слава-афганец говорил: «Выключай мозги, включай соображение». Что я и сделал, упав на пол, и, помня наказ Петровича, по пути лапнул со стола кинжал с ножнами и ручной браслет. Внутри вдруг стало пусто, тягостно и тоскливо.

Стенки палатки колыхнулись и замерли, засияв пулевыми пробоинами. Где-то приглушенно прозвучал треск. Стреляли вроде бы справа. Снова ударил АКМ. Пять выстрелов. Снова. Лупили, не жалея патронов, но уже не по мне. В палатке восемь дырок и оставалось, по четыре в каждой стене.

Сухо хлопнул пистолетный выстрел. Кто, Афанасьев?

Две длинные очереди. Так стреляют только «бакланы», никогда не имевшие дела с оружием. Пистолет больше не шмалял. Лежать и ждать, пока тебя изрешетят, для верности добив остатки магазина сквозь тонкий брезент, было слишком мучительно.

Поэтому, вытащив ТТ, я осторожно выглянул в щель клапана палатки. Вполне естественно, что я никого не увидел. Степь как степь, только вдалеке поднималась пыль, словно столб дыма.

«Лучший способ защиты — нападение». Я выскочил, согнувшись, ожидая увидеть дебилов, направивших на меня автоматы, но их не было. Я обошел тент, под которым стояли ящик с едой и примус. Отсюда открывался обзор на палатки охраны и рабочих. Бичи драпали. Я почувствовал растерянность и, вместо того чтобы воспринимать окружающее подсознательно, когда я спиной чувствовал опасность, начал размышлять.

Как минимум двадцать-двадцать пять выстрелов из «Калашникова»: Валера? У Жени карабин. Они.

Действовали вместе, или этот гибрид по собственной инициативе занялся индивидуальной трудовой деятельностью? И где Петрович?!

Это перевело мои размышления в качественно иное русло. Я вновь согнулся, словно опомнившись, и побежал к пригорку, куда дувший в последние два дня ветер нанес кучу песка, превратив его в самый настоящий бархан. Там я и спрятался, упав на живот и тяжело дыша. Только сейчас я обнаружил, что в левой руке у меня зажат кинжал и браслет шейх аль-джебеля — старца гор.

Все-таки Советский Союз был страной поистине необъятной. Сколько разных городов! Выросший в Северной Пальмире, я с некоторым трудом воспринимал диковинный южный город Бухару. Обилие «зверей», болтавших на своем тарабарском языке, еще как-то скрадывалось в микрорайонах новой застройки, но в старом городе я чувствовал себя совсем неприспособленным к жизни. Однако то, что мне было нужно, находилось здесь — ювелирная лавочка одного из приятелей Афанасьева, к которому мы пару раз заходили. Достопочтенный Алмазбек Юсупович Жолмагомбетов не был равнодушен к наследию предков. К сему почтенному негоцианту я и устремился, едва мои ноги коснулись границы благородной Бухары.

Как я выбрался из пустыни, лучше было не вспоминать. То, что южная экспедиция закончилась, я понял, когда пули прошили палатку, но я не думал, что закончилась она столь печально.

Охранники-дебилы, видимо, решили не терять времени зря, а взять все разом, справедливо посчитав, что при дележе добычи половина всегда больше четверти. Удовлетворившись одной очередью по палатке, они вплотную занялись Афанасьевым, который старался подороже продать свою жизнь и водил их между барханами чуть ли не километр, а затем…

«Быки» спешили побыстрее покончить с самым опасным, как они считали, противником, и это дало мне возможность уйти. Дебилы свалили на машине, перед этим как следует пошмонав в палатке. Хотя что там шмонать — все и так лежало на столе.

Однако зря они думали, что их никто не будет искать. Конечно, ясно, что у Петровича на это шансов было бы больше, но, зная, что в Бухаре они, как и я, впервые, логичнее было предположить, что они обратятся к общим знакомым. А такой знакомый был здесь один.

Ювелирный магазин «Алмаз» приютился на первом этаже двухэтажного дома. В самом деле, думал я, имея на руках золотые цацки и зная (пусть только в лицо) ювелира, уже не пойдешь на базар, а постараешься сорвать куш побольше. Не менять же их за бесценок (ведь ясно, что краденые) на «шмаль» и водку, стоило ли из-за грошей идти на заведомую мокруху? Несмотря на очевидную склонность к насилию в соответствии с теорией Ломброзо, гибрид Валера и его подельничек-дебил Женя понимали, что в этом случае овчинка явно не стоит выделки.

Другое дело, получить за это купюры, которые, как известно, не пахнут, возможно даже зеленые. Тут можно и погулять, свалив для пущей страховки за пределы чуждой чучмекии. Податься куда-нибудь за Уральский хребет, устроить там разгуляево, потом отсидеться и приняться за новые дела. А чего, много ли надо нам, кабанам? «Украл, выпил — в тюрьму.

Украл, выпил — в тюрьму. Романтика!» Так я думал за охранников-дебилов, стараясь прикинуть их вероятный маршрут, чтобы успеть состыковаться и пресечь путь их дальнейшего следования. Не столько за цацки хотел я их найти, сколько поквитаться за Петровича, хотя убийство мне вщшнципе претит.

Афанасьева я нашел уже после того, как КамАЗ уехал. Петрович лежал на буром от крови песке, и по следам вокруг я понял, что его еще попинали, прежде чем уйти. Впрочем, смерть его была быстрой: гибрид Валера хотя и палил в белый свет как в копеечку, однако в упор не промахивался. Они здорово его боялись — рубашка Афанасьева была сожжена пороховым нагаром, и принял он в себя больше десятка пуль.

Я закопал Василия Петровича, сходив за лопатой к могильнику. Тащить же его в склеп по жаре не представлялось возможным, да к тому же я не хотел, чтобы его нашли менты и устроили глумливое опознание. Археологу и кладоискателю более пристало быть похороненным в безвестной могиле.

В нашей палатке дебилы устроили полный разгром, торопясь захватить что-либо ценное. Им удалось найти баксовую наличку, но кое-какая мелочь, рассованная по карманам походного снаряжения, все же осталась. К тому же в клапане записной книжки Петровича сохранилась пятидесятидолларовая банкнота, что вселило надежду кое-как просуществовать в ближайшем будущем. Я собрал самое необходимое из одежды, взял записи Афанасьева, кое-что из еды и, дождавшись ночи, двинулся пешком в направлении предполагаемого местонахождения Газли. Несколько в стороне от маршрута я заметил костер, но это, вероятно, были наши бичи, и подходить к ним я не стал. Путь оказался выбранным верно. Часа через два мне повстречался «ГАЗ-66», который бесплатно подбросил меня до города. Ночь я провел на вокзале, а утром сел в поезд, шедший в Бухару.

Алмазбек Юсупович встретил меня с традиционной азиатской ленивой вежливостью. Поскольку время шло к обеду, мы удалились в заднюю комнату, которая была кабинетом директора, и сели пить чай.

Лепешки, масло и колбаса, извлеченные из холодильника, помогли мне вести себя в соответствии с традициями, когда вначале обмениваются любезностями, а лишь потом говорят о деле. Жолмагомбетов отлично понимал, что зашел я (да еще один) не случайно, и, вероятно, догадывался, в чем может быть дело, но искусно это скрывал, заботливо подливая чай и любезно интересуясь, не надо ли еще чего.

Пища сделала меня ленивым и сонным, я расслабился и решился начать.

— Алмазбек Юсупович, к вам не заходили наши охранники, Валера с Женей?

— Какие охранники?

С кондачка, конечно, не следовало начинать.

— Помните ребят, — решил я зайти с другого конца, — которые с нами в прошлый раз были, высокие такие. Одного Женя зовут, а другого Валера?

Мы навещали ювелирную лавку вместе, и Петрович нас даже представил. Отвертеться от утвердительного ответа в этой ситуации было уже нельзя.

— Да-да, помню, — заулыбался чурка, — помню ваших ребяток.

— Они были у вас вчера?

— Понимаю. Они ваша охрана, — с напускным уважением закивал хитрый узбек, — конечно, такие солидные люди… А вы их посылали ко мне?

— Нет, они сами пришли. — Я понял, что дебилы тут точно были, а ювелир в своей восточной манере валяет дурочку. Значит, имеет свой интерес. Ну так мы его подогреем. Я достал из кармана браслет Хасана ас-Сабаха. — Хотите пополнить коллекцию?

Естественно, он очень хотел, а когда я достал из сумки кинжал в серебряных ножнах, его аж затрясло от жадности.

— Цена на них может стать еще более приемлемой для вас, — бесстрастно добавил я, если дадите наметку, где наша охрана находится сейчас.

— Я могу предложить вам очень хорошего покупателя, — сказал Жолмагомбетов.

— Все имеет свою цену, — заметил я. — А эти реликвии стоят пары тупых голов.

Алмазбек Юсупович подумал. Чувствовалось, что ему пока не хочется светить Валеру с Женей, но мое предложение перевешивало.

— Кольцо, которое они вам предлагали, украдено у нас, — напомнил я, зачем вам покупать ворованное, когда вы можете иметь дело с достойными людьми?

— Они у меня, — решился Жолмагомбетов. Он понимал, что с «черными археологами» лучше иметь деловые и тесные дружеские отношения, а Женя с Валерой были всего лишь охраной, «быками», мелкийи, незначительными людьми. Кроме паленого кольца от них ожидать было нечего, а сотрудничество с кладоискателями несло явную и несомненную выгоду. Поэтому выбор был сделан все-таки в мою пользу.

— Где?

— Здесь, в старом городе. — Он искательно улыбнулся. — Только вот с покупателями я уже договорился…

— Ничего, поработаем от моего имени. На сколько вы договорились?

— На восемь вечера.

— Ну так время есть. Поехали к ним. — Я убрал реликвии обратно в сумку. — Я произведу с ними свой расчет.

Директор кисло улыбнулся, понимая, что деваться ему некуда.

— Постарайтесь без криминала, — безнадежно попросил он.

— Это уж как получится, — сказал я. — Поехали.

Черная «Волга», управляемая Жолмагомбетовым, покружила по узким улочкам древней Бухары и остановилась в каком-то трущобном районе, тупичковом аппендиксе более широкой улицы. Тут у директора имелась запасная берлога, в которую можно было поселить различных левых гостей и, при случае, отсидеться самому.

— Вот сюда, — мы прошли по темному коридору, — и сюда.

Дверь оказалась приоткрытой. «Неужели ушли», — разочарованно подумал я и в некотором роде не ошибся. Покупатели, видимо, явились не в условленный час, а когда их не ждали. Валера с Женей помещения не покидали, но для меня сорвались с крючка окончательно. Алмазбек Юсупович вошел первым, я старался держаться за ним, дабы иметь нечто вроде щита, но он, увидев живописную картину и тоненько взвизгнув, выскочил обратно на лестницу, где издал утробный животный звук, почти что «кориандр!», после которого послышался плеск льющейся на пол жидкости. Я же убрал свой ТТ, так как надобности в нем не было. Дебилы лежали на полу в большой луже крови. Поработали над ними на славу. Количество колотых ран я бы подсчитать не взялся, скажу одно: их было много. У каждого была перерезана глотка, животы раснороты, ив них напиханы рубли образца 1961 года — сотни, десятки, трешки. Не иначе как из запасов какого-нибудь бая. Остались невостребованными, а тут нашлось применение. Денег не пожалели, принесли целый мешок, который, опорожненный, теперь валялся в углу. Правда, не совсем порожний — в него сложили внутренности дебилов, очевидно за ненадобностью.

Трупы я обыскивать не стал. Не хотелось пачкаться, да и ясно было, что никакого золота при ниx нет. За побрякушки с ними рассчитались сполна и даже накормили. Есть на Востоке такой обычай — набивать в брюшную полость врага предмет посягательств. Петрович мог теперь спать спокойно: такой гнилой смерти, что приняли эти уроды, я бы не пожелал никому…

Санкт-Петербург встретил меня промозглой сыростью и неизменным моросящим дождем. Задерживаться в Бухаре я не стал. Раскрутив Алмазбека на билет до Москвы (а с испугу он трясся и согласен был платить за все подряд), я убыл на следующий же день роскошным экспрессом, словно наместник великого эмира, расположившись в двухместном спальном купе. Полсотни баксов разошлись очень быстро, и в столице мне уже пришлось наскребать, но я ухитрился купить билет на «Стрелу», и утренний дождь оросил на платформе Московского вокзала мою голову холодной, но такой родной влагой.

С походной сумкой в руках я шагнул навстречу теплому ветру метро, и вскоре подземный поезд унес своих пассажиров.

Ну вот я и дома! Квартира, в которой еще не успел обжиться, была словно чужой, а я будто приехал в гости. Ну да ладно. Привыкший к разъездам, ч я воспринимал дом лишь как временное пристанище, где вскоре возникает пресловутая охота к перемене мест, но куда постоянно стремишься, а без этого, наверное, было бы не выжить.

Первым делом я принял шикарную ванну и провалялся в ней часов пять, засыпая, просыпаясь и добавляя горячей воды. Когда я наконец вылез, пробило полдень и на улице кончился дождь.

Переодевшись во все чистое, я навестил заначку, одну из трех, что устроил у себя в доме, и стал счастливым обладателем пятисот долларов США.

Две сотни я взял на мелкие расходы, сотку сунул под телефон (подальше положишь — поближе возьмешь), а остаток разложил между страницами первого тома Кастанеды. Читайте и удивляйтесь.

Обменник на площади Мужества был открыт.

Там я совершил продажу валюты по неслыханно низкому курсу и был несказанно удивлен, когда у меня потребовали паспорт. Нет уж, дудки! Светить фамилию даже для пустяковой отчетности «Авиабанка» я не желал. Ну их всех, вместе с налоговой полицией. Откуда у простого безработного двести баксов? Поэтому, сославшись на отсутствие документа, удостоверяющего личность, я представился Тырксанбаевым Жолгосбаем Аскербаевичем, что девушка безропотно съела, занеся мои данные в банк памяти компьютера. Я получил свои рубли и отправился тратить их в расположенный за соседней дверью торговый комплекс, именуемый «Пентагон».

Спустя некоторое время, нагруженный сумками с одеждой и едой, я вышел оттуда и через двадцать минут неспешной ходьбы оказался дома, где смог развести огонь в газовом очаге и наконец-то нормально поесть.

Несмотря на свое походное прошлое, а может быть, как раз благодаря ему, я умею и люблю готовить. В принципе, еще древние ассирийцы считали, что настоящим поваром может являться только мужчина, а ассирийцы, судя по рецептам, дошедшим до нас на глиняных табличках, знали толк в еде.

Того же мнения придерживались и греки, и даже римляне. Впрочем, итальянские спагетти никогда не были моим любимым блюдом, хотя и их я могу приготовить пятнадцатью различными способами. Но сегодня объектом приложения моего кулинарного искусства должна была стать вполне прозаическая еда древних индейцев кечуа и прочих толтеков — картошка. Для начала я собирался ее поджарить и съесть, сдобрив тройкой-четверкой шведских «хотдоге», что традиционной едой викингов назвать явно нельзя, ибо они не знали сосисок.

Позавтракав, я убрал новую одежду (пара дежурных джинсов, тройка рубашек и десяток носков), поставил в сервант бутылку мартеля «Медальон» и лег спать. На вечер намечалось еще одно важное мероприятие — я собирался в гости.

Я проспал до семи вечера. К восьми, приодевшись и захватив специально укомплектованный пакет с едой, покинул квартиру, не забыв вытянуть из-под телефона бумажку с изображением Бена Франклина.

Баки я поменял в ларьке. Характерно, что курс там оказался несколько выше, чем в обменнике, и никто паспортных данных из меня не тянул. Оттасовав полмиллиона — десять новеньких пятидесятитысячных бумажек — в отдельную пачку, я убрал ее во внутренний карман пиджака и, довольный, быстрым шагом направился к дому. Своему старому, родному дому…

Я позвонил четыре раза, и дверь быстро открыли, в лучших наших традициях, не спрашивая «кто?». Я шагнул через порог, бросив пакет в угол.

— Здравствуй, мама!

— Здравствуй, сынок. Вернулся.

Мы обнялись и постояли немного молча. Потом мама чуть отошла назад и спросила: — Ну как, нашел что-нибудь?

— Нашел, конечно, — улыбнулся я, — и, похоже, достиг своего акмэ.

— «Акмэ» древние греки называли наивысшую точку достижения в жизни мужчины, а как же твоя Троя?

— Спасибо, мама, — рассмеялся я, — значит, акмэ у меня еще впереди. Ну а сейчас, считай, как в «Джентльменах удачи». В далеких песках Узбекистана, где растут колючки, аксакалы и саксаулы и где до сих пор бродят верблюды, моя экспедиция производила исследовательские работы…

И я достал сверток с кинжалом и браслетом Хасана аль-Сабаха.

Утро я встретил в своей комнате среди знакомых с детства вещей и книг. На улице капал дождик, и так приятно было осознавать, что ты никому ничем не обязан, ничего не должен, и не надо вставать и куда-то идти, словно заведенный механизм, и не надо делать ничего против своей воли, короче, не надо ни на кого работать. В этом все плюсы профессии свободного раскопщика.

Я повалялся в теплой постели, слушая, как тикают часы на книжной полке. Было тихо, вокруг все знакомо, а наволочка на подушке не сырая и не накрахмаленно-жесткая. И от этого стало тепло. Я был дома! Потом я подумал, что купил квартиру, дабы чувствовать себя свободным и не так расстраивать внезапными отъездами маму. Затем мысли переключились на кинжал ас-Сабаха, я вспомнил степь, мертвого Петровича, Валеру с Женей, и настроение испортилось окончательно.

Моя беда в том, что я много думаю. На это часто намекала бывшая жена Марина, все друзья и даже Петрович. А Слава-афганец напрямую говорил, что слишком умный и слишком глупый — братья, добавляя, что свои мозга перед армией он оставил дома. Я ему охотно верил, так как забрать обратно их он явно забыл. Мы скентовались в зоне, Слава тянул восемь лет за убийство, впрочем, он и сейчас сидит. Дурная голова ногам покоя не дает.

Тут я опять вспомнил зону, и в душе возникла тоска, сопоставимая разве что с унылым постукиванием капель по жести наружного подоконника. Я не люблю дождь, как не люблю снег и зиму, холодный ветер и сырой воздух города на Неве, хотя и мог бы привыкнуть — все-таки вырос в нем. Но мне, очевидно, надо было родиться средь солнечных италийских холмов в эпоху правления Октавиана Августа, воспитываться в знатной семье и быть квестором. «Ubi bene, ibi patria»[Где хорошо, там и родина (лат.).]. Поздновато же я появился на свет. Я усмехнулся. В детстве моей любимой игрой была «Эпоха Древнего Рима», где я обязательно назначал себя на должность квестора при консуле императора, начиная с Помпея и заканчивая Константином. Историю я знал хорошо. И когда мне удавалось сподвигауть дворовых ребят на игру по моему замыслу с обязательными войнами (а куда же без них!) или, как вариант, с подавлением восстания илотов, я назначал императора, мы выбирали полководцев, кто-то шел в оппозицию, а сам я становился доверенным лицом, передавая приказы. И хотя без меня как главного консультанта игра теряла всяческий смысл, роль второго номера была изначально заложена в моем жизненном сценарии, следовать которому я буду до конца своих дней. Я не лидер, это приходится признать. И в этом, наверное, есть свое счастье: не надо быть все время жестким, не надо думать, как подчинить ту или иную свободную личность, не надо бояться, что отнимут власть, вытеснят, перехватят, не надо самоутверждаться за чужой счет… И это хорошо. Авторитарные личности мало живут и гибнут от болезней сердца, кровеносных сосудов и мозга. Хотя лично Я (я опять усмехнулся) ревматизм уже заработал.

А вот браслет и кинжал ас-Сабаха надо еще продать. И дело это опасное и тягомотное.

Я лениво потянулся и сладко, во весь рот, зевнул.

Все-таки независимость — это прекрасно. Не буду я сегодня думать о браслетах, буду расслабляться.

Спокойно, в одиночку, без баб. Интеллектуальный отдых интеллигентного человека. Я люблю посидеть за книгами, а теперь мне, похоже, было что почитать.

Я вернулся на новую квартиру во второй половине дня. За маму я был спокоен: небольшая прибавка к пенсии в размере полумиллиона ей не повредит, и месяц-другой она проживет в достатке. А там уж… Что будет там, я пока не знал, но был уверен в благополучном исходе южной кампании.

После обеда я сел изучать рукописные материалы, привезенные из экспедиции. Полевой дневник и тетрадь Афанасьева, в которой он, как я и предполагал, начинал новую монографию о саманидах, послужили объектом моего пристального внимания на протяжении пары часов. Я без труда читал мелкий, но разборчивый почерк Афанасьева и почерпнул немало для себя интересного. Монографию он составлял на основе результатов последних раскопов, частенько сверяясь с полевым дневником.

Любопытно, что в записях он упоминал меня весьма корректно, без имени, как ассистента или, попросту, «А». Интересный человек был Петрович. Что сообщить его жене, я пока не знал. Но говорить все же что-то придется. Обеспокоенная чрезмерно затянувшимся отсутствием мужа, она начнет звонить мне и рано или поздно дозвонится. Что я могу ей сказать? Что Афанасьев Василий Петрович погиб от рук психопатов в пустыне чуркистана, а его могилу вряд ли отыщу даже я сам, хотя собственноручно ее закапывал? Возникнет неизбежный вопрос: а почему закапывал именно я и откуда у меня так много денег, когда бедная вдова не имеет ничего? Дурацкая история, но и глупо констатировать этот факт, нарываясь на разборки (а в том, что у вдовы Афанасьева остались хорошие связи, сомнений не было). Что бы такое изобразить?

Размышляя над этим, я стал перелистывать дневник и на последней записи наткнулся на серию зарисовок, изображавших наши находки, и длинный поясняющий текст. И когда он все это успел? Петрович великолепно рисовал, иллюстрации к своим книгам он делал сам, и у меня на секунду сжалось сердце при мысли, какой человек умер из-за какихто, пусть даже золотых, побрякушек. Все-таки надо в ближайшие дни навестить Марию Анатольевну и рассказать, как все было. Возможно, она поспособствует реализации, познакомит с нужными людьми.

Развязка, при которой и волки будут сыты, и овцы целы и даже накормлены, меня несколько взбодрила. Я начал вчитываться в дневник, чувствуя, как волосы на голове встают дыбом.

«В шкатулке обнаружены следующие предметы: перстень золотой с гравировкой на внутренней стороне „шейх аль-джебель“, с изумрудом в оправе, весом приблизительно 8 карат; браслет наручный золотой с гравировкой „шейх аль-джебель“, имеющий в оправе 13 красных камней, возможно, рубинов весом приблизительно 1–1,5 карата каждый; кинжал с серебряной рукоятью, инкрустированной золотой нитью, в серебряных ножнах с орнаментом, отн. предо, к XI в. Лезвие кинжала выполнено из булатной стали, имеет гравировку „джихад“, выявленную при кратковременном осмотре. Перстень, браслет и кинжал испускают, по-видимому, некое негативное излучение, воздействие которого существенно усиливается при извлечении кинжала из ножен, чем и объясняется непродолжительность его осмотра. Полагаю, что серебряные ножны служат защитным экраном для активной части кинжала, а шкатулка является аналогичным приспособлением для всех предметов в целом. На основе текста гравировки могу предположить, что предметы действительно являлись личными вещами Хасана ас-Сабаха и были захоронены противниками секты исмаилитов для предотвращения усиления влияния секты в случае появления нового лидера, если он окажется обладателем символов власти.

ПРИМЕЧАНИЕ: отрицательное воздействие излучения, исходящего от обнаженного клинка кинжала, отмечено ассистентом, у которого в тот момент существенно увеличился диаметр зрачка, а на лице выступили крупные капли пота».

Это была последняя запись Афанасьева. Видимо, он прервался и занялся чисткой нагрудника, потом пришел Валера, а потом Петровича убили. И все же он основательно зацепил меня. Тут уж речь шла о профессиональном самолюбии, и я готов был бороться за достоверность своей гипотезы. Я полагал, что вещи были спасены из рук недругов одним из уцелевших членов секты, причем не мелким федаи, а кем-то покрупнее, кому на склоне лет не удалось найти верных сторонников, могущих стать хранителями исмаилистских реликвий. И ему ничего не оставалось, как завещать похоронить предметы вместе с собой, чтобы они не попали к противникам секты и не были уничтожены. Но Петрович считал по-другому, и возможности поспорить с ним у меня уже не было. Он даже доказательств своей теории не привел. Просто сказал — и все. А ты сиди читай и утирайся. Афанасьев — он же звезда, авторитет, широко известный в узких кругах, а ты просто выпускник истфака, кладоискатель и по сравнению с Петровичем профан. Что вообще можно доказать в стране, где степень компетентности определяется количеством публикаций!

Тут я одернул себя. Что толку распускаться, пользы от этого никакой, только нервы истреплешь.

Петровичу ничего не докажешь, да и нужно ли? Я отложил дневник и достал из серванта коньячный бокал. Глупости это и дурацкие предрассудки, что нельзя пить одному. Регулярно — да, но регулярно хлестать вообще не рекомендуется. А так вот, раз в три месяца распить бутылочку хорошего коньяка, дабы расслабиться и предаться философским размышлениям, — почему бы и нет? А один я или в компании, это совсем не важно. С моей тягой к спиртному спиться мне не грозит.

Я откупорил бутылку и налил себе на два пальца светлой янтарной жидкости. Затем согрел бокал в ладони и стал обонять. Аромат был достоин коньяка класса V. S. О. Р. Я еще немного подождал и попробовал. Превосходный напиток. Я люблю французские коньяки за их свойство стимулировать мыслительный процесс. Водка отупляет голову и делает агрессивным, а коньяк, наоборот, настраивает на философский лад, что мне от него, по большому счету, и надо.

Я выпил один бокал, налил другой и прошелся по комнате, любовно обозревая стеллажи с книгами.

Это моя вторая библиотека. Рафинированная, академическая, строгая. Жюль Берн и Луи Буссенар стали неинтересны. Когда какой-то автор становится неинтересен — это признак взросления. Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Ну, в данном случае все ясно: коммерческий археолог, разведен, детей нет. На стеллажах еще оставалось много пустых полок. Я улыбнулся и нежно провел пальцами по корешкам. Борхардт, Дэвис, Струве, Морган, Матье. Золотой саркофаг Тутанхамона. Я люблю тебя, жизнь, какая бы ты ни была! Впрочем, жаловаться, по большому счету, не на что. Я нашел свое место, цель избрал еще в раннем детстве, теперь только идти да идти. И я иду. Трою, конечно, не откопаю, но…

На библиотеку Ивана Грозного и без меня охотников хватает, также как и на янтарную комнату, тут все поделено на сферы влияния — Москва, Прибалтика и человеку со стороны делать нечего. Создано даже акционерное общество «Золотой галеон», специально предназначенное для поиска затонувших судов. Так что рыться мне и рыться в безвестных могильниках, ведь нарыл же я сокровища ас-Сабаха.

Кабы только не на свою голову. Эх, Петрович! Другого такого партнера мне не найти. Специалист экстра-класса, таких профессионалов единицы. А какое чутье! Всего-то раз и поработали вместе, а результат я уже записал как свое акмэ.

Марию Анатольевну забывать, конечно, нельзя.

Мне бы ее связи! Но светить раритеты перед незнакомыми людьми я, пожалуй, не буду. А вот перед знакомыми вполне можно. Заодно имидж удачливого кладоискателя укреплю, А Афанасьевой подкину тысяч десять зеленых, это все ж лучше, чем делить выручку пополам в случае нашего сотрудничества.

Связи связями, но, когда речь идет о сотнях тысяч долларов (в иных цифрах я свою находку уже не оценивал), потенциальными связями можно и пренебречь.

Я наполнил опустевший бокал и набрал номер старого приятеля одноклассника Гоши Маркова.

В школе мы как-то не очень дружили, но потом, когда я вплотную занялся коммерческими раскопками, — сошлись. Гоша был хорошим реализатором, его отец имел много знакомых в среде коллекционеров, а страсть к антиквариату у них фамильная.

Я добывал, Гоша перепродавал, так мы и жили.

Кое-что он иногда брал для себя, как правило, монеты, но в основном грелся на посредничестве. И грелся, по всей видимости, неплохо.

Гоша взял трубку сам: — У телефона.

— Привет паразиту общества от деклассированного элемента.

— А, это ты, — Гоша узнал и обрадовался. Он всегда радовался, когда я звонил. — Как съездил?

— Не без результата. Это и хотелось бы обсудить.

— Ты зайдешь или мне подъехать?

— Лучше подъехать, — сказал я, давая понять, что хочу поразвлечь его не мелким хабаром. — Кстати, у меня едва початая бутылка мартеля «Медальон»…

— Ты в своих стилях.

— …Так что по дороге шоколадку купи.

— О'кей, еду.

Гоша появился через двадцать минут. Как всегда, в новом, с иголочки, костюме. И был бы он похож на салонного француза, если б не характерная, по типу самурайской, прическа в виде закрученного пучка волос на затылке. В свое время папа Марков отдал сына в престижную по застойным годам и еще не подпольную секцию каратэ, где Гоша проявил талант в гибкости и быстроте движений, а попутно получил прозвище Самурай.

— Привет.

— Ну, привет, привет. — Я закрыл за ним дверь. — Тапочки надевай. Проходи.

— Видел мою новую птичку?

— Которую, белую «девять»? — Машины были У Гоши второй страстью после антиквариата.

— У тебя под окном стоит, взгляни.

Я посмотрел в окно. Внизу, точно под ним, был припаркован новенький коричневый, похожий на машину из будущего, «понтиак-трансспорт».

— Ого, да ты крутеешь!

— Не без того, растем-с, — самодовольно промурлыкал Гоша.

— Смотри, в нашей стране выделяться нельзя — отстреляют.

— Ничего, мне можно. — Апломба ему было не занимать.

Я достал из серванта второй бокал и налил мартеля. Марков с трудом разломал на дольки «Марабу». Хороший горький шоколад, отлично идет под коньяк, хотя и очень твердый — с непривычки неудобен для употребления. Мы посидели, болтая на отвлеченные темы. Гоша вспомнил, кого встречал из наших общих знакомых, я рассказал пару приколов из поездки по Средней Азии и, как логическое продолжение, извлек браслет и кинжал.

Гоша загорелся. Он долго крутил браслет, изучая со всех сторон, потом поинтересовался, что означает надпись.

— Шейх аль-джебель — старец гор, — авторитетно произнес я. — Есть мнение из компетентного источника, что эта штуковина принадлежала Хасану ас-Сабаху, так что она имеет еще и историческую ценность. Слыхал о таком?

— Кое-что доводилось, — задумчиво произнес Гоша. — Я слышал, что все это нашли, но там должен быть еще и перстень.

У меня приоткрылся рот. В узком кругу коллекционеров слухи расходятся быстро, но не настолько же. Я сам только что приехал. «И слава мчалась впереди него».

— С перстнем неувязочка получилась, — неопределенно пояснил я, — но это оригиналы. Вот, гравировочку «джихад» на лезвии можешь посмотреть.

Гоша отложил браслет и вытащил лезвие. У меня по спине ощутимо пробежал холодок. Маркова, видимо, тоже что-то смутило, он убрал кинжал в ножны. Как там у Петровича? «Существенно увеличивается диаметр зрачка, и на лице выступают крупные капли пота»? Любопытно, но все коньячное умиротворение как ветром сдуло. Я снова был трезв и даже напряжен. Чтобы расслабиться, я поспешил снова наполнить бокалы.

— Полагаю, что можно найти клиентов, — вынес свое резюме Гоша. Судя по тону, покупатели будут оповещены в кратчайший срок, возможно даже сегодня. Марков клюнул, теперь оставалось не прогадать в цене. — Сколько ты за это хочешь?

Вопрос был задан ненавязчиво и чрезвычайно корректно, но внезапно словом, в обычной Гошиной манере. И я был к нему готов.

— Двести тысяч.

— Это много.

В уме я держал три суммы, готовясь выдать наиболее приемлемую, в зависимости от развития торга.

Я четко представлял, что Гоша Марков, несмотря на молодость лет, спец в своем деле, что он отдает себе отчет в подлинности предметов и что он о них действительно слышал. Да и клиента он наметил. Теперь оставалось зафиксировать «ножницы» — разницу между моей ценой и зарядкой для покупателя, что и станет его заработком со сделки. Самурай вкалывал, как мог, и новенький «понтиак» был наглядным доказательством его успеха.

— Сто за браслет, сто за кинжал, — отчеканил я. — Как ты понимаешь, здесь важна историческая ценность.

— Двести — много, — повторил Гоша, и по голосу я понял, что нормально. Можно было даже зарядить выше, но обратной силы запрос не имеет.

— Если бы был полный комплект, вместе с перстнем, я бы оценил его в полмиллиона.

— Хорошо, — с неожиданной легкостью уступил Гоша. Мы встали и подняли недопитый коньяк: — За сделку века!

С утра, несмотря на возлияние, я проснулся со свежей головой. Французский коньяк хорош еще тем, что после него не бывает похмелья. Погода стояла преотличная — видимо, небесная канцелярия соизволила дать жителям передышку.

Есть не хотелось. Я надумал совершить перед завтраком прогулку до обменника, которая поможет нагулять аппетит, а скорее, мне просто хотелось выбраться на солнце, ибо осадки успели надоесть.

Я вытянул из книги двести баксов, накинул куртку и, не дожидаясь лифта, быстро спустился по лестнице. На улице в самом деле было чудесно!

Резвым аллюром я промчался вдоль дома и, влетая под арку, сбил плечом какую-то даму. Послышался сдавленный крик, зазвенела жесть, и по асфальту растеклась белая лужа молока. Я остановился, мысленно обложив себя последними словами. Какого черта было лететь?! Испортил кому-то настроение, а теперь мне испортят. Какая-то рублевая мелочь, впрочем, у меня оставалась, и я мог возместить ущерб. Приготовив самые изысканные извинения, я наконец оторвал взгляд от лужи, поднял бидон и только тут заметил, что пострадавшая — молодая женщина, почти девчонка — лет двадцати, не более, и понял, что особенных проблем с объяснениями не будет.

— Великодушно прошу простить меня, — начал я загруз с достаточно провокационной фразы, — видит Бог, я не хотел! — Я прижал руки с бидоном к груди и сотворил самую умильную улыбку. — Исключительно виноват. Я не сильно вас ушиб?

Не давая ей раскрыть рта, я продолжил: — Простите меня еще раз. Если вы не очень торопитесь, мы пойдем в магазин и купим другое молоко. Обещаю компенсировать все доставленные неудобства. Кстати, как вас зовут?

— Ира, — ответила девушка, невозмутимо выслушав мою тираду. Похоже, она была готова идти в магазин и не собиралась затевать скандал.

— А меня — Илья, — представился я. — Так пойдемте?

В молочном была очередь. Обе кассы работали с полным напрягом, и народу к ним было поменьше, а вот в отдел, где продавали искомый продукт в разлив, тянулся приличный хвост.

— Постарайтесь теперь побыстрее, — сказала девушка, — у меня ребенок дома.

Она только что отстояла такую вот очередюгу, и, естественно, ей не хотелось париться по новой.

Придется шустрить. Впрочем, на зоне я выучился крутиться и имел некоторое преимущество перед мирными обывателями Петербурга.

В кассе я без очереди выбил чек на три литра, по вывеске переднего лоха поняв, что возражений не будет, а вот с очередью к прилавку оказалось сложнее.

— Дама, ребенок дома голодный благим матом орет, пропустите, пожалуйста, — тыркнулся я к продавщице, но меня осадили.

— Займите очередь, — отрезала женщина, звякнув своим бидончиком по мраморной столешнице.

— Все мы торопимся, — возмутился стоящий за нею дед. — Я вообще ветеран, мне без очереди положено, а вот стою.

Этот спуску не даст, понял я, будет удерживать позиции до последнего вздоха. Короче, ни пяди родной земли (то бишь очереди) врагу.

И тут я заприметил парнишку примерно моих лет, снулое лицо которого свидетельствовало о тяжком бремени семейной жизни. Он стоял за геройским фронтовиком и с отсутствующим видом прислушивался к нашему спору. Ему было абсолютно на все плевать.

— Выручи, братишка. — Я протянул ему бидон и чек. — Совсем времени нет!

— Угу, — кивнул парень, — вставай впереди меня.

— Спасибо, брат- Не обращая внимания на ропот сзади, я пролез перед потеснившимся пацаном и вскоре стал обладателем трех литров заветного молока. Ира ждала меня на улице.

— Все в порядке, — с облегчением похвастался я. Мы направились в сторону дома. — Еще раз простите.

— Вы куда-то спешили? — поинтересовалась девушка.

— Нет, что вы. Просто обрадовался хорошей погоде и выскочил погулять. Я вас не очень задержал? Дитя, наверное, есть хочет. Кто у вас, девочка или мальчик?

— Девочка, — ответила Ира.

Справа по курсу показался ларек. Я остановился и вынул купюры.

— Одну минуточку, — сказал я. Ира послушно остановилась.

При моем приближении окошечко ларька приоткрылось. Очевидно, мой вид говорил о высокой платежеспособности.

— Баки почем берешь? — спросил я продавца.

Тот с готовностью вскочил со стула.

Я купил большую плитку «Фазера» с орехами, изюмом и прочей дребеденью, которую и вручил Ире.

— Это маленькая компенсация за причиненные неудобства.

— Спасибо, — улыбнулась она. — Вот уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

— Ах, какие пустяки, право слово!

— Я вас не задерживаю?

— Нет, что вы, я свободен как птица и сам себе хозяин.

— Счастливый человек! — произнесла Ира с завистью.

Я снисходительно улыбнулся.

— ПIo-моему, каждый сам выбирает, кем ему быть в жизни. Достичь можно всего, стоит только захотеть. (Банально, конечно, но умничать с барышнями не рекомендуется — не оценят.)

— Как у вас все легко, — скептически усмехнулась Ира. — Вы работаете?

— Только сам на себя. Коэффициент полезного действия в этом случае оказывается гораздо выше.

— Бизнесмен?

А, ну да, безработный, чтобы купить даме шоколадку, двести долларов в ларьке не меняет. Впрочем, имидж «нового русского» жлоба в красном пиджаке мне глубоко антипатичен. Я постарался ответить с максимальной элегантностью:

— Боюсь, что я далек от коммерции. Скорее, научный работник: история, археология…

— А я думала, у нас наука бедно живет. — Судя по тону, Ира к категории граждан с высоким достатком не относилась. А вообще, девчонка симпатичная. Только не надо зарываться. Попробую-ка я ее прокачать.

— Это смотря как уметь продавать свои мозги, — с подкупающей простотой ответил я. — В мире все относительно. А знания, кстати, дорого стоят.

— Вот мы и пришли. — Она остановилась.

Мой ответ ей явно понравился, тем более, терять время было нельзя.

— Моя парадная через одну, — известил я. — Вы давно здесь живете? Почему я вас раньше не видел?

— Два месяца, — ответила Ира и потянулась, чтобы забрать бидончик.

— А что вы делаете сегодня вечером? — спросил я, дождавшись, когда ее рука ляжет рядом с моей.

— Сижу с ребенком.

Рупь за сто, подумал я, что не замужем. Уточним.

— А что вы хотели предложить? — спросила Ира, сбив ход моей мысли.

— Мы живем рядом, — начал я, на ходу перестраивая уже продуманный алгоритм разговора. — Могли бы и прогуляться вместе. У вас никто не будет возражать?

— Нет, — ответила Ира, — никто.

— Тогда позвоните. — Я наконец-то отдал ей бидон и вытащил записную книжку с отрывными листочками. — Вот мой телефон, звоните, когда соберетесь. Я все равно предоставлен самому себе и буду рад общению с вами.

— Скажите, — спросила Ира, — кто нашел Тутанхамона?

— Говард Картер, двадцать шестого ноября тысяча девятьсот двадцать второго года, — блеснул эрудицией я, прежде чем до меня дошел истинный подтекст вопроса.

— Спасибо, — сказала Ира. — До вечера. Я позвоню.

И, быстро развернувшись, она исчезла в парадном. Я усмехнулся.

— Так-то, девочка, — пробормотал я. — Действительно археолог, можешь не сомневаться.

«И, произнеся эти слова, граф удалился».

Все оказалось гораздо проще и обыденнее, чем я ожидал.

Ира с полуторагодовалой дочкой жила у своей матери, не очень рассчитывая на поддержку молодого папаши. Как прав был Эрик Берн, утверждая, что родители бессознательно стремятся передать ребенку свой жизненный сценарий и весьма в этом преуспевают. Мать, уже имея аналогичный опыт, отлично все понимала и согласилась посидеть с девочкой: должна же быть у Иры личная жизнь. Мой старательно приготовленный ужин не пропал даром. Открыв утром глаза и обнаружив рядом тихо посапывающую даму, я даже слегка разочаровался. «О tempora, о mores!» [О времена, о нравы! (лат.)] Возможно, я поотстал от жизни, но на моей памяти, когда я учился в университете, девушки были другими.

Я осторожно выбрался из-под одеяла, чтобы не разбудить спящую красавицу, и проследовал на кухню. Не испить ли нам кофею! Надо полагать, дама тоже не откажется. Я приготовил две порции, поместил чашечки на поднос, дополнил сахарницей и вернулся в спальню. Красавица уже пробудилась и изумленно хлопала глазами. Кофе в постель не угодно ли? К такому обращению она не привыкла. Доброе утро, мадемуазель!

— Ты просто прелесть, — восхищенно произнесла она.

Для счастья женщине нужно, как правило, немного.

Весь день я провел в изумительном безделье, а вечером мне позвонил Гоша.

— Сегодня ночью прилетают покупатели, — сообщил он. — Завтра с утра они хотели бы встретиться.

— Где? — поинтересовался я.

— В гостинице. Я за тобой заеду часам к восьми.

— Идет.

Я был дьявольски доволен. Народ действительно заинтересовался. В возбуждении я извлек из тайника предметы и разложил на столе, любуясь ими. Вот оно, по-настоящему прибыльное дело. Рубины сверкали в лучах настольной лампы. Золото. Двести тысяч долларов. Я богат! Мне наконец-то улыбнулось счастье, и я могу уверенно заглядывать в будущее.

Никаких излишеств. К черту глупое гусарство! Поступило в аспирантуру, буду издавать монографии, заниматься раскопками, для души в основном, защищу диссертацию, сделаю в научных кругах имя…

И тут я вдруг понял, что та находка, которая действительно могла бы принести мне славу, завтра навсегда от меня уйдет, а вместе с этим и права на нее.

Но надо же чем-то жертвовать! Я был в состоянии эйфории, и мой оптимизм ничто не могло сломить.

Вот оно — счастье. А слава… Жаль, конечно, такие случаи бывают крайне редко, но бизнес есть бизнес, a «busyness» в переводе на русский означает «дело».

Ради дела придется пожертвовать славой, чтобы обрести светлое будущее. Надо. Надо!

Я вскочил с кресла и заходил по комнате. Клиенты, судя по всему, согласны платить — это прекрасно. Встреча в гостинице — тоже неплохо. По крайней мере, меньше шансов, что меня пришьют.

На всякий случай возьму с собой ТТ. Хотя завтра, скорее всего, будет просто оценка. Если вещи и захотят экспроприировать, сделают это дома или по дороге ко мне домой.

Нет, Маркову я, конечно, верил, но деньги есть деньги. Убивают и за меньшие суммы. Вполне вероятно, что мне даже заплатят, но доллары еще надо как-то сохранить. Хотя… Чтобы Гоша Марков привел бандитов? Маловероятно, все-таки — солидные люди. Если вещь того стоит — мне за нее заплатят.

Но меры предосторожности мы примем.

Я достал пистолет и начал тщательно его чистить.

Не подведи! Спать все равно не хотелось, и я провозился до трех ночи.

Гоша появился ровно в восемь ноль-ноль. Я был уже готов и собран, мы спустились вниз, погрузились в «понтиак» и покатили на «стрелку».

Покупатели жили в гостинице «Санкт-Петербург». Гоша вежливо постучал в номер, и нам сразу открыли.

— Знакомьтесь, господа, — деловито произнес Самурай традиционную формулу. — Потехин Илья Игоревич.

Я кивнул. Господа были как на подбор. Высокие, светловолосые, с четко очерченными лицами. Настоящие арийские бестии, только вместо двубортных костюмов им больше бы к лицу были латы.

— Эрих фон Ризер, — продолжил Гоша, представляя их мне, — Рудольф Штайнер, Арнольд Готц.

— Очень приятно, — произнес Эрих фон Ризер, по-видимому, старший. Только его фамилия была дворянской. — Вы имеете товар с собой?

— Да, — я с готовностью снял сумку с плеча.

Мы прошли в гостиную и сели вокруг стола.

Немцы — на угловой диван, мы с Гошей — в кресла. Я достал пакет, развернул и выложил его содержимое. Тот, что назвался Арнольдом, встал и вынес из соседней комнаты толстенький кейс. В кейсе оказалось что-то типа полевой лаборатории. Работали с нами явно профессионалы. Фон Ризер бережно, с некоторой опаской даже, взялся за рукоятку кинжала и вытянул его из ножен.

Лица немцев застыли. На клинке горело слово «джихад». Гоша тоже заерзал в кресле. Немцы с деловой заинтересованностью разглядывали нож.

Рудольф Штайнер произнес несколько слов по-немецки.

— Это оно, — кивнул нам фон Ризер, выпрямляясь и пряча клинок. — Вы утверждаете, что это предметы Хасан ас-Сабаха, мы вам верим. Вы хотите оба за двести тысяч доллар. Да. Но мы просим вас подождать. Деньги еще в Гамбурге, они должны прийти в Санкт-Петербург. Вы, конечно, подождать?

— Если только не появятся другие предложения, — мягко улыбнулся я, непринужденно откидываясь в кресле. Заявление произвело неожиданный эффект: Гольц побледнел, а фон Ризер, метнув испепeляющий взгляд в сторону Маркова, спросил: — Вам делали другие предложения?

— Все может быть, — пошутил я.

— Когда?

Голос фон Ризера стал жестким. Слово вылетело как удар. Он подался вперед, глаза изучающе впились в мое лицо. Я уже сожалел о своей глупой браваде и попытался отыграть назад:

— Ну… пока не было, но все может случиться.

— Если были, то от кого? — мягко вставил Гоша. — Скажи, это важно.

— Да не было ничего, — отмахнулся я. — Что вы, в самом деле?

— Не было? — переспросил фон Ризер.

— Нет.

— Тогда вы подождете немного дней, мы платим и забираем эти вещи.

— Идет, — ответил я.

— Только смотрите, — предостерег фон Ризер, — никому не продавайте, а если кто появится, вы звоните господину Маркову.

— Конечно, — быстро согласился я. Ребята были какие-то отмороженные, шуток не понимали.

Нормальные иностранцы, вообще-то, себя так не ведут. Эти конкуренции боятся, не иначе. Коллекционирование — хобби дорогое; а мои вещицы стоят немало, вот и боятся свой куш потерять.

— Разумеется, — заверил я. — Можно считать, что мы договорились.

— Можно считать, — впервые улыбнулся фон Рвзер и протянул мне руку. Я нехотя пожал ее.

После наезда я стал относиться к нему с опаской.

Я забрал свои раритеты, и мы вышли из гостиницы — немцы решили нас проводить.

Я так и не понял, когда все началось. Штайнер вдруг развернулся, выбрасывая ногу в сокрушительном круговом ударе. Эрих фон Ризер начал заваливаться вперед, прямо на капот припаркованного рядом с Гошиным «понтиаком» голубого «фольксвагена-пассата». Вокруг нас появились какие-то люди.

Из шеи фон Ризера торчал нож. Человек пять или шесть арабов возникли словно из-под земли. Штайнер сбил одного, еще двумя занялся Арнольд. Гоша трясущейся рукой распахнул дверцу «понтиака».

— Садись! — крикнул он.

Я не заставил себя ждать, а Марков с оглушительным «Йаа-а!» рванулся в гущу боя. Навстречу ему бежал «черный», целя в грудь длинным ножом.

Гоша в последний момент уклонился и ударил со всего маху по голени. Это был именно удар, а не подсечка. Противник повалился на землю, и даже я из машины услышал, как хрустнула кость.

Немцы бились спиной к спине, но Штайнер вдруг осел, и тут же выскочивший араб дважды ткнул Арнольда ножом. Быстрые, отработанные удары. Я выхватил ТТ, но счел нужным обождать, не вмешиваться без повода в чужую разборку. Гоша уже мчался назад.

— Мы попали! — проорал он.

«Понтиак» рванулся с прогазовкой, бортом сбив прыгнувшего араба. Мы выехали на набережную и погнали, насколько позволял транспортный поток.

— Что тут происходит? — спросил я, убирая ТТ. — Конкурирующая фирма?

Гоша смерил меня презрительным взглядом и снова уткнулся в зеркало заднего вида,

— Догоняют, — прошептал он.

Я оглянулся. Голубой «фольксваген-пассат», запримеченный еще на гостиничной стоянке, упрямо тянулся за нами в потоке машин.

— Что за херня, Гоша?

— Заткнись, — нервно бросил Марков. — Мы можем не выбраться.

— Блин, да что происходит?! — Мы свернули на Пискаревский проспект и понеслись по трамвайным путям.

— Расскажу, если живы останемся, — обнадежил Самурай. Я еще ни разу не видел его таким: покрасневший, встрепанный. — Добрались до нас… Береги эти штуки, особенно кинжал.

— Это из-за них?

— Да. — Он бросил машину в боковую улицу.

«Фольксваген» прочно сидел у нас на хвосте.

Мы завернули к ангарам. Марков тормознул у входа.

— Давай туда, только будь осторожен, прошу тебя. И держись от хашишинов подальше.

— От кого? — поразился я.

— Поторопись!

С заднего сиденья Гоша достал длинный сверток. Не сверток даже, а чехол из кожи. Он развязал тесемки и приспустил, обнажая рукоять меча.

В конце проулка показался «пассат».

— Пошли.

Мы закрыли машину. Меч Гоша приладил за поясом, рукоятью вниз. Ножны задирали левую сторону плаща, и в таком виде г-н Марков был похож на отставного подпоручика. Мы вбежали в раскрытые ворота ангара, бывшего некогда складом, но теперь грузы повывезли, большую часть стеллажей разобрали, и они валялись штабелями вдоль стен.

— А вот и они.

Арабов было четверо. Двое отсекали выход, остальные приближались к нам с самым решительным видом, держа в руках обнаженные сабли. Самые настоящие арабы, явно Иран или Ливия. Дикость какая-то! Я вытащил пистолет.

— Давай я их грохну.

— Нет, — отрезал Гоша. — Пока я жив, в это дело не лезь.

В центре мегаполиса с пистолетом в руке я мог быть зарублен саблей какого-то дикаря из государства даже не с феодальным, а с кочевым первобытнообщинным строем. Мое естество цивилизованного человека восставало против этой участи.

— Отойди, — произнес Гоша. Лицо его приняло отрешенное выражение. Я повиновался, отступив спиной к штабелям. Хашишины остановились. Гоша ждал. Наконец один из них бросился в атаку.

До последней секунды Гоша не вынимал меч. Я уже начал представлять головокружительное сальто в духе Хон Гиль Дона — единственное, что, на мой взгляд, могло спасти ему жизнь, но все произошло гораздо быстрее. Марков спокойно стоял, наблюдая приближение азиата, который несся как паровоз, и, лишь когда последовал замах, чтобы раскроить «неверного» на кусочки, Гоша сделал движение.

Я уловил лишь вспышку лезвия отполированной до зеркальной чистоты катаны. Сабля вылетела из рук араба, а голова соскользнула с плеч, выстрелив вверх фонтаном крови. Гоша отступил, чтобы не запачкаться, меч снова был в ножнах.

Я и не знал, что наш Самурай практиковал Йайдо. Успели ли заметить что-нибудь хашишины и как они восприняли это действо, я не имел понятия, но отточенное мастерство и координация меня восхитили. Марков использовал инвариацию хараимен, на восходящем движении выхватывая меч, парируя удар сабли и выбивая ее из рук и тут же с разворотом на девяносто градусов влево срезая голову с шеи. Сабля со звоном отскочила от стеллажа, а тело, сделав по инерции несколько шагов (бегущий обезглавленный труп, брызжущий во все стороны кровью, — зрелище еще то), рухнуло на пол. Гоша стоял, спокойно опустив руки вдоль тела, и безучастно наблюдал за оставшимися противниками. Те не желали так глупо умирать, не выполнив заветов Аллаха. Двое у дверей достали свое оружие — один нож, другой саблю, — и вся троица закружилась вокруг Маркова, выбирая удобный для нападения момент. Наблюдать этот танец смерти было невыносимо.

— Ааа! — заорал я, обрывая мерный шелест шагов.

Среагировали все сразу. Хашишины дернулись, думая, что их будут атаковать, а скорее, просто на громкий звук. Гоша же прыгнул, разрывая круг.

Меч волшебным образом возник в его руке, араб, мимо которого он проскочил, схватился за горло, зажимая рану. Хашишины снова переключились на него. Один метнул нож, второй замахнулся саблей.

Марков только и ждал, чтобы порезвиться. Первым движением он отбил кинжал, вторым отсек руку нападающего. Хашишин заорал и бросился на него, оскалив зубы, но был встречен коротким ударом сверху вниз, развалившим пополам череп — от теменной кости до нижней челюсти. Метатель ножа подобрал валявшуюся у стеллажа саблю и начал приближаться, делая мягкие, вкрадчивые шаги. Гоша не стал больше ждать. С громким криком он побежал на араба, взметнув катану над головой.

Хашишин постарался рубануть приближающегося противника, но сделал это слишком рано — очень уж неукротимой оказалась атака. Ошибки в бою смертельны. Страшный удар рассек его от левой ключицы до печени — катана была отточена как бритва. Хашишин повалился на пол, а Гоша вытер лезвие и убрал меч в ножны.

— Подбирай оружие, не стой!

Даже сейчас Марков остался верен себе. Коллекционер — это образ мышления (а как же — антик, антик! Хотя какой же это антик — даже мне было ясно, что оружие отковали недавно). Мы собрали все, что оставили «черные друзья». Сегодняшний день был богат событиями, и я начинал действовать на автомате. Мы поспешили убраться, не дай Бог, кто зайдет ненароком, свидетели нам были не нужны. Ментам и так забот хватало — убийство, и не двойное, даже не тройное, а… четверное. Да еще и с расчлененкой, да еще и, скорее всего, «глухарь». Тут не только ГУВД на уши встанет, а еще и контрразведка подключится — иностранные граждане ведь. Короче, задали мы работы лягавым. Продажа исторических ценностей, намеченная как безобидная коммерческая операция, перерастала в голый криминал, которым, как мне казалось, дело не кончится.

Нам надо было срочно исчезнуть, и мы поехали к Гоше на дачу.

Сосновые поленья сухо потрескивали в глубокой пасти камина. Я сидел в кресле, вытянув ноги к огню, наблюдая, как пляшут языки пламени, и потягивал превосходное ирландское виски. И зрелище, и напиток действовали успокаивающе — именно это мне и требовалось. Я слушал объяснения Гоши Маркова, отслеживая факты с холодной академической скрупулезностью.

После смерти Хасана ас-Сабаха (тут Гоша заметил, что министра обороны Кувейта зовут Ахмед аль-Хамуд ас-Сабах, но он к этой истории никакого отношения не имеет) исмаилиты существенно утратили свое влияние, но до конца уничтожить секту «пожирателей гашиша», как и любую террористическую организацию, не представлялось возможным. Для хашишинов весьма существенную роль играли личные вещи Вождя — Хасана ас-Сабаха, которые пропали сразу после его смерти. Исчезнув из крепости Аламут, они считались утерянными навсегда. Вероятнее всего, их выкрали и постарались укрыть противники секты (ах, Петрович, браво!).

Со временем федаи покинули пределы религиозной организации исмаилитов и стали одной из главных боевых единиц в борьбе ортодоксальных мусульман против «неверных». Целью миссии, с которой прибыли немцы, было не допустить укрепления позиций исламского фундаментализма путем реанимации секты хашишинов, могущей произойти в случае возвращения реликвий.

В уютной тиши гостиной было очень приятно слушать исторические экскурсы, делая время от времени глоток из стакана со льдом; даже тягостное осознание причастности ко всем этим делам куда-то исчезало.

— А кто эти немцы? — спросил я.

— Они члены Ордена тамплиеров, — невозмутимо ответил Гоша.

Очевидно, Марков задался целью меня шокировать, подкидывая все новые и новые сюрпризы.

Теперь он дал понять, что идет противоборство организаций, возникших еще в глубокой древности.

«Тампль» на французском означает «храм». «Братство воинства храма, рыцари храма, сражающиеся вместе бедняки храма Соломона» было создано в 1118 году французскими крестоносцами в Иерусалиме и вскоре приобрело широкую популярность.

Во многих странах Европы были образованы филиалы, и лет двести «храмовники» продолжали победное шествие, пока разорившийся король Франции не решил поправить свое финансовое положение. 13 октября 1307 года по приказу Филиппа IV были схвачены все члены Ордена, находящиеся на территории королевства, а их имущество конфисковано в казну. 2 мая 1312 года «Братство воинства Христа» было упразднено буллой Римского Папы Климента V, в миру Бертрана де Гота, обязанного монарху своим папским титулом, и тогда подверглись гонениям остальные рыцари Храма, находящиеся в самых отдаленных филиалах. Тем не менее Орден оказался весьма живуч, да и полного истребления его не требовалось Ватикану. Обессиленного зверя легче приручить: потомки крестоносцев продолжили священное дело «солдат Христа» в скрытой от обывателя и далеко не бескровной войне таких религиозных титанов, как христианство и ислам. Приехавшие в Петербург Эрих Август Лестер фон Ризер сотоварищи являлись представителями германского филиала тамплиеров — Ордена Строгого Повиновения, заново основанного в XVI веке Готтхельфом фон Хундом, — с которыми в ходе коммерческой деятельности оказались связаны Борис Марков и его сын.

Выслушав Гошу, я обреченно спросил:

— Что же теперь предлагается делать?

— Есть в городе еще один господин, — задумчиво ответил Марков. — Он представляет испанский Орден — Алькантара. Ему ты сможешь продать раритеты.

— Откуда ты их всех знаешь? — поразился я.

— Приходилось работать вместе, — многозначительно заметил Гоша. — По сути, мы делаем одно дело.

— А сразу почему к этому испанцу не обратились, если он был в Питере?

— Потому что он рыцарь Алькантары, а не Ордена Храма, — ответствовал Гоша, и я далее вникать не стал. Приоритеты — это его забота, а мне надо поскорее продать вещи.

— Ладно, — резюмировал я, — на твое усмотрение. Будем надеяться, что чурки до нас больше не доберутся.

— Mortem effugere nemo protest[Смерти никто не избежит (лат.).], отрешенно произнес Гоша.

— Me quoque fata regunt[Я тоже подчиняюсь року (лат.).], - невольно улыбнулся я.

Как же редко приходится встречаться с достойным собеседником. Что за жизнь!

— Жизнь есть сон, — проницательно заметил Марков, словно уловив ход моих мыслей.

— Тогда пусть он длится как можно дольше. — Я опустошил стакан и угнездил его на журнальном столике. — Почему ты не даешь в них стрелять?

— Чтобы не нарушать паритет, — загадочно сказал Гоша. — Тогда арабы не потребуют сатисфакций.

— А сами они не начнут?

— В священной войне и оружие священное, — пояснил Самурай. — Пулевое оружие таковым не является.

— А хашишины об этом знают?

— Знают, и не очень любят шуметь.

— Ну-ну, — скептически заметил я. Не особенно интересуясь политикой, я все-таки газеты читал и в телевизор поглядывал. Мировой опыт доказывал, что в общении с арабами лучше придерживаться принципа «хочешь мира — готовься к войне» и ни на шаг от него не отступать, а многочисленные взрывы и прочие теракты свидетельствовали о пристрастии «воинов Аллаха» именно к тротилу и огнестрельному оружию. Все это я высказал Гоше.

Самурай пожал плечами:

— Хашишины не собираются привлекать к себе внимание в Санкт-Петербурге. Задача исмаилитов здесь — гнать наркотики Северной Дорогой, а не воевать. Гораздо безопаснее втихую делать свое дело — это и удобнее, и дешевле. К тому же пока невыгодно открывать в нашем городе новую зону войны, поэтому близнецом Сараева Питер не станет.

Обращаться за уточнениями почему-то расхотелось. Ну их всех к черту. Что мне нужно, так это получить свои двести тысяч, а не соваться в дремучие разборки из-за непонятных идей. Я вспомнил Валеру с Женей, вспоротых в трущобах Бухары, и ощутил на спине ледяные пальцы смерти. Теперьто я догадывался, чьих это рук дело, и не очень хотел присоединиться к дебильной компании. Меня больше устраивала жизнь — даже если она есть сон.

— Когда ты намечаешь организовать встречу?

— Может быть, сегодня, — задумчиво сказал Гоша. — На машине появляться не стоит, поедем на электричке. Часам к четырем будем в городе, оттуда и позвоним.

Что мы и сделали, прямиком направившись к Гошиному отцу. Борис Глебович Марков был директором антикварного магазина и соучредителем АОЗТ «Галлус», которому магазин принадлежал.

Гоша заперся в его кабинете и начал вести активные переговоры, о чем свидетельствовало частое побрякивание параллельного телефона в бухгалтерии, где пока разместили меня. Спустя минут сорок Гоша вышел, сопровождаемый отцом, и поманил меня за собой.

— Дозвонился, — сообщил он. — Того, кого нужно, сейчас нет, а пока поехали. — Он покачал ключами от отцовского «БМВ».

Кроме машины, Гоша стрельнул до кучи и «Бенефон»[Радиотелефон фирмы «Бенефон», подключенный к системе сотовой связи «Дельта телеком». (Прим. автора.)], чтобы держать, как он выразился, оперативную связь. Телефон время от времени мелодично тренькал, и Гоша начинал фокусничать за рулем, пытаясь управлять одной рукой, что было непросто в условиях городского движения, а другой поднося к губам «Дельту».

— Давай пообедаем, — наконец предложил он, устав колесить по улицам.

В кафе было тихо. Мы взяли по банке пива и паре сэндвичей. Когда я размещал все это на столике, в бок что-то кольнуло.

— Что за черт? — Я пощупал сумку, висевшую на плече, с которой старался на разлучаться, и обнаружил, что кончик кинжала торчит наружу. Я аккуратно убрал его на место, и мы сели за стол.

— Что-то Мегиддельяра долго нет, — озабоченно произнес Гоша и пояснил: — Это испанец, менеджер эспэ «Адамос», который будет представлять покупателя.

«А также рыцарь ордена масонов, тамплиеров и компрачикосов», — мрачно подумал я, но разглагольствовать не стал. Было видно, что Марков здорово нервничает. На меня же напал созерцательный пофигизм — благоприобретенная в зоне привычка достаточно отстранение воспринимать происходящие вокруг события, словно погодное явление — дождь или ветер. Я молча жевал свой сэндвич, прихлебывая горький «Гессен». Есть не хотелось, но кинуть на кишку что-то было надо. На даче мы разговелись лишь чипсами. Гоша жрал с аппетитом, постоянно косясь на сотовый телефон и барабаня пальцами по столу. Терпение начинало изменять Самураю. Доев, он достал «Давыдофф» и закурил, что делал нечасто.

— Куда же он пропал? — Гоша стряхнул столбик пепла и обернулся на звук открывающейся двери. В кафе деловито входила группа молодых арабов. Их было пятеро.

«Каким образом?» — подумал я, понимая, что ошибки быть не может. Вошедшие явно не принадлежали к числу «иностранных учащихся» — для студентов они были слишком крепкими. Глаза пятерки устремились на нас. Шедший впереди что-то гортанно крикнул, и вся тусовка двинулась в нашу сторону.

Первым моим движением — уже чисто рефлекторным — было повесить на шею сумку. В ней лежали двести тысяч долларов, аспирантура и еще что-то весьма важное, что ни при каких обстоятельствах мне не хотелось терять. Марков же вскочил и метнул стул в голову ближайшего араба. Тот увернулся, но получил удар ногой по горлу. Девица за стойкой заорала. Гоша отпрыгнул в сторону, пропуская мчащегося хашишина, которого я встретил пинком в промежность. Почти маэ-гэри-кекоми! Я потерял равновесие и упал спиной на стойку, сумку при этом не выпуская. Гоша влепил двойной хлесткий удар ближайшей паре нападавших по почкам и встретил последнего боковым в солнечное сплетение.

Двигался он с точностью часового механизма. Хашишины достали ножи, но держались пока на расстоянии. Тот, кто получил по горлу, так и не встал, да и мой «крестничек» катался по полу. Посетители быстро покидали кафе, девица исчезла на кухне и, вполне возможно, набирала ноль два. Ждать ментов большого желания не было. Я выхватил пистолет и шмальнул в пол.

— Лежать! Лицом вниз, быстро, все! Лежать! — И я выстрелил еще раз.

Это было неправильно, хашишинов нельзя было пугать, потому что они начали обороняться. Все трое метнули ножи: двое в Гошу, один в меня. Я успел увернуться, сзади послышался звон бутылок, а Гоша качнулся и стал падать. Арабы замерли, ожидая результата, а я медлил, помня наказ в людей не стрелять. Длилась немая сцена секунды три. Марков свалился, и больше терять мне стало нечего. Я поднял ствол и нажал на спуск. Мощная «токаревская» пуля со стальным сердечником прошла навылет сквозь тело араба и застряла в животе стоящего за ним федаи. Я в первый раз стрелял по живым людям. «Одним выстрелом двоих», — мелькнуло в голове, когда я нажал еще раз. Рванувшийся ко мне хашишин нелепо подпрыгнул и упал, ухватившись за грудь.

Наступила тишина, пахло порохом. На столе зазвонил радиотелефон.

«Это может быть испанец», — подумал я и шагнул к столу. Арабы, словно по команде, начали стонать. Мой «крестничек» вроде оправился, но я наставил на него пушку, продолжая отступать к столу. Араб испепелял меня ненавидящим взглядом. Гоша же был какой-то неживой. Один кинжал торчал у него из груди где-то на уровне сердца, а второй был стиснут в окровавленном кулаке.

Остекленевшие глаза Самурая уставились в потолок.

«Дельта» продолжала бренчать. Я взял трубку.

— Алло.

— Здравствуйте, — голос был явно с акцентом, говорил раздельно, медленно и тягуче. — Георгия Борисовича позовите, пожалуйста.

— Перезвоните попозже, — ответил я, выключил трубку и положил ее в карман. Беседовать было некогда. — Лежи, сука, — сказал я арабу и добавил: Твой ишак сыктым, понял?

Не знаю, что он там понял из моего лингвистического изыска, но не двигался, уверенный, что я буду стрелять. А сам я уже не был в этом уверен.

Но федаи — «жертвующий во имя веры» — он оказался хреновый и жертвовать, в отличие от своих товарищей, не торопился.

Оказавшись на улице, я дал деру. Что-что, а свой родной город я знаю хорошо. Домой было нельзя, а отсидеться где-то необходимо. И я направился к Ире, благо номер квартиры ее знаю. Ирка оказалась на месте и, к счастью, без мамы. По дороге я купил торт, шампанское, букет цветов и вполне достойно сымитировал заход в гости.

Испанец позвонил спустя час. Я непринужденно достал из кармана «Бенефон» и нажал кнопку вызова.

— Алло.

— Позовите Георгия Борисовича, пожалуйста, — произнес человек, явно узнавший мой голос. — Это Франсиско Мигель де Мегиддельяр.

Представился полным именем, не без понта, как всякий южанин.

— Вы можете говорить со мной, — ответил я, обдумывая каждое слово, чтобы не пугать сидящую рядом Ирку. — У меня есть интересующие вас э-э… предметы, а Георгий Борисович встретился с арабами.

— С ассасинами? — встревоженно уточнил голос.

— Да, к сожалению. Поэтому я буду один. Где нам встретиться?

— За вами заедут, — любезно сообщил де Мегиддельяр. — У вас, кажется, тревожная обстановка.

— Немного.

— У вас будет машина и охрана. Черный «мерседес-триста», номер триста тридцать семь. Назовите, куда ехать.

Я сообщил адрес, и мы распрощались.

— У меня тут небольшие дела. — Я улыбнулся Ире, которая тотчас же прониклась ко мне глубочайшим вниманием, ибо запах денег требует максимума любезности с потенциальным спонсором. — Сейчас за мной заедут, но я скоро вернусь. Не возражаешь?

— Приезжай, я буду ждать. Я так тебя люблю. Ты мне нравишься… Последние слова она прошептала, томно припадая к моим губам. Но, видит Бог, мне было искренне на нее наплевать.

Черный «мерсюк» Мегиддельяра остановился точно там, где нужно. Я быстро спустился во двор, помахал на прощание ручкой и сел в машину.

Открывший мне дверцу кабальеро был амбалом почти в сажень ростом, и я бы не удивился, если б по утрам вместо гири он упражнялся с двуручным мечом — глаза у него были внимательные и пустые, глаза скотобойца.

СП «Аламос», как гласила табличка у входа, помещалось на Миллионной улице среди подобных ему представительств иностранных фирм. Возможно, здесь занимались и торговлей, но, судя по телосложению встретившихся в офисе служащих, фирме более приличествовали охранные функции. Сам сеньор Франсиско Мигель де Мегиддельяр оказался высоким плотным пожилым человеком с седыми волосами. Так же как и Эрих фон Ризер, он пригласил эксперта, который долго и придирчиво изучал товар. Наконец эксперт вышел, и мы остались одни.

— Несомненно, это те самые предметы, — заявил де Мегиддельяр. — Я чувствую, как от них исходит… — он помедлил, — сила их обладателя. Вы в курсе, что это за вещи?

— Немного, — ответил я.

— Это очень важные исмаилистские реликвии. Без них невозможно полноценное возрождение секты ассасинов, поэтому попадание им в руки весьма нежелательно. Мы готовы их выкупить, но на этот день у нас нет суммы, которую вы хотите, и мы просим вас подождать немного. Хорошо?

— Да, — кивнул я. — Подожду.

— Пожалуйста, — взор де Мегиддельяра смягчился, — я взываю к вам как христианин к христианину. Вы понимаете, как важно не допустить попадание к ассасинам предметов влияния. У них уже есть перстень, но без всех трех вещей они не смогут выбрать Вождя. Его появление очень опасно, особенно в условиях современного вооружения. Ислам стремится распространить свое влияние на весь мир, а с реабилитацией исмаилитами ассасинов — их «меча» — жизни миллионов мирных христиан окажутся под угрозой. Если предметы попадут к нам, мы сумеем навсегда их спрятать.

— Почему бы их просто не уничтожить?

— Тогда ничто не сможет помешать созданию аналогичного предмета влияния, который уже точно окажется для нас недоступен. Но пока эти вещи живы, именно они остаются символами Вождя, его духовной сущностью. Каждый предмет имеет свое значение. Перстень дает знание, браслет — могущество, а кинжал есть выражение самой доктрины секты — террора. Хасан ас-Сабах обнажал его только перед началом войны, чтобы призвать ассасинов на бой. Им же он убил двух своих сыновей. Этот кинжал внушает ужас, а когда он полностью извлекается из ножен, любой, в ком течет кровь первых федаи, чувствует это.

Звучало это жутковато. Я вспомнил гибрида Валеру, зачарованно оглядывающего стол. Не золото искал он там, и, услышав рассказ де Мегиддельяра, я понял это с поразительной ясностью. А потом Валера взял оружие и пошел отвоевывать личные вещи Вождя. Может быть, даже бессознательно — его звал долг. И федаи, идущие за нами по следу, тоже чувствуют близость святыни. Афанасьев был снова и как никогда прав, утверждая, что ножны — это защитный экран. Да и не нашли эти вещи раньше нас потому, что они были в ларце, надежно укрытые последними хранителями. Но четыре идиота влезли не в свое дело, и теперь трое из них убиты, а четвертый пока еще жив. По счастливой случайности. И этот идиот — я.

— Мы учитываем ваши интересы, — очень вежливо продолжил сеньор де Мегиддельяр, — и понимаем, что вы не член Ордена. Однако осмелюсь предложить вам поместить предметы на хранение в сейф любого петербургского банка, а еще лучше — передать их мне, приняв взамен вексель, погашение которого состоится в течение ближайших дней.

— Нет. Может быть я и циник, но вексель — это бумажка. Доллар, конечно, тоже бумажка, однако совсем иного свойства. Она обладает покупательной способностью. Я, конечно, не член Орденa… А Гоша Марков, а его отец члены русского филиала Ордена?

— Вы мне не доверяете, — слегка обиделся де Мегиддельяр. — Зная ведение бизнеса в вашей стране, это объяснимо. Но поместить предметы в сейф было бы намного надежнее и безопаснее для вас.

Мне можно верить на слово. Я потомок древнего рыцарского рода, принимавшего участие во всех Крестовых походах, получившего фамильное прозвище от горы Мегиддо на Святой земле Палестины. Согласно Апокалипсису, там будет вестись решающая битва ангелов Света и Тьмы — Армагеддон, репетиции которой в мелких масштабах длятся всю историю человечества.

— И все же… нет, — сказал я. — Я маленький в грешный человек. Да, православный чисто по убеждению, но даже не крещен. Посему, простите мне сребролюбие, но я предпочитаю вести сделку за наличный расчет. А раритеты как-нибудь уберегу.

— Жаль, — Мегиддельяр погрустнел. — Впрочем, как вам будет угодно. Мы цивилизованные люди, только окружают нас подчас дикари. — Помолчал, видимо обдумывая свой невольно родившийся афоризм. Интересно, кого он имел в виду? — Может быть, вам выделить охрану?

— Спасибо, не надо. Я справлюсь сам, — отказался я. — А что все-таки делают хаишшины в нашем далеком северном городе?

— Транспортируют гашиш, — подтвердил Гошины слова испанец, — из одного перевалочного пункта в другой. Из Горного Бадахшана исмаилиты перебрасывают опиаты: сырой опий и немного меньше — героин, который по морскому пути уходит в Норвегию, Данию и дальше в Европу. Деньги они пускают на усиление власти в горах Памира и готовятся перенести влияние на всю территорию Таджикистана, чтобы расширить охват мира учением Исмаила. Это будет огромная база для захвата дальнейших территорий, а заодно возведения химического комплекса по переработке опиума в чистый героин. Самим делать это весьма выгодно — не задействуя посредников. Гашиш — это религия. Хасан ас-Сабах использовал его для подготовки фанатиков-убийц, и до наших дней мало что изменилось. Задача Ордена Алькантара в Санкт-Петербурге — помешать исмаилитам, насколько это возможно. Христиане не должны допустить нашествия мусульман на цивилизованные страны, не дать им возможности завладеть при помощи наркотиков душами европейцев. Мы боремся с ними своими методами, и будет хорошо, если вы поможете нам. Христианский мир скажет вам спасибо.

Наступила пауза. Я молчал, переваривая услышанное. Наконец зоновская закалка сделала свое дело. Я встряхнул головой. Нет уж, развести меня как последнего лоха теперь вряд ли кому удастся.

А ведь чуть было не согласился!

— Постараюсь сделать все, что в моих силах, — ответил я, показывая, что торговаться больше не намерен.

Де Мегиддельяр нацарапал что-то на визитке и протянул ее мне:

— Это на случай… На экстренный случай, если мы вам понадобимся. Охрана вас пропустит, а секретарь отыщет меня, если я вдруг не окажусь на месте. Мы будем вам звонить, сообщим, когда получим деньги.

— Прекрасно, — сказал я. — Возможно, меня не будет дома, тогда я вам сам позвоню.

— Телефон господина Маркова вы пока можете оставить у себя, проникновенно глядя в глаза, произнес де Мегиддельяр. — И берегите предметы. На них может оказаться очень много охотников.

— Непременно, — достаточно универсально ответил я и с тем покинул офис СП «Аламос».

Вечером третьего дня господин Мегиддельяр прорезался вновь. До этого время от времени звонили партнеры Маркова-старшего. Сначала по деловым вопросам, потом с соболезнованиями. Выяснилось, что похороны Гоши должны состояться завтра, но присутствовать на них мне не хотелось. Сам Борис Глебович не объявлялся. Иногда «Дельту» брал я, иногда подходила Ира. Из соображений безопасности я обитал пока у нее. С матерью проблем не стало деньги в этой пролетарской семье были основоопределяющим фактором. А семейка-то была действительно пролетарской. В том классическом понимании, в каком значились в цензовом кодексе Сервия Туллия те римские граждане, которые не могли дать государству ничего, кроме своего потомства. Дочка Ирины Софья уже называла меня папой, впрочем, как я понял, так она называла всех мужчин, кто задерживался тут больше чем на одну ночь. Но значения этому я не придавал, ибо не собирался становиться членом данной ячейки общества.

Полномочный представитель Алькантары в Санкт-Петербурге побеспокоил меня, когда я возлежал в теплой ванне, просматривая журнал «Вокруг света» за 1967 год. Я протянул руку и взял со стиральной машины «Бенефон».

— Алло.

— Здравствуйте.

Я узнал голос и поспешил представиться.

— У нас все готово. Куда прислать машину?

— Куда и в первый раз.

— В половине девятого утра за вами заедут.

На этом мы распрощались. Ночь я почти не спал — был взвинчен и долго ворочался. К восьми часам я уже собрался и сидел как на иголках. К половине девятого машина не появилась, не было ее и в девять. Я подождал немного, нервно поглядывая в окно, потом набрал номер с визитки. Длинные гудки. Трубку никто не брал. Я перезвонил по второму номеру с указанием факса, но результат был тот же. Хорош бы я был, обменяй драгоценности на листок бумаги, именуемый векселем! Я нервно рассмеялся, но взял себя в руки. Вероятно, сеньор де Мегиддельяр просто забыл дать распоряжение насчет машины, а служащие еще не пришли. Вполне вероятно, что машина уже едет. Могла же она задержаться? Еще через полчаса я и в этом разуверился. Мало ли какие у них возникли дела, но ведь и мое не последней важности! Прождав до десяти, я решил нанести визит самолично.

Миллионная улица, обычно пустынная даже в разгар делового утра, оказалась забита машинами по преимуществу отечественных моделей. Я расплатился с таксистом и дальше пошел пешком. Место скопления автотранспорта оказалось знакомым, я там уже бывал, — около офиса СП «Аламос». Все четыре окна были выбиты, от них по стене тянулись черные полосы сажи. Автомобильный парк был представлен разнообразными ведомственными машинами ГУВД, ФСК и пожарников, да и народ, тусовавшийся у входа и вымерявший что-то под окнами, был явно «оттуда».

Дабы не привлекать внимания, я с самым деловым видом прошел мимо и нырнул в ближайшую дверь напротив. Визит был целенаправленным — еще на подходе я заметил сквозь стекло любопытную физиономию вахтера.

— Привет, отец, — улыбнулся я, чтобы растормошить опасливого деда. Чегой-то тут у вас случилось, пожар, никак?

Дедок смерил меня опасливым взглядом, но побoлтать хотелось, и он оттаял.

— Бомбу взорвали. Говорят, какие-то «черные». Мафиозные разборки, как в Америке.

— Да ну, — удивился я, хотя был немало огорчен.

— Я тебе говорю! — завелся дед. — Мафия настоящая. Одни бандиты кругом. Развели тут политику сраную, демократии всякие, чтобы преступникам легче жилось…

— А кому легко? — вопросил я и поспешно покинул вестибюль. Выслушивать политинформацию мне сейчас хотелось меньше всего. Два слова, важные для себя, я извлек, и эти два слова были ключевыми: «бомба» и «черные».

Я возвращался в полном смятении чувств. Настроение стало препоганым. Для террористов главным оружием в священной войне была и остается взрывчатка, а принципы… Да какие у «черных» принципы? И еще я понимал, что остался один. Я направился к Ирке. Мне требовалось общение, чтобы унять страх и заглушить еще что-то. Что — стыд?

У самых дверей я остановился. В квартире было что-то не так. Я не успел понять, что именно, но интуиция толкнула меня назад. Я шагнул к лифту и тут увидел арабов.

Их было четверо. Они мчались вверх по лестнице, и конечную цель определить было нетрудно. Но с арабами я управляться уже научился и, памятуя про оставшиеся три патрона, рванул из-под куртки ТТ.

Они не успели подняться и выстроились почти в одну линию — лестницы современных девятиэтажек не предусмотрены для маневров. Я открыл огонь, с максимальной поспешностью выпустив остаток обоймы. Затворная планка отскочила в заднее положение, и я со щелчком вернул ее на место. Пистолет я не собирался бросать. Во-первых, это улика, а вовторых, он еще послужит как кастет и как пугач. А если доберусь домой, то смогу пополнить запасы патронов. Арабы кучковались на площадке пролетом ниже. Они свалились друг на друга и теперь копошились, стараясь выбраться из этой свалки. Я вызвал лифт.

Между тем нападавшие пришли к консенсусу, кому лежать, а кому продолжать дело Аллаха, и двое, к моему неприятному удивлению, рванули вверх, а я, используя последние преимущества, — им навстречу.

Убегать — значит растянуть агонию. Вот-вот должен подъехать лифт, и все, что от меня требовалось, это задержать федаи. Носок моего ботинка разбил в кровь губы первого нападавшего, и той же ногой я добавил второму каблуком в нос.

Арабы шли вперед. Это были настоящие хашишины — «одурманенные гашишем», или не знаю уж чем там обдолбанные, но лезли они напролом и глаза у них были стеклянные. За спиной послышался звук открывающегося лифта. Я ухватился за перила, подпрыгнул и обеими ногами толкнул агрессоров в грудь. Мне удалось свалить их и успеть вскочить в кабину, прежде чем федаи оказались рядом. Я почувствовал боль, наклонился и ощупал ноги. Ладонь оказалась в крови. Арабы не шутили и порезали так профессионально, что оружия я не заметил. Встретить их внизу я не опасался — лифт ехал быстрее, чем они бегали. Но оказалось, что для подстраховки одного дежурного они оставили.

На первом этаже пасся араб, не совсем готовый к моему появлению. До него было метра два, и я прыгнул, ударив его ногой и добавив рукояткой пистолета по черепу. Хашишин вырубился, а я припустился наутек — сверху уже топотали.

Я несся что было мочи, благо недалеко. К себе на этаж я взлетел без помощи всяких подъемных устройств, и первое, что я сделал, заперев дверь, это отодвинул прикрепленный на шарнирах электриАеский счетчик и достал коробку патронов. Через полминуты я снова был готов к бою, но воевать оказалось не с кем. Я прошел в комнату, оставляя кровавые следы, задрал брюки и открыл аптечку.

Порезы были короткими, но глубокими. Один — на внутренней стороне правой икры, другой — снаружи левой голени. Работали, получается, с правых рук. М-да. Кроме этого «м-да» сказать было нечего.

Меня пока не убили, но переиграли — однозначно.

Наверное, прослушивали радиотелефон, вычислиливыследили Иркину квартиру. Получается, я вовремя ушел на Миллионную. А мой адрес они знают?

Ответом стал телефонный звонок. Сердце замерло, словно провалившись куда-то, а потом забилось так часто, что стало трудно дышать. Это они. За мной. Отвечать? Хотят вычислить, нахожусь ли я дома. Рой других мыслей пронесся у меня в голове, и наперекор, доводам разума, я поднял трубку и деревянным голосом произнес:

— Алло.

— Слюшай. Твоя женщина взята заложником. Поговори с ней.

— Илья, Илья, — Ирка плакала, — тут какие-то «черные», они ищут тебя. Отдай им то, что они хотят… Они грозят Соньку убить, а потом и меня. Сделай все, что они говорят…

Трубку отняли, и в ней снова зазвучал противный гнусавый баритон:

— Ню, убедился? Нам нужен кинжал и браслет. Мы тебя не тронем. Заверни во что-нибудь и сбрось из окна, тогда полючишь женщину и ребенка назад. Ты не свое дело делаешь, не мешай нам.

— Хорошо, — сказал я, — хорошо. — Язык плохо повиновался, я говорил против воли. — Я сейчас это сделаю. Хорошо.

— Делай, — и трубку повесили.

Я безжизненно сполз по стене рядом с телефоном и тупо уставился перед собой. Что делать? Ирка с ребенком в заложниках, «черные» всегда брали в заложники женщин и детей, ничего не изменилось и никакими священными принципами этих террористов не оправдать. А ведь Ирку действительно убьют, если я не выполню условия. Что теперь делать? Позвонить в милицию, чтобы СОБР устроил беспределыцикам кровавую баню? Нет. Обращаться к ментам самоубийство, но и отдавать раритеты мне не хотелось. Скинуть вниз пустой сверток, а потом перестрелять тех, кто придет забирать? Завернуть в сверток гранату?.. Я понимал, что это глупо, но от бессилия просто ехала крыша.

Я достал из сумки предметы. Золотой браслет блестел, словно изготовленный вчера. По внутренней стороне бежала надпись «шейх аль-джебель».

Нет, я физически не мог отдать личные вещи Вождя после того, что мне наговорил де Мегиддельяр. Чтото внутри содрогалось при одной мысли об этом.

Телефон зазвонил снова. Я подскочил.

— Алло.

— Мы ждем. Терпение на исходе.

— Я… сейчас… только полотенце найду… да.

Послышались гудки.

Я чуть не плакал.

Позвонить в милицию, вскрыть себе вены кинжалом Хасана ас-Сабаха… Сделать харакири у дверей Иркиной квартиры и кровью написать на стене «НЕТ!»…

Негнущимися пальцами я достал из шкафа полотенце и завернул в него раритеты. Сердце вопило: «Не делай этого!», — и где-то в глубине груди еще что-то трепетало от необъяснимого ужаса… и стыда.

— Ирка, — громко сказал я вслух, чтобы заглушить внутренний голос, то, что я делаю, я делаю ради тебя, и ты вряд ли это оценишь.

Я вынес сверток на балкон и сбросил вниз. Из парадного выскочил человек, подхватил его, почти не дав коснуться земли, и пробежал под окнами. Я услало опустился на бетон. На душе было пусто, словно вырвали все внутренности, но дело было сделано. Я чувствовал себя предателем.

Прошло некоторое время. Я сидел и смотрел вниз сквозь щель меж боковин балкона. Во двор въехала машина. Голубой «фольксваген-пассат». Из нее вышла Ира с Сонькой на руках. Дверца захлопнулась, машина уехала. Ира пошла к своему парадному. А я все сидел и думал, что будет дальше.

 

Часть II

Любимцы фортуны

Утро за окном было в точности как мое настроение: серое, промозглое, гнусное. Я поднял голову и потянулся к журнальному столику, на котором ожидала предусмотрительно заготовленная кружка с водой. Движение вызвало новую порцию тошноты, сердце трепыхалось подозрительно слабо, грозя вот-вот остановиться. Абстинентный синдром, упадок сил от пониженного давления. Пить надо бросать, вот что. С того момента, как я расстался с исмаилитскими реликвиями, пошли уже третьи сутки, и почти все это время я беспрерывно глушил алкоголь, ища забвения на дне рюмки, и определенного результата добился.

Часы показывали половину одиннадцатого. Я поднялся и как лунатик побрел в туалет, преодолевая слабость и чувство исключительного отвращения ко всему окружающему. Когда я в последний раз так бухал? Наверное, уже не помню.

Алкогольные возлияния не моя стихия. Разве что на втором курсе был период, но эта эпоха глупого гусарства и игр в подпоручиков на военной кафедре давно прошла. Нет, чтобы так пить, да тем более водку… Повода прежде не было. Я сидел, согнувшись, на унитазе и часто-часто хватал ртом воздух, пытаясь восстановить сердечный ритм, сбившийся после преодоления коридора. Мне было нелегко.

В дверь позвонили. Один длинный звонок. Кто бы это мог быть? Мама? Вряд ли, у нее есть ключи, да и наш семейный сигнал — четыре коротких.

Ира? Исключено. Я так думаю. Больше мы не разговаривали, вернее, она со мной. Встретились вчера на улице, она выгуливала свою малышку, я попытался открыть рот, но мадам поспешно ретировалась. Обиделась. Полагает, что я крепко ее подставил. Ах-ах!..

Однако кого это принесло? Не ментов ли? Когда я только начал накачиваться, по двору шастал ОМОН, а потом завалил какой-то опер, пытавшийся выяснить, не слыхал ли я стрельбы. Но я уже был в таком состоянии, что все вопросы у него отпали. Я выбрался из толчка, подтянул тренировочные штаны и поплелся в прихожую.

— Who is it?[Кто это? (англ.)] — поинтересовался я, сожалея, что не удосужился вставить глазок.

— Чего? Сам ты ху… — Английский по ту сторону двери не понимали. Илья?

Ну вообще: «Здравствуй, жопа, Новый год!» Это-то еще кто? Судя по тону, он меня знает, следовательно, не мент. Кто-то из сокурсников? Те придумали бы ответ покорректнее. Зоновские кенты? Но, кроме Петровича и Славы-афганца, я никому свой адрес не оставлял. Славе я даже пару писем с новыми координатами черкнул, но ему еще сидеть и сидеть. Может быть, он с кем-то информацией поделился. Допустим, приперло человека. И вот притопал ходок.

Какого черта ему от меня понадобилось? С бодуна я ничего предположить не мог и решил поскорее закончить неприятную процедуру сомнений. Я отщелкнул замок и распахнул дверь.

— Здорово!

Ой, мама родная! Не «здорово», а здорово. Почти с первого раза угадал, ну и интуиция у меня: на пороге во весь свой саженный рост, подпирая плечами косяк, стоял Слава-афганец, оскалив щербатый рот в приветственной улыбке. Конечно, кореша встретил. Снова-здорово!

— Заходи, — выдавил я и, пошатываясь, уступил дорогу.

— Киряешь? — поинтересовался Слава, с жадностью втянув носом воздух, когда мы переместились на кухню.

— Будешь? — неопределенно предложил я, сам не зная, что именно.

— Не откажусь.

Я потянул ручку холодильника, в котором обнаружились пластиковые тарелочки в фольге, специфические мешочки, подносики, обертки, занимающие все три полки. Ой, ё!.. Неужели это все я наковырял? «Птица-Гриф» летала в дни запоя, видимо, беспрерывно. Я долго и с недоумением взирал на этот бардак, пока наконец не увидел в самом низу две целые бутылки водки, за которыми и потянулся.

Сбросив на пол счета и рекламные бумажки «Пиццы-Риф»[Служба доставки продуктов питания], я выставил остатки заливного, блюдо с засохшими раками, какой-то сырок и пол-литровую бутылку «Смирнофф». В дополнение к ним прибавил полувыпотрошенный пакет негритянского пюре «Дядя Беня» и поставил чайник на огонь.

— Давай за… — я замялся, не в силах ничего вообразить.

— За тех, кто на зоне, — деликатно продолжил Слава, которому эта тема была несколько более близка.

— Верно. — Я разлил по стаканам, плеснув себе на два пальца. Мы чокнулись.

— Эх, хороша!

Мне также полегчало, но на этом я решил остановиться — подлечились, и будет. Еще пошарив в холодильнике, я извлек банку с болгарскими огурцами и налил себе рассольчику.

— Ты пей, — сказал я Славе, — а мне пора останавливаться.

— Ну, давай, — хмыкнул корефан, обрадованный угощением. Врезать он был не дурак.

Я дернул рассолу и даже начал как-то приходить в себя. Отлично. Сейчас поедим, и станет совсем прекрасно. Чайник начал кипеть. Я выключил его и приготовил пюре.

— Ништяк живешь, — заметил Слава.

— Эге, — ответствовал я. — В термах патриции предавались оргиям с гетерами. А я чем хуже?

— Промышляешь?

— И не говори.

Пока пюре остывало, я выгреб из холодильника упаковочный хлам и затолкал его в мусорное ведро.

Раскопки привели к интересным результатам — в морозильном поддоне я нашел пачку намокших купюр, среди которых попадались баксы. Это значило, что я обнулил заначки и на жизнь осталась лишь имеющаяся на руках сумма.

— Видел, как деньги делаются? — похвастался я.

— У тебя там сейф, что ли?

— Нет, — я вернулся к столу и затолкал банкноты иод телефон, — зелень храню, чтоб не завяла. А у тебя как дела?

Слава загадочно улыбнулся: — Амнистия.

Я недоуменно замер.

— Тебе — амнистия, с твоей статьей?

— Ага, — осклабился Слава. — Как воюющему в Чечне.

— Где?

— В Чечне, в Чечне, — покивал, подтверждая этот театр абсурда, Слава. Ты этот указ не застал. Указ президента Российской Федерации об амнистии для воюющих сторон. Написал заявление на имя Ельцина, что хочу воевать в составе Российской армии, через два месяца пришел положительный ответ. Ну а дальше как по маслу: укомплектовали этап, спецрейсом самолетом в Чечню, приземлились — на машинах в горы. Там выдали «железо», сказали, где чечики, — и вперед. В общем, повоевали.

— Ну и?

— Получил, — Слава достал из кармана справку об освобождении.

— А дальше?

— А чего дальше? Дернул.

Я промолчал. Снова штрафные батальоны? «Искупить кровью».

— Сегодня только в Питер приехал. Пойду с жильем разберусь. Вечером пустишь перекантоваться?

— О чем речь!

Прикончив бутылку, Слава отправился по своим квартирным делам, а я стал прибираться на кухне, попутно анализируя обстановку на сегодняшний день. Обстановка, честно признаться, была достаточно гнилая. Живых денег осталось тысяч триста плюс сто двадцать баков. На какое-то время хватит, а дальше? Надо срочно что-то выдумывать и проворачивать за этот период, пока есть на что есть.

Класть зубы на полку отчаянно не хотелось.

Но если бы все дело было только в деньгах!

Инцидент с раритетами получился совсем нехороший. Ухлопали кучу народа, я сам кого-то положил. Как бы хашишины не вернулись воздать должное древнему обычаю кровной мести. А ведь есть еще взорванный офис испанцев, которые могут сгоряча и поквитаться со мной, узнав, что предметы ушли к их врагам. Мертвый Гоша Марков. Тут уж совсем плохо. Гошу жаль ужасно, жаль как друга, да и как компаньона. Надо хотя бы Борису Глебовичу позвонить, встретиться, «Дельту» отдать, соболезнования выразить. А заодно закинуть удочку насчет дальнейшего сбыта. Люди рождаются и умирают, а дела идут. Хотя и помимо Маркова партнеры, заинтересованные в работе со мной, имелись, обратиться к человеку с приличными каналами не помешает. Подумав о каналах, я припомнил Марию Анатольевну. Вот с кем еще придется поговорить.

Ну, тут будет легко: я — без денег, Петровича убили прямо на месте раскопок. Жалко вдову, но придется госпоже Афанасьевой поискать счастья в другом месте. Сто двадцать баксов ее вряд ли устроят.

С такими мыслями я вышел на балкон и выдохнул в атмосферу порцию перегара. Поев и удержав пищу в желудке, я стал чувствовать себя значительно лучше. Теперь надо ввести в организм изрядную порцию витаминов, глюкозы и белков. День сегодняшний я решил полностью посвятить процедуре восстановления. Голова — прибор тонкий и требует основательной доводки для приведения в рабочее состояние. А со спиртным пока все. Более ни капли, тем паче что положительных результатов все равно не приносит.

Однако что же дальше-то делать? Денег надолго не хватит. По старым домам Петроградской стороны, что ли, прошвырнуться? На чердаках искать бесполезно — там уже все просеяно, а вот в подвалах еще можно кое-что найти, если повезет. В периоды смутного времени люди всегда старались упрятать от чужих глаз что-нибудь ценное, а таких периодов в двадцатом веке для Санкт-Петербурга хватало. Многие не вернулись, поставленные к стенке пьяным матросом или отправленные ЧК-ГПУ-НКВД в «солнечные края», где и «дошли» в снегах вечнозамерзлой Сибири, а ценности, схороненные на черный день, так и остались дожидаться своих хозяев. Не обязательно это были золото и бриллианты — для чьего-то сердца дороги и семейные фотографии или личный дневник, не предназначенный для посторонних глаз.

Хотя попадалось и оружие, и даже воинские знаки отличия. У каждого своя шкала ценностей. Да и диссидентские рукописи, и самиздатовские сборнички стихов времен застоя иногда находились. С творчеством Бродского, например, я познакомился именно таким образом. Во все времена люди, предчувствуя обыск, тащили самое сокровенное на чердак, реже — в подвал. Подвал все-таки место сырое, грязное и приземленное, а чердак — сухое и возвышенное. Да и прятали свои реликвии — одно слово «прятали»: кто в стене кирпичом заложит, кто щебнем засыплет в углу, а один раз просто старым тазом накрыли, и никто на протяжении семидесяти с лишним лет — никто! — этот таз не поднял. Эх, Россия, страна честных и наивных людей!

Но, бывает, прячут и так, что и не найдешь, если ищешь не зная, что до революции в этом доме проживал купец первой гильдии такой-то, расстрелянный либо в семнадцатом-восемнадцатом году, либо уже в тридцатых. Вот эти заныкивали по-настоящему вечные ценности: драгметалл, самоцветы; реже (в моей практике один раз всего) — бумажные купюры. Видимо, после обыска хотели забрать, да не получилось. Серьезные люди к делу подходили серьезно, и чисто житейской смекалки для устройства тайников у них было побольше. Не на каждом чердаке, конечно, лежит клад, иногда приходится крепко поломаться, чтобы его найти. В некоторых случаях в домах остаются стенные сейфы, камины с заложенным дымоходом и прочие тайники, но это, скорее, могут обнаружить только строительные рабочие. Они и сами рады почистить дома, предназначенные на снос или капремонт, и среди них есть свои профессиональные кладоискатели. Конкуренция, в общем. Очень круто с этой работы не поднимешься, разве что повезет, но кое-что на хлеб заработать можно.

Старый фонд уже вычистили весь, но ничто не мешает пройтись по новой. Смутные времена для России не кончились, а только начались в полный pocт. Граждане воруют, тезаврация[Накопление золота в качестве сокровища.] процветает.

Менты тоже не дремлют, норовят богатых граждан прихватить; чего стоила обэхаэсэсная «чистка» коллекционеров во второй половине восьмидесятых, под которую попали я и Петрович. И это во времена застоя, когда поддерживалась хотя бы видимость порядка. Теперь же, когда настал беспредел в масштабах государства, люди, чтобы не делиться или делиться как можно меньше, прячут свои ценности «по банкам и углам». И в землю зарывают, но если обстоятельства поджимают, то чердак или подвал, как всегда, — самое укромное место. Так что в нашей стране кладоискатель как класс никогда не вымрет. Правительство не даст. А значит, и я буду жить!

От этих мыслей на душе значительно полегчало. Я еще раз окинул взглядом предзакатное небо, украшенное огнями телебашни, и вернулся на кухню в приподнятом настроении.

Кофейку, что ли, выпить для полного счастья?

Я насыпал в джезву молотый кофе, прогрел на огне и добавил горячей воды. Вскоре смесь закипела, и я выставил ее на подоконник. Хороший кофе должен немного отстояться. Аромат у него был, во всяком случае, чудесный.

Выждав десять минут, я налил кофе в чашечку, сел в кресло и пригубил. «Бьютифул», как говорят англичане. Чашка черного кофе — вот что нужно истинному джентльмену с похмелья. Вообще-то у джентльменов похмелья не бывает; если джентльмен немного перебрал накануне, то он ощущает легкое недомогание. И хотя, как сказал Иван Михайлович Сеченов, основатель отечественной школы физиологов, алкоголь в жизни (особенно русской) играет почти ту же роль, что и питательные вещества, и не только сказал, но доказал это делом, поставив эксперимент на себе, отношение к спиртным напиткам у меня остается несколько более европейским. Рюмка коньяка вечером, и то лишь в исключительных случаях.

Из глубины комнаты донесся какой-то необычный звук. Вечерний звон? Я поставил чашечку на стол и прислушался. Ах, вот в чем дело: тренькал «Бенефон» — вот уж что я меньше всего ожидал услышать. Я прошел в комнату. Кто бы это мог звонить? Скорее всего, Борис Глебович с благим напоминанием, а не пора ли нам средство связи вернуть. Да, действительно пора. Я нажал кнопку и поднес аппарат к уху.

— Алло.

— Здравствуйте, госоподина Потехина Илью Игоревича пригласите, пожалуйста.

Голос был незнакомый и говорил с акцентом. Я похолодел. Арабы?.. Нет, испанцы. На хрен я им сдался? Хотят осудить меня праведным и честным судом? Я чуть было не оборвал связь, но решил, что сделать это будет никогда не поздно, и поинтересовался:

— Это я. С кем имею честь?

— Я, ээ… — голос на секунду помялся, подбирая подходящий эквивалент, — заместитель управляющего фирмой «Аламос». Меня зовут Хорхе Эррара. Я к вам вот по какому делу.

— Слушаю, слушаю, — поддержал его я.

— Сеньор де Мегиддельяр очень хотел бы вас видеть. Он сам приехать не может, он находится в больнице, но у него есть к вам очень важный разговор.

Еще бы, подумал я, припоминая наставления испанца. Реабилитация секты хашишинов. Личные вещи Вождя. Зачем я вообще в это дело ввязался?

Загнал бы оптом Маркову тонн за пять, скольких проблем бы избежал. Так нет. Теперь придется выслушивать отповеди. «Сеньор Хуррарес, проколите сердое отступника ритуальным мечом. Да восторжествует справедливость!»

— Алле?

— Слушаю, слушаю, — опомнился я. — Так на какую тему хотел со мной побеседовать дон Мигель?

Голос в трубке замер от подобного обращения.

Затем испанец что-то сопоставил, прикинул, списав амикошонство на дрянные манеры «дикого русского», и, подыскав соответствующие слова, произнес: — Вы понимаете, о каком предмете темы идет речь?

Угадал, огорченно подумал я. Нет уж, черта лысого я туда поеду.

— Да, конечно.

— Еще не поздно все исправить. Вы будете согласны?

Я замер. Исправить? «Все исправить». Что исправить? Смотря как. Жертвенной кровью искупить? «Мы же цивилизованные люди», — как сказал вышеупомянутый Франсиско Мигель де Мегиддельяр. А цивилизация — это когда еще убивают, но уже не отрезают уши? И первое, что я сказал, дабы прервать паузу, было:

— Как насчет денег?

На том конце провода подобный вопрос ожидали.

Заместитель управляющего отозвался немедленно:

— Вам заплатят. В зависимости от результатов вашей работы.

Вот это уже деловой разговор. Над этим предложением стоит подумать, и я уточнил:

— Что именно будет требоваться от меня?

Испанец помялся и сказал:

— Наш разговор может быть подслушан третьими лицами. Хотелось бы встретиться и поговорить с глазу на глаз, вы понимаете?

— Хорошо, — сказал я. — Когда мы встретимся?

— За вами заедут. Было бы хорошо завтра утром, часов в десять.

— Устраивает, — ответил я.

— Ваш адрес вы можете не называть. К вам в десять подъедут и позвонят в дверь три раза. Человека будут звать Хенаро Гарсия…

Здорово работают, подумал я. И явно чего-то боятся. Хашишинов? Или… Я вспомнил обилие ведомственных машин у офиса СП. В свете последних событий логично было ожидать пристального внимания людей Конторы. Иностранные граждане все-таки, а тут такое творится. Безобразие!

Чтобы предотвратить подобные инциденты, заботясь о безопасности иностранцев и руководствуясь исключительно благими соображениями, Федеральная Служба Контрразведки не могла не выставить наблюдения за сотрудниками фирмы. А вдруг это разборка между резидентурами двух разведок, не поделившими, скажем, информацию?! Тут было над чем задуматься, тем более что речь-то шла о вывозе антиквариата, имеющего огромную историческую ценность, народного достояния. М-да. Будем надеяться, что испанцы сумеют обставить все должным образом.

— Хорошо, — сказал я, — в десять буду ждать.

И тут меня осенила мысль. Терять-то все равно нечего, а подстраховаться лишний раз не мешает.

— Со мной будет еще один человек.

Испанец перестал дышать.

— Какой человек?

— Надежный, — ответил я. — Могу за него ручаться.

Эррара помялся. Чувствовалось, что присутствие постороннего на встрече ему не по душе, но выбора не было.

— Это ваше условие?

— Да.

— Пусть будет так. Но вы уверены… в нем?

— Уверен.

— Договорились, — подвел он итог беседы. — До завтра.

— До завтра, — ответил я, и заместитель управляющего повесил трубку.

Повесить-то он повесил, сразу отдалившись на несколько километров городских кварталов и оставив меня в состоянии некоторого замешательства, но образовавшейся энергетической связи не прервал. Я положил «Бенефон» на письменный стол, вернулся на кухню и машинально одним глотком допил свой остывший кофеек, даже не ощутив его вкуса.

Ехать к Мегиддельяру отчаянно не хотелось. Почему-то появилось опасение, что от него я не вернусь. В самом деле, что испанцам терять? Дело я им завалил, теперь пришла пора наказать неумеху (то есть меня), тем самым убрав и свидетеля, слишком много знающего о делах подпольного представительства Ордена Алькантара. Почему нет? Как раз именно да! Я содрогнулся, представив, как прямо в салоне машины (например, того самого черного «мерседеса», на котором возили в прошлый раз) между моих ребер медленно и неуклонно просовывают лезвие ножа. «С точностью до миллиметра».

Нет, не хочу, поэтому и возьму с собой Славу — для страховки. Оставалось дождаться оного и уговорить. И на первое, и на второе я рассчитывал с большой долей уверенности. Не откажется Славик, если ему правильно подать. Психологию корефана я изучил хорошо, благо времени для этого было предостаточно.

Слава появился в расстроенных чувствах.

— Прокатили меня с хатой, сволочи, — сообщил он, вешая на плечики куртку. — Не знаю, че и делать.

— Можешь пока у меня пожить, — радушно предложил я, отлично понимая его положение. Прописки заключенного лишают быстро. «Не пройдет и полгода», как пел Владимир Семенович Высоцкий. А жил в своей однокомнатной наш экс-афганец один. К сожалению, в те времена, когда его осуждал советский суд, о приватизации не знал даже Чубайс, так что прав на жилплощадь у Славы не осталось никаких.

Все это было мне на руку. Если испанцы действительно хотят предложить что-то дельное, Слава не откажется от возможности заработать и, таким образом, проблема с квартирой будет для него быстро решена. Купит себе новую. Ну а если нас (меня) решили замочить, то жить здесь тем более не стоит, пускай он вместо меня тут на правах арендатора обитает. Главное, чтобы он завтра со мной поехал, а там уж решим.

Чтобы не вводить друга в заблуждение, я решил посвятить его во все нюансы истории продажи раритетов. Одна голова хорошо, а две — лучше.

Я пригласил приободрившегося кента на кухню и выложил все до мельчайших деталей.

— Что, духов метелить? — обрадовался Слава, когда я закончил повествование. Его ненависть к чуркам, импортированная из Афганистана, была общеизвестна еще по зоне, где он успел как следует обжить ШИЗО.

— А с чего ты взял? — поинтересовался я.

— А как же еще можно дело исправить? — пожал плечами Слава.

Что ж, возможно, спонтанное решение и является самым верным. В области интуитивных озарений Слава был большим спецом.

— Волына[Пистолет (жарг.). — Прим. автора.] у тебя осталась? деловито осведомился Слава.

— Осталась. Думаешь, потребуется?

— Береженого Бог бережет, — рассудительно заметил кореш. — А еще ствол есть?

— Только гранаты.

— Тоже дело. Возьмем по одной. У тебя какие?

Гранат у меня было пять штук. Я купил их по случаю за сто баков. Парнишка, продавший мне ТТ, захотел спихнуть весь товар оптом, и я взял в расчете, что когда-нибудь да пригодится. Так оно и получилось. Когда я выложил на стол содержимое «арсенального» тайника, на губах Славы заиграла довольная ухмылка. Меня это обнадежило. Улыбается, значит, есть чему.

— Граната «эргэо» — заебенит хоть кого! — с воодушевлением, словно старому знакомому, произнес Слава, обращаясь к гранате. — Где ты таких надыбал?

— А что? Продавец отрекомендовал свой товар как последнюю систему с инерционным взрывателем. На военной кафедре в ЛГУ были попроще, добрые старые «эргэдэ» и «эф-один», хотя граната — она и в Африке граната. Чем они тебе не нравятся?

— Ты хоть знаешь, как с ними обращаться?

— Вынимаешь предохранительную чеку и кидаешь. Что не так?

— Нет, все путем, — успокоил Слава. Видимо, мои познания в военном деле вызывали у него большие сомнения. — Это ручная граната оборонительная. У нее в запале шарики, которые при ударе толкают боек, так что взрывается она сразу при столкновении с целью. Если падает в снег или еще во что мягкое замедлитель горит три секунды как у обычного запала «узээргээл». Ну а если руку в кармане держишь — та же фигня. А осколки у нее солидные — это та же лимонка, только запал другой. Где это ты так прибарахлился?

— Места знать надо, — сказал я. — Ну так как?

— Потянет. Я еще финку возьму.

«Финка» представляла собой отточенный морской кортик, который я еще пацаном выменял на раскопанный в Мясном Бору ППШ. Рукоятка и гарда у кортика, когда он попал ко мне, почему-то отсутствовали, но качество клинка из легированной стали было выше всяких похвал. Ручку я потом сделал наборную, и пика получилась хоть куда.

Резала она по причине узкого лезвия не ахти, зато втыкалась великолепно.

Слава приобщил «перо» к своему снаряжению, и я убрал невостребованную часть арсенала обратно в тайник. Незачем без дела на виду валяться. Все, что не может быть в данный момент использовано, должно быть убрано — этот священный принцип, усвоенный мною с детства, здорово выручил меня на следствии.

К назначенному времени мы в полной готовности ожидали гостей. Звонок в дверь раздался ровно в десять утра, тютелька в тютельку, — испанцы были пунктуальны.

— Кто там? — на всякий случай спросил я.

— Хе-наро Гар-сия, — четко и громко ответил невидимый собеседник.

Вновь сожалея, что я не удосужился обзавестись глазком, я сделал знак Славе приготовиться и отворил. В коридоре стоял знакомый амбал, однажды возивший меня в офис. Он был один.

— Вы готовы? — спросил он.

— Да, — сказал я. — Слава, пошли.

Внизу нас ожидал белый «фиат-темпра». — Куда едем? — поинтересовался я, устраиваясь на переднем сиденье.

— В госпиталь, — ответил Хенаро, усаживаясь за руль.

Русским языком он владел даже лучше Эррары.

Чувствовалась профессиональная подготовка. Интерсно, они всех членов Ордена так натаскивают?

Вот вам и «пятая колонна в действии». Кстати, как там наши доблестные чекисты, не дремлют ли? Я оглянулся. Чекисты, похоже, дремали. Хенаро заметил мои потуги и произнес:

— Ищете слежку? Ее нет. Я специально проверял.

«Если только „топтуны“ дали себя заметить», — подумал я.

Кружа и петляя по улицам, «фиат» выбрался к зданию Военно-медицинской академии. Лучшее место, чтобы приставить наблюдение, сотрудникам 7-го управления контрразведки трудно было найти. Впрочем, кое-что меня порадовало. Госпиталь ВМА — место достаточно цивилизованное, правилок в нем устраивать не будут, посему беспокоиться особенно нечего.

Мы прошли в отделение хирургии, и сопровождающий постучался в палату. Оттуда ответили что-то по-испански. Хенаро открыл дверь, пропустил нас, а сам остался снаружи, очевидно, охранять.

— Здравствуйте, госопода.

Палата, в которой мы оказались, была рассчитана на четырех человек, но все койки пустовали, хотя и были разобраны, — их обитателей куда-то временно удалили. Куда-куда вас удалили? Кстати, «куда» (cojudo) в переводе с испанского означает «дурак». В этих пределах я язык знал. Удалили ли вас, господин дурак? А если нет, то сейчас удалят — и не одного меня, а обоих: точно в лоб мне смотрел блестящий массивный пистолет с таким же массивным глушителем. «Дезерт игл» израильского производства, хорошо знакомый по многочисленным штатовским боевикам. Куда-куда? Вот туда… Ствол качнулся, указывая направление.

— Спокойно, пожалуйста. Поднимите руки. Это мера предосторожности. Оружие у вас есть?

Я кивнул. Уж чего-чего, а этого добра у нас с собой было навалом. Во рту пересохло.

Только сейчас я заметил, что с другой стороны «Пустынного орла» прицепился маленький смуглый человечек в сапогах на высоком каблуке. Кажется, типа «казак», если я еще что-то помню из ранней мажорной молодости. Есть такие сапожки, испанцы их очень любят.

Я подчинился — без особого, впрочем, восторга.

Кто сказал, что в советском человеке заложена страсть к подчинению? На собственном опыте я это утверждение опровергаю.

— Это мера предосторожности, — повторил человечек.

Слава за моей спиной шумно выдохнул. Я медленно повернул голову, посмотреть, чем там занимается моя надежная охрана, и увидел, что за, дверью притулился еще один амиго с «микроузи», который обшаривал карманы моего компаньона.

Теплая компания, нечего сказать.

— Садитесь сюда, пожалуйста. — Человечек опустил пушку.

Слава, которого уже обшмонали, плюхнулся на койку. Настала моя очередь. Амиго извлек из кармана гранату, которой бы я при всем желании не успел воспользоваться, и отошел в свой угол.

— Меня зовут Хорхе Эррара. — Маленький человечек улыбнулся. Подождите, приор сейчас появится. Кто из вас госоподин Потехин?

— Очевидно, я, — сказал я.

— Очень приятно, вчера вы разговаривали со мной.

Я кивнул, хотя приятно мне не было.

Дверь отворилась, и Хенаро Гарсия вкатил на кресле забинтованного Мегиддельяра. Хорошо шеф устроился, даже кресло ему сюда привезли, не говоря уж о посещении в неурочный час. Даже общую палату откупил, чтобы с охраной не расставаться.

Выглядел он жалковато: сломанная рука в гипсе, шина на голени, обожженное лицо, правая сторона которого залеплена марлей и покрыта коллодием.

Досталось.

— Рад вас видеть, уважаемый Илья Игоревич, — произнес испанец тоном, допускающим самые различные трактовки. Например, глаза б мои тебя не видели, cojudo.

— Я тоже… сеньор.

— Прошу извинить за встречу, но обстоятельства вынуждают принимать подобные способы обезопасения.

Я не возражал. Сам же и заварил эту кашу.

— С вами…

— Это мой друг, — кивнул я на Славу. — Он на днях откинулся… освободился из мест лишения свободы, ему можно доверять. Он согласен работать за деньги.

С минуту Франциско Мигель де Мегиддельяр осмысливал полученную информацию. Видимо, она его удовлетворила, поскольку он изрек:

— Пусть. Так будет много лучше.

Он внимательно посмотрел мне в глаза. Правое око, проглядывающее в дырочку марли, сверкало как антрацит.

— Не будем вспоминать о том, что произошло. Как у вас принято говорить: «Сделанного не воротить». Будем деловыми людьми. Вы отдали ассасинам предметы и не получили денег. Я делаю вам коммерческое предложение: вы забираете у ассасинов вещи обратно, и мы покупаем их у вас по оговоренной цене. Ну как?

«Так они нам их и отдали», — подумал я и спросил: — Каким образом?

— Нам стало известно, где сейчас находятся предметы. Есть место, где ассасины их держат. Мы помогаем вам средствами — вы делаете дело. Мы платим вам награду. Это миссия, достойная христианина! — Видно было, что испанцам очень неохота мараться самим.

— Почему именно мы?

— Все мои люди под наблюдением службы безопасности. У вас очень жесткий режим, ни одного шага в сторону. Поэтому, чтобы соблюдать конфиденциальность, я вынужден вновь обратиться к вам. — Своим тоном де Мегиддельяр подчеркнул, что уже имеет печальный опыт совместной работы и лишь безвыходность ситуации вынуждает его вновь совершать столь рискованный поступок. Я, впрочем, разделял его мнение. Сотрудничать со мной оказалось ох как непросто.

— Ты как? — спросил я Славу, накануне точно угадавшего цель сегодняшней встречи.

— Воевать надо будет?

Я покосился на Мегиддельяра.

— Возможно, — сказал тот.

— Сколько платят?

— Две сотни, — сказал я.

— Тысяч?

— Да, к тому же баков.

— Идет.

— Мы согласны, — ответствовал я де Мегиддельяру.

— Да пребудет с вами благодать Господня, — заключил он. — Мой заместитель комтур Эррара расскажет вам детали. До свидания, — но руки не подал.

— Всего хорошего, — изобразил я напоследок лучезарную улыбку. Поправляйтесь.

Сопровождаемые Эррарой, мы вышли из палаты. Слава заметно посерьезнел, обдумывая состоявшуюся беседу. Неужели только сейчас мне поверил?

Задумавшись, я чуть было не наскочил на медсестру, торопливо шедшую по коридору. От столкновения уберег Эррара, тронувший меня за плечо.

Я успел затормозить и извинился перед отпрянувшей женщиной. Ей было лет около сорока; усталое, изможденное лицо, озабоченные глаза. Персонал военного госпиталя. Она мельком глянула на меня и задержала взгляд на Славе, который также оторопело уставился на нее. У него даже челюсть отвисла. Сцена продолжалась секунды две, затем женщина отвернулась и быстро скрылась за поворотом больничного коридора.

— Ты что, — спросил я, — знакомую, что ли, встретил?

— Да не, — недоверчиво произнес Слава, — не может быть…

Эррара удивленно смотрел на нас, не понимая, что случилось. В руках он держал большой бумажный пакет.

— Ладно, пошли, — сказал я. — После разберемся.

— Не может быть, — повторил Слава.

Мы вышли из корпуса и сели в «фиат», где нас ожидал Гарсия. Началось кружение по улицам. Эррара повернулся с переднего сиденья и стал излагать суть дела:

— У вас не так много времени, — машину подбрасывало на ухабах, испанец подпрыгивал, держась за спинку, и морщился, — дня два, не более того. Ассасины ждут курьера из Москвы, чтобы перевезти предметы в Швейцарию по дипломатической почте.

Я приуныл. Содержимое дипломатической почты строго секретно, она доставляется вооруженными курьерами, и покушение на ее неприкосновенность может рассматриваться как провокация против государства с далеко идущими последствиями, вплоть до объявления войны. Однако любовь к деньгам способна горы свернуть.

— А почему не Северным путем вместе с наркотиками? — спросил я.

— Слишком опасно. К тому же придется преодолевать много границ нелегально, прежде чем реликвии окажутся в Женеве.

— А зачем они там?

— В Женеве находится резиденция современного главы секты ассасинов, их живого бога — Агихана. Хотите на него посмотреть?

Эррара извлек из бумажника фотографию супружеской четы — лощеного господина лет шестидесяти и женщины лет сорока пяти. В европейской одежде арабы смотрелись весьма импозантно.

— Специально для вас взял, — похвастался Эррара и охнул. — Ну у вас и дороги.

— В России исконно две напасти — дураки и дороги, — наставительно процитировал я и подумал, что испанец имеет несчастье встретиться е обеими бедами сразу.

— Курьером будет европеец, — продолжил Эррара, — поэтому у вас есть возможность забрать предметы лишь до того, как они попадут к нему. Как только раритеты окажутся в стенах посольства, они станут недосягаемы вообще. Но даже если они будут в его машине — для вас они потеряны. Вы можете скомпрометировать Орден, напав на дипломатического представителя. Перекупить же их у курьера практически невозможно. Видите, как я честен. Нам выгоднее купить их у вас.

«А заодно не подставиться в случае чего самим, — подумал я. — Грязная работа для штрафников».

— Где цацки? — спросил Слава.

— Что? — не понял испанец. — А! Ассасины взяли в аренду квартиру. Записывайте адрес.

— Охрана есть? — поинтересовался Слава.

— От пяти до семи человек. Иногда днем бывает, что и три. Вам понадобится машина?

— Разумеется, — сказал я.

— Эту пока передадим вам, — сказал Эррара. — Оформим доверенность на одного из вас как на сотрудника фирмы «Аламос». Вот деньги на расходы. Тысяча долларов.

Он протянул пачку сотенных. Тощенькую такую.

Где же еще сто девяносто девять сестричек? Эррара убрал портмоне и сунул мне увесистый бумажный пакет: — Вот ваше оружие. Не теряйте времени зря.

Мы заехали в нотариальную контору, где выписали доверенность на мое имя. Водительские права я купил сразу после освобождения, как и все прочее, про запас. Вот и пригодилось. Испанцы доставили нас домой, после чего отправились по своим делам.

Пешком. Слежки за время езды по городу вроде бы не наблюдалось, и этот факт внушил некоторый оптимизм. Расположившись в комнате, мы стали обдумывать планы дальнейших действий. Слава был доволен, ему казалось, что мы круто обставились, разведя иностранцев на тонну баксов и новенькую тачку. Даже про загадочную незнакомку он вроде забыл.

— Поехали посмотрим дом, — предложил он. — Там на месте и покумекаем.

— Давай. — Я достал из тайника водительское удостоверение, и мы отправились на рекогносцировку.

Дом, в котором поселились хашишины, находился в новостройках у озера Долгое. Указанная квартира выходила окнами на само озеро, прославившееся за последние годы как своеобразное бандитское кладбище, на котором очень удобно было прятать нелегальные трупы. Озеро кишмя кишело ондатрами, расплодившимися на обильной подкормке. Словом, замечательное местечко! Если операция провалится — наших тел не найдут.

Концы, как говорится, в воду. Я поделился этими соображениями с другом, однако его эта перспектива разозлила.

— Не каркай, — огрызнулся он, — а то накличешь… Короче, план у меня такой. Идем в два часа дня, это самое спокойное время. Народ весь на работе и тусоваться зря у дома не будет. Менты тоже на расслабоне, да и духов днем, как говорил испанец, поменьше. Дверь в хату одна. Ее подрываем эргеошкой, далее — по гранате в каждую комнату, ну, это еще секунд тридцать займет, а потом начинаем шмонать. Минут пять-семь у нас есть. Пока ментов вызовут, пока они подкатят, успеем. Что нужно искать?

Я объяснил, добавив, что следует брать все болееменее ценное, но особо не нагружаться. Изобразим налет.

— Надо еще тачку стырить, в которой туда поедем, — заметил Слава. — В нашу на обратном пути пересядем.

— Это надо обдумать, — замялся я. Воровать машины мне еще не приходилось.

— Че тут думать? Давай я угоню. Плоскогубцы есть?

— Прямо сейчас, что ли?

— А чего тянуть. Днем сподручнее.

В багажнике мы нашли фирменный комплект инструментов, где было все, что душе угодно. Взяв маленькие хромированные бокорезы, Слава удалился на поиски автотранспорта, а я решил покататься (когда еще предоставится возможность посидеть за рулем новенькой иномарки?), попривыкнуть к машине и поменять баки.

Ларьки у метро «Пионерская» охотно скушали две зеленые бумажки, выдав взамен кучу «деревянных». Я приобрел черные колготки и две пары резиновых перчаток, затем купил гамбургер и баночку «Спрайта», вернулся в машину и поел, наблюдая за девочками на автобусной остановке.

Некоторые были весьма ничего, а одна из них даже показалась знакомой. Я завел мотор и подъехал поближе. Она не обратила на меня никакого внимания. Тогда я посигналил и, нагнувшись, помахал рукой. Барышня наконец-то отреагироваяа, узнала меня и подошла к машине. Я открыл дверцу:

— Привет, Маришка.

— Давно не виделись. — Марина, моя бывшая жена, села в машину. — Как дела?

— Как видишь, — я гордо похлопал по рулю. — Процветаю.

— Нашел что-нибудь?

Я усмехнулся. Вполне естественный вопрос для женщины, бывшей замужем за кладоискателем.

— Трою откопал, — не без удовольствия подколол я в ответ. — Ты куда едешь?

— Вообще-то домой, — ответила Марина, — а ты?

— А я… — я небрежно махнул рукой, изображая богатого бездельника, так… катаюсь. Хотел на озера съездить, развеяться, куда-нибудь за Зеленогорск. Ну да Бог с ним.

Идея, кстати, была хорошая. Расслабиться сейчас не мешало бы. Может быть, и в самом деле в курортную зону смотаться?

— Торопишься? — спросил я.

— Не-а, — ответила Марина.

— Поехали пообедаем, — предложил я. — Лично я голоден.

— Раз ты приглашаешь, — жеманно согласилась она.

Мы выбрали тихое кафе на Ланском шоссе и стали ждать, пока официант принесет заказ.

— Ну, как ты теперь живешь? — спросил я.

— Скучно. — Марина достала пачку «Ротманса» и закурила. Раньше такой привычки за ней не водилось. Раньше вообще было все по-другому, а теперь настало теперь.

— Где работаешь?

— В офисе. На компьютере.

— Оператором?

— Секретарем-референтом. — Она усмехнулась и выпустила вверх струйку дыма.

— Ню-ню, — язвительно протянул я. — Кофеек-с?

— Именно. — Марина послала убийственный взгляд в мою сторону. — Обещают бухгалтером сделать.

— Ух ты, — восхитился я, — какая захватывающая перспектива! Курить ты там же начала?

— Это от нервной работы. — Марина поспешно смяла в пепельнице окурок. Прости, я забыла, что ты не выносишь курящих дам.

— Начальство, небось, достает?

— Задолбали, козлы. Каждый липнет, особенно шеф, дурак старый. Ему больше всех надо.

Ах, Мариночка, почему вы уделяете мне так мало внимания? Как вы холодно относитесь к такому солидному мужчине, погибающему без женской ласки!

— И другие банальные глупости, — закончил я.

— Тоже мне солидный мужчина!

Официант принес солянку и удалился за стойку.

— Хм, — сказал я, — и не надоело?

— Надоело, — призналась Марина. — Но ведь и жить на что-то надо. Тут еще ничего, в другом месте вообще проходу не давали. Пришлось уйти.

В полной тишине мы доели первое блюдо и принялись за жаркое. Каждый думал о своем. Не знаю, что крутилось в голове у Маринки, а лично я размышлял о том, что на следующий день в активе у меня нет ничего, кроме дешевых понтов да чужой тачки, а вот завтра положение может существенно измениться. Либо в лучшую сторону, либо в худшую. Поэтому сейчас можно было смело идти вабанк.

— Слушай, — начал я, — как ты смотришь…

Тут я смутился как школьник. Казалось бы, не чужие люди? Но не мог я с ней, как с любой барышней. Наверное, потому, что барышни — это барышни, а Маринку я все-таки любил.

Она внимательно смотрела на меня, терпеливо ожидая продолжения. А ведь больше трех лет прошло, как мы разошлись. Из-за денег в основном, вернее, по причине их отсутствия. Ей надоел бедный археолог, ее родители подлили масла в огонь, и она решила не испытывать больше судьбу. До истории с Лешей Есиковым тогда еще не дошло.

— Мм… — помялся я. — Почему бы нам не возобновить отношения? Помнится, раньше ты говорила, что я слишком много думаю. Уверяю тебя, сейчас я поглупел.

Марина опустила глаза и вертела в пальцах стакан с соком, внимательно меня слушая.

— Ну и потом, я встал на ноги. У меня своя квартира, которую я купил себе сам, да и денег хватает.

«Что я несу? — ужаснулся я. — Почему вы не уделяете внимания такому солидному мужчине, погибающему без женской ласки, как я? О, донна Роза, я старый солдат и не знаю слов любви!»

— Дело не в квартире, — тихо сказала Марина и достала новую сигарету.

«С понтами надо заканчивать, — решил я. — Какая может быть квартира, если сам поселил в ней зоновского кента, амнистированного за войну в Чечне? Да и денег пока никаких особенных нет. Впрочем, завтра будет или грудь в крестах, или голова в кустах».

— Я подумаю, — сказала Марина. — Какой у тебя теперь телефон?

Хороший признак.

— Записывай, — сказал я.

Марина достала блокнотик, памятный мне еще по нашей первой встрече. Как давно это было?

Очень давно. Блокнотик порядком поистрепался, но продолжал верой и правдой служить хозяйке.

Телефонов в нем было несчетное количество.

Расплатившись с официантом, я отвез Марину домой, съездил на заправку, навестил маму, оставив ей триста баков, и отправился к себе. На хазу.

Бандитское гнездо переживало пик своего расцвета.

— Как у нас дела? — спросил я, открывая дверь.

На кухне я застал Славу в состоянии легкого опьянения. Для этого ему потребовались все остатки спиртного. Поскольку деньги были у меня, нажирался он в одиночку, рассчитывая, что я еще чтонибудь прикуплю.

— Все в порядке? — поинтересовался я.

— Ажур, — ответил Слава, — тачку загнал во двор на Приморском. Двор тихий, не спалимся. Если менты и просекут — пасти не станут, решат, что пацаны взяли покататься. Ты водки не купил?

— Нет, — сказал я.

— Знаешь, кого я сегодня встретил? — спросил Слава.

— Где? — поинтересовался я, доставая из шкафа ножницы. Разложил на столе колготки и аккуратно отстриг чулки. Надо было сделать парочку масок.

— В больнице.

— В больнице? Ну и кого? — вспомнил я женщину в коридоре.

— Знакомую свою, еще по Афгану. Она в госпитале медсестрой была, я там как-то валялся. Знаешь, какой роман был… — Слава мечтательно затянулся сигаретой. — Эх! А потом у нее контракт закончился, и в восемьдесят седьмом уехала Ксюша в Харьков. Писала мне. — Слава притушил в пепельнице бычок и погрустнел. — А потом параша прошла, что ее убили, уже в Союзе… Я сегодня так и не понял: она не она? Ты, Илья, как думаешь?

Я молча вырезал дырки в чулках. Черт их, этих женщин, разберет. Они иногда такие фортеля выкидывают, что не понять, зачем это делают: то ли от тотального скудоумия, то ли по злому наитию.

— Бабы загадочный народ, — подытожил я вслух свои мысли, — но судя по тому, как она сегодня на тебя смотрела, вполне вероятно, что и та самая.

Слава горестно улыбнулся правой стороной рта и цыкнул зубом.

— Ххэ, бля, — тоскливо выдавил он. — Вот ведь, как иногда сложится… Ну не поехали бы мы сегодня с тобой в госпиталь — ведь не встретились бы никогда.

— Это судьба, — заметил я.

— Да, верно, — Слава потер подбородок, — от судьбы не уйдешь. А поехали, найдем ее?

— У нее смена уже давно закончилась, — запротестовал я. Устраивать разведывательный рейд по Военно-медицинской академии, зная характер корефана, хотелось меньше всего. Тем более перед таким ответственным делом. Слава тут же подтвердил мои опасения, мечтательно протянув: — А вот узнать бы, почему меня эта телка тогда бортанула! Эх, пойти грохнуть, что ли, когонибудь?

— Погоди до завтра, — попросил я. — С чурбанами встретишься — вот душу и отведешь. — 98 Зная, что в Славиной голове много мыслей разом не помещается, я постарался вдохновить его какойнибудь новой идеей. — К чему без толку шум поднимать. Если кого и мочить, то хотя бы за деньги.

— Да если бы я за всех, кого грохнул, бабки получал, — наконец переключился на другое Слава, — давно бы уж Рокфеллером был! Мне за свою службу Отечеству вовек не отмолиться. Да и плюнул я на это…

— Как в восемьдесят пятом, когда после твоей исповеди батюшку валерьянкой отпаивать пришлось, — напомнил я Славой же рассказанный случай.

Его, тогда еще лейтенанта, выполняющего интернациональный долг в братской ДРА, в отпуске каким-то ветром занесло в церковь, где он решил исповедаться. Грехов у офицера ВДВ было столько, что священника чуть не хватил кондратий, в результате прощения наш доблестный вояка так и не получил. Впрочем, его это особенно и не тяготило.

Мы посмеялись над делами давно минувших дней и на радостях допили остатки коньяка, сохранившегося в серванте еще с новоселья. Потом я отправился спать. Я все-таки совершенно обычный человек и таким колоссальным запасом здоровья, как Слава, не обладаю. А перед завтрашним делом отдохнуть хотелось как следует. Коньяк подействовал умиротворяюще, и я быстро заснул.

Всю ночь мне снились какие-то тревожные сны.

Вероятно, так чувствуют себя животные, отобранные на убой. Единственное, на что я мог рассчитывать, — убивать будем мы, но утешением это было слабым. Посему пробудился я в расстроенных чувствах. Однако после завтрака и чашки крепкого кофе беспокойство постепенно улетучилось.

К часу мы прибыли в означенный двор. Машину подельничек выбрал неординарную. То ли с чувством юмора у него было не все в порядке (две контузии, знаете ли), то ли ничего лучше не нашлось, но ржавые подваренные «Жигули» второй модели, перекрашенные, по-моему, кисточкой в коричневатый поносный цвет, произвели очень сильное впечатление. Я обошел «ведро» и присвистнул.

— Нравится? — спросил Слава.

— Мм-да-а… — кивнул наконец я. — Как оно открывается?

— Дергаешь за ручку.

Я дернул за ручку, предварительно натянув резиновые перчатки. Дверца со скрипом отворилась, и стало видно грязное, обшарпанное нутро. Передние сиденья были без чехлов, заднее отсутствовало вообще, вместо него лежали яакие-то коробки. Их содержимым оказались картонные подставки для яиц. Не иначе как сей автомобиль использовался в качестве грузового транспорта мелкооптовыми торговцами. Если так, то Слава их совсем разорил.

Мы вытащили тару и отнесли ее к ближайшей помойке. Меньше груза быстрее разгоняться. Я забрался на водительское место и подрегулировал сиденье. Руки в перчатках уже начали потеть. Слава плюхнулся рядом, днище подозрительно заскрипело.

— Двинули?

Я соединил проводники, нахально торчащие изпод руля. Приборная доска осветилась. Зажигание включено. Я скрутил два оголенных проводка и притронулся к ним третьим, на котором осталась неоткушенная клемма. Проскочила искра, автомобиль дернулся и заглох.

— Что же ты со скорости не снял? — Я притогшл сцепление и перекинул рукоятку переключения передач на нейтраль.

— Чтобы не уехала, — просто объяснил Слава.

Я снова замкнул провода. Стартер засипел и задвигался, наконец мотор схватил, и я дал газу.

— Нормалек!

Немного прогрев двигатель, я включил первую скорость.

— Ну, с Богом!

Мы выехали на Приморский проспект, нагло подрезав вальяжный белый «линкольн-континенталь» и, урча прогоревшим глушителем, задвигались в требуемом направлении. Клапана стучали кошмарно, тормоза тоже схватывали подозрительно слабо, в общем, «двойка» была полной противоположностью новенькому «фиату» и являлась в прямом смысле машиной одноразового пользования.

Другого от нее и не требовалось. Мы доехали до нужного дома и встали напротив парадного.

— У нас пять минут, — напомнил Слава, достав чулок и натянув его на башку.

Мы тихонько поднялись на лестничную площадку, я спрятался за угол, а Слава выдернул чеку, скользнул к двери и быстро вернулся назад.

— Закрой уши, открой рот, — шепнул он.

Оглушительный в замкнутом пространстве взрыв сотряс стены, с потолка посыпалась штукатурка.

Мы выскочили из укрытия и увидели, что двери в квартиру нет. Странно было видеть цветные обои в прихожей. Они казались частью декорации.

В дыму появилась фигура, и Славик выстрелил дважды. Хашишина бросило на пол. Короткая очередь ушла в потолок, пули рикошетом защелкали по бетону. Я разжал усики чеки, выдернул проволоку и бросил гранату в комнату, едва успев отскочить назад. Гранаты и впрямь были какие-то новые — взведенный запал взрывался от удара.

Следом за мной Слава перегнулся в дверной проем и метнул эргеошку, а когда стены взметнулись под градом осколков облачком известковой пыли, он ринулся в квартиру, пуляя как ошалелый куда-то в сторону кухни. Оглохнув от взрывов, я влетел за ним, чуть не споткнувшись о лежащее в коридоре тело. Слава вдруг пихнул меня в сторону, сбив с ног, и метнул РГО на кухню. Я успел заметить разбитое пулями трюмо и, уже лежа, подумал, что если в нас м стреляли, то я этого не слыщал.

Слава что-то проорал, широко разевая рот.

— Что?! — крикнул я в ответ, но Слава молча ткнул пальцем в комнату, предлагая отправиться туда. Сам он нагнулся, вытащил из пальцев мертвого хашишина «узи», а мне сунул в руку ТТ.

В комнате, где я находился, трупов не было.

Обои и нехитрая мебель были покоцаны осколками, последняя кое-где развалилась. В разбитое окно сквозняк выдувал кисловатую гарь тринитротолуола.

Искать!

Я начал вытаскивать ящики из комода, и мелкие безделушки градом сыпались на пол. Где же, где?

В шкафу тоже ничего не нашлось. Время! Кинув взгляд на часы, отметил, что прошло три минуты.

Где же цапки? Оглохнув и одурев, я чуть не плакал.

Может быть, в соседней комнате, если они вообще тут есть. В отчаянии я огляделся и подошел к дивану. Вздернув вверх сиденье, увидел внутри подушку и одеяло. Ну а что еще можно хранить в диване? Ну-ка, что?

Под подушкой в широком плоском ларце лежали искомые раритеты. Я на секунду замер, слушая звон крови в ушах. Браслет и кинжал, исмаилистские святыни, символы могущества и крови: двести тысяч долларов. Я захлопнул ларец и сунул его под мышку. Взгляд на часы — четыре минуты.

— Нашел, нашел! — что было силы заорал я, выскакивая в прихожую. И мы дернули из квартиры.

На лестнице было пустынно. Народ, запуганный бандитами до состояния кроликов, старался не показываться из своих норок, чтобы не встрять ненароком в чужие разборки. «Главное — не высовываться», как учил Премудрый Пескарь у Салтыкова-Щедрина. Для обывателя это стало теперь главным девизом.

Двор также оказался безлюден, прозрачен и тих.

Не уверен насчет тишины, я даже шагов-то своих не слышал, но ни одного человека в пределах видимости не наблюдалось. Это тоже было на руку.

Вряд ли кто мог нас разглядеть как следует, а вот нашу машину… Впрочем, для этого она и угонялась.

Мы влезли в «Жигуленок», я бросил ларец Славе на колени и соединил провода. Механизм затрясся.

Я несколько раз глотнул, уши чуть отпустило. Вторая попытка оживить движок положительного результата не дала.

— Не заводится! — крикнул я.

Слава кивнул, догадавшись, о чем я говорю, скорее, по губам.

Я снова закоротил оголенные концы. Стартер вращался все слабее, аккумулятор садился.

Слава вдруг злобно зыркнул назад, потом неторопливо отложил ларец и открыл дверцу. Я поглядел в зеркало. Во двор въезжал желтый пээмгэшный «козел». Вот и дождались.

Столь же неторопливо Слава вышел наружу, положил руки на крышу, прицелился и вдавил спусковой крючок «узи». Автомобиль затрясло. Стекла в «канарейке» рассыпались, она остановилась как вкопанная, а затем медленно поехала по дуге, пока не уперлась бампером в дерево. Слава вернулся на место и захлопнул дверцу.

— Ну давай же, давай! — Двигатель наконец схватил, я прогазовал, и мы покатили.

Обратный путь показался значительно короче. Я гнал машину, смело выходя на обгон и посылая мотор вразнос, чего раньше делать опасался. Решительности — вот чего нам не хватает в повседневной жизни. «Audaces fortuna juvat!» [Счастье сопутствует смелым! (лат.)] Я выжал из «двойки» все, что мог, и лихо затормозил почти вплотную к «фиату».

Скоро мы были дома. Радиотелефон лежал в я4цике письменного стола, я бережно извлек его и набрал номер представительства Алькантары в Санкт-Петербурге.

— Фирма «Аламос», — раздался в трубке приятный женский голос.

— Господина Эррару позовите, пожалуйста.

— Одну минуточку. — Женщина, по-видимому секретарь, стукнула трубкой о какую-то твердую поверхность, на полминуты воцарилась тишина, затем в трубке зазвучал гнусавый тенор заместителя управляющего.

— Алле?

— Это Потехин вас беспокоит, — представился я. — У нас все в порядке. Мы хотели бы встретиться. Сделать это действительно было необходимо, и как можно скорее, пока нас не попалили с криминальным товаром на руках.

— Мы готовы, — ответил Эррара.

— Когда?

— Вы можете приехать сейчас?

— Разумеется.

— Тогда мы вас ждем. — С этими словами благородный рыцарь повесил трубку.

«Мы вас ждем». Звучит многообещающе.

«Мы» — значит, не один, и, вероятно, не без оружия. Как в госпитале ВМА, только на сей раз какой-нибудь кабальеро продемонстрирует искусство владения навахой, или чем он там владеет. Каким-нибудь обоюдоострым мечом, скажем, рапирой из толедской стали. В центре города шуметь не рекомендуется. У нас культурная страна. Культура, знаете ли: «С вашего соизволения, сеньор, в знак высочайшей признательности за превосходно выполненную услугу разрешите проткнуть вам сердце этим прекрасным клинком старинной работы». «Ну что вы, не стоит затрудняться». — «И все ж-же!» — «Ах…»

— Ну, чего там? — Слава тронул меня за плечо.

Я вздрогнул, опустил «Бенефон» и повернулся. — Дозвонился?

— Да. Попросили приехать сейчас.

— Тогда поехали. — Слава хищно втянул ноздрями воздух, словно принюхиваясь к какому-то запаху. Запаху денег скорее всего. Я надел приличный костюм, упаковал ларец в сумку, и мы отправились в путь.

Улица Миллионная, как обычно, была заставлена коммерсантскими машинами. Какие из них принадлежали Министерству Любви, определить сложно. Контрразведчики, если они здесь и были, маскировались умело. Я нашел свободное место прямо у дверей «Аламоса» и там припарковался. Дверь открыл амиго Хенаро. Он приветственно улыбнулся, внимательно оглядел улицу и пропустил нас в офис.

Я изумленно огляделся, не узнав помещения. Тут все напрашивалось на капитальный ремонт. Стены здорово обгорели, обивку местами содрали, и сквозь останки евростандартовской отделки проглядывали островки шпаклевки а-ля рюс: неровные трупного цвета пятна, покарябанные пожарными крючьями.

Блеск и нищета буржуазии.

— Вот сюда, пожалуйста, — пригласил Гарсия.

Я вежливо пропустил вперед Славу, который теперь уже не вынимал руки из кармана, готовый мгновенно открыть огонь. Облажатьея, как в прошлый раз, ему не хотелось.

Эррара ждал нас один, справедливо посчитав, что присутствие какого-нибудь эксперта может быть истолковано превратно.

— Добрый день! — поднялся он нам на встречу.

Я пожал узкую сухую ладонь испанца. Эррара мельком глянул на моего насупленного спутника, но приветствовать его не решился — продолжением Славиной руки в кармане служил недвусмысленно прорисовывавшийся через одежду ствол.

Хенаро закрыл дверь, оставшись с той стороны.

Эррара закрыл жалюзи и включил настольную лампу.

— Показывайте…

Я выложил на стол ларец. Испанец достал из чехла лупу и принялся внимательно изучать предметы, интересуясь в основном гравировкой.

Я глядел на них и с сожалением с ними прощался.

— Да, — резюмировал наконец Эррара, — это именно они. — Он встал, прошел в дальний конец комнаты и открыл тумбочку, в которой обнаружился небольшой сейф, покрытый голубой эмалью. — С меня двести тысяч долларов, с вас документы на машину. Прошу.

«Без проблем». Я выложил ксиву. Тачку было не жаль, все равно не моя. Взамен же я получал нечто более ценное: свободу, возможность не думать, как прожить завтрашний день.

Двадцать пачек стодолларовых купюр образовали на столе приятный для глаза кубик. Эррара пропустил их через счетчик банкнот, против чего Слава возражал шумным сопением. Мне тоже не хотелось терять время попусту, в честность испанца я верил, но тем не менее молча наблюдал за манипуляциями Эррары. Денежки счет любят, высказывать же нетерпение — несолидно.

Наконец грины были сочтены, я сгреб их в сумку, и мы выкатились из офиса.

— До свидания, — сказал нам вослед вежливый Эррара.

— Всего вам доброго, — учтиво ответил я. «Не могу сказать „прощай“». Хотя и очень хочется. Почему-то на душе у меня было неспокойно, казалось, что этим дело не кончится.

— А я все-таки съезжу. — Слава натянул куртку и направился в прихожую. Я не стал возражать и закрыл за ним дверь.

Трудно сказать, что нужно человеку для истинного счастья. Ощущение это, на мой взгляд, капризно, обманчиво и неуловимо. Я вернулся в комнату, сел в кресло и уставился взглядом в пол, чувствуя разочарование и опустошенность.

Я стал обладателем ста тысяч долларов. Ну и что?

Деньги мы с компаньоном поделили по-братски, сейчас они лежали в тайнике, но никакого восторга от обладания ими я почему-то не испытывал. Лежат себе и лежат: кучка бумаги с узорами и не более того.

Куда делось желание купить восхитительную жизнь?

Ожидаемое стремление скакать на зеленый свет в аспирантуру и к вершинам науки успело куда-то улетучиться, на смену ему пришло ощущение, что я здорово влип. Наверное, я просто устал. В ушах у меня до сих пор звенело, и побаливала голова, а случившиеся с утра события словно скрылись в тумане.

Сказывалась перегрузка. Впрочем, мог бы и привыкнуть. Жизнь у меня теперь пошла «новая, веселая и интересная». Впервые я осознанно пошел на мокрое, убивал не обороняясь, а из-за денег. Чистая сто вторая статья умышленное убийство с отягчающими. Надо же так попасть!

«С кем поведешься, от того и наберешься». Я тяжело поднялся и прошелся по комнате, пока не уперся в книжный стеллаж. Я вытянул руку и бережно провел по выровненным в одну линию корешкам. Почитать чего-нибудь? Мне было оченьочень неуютно. По правде, я здорово боялся, но усталость приглушила страх. Я знал, что меня снова могли найти арабы, отыскать менты или ФСК, и, п идее, стоило как можно быстрее дергать из города, но мне впервые за долгое время было наплевать на холодный расчет. Мне хотелось каким-нибудь образом отдохнуть, расслабиться, но как это сделать, я пока не знал. Слава, вон, без долгих размышлений взял пачку баксов и поехал в госпиталь свою любовь доставать. Вот прибило мужика.

Интересно, а поехал бы я на его месте? Такой вариант мой отупевший мозг был не в состоянии вообразить. Уж слишком мы разные со Славой. Вот поэтому он на своем месте, а я на своем: сижу дома с кучей баксов и вою от тоски.

Может быть, и в самом деле почитать? Я пробежался взглядом по полке, но ничего достойного не нашел. Не было в моей библиотеке книг, соответствующих моему теперешнему настроению. Навестить Маринку? Порадовать ее кучей бабок? Но для этого надо выходить из дома, а делать это отчаянно не хотелось. Я все-таки опасался, что какой-нибудь Абдулла пырнет меня ножом в живот, отложив вечерний намаз. Коран разрешает прервать молитву, чтобы убить змею. Нет, посижу-ка лучше в своей уютной квартирке. А что касается контрразведки с ментами… Одна граната у меня еще оставалась.

Подорвусь вместе с ними, если придут. Больше я в тюрьму не пойду!

Утвердившись в этом решении, я бухнулся в кресло и потянул на себя верхний ящик стола. Вот что я хотел почитать — полевые дневники Петровича. В этом сумасшедшем мире только они могли соответствовать моему дурному сознанию, которое и определило теперешнее нелепое бытие. Все-таки я завидовал Славе. «Прочь тревоги, прочь сомненья!» Я достал тетрадь и записную книжку Афанасьева, открыл и уперся взглядом в текст. Интересный человек был этот Петрович, подняться до его уровня я мог только мечтать. Эх, надо же ему было ни за грош вот так сгинуть. Хотя — тут я слабо усмехнулся гроши на кону присутствовали. Но все равно жаль.

Читать записи Петровича почему-то расхотелось.

Я бросил книжицы в стол, задвинул ящик и отправился спать. Даже думать было противно.

Слава не появлялся, увлеченный амурной охотой, и ждать его не было смысла. Что я, нянька?

Надо будет — достучится.

Я принял душ и, едва добравшись до постели, провалился в глубокий сон.

Встал я почти здоровым. Голова не болела, а посторонние звуки в ушах фактически сошли на нет.

Хорошо мне вчера досталось. Вспомнив о вчерашнем, я недовольно поморщился, затем сладко зевнул, потянулся, подошел к окну и раздвинул шторы.

Ну, как там служба контрразведки?

Служба контрразведки явно спала. Ни тебе черных «Волг» у подъезда, ни фургонов с надписью «Хлеб». Во мне пробудился спортивный задор. Я попрыгал на месте и сделал несколько отжиманий.

Приятно чувствовать себя молодым, здоровым и сильным! После ванны я еще более взбодрился и в прекрасном настроении вкусил на завтрак тривиальную яичницу с тостами и остатками сыра.

Приготовив кофе, я отнес чашечку в кабинет- и достал из ящика полевой дневник. Чувствовал я себя следопытом, добывшим рукописи давно сгинувшего человека. История сия начала покрываться пылью забвения. Хоть я и нашел реликвии исмаилитов лично, читать о них теперь можно было только как о чем-то абстрактном, например, как о золотом блюде Шлимана. Реализация предметов состоялась, еще вчера я держал раритеты в руках, был их владельцем, а сейчас от них остались одни воспоминания в виде зарисовок старшего коллеги.

Печально, но это бизнес. Так или иначе, они изначально предполагались для продажи, а куда их еще девать? Оставить себе, чтобы доставать по вечерам, а потом прятать в тайник, боясь засветки?

Подарить музею и любоваться на экспозицию, отделенную тремя рубежами охраны? Нет, для меня археология — это коммерческое предприятие, иначе бы я давно ноги протянул. Жалко бывает расставаться с некоторыми вещами, но ничего не поделаешь, сантименты приходится оставить тонким ценителям искусства, готовым платить за проявление «высоких чувств» хорошие деньги. Я вспомнил о ста тысячах долларов и улыбнулся. Вот она, удача. Так везет единицам. Правда, тут же мелькнула мысль, а не продешевил ли я? Испанцы наверняка были готовы заплатить гораздо больше за право побольнее пнуть исламских фундаменталистов. Впрочем, снявши голову, по волосам не плачут.

Продал, и ладно. Хорошо, что жив остался.

Мнение это у меня окрепло, когда я закончил читать полевые заметки. Петрович был все-таки очень интересный человек и в очередной раз дал повод о себе призадуматься. Я вдруг с потрясающей ясностью понял, что издававший научные труды Афанасьев не стал бы продавать вещи Хасана ас-Сабаха, а использовал бы их для написания очередной книги, которая, несомненно, принесла бы ему широкую известность. Я не сомневался в том, что, когда потребовалось бы выбирать между обогащением и научной славой, в Петровиче возобладал бы ученый.

Официальное признание было для Афанасьева дороже всяких наград. Следовательно, продажа раритетов исключалась. Наличие звероподобных охранников, вряд ли согласившихся возложить свою долю (и немалую) на алтарь науки, не оставляло иного выхода, кроме как покончить с ними. Что и случилось в узбекской степи, только с точностью до наоборот: не Петрович убил Валеру с Женей, а ребята исхитрились расправиться с ним. Или…

Я покрылся холодным потом, а сердце сжалось, послав леденящий импульс. А что если не дебилы начали ту бойню? Ведь первый выстрел был пистолетный, а волыны у ребят не водились. Первым стрелять мог только Афанасьев, и, зная крутой нрав Петровича, я вправе был предположить, что он решил разом пресечь возможность возникновения конфликта, выйдя прогуляться «за бархан» со своей автоматической «Астрой». Я представил реакцию Валеры и Жени и понял, что на их месте действовал бы, наверное, так же. Что они могли подумать, когда шеф, откопавший кучу рыжья[Рыжье (жарг.) — золото (прим, автора).], начал по ним шмалять? Что половина больше четверти? А когда зашли в палатку и обнаружили, что второй археолог исчез вместе со своей долей добычи?

Ответа здесь и не требовалось. А вот что бы сделал Петрович со мной: предложил поделить навар от продажи остальных мулечек, найденных в могильнике, или… Вот уж воистину, «умножая знание, умножаешь страдание».

Я оторопело заглянул в дневник, который приятно грел колени, и прочел последний абзац — аккуратненький прямоугольничек, написанный знакомым мелким почерком.

ПРИМЕЧАНИЕ: отрицательное воздействие излучения, исходящего от обнаженного клинка кинжала, отмечено ассистентом, у которого в тот момент существенно увеличился диаметр зрачка, а на лице выступили крупные капли пота.

«Ассистент»… Что предложил бы доктор исторических наук Василий Петрович Афанасьев своему ассистенту, возвратившись в палатку из прокаленной солнцем степи с дымящейся «Астрой» в руках? Долю в добыче, соавторство? Или выпустил бы в грудь остаток обоймы, наблюдая, как расширяется зрачок, не реагируя больше на свет?

Кем я был для Петровича, — нет, не до находки, а после, когда он прочел арабскую вязь и понял, что за предметы держит в руках? Остался ли я дли него коллегой или вмиг превратился в ненужного и опасного соперника?

Я хотел верить и верил, что компаньона он не мог предать. Однако вылазка Петровича не давала мне покоя. Его истинные намерения оказались невыясненными и теперь навсегда останутся для меня тайной. Прискорбно, но это так.

Я вспомнил Марию Анатольевну, до сих пор ждущую мужа из экспедиции, еще не знающую, что стала вдовой. Извещать об этом и вообще с ней встречаться мне теперь совсем не хотелось. Я бросил на стол полевой дневник с незаконченными заметками Афанасьева: еще один пройденный этап.

Украшений ас-Сабаха больше нет, и писать о них, стало быть, нечего.

Посидев еще немного в кабинете, я пошел на кухню и сварил кофе. На душе стало тяжко. И от прочтения дневников, и от осознания, что последние две недели моя жизнь — это сплошные трупы. Три рабочих-бича, Афанасьев, Валера, Женя, немцы, Гоша и арабы, арабы, арабы… И передвижная милицейская группа, которую уделал мой компаньон. Моча ему в голову ударила, афганский синдром взыграл — всегда начеку, или будешь убит. А после зоны ему и повода уже никакого не надо, наверное. По себе знаю: уж на что я человек мирный, а эту лягавую сволочь готов голыми руками душить — за дело ли, просто…

Отечественная исправительная система нашей любимой Родины своих граждан здорово в этом плане исправляет. Я не успел обдумать эту мысль, как в дверь весело позвонили.

Сто лет будет жить, только что о нем вспоминал — Слава, счастливый и пьяный, собственной персоной завалил в прихожую.

— А у меня все ништяк, — с порога объявил он, протягивая мешок.

— Приятно слышать, — сказал я, заглядывая в пакет.

Слава прибарахлился, водки купил, ого! — закуски. Да-а, разгулялся мужчина.

— Какими новостями порадуешь?

— С Ксенией встретился, — мы уселись на кухне, Слава вскрыл бутылку «Смирнофф», и я за компанию дернул рюмочку, — и соединились.

— Интересно, продолжай. — Я положил на хлеб толстый ломоть ветчины и закусил. Под водочку сообщение друга показалось крайне интригующим.

— Да нет, я не то хотел сказать, — смутился Слава, — хотя и это тоже. В общем, мы помирились и сошлись. Я теперь у нее живу.

— Поздравляю. — Я искренне обрадовался и протянул ему руку.

Обменявшись крепким мужским пожатием, мы пропустили еще по сотке, я обильно закусил и подумал, что увлекаться особо не стоит.

— Женюсь, наверное, — довольно улыбнулся своей щербатой пастью Слава. Зубки у него на зоне основательно подпортились, левого переднего и резца вообще недоставало — то ли выбили, то ли выпали сами. Изо рта у него шел гнилой запах, и я сделал усилие, чтобы не поморщиться. О зубной щетке с пастой он, наверное, с Афгана забыл.

— Приятно слышать, — заметил я. Мне и на самом деле было приятно. Во-первых, человек квартиру нашел, женится — так пропишется наконец; во-вторых, моя хата освобождается и можно попробовать свить собственное семейное гнездо; а в-третьих, и «Смирнофф» тому немалой виной, меня умилила романтическая встреча двух любящих сердец после долгой разлуки.

Надо же, думал я, счастливо кивая каждому проносящемуся мимо меня слову (корефан раздухарился, его пробило на речь, которую я совершенно не воспринимал), немолодые, в общем-то, люди, столькр лет прошло и столько событий случилось, а они все равно встретились. Несмотря ни на что. Или даже, скорее, благодаря тому, что…

— От судьбы не уйдешь, — возвестил я, воздев к потолку указательный палец.

— Верно, — охотно прервался Слава, поднимая рюмку. Я машинально взял свою и обнаружил, что она оказалась наполненной.

— За любовь, — произнес я тост, — и за судьбу, от которой не уйдещь!

Мы опрокинули, я тут же старательно зажевал это дело сэндвичем, стараясь не терять ясности рассудка и памятуя, что много пить я не умею.

Затем меня потянуло ознакомить Славу с теми выводами, которые сделал, листая полевой дневник.

Рассказ получился комканый и мне самому не понравился. Я запутался и обвинил Петровича во всех смертных грехах. Слава проникся и сказал, что его Афанасьев тоже по зоне настораживал, и завершил достаточно неожиданным заявлением, что слишком спокойные и слишком умные — всегда враги, ибо только и думают, как тебя перехитрить. Я тут же вопросил, не считает ли он и меня врагом, на что получил добродушный ответ, что такого дурака, как я, надо еще поискать, а значит, не опасен.

Тут я понял, что мне надо пойти поспать, ибо с меня уже хватит. Слава тоже заявил, что пора дать храпака, из чего я заключил, что ночь прошла в бурном веселье, — на сон товарищ был стойким и мог бодрствовать весьма продолжительное время.

Пробуждение было тягостным. Все-таки сон в дневное время, усугубленный алкогольным возлиянием, — штука гнусная. Я мрачно слез с кровати и побрел в туалет, пошатываясь на ходу и почесывая ноги (пока спал, зажрали комары). Героически ополоснувшись под холодным душем, я попытался прогнать из тела вялость, но особых успехов не добился, а только усугубил похмельный колотун. К тому же я был полон нехороших предчувствий, как всегда бывало с бодуна.

К счастью, затариваясь, Слава прихватил литровый пакет апельсинового сока, полным стаканом которого я начал лечение, запив две таблетки аспирина. Вообще-то, аспирин следовало принимать не после, а до начала чествования Диониса, но мне полегчало.

Был уже вечер, девять часов. Я заварил кофею и стал прихлебывать сей чудодейственный напиток, который понемногу развеивал дурное настроение.

Вскоре ко мне присоединился Слава. Он появился на кухне, помятый после сна, плюхнулся на табуретку и тяжело помотал головой.

— Уу, — только и смог издать он, вцепившись в пакет с живительной влагой. Утолив жажду, он выбросил пустую коробку в мусорное ведро и ополоснулся под краном, брызнув в лицо пригоршню воды. — Похавать чего-нибудь есть?

Я кивнул на холодильник, удивляясь, как у него сейчас что-то в рот лезет. Впрочем, Слава был лишен многих тяготивших меня проблем. Как морального свойства, так и физического.

Звонок в дверь явился неожиданностью для нас обоих. Я встрепенулся, а Слава поднял голову и перестал жевать.

— Кто это? — спросил он.

В ответ я только плечами пожал. Я бы и сам хотел знать, кому вдруг потребовалось навестить меня. Арабам? Или ментам?

Я пошел открывать, а Слава неслышно скользнул за моей спиной в комнату и оттуда мотнул головой на дверь: спрашивай.

— Кто там?

— Илья Игоревич? — Голос был женский, но догадаться, кому он принадлежит, я был не в состoянии. Не Ирке и не Маринке — кому-то явно старше. В очередной раз пожалев, что не обзавелся глазком, я открыл дверь.

— Здравствуйте, Мария Анатольевна, — оторопело произнесли мои губы, затем растянулись в заискивающей улыбке, и я учтиво отступил в сторону, пропуская высокую седую даму — жену Василия Петровича. Какие люди и без охраны!

— Здравствуйте, Илья. — Афанасьева царственной походкой переступила порог моей квартиры, и тут же в дверном проеме выросли три крепышаюжанина опаньки! — такие люди без охраны не ходят. Меня аж передернуло — в последнее время «черные» физиономии никаких положительных ассоциаций не вызывали.

Гости сперва ощутили явное преимущество, затем положение уравновесил появившийся из комнаты Слава, большой и непроницаемый, как скала.

Хе-хе, я тоже не лыком шит! Господа несколько поскучнели, поняв, что рожки да ножки от меня так просто оставить вряд ли удастся. Установился некоторый паритет, мы прошли в комнату, и я смог без опаски разглядеть, кого избрала Афанасьева в спутники. Выбрала она хачиков.

Одному было лет около сорока, он носил изящный деловой костюм и выглядел посолиднев двух других — типичных гоблинов с замашками парвеню, проще говоря, «шестерок» с дешевыми понтами, одетых в безвкусные кричащие одежды. Несколько секунд мы оценивали друг друга, затем я вынужден был переключиться на Марию Анатольевну.

— Вы уже вернулись, Илья? — спросила она, недружелюбно изучая меня с головы до ног.

— Да, — сказал я, потому что больше сказать было нечего.

— А где же мой муж?

Я опустил глаза. Как всегда: если уж неприятности происходят, то почему-то в самые худших своих вариантах. Что я ей мог ответить?

— Он… остался там, — неопределенно произнес я.

— То есть как остался? — спросила Афанасьева.

Бандиты за моей спиной угрюмо ждали.

— Он… э… погиб, его убили.

Мария Анатольевна побледнела, но быстро справилась с собой.

— Убили. Кто его убил?

— Наши охранники, — развел руками я. — Так получилось.

— И вы мне не сообщили?

Я проглотил слюну.

— Понимаете, я не успел приехать, как начались неприятности. Это связано со смертью Василия Петровича.

— Вы были столько времени в городе, — завелась Афанасьева, — и не могли позвонить. — Взгляд ее упал на письменный стол, она быстро подошла и раскрыла лежащий там полевой дневник. У меня затряслись коленки. Вот он, закон Мэрфи: если неприятность может случиться, она обязательно случается. Откуда это у вас?

— Я привез с собой, — сказал я. — Нас ограбили…

— Вы приехали, — Афанасьева повернулась ко мне, в глазах ее горело холодное пламя, — и сразу обзавелись иномаркой. Скотина! Вы скрываетесь от меня, не подходите к телефону, я должна вас искать. Я требую объяснений!

Это был капитальный прокол. Зная, с какой быстротой распространяются слухи, было наивно полагать, что Мария Анатольевна не узнает о гибели мужа и, узнав, не примет меры по выяснению всех подробностей. А подробности были таковы, что я все равно оказывался крайним. Не только не сумел уберечь Петровича, но еще и присвоил находки, обокрав бедную вдову. Негодяй! Вдова разошлась нe на шутку, а я покорно слушал, молча переживая сей афронт. Говорила в основном она. Я лишь поведал правду об убийстве Афанасьева и дал путаные объяснения по поводу продажи драгоценностей, которые, и это она тоже знала, предлагал Гоше Маркову за двести тысяч. «Охрана» сердито сопела, изредка перебрасываясь словечками на родном азербайджанском диалекте. Малышня, похоже, лезла в бой, а бригадир их осаживал, и было видно, что «дай волю — гарачий кров взыграт», полетели б от вонючего барыги, то есть меня, клочки по закоулочкам. Отдал бы в момент все, да еще сверху заплатил, но Слава, квадратная ряха которого постепенно принимала свекольный цвет, был мощным сдерживающим фактором, и горцы сдерживались.

Выяснение отношений происходило на цивилизованном уровне, но по косвенным признакам была понятно, что так просто с меня не слезут. Придется раскошеливаться, товарищ денежный мешок.

Мария Анатольевна скромно назвала размер контрибуции — сто тысяч долларов (мол, пополам), горцы милостиво закивали и согласились сутки подождать. На этом переговоры закончились. Я клятвенно заверил госпожу Афанасьеву, что подготовлю вышеназванную сумму к вечеру завтрашнего дня, не возражая, поскольку Слава утвердительно кивал, и визитеры выкатились.

— Попадалово! — вымолвил я, заперев замок, и поглядел на удивительно спокойного друга.

В тихом омуте черти водятся — я в ходе переговоров думал, что корефан не выдержит и размажет-таки чурбанов по стенам. Сорваться и наломать дров Славе ничего не стоило, это было его нормальное состояние, но тут он повел себя как-то неестественно.

Меня всего колотило, но уже не с похмелья.

Слава выложил из рукава финку, и мы пошли на кухню, ибо в данный момент мне хотелось выпить.

Нажраться до чертиков и забыть обо всем. Словно бы это что-то решило. А что еще оставалось делать?

Во время разговора я не раз с тоской вспоминал о припрятанном за счетчиком ТТ — «черные» силу уважают. Ненавижу эту амбициозную дрянь, понаехавшую в Санкт-Петербург из далеких южных провинций: волосатая грудь колесом, пальцы веером — апломба им не занимать, — сицилийцы доморощенные!

От злобы я даже зубами заскрипел. Но не жадность душила меня — я понимая, что одноразовой выплатой дело не кончится. Платить вообще нельзя: убедившись, что барыга имеет деньги, бандиты не успокоятся, пока не отберут все, а потом замочат для верности. Не имея «крыши» более сильной, договориться с ними нельзя. Как я понимал, «братва» нанималась Марией Анатольевной не откуда-то со стороны, а была «крышей» Афанасьева. В нашем социалистическо-капиталистическом обществе даже представители такого экзотического бизнеса, как гробокопатели, не обходятся без «группы поддержки», исправно обкладывающей их данью. Я-то до поры до времени ухитрился никому не отстегивать, но, будь узбекская экспедиция чуть-чуть удачливее, тоже влился бы в общую компанию «налогоплатилъщиков». А куда деваться? «Жить в обществе и быть свободным от него невозможно».

Слава продолжал пребывать в безмятежном настроении. Настолько спокойным и миролюбивым было его лицо, что мне даже стало не по себе.

Непохоже это было на него, любителя побуянить, зарубившего топором двоих мужиков на рынке, где Слава в девяносто первом году торговал арбузами.

Случай этот, приведший его на нары, он рассказывал как забавное, и не более того, происшествие: ну завалил пару, в другое время и в другом месте за это бы орден Красной Звезды получил, а тут посадили. Теперь же, наблюдая, как духи наезжают на другана, он сначала раскипятился, а затем быстро остыл. В чем тут дело? Я попросил Славу поделиться своими соображениями относительно выхода из сложившейся ситуации. Будем ли мы отдавать деньги и как поделим расходы?

— А чего, и так все ясно, — он прихлопнул на шее комара и вытер ладонь о штаны, — надо валить этих архаровцев, только не здесь, а спокойненько за городом. Или в городе. — Славин кулак мелькнул в воздухе и с треском раздавил на стене лопнувшую кровью тушку еще одного комара. Несмотря на сильную вибрацию, остальные откормленные насекомые продолжали оставаться на облюбованных местах и тупо наблюдали за гибелью коллеги-вампира. Возможно, они догадывались о пагубных последствиях собственной пассивности, но упрямо не предпринимали никаких действий во спасение, дожидаясь уготованной участи.

Вот, значит, отчего он был так миролюбив. Горцев этих из афанасьевской «крыши» для него уже не существовало.

— И как ты это собираешься обставить? — спросил я.

Слава пожал плечами, он и тут все продумал.

— Тебя они вряд ли куда отпустят… Ты-дых! — Большим пальцем он растер в лепешку очередного кровопийцу и с удовлетворением поглядел на размазанное пятно. — Приставят «шестерку» на машине и будут до вечера пасти. А потом опять приедут. Я так мыслю, надо этого топтуна живьем брать и потолковать с ним по-мужски. Духи, они на кровь слабые, как свою увидят — сразу полные штаны.

Слава мечтательно улыбнулся. Не к добру. Чует мое сердце, не к добру.

— Но это же… опять война? — выдавил я.

— Война — хуйня, главное дело — маневры, — отмахнулся Слава.

— Viv ere militare est[Жить — значит бороться (лат.).], - резюмировал я.

— Чего?!

Помогать нам было некому. Перетасовывая возможные варианты, я отбрасывал один за другим. К кому обратиться, чтобы не поставить в известность весь бандитский Петербург? Испанцы не станут вмешиваться — кто мы им теперь, чтобы просить за нас перед своей «крышей»? Да и что за «крыша» у «Аламоса»? В любом случае вряд ли это хорошая мысль — их бандиты тоже могут захотеть снять бабки с этой откровенно левой авантюры. Пойти к Борису Глебовичу: «Я, знаете ли, вам телефончик принес, и вот у меня какая проблема…»? Исключается — после смерти Гоши он вряд ли ко мне расположен. Остается действовать своими силами по принципу «ввяжемся в бой, а там посмотрим». Славу такая идея устраивала, но, на мой взгляд, безнадега была полная.

Я вышел из дома в десять часов утра и побрел не спеша по улице, щурясь от яркого солнца. Где же моя пресловутая иномарка?! Эх, Мария Анатольевна, не хотите вы по-мирному. Выкатилась вчера, дура, даже дневники своего благоверного в пылу позабыла. Темпераментная дама и недальновидная. Все ей не так, все не этак. Что ж, не желаете по-плохому, будем с вами по-хорошему. Но по-хорошему будет хуже.

Я услышал, как заурчал сзади двигатель, и обернулся. Так и есть топтун на сером дряхлом

«БМВ-325», протестующим на весь двор старым глушителем против прерванного отдыха на уютной немецкой или финской свалке. Отчалить этому аппарату не дал Слава, специально задержавшийся в парадняке, чтобы отследить хвост. Подскочив к машине, он распахнул дверцу и вмял наблюдателя в салон, занимая водительское место. Движок заглох, затем затарахтел снова, и я направился назад. На полпути мы встретились.

— Давай туда этого дурика, — ткнул пальцем за плечо Слава, — и сам с ним сиди, смотри, чтоб не рыпался.

Не знаю уж, как нокаутировал мой корефан лихого джигита, но находился тот в глубоком отрубе, и я с трудом протащил обмякшее тело на заднее сиденье. «БМВ» выехал на проспект Мориса Тореза и покатил по направлению к Парголовскому шоссе.

Вот мы и обзавелись иномаркой. На зависть Марии Анатольевне.

Уложив горца на живот, я обмотал ему запястья скотчем и спихнул на пол, в щель между сиденьями.

Моим ногам пришлось высоковато, зато хачу было там самое место. Судя по наколкам на пальцах, в свои двадцать лет он успел побывать в местах лишения свободы и в авторитетах не ходил: средний палец украшала татуировка перстня «Проход через Кресты», а безымянный — шесть точек и цифра «6» внутри, свидетельствующие, что Слава вчера не ошибся. Ну и прочая лабуда: «шестерка», он «шестерка» и есть.

Благополучно миновав КПМ в Осиновой Роще, Слава свернул налево, и мы углубились в поля, за которыми начинался лес. Хачик уже очнулся, хлопал глазами и мычал сквозь замасленную тряпку, которую я нашел под сиденьем и использовал вместо кляпа. Нечего орать, мы деловые люди.

— Приехали, — нарушил молчание Слава, остановившись у пустой коробки заброшенного двухэтажного дома. Дом был кирпичный, можно было надеяться, что в нем есть подвал. — Посмотри.

Я вылез и исследовал руины. Подвальчик был, правда, захламленный, но немного свободного места в нем оставалось. Слава загнал машину за дом и притащил связанного джигита.

— Вот и ладушки, — молвил он, сбрасывая «черного» по ступенькам вниз. Тот замычал от боли, разговор намечался быть крутым.

— Как бы шею не сломал? — осторожно заметил я.

— Ни черта с ним не сделается.

Мы спустились и перевернули мученика на спину. Слава вынул кляп и рывком усадил пленника спиной к стене, куда падало пятно света. Азер сразу застонал-заохал и стал сбивчиво жаловаться на каком-то непонятном языке, вроде бы на русском, но с ужасным акцентом. Слава дал ему выговориться, затем пнул носком ботинка в печень. Горца скривило. Видно, при падении он переломал себе ребра, а тут еще добавили. Слава, покуривая «LM», спокойно переждал, когда он закончит ныть, а затем спросил:

— Жить хочешь?

— Хочю, — прогнусавил «черный». — Что я вам такого сделал, пацаны?

Зажав сигарету в углу рта, Слава взял пленника за грудки и поставил на ноги.

— Вот так, — пробормотал он, словно плотник, ладно прибивший доску.

— Ой! За что вы мэня? — Хачику такая деловитость не понравилась, и правильно. Слава спросил: — Кто тебя в наблюдение поставил?

— Ныкто мэня нэ ставыл, — попытался отбазариться азер, но Слава двумя пальцами вынул сигарету и ткнул ему в морду. В глаз не попал — парень успел дернуть головой, — но о скулу затушил.

Вопль раздался такой, что у меня заложило уши.

— Не ори. — Крик оборвался от удара ладошкой в живот. «Черный» согнулся, изо рта вытекла лента мутной слюны. Он судорожно рыгнул, потом часто задышал и выпрямился, лицо его было искажено болью.

— Чэго вы хотите, я нэ знаю ничэго…

Слава разочарованно мотнул головой и поднял руку. Горец испуганно отпрянул и стукнулся затылком о стену.

— Ну че ты дергаешься, как обосравшийся брейкер? — Слава по-мирному пригладил свой короткий ежик на макушке и без размаха пихнул бантика в грудину. — Не ссы, не убьем. А будешь говорить — здоровым отпустим.

— Ты пэрепутал, да, — убежденно проговорил азер, бегая глазами по нашим лицам. — Ты гаварыш, какое наблюдай? А я нэ знаю ныкакой наблюдай…

Слава задумчиво выслушал монолог и, лишь когда речь совсем сбилась на тарабарский диалект, смиренно наклонил голову и вытащил из кармана бокорезы. Маленькие, хромированные, из «фиатовского» комплекта. Схватив хача за волосы, он сунул острия в ноздри и перекусил хрящевую перегородку.

Пленник заверещал, но удар ладонью в живот утихомирил рвущиеся на волю звуки.

— Не будешь отвечать на вопросы, засранец, я тебе все ноздри по кускам настригу и съесть заставлю, а потом веки. Понял?

Хачик торопливо кивнул, кровь текла по губам, и он быстро ее слизывал.

— Кто поставил?

— Малик.

— Кто такой Малик?

— Брыгадыр, имя такое — Малик.

— Как ты с ним связь поддерживаешь?

— Тэлефон есть, — бандит кивнул на грудь.

Я быстро распахнул пиджак и вытащил из внутреннего кармана «Моторолу»:

— Когда ты ему должен был позвонить?

— Когда тэбя увидал, — презрительно покосился на меня азер.

— Ты, урод, — заорал я, — ты позвонил или нет?!

— Пазваныл…

— И что? Что он тебе сказал?

— Сказал, чтоб дакладывал, куда ты пайдеш.

— Я тебя грохну, козел вонючий, — сквозь зубы процедил я. — Почему ты раньше не сообщил? Сейчас они уже все на ушах стоят!

— Какой у них номер? — спокойно поинтересовался Слава.

— Там ест… На кнопку нажымаеш, — ответил пленник, брызгая кровью.

— Сейчас позвоним, скажешь, что он, — Слава кивнул на меня, — в магазин ходил и вернулся. Говорить будешь по-русски, вякнешь хоть слово на своем сразу убью, отрежу яйца, засуну тебе в рот и кожу с торса на башку натяну. Так духи с нашими пленными делали, — пояснил он мне. — Ну, все понял?

— Понял.

Я нажал кнопку вызова, подождал, пока наберется номер, и сунул «мотороллер» под ухо горцу.

— Ало, Рафик, да. Я вэрнулся. Этот в магазин ходыл. Да, домой сэйчас пришол. Всо, жду.

— Ну? — спросил Слава.

— Сказалы, чтоб ждал. В шэст часов смэнят.

— Значит, до шести время есть. — Слава взглянул на часы. — Ну а ты колись, паскуда, что тебе еще Малик про нас говорил?

— Гаварыл, чтоб сматрэл за ним, — указал на меня азер. — Всо, болшэ ничэго не гаварыл.

— Сколько пацанов у Малика в бригаде?

— Пять.

— Вместе с тобой?

— Я шэстой.

Это уж точно. Я выгреб из окровавленного пиджака барахло, которое он там носил, и внимательно изучил его. Лопатник с парой сотен тысяч, носовой платок и перочинный ножик особого интереса не представляли, а вот записная книжка заслуживала пристального внимания.

— Где Малик живет? — продолжил Слава допрос.

«Черный» помялся.

— Ну! — гаркнул Слава. — В уши долбишься, что ли?

— П-праспэкт Руставели…

— Слюшай, дарагой, ты затрахал, да? — Я сунул ему под нос записную, где на литеру «М» на последней строчке был записан адрес бригадира, а старый на Руставели — зачеркнут. — Хватит нам тут порожняк гнать!

— Забыл… — Дрогнувшая под ударом кулака печень заставила проглотить конец фразы.

— Да тут все есть, — успокоил я друга. — Память, видно, слабая.

— Ну тогда и базарить нечего. — Слава поднял тряпку, ткнул в рот пленнику, тот сжал зубы. — Открой пастину, сука! — Последовал удар в подбородок, и хачик сдался. — Ты у меня легкой смерти не получишь, гад!

Я быстро поднялся наверх. Нет, Слава все-таки психопат. Я вдруг представил себя поступающим в аспирантуру: «А что вы делали, дорогой коллега, в период с… по…?» За спиной раздался душераздирающий вопль, утонувший в противном бульканье. «Слава там с ума сошел, — подумал я, — да он и был ненормальным». Я посмотрел на руину.

Поделышчек уже выходил оттуда, вытирая красные руки мокрой замасленной тряпкой.

— Подох, засранец, — виновато, словно оправдываясь, сказал он, усаживаясь на водительское место, — сердце не выдержало.

Я мрачно посмотрел на него. Так я тебе и поверил. Небось глотку перегрыз, волчара. Я припомнил его афганские байки. Ненависть к духам у него была на патологическом уровне, теперь всю жизнь будет душу отводить, потому что война для него так и не кончилась.

Впрочем, и у меня она в самом разгаре. А надеяться, кроме как на этого кента, больше не на кого.

Вот и выбирай. За выбором дело не стало — уж очень не хотелось в ближайшие сроки примерять деревянный бушлат, поэтому надо было идти на союз хоть с самим чертом. Впрочем, и в этом случае разница была невелика.

По дороге в город мы обдумали дальнейшие планы. Слава предложил выцепить Малика, отвезти его к Афанасьевой и побеседовать о том, что такое хорошо и что такое плохо, выпотрошив чурбана, если дама заерепенится. Я-то в убедительности показательной казни не сомневался, но продолжать жуткую бойню отчаянно не хотелось. И еще я подумал, что надо бы закинуть маме мою долю денег, а то ведь грохнут — и останутся лежать до второго пришествия. До тайников моих вряд ли кто доберется, Вот так клады и образуются. Мои да Славины деньги — когда-нибудь при сносе дома рабочих они обрадуют.

Когда мы подъехали к мафиозному гнезду бригадира Малика, наступил полдень — время детское: бандиты, ведущие преимущественно ночной образ жизни, вовсю спят, так что мы надеялись достать клиента тепленьким.

Бесшумно поднявшись по лестнице, мы остановились перед дверью, и я еще раз сверился с записной книжкой.

— Не сильна, — заметил Слава.

Двустворчатая входная дверь, открывающаяся внутрь, хотя и выглядела массивной, все же оказалась не такой уж прочной. Слава оттолкнулся от стены и с маху выбросил вперед ногу, вложив в удар всю тяжесть своей туши. Треснул старинный косяк, лязгнул об пол отлетевший замок, и мы ворвались в прихожую, опрокидывая на ходу вешалки. В дальней комнате кто-то гортанно крикнул.

Мы дернули туда, я ощупал за пазухой теплую cталь ТТ, а корефан приготовил к действию кортик.

Пострелять мне не удалось. Из сидевшей в комнате пары один нам нужен был целым и невредимым, а второму — коренастому квадратному джигиту — Слава с ходу засадил в сердце нож по самую рукоятку. Малик было рыпнулся к трюмо, где, вероятно, у него лежала «палочка-выручалочка», но взметнувшийся над кроватью компаньон пресек попытку сопротивления. Получив дополнительное ускорение, бригадир продолжил полет, и на пол они повалились вместе.

— Прыгучий, — хмыкнул Слава, поднимая обмякшего Малика. — Посмотри какую-нибудь веревку.

Я достал из кармана рулончик липкой ленты и кинул Славе, а сам попробовал извлечь из груди крепыша свою финку. Не оставлять же улику! Успехом моя попытка не увенчалась — клинок застрял намертво.

— Слава, — пожаловался я, — мне лезвие не вытащить.

— Сейчас. — Спеленав бригадира, Слава подошел к мертвецу и потянул за ручку. — Да, сильна, — отметил он и, уперевшись ногой в труп, вырвал из груди окровавленное жало. — Ребро проткнул, вот и заклинило.

Между тем Малик пришел в себя и угрюмо наблюдал за нашими манипуляциями. Слава обшмонал покойничка, а я поинтересовался, что же хранилось в трюмо. Ну конечно, волына! — пистолет Макарова с патроном в казеннике. Промедли Слава чуток, и лежать нам рядышком, на радость «братанам», на горе Афанасьевой, которая тогда денег точно не получит.

— Потащили? — спросил я, перебросив волыну Славе.

— Бери за ноги. — Он поймал пушку и сунул ее в карман. — Этот-то вон, Слава пнул носком тело жмурика, — камикадзе, лимонку с собой таскал. — Он показал мне кругляш гранаты и взял бригадира за плечи. — Потащили.

Затолкав бандита на заднее сиденье «БМВ», мы отчалили по направлению к дому — пока есть время, надо забрать оттуда самое ценное. Случись какой-нибудь прокол, и в засвеченную хату будет не вернуться. Когда мы отъезжали, сделав свое дело, «мотороллер» отчаянно затрендел.

— Что будем делать? — спросил я.

Решение надо было принимать немедленно, а какое решение тут примешь? «Шестерку» уже не воскресить, а отвечать что-то нужно.

— А ничего, — холодно кинул Слава. — Нам на хвост сели.

Я торопливо оглянулся. Вот он — прокол.

— Кто?

— А… гадючник этот синий. Ну-ка, держись, сейчас я от него оторвусь.

Телефон за пазухой снова тренькнул. Вызывают.

Наверняка запасли у дома. Просекли, что с наблюдателем что-то неладно, и приехали. «Форд-скорпио» цвета морской волны упорно шел за нами следом. При оживленном движении нам еще удавалось, в основном за счет маневрирования, удержи: ваться от него на расстоянии, но затем везение кончилось и более мощная машина стала нас догонять.

— Давай, поговори с ним, — бросил Слава, — все равно уже спалились.

— Алле, — я нажал на кнопку и обернулся влево, чтобы разглядеть собеседника. Машины поравнялись, на узкой улице «форд» шел по встречной полосе, порываясь подрезать и остановить, но Слава выжимал из таратайки все соки, не давая обогнать.

В «скорпионе» сидели трое, передний держал у рта радиотелефон.

— Останови, — послышалось в телефоне, — поговорим.

— Малик у нас, — прохрипел я. От волнения перехватило горло. — Если что, мы его убьем.

— Давай бэз глупостей разберемся…

— Сбавь скорость, — выпалил я. — Считаю до трех: раз, два…

Левой рукой я вывернул из-под куртки ТТ и демонстративно направил его за сиденье. Из «форда» лежащего Малика видно не было, но трюк подействовал. Преследовать подотстал.

— Нэ хочэш по-харошему! — пригрозил из трубки бандит, забывая от злости русский язык. — Гиждылах!

— Сам ты «диждылах», — ответил я, поглядывая, куда бы смыться.

Улица Карбышева, по которой мы гнали, кончилась, машина влетела под железнодорожный мост, и Слава завернул вправо, рассчитывая выехать на Лесной проспект.

— Аи, су! Чикирям!..

Я отодвинул «Моторолу», потому что собеседник разразился потоком грязных ругательств. Что с ним базарить? Теперь надо когти рвать, а как? Я представлял маршруты, по которым, теоретически, можно было бы оторваться, но только не на такой дряхлой развалине, как наша. Додумать не дал Слава, решивший играть по своим правилам, в невыгодной для противника ситуации. Он резко притормозил, сворачивая еще раз вправо — в парк Лесотехнической академии. «БМВ» остановился, мы не успели выскочить, как следом вперся азеровский «скорпион». Я проворно ткнул дверцу и прыгнул, выбрасывая ноги наружу. «Форд» тоже ощетинился дверьми, оттуда показались толстые морды бандитов.

— Ложись! — крикнул Слава, и я незамедлительно последовал его совету. Если что и делать сейчас, так это предоставить профессионалу полную свободу действий, не путаясь под ногами.

Я видел, как мелькнула в воздухе эргеошка, завершая траекторию полета на шарабане самого резвого джигита, затем я скрылся за капотом, а воздух сотряс оглушительный удар взрывной волны. На меня посыпались стекла.

«Вляпались-таки!» — констатировал я и осторожно выглянул поверх машины. Взору открылась совершенно незабываемая картина. В воздухе расходился белый тротиловый дым, постепенно открывая последствия взрыва оборонительной гранаты: в «форде» и «БМВ» вылетели все стекла, передней правой дверцы у «скорпиона» не было, она валялась далеко в стороне, там же раскинул руки обезглавленный труп, второй бандит валялся у заднего колеса, и его красный взлохмаченный пиджак покрывался темными пятнами; обе машины стали пестрыми там, где осколки сорвали краску, а наша «бомба» оседала на левую сторону, и только сейчас я расслышал шипение пробитых баллонов.

— Живой? — Я ошалело зыркнул под передок, откуда поднимал голову Слава. Как он уцелел, понять было сложно. Стиснув зубы, он встал и осмотрел окровавленные ноги: — Посекло, но не сильно.

Я затравленно огляделся. Ментов пока не было, но с минуты на минуту должны были появиться, и к этому моменту нам следовало отсюда смотать. Но как, не в парк же бежать? Наш автомобиль пришел в полную негодность, вдобавок откуда-то сзади из него текла струйка бензина.

— Дергать надо! — сказал Слава и похромал к «форду».

Правильно, нечего нам тут делать, сейчас любое средство эвакуации сгодится. Я посмотрел на «БМВ». Ну и наломали же дров. По всему салону наши пальцы, а они в компьютере ГУВД есть, между прочим, — и мои, и Славины. Сжечь! Я юркнул в салон и цапнул взятый из дома кейс, в котором лежали деньги и некий презент для госпожи Афанасьевой. И увидел сжавшегося на сиденье бригадира. А этого куда девать?

— Че ты там возишься? — заорал Слава, запуская двигатель «форда».

— Бригадир! — крикнул я.

— Замочи его.

Услышав приговор, Малик дернулся и посмотрел на меня вытаращенными глазами.

— Давай заберем. — В глазах бандита была такая волчья тоска, что я не мог его убить. Да и не живодер я. — Пригодится.

— Возиться с ним! — Слава тяжело выбрался наружу и похромал ко мне. Берись за ноги.

Мы перекинули Малика на заднее сиденье «форда», кинули туда же кейс, и я влетел на переднее кресло.

— После выстрела — газуй.

Бензина у заднего крыла «бомбы» натекло с порядочную лужу. Я перегнулся, придерживаясь за седушку, и ткнул в самое дальнее бензиновое щупальце ствол ТТ.

— Готовься!

Я спустил курок. Меня забрызгало мокрым вонючим песком, лужицу охватил огонь, а Слава с прогазовкой рванул машину. Я едва удержался в салоне, когда мы выскочили на дорогу. Сзади полыхнул «БМВ». Ну, даст Бог, выкрутимся.

— Гони в переулки, — скомандовал я. — Надо тачку сменить.

— Понял, — кивнул Слава.

У него хватило ума не ехать в сторону метро, а повернуть в обратном направлении. Там, во дворах улицы Харченко, у дома с надписью «Лед Зеппелин стрит», куда мы въехали, проигнорировав знак встречного одностороннего движения, нам пофартило. Слава остановился у новенькой вишневого цвета «восьмерки», к которой как раз направлялся вышедший из глубины дворов парень.

— Стой, давай ключи!

Стриженый пацан был, видно, мелким бандитом и быстро понял, в чем дело. Связываться с отъявленными «отморозками», какими мы, возможно, казались со стороны, ему не хотелось.

— Спокойно, братаны, — растопырился он, — вы чего?

— Ключи давай, — рыкнул Слава, потянув из кармана ПМ. Пацан быстро скис и протянул ему связку.

— Ну-ка, помоги, — кивнул я в сторону задней дверцы.

Пацан покорно вытащил связанного Малика, и мы вместе транспортировали его на заднее сиденье «восьмерки». С ее хозяином проблем не будет — такой заявлять не станет, ему лишние заморочки с милицией ни к чему.

— Спасибо, брат. — Я забрал кейс и хлопнул ошалевшего владельца «Жигулей» по кожаному плечу. — Не обижайся, тачку потом найдешь.

Пацан оторопело кивнул, я прыгнул в салон фырчащей движком «восьмерки», и мы проворно откатили. Теперь надо было убраться отсюда подальше.

Выезжая на Лесной проспект, я заметил пээмгэшный «Москвич» и машину ДПС ГАИ, спешащие в обратном нам направлении. Надо было уносить поскорее ноги. Куда, правда, пока оставалось загадкой. Напрягли ментов. Сейчас начнут шерстить все мало-мальски подозрительные тачки, и нас повяжут как миленьких. А в тюрьму отчаянно не хотелось.

Впрочем, долго париться на шконке нам со Славой вряд ли придется. Соотечественники Малика достанут. «Страшный мэст!» Кровный. Око за око, зуб за зуб. Учитывая, что стало с «наблюдателем», легкой смерти, как говаривал Слава, нам не дадут.

Меня передернуло. «Ввяжемся в бой, а там посмотрим». Ввязались, посмотрели: ой-е!..

— Пока, кажись, нормалек, — повернулся ко мне Слава. — Называй адрес.

— Какой адрес?

— Ну, этой твоей, которая вчера приходила.

— Афанасьевой? — не сразу врубился я. Сегодняшний день пошел для меня явно за три, и вчерашний визит воспринимался как событие давно минувшее. Я продиктовал по памяти улицу и номер дома, и Слава флегматично включил левый поворот. Нервы у моего друга были железные.

Мария Анатольевна нас не ждала. Это я понял по ее испуганному лицу, когда она открыла нам дверь. Не мне со Славой, разумеется, а бригадиру Малику, выставленному перед глазком. Штурмовать квартиру покойного коллеги я бы не взялся.

Петрович толк в безопасности понимал, и его двойную дверь можно было вынести только вместе со стеной. Так не лучше ли, если откроют добровольно.

— Гуд афтенун, — поприветствовал я хозяйку, втолкнув азера через порог, и последовал за ним.

Малик согласился сотрудничать, когда мы пообещали сохранить ему жизнь. Возможно, он и сам в это не очень-то верил, но иного выхода у него просто не было.

— Ах, — Мария Анатольевна побелела под стать каррарскому мрамору и прижала руки к груди. Надо заметить, что она была на двенадцать лет старше Петровича. Сердечко схватило? Случается. Не нужно конфликтные ситуации создавать.

Особенно добило одиозную мадам появление насупившегося Славы, тяжело переставлявшего ноги.

— Бинт есть? — без лишних церемоний спросил он.

— Ап-ап, — кивнула Мария Анатольевна.

— Неси. — Хлюпая кроссовками, он последовал за Афанасьевой в ванную, а я запер обе двери и подтолкнул Малика в комнату, усадив на диван.

Руки ему, естественно, не развязали — потерпит.

Все равно ждать ему осталось недолго — бригадир был однозначно уготован на роль жертвенного тельца.

— Ну, заходите, Мария Анатольевна, — пригласил я, когда наша сладкая парочка возвратилась в комнату, причем Слава тащил небольшой стенной шкафчик, в котором помещалась аптечка. Копаться подолгу он не любил.

— Зачем вы пришли? — очаровательно пролепетала Мария Анатольевна. И куда девалась та высокомерная дама, которую мы наблюдали — когда? — вчера?

Слава разулся и осторожно стащил штаны. Афанасьева брезгливо поморщилась. Кровь на голом теле — зрелище не для слабонервных, вдобавок кожа была здорово иссечена осколками. Тут требовалось хирургическое вмешательство, но он еще легко отделался — зацепило только икры и бедра, а могло ведь и в голову, как азеровскому водиле: с виду целый, хороший, только мертвый — на виске небольшая дырочка. Осколки у РГО всетаки были массивными и костя черепа пробивали запросто.

Я со стуком опустил кейс на итальянский столик работы XVIII века, откинул крышку и продемонстрировал содержимое. Мария Анатольевна вздрогнула и отвела взгляд от Славиных конечностей. Увиденное в кейсе впечатлило ее, а от вида лежащего поверх денег «тэтэшника» вообще едва не стошнило.

— Я приехал с вами рассчитаться, — ледяным голосом произнес я.

У Афанасьевой даже рот приоткрылся. Малик неподвижно сидел, с полным безразличием наблюдар за нами, но, когда я протянул руку к пистолету, ощутимо заскучал.

— Когда вы явились ко мне произвести расчет, — мои пальцы легли на ствол «Токарева», — то, уходя в запальчивости, изволили позабыть дневники своего мужа. Но я уважаю память покойного. — Я отодвинул пистолет и аккуратно выложил на полированную крышку стола рабочую тетрадь и полевой дневник узбекской экспедиции. — Возьмите, они по праву ваши. — Сверху я дополнил все это пачкой баксов. Получилась прехорошенькая пирамидка. — И это тоже. Остальное — наше с компаньоном. Мы их заработали честно, своим трудом. Потом и… кровью. Вы со мной согласны?

— Согласна, — утвердительно кивнула Мария Анатольевна. — Конечно, согласна.

Еще бы ты была несогласна!

— Мы цивилизованные люди, — повторил я ей слова де Мегиддельяра, поэтому не надо никогда забывать, как следует вести себя. Использовать же головорезов для выяснения отношений личного характера — это очень неинтеллигентно.

— Да-да.

— Наше терпение при всем уважении к вам тоже не беспредельно…

— Я все поняла, — пролепетала Афанасьева.

Слава громко зашипел сквозь зубы, вытаскивая пинцетом из икроножной мышцы квадратный зазубренный осколок.

— Водка есть? — натужно спросил он. Пот выступил крупными каплями на его побелевшем лбу.

— Коньяк, ликер, что-нибудь спиртное, — подсказал я.

— Разумеется. — С девичьей грацией Мария Анатольевна выскользнула из спальни, звякнула в соседней комнате стеклом серванта и вернулась с полной бутылкой старого армянского коньяка. Слава сорвал зубами пробку и в один присест выхлестал половину.

— Я рад, что вы на нас не в обиде, — сказал я. — Поверьте, моей вины в гибели вашего мужа действительно нет.

— Конечно-конечно, — испуганно согласилась Афанасьева.

Нашествие варваров с подставой собственной «крыши» ее сломило. Думаю, что теперь она помышляла лишь о том, как аукнется ей вся эта история, когда мы отпустим Малика.

Разрушая образ цивилизованного человека, я взял бутылку и продегустировал содержимое прямо из горлышка. Коньяк опалил язык. Букет у него был потрясный! Я с наслаждением выдохнул.

— В ваших же интересах сделать так, чтобы об этой истории все забыли, посоветовал я, ставя бутылку на место.

— Разумеется, — пообещала Мария Анатольевна.

Слава довез меня до Маринкиного дома и заглушил двигатель. Я открыл кейс и выложил его долю.

— Я у Ксении буду, если что, — сказал он.

— Ну а мой телефон ты знаешь, — я похлопал по карману, в котором лежал «Бенефон».

— Созвонимся.

Малик с кляпом во рту обреченно скорчился на заднем сиденье.

— Счастливо тебе. — Я протянул руку.

— Бывай.

«Восьмерка» отъехала, а я пошел к парадному.

Через минуту я звонил в дверь своей бывшей жены.

— Привет, — сказала Марина.

— Привет, — сказал я.

— Входи.

Мы переместились на кухню.

— Помнишь наш разговор, — спросил я, — в кафе?

— Да, — коротко ответила Марина.

— Ты обещала подумать.

— Я подумала.

— И? — Я отщелкнул замки кейса и вытряхнул на обеденный стол его содержимое. Много-много Бенджаминов Франклинов.

— Да, — зачарованно прошептала она, — да.

Воистину, любовь правит миром — любовь к деньгам!

 

Часть III

Смертники горного старца

Комната была похожа на искусственный рай, как если бы Эдем решили воспроизвести в музейной экспозиции. Стены буквально низвергали водопады нейлоновой зелени, и сквозь эту пластиковую благодать жалобно выглядывали головы давно убитых животных — их пожелтевшие рога и тусклые черные носы выступали из сочных полихлорвиниловых джунглей, как будто зверье окружило поляну, называемую гостиной, и все не решается выйти навстречу людям.

Под изумленными взглядами зверей я прошел по ворсистому ковру в дальний конец комнаты, сел в кресло и взял со стола трубку радиотелефона.

— Алло.

— Здравствуйте, Илья Игоревич, — произнес знакомый голос де Мегиддельяра, и у меня оборвалось сердце.

Вот уже месяц я жил у Маринки, не особенно утруждая себя общением с внешним миром. Ее родители до конца лета обитали на даче, за что я был им весьма признателен: самостоятельная жизнь пошла нам на пользу. На счастливое будущее денег у нас хватало, а регистрировать заново наши отношения в загсе мы не спешили. Свадьбу решили сыграть, когда все уляжется. Даже дома я с тех пор не появлялся — нарваться на розыскную группу не хотелось. Лишь один-единственный раз я «засветился», когда купил и зарегистрировал в ГАИ машину — 1993 года выпуска «Ниву», недорогой и надежный транспорт, как раз для наших дорог. В настоящий момент автомобиль отдыхал в арендованном гараже, а я — на своем любимом диване в Маринкиной спальне, удобно устроившись с книжкой. Меня никто не должен был потревожить, по идее: номер «Дельты» я давал только Славе, а с испанцами у меня больше He было общих дел. Поэтому звонок де Мегиддельяра стал для меня неожиданностью. И неожиданностью неприятной.

— Здравствуйте, господин де Мегиддельяр, — как можно спокойнее произнес я, — чем могу служить?

Офис СП «Аламос» за месяц успели отделать заново. Белоснежная обивка стен приятно ласкала глаз, а пара со вкусом подобранных миниатюр (надо полагать, от наших питерских художников) гармонично дополняла интерьер.

Мы со Славой сидели за общим столом в кабинете управляющего, где происходило нечто вроде совещания. Свой собственный стол, Т-образно приставленный к нашему, занимал подлечившийся Франсиско Мигель де Мегиддельяр, а напротив нас расположились Хорхе Эррара и Хенаро Гарсия. Они наши заказчики, а мы исполнители, рабочие по найму.

В добровольно-принудительном порядке.

Именно так. Порядок в этом царстве коммерции, конечно, был не очень строгий, но слишком уж добровольно-принудительный. Вся беседа проходила в таком тоне: мол, есть, мол, надо, мол, придется.

Несильно, но с нажимом. Славу такой расклад устраивал, а меня почему-то нет. Но, с другой стороны, их предложение было слишком заманчивым, чтобы легко от него отказаться: хашишины везли в Москву перстень, и не только его.

— Серый микроавтобус «мазда», номер двести шестьдесят шесть, зачитывал Эррара под мерные кивки моего компаньона, — отправится приблизительно в семь утра. Пойдет без сопровождения до Твери. Там на трассе его встретит машина посла. Вы должны захватить перстень ас-Сабаха до момента их встречи. Нападать на дипломатических представителей, а тем более убивать их нельзя ни в коем случае.

— Перстень далеко из Питера не уйдет! — заверил Слава.

— У вас хорошо получается, — удовлетворенно кивнул де Мегиддельяр. Эта вещь — последняя, и ваш долг как христианина не допустить ее возвращения в секту убийц.

«Странно, что нас еще не заставляют принять католицизм», — раздраженно подумал я. Мегиддельяр с самого начала разговора взял жесткий приказной тон, который здорово портил мне настроение.

Но, честно сказать, я не знал, что мне делать.

Я не жадный человек, и мне, по большому счету, наплевать на деньги. Они хороши лишь как инструмент для создания комфортных условий жизни, но сейчас во мне взыграла алчность. Хашишины, или ассасины, как говорил де Мегиддельяр, везли в Москву золото. Много, много золота! Они накапливали его здесь годами и сейчас, когда образовалось «окно» через представителей посольства, спешили переправить его в резиденцию Ага-хана в Швейцарию.

Я не мог упустить такой случай. Сейчас я видел, что Слава уже решился на эту работу и занялся бы ею, в случае моего отказа, в одиночку, и поэтому я тем более не мог устоять. Куш был слишком велик, и по сравнению с ним те сто тысяч, которые предлагались за перстень, выглядели смешными. Испанцы не могли назвать точное количество золотого запаса хашишинов, но это для них не имело значения — ведь кольцо ас-Сабаха было для них самой главной ценностью. Я им верил, и теперь прикидывал, каким может быть неблагополучный исход.

— Сколько человек в охране? — деловито осведомился Слава.

— Затрудняюсь назвать… — Эррара помялся. — Точное количество секьюрити невозможно с уверенностью говорить. Наш источник тоже сам не осведомленный человек.

— Ясно. — Слава посмотрел на меня: — Нам машина понадобится.

— Есть машина, — немедленно кивнул испанец. — Госоподин Гарсия оформит с вами доверенность.

Мы с Мегиддельяром молча глядели друг на друга. Во взгляде старика читалось недоверие, впрочем, обоснованное. Одно дело я ему провалил, и только по счастливой случайности удалось восстановить статус-кво. И то лишь при помощи Славы.

Вот в моем друге он, похоже, не сомневался: бывалый, опытный воин, парень без затей.

— …На накладные расходы, — продолжал торговаться Слава, которому совместная жизнь с Ксенией прибавила ума. — Бензин, оружие, всякое такое.

Эррара переглянулся со своим шефом.

— Хорошо, — сказал он. — Тысяча долларов вам хватит. Вот, прямо сейчас.

Он вытащил портмоне и отсчитал десять сотенных бумажек. Впрочем, обилием валюты его кошелек не радовал, из чего я сделал вывод, что аванс был приготовлен заранее. «Хитер бобер, но и рак не дурак». Cojudo, да, господин Мегиддельяр? Франсиско Мигель де Мегиддельяр с сожалением смотрел на меня, и во взгляде его читалось: «Cojudo».

— Ништяк, — заключил Слава, убирая в карман купюры. За месяц он привел в порядок свою шевелюру, вставил зубы, купил коричневую кожаную пропитку и вообще начал косить под средней руки бандита. Я даже не возражал, чтобы он вел переговоры, коли стал такой центровой. Совковой стильности другану было не занимать, и своим ухоженным видом он, надеюсь, порадовал испанцев. Развлекайся, цивил ты наш!

— Мобильная связь у вас есть, — подытожил Эррара, — мы вас проинформируем, если что. Будьте готовы.

— Всегда готовы! — с энтузиазмом ввернул я.

Слава гулко хрюкнул.

Испанцы не поняли нашего веселья, но из солидарности улыбнулись.

— Госоподин Гарсия покажет вам машину. — Эррара встал, за ним поднялись все остальные.

— Желаю вам удачи, — сказал Мегиддельяр с кислой миной, протягивая нам руку.

— Все будет в порядке, — заверил его Слава, кивнув коротко стриженной головой. Только что каблуками не щелкнул. И куда только делся выпускник Рязанского воздушно-десантного командного училища? Надо было еще честь отдать. Впрочем, честь (как и совесть) была давно отдана и похоронена в горах Кандагара.

Мы вышли на Миллионную улицу, и Хенаро подвел нас к красному акулообразному джипчику.

— Садитесь, поехали, — сказал он, доставая из кармана ключи.

Новенький «фольксваген-гольф-кантри» был словно специально создан для наших городских дорог. Мы сгоняли к нотариусу, и я смог по достоинству оценить мастерство немецких автомобилестроителей, закинув Гарсию в офис и возвращаясь домой. Доверенность снова была на мое имя, поскольку Слава сидел за рулем своей подержанной «Волги», купленной им на днях. Образ разбогатевшего совка давно манил его. Я не возражал, мне нравились иномарки, которыми снабжал нас «Ал амос».

Дома нас ждала Марина. Она теперь не работала и в мое отсутствие успела заскучать. Мы со Славой уселись на кухне, чтобы обсудить план предстоящих действий. Арабов надо было выцеплять на безлюдном участке трассы, стопорить и увозить в лес.

— За Подберезьем начинается большой перегон, — московское направление я знал хорошо и уже представлял, где и что мы будем делать, — объездная дорога, чтобы через Новгород не пилить. Километров шестьдесят до ближайшей деревни и почти столько же до поста ГАИ.

— Это где такой рай? — спросил Слава.

— Сто семидесятый километр Московского шоссе.

— Чудненько, там мы их и прихватим. «Дельта» в этом районе берет?

— Должна брать. — Телекоммуникационная компания «Дельта Телеком» в своем развитии делала ставку на расширение охвата. В Новгородской области связь уже была довольно устойчивая.

— Значит, испанцы свяжутся, если что. Дальше. Железо у нас есть: «Токарев» у тебя, «Макаров» и лимонка у меня. «Узи» еще с. половиной обоймы особо не разойдешься, но очереди на три хватит. Пуганем духов, чтоб сговорчивее были. Итак, выходим на финишную прямую, ты подрезаешь нос, я им сигналю. Выгоняем на обочину, тормозим, дальше по обстановке. Либо они сразу сдаются, и тогда тихо-мирно отгоняем обе машины в лес и там потрошим, либо гранату в салон — тянуть резину времени у нас не будет.

— А если не захотят остановиться?

— Подрезай. Ты на что водитель?! Хоть поперек дороги им становись пусть бьют, только меня не особенно под удар подставляй. Тачку не жалей, испанцы себе новую купят. Главное, эту «мазду» остановить, дальше они от меня не уйдут.

— Хашишины ребята крутые, — напомнил я.

— Ой, да брось ты! «Черные» только перед бабами пальцы гнуть умеют, а как до дела дойдет — сразу в обратку. Что я, духов не знаю?

Самоуверенность «специалиста по духам» меня не очень-то вдохновила. Лучше переоценивать врага, чем недооценивать. Хотя, это, может быть, я такой перестраховщик, а Слава, как всегда, прав, тем более что в боевой ситуации он себя показал с лучшей стороны. Наверное, так и есть. В том, что он не растеряется, я был уверен.

— Встанем у Подберезья и будем ждать, — сказал Слава, — а как еще? Не вести же их полторы сотни верст, этак они могут и дуркануть с перепугу дадут из задних дверей очередь по машине, и Д гаси огни, сливай воду.

— Дать-то, может, и дадут, но вперед им стрелять не с руки. Во-первых, через лобовое стекло поливать придется, а это значит — машину свою раздербанить, во-вторых, чтобы вывести ствол по ходу открывания дверей, нужно время. У нас же будет открытая директриса огня через боковое окно, а это фора, да и фактор нервозности не учитывать нельзя. Навалимся, прижмем, тут у кого хочешь очко заиграет. Попробуй постреляй, когда у тебя руки трясутся.

— Ты считаешь, такой груз мальчиков охранять поставят?

— Мальчиков не мальчиков, но и у обстрелянных мужиков адреналинчик в кровь выделяется. Тут главное внезапность, а если у них на дороге будет время подумать и преследователя на прицел взять, тогда нам хана. Сначала тебе, как водиле, ну а потом и мне заодно. Останавливаться и добивать не станут, но контрольную очередь по уходящей в кювет тачке запросто могут посадить. Это если из одного ствола. А если из двух? Нет, — Слава бескомпромиссно покачал головой, — их надо на месте ждать. Тем более телефон там работает. Если не поедут, испанцы нам отзвонятся.

— А если они гранату кинут?

— Колеса себе попортят, — поморщился Слава. — Им груз нужно до места доставить, а значит, без заморочек постараться обойтись. Что, если они в дороге застрянут? Милицию ждать? Не-е, им эта машина дороже жизни. Так что если и будут обороняться, то только шмалять. Ну а в ближнем бою, без балды, гад буду, перед ними я с отрывом лидирую. Тут можно будет и маятник покачать, и лестницу, и лейесток покрутить. Я эту охрану прямо в фургоне завалю, даже гонять их не придется. Ты на всякий случай, как остановишь машину, сразу пригнись, открывай дверцу и падай. Шмаляй из-под днища, целься по ногам, меня только не задень. Добро?

— Ну что с тобой поделаешь! — За неимением лучшего варианта, пришлось удовлетвориться этим.

Когда Слава ушел, мы с Мариной отправились в центр — обмывать свеженькую тачку. Выбрали ресторанчик поуютнее и как следует там оттянулись.

Отдыхать так отдыхать!

— Давай обратно такси возьмем, — попросила Марина, когда мы прикончили аперитив, — а то вдруг тебя милиция остановит.

— Ерунда, — усмехнулся я, — и хватит меня поучать. Пока я с тобой, ни о чем не беспокойся.

— Ох, милый, если б всегда было так, как ты говоришь!

Домой мы вернулись без приключений. «Гольфик» Маришке понравился, и день закончился преотлично.

«Наес fac ut felix vivas»[Так поступайте, чтобы жить счастливо (лат.).], в натуре!

Трель «Бенефона» подняла меня ни свет ни заря.

Я схватил радиотелефон и, словно лунатик, наугад ткнул в кнопку. Попал в нужную.

— Госоподин Потехин? — По гнусавому тенорку я без труда определил, кто это говорит. Какого черта в такую рань понадобилось?

— Да. Слушаю вас.

— Надо торопиться. Они уже выехали. Нам только что стало известно.

— Как давно? — моментально проснулся я.

— Минут десять назад. Машина еще не выехала из города.

— Ясно, мы начали! — Я выключил аппарат и, прикрыв одеялом посапывающую Марину, вышел в прихожую и включил свет. Сколько же времени?

Времени было без двадцати шесть. Обалдеть.

Слава, наверное, не проснется. Я набрал Ксении номер. Длинные гудки. А время идет…

— Говорите…

— Алло, здравствуйте, это Илья. Позовите Славу, пожалуйста.

— Сейчас, — хриплый спросонок голос, недовольный. Как я вас, сударыня, понимаю, но ничего не могу поделать — работа. Зачем мы только на нее подрядились?

— Слушаю, — пробасил Слава.

— Собирайся, машина выехала, — коротко сказал я. — Через двадцать минут выходи на улицу и жди меня.

— Понял. Давай, дуй.

Я впрыгнул в одежду и торопливо зашарил под трюмо. Тэтэшник, приклеенный снизу скотчем, ждал своего часа вместе с полной коробкой патронов. Я сунул арсенал в куртку, проверил наличие документов на машину и поскакал вниз. Время: сорок семь минут! Только бы не упустить!

С непрогретым двигателем машина тянула слабо, но до дома Славы мотор раскочегарился. Дружок, к счастью, обитал на проспекте Юрия Гагарина — по дороге, — и делать крюк не пришлось. Город в сей предрассветный час был пустынен, и домчался я в «космический» район на удивление быстро. Корефан уже мерз, нарезая круги по тротуару, и, когда я подъехал, с радостью запрыгнул в салон.

— Че творится?

— Объясняю, — я тронул машину, и мы погнали, стремительно увеличивая скорость, — позвонил Эррара и сказал, что машина выехала, а им только что стало об этом известно.

— Понял. — Слава вынул из-под пропитки «узи» и засунул его под сиденье. — Плохо, что с засадой не подучилось, придется их вести. Теперь вся надежда на тебя. Паси их осторожно, постарайся не засветиться, лады?

— Лады, — кивнул я.

Мы проскочили перекресток с улицей Ленсовета и свернули на Московское шоссе. Машин на нем не было ни одной. Вот невезуха, теперь мы будем, конечно, как на ладони! Арабы тоже не дураки, знали, когда ехать: не в вечер, не ночью, а под утро, чтобы не останавливали и «хвост» можно было отследить.

Когда мы проезжали КПМ, догадки лучшим образом подтвердились: притомившийся ОМОН дремал, а сонный И ДПС шмонал какую-то фуру и на нас внимания не обратил. Проехав пост, я притопил газку.

Стрелка спидометра шустро поползла вправо: 130, 140, 150 километров в час; молодец, машинка!

«Гольфик» шпарил вовсю, а никаких микроавтобусов впереди по курсу не появлялось. Неужели опять какая-то неувязка?

Я сунул Славе радиотелефон:

— Звони в офис. Номер уже набран, просто кнопку нажми. Узнай, когда точно вышла машина. Передай, что у нас пусто.

— Але! — гаркнул Слава в трубку. — Это кто? Нет, это я. Мы сейчас на трассе. Пусто здесь… Ничего нету, говорю. Да, порядком отъехали уже. Ты мне вот что скажи, когда точно отъехала машина? Чего? Ну уточни, уточни. Да? Ну!

— Ну? — покосился я в его сторону. Поворачивать голову, отрывая взгляд от дороги, не хотелось — машина летела под сто шестьдесят, и убраться в кювет ничего не стоило. — Как там?

— Да все так же, — пожал плечами Слава, — Отбазарился, что через десять минут после отправки груза агент с ними связался.

— Тогда где они?

— А я почем знаю? — удивился компаньон. — Может быть, стоит передохнуть?

— В каком смысле? — Я бы с удовольствием сбавил скорость, лететь в Никуда уже надоело.

— Они вполне могли еще не выехать из Питера, — объяснил Слава. Допустим, отправили они груз, отзвонился этот дятел в «Аламос», все путем, а сама машина могла застрять где угодно. Это ты как угорелый летел, да и тачка у нас классная, а у духов — фургончик груженный, вряд ли он быстро едет. Мы их, скорее всего, обогнали. Давай выберем место и постоим.

— Хорошая мысль, — обрадовался я.

Действительно, мало ли что могло задержать машину в городе. То же ГАИ, например. Но как бы там ни было, стоило покараулить арабов где-нибудь на обочине и, убедившись, что они действительно выехали, отправляться тогда уж в засаду. Я выбрал неширокую грунтовку, отходящую от шоссе, и свернул на нее, спрятав автомобиль за кустами, не мешающими обзору дороги.

Я заглушил двигатель, и мы стали ждать. Сходив отлить, я вернулся и пошарил между сиденьями специально заготовленную в дорогу бутылку «Кокаколы». Не нашел — вероятно, Маринка по-хозяйски захватила ее вчера домой.

— Сушняк долбит, — пожаловался я, — и жрать охота.

Слава закурил.

— Ты ничего поесть не взял?

— Потом похаваем, — выдохнул он в окно облачко голубоватого дыма. — На голодный желудок воевать спокойнее. Если пуля в живот попадет, перитонита не будет.

«Шутник хренов», — сморщился я. Напоминание о пулях изрядно подпортило настроение. Он был, конечно, прав: вытекающая из желудка пища обязательно вызвала бы нагноение в брюшной полости и заражение крови, но и в больницу с пулевым ранением обращаться удовольствия мало. Как объяснишь — мол, случайно пуля залетела? Поэтому завтракать можно было смело — умирать, так хоть на сытый живот.

Пока мы стояли, трасса постепенно оживала. Мимо завжикали разнокалиберные машины, обдавая нас порывами ветра: крупнотоннажные вихрем, легковые — дуновением. Наконец Слава встрепенулся: — Гляди.

Я проводил взглядом микроавтобус цвета мокрого асфальта. Может быть, и не наш, таких сейчас много, но проверить нужно. Торчать как вкопанному меня порядком достало, я завел мотор и с удовольствием вырулил на дорогу.

Разом пропали чувство голода и сушняк, когда я увидел номерной знак фургона — двести шестьдесят шесть. Тоскливо засосало под ложечкой, и я приотстал для конспирации. Мне не хотелось ввязываться в безрассудную затею с ограблением на дороге, уж слишком все непродумано. А если вправду придется стрелять? И менты… Даже мысль о золоте не могла меня развеселить. Придумать бы какую-нибудь отмазку, чтобы не лезть в это пекло…

И тут я заметил длинный широкий гроб — голубой «фольксваген-пассат», эту тачку я ни с чем не мог перепутать. Уверенности добавил «Москвичок», борзо вывернувший на обгон и попытавшийся втиснуться между «пассатом» и «маздой». Однако не тут-то было, голубой «фолькс» надбавил хода, часто замигал фарами и басовито гуднул: мол, убирайся. Водила «Москвича» отчаянно затормозил, чтобы съехать со встречной полосы, по которой летели два «Икаруса».

— Видел? — спросил я.

— Думаешь, охрана?

— Я помню эту машину, арабы ездили на ней.

Слава набычился, шевеля мозгами.

— Давай догоним ее и посмотрим, — наконец сказал он.

Я включил поворотники, перешел на третью скорость и нажал на газ. Мотор взревел на форсаже, мы в мгновение ока нагнали «пассат» и несколько секунд ехали рядом, благо встречная полоса была свободна. В машине сидели четверо явных южан, с интересом повернувших морды в нашу сторону. Решив не нервировать раньше времени эту братию, я увеличил скорость, обошел «мазду» и погнал по прямой, словно меч, дороге. На передних местах микроавтобуса я заметил парочку хашишинов, но дальше не разглядел — салон разделялся занавесочкой. Ехали арабы не спеша, километров девяносто в час, и я быстро от них оторвался.

— Ну, как они тебе?

— Придется повозиться, — без воодушевления заметил Слава и поскреб щетину. — А че еще делать, не бросать же, раз взялись!

— Разумеется, — поддакнул я. Отговаривать друга не было смысла, он уж если что вобьет себе в голову — сделает обязательно. А Слава, я видел, успел настроиться на бой. «На бой кровавый…» Тьфу, черт!

До Подберезья ехали около часу и, поскольку время в запасе у нас было, решили заморить червячка в закусочной, оборудованной в роскошном двухэтажном здании — бывшем КПМ. Так сказать, кафе «ГАИ». Не хватало только швейцара с полосатым жезлом, заманивающего клиента.

Поднялись наверх, откуда хорошо просматривалась дорога, взяли по куре-гриль, паре сэндвичей и банке лимонада. Спиртного, по негласному договору, решили не употреблять, что меня удручило: коли Слава от выпивки отказался, заварушка и в самом деле предстоит серьезная. Выбрали столик у окна и принялись за еду.

— Как думаешь, — спросил я, — испанцы про золото не надудели?

— Чего там думать, — буркнул Слава, — упремся — разберемся.

Позавтракав, он вынул сигарету и уставился в окно, задумчиво постукивая фильтром по коробке,

— Двинули, — вдруг сказал он, проводив взглядом серый микроавтобус и голубой плоский «сарай» — спутать такой кортеж было ни с чем невозможно.

Выйдя наружу, мы убедились, что на развилке они повернули налево — на Москву, а не к Новгороду, то есть все было в норме.

— Действуем как договорились, — напомнил Слава, когда мы выезжали на шоссе. — Твоя задача — прижать и остановить автобус, духами займусь я сам.

— О'кей, о'кей, — заверил я друга. — Так и поступим.

Нагоняли их не спеша. Наконец, когда закончились поля и по обеим сторонам замелькал густой лес, я вырулил на свободную полосу и скоро поравнялся с «маздой».

— Колеса бы ему прострелить, — сказал Слава, косясь на «пассат». — Было бы маслят побольше — стегнул бы из «узи». Эх, все не в масть! Ладно, жми его.

С тоской в сердце я крутнул рулем вправо и ударил по тормозам. Микроавтобус резко вильнул, ухитрившись избежать столкновения, и тоже притормозил, зато «фольксваген» вышел на середину дороги и резво попер на нас. Я еще раз подрезал «мазду», на сей раз более жестко. Послышался сильный удар, нас тряхнуло, а микроавтобус едва не улетел в кювет, но каким-то чудом удержался на обочине, подняв тучу пыли. Не давая движку заглохнуть, я переключил передачу, и тут «фольксваген» протаранил нам борт.

«И аз воздам!» Будь наша скорость побольше — загорать бы в канаве. Команда сопровождения комплектовалась арабами, видимо, из конченных смертников. «Пассат», как самолет камикадзе, бил на поражение, отсекая нас от микроавтобуса, который быстро выехал на асфальт и стал удаляться. Голубой «фольксваген» еще раз притормозил, лягнув наш передок задним крылом, и тоже решил не задерживаться, надеясь, что преподнес нам хороший урок.

Но не тут-то было, мы сами с усами! Я покрутил ключом, реанимировав замолкнувший мотор, гудком прогнал любопытствующий «Жигуленок» и мигом догнал хашишинов. От волнения меня всего трясло.

Эх, двум смертям не бывать!..

— Стопори фургон! — приказал Слава, опуская стекло и шаря под сиденьем. Он извлек «узи» и передернул затвор. — Не жалей их, дави!

Теперь федаи переменили тактику. «Пассат» стал маневрировать, не давая обогнать, пока по встречной полосе нам в лоб не пошла колонна КамАЗов.

Тогда сидевший за рулем «пассата» араб решил схитрить: ушел на крайнюю правую полосу, освобождая проход, а когда я по инерции сунулся в пустой коридор — дернул влево, выжимая нас под колеса дальнобойщиков. Запоздало осознав свою ошибку, я отчаянно вильнул в свой ряд под оглушительный в замкнутом пространстве салона грохот «узи». Слава спас положение, открыв огонь. Не знаю, что стало с арабами, но «фольксваген» убрался, дав нашей машине разминуться с грузовиком.

Несколько секунд я приходил в себя, плетясь у хашишинов в хвосте и отставая, пока не почувствовал, как меня колотят по плечу.

— Ильюха, заснул?!

— А? — вскинулся я, все еще не веря в реальность происходящего.

— Давай за ними, — ткнул подельник в лобовое стекло.

Вероятно, между машинами арабов существовала радиосвязь, ибо действовали они на редкость слаженно. Пока «фольксваген» зажимал втиснувшуюся между нами парочку машин, давая оторваться пододтечному, «мазда» свернула на грунтовку и вовсю разгонялась. Наконец «гроб» последовал за нею, я отмигал уцелевшим поворотником и повторил их маневр.

— Теперь мы им жару дадим! — обрадовался Слава, снимая с предохранителя ПМ.

Я его восторга почему-то не разделял. Хашишины, уяснив, что спокойной жизни им не дадут, решили принять бой в ближайшем лесочке, чтобы не привлекать к себе внимания. Судя по тому, как самоотверженно федаи защищали фургон, отваги им было не занимать, и сейчас, вероятно, мы получим об этом самое полное представление.

— Готов? — ни к селу ни к городу спросил кореш.

— Всегда готов! — выцедил я пионерское приветствие.

Хорошая дорога кончилась, пошла «гребенка», от которой вибрировал позвоночник, и преследуемые машины скрылись в облаке рыжей пыли.

— Не давай им оторваться, — еще раз предупредил Слава. — У них не должно быть времени приготовиться. Сиди впритык на хвосте. Дашь им фору изрешетят!

— Знаю, — нервно огрызнулся я. — Не учи ученого…

За окном промелькнуло неширокое поле, и «мазда» свернула на боковую дорожку, уходящую в лес, «пассат» последовал за ней, а мы за «пассатом».

Пыли стало меньше, я впритирку шел к заднему бамперу «фольксвагена». Из бокового окна высунулась рука с пистолетом, и что-то жесткое ударило по внешней стороне стойки, от чего в лобовом стекле появилась длинная трещина. Я вильнул, убираясь с линии огня, тут же на «фольксвагене» загорелись стоп-сигналы, и он стал притормаживать, давая микроавтобусу уйти.

— А чтоб вас… — выругался Слава и тыркнулся в окно, дважды шмальнув из «Макарова». Заднее стекло «пассата» покрылось трещинами. Стоп-сигналы тут же погасли, и машина рванулась вперед. — Застремали козлов! — Он ввалился назад и тут же предупредил: — Теперь держись!

Арабские машины нырнули за поворот, я дернул за ними и увидел впереди поляну, на которой и должно было состояться главное «толковище».

— Ебень хуйню! — крикнул Слава, и я его понял. Велик и богат русский язык, многокрасочна его палитра! Я воткнул вторую скорость и с прогазовкой влетел на поляну, обгоняя «пассат», идя наперерез «мазде», успевшей завернуть влево.

Мы разом остановились, образовав нечто вроде прямоугольного треугольника, где катетами служили машины арабов, а гипотенузу представлял наш «гольф-кантри», в считанных сантиметрах замеревший у передка микроавтобуса. Слава пальнул в окно. Из открывающейся дверцы «мазды» выпал водитель с простреленной головой, и это было достойное начало. Мы тут же ринулись наружу: я во внешнюю часть треугольника, занимая позицию под колесами, а Слава — во внутреннюю, под огонь, но секунда форы у него была ошарашенные нашим рывком федаи не успели покинуть «сарай».

Я видел, как синхронно распахнулись все четыре двери «пассата» и оттуда, словно на пружинах, выскочили боевики. Слава был уже на полпути к заднему бамперу «гольфа», за которым мог бы укрыться. Он как-то странно скакал боком на полусогнутых ногах, держа вытянутые руки на уровне плеч, в правой был зажат «узи», в левой — ПМ. Коротко дернула очередь. Хашишина вбило на заднее сиденье «фольксвагена» — «гроб» и в самом деле стал для него гробом. Я наугад послал пулю, но не попал и больше туда не стрелял, боясь зацепить подельника. Слава быстро смещался, делая короткие рывкц из стороны в сторону и ведя огонь с двух рук.

Поляна наполнилась грохотом и дымом. Я занял удобную позицию у переднего колеса и переключил внимание на «мазду», в которой, по моим понятиям, должен был еще кто-то находиться. Этот кто-то тут же проявился, высунув из-за передка свой «чайник», в который я моментально послал пулю.

Тэтэшник жестко ударил по руке. В нос шибануло удушливым запахом гари, и, несмотря на щелчки выстрелов, удалось различить хлопок пули, пробившей череп араба. Хашишин вывалился вперед, открыв верхнюю половину тела, и его втянул назад кто-то третий, прятавшийся за фургоном. Сколько их там всего? Тут меня осыпало стеклом, я пригнулся и увидел катящегося по земле Славу, без остановки ведущего огонь. Двигался он теперь в обратном направлении — к фургону — и каким-то образом оставался цел.

Я приник к земле, чтобы по ногам определить количество бойцов в «мазде», но узкий просвет между днищем и травой заслоняли туши водителя и убитого мною араба. Единственное, что мелькнуло, — это ноги Славы. Корефан вскочил в кабину, и, взревев мотором, микроавтобус дернулся вперед, открыв третьего — и последнего — защитника. Я тут же всадил ему две пули — в бедро и в пах, благо клиренс[Здесь: расстояние между опорной поверхностью и нижним краем кузова автомашины. (Прим. автора.)] «гольфа» позволял вести огонь под достаточно широким углом. Федаи свалился, и наступила гробовая тишина.

По-моему, она длилась вечно. Но и вечность иногда кончается. Я вдруг различил затихающее урчанье «мазды», непонятные гортанные вопли арабов, которых Слава загнал за машину, и их негромкое бормотание. Осторожно отполз под прикрытие заднего колеса и приподнял голову.

Спрятавшиеся за «пассатом» федаи решали, что им делать дальше. Я разглядел только ноги, торчащие с заднего сиденья, остальное скрывали трава и днище «гольфа». Если я правильно понимал, арабы лихорадочно размышляли, как лучше поступить — пойти проверить, жив ли «неверный», то есть я, либо догонять удаляющийся фургон, что было гораздо важнее, ибо спрятать машину в лесу не представляло труда.

Чтобы ускорить их мыслительный процесс, я выпустил две пули в сторону арабов, продемонстрировав, что я жив и так просто сдаваться не собираюсь. Это подстегнуло хашишинов: скрипнула дверца, заработал мотор, и «фольксваген» начал отъезжать, волоча по траве ноги мертвого федаи.

Охрана сделала правильный выбор. Чем «завязнуть» в бою, исход которого, учитывая нанесенные потери, может оказаться не в их пользу, лучше заняться преследованием и выполнить свой долг.

Мертвец постепенно выползал с заднего сиденья, пока наконец полностью не вывалился, облегчив «фольксваген». «Жертвующий во имя веры» принес свою жертву, душа его отправилась на заслуженный отдых в мусульманский рай, а кому нужна бренная оболочка? Смертник, он смертник и есть. «Пассат» осторожно развернулся и начал удаляться, набирая ход, я же не стал ему мешать. «Не буди лихо, пока оно тихо». Еще некоторое время я проверял, не объявится ли живая душа, и когда таковая не объявилась, осторожно приоткрыл дверь, вскарабкался на сиденье и, на всякий случай пригибаясь, повернул ключ в замке. Двигатель заработал. Я включил первую скорость, развернулся и покатил по лесной дорожке. Только когда поляна скрылась из глаз, я осмелился выпрямиться Сзади донесся истошный вопль. Я злорадно осклабился: не иначе как вышел из шока раненый в пах хашшпин. Загибаться ему теперь придется долго, Я прибавил скорость, щурясь от влетающего в салон ветра. По мере того как я удалялся от поляны, крик постепенно затихал, зато приближалось тарахтенье мотора. Боковых стекол больше не было — они рассыпались белым крошевом по сиденьям. Хорошо, что хоть колеса остались целы. Я мчался не разбирая дороги, благо крепкая подвеска выдерживала скачки по ухабам, но догнал эскорт, только когда наступившая развязка уже не требовала моего вмешательства.

Лесная дорожка вела к реке. Деревья постепенно редели, переходя в невысокий подлесок, затем кончился и он. «Гольф» выскочил на луг, разделявший узкой полоской лес и высокий обрывистый берег. Я увидел две ярко-желтые песчаные колеи, по широкой дуге ведущие под обрыв, куда уползала темно-серая корма «мазды», и голубое пятно «пассата», движущееся по верху наперерез микроавтобусу. Очевидно, арабы решили срезать угол и прихватить водителя, расстреляв его через крышу. «Мазда» скрылась, через секунду затормозил «фольксваген», из которого выскочили трое хашишинов, а затем в воздух взметнулся фонтан песка и пыли.

Хлопок был на удивление негромким, как будто и не от взрыва. Я ударил по тормозам, клюнул носом в лобовое стекло и замер, сбитый с толку и обалдевший. Я не мог понять, что случилось. Хашишины бросили гранату, Слава взорвал себя сам, или он там на мину напоролся? Да откуда здесь мины?! Может быть, граната самопроизвольно сработала у него в кармане?

Следом за удивлением пришел страх, ибо в этой операции я мог уповать только на бойцовские качества друга. Оставшись же наедине с тремя вооруженными и злыми, как черти, федаи, я не представлял, как выкручиваться дальше. Рвать когти — догонят. Затевать перестрелку — тем более убьют. Я пристыл к сиденью, только сейчас ощутив, что осколки стекла больно впились в ягодицы. Вот и конец пришел. Я услышал, как непроизвольно застучали зубы, теперь не хватало только обмочиться, хотя «мертвые сраму не имут».

И тут из относимого ветром пылевого облака появился Слава. Два выстрела отчетливо прозвучали в наступившей тишине. Араб, стоявший справа у капота, дернулся, схватился за грудь и упал, водитель нырнул в машину, а третий камикадзе присел под защиту двери и выпустил длинную очередь из своего пистолета-пулемета. Грохнул еще один выстрел, дверца захлопнулась, вбив автоматчика внутрь, и «пассат» торопливо рванул в обратном направлении шофер включил заднюю скорость и выжал педаль газа. Это его и спасло — Слава выпустил по машине остатки обоймы, расколошматив уцелевшие стекла. «Фольксваген» скоренько развернулся и проскочил почти вплотную к «гольфу».

Изумленно разинув пасть, я проводил его поворотом головы, разглядев почти лежащего на передних седушках водилу. Ко мне уже мчался Слава, а я не мог сдвинуться с места, мертвой хваткой вцепившись в руль. «Обошлось, металась в голове одна-единственная мысль, — обошлось».

— Че не стрелял? — крикнул Слава, распахивая дверцу. — Ранен, что ли?

— Нет, — я ошалело помотал головой и наконец закрыл рот.

— А чего, патроны кончились?

Я с трудом оторвал руки от баранки, толкнул дверь наружу и почти выпал на землю.

— Давай догонять, — не мог уняться Слава.

— Да ну их, — молвил я, проникновенно глядя в глаза компаньону. Пускай себе едут. — Мне больше не хотелось воевать.

— Да ты чего? — Он помахал ладонью у меня перед лицом. — Ты в порядке?

— В порядке. — Я даже улыбнулся. — А ты как уцелел?

Слава долго кипятился, возмущенный моим отказом, но потом унялся и рассказал, как было дело.

Принимать бой на открытом пространстве, имея только волыну, которую он успел вывернуть из руки водителя «мазды», было затеей безнадежной, поэтому надеяться приходилось лишь на уловки. Оказавшись на берегу, Слава понял, что судьба подарила ему шанс, и двинул машину к реке, используя любую возможность хотя бы на секунду скрыться.

Подарки Фортуны сегодня сыпались как из рога изобилия. Прежде чем колеса завязли в илистом дне, микроавтобус успел въехать под обрыв, нависающий над водой, в земляную трещину которого Слава и ткнул лимонку. Взрыв поверг в изумление всех, включая меня, а если уж я вошел в ступор, то как должны были чувствовать себя хашишины, не ведавшие о наличии гранаты?

Именно на такой фактор отвлечения Славе и приходилось рассчитывать. Впрочем, о детально продуманных расчетах речь уже не шла: действовать надо было быстро, напористо и точно. Любая ошибка однозначно стоила жизни. Проследив, куда отлетает туча поднятого взрьюом песка, Слава сместился в ту сторону, используя ее как прикрытие, и поймал на мушку ближайшего федаи, который начал что-то замечать. Дальше я все видел сам.

— Зря мы последнего не замочили, — сказал Слава и поскреб щеку, припудренную золотистым песком. Капли пота, скатившиеся с висков, прочертили на ней коричневые полосы.

— Зачем? — спросил я. — Пусть катится. Нам загрузиться полчаса хватит.

Только подойдя к обрыву, я понял, как поторопился. Берег оказался очень высоким, и на месте фургона выросла огромная пирамида песка, курящаяся вниз по течению широким облаком мути.

«Мазду» погребло полностью, и чтобы добраться до одной из дверей, надо перелопатить не один кубометр грунта.

— Че делать будем? — спросил Слава.

— Раскапывать, — вздохнул я.

— Тогда поехали за лопатами в ближайшую деревню.

Я отрицательно помотал головой.

— Здесь работы не на один день, — авторитетно заявил я. — Надо брать не только лопаты, а еще и запас еды и пахать пару дней. Да и на чем ты груз повезешь, на этом?

Я кивнул на нашу машину. «Гольф-кантри» потерял свой товарный вид и по трассе международного значения, коей являлась дорога М 10, то бишь Санкт-Петербург — Москва, мог следовать лишь до ближайшего поста ГАИ. Вывозить на нем золото было совершенно нереально, это понимал даже Слава.

— Да-а, — протянул он, — дела…

— Надо возвращаться домой, — сказал я. — До шоссе доедем на этой тачке, спрячем ее в лесу и будем ловить попутку. Видок у нас обоих не ахти, конечно…

— Почистимся. — Припорошенный пылью Слава больше походил на обсыпанного мукой булочника. Кто нас только таких в машину к себе посадит?

— Приедем, — продолжал я, — берем «Ниву», палатку, еду и дергаем на раскопки. Хотя лучше ехать на двух машинах: я подозреваю, что груз в этом фургоне порядочный.

— Тогда что мы стоим? — Кипучая натура кента звала его к действию. Кстати, разгонялся этот фургон действительно тяжело. Врубаешься, сколько в нем может быть рыжья?

И мы принялись за дело.

И Яркое утреннее солнце, пробивающееся сквозь березовую листву, образовывало на капоте «Нивы» причудливый, постоянно меняющийся камуфляжный узор. Бесконечное движение пятен завораживало, затягивало… Я встряхнул головой и протяжно зевнул, сладострастно зажмурив красные воспаленные глаза. Я сидел на брезентовом раскладном стульчике и старался не заснуть, ожидая, когда наши женщины приготовят нам завтрак.

Рабочий день перевалил на вторые сутки. Вообще-то, я не любитель пахоты на износ, но что делать, в нашей ситуации выбирать не приходится. Занятие археологией предполагает определенные тяготы и лишения, и всякому «следопыту» иногда приходится вести работы форсированными темпами. Как сегодня, например. Хотя для меня «сегодня» включает и весь вчерашний день, начавшийся с раннего утра.

Один большой рабочий день. Как говорил Петрович: «Мы не сеем, мы не пашем — мы ебашим и ебашим». Что-то типа этого мы и производили последние двадцать с лишним часов.

Немного придя в себя, мы со Славой принялись старательно и быстро заметать следы. Загрузили в «гольф» подстреленного араба, вернулись на поляну и стали тщательно уничтожать признаки произошедшего тут побоища. Пять трупов до потолка забили заднюю часть салона. На поляне осталась примятая, испачканная красным трава, битые стекла и, может быть, одна-две гильзы, которых мы не заметили.

Зато сами мы извозились по уши. Работали по предложению Славы нагишом, чтобы потом не смущать водителей попуток. «Уборка» оставила в душе впечатление, о котором хотелось поскорее забыть. Хотя к мертвякам я с детства безразличен, да и повидал их в своей жизни порядочно, все же, когда на голое тело попадает чужая кровь — ощущение не из приятных. А крови было много. К счастью, добивать никого не пришлось: раненый хашишин, когда понял, что за ним не вернутся, навалился грудью на кинжал…

Разгрузили покойников в глухом овраге, закидали землей, тщательно отмылись в реке и двинули к Московскому шоссе. Местные жители, слава Богу, нам не попались. Спрятав «гольф» в ложбине и прикрыв сверху ветками, мы вышли «голосовать».

Два здоровых мужика остановить машину на трассе шансов имеют немного. Опыта автостопа у меня не было никакого, да и вид наш доверия не внушал. Населенных пунктов поблизости не было, и один тот факт, что «мы из лесу вышли», вероятно, отпугивал водителей. Наконец, часам к четырем соизволил тормознуться добрый самаритянин на раздолбанном «рафике», который и подвез нас до станции метро «Звездная», откуда мы спешно рванули в ближайший магазин, торгующий походным снаряжением. Мы успели до закрытия и приобрели палатку и два спальных мешка для моего друга, после чего разъехались по домам, чтобы встретиться в десять вечера на Гагарина.

Мы отправлялись в турпоход в лучших традициях доперестроечного «совка», по которому вполне могли ностальгировать. Этакие инженеры-романтики, дети застоя, взяли пару отгулов, чтобы пожарить шашлычок на природе, пожить день-другой «дикарем». Наличие женщин и вещей, конечно, сковывало нашу мобильность, но зато мы имели службу наблюдения и, главное, были накормлены и ухожены. Во всем есть свои плюсы.

Приехали сюда уже за полночь. Пока отыскали подходящее место для лагеря, поставили палатки и натянули тент, было уже три часа ночи. Не успел я сомкнуть глаза, как стало рассветать, и Слава, алчущий работы, объявил подъем. Разбудив нас, он отправился к реке и начал усиленно нырять, его бултыхание разносилось по всей округе. Маришка с Ксенией занялись завтраком, а я разложил брезентовый стульчик, родной брат которого остался в Узбекистане, и присел у машины, чтобы не закемарить. Вообще-то, я люблю поспать и эти три часа за полноценный отдых не считаю, но в данном случае Слава был прав — время сейчас стоило слишком дорого, чтобы попусту его терять. Дня через два, а может быть, и сегодня к вечеру, и содержимое фургона станет нашим. О том, что там находится, мы могли только гадать. Дамы были посвящены в эту историю куда меньше, поэтому и никакого энтузиазма у них не наблюдалось. Сказано было, что едем на раскопки и нужно торопиться, чтобы конкуренты не опередили. Кладоискатели — народ серьезный и шутить не любят, а посему о появлении вблизи лагеря посторонних следовало немедленно сообщать нам. Кстати, нам было чем встретить незваных гостей: пошмонав по карманам «успешно пожертвовавших жизнью во имя веры», мы нашли достаточно «маслят» для «узи» и «кольта», а боеприпасы к верному ТТ хранились дома.

Женщин о бойне в известность, естественно, не поставили. Незачем им знать, как и откуда мы берем деньги, это уже наше личное дело. Впрочем, они не особенно и спрашивали: Маринка к моей специфике давно привыкла, а Ксения и вовсе любопытством не отличалась.

— Мужчи-ны, завтрак готов! — раздался призыв со стороны «кухни».

Я протер глаза, еще раз зевнул и покорно поплелся на зов, прихватив любимый стульчик. Марина суетилась у костра, раскладывая пищу по тарелкам, а Ксения возилась под тентом, нарезая хлеб.

— Как приятно пахнет, — польстил я, плюхаясь на брезентовое сиденье.

Ветер тут же подул в мою сторону, затопив глаза едким дымом. Я зажмурился, смиренно пережидая эту напасть, пока ветер наконец не переменил свое мнение обо мне и не отправился искать жертву поактивнее. Ему, по-моему, нравятся люди, темпераментно размахивающие руками и ругающиеся на чем свет стоит. На них он дует куда дольше, нежели на тех, кто не реагирует. Это мое личное наблюдение, а у костров в своей жизни я сиживал не одну сотню раз.

Пришел Слава, бодрый и мокрый, присел на корточки и схватил свою тарелку.

— Ого, хаванина остыла, — сказал он, хотя от миски шел пар.

— Хлеб бери, — напомнила Ксения.

— И хлеб, а как же! — пробормотал мой подельник, набив щеки. В присутствии своей подруги он почему-то старался изображать добропорядочного семьянина, стать которым подсознательно стремился.

— Как водичка? — спросил я.

— Ништяк. — Слава отставил пустую миску и поискал глазами. Ксения налила ему чаю. — Пивка бы!

Я незаметно поморщился. Не люблю этот плебейский напиток. Недаром благородные римляне предпочитали вино, оставляя пиво варварам. Я меланхолично ковырял вилочкой картошку. По причине раннего утра есть не хотелось. Работать тоже.

А после кружки горячего чая окончательно разморило. Захотелось растянуться где-нибудь в тенечке и покемарить до полудня.

— Ну, готов? — вывел меня из дремотного состояния пионерский клич компаньона.

— Всегда готов, — пробурчал я и поднялся. Ксения звенела тарелками под тентом, а Марина сметала с клеенки какие-то крошки.

Я надел резиновые сапоги, и, забрав из машины лопаты, мы пошкандыбали в сторону речки. Дошли до обрыва и встали, примериваясь, откуда лучше начать.

— Давай с передка копать, — предложил Слава, — на него, вроде, меньше земли упало.

— Ты так думаешь? — с сомнением заметил я, потеревшись носом о руки, лежащие поверх черенка.

Свою лопату, как и свою двухместную палатку, спальные мешки и прочее снаряжение, я прихватил из дома. Лопата была знатная, немало кладов я ею выкопал: штык сточился от многолетней работы, а черенок, подогнанный под мой рост — аккурат до подбородка, — был отполирован моими собственными ладонями до глубокого матового блеска. Заслуженный инструмент, одним словом.

— С передка быстрее будет, — утверждающе сказал Слава.

Под кучей глинозема абсолютно ничего не проглядывалось, никаких очертаний и вообще какоголибо намека на погребенную там машину.

— И как будем выносить?

— Разобьем лобовое стекло.

— Через кабину? — Я скептически помотал головой. — Разумнее будет докопаться до задней двери, даже если придется пробить штольню. Ты представляешь, как все эти ящики, или что там у них, по всему салону таскать, через седушки и остальные препятствия? Тем более что земли навалилось со всех сторон одинаково.

— Ладно, уболтал, черт языкастый, — согласился Слава. — Двинули.

Мы спустились вниз по песчаной тропке, прошлепали по узкой глинистой отмели и вступили в воду. Река исправно подмывала наш берег, оставляя другой низким и пологим. У машины уровень воды достигал колена, и я чуть было не зачерпнул через край сапога. Впрочем, работать все равно придется на куче, так что эта заморочка пока неопасна. Я не хотел без необходимости промочить ноги — ступням уже стало холодно, а заработать обострение ревматизма вовсе не входило в мои планы. Слава же сим обстоятельством нимало смущен не был и поступил проще — разулся и завернул штанины, открыв для обозрения корявые волосатые ноги.

— Ну, с какой стороны начнем? — спросил он.

— С задней, — ответил я.

— Ты гляди, — он кивнул на обвисающий глиняный пласт, по которому змеилась глубокая вертикальная трещина. — Как бы не обвалился. Может, все-таки с передка начнем?

— Запаримся груз через салон таскать, — терпеливо повторил я. Пласт, конечно, выглядел угрожающе, сотрясение почвы здорово ускорило процесс, который в естественных условиях продолжался бы еще десятки лет. — Да черт с ним, — сказал я, — повисит еще пару дней, больше мы ничего взрывать тут не будем, так что продержится.

— Как знаешь, — вздохнул Слава, — ты здесь начальник, тебе и судить.

Увязая в грунте, мы поднялись примерно до середины конуса, и я вонзил лопату в землю. Слава, поплевав на руки, присоединился ко мне. Первые порции глинозема резво посыпались вниз, по пути распадаясь на отдельные кусочки, с бульканьем скатывающиеся в воду.

Я привык орудовать лопатой и очень быстро вошел в рабочий режим. Кидать сверху вниз было легче, нежели выбрасывать из ямы, и я даже стал получать от этого процесса определенное удовольствие. Досаждавшее поначалу солнце скрылось за облаками, а потом, увлекшись, я перестал обращать на него внимание. Окружающий мир сузился до участка перед глазами, я вонзал штык в глину, досылал его ногой, выворачивал и сбрасывал вниз, выворачивал и сбрасывал. Изредка я обращал внимание на плеск воды, на Славу, который остановился и закурил, но яма все росла и росла, я расчищал уступ площадку, с которой мы будем стартовать, пробивая колодец к задней двери микроавтобуса «мазда», в котором лежат несметные сокровища хашишинов. Так я и рыл, пока меня не окликнули.

— Слыш, зовут, — сказал Слава.

Я непонимающе глянул на него: — Что?

— Бабы обедать зовут.

Я с маху всадил лопату в грунт и с трудом выпрямился.

— Обедать зовут, — повторил Слава.

— А-а, — улыбнулся я и встряхнул головой, разбрызгивая тяжелые капли пота. Отрываться от работы не хотелось. Я как стайер: включился в определенный темп и вкалываю, но сбиваться с него не люблю.

— Искупнемся, да пойдем есть, — Слава стянул через голову рубашку, сбежал по косогору на берег. В правом кармане штанов тяжело бултыхался «кольт». Как он с этой дурой копал, ума не приложу, страшно неудобно ведь. Я свой «тэтэшник» беспечно оставил в палатке, но Слава с оружием расставаться не любил.

Я разделся, кинул шмотки на траву и нырнул в реку. Под водой было мутно, но спокойно. В ушах возник негромкий ровный гул, сменившийся звуком выпускаемых изо рта пузырей. Я вынырнул на поверхность — к воздуху, солнцу и разнообразным шумам живой природы. Течением меня отнесло на порядочное расстояние, и обратно я вернулся пешком.

Слава ждал меня у костра. Глубокие эмалированные миски были уже расставлены, моя шленка ждала на отдельно разостланной газете. Там же лежала ложка и кусок хлеба. Я сел на свой стульчик и принялся за еду.

— Много еще копать? — спросила Марина.

Я молча кивнул. Супчик дамы сварили какой-то очень вкусный, к тому же у меня разгулялся аппетит.

— Пашет как заведенный, — кивнул в мою сторону Слава, лицо его расплылось в широкой добродушной улыбке.

— Он у нас кладоискатель, — с уважением произнесла Марина. — Я Ксюше уже рассказывала…

Интересно, что она могла рассказать? Марина бывала со мной на нескольких раскопках, но ничего ценного мы в те разы не нашли. Так, глиняную утварь новгородцев да сгнившие останки воина княжеской дружины. Неделя работы, а результат: семь поясных бляшек из серебра, серебряная гривна да ржавая полоска от истлевшего меча. С предпринимательской стороны почти нуль, но для девчонки — романтика!

— Я прежде всего историк, — заявил я с апломбом, благо аудитория была далеко от ЛГУ и готова жадно внимать, — а кроме того, археолог. Для меня главным является научное значение моих находок, хотя кое-что я вынужден продавать, чтобы иметь средства к существованию.

Говоря, я наблюдал за реакцией слушателей. Народ реагировал по-разному. Слава с недоверием поглядывал на меня. Марина согласно кивала — кому, как не ей, было знакомо засилье на нашей старой квартире «древней рухляди», не находившей сбыта, которую, как она считала, я копил исключительно из любви к истории. Ксения же с интересом развесила уши, для нее подобная тема была в диковинку.

— Настоящим археологом, — продолжал я, опустив на колено миску с остывающим супом, — археологом по призванию движет чисто научный интерес. Для него не существует моральных, финансовых и политических границ. Он живет там, где находятся предметы, могущие пролить свет на неразгаданные тайны древнего мира. Его не столько заботит настоящее время, в котором существует его тело, сколько давно минувшее, где живет его разум.

Его истинный, чистый, свободный от стяжательства интерес человеку непосвященному может показаться эгоистическим, но мы — археологи — это та категория людей, которая работает для самоудовлетворения, принося при этом неоценимую пользу всему обществу. Конечно, очень трудно бывает расстаться с древними раритетами, которые сам отыскал, добыл, отнял у земли и у прошлого своими собственными руками, перелопатив при этом тонны грунта.

Можно сказать, не нарушают законов те, кому посчастливилось работать на определенное государственное учреждение, например, Эрмитаж. Но есть и те, кто не пристроился, в силу каких-либо обстоятельств, и они становятся своего рода париями, нарушающими законы, но собирающими в своих квартирах огромные и прекрасные коллекции. Есть такие люди — от рождения изо всех сил их влечет к себе прошлое, — я перелил последние капли супа в ложку и проглотил, — и я — один из них!

— Какая у вас интересная жизнь, — зачарованно произнесла Ксения, а Марина с гордостью задрала нос.

— А что у нас на второе? — вопросил Слава циничным тоном.

— Ах да, — словно пробудилась ото сна Ксения и положила из казанка картофельное пюре с тушенкой.

С момента нашей первой встречи она здорово переменилась. Уставшая от одиночества медсестра уступила место успокоенной спутнице жизни обеспеченного мужчины, а теперь еще, вдобавок, околдованной причастностью к Процессу Познания Древних Тайн, которым ей теперь казались наши раскопки. Я тоже завелся, оседлав любимого конька, и чувствовал себя так, словно не микроавтобус откапывал, а могильник взламывал. Да и у Маринки взгляд затуманился — видно, вспомнила наши поездки. Один Слава невозмутимо шуровал вилкой.

Посотрудничав со мной, он составил какое-то свое представление, как добываются сокровища, ничуть на мои россказни не похожее. Хотя нет, приглядевшись, я понял, что и его слегка пробрало.

После обеда мы разлеглись на травке. Слава закурил. Купание сделало тело легким, и, перебивая голос разума, сердце гнало мысли о работе прочь.

Мышцы приятно ныли, а бессонная ночь давала о себе знать, делая шорох листвы все более убаюкивающим. Я сладко вздохнул.

— Вставай, — растолкал меня Слава.

Я с трудом поднял голову. Тень от деревьев сместилась в сторону, лицо горело, напеченное солнцем. Я сел и потер вспухшую физиономию.

— Два часа проспали, — недовольно пробурчал Слава. Я огляделся, дамы куда-то исчезли, вероятно, чтобы нам не мешать. По их мнению, послеобеденный отдых был обязательной частью нашего рабочего распорядка. — Пошли. День не резиновый.

Я быстренько поднялся. День, в натуре, не резиновый, а успеть надо много.

Женщин мы обнаружили на берегу, где они устроили нудистский пляж. И правда, кого стесняться, все свои. Я взобрался на бугор, вытянул лопату и нехотя ткнул ею грунт. Копать стало лень. Вот почему я не люблю прерывать работу, на повторный рывок меня уже не хватает. Корефан, однако, собрался с силами и стал резвенько кидать глину.

Плеснула вода.

Так мы проковырялись до семи часов. Прежнего задора уже не было, и активность понемногу угасла.

От воды потянуло холодом. Слава остановился и поглядел на небо: — Вроде гроза собирается.

Опираясь на лопату, я с трудом разогнулся. Поясницу стало ломить. Плохой признак, завтра будет тяжелее.

— Где там твоя гроза?

— Вон, — показал рукой Слава.

Из-за леса на другом берегу выползало широкое темно-синее облако. В его почти черных недрах временами что-то посверкивало.

— Только грозы нам не хватало, — устало бросил я.

Туча шла прямо на нас.

— Пойдем в лагерь, вещички поможем собрать, чтобы не намокли.

Найдя подходящий предлог, чтобы оставить работу, мы вскинули лопаты на плечи и пошагали к стоянке. Спустившись в реку, я увяз в набросанной глине и зачерпнул сапогом воду.

— А, черт!

— Что случилось?

— Воды набрал.

— Ходил бы босиком, — пожал плечами Слава.

— Ревматизм, — сказал я.

В стойбище наши женщины, ни о чем не подозревая, курили у костра. В котле булькал ужин.

— Наработались? — спросила Марина.

— Гроза идет, — сообщил я. — Прячьте все промокающее в машины.

— Ой, и в самом деле. — Ксения быстро поднялась и скатала одеяло. Марина тоже оторвала зад и стала собирать мелкие шмотки.

Я отнес в палатку свое барахло и недовольно покосился на костер. Жаль, ужин не доварится.

Туча стремительно приближалась, слышно было, как ворчит гром. Откуда-то выплыли кучевые облака, похожие на комки плотной ваты, и шли в авангарде, словно легкая кавалерия, предваряющая основные силы тяжеловооруженного войска.

— Что вы хоть готовили? — поинтересовался я у Марины, подойдя к очагу. В сапоге противно хлюпало.

— Макароны по-флотски, — сказала Марина. — Но теперь уж вряд ли.

— Это точно. — Я обнял ее за талию. В лицо ударил первый порыв ветра. От костра полетела туча золы, пламя прибилось к земле. — Сейчас начнется.

— Надо бы убрать куда-нибудь, — кивнула Марина на котел.

— Вылить.

— Жалко.

Я усмехнулся. Эх, экономная женская натура!

— Потом доваривать — невкусно будет.

— Так хоть огонь загасить надо.

— Дождем зальет, — сказал я. Марина скорбно вздохнула. Никакой свободы деятельности для инициативной натуры!

— Эй! — раздался сзади вопль. Мы обернулись. У своей палатки стоял Слава, призывно размахивая пузырем «Абсолюта». — Идите к нам!

— Сейчас, — крикнул я и подтолкнул Маринку. — Иди, я через минуту буду.

Ветер в последний раз взметнул Маринкины волосы и вдруг затих. В воздухе установилась странная неподвижность. Вокруг стало быстро темнеть.

Солнце в последний раз выглянуло в разрыв кучевого облака, абрис которого украсился лучезарной короной, а затем на сверкающий диск наползла туча, и наступили зловещие мрачные сумерки.

Я люблю оставаться наедине со стихией. Люблю грозу, люблю ураган. Меня возбуждает буйство природы, есть в нем какая-то сила, которую, кажется, обрети — и станешь властелином мира. Колоссальная неподконтрольная мощь, такая, что можно попытаться схватить и удержать в кулаке молнию!

Послышался тяжелый шум, и перед лесом показалась плотная стена дождя, надвигающаяся прямо на меня. Я увидел, как река зарябилась под ударами первых капель, потом словно закипела, а я бегом бросился в укрытие. Когда я ворвался в палатку, все засмеялись.

— Ну что, навоевался? — спросил Слава. По брезенту ударил дождь. Присаживайся.

Я плюхнулся рядом с Маринкой, сидевшей спиной к выходу. Перед ней на газете была разложена закусь: ветчина, хлеб, яйца и прочая снедь. Я перегнулся и застегнул входной клапан.

— Эх-ма! — алчно изрек Слава, с треском отвинчивая пробку. — Ксюша, а стаканы где?

Ксения извлекла четыре пластиковых стаканчика. Слава наполнил их щедрой рукой, граммов по сто пятьдесят.

— Ну, — сказал он, — за «лося»: чтобы елося, пилося и… хорошо спалося!

Я выдохнул и проглотил «Абсолют». Дождь поливал палатку словно из ведра, даже подвешенный за крюк электрический фонарь раскачивался из стороны в сторону. Внутри потеплело. «Мы славно поработали и славно отдохнем!»

— Ой! — вскрикнула вдруг Ксения, поспешно отдергиваясь от стенки.

— Чего там? — заинтересовался Слава, и я понял, что мои худшие опасения оправдались — новенькая палатка протекла по швам. Скоро по скату полился второй ручеек, затем третий, и я предложил: — Давайте перебираться ко мне. Собираем все необходимые шмотки, дамы запасаются провизией, Слава, берешь банку, я — фонарь, и делаем марш-бросок.

Марина поежилась — струйка попала ей на спину.

— Итак, все готово? — спросил я, берясь за фонарный крюк. Дамы накрылись куртками, и можно было не опасаться за сохранность съестных припасов. — Дернули!

На улице шел настоящий ливень! Я мгновенно промок до нитки, не успев сделать первый шаг.

Со скоростью курьерского поезда мы домчались до нашей палатки, благо они стояли почти рядом, и стали размещаться, стараясь не намочить сухие вещи. Я разделся до пояса и в таком виде воссел, скрестив ноги по-турецки. В своем жилище я чувствовал себя уверенно и комфортно — у меня швы не протекали. Наконец все расселись, и Слава неуверено огляделся:

— А стаканы-то забыли.

Все заскучали. Вылезать обратно под дождь никому не хотелось, и я улыбнулся: — Спокойно, у меня все есть.

Собираясь в поход, я взял все, что может понадобиться в поле, учитывая численность компании.

Пошарив в сумке, я достал набор подержанных серебряных стаканчиков, когда-то по случаю купленных или обмененных уже не помню на что.

— О, здорово, — обрадовался Слава, — а чего ж мы из пластмассы пьем!

— Я про них забыл, — сказал я.

Приняв по второй, мы обильно закусили. За тонкими брезентовыми стенками бушевали природные катаклизмы, но нам было на них наплевать. Незаметно от остальных я переодел носки, вытянув из сумки шерстяные, которые мама связала мне специально для походов. Они были очень толстые и пестрые — серые, рыжие — из шерсти колли и, по слухам, помогали от ревматизма.

— За ветер добычи, за ветер удачи, чтоб зажили мы веселей и богаче! процитировал я, подняв свой стакан. Тост был встречен шумным одобрением, хотя веселей, казалось, было уж некуда.

Внезапно над нами загрохотало так, будто небесная артиллерия открыла огонь прямой наводкой.

Женщины вздрогнули.

— Где-то рядом дало, — заметил Слава.

— Молнии приближаются, — загробным голосом возвестил я. — Они бьют все ближе и ближе…

Марина поежилась.

— Пожара не будет? — спросила она. — Говорят, деревья, в которые попадает молния, горят даже в проливной дождь.

— Глупости, — успокоил я. — Горение — это самый обычный химический процесс, и протекает он одинаково, вне зависимости от источника, будь то молния или спичка.

— А в машину? — заинтересовалась Ксения, — Она ведь железная, молнию не притянет?

— Если бы была заземлена, тогда да, — разъяснил я. — Тогда бы это был прекрасный громоотвод. Но она слишком хорошо заизолирована.

— Краской, что ли? — не поняла Ксения.

— Шинами. Они сделаны из резины, а резина превосходный диэлектрик.

— В самом деле, — вмешался Слава, оставшийся без внимания. Он обхватил Ксению за плечи и притянул к себе, — пошли-ка проверим. Разложим сиденья и прямо в «Волге» заизолируемся.

Предложение было неплохое, так как водка кончилась и веселье начало угасать. Чтобы поддержать это благое начинание, я вытащил из дальнего угла свою старую плащ-палатку и протянул компаньону: — На вот, не намокни.

О себе я не беспокоился. На всякий случай я прихватил из дома максимум вещей, и в запасе оставался прорезиненный плащ химзащиты.

— Спокойной вам ночи, — сказала Ксения.

— Счастливо оставаться! — махнул рукой Слава.

— И вам того же, — отозвался я.

Когда они вышли, я с облегчением потер ладонями онемевшее лицо. В самом деле, пора спать, завтра еще работать. Пока Маринка убирала остатки застолья, я выкинул на улицу, где шумел ураган, пустую бутылку и газетный комок с огрызками и застегнул клапан. Расстелили спальники и улеглись поверх них. Я погасил фонарь.

— Спокойной ночи, дорогая, — сказал я, устраиваясь на своем лежбище.

— Спокойной ночи, — разочарованно отозвалась Марина.

Что поделать, если при избытке Бахуса Венера дремлет. Для меня такая зависимость была железной, поэтому при общении с женщинами я стараюсь не употреблять спиртного вовсе. Не знаю, как Слава, а я в этой поездке нацелился всего лишь крепко повкалывать. Поэтому незачем перегружать организм. Заснул я очень быстро, и мне никто не мешал.

Наутро дождик не прекратился, хотя и поутих, превратившись в мелкую морось. Она висела в воздухе и проникала в самые мелкие щели, увлажняя все вокруг.

Слава приперся в половине десятого: — Как вы тут, живы?

— Доброе утро, — сказала Марина, накидывая озк[Здесь: плащ общевойскового защитного комплекта. Прим, автора.].

Мы выползли на улицу, подумывая, чем бы разогреться на завтрак. В большом количестве еще оставались холодные закуски, но трескать всухомятку не хотелось. Примус же раскочегаривать было лень.

Прогулявшись в подлесок, я вернулся к лагерю.

Дамы уже суетились под тентом, пытаясь что-то приготовить. По причине стопроцентной влажности костер у них не разгорался.

— Утро доброе, — приветствовал я Ксению.

— Здравствуй, — сказала она. — Мы давеча пиццу купили, я и забыла совсем. Вот только разогреть не на чем.

Делать нечего, пришлось выволакивать примус, и через десять минут сегменты итальянского блюда весело шипели на сковородке.

После завтрака мы со Славой, вооружившись лопатами, отправились к раскопу. Вид глиняной кучи в мутной воде не вызвал у меня никаких приятных ассоциаций. Я осторожно взобрался на расчищенную площадку, увязая по щиколотку в красноватой кашице, по консистенции напоминающей дерьмо, и начал рыть, стараясь не застаиваться на месте — за ночь глина размокла и начинала засасывать. К тому же стал накрапывать дождь.

Mы работали часа три, капли, падающие с неба, все укрупнялись, и не спасал даже застегнутый на все шпеньки ОЗК. Я по бедра извозился в грязи и теперь отводил душу, методично выплевывая ругательства в такт отбросу грунта. Матюгнулся — кинул, матюгнулся — кинул. Наконец, штык звякнул по металлу. Я нетерпеливо повозил острием и увидел обнадеживающие серые полоски на фоне осточертевшего глинозема.

— Дошли!

Слава остановился и тоже, пошуровал лопатой в узком квадратике прорытого окошка.

— А ведь, в натуре, дошли, — улыбнулся он и весело подмигнул. — Ну, теперь давай в ту сторону, к заду раскапывать. Командуй, ты у нас мастер.

Я неторопливо оглядел кучу, цыкнул зубом и сплюнул в воду.

— Установим, где кончается крыша, и будем долбить шурф, — сказал я. Копаем до нижнего края дверей, чтобы открыть можно было. Думаю, сегодня управимся.

— Ну так погнали!

Можно сделать абсолютно все, если заранее знать результат. А в результате мы были уверены. Конец работы был близок, два-три часа — и все. Мы быстро расчистили крышу и начали прокапывать траншею к воде. Показалось стекло задней двери.

— Ну, ништяк, управились, — приговаривал Слава, орудуя лопатой за двоих, — ну, ништяк… — и вдруг заорал: — Прыгай!!!

От толчка в грудь я снес боковую насыпку, доходившую до колена, и полетел спиной вниз, здорово приложившись о воду. Перед глазами мелькнули Слава, брызги, небо; я задохнулся — удар вышиб из меня весь воздух. Сносимый течением, я сумел перевернуться и встать на карачки, и тут землю сотряс мощный удар и воздушная волна сбила меня.

Бултыхаясь и захлебываясь, я встал, весь мокрый насквозь, как суслик. Резиновые сапоги, весившие теперь по пуду каждый, кое-как придавали мне равновесие. Вода доходила до пояса. Я ошалело огляделся, не понимая, что произошло, где Слава и что за фортеля ему вздумалось выкидывать.

Друга я увидел неподалеку от себя, он неподвижно стоял и смотрел на песчаную гору. Сверху доносились крики. На краю обрыва появились Марина с Ксенией.

Только сейчас до меня дошло, что случилось.

Огромный пласт грунта, нависавший над нами, всетаки обрушился, подточенный вчерашним ливнем.

Участок, который мы раскопали, был заново похоронен.

— Охуеть можно, — только и сказал я, протягивая Славе руку. Слова благодарности тут были излишни.

— Что случилось? — крикнула Марина.

— Все нормально, — отозвался Слава во всю мощь своих легких.

Мы пошли к берегу.

— Как ты углядел? — спросил я.

— Почувствовал, — лаконично ответил Слава. — Поднял голову, вижу поползло.

Мы выбрались на берег, я опустился на траву, задрал ноги и вылил из сапог воду. Девочки сбежали к нам.

— Что произошло, землетрясение?

— Восточно-европейская платформа не подвержена землетрясениям, отозвался я, глядя на них снизу вверх. Неожиданно я расхохотался, меня пробрало — нервное потрясение требовало разрядки.

Следом за мной истерично рассмеялись все остальные.

Мы возвратились в лагерь, залезли в Славину палатку и раскупорили новую бутылку водки. Такое дело требовало успокоения. Хватили по двести граммов и вроде бы расслабились.

— М-да, управились до вечера, — горестно констатировал я. — Вот уж точно, не хвались, идучи на рать…

— А хвались, идучи срати, — буркнул Слава. — Хорошо, что уцелели.

— Это точно, — кивнул я.

Добавили еще по сотке. Потянуло на подвиги.

— Не будем терять времени. — Я бодро поднялся, пошатнувшись, но сумел удержаться на ногах. — Как говорится, когда видишь деньги, не теряй времени…

Возвратясь к реке. Плащ я надевать не стал.

Во-первых, было и без него тепло, а во-вторых, и так промок до нитки.

Песчаная гора привела меня в уныние. Островерхая куча неправильной пирамидальной формы, казалось, стала больше прежней. От удара нижний завал расперло в стороны, теперь он напоминал толстый татарский малахай. Разгребать эту прорву грунта надо было тысячу лет.

Из груди невольно вырвался горький стон.

— Говорил я, с передка копать надо! — Слава с досадой сплюнул под ноги.

— Чего уж теперь… — сказал я.

Живы остались — ладно. Утешение это, конечно, слабое. Я чувствовал себя как описавшийся.

Полноту ощущений создавал дождь, хлеставший по башке и стекавший по прилизанным водой волосам, упавшим на лоб, словно челочка незабвенного фюрера. Мокрая одежда противно облепила тело, и казалось, что я стою обнаженный.

Мы спустились и стали внимательно исследовать кучу. Слава тут же нашел обе лопаты у самой воды, все в комьях налипшей глины. Хотя это порадовало запасных лопат мы не взяли, а без инструмента были как без рук. Очистив черенки, мы проследовали к новому месту раскопа, не задетому обвалом.

Мы работали без обеда до самой темноты. Потом вернулись в лагерь. Женщины ждали нас, удрученные печальными событиями. На мне сухого места не было, поэтому первым делом я залез в палатку, разделся, тщательно вытерся и натянул шерстяное трико, специально хранимое для такого случая. В нем я буду спать. Пришел Слава с ополовиненной бутылкой и женщины, которые принесли ужин. Я жутко продрог и радостно приветствовал новую порцию спиртного. На такой работе и спиться недолго.

Ели молча. Всем было и без слов все понятно.

Сюрпризы повалили с самого утра, один другого лучше. Проснувшись, я обнаружил, что голеностопы у меня похрустывают и болят. Десятичасовая холодная ванна накануне не пошла ногам на пользу. А ведь сегодня намечалось еще более продолжительное купание. Я с трудом натянул сапоги, потому что стопы как следует не сгибались, и выглянул из палатки. Видимых улучшений погоды не было. Небо оставалось по-прежнему затянутым тучами, из которых моросило. К середине дня, вероятно, польет что-нибудь посолиднев. Для Новгородской области такие явления не редкость, дождь может зарядить и на неделю, и на две, пережидать его не было смысла.

Накинув ОЗК, я совершил моцион и, вернувшись, обнаружил, что являюсь единственным бодрствующим участником экспедиции. На часах было восемь. Пора вставать.

Заглянув в Славину палатку, я обнаружил, что она пуста. Кент с подругой дрыхли в «Волге», и пришлось долго стучать кулаком по крыше, чтобы их добудиться. К тому времени, как я разжег примус, проснулась Марина.

— Привет, — сказал я, ставя на огонь сковородку.

— Доброе утро, дорогой. — Она сладко потянулась. — Ты у нас сегодня за повара?

— А ты за землекопа. Идет?

— Вот уж нет, — натянуто рассмеялась Марина.

— Ну вот и я вроде бы как за поваренка. Аппарат вам наладил, а ты уж готовь.

— С удовольствием! — Марина извлекла из звякающей коробки миску с застывшим пюре и выложила его на сковороду. — Много вам копать?

— Много, — ответил я.

Подошли Слава с Ксенией. Я с хрустом поднялся, морщась от боли в суставах.

— Ты чего? — спросила Ксения.

— Ревматизм, — поморщился я. — После вчерашнего купания прихватило.

— А вот у меня хоть бы хрен! — осклабился Слава. — Сколько воевал, а ни подагры, ни геморроя. Какой делаем вывод? Воевать надо больше!

«Зато для головы здорово вредно, — отметил я про себя. — Нет уж, не надо мне такой профилактики».

— Снимай сапог, — приказала Ксения. — Садись на ящик и снимай. Я посмотрю.

— Что там смотреть. — Я все же подчинился и стащил прохоря.

Ксения опустилась на корточки и ощупала ногу.

Пальцы у нее были холодные и твердые.

— Никакой не ревматизм, — заключила она, — артрит доброкачественный. Будешь ноги в тепле держать — пройдет.

— Как только, так сразу. — Я разочарованно натянул сапог. От нее как от медика ожидал чего-то большего, а это я и сам знаю. Только откуда здесь возьмется тепло!

— И в резине не ходи, от этого хуже будет.

Способность изрекать избитые истины у Ксении была потрясающая. Я давно на своей шкуре испытал, что ревматизм резины не любит, но других сапог у меня с собой не было, а кроссовки я хотел приберечь для езды в машине. Посему возражать «специалисту» не стал, вовремя вспомнив, что образование у Ксении далеко не высшее, а тяга мелкого медперсонала к консультациям всегда переходила границы разумного. Из размышлений меня вывел голос Маринки:

— Тарелки давайте, согрелось уже.

После завтрака, словно каторжник, поковылял к реке. Навал глины внушал стойкое отвращение. Слава первым спустился вниз и сделал еще одно достойное сегодняшнего дня открытие:

— Вода поднялась.

Действительно, за ночь уровень возрос сантиметров на десять. Вероятно, в верховьях выпали порядочные осадки.

Увязая по щиколотку в красноватой сметане, мы взобрались на площадку и стали рыть. Природа явно была против нас, дождь, словно по команде, активизировался, но через полчаса мне удалось войти в ритм, и я отключился от окружающего. Монотонные движения завораживали: ткнул, достал, вывернул сбросил; ткнул, достал, вывернул — сбросил… И так сотни и тысячи раз. Когда мне еще в своих раскопках приходилось скидывать землю вниз? А ведь это гораздо легче, чем выбрасывать ее наверх. Подобное было у меня в жизни впервые. Как будто я вскрывал курган, насыпанный много столетий назад на месте захоронения воинов. Хотя нет, подкурганный склеп мне уже доводилось разрывать, и в тот раз мы били штольню. Втроем. Две недели подряд, безвыходных, естественно. Мы изрыли холм, словно черви гнилое яблоко, и ничего не нашли.

Здесь же следовало расчищать завал сверху, чтобы докопаться до машины наверняка. Грунт был слишком рыхлым для штольни, проще раскидать насыпь и прорыть траншею наружу к воде, чтобы через нее все вытаскивать. Выбрал же для себя гребанную жизнь: ВСЮ ЖИЗНЬ грести, грабить и разгребать!

— Все, шабаш! — гаркнул Слава. — Шабаш, говърю. Бабы обедать зовут.

Задыхаясь, я выпрямился, опираясь о черенок лопаты. Поясницу ломило, пот градом заливал глаза. Дождь продолжал хлестать с неба, и, по причине пасмурной погоды, начинало рано смеркаться.

— Ну ты даешь стране угля! — восхищенно покачал головой кореш. — Да за тобой не угнаться, шуруешь как оголтелый. Пошли хавать, второй день без обеда пашем.

— Надо работать. — Упоминание о том, что прошел еще один день, привело меня в бешенство. — Будем рыть, пока не стемнеет. Бери лопату и копай!

— Да ты чего? — Впервые в голосе Славы послышалась тревога. — Ведь уже темнеет, день-то прошел. Нельзя на износ вкалывать, так и копыта можно в два счета отбросить.

Я отдышался, гнев начал проходить. Я оглядел раскоп и понял, что мы почти дорылись до машины, перекидав за день полторы намеченных нормы. Значит, завтра закончим. Тогда и в самом деле Слава прав, зачем зря надрываться?

Вернувшись на стоянку, я грузно бухнулся у входа в свой вигвам и стащил чавкающие сапоги. Из каждого вылилось литра по два воды, не меньше.

Вот, значит, от чего ноги как свинцовые были. Я тупо сидел на земле, неподвижным взглядом уставясь на лесную просеку перед собой. Только сейчас я почувствовал, как замотался. Прибежала Маринка, кудато звала, наверное есть, но я не шевельнулся. Потом пришел Слава, и в руке у него было именно то, что я больше всего хотел увидеть. Теперь организм настойчиво требовал водки — на подсознательном, на инстинктивном, на клеточном уровне. Какова работа, таков и отдых. Я заполз в палатку, по привычке скинув у входа мокрую одежду. Следом ввалился Слава, более живой и здравомыслящий. Просунулась голова Маринки:

— Ты бы поел.

— Принеси ему, он здесь пожует, — сказал Слава.

Я нашарил полотенце и стал вытираться.

— Ну, чего ждешь, наливай!

Слава растерянно наполнил стаканчики. Я высосал один будто воду и тут же налил снова.

— После первой не закусывают, — произнес я и чокнулся с оторопевшим Славой. — Давай за то, чтоб завтра откопать эту лабуду и все выгрузить!

Марина принесла ужин. Я приглашающе кивнул Другу:

— Вот и закуска.

Меня повело. Напряжение стало улетучиваться, пропала и усталость. Я согрелся и подобрел.

— Завтра закончим, — подмигнул я кенту. — Не век же нам тут торчать!

День следующий начался ничем не лучше предыдущего, разве что, дойдя до животного состояния, я стал менее восприимчив к неблагоприятным условиям. Тяготы и лишения закаляют характер, по своей практике я знавал такие периоды и был уверен, что в нормальной обстановке быстро приду в норму.

Наскоро перекусив, мы со Славой поспешили к реке. Уровень воды поднялся уже на полметра, и, чтобы взобраться на площадку, пришлось здорово вымокнуть. Наверху нас ждал сюрприз, на этот раз приятный: узкая дыра в глиноземе свидетельствовала, что до фургона осталось совсем немного. Несколько ударов лопатой, и под штыком звякнул металл. Мы быстро расчистили переднюю часть крыши, которая каким-то неестественным образом уходила под углом вниз. Причина стала ясна чуть позже — от удара микроавтобус сплющило. Лобовое стекло разбилось, оставшийся с вечера тонкий слой глины за ночь размылся и провалился внутрь, оповестив о завершении первого этапа работы.

Воодушевленные успехом, мы с новыми силами начали долбить траншею. Какой-нибудь стахановец тридцатых годов заплакал бы от зависти, глядючи на нас. Когда откопали передок, Слава удрученно присвистнул: — Дела-а!

Кабина, из которой мы повыбрасывали глинозем, сохранилась неплохо, а вот задней части кузова досталось. Крыша вдавилась вовнутрь, и добраться до грузового отсека не представлялось возможным.

В траншее было по пояс воды, она покрывала седушки, так что о проникновении в салон ползком нечего было и мечтать. Тем более выбираться оттуда задом, протаскивая добычу между спинками сидений. На такое занятие вряд ли сподвигнулся бы даже Ихтиандр.

— Ну, — сказал Слава, — надо лезть.

Я поделился своими соображениями, добавив, что придется потрудиться, откапывая машину целиком.

— Ерунда, — покачал головой кореш. — Завтра река затопит ее по крышу, а мы и за два дня не управимся. Ладно, — он решительно посмотрел на меня, подстрахуешь. Тащи за ноги, если что.

Набрав полную грудь воздуха, он бесстрашно сунулся в темный грот «мазды» и с плеском нырнул между сиденьями. Ноги в полосатых носках быстро ползли внутрь. «А ведь мне до них не дотянуться», — вдруг подумал я. Мало того, что мои сапоги весили пуд, они вдобавок завязли в иле, и прийти на помощь другу не было никакой возможности.

Что, если он там застрянет и начнет захлебываться?

Оставалось уповать только на авось. Слава, впрочем, не задержался. Не успев по колено углубиться меж спинками, дал задний ход и споро выбрался наружу, колотя ногами. Шумно отдышался, как кит, и, весело улыбаясь, подмигнул мне:

— Нашел!

Он снова нырнул в кабину, погрузив руки по плечи, и выволок небольшой, но очень увесистый железный ящичек с навесным никелированным замком.

— Ну-ка, помогай!

Я схватился за ручку, и мы с трудом закинули его на крышу. Ящичек и в самом деле был дьявольски тяжелым, кузов под ним чуть ли не прогибался.

Мы выволокли его на берег и устало плюхнулись рядом, с головы до ног перемазанные рыжей грязью, но ужасно счастливые.

— Много их там? — спросил я.

— Не успел рассмотреть, — все еще тяжело дыша, ответил Слава. — Нащупал этот и сразу назад поволок.

Нам не терпелось посмотреть, что находится внутри. Криво ухмыльнувшись, Слава достал из кармана «кольт».

— Ты что, очумел! — Мне крайне не хотелось получить пулю рикошетом… Ничего лучше не придумал? Давай отнесем в лагерь и там по-человечески вскроем.

Слава хмыкнул и засунул пушку обратно. Мы дружно вздернули ящичек вверх и с натугой потащили его по склону. Весил он килограммов тридцать. Дамы, курившие под тентом, завидя нас, побежали навстречу.

— Ой, что это? — спросила Ксения, осторожно берясь за ручку рядом со Славой.

— Откопали, — довольно констатировала Маринка, помогая мне. Тяжеленький!

Мы доволокли ящик до «Волги» и бросили на траву.

— Где ключи от машины? — спросил Слава.

Ксения метнулась к палатке и бегом принесла куртку. Слава открыл багажник и достал оттуда фомку.

— Ну-ка, — я просунул жало «фомича» в дужку замка и крутнул.

Черта с два, это вам не совдеповский замочек!

Каленая фомка, конечно, не согнулась, но и замок устоял. Обставились арабы на совесть.

— Погоди, у меня в багажнике кувалда есть. — Слава выволок грубый молот на металлической ручке и с грозным видом направился к нам. — Счас мы с ним по-русски поговорим. Посторонись!

Перед таким аргументом замок безоговорочно капитулировал. Дужку сорвало с петель, корпус жалобно звякнул, разлетаясь пополам, и исчез в траве.

«Ларчик просто открывался». Я протянул руку и откинул крышку.

Женщины затаили дыхание, глядя на ряд туго набитых мешочков из плотной темной ткани. Я вытащил один, распустил устьице и вытряхнул на ладонь часть содержимого. Золотой лом. Кольца без камней, обрывки цепочек, помятая крышка от часов.

В других мешках было то же самое. Золото как металл: ни исторической, ни художественной ценности оно не имело. Перстня Хасана ас-Сабаха я тоже не нашел, впрочем, огорчаться по этому поводу не стоило: ящик не последний, а тридцать килограммов благородного металла тоже прибыток не маленький.

Только сейчас я понял, что по-настоящему разбогател. Маринка бросилась меня целовать, Слава во весь голос захохотал, высыпая на колени пригоршни рыжья, а Ксения завороженно перебирала цацки, вытряхивая один мешочек за другим на дно сундучка.

— Пошли, заберем остальное, — сказал я.

Слава поднялся, глаза его ярко блестели.

— А ты говорил, испанцы надули. — Он хлопнул меня по плечу и заржал. Нам теперь этого до конца жизни хватит!

— Еще и детям останется. — Мы быстро зашагали к реке, постепенно переходя на рысь. Одна мысль о том, что у нас есть свой источник богатств, из которого можно черпать и черпать, возбуждала непередаваемый, сумасшедший азарт.

Мы бегом спустились вниз, влетели в реку, взобрались на насыпь и спрыгнули в траншею.

— Теперь моя очередь, — расхрабрился я, с трудом переваливаясь животом через «торпеду» микроавтобуса. Сапоги тянули вниз. — Помоги.

Слава подтолкнул, и я сполз в воду. Схватился за спинку, набрал воздуха и дернул вперед, бултыхаясь как подбитый тюлень. Я погрузился в мутную черную жижу, затылок скреб ребристый потолок, а руки беспорядочно шарили по сторонам, стремясь за что-нибудь уцепиться. Сколько я так продержусь, минуту?

Изо рта с шумом вырвались пузыри. Я старался нашарить что-нибудь, напоминающее ящик, и наконец это удалось. Нащупал ручку, потянул и понял, что не могу сдвинуть его с места. В отчаянии я глотнул воды и забил ногами. Резиновые сапоги как-то уже не чувствовались, словно их вообще не было. Ящик начал сдвигаться, и вдруг я понял, что меня тянут. Я еще задергался, левой рукой отталкиваясь от любой маломальской опоры, и, совместными усилиями, груз переместился в кабину. Я вынырнул, судорожно хватая ртом воздух. Слава держал меня за ноги.

— Есть! — выдавил я и булькнул обратно. Левое ухо заложило. Яростно дернув ящик, я выбросил ноги наружу и стал сползать в траншею, головой оставаясь в воде. Слава пришел на помощь, и мы вместе выбросили ящик из фургона.

— Фу, бляха-муха! — прохрипел я, сидя по горло в воде. Глина была везде: в волосах, на одежде и даже во рту. Я досыта наглотался этой поганой бурды.

Когда я отдышался, мы переместили груз обычным порядком — на крышу, на берег, где нас ждали верные помощницы, и вчетвером — в лагерь. В желудке у меня противно булькало, он был полон.

Сбросив ношу, я рухнул на землю лицом вниз, чувствуя, как каждый удар бешено колотящегося сердца отдается глухим хрипом в глотке и в ухе, где что-то шоркало.

— Илья? — Марина встряхнула меня за плечи. Я лежал пластом, раскинув руки. — С тобой все нормально?

Тут я понял, чего хочу. Я медленно встал на карачки, и меня стошнило рыжеватой водой, в которой плавали остатки завтрака.

— Он надорвался? — жалобно воскликнула Марина.

— Сердце, — встревожилась Ксения, заглядывая мне в лицо, и ее холодные пальцы схватили меня за кисть, нащупывая пульс.

— Дайте ему водки, — добродушно гаркнул Слава, — сразу все пройдет. И мне тоже!

Пока Ксения бегала в палатку, я сел на корточки и помотал головой, вытряхивая воду из уха. Не помогло. Маринка протянула доверху наполненный пластиковый стакан.

— За вас, дорогие мужчины.

— За нас, точно! — поддакнул Слава.

Я хлобыстнул, переждал. Ксения налила какогото лимонада: — Запей.

Каждый глоток гулко резонировал в голове. Я снова поковырял в ухе. Там наконец что-то щелкнуло, вылилась вода, и мир снова наполнился звуками.

— Давайте вскроем, — мотнул я подбородком на контейнер, пробудив всеобщий интерес. Этот ящик был чуть длиннее и шире, но закрывался на такой же точно замочек.

Слава взмахнул кувалдометром и освободил крышку. И в этом ящике был лом, но какой! У меня сердце сжалось при виде сплющенной грубыми ударами чаши, отрезанная ножка которой валялась рядом, чтобы занимать меньше места. Десятка полтора золотых ложек, почему-то только десертных и чайных. И опять кольца, цепочки, брошки, некоторые старинной работы, но столь же варварски изуродованные, смятые, с выдранными камнями.

Хашишинов, похоже, интересовало только процентное содержание желтого металла в предметах, хотя, кто знает, какими путями попали к ним эти вещицы? Пролетариат, экспроприировавший буржуйское добро, тоже мало занимали формы большинство предметов я бы датировал концом XIX — началом XX века: дутые обручальные кольца, массивные аляповатые браслеты и прочий дешевый ширпотреб для купеческих жен. Много было современных «гаек», не иначе как из ларечной скупки.

На самом дне я обнаружил абсолютно целое золотое блюдо с красивой чеканкой. Я бережно опустил его на колени и невольно залюбовался затейливым рисунком. После всех этих жертв вандализма оно показалось прекрасным подарком.

«Мое, — решил я. — Никому не отдам!» И чтобы закрепить свои права, я повернулся к Марине и спросил:

— Поставим в гостиной. Как ты думаешь?

Одновременно я ловил реакцию компаньонов, особенно Ксении, ибо женщины более падки на подобные вещи. Однако мои спутники уже пресытились. Во всяком случае, возражений с их стороны не последовало.

— Конечно, милый, — тотчас же согласилась Марина, — поставим, где ты захочешь.

Словно празднуя нашу победу, небеса прекратили дождь.

Вечером мы устроили праздничный ужин из остатков продуктов. Сокровища, поделенные поровну, лежали в багажниках обеих машин. В воду лезть никому больше не хотелось, и мы решили отдохнуть, благо положительный результат был достигнут.

Наутро мы проснулись с желанием собираться в обратный путь. Еда закончилась, хотя мы затаривались с запасом, — все-таки не предполагали, что раскопки затянутся втрое против намеченного. Так что обошлись без завтрака, тем более что с похмелья есть никому не хотелось. Выпив пустого чаю, мы со Славой вышли на берег.

— Ну, — спросил он, — что будем делать?

Мы стояли на краю обрыва, внизу под нами текла река, порядочно разлившаяся за ночь. Правым краем она омывала небольшой островок с бухточкой впереди, в которую превратилась наша траншея.

Надо полагать, «мазду» затопило по самую крышу, во всяком случае, ни малейшего серого пятнышка, вообще никакого намека на погребенный фургон я не заметил. Оползень с верхушки кучи скрыл остатки машины.

— Без акваланга туда не добраться, — сказал я.

— А с баллонами не протиснуться, — добавил Слава.

Мы с пониманием посмотрели друг на друга.

— Было бы чем этот бугор взорвать, — притопнул ногой корефан, засыпали бы на фиг для надежности.

— Все равно никто искать не станет, — заметил я. — Кому тут копать?

— Ладно, — успокоил сам себя Слава, — вернемся, когда вода спадет.

— Если она спадет. — Я не скептик, я просто сторонник здравого смысла. — Август месяц уже.

— Ладно, в городе что-нибудь придумаем, — решил Слава. — Не оставлять же на зиму.

Мы возвратились в лагерь. Женщины усердно паковали посуду, на нашу долю оставались палатки.

Осадков сегодня, к счастью, не наблюдалось, хотя небо все время было затянуто тучами. После вчерашнего купания мои ноги окончательно восстали против дурной головы, которая, как известно, им покоя не дает. Ходить было затруднительно, вдобавок болела натруженная поясница и вообще ломило каждую косточку — я простудился. Было удивительно, что почувствовалось это лишь сегодня.

Ресурсы, мобилизованные организмом на период ударных работ, истощились, и я понял, что мне срочно нужно в постель.

Свернув палатку, я затолкал ее в «Ниву», помог Марине уложить мелкие вещи и залез на водительское сиденье. Слава еще только начинал грузиться.

Я открыл капот и проверил уровень масла. Маловато. Я долил из канистры остатки и убрал пустую баклажку под сиденье. Неплохая машинка, только жрет много. В следующий раз куплю новую. Я усмехнулся. Теперь я мог позволить себе хороший автомобиль, я бы многое мог, если б не смущала одна въедливая мысль: откуда у безработного деньги?

Она грызла меня, словно мелкий, но прожорливый червячок. В нашей стране очень любят выяснять происхождение чрезмерного количества «эквивалентов оплаты труда», говоря языком марксизма. Не будучи завязанным с крепкими силовыми структурами, открыто демонстрировать реальное финансовое положение крайне опасно, поскольку живем мы в беспредельном государстве, и не только в смысле бескрайних просторов. Мне же высовываться было опасно вдвойне, поскольку боялся я не только налоговой полиции, но и бритых «быков» с «моторолами».

Слухи в наших узких кругах разойдутся с быстротою сказочной, даже удивиться не успеешь, как приедут ребята: «Хорошо работаешь, а кто у тебя „крыша“?» Дальше начнутся вопросы другого толка, посвященные источнику дохода, и не могу поручиться, что не закончатся они для меня безвестной могилой в лесочке, где я обрету желанный (после пыток) покой. Заработок кладоискателя — штука скользкая, он нигде не регистрируется, и снять свой процент с находки для бандитов не представляется возможным. Скорее всего, узнав о моих богатствах, они захотят удовлетвориться единовременным, но весьма солидным заработком, ведь успех археолога в немалой степени зависит от удачи, — сомнительно, пофартит ли еще раз. Благодарности же от «братвы» ждать нечего: грохнут, чтобы не вонял, и на могиле «Pequiescit in phce»[Покоится с миром (лат.).] не напишут, если вообще похоронят по-человечески, а не притопят где-нибудь в пожарном водоеме, как собаку. Нет, в наше беспокойное время голову поднимать нельзя.

Я захлопнул капот и подошел к Славе, который закончил сборы и теперь покуривал «элэмину». Женщины закапывали под деревом импровизированную помойку.

— Погода, гляди, разгулялась, — сказал он, покосившись на небо. — В самый раз, к отъезду.

— Да черт с ней. — Я оперся на дверцу и посмотрел вверх. В тучах образовались просветы, однако до солнца пока не дошли. — Вот приеду домой, сразу залезу в ванну!

— Не накупался? — хмыкнул Слава.

Его топорное остроумие пришлось мне не по душе, не в настроении я был реагировать на подначки и решил, что сболтнул лишнего. Мораль: всегда следи за базаром. Эх, жизня — зона, которая всегда с тобой!

В Питер мы приехали во второй половине дня.

Здесь сияло солнце — в противовес, видимо, новгородскому ненастью.

Сопроводив «Волгу» до Ксениной хаты, мы распрощались, и я покатил своей дорогой. Я торопился домой. Простыл по-настоящему: голова была тяжелой, тело ломило, не говоря уж о разыгравшемся в полную силу ревматизме. Я гнал, выбираясь из левого ряда только для того, чтобы втиснуться в просвет и обогнать плетущуюся впереди машину.

Уж очень хотелось побыстрее добраться до теплой постели. Маринка меня понимала и терпеливо сносила все выкрутасы.

На углу Литовского и Расстанной я заметил знакомую морду и метнул машину к тротуару. Водитель ехавших сзади «Жигулей», возмущенный моим финтом, отчаянно посигналил и показал на пальцах все, что обо мне думает, но мне было не до него. Я напряженно вглядывался вслед удаляющейся фигуре.

— Ты чего? — спросила Марина.

— Знакомого встретил, — ограничился я лаконичным ответом.

Больше она ни о чем меня не спрашивала, видя, что я не расположен отвечать. Мы благополучно доехали до дома, и, быстро перетаскав шмотки в квартиру, я залез в вожделенную ванну. Горячая вода — великий лекарь: она изгнала холод из моих внутренностей и нервную дрожь из конечностей, но даже ей оказалось не под силу растопить ледяной ком ярости, засевший во мне после первого же допроса у следователя отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности юристом второго класса Ласточкиным. Сегодня я вновь увидел бывшего подельничка Лепту, и ненависть, притихшая за время, прошедшее после суда, забушевала в полную силу.

Напарившись, я укрылся с головой под одеялом и почти сразу вырубился. Мне приснился сон, вернее, не сон даже, а воспоминание — все было как прежде…

.. Мы долбили ломами прочную кладку часовни.

От нее, собственно, остались голые стены, как и от самой церкви. Кладбище, на котором давно никого не хоронили, густо поросло малиной, и мы здорово исцарапались, пока расчищали площадку. Ягоды были мелкими и сладкими, как мед. Я нигде таких не пробовал, и причиной их особого вкуса, вероятно, были весьма специфические удобрения, коими кормились корневища кустов. Вкус этих ягод запомнился мне навечно.

Часовню строили веке в семнадцатом, камни словно, вросли друг в друга, но я нашел уязвимое место.

Наконец один начал шевелиться, и мы задолбили еще сильнее.

«Поддается!» — радостно крикнул Леша.

Я воткнул лом в землю и вытер пот со лба. Леша по-собачьи преданно смотрел на меня. Известковая пыль повисла у него на бровях, а футболка на груди и под мышками потемнела большими кругами.

Я принялся извлекать камень, пользуясь геологическим молотком. Гранитный брусок шел нехотя, то и дело застревая, но я был упрямее, и он выпал.

«Будем надеяться, никто меня там не укусит». — Я подмигнул Леше, от волнения приоткрывшему рот.

Я просунул руку по локоть в нишу, которая оказалась неожиданно глубокой. Тогда я запустил ее по плечо и нащупал на дне холодные металлические предметы. Сжав несколько в кулаке, я вытащил их наружу. Тускло блеснуло красноватое золото и почерневшее от времени серебро. На моей ладони лежали три больших перстня. Серебряный с опалом и два золотых — с аметистом и ониксом.

«Нашли!» — восхищенно прошептал Леша.

Я передал ему перстни, а сам снова полез в дыру.

«Ты только посмотри…» — бормотал он себе под нос, завороженно вертя раритеты.

Пальцы наткнулись на какую-то цепь. Я вытащил ее и сам ахнул: наперстный крест чуть ли не с локоть длиной, а цепь толще пальца. Без камней, но ажурное литье конца шестнадцатого века само по себе делало его ценным не только в историческом, но и в художественном отношении. Вес был килограмма четыре. Сколько же мне за него заплатят?

Я хотел показать находку компаньону, но тот был поглощен перстнями. Один он уже надел на палец и что-то лепетал. Посторонний бы решил, что Есиков сбрендил или находится под кайфом, но я знал это чувство и не стал ему мешать. Пусть наслаждается своей первой находкой, тем более такой великолепной. В нише больше ничего не оказалось, но я был вполне удовлетворен.

«Видел крест?» — спросил я.

Леша поднял глаза, и я впервые увидел на лице человека такое яркое выражение счастья.

«Ты посмотри, — благоговейно произнес он, вытягивая руку, на которой сидели все три перстня.

На крест он не обратил никакого внимания. — Ты только посмотри, какие они древние!» Нас окружали приземистые каменные стены, но никаких фресок на них не сохранилось…

Я проснулся поздно вечером с тяжелой больной головой и начинающимся насморком. В соседней комнате негромко бормотал телевизор. Марина увлеченно возилась с разбросанными по ковру цацками. Как маленькая, ей-Богу. Надо будет их рассортировать да заныкать, нечего по всей хате отсвечивать.

Я накинул халат и прошел на кухню. Сон напомнил мне, что прошлое — это та штука, которую мы постоянно таскаем в себе. С каждым днем этот груз становится все тяжелее, и если вдруг покажется, что его нет, значит, просто не представилось случая о нем вспомнить. А вспомнив, оживляешь монстров, и они приходят к тебе. Но иногда они возвращаются сами.

Я заварил крепкого кофе, сел за стол и начал глотать, не обжигаясь и не чувствуя горечи. Человек в халате за темным окном тоже хлебал из кружки.

Я глядел на своего двойника и размышлял о прошлом, которое создает будущее, частенько ставя ему палки в колеса. Когда-то я думал иначе, но жизнь не стоит на месте. Прошлое создает будущее, определяя наши действия в настоящем. И еще я знал, что ненависть — это та сила, которая может горы свернуть.

С Лешей Есиковым я бок о бок проучился пять лeт. Было у нас что-то общее. Наверное, мы одинаково воспринимали Историю не как абстрактную науку, а как реальные события, оставившие после себя материальные предметы. Однако «заболел» он раскопками только после практики в Старой Ладоге, а узнав, что я промышляю, пристал как банный лист, умоляя взять с собой. В конце концов я поверил ему, как мало кому доверял, но составить компанию пригласил только после окончания универа.

Вынудили меня обстоятельства: церковь, о которой я кое-что разузнал, находилась в псковской глухомани, куда без машины было не добраться, а Леша обладал правом брать у отца его «Москвич». Поездка получилась удачная, я расслабился и сделал непростительную глупость, разрешив доверенному компаньону заняться самостоятельной реализацией кое-каких предметов.

На этом его и повязали — дурак, выковырял зачем-то камешки из перстней и попытался отдельно их толкнуть, в нарушение правил о валютных операциях. Только потом, поднабравшись ума на шконке, я догадался, что Лешу могли спровоцировать сами менты, предложив продать камни, а оправа их якобы не интересует, на что Есиков по наивности своей и попался. А потом, когда его начали, выражаясь на сленге лягавых, «разогревать», подельничек моментально ссучился и написал явку с повинной, сдав меня с потрохами. Не знаю, что с ним делали, наверное, комсомольской честью пристыдили, но логическое мышление отказало Леше напрочь. Будь он более консеквентен, взял бы вину на себя — за групповые действия дают больше — да отсидел бы спокойно свой год на полном моем обеспечении. Впрочем, вряд ли он бы вообще сел — по первому разу отделался бы условным, а я бы уж друга не забыл, поделили б навар с креста по-братски. Так нет, сам вляпался и других за собой потянул, Павлик Морозов хренов!

В ОБХСС давно точили на меня зубы. Материала там было более чем достаточно — в среде коллекционеров тоже ведь стукачей хватает. Меня повязали, обшмонали квартиру, но никаких драгоценностей, естественно, не нашли. Что я, дурак, такие вещи дома хранить! На следствии я твердо пошел в несознанку, зная, что доказать ничего не смогут, но и Ласточкин рогом уперся. В результате, суд инкриминировал мне надругательство над могилой, основываясь на чистосердечном признании гражданина Есикова, и мне против такого беспредела крыть было нечем. «Yura noscit cura»![Суд знает закон! (лат.)] По 229-й я и потянул паровозиком, а расстелившийся Леша — прицепным. Припаяли мне под железку — уж очень Ласточкину хотелось изолировать меня от общества, — а подельничек получил по-сексотски — условно. Поначалу, в «Крестах», мне очень хотелось придушить этого подлюгу. Режим содержания в ИЗ-45/1, как именуется СИЗО на Арсенальной набережной, здорово стимулировал мыслительную деятельность на изобретение всяческих пыток, но, попав в Форносово, я переменил мнение относительно дальнейшей участи компаньона. Ну его к бесу, пускай небо коптит, не хватало из-за этого дупеля мокруху на себя вешать. Да-и успокоился я: свежий воздух — не крытка; не санаторий, конечно, но жить по-человечески можно.

Там я познакомился с Петровичем и со Славой.

До сегодняшнего дня я особенно и не вспоминал об этой сволочи, но теперь не мог забыть. Столь твердого намерения привести в исполнение самый сокровенный план мне не доводилось испытывать даже на Крестовском шконаре. Разница, наверное, в том, что ныне мною двигала фатальная убежденность. Коли случаю было угодно напомнить о существовании обэхаэсно-обэповской суки, следует рассматривать это как знак Судьбы. «Дурак мстит сразу, трус никогда». Прошло уже три года, и трусом я не был.

Весь следующий день, несмотря на кашель и боль в ногах, я провозился с устройством тайников. Держать в квартире золото я наотрез отказался, сделав исключение лишь для блюда, которым Марина украсила сервант. Безумие, по-моему, но приятно.

Гостей теперь придется приглашать, трижды перед этим подумавши. «Ах, какое у вас красивое блюдо, блестит как позолоченное!» Не дай Бог, еще знаток попадется. Имея представление о том, чем я промышляю, догадаться, что вещь не позолоченная, совсем несложно, а имея знакомых бандитов…

В общем, время я потратил не зря, оборудовав три заначки с высокой степенью надежности и заложив в них рыжье. Если со мной что случится, клады долго будут ждать своих добытчиков. Круг замкнулся.

Я приехал домой грязный, но довольный. Обезопасив золотой запас, почувствовал огромное облегчение. Двадцать четыре килограмма, не считая блюда, — такова была моя доля. Делили мы со Славой мелкий лом стаканами: тебе — мне, тебе — мне.

Крупные куски по весу прикидывали на глаз, — короче, никто в обиде не остался. При средней цене в двенадцать долларов за грамм, моя прибыль составила порядка трехсот тысяч, учитывая поднос. С реализацией я пока не спешил, средства на жизнь были, а «светиться» раньше времени ни к чему.

Вечером, часам к семи, мне совсем поплохело: поднялась температура, а кашель стал отрывистым и сухим. Одно утешало: здоровье гробил не понапрасну и, главное, по собственной воле. На себя работать — не на государство задарма вкалывать Вот оправлюсь, и мотну со Славой завершать раскопки. Взорвем косогор к чертовой матери и вычерпаем из фургона все золото, сколько его там есть.

Обогащаться, так уж обогащаться всерьез!

Марина закутала меня в одеяло и поила чем-то горячим и сладким, но лучше от этого не становилось. Я знал, что должен сделать еще одно дело, запланированное на конец дня, и время действовать наступило.

Я выбрался из постели, оделся и поплелся в прихожую. Там отлепил от трюмо тэтэшник, напялил куртку и вышел на ватных от слабости ногах.

Марина возилась на кухне и моих перемещений не заметила.

Свежий воздух прояснил голову. Нашаривая в кармане ключи, я подошел к «Ниве» и продышался.

Стало полегче. В жаре и под одеялами я, наверное, задохнулся бы.

Адрес я помнил хорошо. Все-таки не раз там бывал. В гостях. Почему люди, с которыми поначалу налаживались хорошие отношения, потом становятся заклятыми врагами? Что за жизнь такая! Я припарковался во дворе и привычным взглядом окинул окна. Свет есть, значит, дома сидит.

Ссучившийся подельничек и в самом деле сидел дома. Я позвонил, зажав глазок большим пальцем.

— Кто там?

— Электрик, — брякнул я первое, что пришло на ум. Ну, сейчас я тебе в розетку вставлю!

Удивительно, но это фуфло сработало. Послышался щелчок замка, и дверь отворилась Какое удивление нарисовалось на лице Леши Есикова! Не страх, нет, — удивление.

— Илья? — мгновенно узнал он. Значит, я не так сильно изменился. Привет, заходи!

Странно, но он не испугался. После того что я мысленно с ним сотворил, это было даже обидно.

Получается, Леша не считает меня способным на Поступок? Вообще за лопуха меня держит, совсем страх потерял.

И я вошел. Вошел и пошел, пошел, пошел…

Леша сначала не сообразил, в чем дело, посторонился, чтобы меня пропустить, но, умело загоняемый, теперь пятился по коридору в сторону кухни.

— Илья? — Леша опять не испугался, счел за дружескую шутку, решил, что с ним играют. Но у меня были свои игры.

— Я спросил электрика Петрова, для чего тебе на шее провод? Ничего Петров не отвечает, лишь ногами в воздухе качает.

— Илья, — стишок вверг Есикова в недоумение, — ты пьян? — Мы уже оказались на кухне. — Ты садись.

— Нет, — жестко отрезал я и остановился. Охота играть с Лешей и заходить издалека внезапно пропала, этот пидор меня разозлил. — Я свое уже отсидел.

Улыбка медленно сползла с Лешиного лица, взгляд его потускнел.

— Так вот о чем ты, — невесело сказал он. — Я думал, ты ко мне как друг пришел, а ты опять за старое?

— Как это «опять»? — не понял я. — Мы с тобой с тех пор, как ты меня заложил, больше не виделись.

— Я бы не хотел говорить с тобой в таком ключе, в таком тоне, напористо заявил Леша. — Или сбавляй обороты, или катись отсюда!

Ах вот как! Сексот окончательно оборзел. Я рванул из кармана «Токарева» и лишь после этого понял, что испугал Лешу гораздно раньше, — хамил он явно с перепугу. Я взвел курок. Лицо Есикова побледнело. Ссыт, гад, очко не железное!

— Ты что, падаль, на мировую, что ли, потянул, — выцедил я, глядя в побелевшую морду подельника, — вообразил, что тебе все простится?

Леша судорожно глотнул и вдруг ожил.

— Я понимаю, понимаю все, — зачастил он, заслоняясь выставленными ладонями, — виноват. Я вправду нехорошо поступил, меня заставили, ты ведь знаешь, как там заставляют, ты же все понимаешь…

— Ты, гад, ссучился. Явку с повинной написал, душу захотел облегчить. Признание, конечно, очищает совесть, но и у меня она чиста — «На свободу с чистой совестью!» — хотя я ее ничем не пачкал. А вот ты изгадился, падла, продал товарища. Я тебе что-нибудь плохое сделал?

— Нет, — выдавил Леша. — Но ведь иначе тогда было нельзя. Проиграл плати, правила в жизни такие. Надо уметь проигрывать…

От этих слов меня аж перекосило, и я с трудом удержался, чтобы не нажать на курок. Забрызгал бы его потрохами всю кухню, не будь у меня других планов относительно его участи.

— Ну так и проигрывал бы как надо — в одиночку. Почему я вместо тебя три года из жизни выкинул? Я эти три года никогда не отживу!..

— Нет, ты не понимаешь, — скорбно покачал головой Леша, и это меня взбесило. Во страха не знает! Я врезал ему рукояткой пистолета по роже и с удовольствием понаблюдал, как сексот отплевывается кровью.

— Зря ты так, — наконец вымолвил он. — ЕйБогу, зря.

В другое время я бы перед этим недоумком спасовал, но в теперешнем состоянии я был невосприимчив к Лешкиным доводам, как всегда убедительным. Тело полыхало изнутри огнем, голова разламывалась от боли, а схема действий, тщательно продуманная за ночь, казалась самим совершенством.

— Все, — бросил я, — хорош трендеть, пошли.

— Никуда я с тобой не пойду, — наотрез отказался Леша. — Куда это идти?

— Со мной, козлятина, — разминая затекшие мышцы лица, осклалился я, — в мир иной!

Леша покачал головой.

Я чуть опустил дуло пистолета и нажал на спуск.

Этого подонка следовало проучить, ну и пусть, что попаду! В узкой кухоньке выстрел стегнул по ушам. Так бахать мог только советский ТТ. Пуля прошла между ног Есикова, едва не задев гениталии, прошила балконную дверь и исчезла в пустоте.

— Пойдешь, куда скажут. — Голос звучал слишком тихо, и я взял тоном выше. — Будешь тупорылиться, засажу в живот всю обойму, я шутить с тобой не намерен!

Я вытолкал Лешу на улицу, и мы сели в машину.

— И куда мы едем? — неожиданно мирно поинтересовался он.

— За город, — неохотно ответил я. — На хэппиэнд.

Леща удержался от поправок, хотя ему очень этого хотелось. Он вообще вел себя поразительно спокойно, а меня это злило. Теперь я вдвойне ненавидел эту сволочь — за то, какой он обаятельный и хороший. Плохим, по традиции, оказался я.

На Колтушском шоссе я загнал машину в лес и вынул из багажника свою достославную лопату. Леша мирно сидел в кабине и ждал.

— Вылезай. — Я грубо схватил его за плечо и потащил за собой. Выбрав небольшую полянку, я толкнул подельничка к дереву и сунул в руку лопату. Рой здесь.

— Чего ты хочешь? — спросил он.

— Вернуть кое-какие долги. Раньше я брал у земли то, что не клал, а теперь положу то, что не брал.

— Тебе это действительно нужно? — мягко заметил он. Снисходительно даже, словно догадываясь, что, если меня не злить, никто его не убьет.

— Не твое собачье дело, паскуда, — огрызнулся я. — Помнишь эту лопату, еще со студенческой практики, верно? Так что копай, копай.

Леша принялся за работу. Он замерил длину под свой рост, аккуратно снял дерн и принялся выкидывать землю, время от времени останавливаясь, чтобы перерубить корень. Я опустился на корточки и, не мигая, стал наблюдать за ним. Сумерки незаметно перешли в темноту, а горка земли постепенно увеличивалась в размерах. Когда он углубился по пояс, я скомандовал отбой.

— Хорош. — Я натужно поднялся, хрустнув всеми суставами разом. Вылезай наверх и раздевайся.

— А раздеваться-то зачем? — Леша проворно выбрался наружу и стал отряхивать штаны.

— Петухом тебя хочу сделать, — ощерился я. — Словишь заслуженный кайф перед смертью.

Леша безропотно начал расстегивать пуговицы.

Обращение его со мной как с капризным ребенком здорово действовало на нервы. Есиков избрал верную тактику: заартачься он или дернись обезоружить гашетку я придавил бы легко и с чистой совестью. Но обезоруживал он меня другим, гораздо более эффективным способом.

Наконец он сбросил с себя одежду и остался в одних плавках.

— Трусы тоже снимать?

— А как же!

Плавки полетели в общую кучу…

— Теперь полезай в могилу и поудобнее устраивайся там, — устало сказал я. — Тебе в ней до-олго лежать, до Страшного суда.

Леша спрыгнул в яму и вытянулся на дне. Он был уверен, что я не убью его, и оказался прав.

Я подошел к краю, плюнул и попал ему на живот.

— Спи спокойно, дорогой товарищ, — с максимально возможной желчью в голосе, на которую был только способен, произнес я и стал ногой спихивать на него землю.

Конечно, можно было взять лопату и вмиг закидать его с холмиком, утрамбовать как следует, чтоб не выбрался, но мне эта затея уже опротивела. Не мог я за здорово живешь умертвить человека. И так наказал предостаточно.

Я подобрал шмотки до единой, прихватил инструмент и уселся в машину. А Есиков пускай добирается как хочет. Интересно, кто ночью остановится подобрать вышедшего из леса голого человека, с ног до головы измазанного землей? Этакий посмертный вояж эксгибициониста. Мне же дико хотелось спать. Я чувствовал себя побежденным.

— Госоподин Потехин, вы поступаете очень непорядочно, — возмущенно нудил Эррара из трубки радиотелефона. — Так не делаются деловые дела! Если уж вы взялись за исполнение, постарайтесь выполнить все пункты соглашения. Мы свои исполняем, и вы извольте!

— Конечно, конечно, — терпеливо заверил я в очередной раз и скорчил своему отражению в зеркале злобную рожу, представив, что это Эррара.

Как мне надоел этот противный мужик! Уже минут двадцать он меня распекал за то, что я до сих пор не доставил им перстень. Ссылки на неблагоприятные погодные условия и пошатнувшееся здоровье успеха не имели.

— Поймите, что это не есть порядочное поведение, — продолжал испанец, совершенно не задумываясь о стоимости сотовой связи. — Поступать с нами так с вашей стороны есть просто неприлично — Завтра же с утра мы выезжаем, перебил я. — Сегодня подготовимся как следует и с первыми лучами солнца стартуем.

— Ну хорошо, — заметил сеньор Эррара, подумав. — Когда нам примерно следует ждать результата?

— Завтра к вечеру, либо послезавтра, в зависимости от того, как будет получаться. Вы же знаете, какие могут возникнуть трудности… — Потрепавшись с испанцем, я сам стал говорить в тон ему и даже чуточку гундосить. Природа может выкинуть совершенно непредвиденные коленца.

— Я очень буду надеяться, что коленца прекратятся, — многозначительно заметил Эррара и попрощался. Голос его при этом имел температуру абсолютного нуля. Вот вам и горячий южный темперамент!

Я с облегчением откинулся на диван. Кошмарный зануда! Минутку посидев в тишине, я потыкал в клавиши «Бенефона».

— Алло, Слава, привет. Знаешь, кто мне сейчас звонил?

И я вкратце пересказал основные тезисы, которыми руководствовался в беседе со мной Хорхе Эррара. Однако Слава мне даже не посочувствовал.

— Давно пора ехать, — безжалостно заявил он. — Хватит уже болеть. Я тут одну фигню придумал — классная вещь! Когда, говоришь, поездку намечаем?

— Завтра утром, — с отвращением выдавил я.

Вспоминания о холодной воде вгоняли в дрожь. Я только-только начал поправляться, как эти вурдалаки из «Аламоса» накинулись на меня. Решили, вероятно, что мы золотом насытились и больше работать не хотим. Нет, я не был против окончательного раздраконивания «мазды», но подцепить воспаление легких меня почему-то не прельщало. Так можно и с катушек долой. Имея в активе почти полмиллиона долларов и примерно столько же в перспективе, умереть по такой смешной причине было бы нелепо. Но испанцы дольше ждать не желали. Позвонили раз — я валялся с температурой почти сорок, позвонили второй, а на третий Эррара устроил разнос по всей форме. Эх, взялись за гуж…

— Ты слушаешь? — переспросил Слава.

— Да-да, — спохватился я.

— Баб с собой берем?

— Все по-старому. Должен ведь нас кто-то обслуживать.

— И то верно, — согласился кент, подтверждая древнюю истину, что два здравомыслящих мужчины между собой всегда договорятся.

За неделю воды в реке сильно прибавилось, но не настолько, чтобы полностью затопить фургон. До поры до времени его надежно укрывала от посторонних глаз куча, но, когда она после Славиной «фигни» взлетела на воздух, остатки «мазды» явственно проступили из-под воды.

Я ошалело помотал головой, в ушах еще звучал грохот чудовищного взрыва. С начинкой Слава определенно перестарался, да и кто мог подумать, что столь безобидная с виду посудина таит в себе такую дьявольскую мощь?

— Что это у тебя? — поинтересовался я, когда мы, разбив лагерь, отправились на раскопки.

— Перекись ацетона, — небрежно ответил Слава, прижимая к груди трехлитровую банку, доверху наполненную белыми кристаллами. Из крышки шел длинный тонкий шланг — огнепроводный шнур.

Я слегка поежился. В школьные годы мне доводилось слышать много жутких историй о юных химиках, и повторить их порочный путь я даже не пытался. Получить трициклоацетонпероксид очень просто. Достаточно медленно влить тридцатипроцентньш раствор перекиси водорода в чуть меньшее количество охлажденного ацетона и добавить малость концентрированной соляной кислоты в качестве катализатора, чтобы через сутки получить искомый продукт в виде снегообразного осадка. Чем Слава усиленно и занимался, вспомнив детство и сюрприз ко дню моего выздоровления. Как корефана не разнесло на куски, остается загадкой. Пероксид ацетона — штука чрезвычайно норовистая, может взорваться от малейшего прикосновения, но, видимо, милость Господня к дуракам и пьяницам не имеет границ, а к пьяницам-дуракам тем паче. Теперь мне более всего хотелось, чтобы эта хреновина не бабахнула раньше срока.

Выдолбив лопатами в завале глубокую дырку, мы бережно опустили в нее бомбу, и Слава достал зажигалку.

— Ну, беги, прячься, — усмехнулся он.

Долго упрашивать меня не пришлось. Захватив инструмент, я живо взлетел вверх по склону и залег, с беспокойством глядя на обрыв, откуда должен был появиться Слава. Наконец он выскочил оттуда и плюхнулся рядом со мной.

— Ну, держись, — в глазах его горело мальчишеское озорство, — сейчас догори…

Тут огнепроводный шнур догорел, и конец фразы потонул в адском грохоте, какого мне с рождения слышать не доводилось. Земля под нами заходила ходуном, а в воздух взметнулся титанический фонтан бурого цвета. На мгновение солнце померкло.

А потом выпал «осадок».

— Еб твою мать! — Я выплюнул изо рта глину и попытался рукавом отереть лицо, но одежда оказалась еще грязнее. Вся местность вокруг покрылась ровным коричневым налетом. Мы поспешили к обрыву посмотреть, что осталось от кучи.

С первого взгляда стало ясно, что копать нам не придется. Бомба снесла насыпь до основания, разворотив заодно и микроавтобус. Что творилось внутри, пока не было видно — вода была мутной, течение выносило вбитую туда глину, но за сохранность груза я не беспокоился: контейнеры были достаточно прочными, чтобы выдержать давление взрыва бризантного ВВ, вдобавок самортизированного толстым слоем почвы.

— Ну дела, — восхищенно протянул Слава. — Видал, как шарахнуло!

— Тьфу ты, — сплюнул я. На зубах хрустел песок. — Ты бы еще ядерную бомбу приволок.

— А чего, — довольно оскалился доморощенный пиротехник. — Долбанула не хуже атомной!

— Давай торопиться, — сказал я, стаскивая ненужные теперь сапоги. Скоро тут народу будет… Наверняка примчатся посмотреть. Не дай Бог, мусора нагрянут.

— С мусорами мы разберемся, — обнадежил корефан.

Мне его кровожадные замыслы не понравились, и я решил, что пора пошевеливаться.

— Сворачивайтесь, грузите палатки, — крикнул я женщинам, издалека с интересом наблюдавшим за нами. — Мы быстро!

Мы сбежали очертя голову вниз по склону и влетели в реку, подняв фонтан брызг. Отмыться не мешало, но этим мы собирались заняться в процессе работы, поскольку основные операции были связаны с погружением.

Всего ящиков оказалось три. Оторвав выбитую взрывом боковую дверцу, мы, ныряя по очереди, обследовали раскуроченное нутро микроавтобуса и повытаскивали все, хотя бы отдаленно напоминающее контейнеры. Мы перенесли их в стойбище, где дамы героическими усилиями справлялись с поставленной задачей и почти достигли цели. Когда мы бросили на траву у черного круга кострища первый ящик, они отчаянно пытались затолкать скомканную палатку в багажник «Нивы». К моменту появления в лагере контейнера № 3 палатка была убрана, но багажник никак не закрывался.

— Марина, лопаты с речки принеси, — крикнул я, чтобы прекратить их бесполезные усилия. Палатку все равно пришлось бы вынуть, чтобы спрятать драгоценности, а заодно и свернуть как следует. — Слава, кувалду давай.

— Дома вскроем, — пробурчал тот.

— Нет уж, лучше здесь, — сказал я.

Надо было убедиться в наличии перстня ас-Сабаха, а если его нет, продолжить поиски.

Слава взмахнул молотом и по очереди сбил все замки. Подбежавшая Марина вместе с Ксенией и Славой обступили меня полукругом. Я открыл контейнеры. Золотой лом. И в первом и во втором. Я уже стал отчаиваться, открывая третий ящик. В нем поверх холщовых мешочков лежала черная пластиковая коробочка, которые обычно используются нашими ювелирными магазинами для обручальных колец. Я ожесточенно нажал на тугую кнопку и отодрал крышечку.

Сердце сладко замерло. С крупным древней огранки изумрудом, с гравировкой «шейх аль-джебель» на внутренней своей стороне, лежал каким-то чудом поместившийся там массивный золотой перстень, давным-давно принадлежавший могущественному повелителю земель ливанских и сирийских, Вождю и Учителю хангашинов Хасану ас-Сабаху, и бывший символом его мудрости, а теперь принадлежавший мне.

— Этот, что ли? — вопросил Слава.

— Именно, — кивнул я.

Перстень был очень красив, и выпускать его из рук не хотелось. Я примерил, кольцо пришлось аккурат на средний палец и село там как влитое. Классная «гайка»! Я решил его не снимать, все-таки ценная вещь, вдруг опять что случится. Мы запаковали груз в палатки и надежно упрятали по багажникам.

В город приехали засветло и сразу направились ко мне, вернее, к Марине.

Золота было столько, что даже делить было лень.

Используя напольные весы и небольшой пластмассовый тазик, мы располовинили рыжье, годное из-за своего изуродованного состояния разве что на переплавку. Много времени это не заняло, поскольку вещиц, представляющих художественный интерес, ни в одном из ящиков не нашлось. Мне досталась прорва благородного металла — сорок два килограмма. Без преувеличения скажу: в этой куче можно было купаться. Правда, что толку осыпать себя искореженными кусочками металла желтого цвета? Для меня эти цацки приобрели теперь качественно иное значение: всегда требуемые ценности, средство для достижения цели.

Однако компаньоны считали, видимо, по-другому. Славу трясло, а женщины нервно посмеивались от возбуждения. «Бедняки, переживающие приключение», подумалось мне. Я спокойно изучал их, пока Маринка не посмотрела на меня, и улыбка ее погасла. Я знал, что под моим холодным взглядом она чувствует себя очень неуютно. Слава и Ксения ничего не замечали и продолжали веселиться.

— Насчет перстня не беспокойся, — сказал я другу. — Я сделаю все как нужно.

— Успеется, — отмахнулся Слава. Такой реакции я от него не ожидал. Вкусивший реального богатства, он потерял счет деньгам и стал воспринимать Перстень как одну из множества лежащих перед ним побрякушек. Тем лучше.

Проводив друзей, я выгрузил из «Нивы» походные принадлежности, бросил в таз мокрую спецовку и забрался в вожделенную ванну. Марина из комнаты не появлялась, не могла оторваться от рыжья. Я отмокал в горячей воде, благодушно изучая свое приобретение. Перстень был как загадочная игрушка, притягательная и заманчивая. Мокрое золото ярко блестело, а плоский отполированный изумруд казался окном в неповторимый, прекрасный и пленительный мир — то ли далекого детства, то ли еще чего-то более раннего… гораздо более древнего.

У каждого свои ценности.

— Я никогда не расстанусь с тобой, — сказал я этому миру, и он отозвался, ласковой и бодрящей волной затопив плечи, руки и голову. Я словно глядел откуда-то сверху, из-под потолка, мгновенно увеличившись в размерах, как раздувается воздушный шар, накачиваемый из мощного баллона. На мгновение мне показалось, что я действительно вырос, — такое появилось ощущение превосходства над окружающим миром! Превосходство это заключалось в неуловимом преимуществе перед всеми остальными людьми, в познании чего-то ранее неведомого. Мне помогал могущественный союзник, который делал мой ум острее и прозорливее. Это было чудесно, и я осознал, что могу наслаждаться игрой с людьми почти как кошка с мышкой.

Я вышел из ванной в приподнятом настроении.

Теперь я понял, что и как нужно делать, дабы все пошло по правильному пути. Решение, которое я, должно быть, долго вынашивал, наконец созрело и четко оформилось в мозгу. Я взял «Бенефон» и позвонил в «Аламос». Было самое время для этого.

Трубку поднял Хенаро Гарсия. В данный момент- в офисе никого больше не оказалось, и это существенно облегчило задачу. Гарсия являлся простым исполнителем, а исполнитель не станет осуждать и зудеть, как руководитель. Я коротко доложил, что по причине значительного подъема воды в реке за один день закончить выборку грунта не удалось и пришлось вернуться в город, так как подорванное работой в тяжелых условиях здоровье требует полноценного отдыха. Завтра мы намерены довести профиль раскопа до запланированного уровня, а послезавтра приступим к взлому кузова, деформация которого, возникшая от значительного сдавливания плотными массами земли, не позволяет проникнуть внутрь обычными методами. В том случае, если запас прочности конструкции окажется выше предполагаемого и вскрыть его имеющимся в наличии инструментом не представится возможным, придется задействовать дополнительное оборудование, подготовка которого займет еще один день.

На социально-бытовом жаргоне европейской части России этот прием называется «динамо». Гарсия внимательно выслушал сообщение и записал.

Я выключил радиотелефон и удалился в спальню, чтобы поразмышлять в спокойной обстановке. В гостиной, увешанной искусственной зеленью, Марина возилась с побрякушками, раскладывая по кучкам и выискивая менее поврежденные. «Пусть возится, — подумал я. — Все равно пойдут на переплавку».

Я закрыл дверь и сел в кресло, держа в руке «Бенефон». Каким-то образом именно он возник в качестве ключевого момента в разработанной мною схеме. Первую часть схемы я представлял очень ясно, а вот вторая половина требовала додумывания.

Я повертел в руке аппарат. Странно, идея лежала на поверхности, а я почему-то никак не мог ее разглядеть; тыкался, как слепой котенок, нарываясь на новые и новые неприятности. Если бы мне удалось понять это раньше, то и действовал бы я по-иному и сумел бы добиться на данный момент гораздо большего, причем достижения измерялись бы не в деньгах, а в открывающихся перспективах, что гораздо важнее. Целесообразно используя скрытый потенциал своих способностей, человек может достичь определенных высот материального положения и… власти. Потенциал у меня был неплохой, только я не знал, как его правильно реализовать. Теперь же я начинал догадываться, какие мне требовалось предпринять шаги.

В «Аламос» необходимую информацию я скинул и получил трехдневную отсрочку. Сейчас надо позвонить господину Маркову. Интересно, почему я раньше до этого не додумался? Наверное, все-таки выносил эту идею, как женщина вынашивает плод, и сейчас смог ею «разродиться».

Везде и всюду таская с собой мобильный телефон, пользуясь им, мне как-то не приходило в голову, почему, собственно, он до сих пор со мной?

Как легко он перешел в мое распоряжение! Мегиддельяр просто разрешил оставить его у себя, распорядившись как своим собственным, а Борис Глебович даже не пикнул. И это при том, что «Дельта» для коммерсанта — средство оперативной связи, источник ценнейшей информации, да и стоит недешево. Я пользуюсь телефоном два месяца, а его до сих пор не отключили — значит, кто-то исправно оплачивает счета. Борис Глебович хранит гробовое молчание, объяснить которое можно только железной дисциплиной. Добровольно-принудительной.

Все это указывает на его связь с испанцами.

Раз есть связь, значит, есть сведения. Именно дополнительную информацию по Ордену Алькантара я и хотел получить.

Полистав записную книжку, я нашел домашний номер Маркова-старшего и позвонил.

— Добрый вечер, Борис Глебович, — приятным тоном поздоровался я, — это Потехин Илья Игоревич вас беспокоит.

— Да-да, слушаю вас, — скороговоркой отозвался старческий голос, здравствуйте.

Не очень похоже иа Маркова-папу, ну да ладно.

— Я бы хотел вам телефончик вернуть, — благодарно-покорно-заискивающе продолжал я. — Когда и как это можно будет сделать?

— Как вам удобно.

— Можно днем. Время на ваше усмотрение.

— Приезжайте ко мне в офис. Знаете магазин «Галлус»?

— Э… нет. — Рыбка клюнула, я чувствовал это по озабоченной интонации собеседника. Борис Глебович был заинтересован свой «Бенефон» вернуть, но открыто требовать его не осмеливался и был очень обрадован проявленной мною инициативой. Поэтому он согласится на мои условия, весьма, впрочем, необременительные. — Туда мне, наверное, будет ехать не совсем удобно, продолжил я, — у меня намечена пара встреч в центре. Давайте лучше пересечемся в каком-нибудь кафе на Невском. Часикам, эдак, к двум?

— Очень хорошо. — За родным радиотелефоном Борис Марков был готов ехать хоть на край света. — В каком?

— В «Джоне Булле». — Если уж выбирать, то что-то престижное. Коммерсанты обожают представительные заведения, как сороки — блестящие безделушки; чем солиднее обставляется человек, тем больше уважения вызывает. На это они все легко ловятся.

Мы встретились на следующий день в пивном баре, достойном коммерсанта средней руки.

То ли я в последний раз плохо разглядел Бориса Глебовича, то ли смерть сына (эх, Гоша, Гоша!) подкосила его, но Марков здорово постарел: поседел, согнулся, однако остатки былой респектабельности сохранил. Мы уселись за столик в углу, и я небрежно выложил «Бенефон», который Борис Глебович тактично проигнорировал, проявляя вежливый интерес к моей персоне. Расспрашивать его о делах я не стал, деликатно ведя беседу о своих успехах.

— Вы уже передали предметы? — спросил Марков.

— Да, — ответил я. Перстень, повернутый камнем вниз, по-прежнему украшал мою руку.

— Вот и слава Богу, — облегченно вздохнул Борис Глебович. — Наконец-то они попали в надежные руки. Слишком уж много голов из-за них слетело.

— А что делать, — заметил я, — ведь и предметы были не совсем обычные.

— Да уж, — Борис Глебович скорбно усмехнулся. — Признаться, сожалею, что они не достались моим германским та… партнерам, но, в конце концов, испанцы же их и заказьгеали. Кстати, не понимаю, почему вы решили их через Георгия продать? С испанцами не хотели торговаться?

— Почему же торговаться? — вопросом на вопрос ответил я, выигрывая время. Господин Марков, видимо, считал, что я давно работаю на «Аламос», и не мог понять, почему я решил сотрудничать с другим клиентом, — только так можно было понять его заявление. — Чем, собственно, испанцы лучше немцев?

Вопрос мой поставил Бориса Глебовича немножечко в тупик, вызвав легкое замешательство и отбив охоту спрашивать дальше. И Марков стал отвечать, напоминая мне, как человеку сведущему, изначальную расстановку сил:

— Но ведь именно испанцы же заказали вам с Афанасьевым раскопать для них эти реликвии. Я-то понимаю, что вас в этой затее больше интересовали деньги, но судьба все равно расставила вещи по своим местам. Лично я, уважаемый Илья Игоревич, считаю, что вам следовало бы общаться с заказчиком, а не пытаться вздуть цену, привлекая для этого Георгия.

Я с трудом подавил вздох. Еще один обиженный родственник, подозревающий меня в причастности к грязным махинациям. Однако, в отличие от Марии Анатольевны, Борис Глебович бросаться обвинениями в мой адрес не стал, а забрал «Дельту» и ушел.

Я откинулся на спинку стула, перевернул Перстень изумрудом вверх, вгляделся в его гладкую поверхность, в прозрачное нутро, и улыбнулся. Меня опять переоценили. Интерпретация событий Борисом Глебовичем была предельно ясна.

Как я подозревал с раннего детства, без ничего ничего не бывает и из ниоткуда ничто не берется…

В том числе и знаменитый археологический «нюх» Петровича, так восхищавший меня в Узбекистане.

Как и я сейчас, Афанасьев был у испанцев работником по найму. В «Аламосе» очень любят загребать жар чужими руками. Ордену Алькантара потребовались личные вещи Хасана ас-Сабаха, и было известно, где они лежат. Но ехать туда самим?! Снаряжать интернациональную экспедицию, отправляться с проводником и рабочими куда-то к черту на рога цивилизованным людям, коими считали себя рыцари в деловых костюмах, казалось неприемлемым. А если поймают представители власти? Законы страны, на территории которой обосновался Орден, испанцы хорошо знали. Гораздо безопаснее было отыскать профессионального копателя и поручить ему доставить кое-что из пункта А в пункт В за хорошее вознаграждение. И накладные расходы оплатить, а как же без этого?!

И Афанасьев сколотил команду, прекрасно свравившуюся с поставленной задачей, за исключением последнего этапа, когда пришла пора всем участникам экспедиции выходить из игры. Вот тут получился прокол. Умирать не захотел никто, и, поскольку даже верный ассистент не был введен в курс дела, ибо, как и охранники, предназначался на убой, ситуация окончательно вышла из-под контроля. Петрович сгинул в горючих песках, но испанцам чудесно повезло: раритеты всплыли в Петербурге, правда, предназначались теперь другому покупателю, но тут можно было внести коррективы. Информационный обмен с хашишинами существовал, несмотря на все разногласия с ними, что позволило натравить их на конкурентов, наблюдая со стороны за развитием событий, будучи готовыми вмешаться при первой надобности. Окончательной утечки вещей Вождя допустить было, конечно, нельзя. И все же она едва не прошла по вине непредусмотрительного «ассистента», неискушенного в тайной борьбе рыцарей без страха и упрека с грязными иноверцами. Не без помощи продолжающих добросовестно стучать друзей в стане хашишинов, положение удается исправить, задействовав все того же исполнителя, так и не додумавшегося до истинной подоплеки дела. Предметы Влияния успешно отвоевываются и доставляются в лоно Ордена. Примерно с теми же жертвами, что были некогда понесены в борьбе за Гроб Господень. Наконец, наемникам дается последнее задание.

На то, что оно будет последним, им намекают в открытую, а поскольку деньги у этих людей уже есть, их соблазняют еще более крупными, почти фантастическими деньгами. И они верят, поскольку привыкли получать награду, аванс на накладные расходы и служебный транспорт. Их прикормили, им доверяют, от них требуется только вернуть небольшое украшение и получить заслуженную плату, а остальное, что найдут, могут взять себе в виде компенсации за риск. Риск действительно есть, и наемники попадаются на удочку. Они забывают только, что деньги просто так не даются, тем более в таких размерах. А уж та мысль, что Ордену (или отдельным его представителям) окажется выгодным пополнить свою казну и убрать пару чересчур осведомленных боевиков, и вовсе в голову не приходит.

Это дело действительно может стать для них последним: придут в офис, принесут перстень, а там…

Испанский сапожок давно стал притчей во языцех, поэтому о месте, где хранится золото, потомки изобретателей сапога узнают достаточно быстро. Вот так, amigo cojudo, — я еще раз полюбовался Перстнем, — жить нам осталось ровно столько, сколько Он будет в наших руках. Пару дней испанцы еще потерпят, небольшую отсрочку я отыграл, а потом затишье кончится и к нам применят силу.

Вот эти два дня нам со Славой и надо что-то придумать.

Я вышел из бара, сел в «Ниву» и поехал на свою квартиру. Пора бы там прибраться, ибо в необитаеЛом жилье быстро воцаряется «мерзость запустения». Также хотелось побыть в ПОЛНОМ одиночестве. Марина, которую я опрометчиво заставил уволиться, целыми днями сидела дома, в ее присутствии сосредоточиться было невозможно. А мне необходимо было собраться, чтобы как следует пораскинуть мозгами. Очень обидно осознавать, что меня водили за нос, как мальчишку. И положение сложилось вследствие моей легкомысленности достаточно тупиковое. Для мальчишки. Который дал себя провести. Но теперь-то я больше не был мальчишкой и мог доказать это делом.

Поднявшись на лифте, я увидел на лестничной площадке парочку, звонившую в мою квартиру.

Один был одет в четырехсотдолларовый красный пиджак, имел в галстуке золотую булавку и смахивал на коммерческого директора солидной фирмы; второй, постарше, носил скромный (по покрою, не по цене) костюм-тройку, однако профессиональная масть опера, каиновым клеймом отметившая их лица, выдавала обоих. В свое время я досыта наобщался с подобной сволочью, чтобы с ходу просечь их обэхаэсэсно-обэповское происхождение. Самым разумным в этой ситуации было тихое отступление, но меня уже заметили.

— Вы Потехин Илья Игоревич? — спросил старший, а «коммерческий директор» оставил звонок в покое.

— А с кем имею честь? — ответствовал я, поудобнее берясь в кармане за корпус светошокового фонаря, который таскал теперь вместо «тэтэшника».

Церемониться с ними я не был намерен.

Оперативники двинулись ко мне. Старший махнул в воздухе красной ксивой:

— Отдел по борьбе с экономи…

Я выдернул из кармана фонарь, зажмурился и нажал кнопку. Сквозь века полыхнуло ослепительным красным светом. Я рванулся к лестнице, успев сквозь плясавшие перед глазами оранжевые пятна заметить, что сладкая парочка застыла как вкопанная, закрыв лица руками. Пусть постоят, скоро шоковый эффект пройдет, а мне время терять нельзя. И по ступенькам: прыг-прыг-прыг.

Статья 191 часть 1: «Сопротивление работнику милиции». Впрочем, пойди докажи, что я сопротивлялся. В отличие от электрошокеров, газовых и прочих парализаторов, мой гуманный фонарь следов насилия не оставляет. Даже свидетелей среди соседей не найти, за что еще можно было бы уцепиться, воспользуйся я ультразвуковой глушилкой. Вот такие дела. «То ли небыль, то ли быль!» И, что особенно греет душу, прицелиться мне вдогонку тоже не смогут. Прощайте, дорогие товарищи. Беседовать и вообще что-либо с вами делать вместе не входит в мои планы.

Знаем мы эти штучки: «Все сказанное вами может быть использование против вас на суде». В Америке хоть жизнь и другая, но в полицейском беспределе схожесть с нашим, говорят, есть.

Далеко уходить я не стал. Открыл перочинным ножом замок на чердаке соседнего дома и сквозь замызганное стекло принялся наблюдать за парадным.

Фонаря ментам хватило минут на пять. Пока оправились, поплакали, прозрели. Выходили они из подъезда, трогательно держась за руки, как братья.

«Слепой ведет зрячего». Смех смехом, а пожилому с глазами действительно поплохело. Может быть, потому, что стоял ближе к источнику света, а может, возраст сказывается, но «директор» в красном пиджаке точно выступал в роли поводыря. Наблюдать эту картину было сущим удовольствием, и я не сумел сдержать глумливый смешок: по ним можно было снимать клип для песни «Наша служба и опасна и трудна». Нет, все-таки до чего жизнь в колонии доводит! Упрятав человека один раз якобы для исправления, государство почти всегда получает ярого и непримиримого врага. Насильно мил не будешь, а отняв свободу, пылкой любви не дождешься. Вот я и торжествовал, не испытывая угрызений совести.

Обэповцы отошли за мусорную площадку, где была спрятана их машина. Правильно. Я бы на их месте тоже уехал: преступник скрылся, и ждать, стало быть, некого.

Я вернулся в квартиру и занялся уборкой. Затхлости в комнатах хватало. Как точно сказано у пророка Исайи: «И страус, и ворон поселятся». До птиц пока не дошло, но пауков развелось прилично.

Я разогнал их по щелям и как следует очистил все углы от пыли.

Ментов я не боялся. Эта пара отыграла свое, в ближайшее время не должна была объявиться. Господа приходили ко мне явно не с обыском — в этом случае вытянули бы понятых. Скорее всего, поговорить. То, что это ОБЭП, и обрадовало, и разозлило. Сам факт, что это не отдел по расследованию убийств, вышедший на меня, сильно облегчал душу.

С другой стороны, если от «убойщиков» можно было отвертеться, уйдя в несознанку, то «коммерческие директора» завалились чисто по наводке, и не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы угадать, чьи это уши торчат из-за дерева. Сдал меня, конечно, Леша. Обиделся за пригородный стриптиз и поскакал к своему дураку Ласточкину (или с кем он теперь дружит, с опером, наверное). Стук-стук, это я, долбанный дятел Есиков, требую отмщения!

Принести Леше в доказательство моего злого умысла было что. Пистолетная гильза — серьезная улика, и на моем ТТ много чего висит. Кстати, надо от него срочно избавиться. Захоронить этот экземпляр «Тульского Токарева» в глухом лесочке, ну его к дьяволу. М-да, а гильза-то — это кранты. Как же я раньше не подумал. Запрос в гильзокартотеку даст наколку не по одному «глухарю». Вот так уголовные дела и раскрываются!

Все из-за глупости человеческой, которой предела действительно нет. Даже то, что, разбираясь с Лешей, я был болен и плохо соображал, оправданием служить не может. Дело-то сделано. Я засветился и сейчас свою печальную участь только усугубил. Надо было побеседовать с обэповцами, ведь прибыли они исключительно для беседы. Это я только сейчас догадался — хорошая мысля приходит опое ля! Явились же без ничего: без постановления на обыск, без усиления. Сам факт, что пришли два оперативника (не трое, не четверо — не задерживать, а просто поговорить), яснее ясного доказывал работу на себя. Господа приехали снять денег. Мол, вот есть гильза и заявление потерпевшего. Поскольку за стволом, из которого она была отстреляна, числится мокруха, то и стоимость этого предмета существенно возрастет. Либо вы платите, либо извольте примерить браслеты и немножко подождать.

2-й отдел ГУВД наверняка озабочен поимкой убийцы-маньяка. Да и не только ГУВД, тут и контрразведка свой интерес имеет: арабы из-за рубежа приехали. «Коготок увяз — всей птичке пропасть». На Литейном меня раскрутят как миленького, и «Аламос» увяжут, и содержимое «мазды», не говоря о том, что Славу приплетут. Дело получится громкое.

Испанцев, скорее всего, просто вышлют из страны, а нам с подельничком светит расстрел.

Такие дела.

Я прошелся по комнате, паркет сурово скрипел под ногами. Глядя на Перстень, я понял, что выходов из сложившейся ситуации существует не много.

Первый: связаться с Лешей и самому попросить о встрече с оперативниками, заочно согласившись купить их товар по приемлемой цене; потом либо действительно купить, либо прибыть на встречу вместе со Славой. Необходимая огневая мощь для уничтожения пары разжиревших чиновников у нас была.

Второй выход — податься в бега. Разумеется, меня объявят в федеральный розыск, но с деньгами прожить можно и партизаном. Этот вариант одновременно решал все проблемы с испанцами, а также с арабами и прочими «черными».

Но просто так скрыться я не мог. У испанцев были мои вещи — Браслет и Кинжал. Вернуть их, чтобы соединить вместе, следовало любой ценой. Конечная цель была слишком высока и благородна, поэтому для ее достижения были все средства хороши.

И тут я увидел третий выход.

 

1

Так это и произошло, как вполне обыденно происходят самые необычайные вещи. На Миллионной улице нас ждали с нетерпением. Когда я отзвонился туда и сообщил, что хочу привезти перстень Хасана ас-Сабаха, голос Мегиддельяра в трубке задрожал. Это было хорошим признаком: ажиотаж, вызванный предвкушением долгожданного обретения всего комплекта атрибутов власти, порождал волнение, которое человек рассудительный мог обыграть в свою пользу. А я теперь был рассудителен как никогда.

Мы отправились в офис СП «Аламос», приготовившись к разного рода неожиданностям — ведь после того, как мы доставим Перстень, ликвидировать нас испанцам уже ничто не помешает. Впрочем, я предпочитал полагаться не на оружие, а на мозги. Первое помогает, когда критическая ситуация уже наступила, а второе позволяет этой ситуации избежать. Я совсем не хотел устраивать бойню в центре Санкт-Петербурга, чтобы не оказаться в ловушке, которую мигом организуют бдительные органы внутренних дел.

Впустил нас Хенаро Гарсия и проводил до кабинета управляющего, деликатно закрыв дверь с другой стороны. Франсиско Мигель де Мегиддельяр поднялся нам навстречу и протянул руку: — Здравствуйте, госопода.

— Здравствуйте! — Я крепко стиснул его ладонь, не без удовольствия наблюдая растерянность в глазах испанца, обнаружившего Перстень Вождя на моем пальце.

Слава по моему сигналу достал «кольт».

— Наша сделка расторгнута, — сообщил я, — Отдайте мне Кинжал и Браслет.

— Вы с ума сошли, — прошептал де Мегиддельяр. — Зачем вы надели перстень!

— Потому что мне так захотелось. — Улыбка Ha моем лице превратилась в оскал. — Верните мне МОИ вещи!

В кабинете повисла тишина.

— Вы не понимаете, что вы делаете, — выдавил наконец управляющий. — Вам нельзя было их надевать.

— Отлично понимаю, — ответил я, — и полностью отдаю себе отчет.

— Нет, — пролепетал испанец. — Снимите, пожалуйста, перстень. Я прошу вас!

Такого выражения ужаса и мольбы на лице приора рыцарского Ордена я не ожидал увидеть.

— И что я обрету? — спросил я. — Шконку в тюремной камере? Вы предали меня дважды. Сначала, когда снарядили экспедицию в Узбекистан, и теперь, заказав отбить у хашишинов Перстень. В обоих случаях финал должен был быть одинаков: меня обязаны были убрать. Однако не получилось, и опять же не по вашей вине: вы-то сделали все, что смогли, но волей случая я оба раза оказывался в живых. На юге меня, сами того не зная, спасли охранники, а здесь — веление судьбы. — Я поднял руку, обратив камень к лицу испанца. — Вы и сейчас не верите в божественный промысел, назначивший меня исполнителем великой миссии?

— Снимите, пожалуйста, перстень, — повторил Франсиско Мигель де Мегиддельяр.

— И отдать его вам?

Испанец кивнул.

— Это было бы разумным поступком, — сказал он.

— И нас, — указал я на Славу, — тут же убьют?

— Вы не понимаете, что говорите, — покачал головой Мегиддельяр. Зачем? Никто вас не тронет. Мы деловые люди, у нас честный бизнес. Вы отдаете перстень и получаете заслуженную награду.

— Хотите присоединить к своей коллекции, — я взглянул на изумруд, отдать который казалось так же нелепо, как палец, который он украшал.

— Его необходимо укрыть в безопасное место… — испанец запнулся, чтобы никто не мог его применить…

— Или забрать себе. Верно? — Я кинул взгляд в угол комнаты, на тумбочку со встроенным сейфом. — Это же не символы Вождя секты хашишинов — это Предметы Влияния, которые любого способны сделать Вождем, неважно какой организации. А филиал Алькантары в России — это, по сути, самостоятельный маленький Орден, возглавить который вам, уважаемый, наверное, очень хочется.

«Уважаемый» отрицательно покачал головой.

— Вы не в своем уме, — сказал он. — Вам лучше все-таки снять перстень.

— Поэтому вы не спешили отослать реликвии в Испанию, — продолжил я, не обращая внимания на его реплики, — а держали все это время у себя, скорее всего, в охраняемом офисе, где могли изучать, не отрываясь от работы. Здесь, в кабинете.

Плечи Мегидцельяра поникли, и я понял, что попал в яблочко.

— Дайте ключи от сейфа, — потребовал я.

— Нет, — выдавил он. — Одумайтесь. Вы совершаете свою самую большую ошибку.

Я рассмеялся и протянул руку, в которую испанец покорно вложил связку ключей. Он понял, что Слава может выстрелить, если продолжать упрямиться.

— Вот так-то лучше. — Я присел на корточки и распахнул тумбочку. В полумраке сейфа мне показалось, что изумруд замерцал чуть ярче, когда рука коснулась лежащих на полочке Браслета и Кинжала. Я взял раритеты и повернулся к управляющему «Аламосом».

— Не делайте этого, — пролепетал он. — Именем Иисуса Христа заклинаю вас, остановитесь!

— Хотите посмотреть, как на человека снисходит харизма? — спросил я.

Мегиддельяр не мог больше выдавить ни слова.

Он молча наблюдал, как я надеваю на правую руку Браслет, камни которого на миг засветились изнутри ярким огнем, заставив меня-разогнуть спину и величественно расправить плечи. Приор, наоборот, сжался, старея прямо на глазах.

— Мы уходим, — сказал я, — и не вздумайте нас остановить, это приведет к большим жертвам с вашей стороны.

Де Мегиддельяр выпрямился и с видом человека, покорного судьбе, сплел над столом пальцы.

— Que seza, seza, — с расстановкой произнес он по-испански. — Что будет, то будет.

Это он мог теперь начертать в качестве девиза на геральдическом щите своего Ордена. Чему быть, того не миновать.

Испанцу, заброшенному на беспредельные просторы России, приходилось быть фаталистом.

— Что ты с ними будешь делать? — спросил Слава, когда мы выехали к Летнему саду. Он сидел за рулем — в офис я предпочел отправиться на его «Волге».

— Предметы не самоцель, а средство, — пояснил я, вытягивая руку, чтобы полюбоваться украшавшими ее драгоценностями.

— Средство для чего? — осторожно поинтересовался компаньон.

— Скоро узнаешь, — ответил, я и до самого дома мы молчали. Впрочем, он все равно бы не понял, а если б и понял, то наверняка не поверил.

У парадного мы распрощались. Я поднялся и открыл дверь своим ключом. Марина была дома, но вряд ли она могла мне помешать. Я хотел поразмышлять над одной интересной проблемой. Давно со мной такого не случалось — получать удовольствие от преодоления трудностей. Ранее я их все-таки как-то старался обойти стороной, но теперь чем сложнее была поставленная задача, тем приятнее было ее решать: обсасывать целиком, дробить на части и разбираться с каждой частью по отдельности. Короче, думать.

— Привет, — пробормотала Марина, испуганно покосившись в мою сторону, обошла меня и исчезла на кухне.

Я же прошел в спальню и присел в кресло.

Голова работала чрезвычайно ясно, сосредоточиваться не было необходимости. Удивительно прекрасное чувство — дополнительной силы, поддержки и надежности! В левой руке я сжимал серебряные ножны Кинжала, и чем дольше я их держал, тем более естественным это становилось, словно они были частью моего тела. Соединенные вместе, Предметы казались единым организмом, они были созданы друг для друга и не должны были существовать порознь. Они были прекрасны. Неудивительно, что хашишины стремились ими завладеть.

Им было необходимо оснастить главу секты Агахана, чтобы тот стал Вождем, могущественным лидером, способным принимать кардинальные решения и уметь их осуществлять. Лишь в этом случае хашишины могли рассчитывать на превращение из мелкой группировки внутри течения исмаилитов в крупную самостоятельную религиозно-политическую организацию. Им мог помочь только новый Хасан ас-Сабах, но такой возможности у Ага-хана не будет. Предметы у меня, и я их никому не отдам.

Перстень, Браслет, Кинжал — символы Знания, Могущества, Крови. Насчет последнего де Мегиддельяр ошибался, проводя связь между излучением, исходящим от клинка, и потомками первых федаи.

Символ Крови вовсе не предполагает наличие кровного родства, скорее, это обозначение политики хашишинов — террора. Вполне возможно, что излучение побуждающе действовало на тех федаи, к которым обращался шейх аль-джебель, приказывая совершить необходимые для процветания секты убийства, но никакого влияния на потомство, не обращенное в религию Хасана, оно оказать не могло. Другое дело, человек, подчиняющийся установкам повелителя, обладающего Предметами Влияния. Действуя как один из членов организма, Кинжал помогал другим симбионтам[Биологический термин. Автор в данном случае сравнивает кинжал, перстень и браслет с разноплеменными организмами (симбионтами), составляющими единую систему и ведущими совместное существование (симбиоз). (Прим, ред.)] претворять в дело волю их носителя, но не более того. Сами по себе Предметы мало что значат, они лишь усиливают врожденные и благоприобретенные способности индивидуума, а далее все зависит от самой личности.

Хасан ас-Сабах выразил себя насколько мог полно.

Не Александр Македонский, конечно, но след в истории оставил. Он правил жестоко и мудро на протяжении тридцати четырех лет — немало, если учесть крутые нравы той эпохи.

После того как в начале VI века Мохаммед объявил себя пророком великого и милостивого Аллаха, свой вариант «учения покорности» выдвинул его двоюродный брат Али. Так ислам разделился на суннитов и шиитов. Однако в VIII веке отпочковалось еще одно направление: старший сын шестого шиитского имама Джафара ас-Садика Исмаил, которому Аллах послал небесный камень, хранящийся в Каабе, стал проповедовать свою доктрину, приверженцы которой почитали его законным седьмым имамом. Иранский город Рей, бывший центром различных религиозных течений, принял это ответвление, распространившееся, в основном, среди гончаров и торговцев. Оттуда в середине XI века был послан для обучения в Египет юноша по имени Хасан. Вернулся он в 1081 году, получив в Каире богословское образование. Высшее, надо заметить, по тем временам, причем именно в теологической сфере, в которой дальше и специализировался. Он изучил схему формирования религиозного культа, по которой составил собственную программу, и, опробованная на практике, она доказала свою дееспособность.

Поселившись в исмаилитской общине Исфахана — столице государства Сельджуков, Хасан ас-Сабах вскоре был вынужден оставить город: обеспокоенный появлением исмаилитского проповедника, султан Малик-шах приказал на всякий случай арестовать его как возможного шпиона враждебной династии Фатимидов.

Находясь в бегах, Хасан ас-Сабах сформулировал простейшую концепцию, в основе которой лежало полное послушание. Это прекрасно подходило для темных и тупых пастухов, с радостью готовых принять наиболее простое и понятное для них учение. Религия, предложенная Хасаном, избавляла их от изнурительной необходимости думать.

Он учил, что познание Аллаха простым размышлением невозможно. Путь к Познанию может открыть лишь поучение духовного наставника — имама.

Следовательно, все не признающие это учение не смогут познать Бога и после смерти попадут в ад. «Просвещенный» Хасан ас-Сабах, странствуя по стране, помогал диким племенам, среди которых проповедовал, совершенствоваться и готовил их для личного наставления имамом, которое приведет ученика к познанию. Имени имама он не называл, благо обстановка способствовала: даже самые спокойные районы были заполнены проповедниками множества мелких сект, и сохранение Наставника в тайне уберегало его жизнь от посягательств со стороны конкурентов — это понимали даже последние невежды, и такое объяснение устраивало всех. Действовать же от имени «тайного авторитета» было очень удобно. Проповедник неизбежно обнаруживал изъяны, свойственные обычному человеку, но имам, ради которого стоит послушно повиноваться, был заведомо непогрешим.

Эта религия с идеальными для диктатора установками быстро набирала популярность среди племен, дико ненавидевших сельджукскую власть. Концепция ас-Сабаха противоречила официальной идеологии и, хотя не отходила от привычных законов шариата, была откровенно оппозиционерской. И очень легко доступной. «Стань простым, и к тебе потянутся люди». Девять лет проповедовал Хасан ас-Сабах, и постепенно количество обращенных росло. Наконец, решив обезопасить себя от посягательств со стороны властей, время от времени пытавшихся отловить и казнить проповедника, Хасан ас-Сабах подкупил начальника гарнизона крепости Аламут и беспрепятственно занял ее со своими людьми в начале 1090 года. Так было заложено государство хашишинов, а проповедник, по-прежнему опирающийся на безграничную непогрешимость «тайного имама», получил заслуженный титул повелителя: шейх аль-джебель — старец гор.

По сути, какая-либо определенная религия, используемая для сплочения сторонников в секту, роли не играет. Гораздо более важен психологический фактор душевной слабости потенциального послушника. Сейчас немало запутавшихся, прижатых жизнью к стенке людей, которым необходима моральная помощь и которые жаждут наполнить смыслом свое стихийное сопротивление бесконечным социальным катаклизмам, угрожающим их физическому существованию. Выбравшись из теплой тины застоя, они оказались неподготовленными к столь резким переменам и бурным событиям. Чтобы быть самими собой, этим людям нужно нечто большее, чем просто уход в мир фантазий. Им требуется единство, спасительное чувство локтя, твердое убеждение в собственной необходимости. Чувство своей значимости убедит «винтик» в целесообразности служения любому механизму, а непоколебимая вера в будущую награду за проделанную на благо Системы работу обеспечит преданность исполнителя. Для усиления веры Хасан ас-Сабах использовал гашиш, искусно создавая иллюзию перемещения неофита в рай. Заглушенный опиатами новичок попадал на несколько часов в специально оборудованный оазис в долине Мулеба, где проводил время в обществе «райских гурий», набранных из соседних племен. Пока человек приходил в себя от наркотического дурмана, его всячески убеждали, что он действительно очутился в небесной обители, ублажая вином и прочими излишествами, непредусмотренными шариатом, а когда он снова вырубался, отправляли назад, нести службу на благо господина.

Изведав такие прелести, хашишин был готов на любые жертвы, лишь бы снова оказаться в раю.

Смерти он уже не боялся, а убежденность в том, что его не обманывают, порождала слепой фанатизм, особо свойственный людям необразованным, привыкшим принимать все на веру. Нетрудно представить себе гордость простоватого пастуха, «возвышенного» до воина, которого уважают братья по оружию и жалует великой милостью шейх, отправляя на «экскурсию» в рай. Так ас-Сабах готовил своих федаи.

Примерно так же современные уголовные авторитеты взращивают пацанов в банде, давая темным деревенским парням вкусить сладость вольной роскошной жизни. Взамен требуется безоговорочное подчинение. Достаточно умных, чтобы найти силы отказаться, как правило, не находится, и ловцы душ человеческих процветают. Впрочем, так или почти так поступают все «гуру», начиная от Великого Муна заканчивая приснопамятным Белым Братством.

Чем я хуже?! Так или иначе, это будет неплохим выходом для тех, кого не устраивает современная жизнь, а слабых духом было много в любую эпоху со времени сотворения человека.

Казалось очень заманчивым повести за собой такое стадо. Стать пастырем. Дать людям шанс почувствовать себя нужным, а взамен обрести почитание. Аморфная податливость деморализованного тяжкими условиями человека поразительна.

Чтобы добиться такой пластичности, нетрудно размягчить волю простейшими приемами подавления психики, и я знал хомяка, на котором можно будет потренироваться, — сексот Есиков. Все равно я ничего не потеряю, даже если что-нибудь не заладится. После того что он «слил» обэповским операм, мне уже никто не поставит в вину маленькие психологические шалости. Впрочем, я был уверен в успехе.

Такая вот история с географией.

Был ранний вечер, часов около семи, когда «карающая десница» Зоровавель вошел в обитель Искандера Надировича, и для дома Катырбековых наступили дни скорби.

Около шести часов Костас Нестораки по кличке «Купидон» спустил тетиву своего лука, вогнав стрелу в форточку соседнего дома и отправив Файзуллу аль-Мазбуди преодолевать реку Стикс прямо в офисном кожаном кресле. Затем Купидон нырнул в затхлое нутро чердака и был таков.

Ровно в пять часов иномарка, в которой сидели два сирийских хашишина и две русские красавицы, въехала под сосны, остановилась, и сразу началась резня. Басурман появился словно из-под земли. Он мастерски пас машину по пути от города, а когда она свернула с шоссе, рванул к заливу напрямик и укрыл мотоцикл за деревьями неподалеку. Он точно рассчитал место, которое выберут федаи, и сумел подкрасться к автомобилю раньше, чем его покинул последний пассажир.

Девицы испуганно завизжали, когда им в лицо брызнула кровь из рассеченного горла кавалера.

Хрипя, словно зарезанный баран, сириец повалился на землю, обильно заливая ее густым и горячим.

Тяжелый метательный нож, вскрывший широким лезвием его шею от уха до уха, блестел в траве поодаль. Второй федаи выхватил из-за сиденья кривую саблю, и Басурман ринулся ему навстречу, держа на отлете короткий меч. Меч был достаточно своеобразен: широкий, острый, похожий на акинак[Скифский одноручный меч длиной около полуметра. (Прим, автора.)].

Басурман сам его изготовил.

Противники сблизились. Басурман нанес рубящий удар, но хашишин отпрыгнул и контратаковал.

Лезвия со звоном ударились друг о друга. Араб прыгнул и контратаковал снова, но сабля всякий раз натыкалась на противодействие толстого прочного клинка. Улучив момент, Басурман зацепил гардой саблю и сунул в сердце хашишина заточку, которую до поры припрятывал в рукаве. Второй труп упал у его ног.

Переступив через агонизирующего противника, Василий Викторович Басаргин подобрал метательный нож и ткнул им несколько раз в песок, чтобы очистить лезвие от крови. В лицо дул морской ветер, и ласково шипели волны Финского залива, набегая на небольшой грязноватый пляжик. Девицы скрылись, но Басурману они не были нужны. Приладив нож за поясом справа, а меч слева, он пошел искать мотоцикл.

Часом раньше Истребитель, да и не только он один, подвергался искушению. Активность бесов, как известно, возрастает во время церковной службы, и они подступают к молящимся, испытывая их терпение, пока, побежденные силой веры, не обращаются в бегство.

Гопник в дешевом спортивном костюме ярко выделялся в толпе прихожан. Он давно углядел симпатичную девушку в черном платке и постепенно приближался к ней, мусоля в кулаке тонюсенькую свечку. Воск размягчился и прилипал к пальцам.

Баклан, решивший сделать подношение Богородице в благодарность за освобождение из «Крестов», захотел совместить приятное с полезным. Он зажег фитилек, воткнул свечу в канделябр и, опуская сальную руку, как бы невзначай провел по ляжке приглянувшейся телки. Девушка вздрогнула и принялась молиться еще усерднее. Истребитель наблюдал за этой сценой, стараясь сохранять покорность, но, когда хулиган повторил свои действия, дьявольские козни дали результат, спровоцировав вспышку гнева.

От резкой боли гопник подпрыгнул, но выматериться не успел — сильные пальцы сдавили горло, из которого вырвался жалкий хрип. Кто-то сзади вывернул ему кисть и потащил к выходу, сжав кадык словно клещами. Сопротивляться было бесполезно, пацан семенил на цыпочках, трясясь от испуга.

На улице стальная хватка отпустила. Хулигана развернули рывком за плечо, и он увидел ревнителя порядка. Коротко стрижен, чисто выбрит, одет во все черное: плащ, свитер, брюки. «Мент? — первое, что пришло в голову гопнику. — На священника похож. Может быть, какая-нибудь церковная полиция?» В кармане у пацана лежал газовик, но пальнуть в незнакомца он даже не подумал. Почему-то казалось, что любая попытка сопротивления закончится очень плохо.

Глядя в упор горящими от ярости глазами, незнакомец с напором предупредил:

— Еще раз попробуешь осквернить храм — я тебя убью!

— Понял, не дурак, — быстро оправился от испуга пацан.

Порывисто развернувшись, человек стал подниматься по ступеням. «Точно, церковная полиция», — утвердился в своей догадке гопник. В храм он решил не заходить: обещанную Богородице свечу поставил, а вот внезапно возникшей «церковной полиции» стал бояться как огня. И было отчего: в разметавшихся полах плаща загадочного стража он заметил похожий на крест длинный узкий меч. «Братве расскажу — не поверят», — подумал хулиган и никому об этой встрече не рассказал.

Истребитель же вернулся на свое место, раскаиваясь в совершенном грехе. Он испросил у Господа смирения и попросил прощения за уход из церкви во время службы. Впредь он зарекся покидать храм.

И тут во внутреннем кармане зазвонил радиотелефон.

Предваряло все эти события следующее.

Пресвитер собрал всех у себя дома, на частной квартире, которую арендовал уже третий год у не слишком взыскательных владельцев. Дело было срочное и неотложное. Какая-то группа «отморозков» похитила дочь генерального директора ТОО «Мидас» и требовала большой выкуп. Сам директор Ладыгин Альберт Николаевич — присутствовал здесь же и находился в весьма расстроенных чувствах. Впрочем, как понял вскоре Истребитель, расстраивался он не столько из-за дочери, сколько по причине явной, как ему казалось, безвыходности.

Деньги, взятые у фирмы «Хиджра», были давно истрачены, в обороте товарищества находилась ничтожно малая сумма, а наехали на него крепко.

Басурман потребовал изложить все детали, и Ладыгин неохотно поведал некоторые нюансы.

Российско-сирийское совместное предприятие «Хиджра», занимающееся импортом дешевой турецкой косметики и финских продуктов питания в Санкт-Петербург, в свое время произвело несколько удачных операций совместно с «Мидасом», что послужило установлению хороших отношений между генеральным директором товарищества и президентом «Хиджры» Файзуллой аль-Мазбуди. Под это дело и уговорил Альберт Николаевич доверчивого сирийца выдать ему беспроцентный кредит в размере сорока тысяч долларов. Расписка, которую он ему дал, законной силы не имела, поскольку не была заверена нотариально, и огорченный Файзулла отыскал каких-то «отморозков», которые не придумали ничего лучше, чем взять в заложники семилетнюю девочку, угрожая всякими ужасами, если деньги не будут в скором времени найдены и возвращены. Измыслить что-нибудь' конструктивное самостоятельно Альберт Николаевич не мог. Обращаться в милицию он не хотел, чтобы не привлекать внимания к своей финансово-хозяйственной деятельности, как и всякий нормальный коммерсант в этой стране. Безысходность и толкнула Ладыгина обратиться в тайную организацию Фридриха Готтенскнехта, которой он давно симпатизировал.

Для пресвитера это было очень важно. Ладыгин оставался пока единственным спонсором его Дома Ордена Новых Тамплиеров, который Готтенскнехт основал в Петербурге. До этого Фридрих был каноником в Баден-Бадене и очень долгое время мечтал подняться на следующую ступень. Накопив немного денег, он переехал в Россию и поселился в Санкт-Петербурге, организовав филиал ОНТ и заняв более высокий пост пресвитера. Чтобы быть официально признанным Орденом, необходимо было набрать минимальный штат, и вскоре это удалось. Помимо пресвитера в Доме было четверо братьев, из которых, правда, один был евреем, другой — греком, а третий — наполовину азиатом, но выбора у Готтенскнехта не было — членство в ОНТ зиждилось на чистом энтузиазме. Ладыгин же, хотя и отказался вступать в рыцари, а предпочел находиться в разряде Друзей Новых Тамплиеров, с раннего детства был увлечен готической геральдикой и обрядами, подтверждая интерес небольшими субсидиями на празднества вроде Дня летнего солнцестояния и, что гораздо более существенно, оплачивая радиотелефон Истребителя бескорыстного служителя правого дела, самолюбованию которого Готтенскнехт потакал, как мог. Поэтому пока дела ТОО «Мидас» шли нормально, пресвитер не опасался остаться без гроша в кармане.

Орден Новых Тамплиеров был основан в 1907 году Иоргом Ланцем фон Либенфельсом, который на свои деньги приобрел замок Верфенштайн в Австрии, расположенный в окрестностях городка Грейна. Живописный замок до сих пор стоит на краю отвесной скалы на берегу Дуная в деревне Штруден и является штаб-квартирой Ордена. В отличие от классического Братства воинства Храма Гуго де Пайна и Ордена Строгого Повиновения Готтхельфа фон Хунда, Новые Тамплиеры придерживались арио-христианского вероисповедания и вели войну со слугами Зла, несущими наркотический яд в страны Европы для уничтожения арийской расы. Делалось это способом более действенным, нежели либеральные методы испанской Алькантары, о функционировании которой в Санкт-Петербурге Готтенскнехт был хорошо наслышан. И врагов своих он знал неплохо. Само название их секты — хашишины — говорило о том, кому принадлежат ее боевики: ассасины-убийцы, потомки сарацинов, чьи орды противостояли крестоносцам. Их предназначение — нести смерть цивилизации и ввергнуть Мрр во мрак исламского фундаментализма. Тому примером явился Афганистан, где воцарилось средневековье и через который пролегает Великий Опиумный путь, ведущий исток от огромного наркорынка у озера Зоркуль. И поскольку открытая конфронтация со странами НАТО для азиатов пока невозможна, они пускают в ход скрытое оружие — гашиш и героин, чье действие проявится на здоровье нации далеко не сразу, но зато гарантированно приведет к вырождению белых людей, последние из которых станут рабами, когда освободившиеся территории начнут заселяться мусульманами. Этого опасался Готтенскнехт, а вместе с ним и четверо местных единомышленников.

Поскольку похититель обещал поддерживать связь ло домашнему телефону Ладыгина, весь отряд, за исключением Гоггенскнехта, перебрался к Альберту Николаевичу. Большая четырехкомнатная квартира, в которой не находила себе места почерневшая от горя супруга гендиректора, на время превратилась в оперативный контртеррористический штаб. Тамплиеры сидели в гостиной и ожидали звонка. Все они были крайне раздражены действиями вымогателей и горели желанием расправиться с этими выродками.

— Зверье! — выругался Басаргин, глубоко затягиваясь сигаретой.

Выросший в Караганде, в дворовой шайке таких же, как он, детей ссыльных и зэков, Басурман с малых лет впитал понятия и установки блатного мира, а они запрещали переносить разборки на членов семьи. Столкнувшись с выходкой «отморозков», он кипел от злобы, облегчая душу отборными матюгами.

— Мы их накажем, — поддакнул Костас. Он тоже был из Казахстана — внук спецпереселенцев сухумской греческой диаспоры. С детства воспитанный в ненависти к лютой беспределыцине, Купидон был склонен к применению самых крайних мер.

Его прервала пронзительная трель телефона.

— Раз, два… взяли! — скомандовал Истребитель, одновременно с Альбертом Николаевичем снимая трубку параллельного телефона, чтобы щелчок не вспугнул похитителя.

— Слушаю, Ладыгин.

Сидевшие в комнате затаили дыхание.

— Узналь меня? — послышался гнусавый среднеазиатский баритон.

— Узнал.

— Деньги нашель?

— Еще нет, еще не все, — зачастил Альберт Николаевич, — но я найду, обязательно найду.

— Когда соберешь всю сюмму, а?

— Скоро, буквально через день-два… Я сразу не могу собрать, друзей надо обзвонить, понимаете, юридически оформить. Ту же квартиру заложить, а это требует времени.

— Ты сматри, дрюзей своих фильтруй. Если кто догадается, твой девочка сразу женыцина станет, поняль, да?

У Ладыгина перехватило дыхание.

— Я никому ничего не говорю, — наконец нашелся он — дал знать опыт деловых переговоров. — Как вы могли такое подумать, я же не враг своему ребенку!

— Мы тоже не враг. Мы друг, да. Ты деньги ищи, ладно? Найдешь, сразу ее отпустим.

— Я все понял, — выдавил Ладыгин.

— Я еще позвоню.

— Дайте с ней поговорить…

Послышались сигналы отбоя.

Истребитель слушал переговоры, держа трубку микрофоном вверх, чтобы не выдавать себя дыханием. О содержании разговора друзья догадывались по его лицу, медленно багровевшему от гнева.

— Вот сволочь, зверье поганое! — выругался Басаргин, когда Истребитель пересказал услышанное. Хотя его мать была, по карагандинским понятиям, «зверухой», то есть коренной казашкой, отец Басаргина был русским, и русским же в своем микрорайоне считался его сын. Тому, кто сомневался, Василий убедительно доказывал «языком жестов», и за это его уважали. С тех пор основным аргументом в споре для него стал кулак.

Истребитель не суетился. Переписав с АОНа номер звонившего, он открыл записную книжку на букву «С» и связался с бывшим своим однокашником, ныне заправляющим частным детективным агентством «Сателлит». Степан Сальников, проработавший пять лет в уголовном розыске, был в конечном итоге выгнан за пьянки и длинный язык, но розыскной деятельности не оставил, а развернул собственное дело, приобретя лицензию и открыв небольшую контору, где кроме него штат составляли бухгалтер и его жена, исполнявшая обязанности секретаря. Степан был, естественно, в офисе, поскольку тот располагался у него на дому.

— Привет, Сальник, — сказал Истребитель. — Мне надо телефончик пробить, и, кроме того, копни у себя в картотеке, на случай если что-то по этому адресу есть.

— Сделаем, — без колебаний согласился Степан. Он знал, что товарищ занимается какой-то тайной деятельностью, но, поскольку Истребитель его не раз выручал, помогать ему сам Бог велел, а Степан был человек верующий. Тебе когда надо?

— Чем скорее — тем лучше.

— Ноу проблема.

Знакомых у Степана, любителя подзаложить за воротник, было в РУВД более чем достаточно, поэтому выяснить текущий пароль для получения информации из Центрального адресного бюро не составляло труда. Вскоре он отзвонился Истребителю на «джи-эс-эмку».

— Готово, — сообщил он. — Колпино, Заречная улица, дом девять. Катырбеков Искандер Надирович.

— А квартира?

— Нет никакой квартиры. Особняк, наверное.

— Еще что узнал? Проходит он у тебя где-нибудь?

— Нет, — сказал Сальников. — Не успел нагрешить. Да он и прописался недавно, полугода не прошло.

— Ясно, — сказал Истребитель. — Спасибо. За мной пузырь.

— Ноу проблемз, — ответствовал детектив.

Истребитель поведал о состоянии абонента друзьям и поинтересовался их мнением.

— Вряд ли он тут замешан, — предположил Зоровавель. — Не дураки же они в самом деле. Возможно, что его просто подставляют, — это может говорить только о том, что похитители твердо уверены, что проверка Катырбекова никоим образом не выведет на их след.

— Очень может быть, — согласился Истребитель. — Именно поэтому следует как можно скорее начать его пасти. Если его навещают бандиты, надо проследить, на чем они приезжают. Садиться им на хвост необязательно, но если представится случай узнать, где они обитают, — упускать его нельзя. Вася, сгоняй с Лазарем в Колпино, Костя останется со мной на всякий случай. Черт этих урюков знает, что им в голову взбредет.

— Все будет тип-топ, Шура, — заверил Басаргин.

— Я и не сомневаюсь, — спокойно отозвался Истребитель.

Друзья вышли из дома и сели микроавтобус Лазаря Зоровавеля, на котором приехали сюда. Его владелец с трудом втиснул свою массивную тушу на водительское сиденье крохотной «судзуки- карины», габаритами не превышающей малолитражку. В задней части салона помещались три креслица и откиднoй столик, миниатюризированные японскими дизайнерами едва ли не до размеров кукольных. Тем не менее это чудо техники служило тамплиерам превосходным средством передвижения.

Тарахтя движком, микроавтобус покатил по направлению к южной части города.

Тем временем оставшиеся в квартире продолжали заниматься делом. Снова позвонил Сальников, которому случайно удалось вытянуть из знакомых оперов наметку по Искандеру Надировичу. Этот туркмен, недавно обосновавшийся в пригороде Санкт-Петербурга, успел запачкаться в одном деле, связанном с вымогательством. И хотя отношение к нему имел весьма отдаленное, его имя всплыло в памяти одного из сыскарей. Дело в тот раз ничем не закончилось, его прекратили вследствие изменения обстановки как потерявшее характер общественно опасного. Вероятно, следователя подкупили, но это уже не имело для Истребителя никакого значения. Гораздо важнее оказалось другое: все, проходившие по делу, кроме потерпевших, оказались туркменами. Поблагодарив частного сыщика за помощь и пообещав выставить дополнительную порцию спиртного, Истребитель распрощался с ним и стал ждать вестей из Колгашо.

Атмосфера в квартире царила тягостная. Дочка у Ладыгиных была единственным и очень любимым ребенком. Потерять ее казалось немыслимым. Глядя на мечущуюся из угла в угол жену Альберта Николаевича, тамплиер думал об измышлениях Толстого, призывавшего к непротивлению злу насилием. До того как полностью посвятить себя Ордену, Истребитель был учителем литературы тихим и миролюбивым романтиком, не так давно окончившим институт имени Герцена. Но за два года с момента получения статуса рыцаря ОНТ многое успело перемениться. Изменился и скромный школьный учитель, превратившийся в непримиримого борца за честь русской нации и выживание всей белой расы в целом.

Запяликала «джи-эс-эмка». Истребитель поспешно взял радиотелефон.

— Это мы, — радостно возвестил голос Басурмана. — Двух «зверей» взяли. Наблюдение продолжать?

Разумеется, наблюдение при наличии «языка» не потребовалось, и Басаргин сказал, что они выезжают.

Разведгруппа появилась действительно скоро.

Широко улыбаясь, они втолкнули в квартиру связанных азиатов, казавшихся пигмеями по сравнению со стокилограммовым Зоровавелем.

— Прибыли на место, — рассказал Басурман, — только стали пасти, видим, дом вроде пустой. Я слазил, посмотрел — точно пустой. Тут Лазарь зашел. Сидим, ждем, и вдруг эти урюки заваливают.

Взмахнув кулаком, Зоровавель отправил одного чурбана ударом в грудь в дальний угол комнаты.

Тот пролетел над полом, как полено, брякнулся о стену и застыл на полу.

— Погоди, — остановил эту машину смерти Истребитель, — ты их так убьешь раньше времени.

Купидон подошел к лежащему в состоянии грогги похитителю, потыкал ногой.

— Арматуру помял, — констатировал он, — но жить будет.

Чурбан начал приходить в себя и стал хрипеть.

— Ребра поломаны, — сказал Басаргин, — пусвдки. На вот, — он достал из кармана два паспорта, — глянь.

Истребитель раскрыл документы.

— Катырбеков Сатар Алиевич. — Он посмотрел на туркмена: — Родственник?

— Ну! — тряхнул Зоровавель второго пленника, который был помоложе.

— Да, — выдавил тот.

— Мы по дороге разузнали, что к чему, — пояснил Басурман. — За главного у них Искандер. Этого зовут Рафик, он племянник Искандера, а вон тот, кивнул он в угол, — его двоюродный брат.

— Сколько вас в банде? — спросил Истребитель.

Рафик помедлил, и хорошо поставленный удар всколыхнул его правую почку и печень. Лазарь Авелевич Вайзберг очень долго занимался боксом, однако профессионалом не стал, решив поберечь здоровье. Мозги, он считал, могут пригодиться для переезда на историческую родину, куда он мечтал отправиться.

Скоро тамплиеры знали все. Клан Катырбековых, в котором было пятеро взрослых мужчин, непосредственно возглавлялся Искандером Надировичем и прибыл из Красноводска восемь месяцев назад.

Женщины занимались торговлей, а мужчины избрали стезю воинов, трансформировавшуюся в коммерческом мире в грязное занятие вымогателей. Эта отпетая банда подонков самостоятельно занималась выколачиванием долгов в совершенно безнадежных случаях, не брезгуя заказными убийствами. Просто удивительно, как они до сих пор оставались живы.

В свете услышанного решение приняли быстро: участь девочки была предрешена с самого начала, поэтому и орудовать придется жестоко, не дацая противнику передышки до полного уничтожения.

Действовать такими методами тамплиерам еще не приходилось, но отступать никто не был намерен.

Да и некуда было отступать: если оставить «отморозков» в покое — месть последует незамедлительно, да и ребенок погибнет. Единственным выходом был перехват инициативы и быстрое доведение дела до конца. Телефонный звонок послужил сигналом к началу боевых действий.

— …Взяли! — махнул рукой Истребитель, но тут понял, что таиться ему больше незачем.

— Я слушаю вас, — мягко сказал Ладыгин.

— Слюшай, ты, слюшалька, — донесся слюнявый баритон, — ты чего такой-сякой крутишь? Ты деньги собраль, а?

Склонившийся ухом к микрофону Басурман закипел и отобрал у Истребителя трубку.

— Короче, слушай сюда, бандюган беспредельный, — гаркнул он так, что у стоящего в соседней комнате Ладыгина подогнулись колени. — У меня два твоих родича — Сатар и Рафик. Предлагаю тебе обменять девочку на них. Нет — им кобздец. Вздерну прямо тут, под потолком, — повешу их, понял?

— Э… Слюшай… — затух на том конце провода вымогатель. Он был обеспокоен отсутствием ребят и теперь от растерянности не мог подобрать нужные слова. — Ты…

Наступила длинная пауза. Было слышно, как тяжело и часто дышит в микрофон туркмен. Перспектива лишиться двоих подельников разом была для него сильным ударом, тем более что оба были родственниками, а по мусульманским законам повешенному нет входа в рай.

Истребитель понял, что разговор не ведется, и забрал у Василия трубку.

— Ну что, — спросил он, — слышал наши условия? Меняем всех на всех двоих на девочку — и считаем требования о возвращении долга полностью удовлетворенным. Последнее ты Файзулле сам объяснишь. Тебя самого-то как звать?

— Ис-кандер Надирович, — в несколько приемов выдохнул тот.

— А-а, Катырбеков, — уверенным тоном знающего человека «вспомнил» Истребитель. — Ты ведь уже по делу о вымогательстве проходил. Одного раза мало показалось?

Блеф подействовал. Собеседник окончательно скис.

— Слюшай, начальник, — принялся уговаривать тот. — Давай по-хорошему разойдемся. Ладыгин быль должен, он деньга отдавать не хотель. Но ведь и Файзулла честный барыга — ему деньги он просто так, под честный слово даль. Надо как-то решить, без денег ведь совсем не получится.

— Еще как получится, — заверил его Истребитель. — Девочку похищать это, по-твоему, честно? Вот за это ты ему весь долг и спишешь. Как будешь договариваться — не моя проблема. Захочешь — добазаришься. А девочку обменяем на твоих… батыров.

— Дай время посоветоваться, командир, — примирительно сказал Катырбеков, приняв Истребителя за выполняющего частный заказ мента.

— Даю тебе час, — милостиво разрешил тот. — Но не вздумай причинить девочке какой-нибудь вред.

— Поняль я тебя, командир, поняль, — ответил чуть оправившийся Искандер Надирович, и на этом их разговор завершился.

— Ну, что будем делать? — спросил Купидон, едва трубка была опущена.

— Думать, — сказал Истребитель, — думать прежде всего. Во-первых, что они могут сейчас предпринять, — их осталось трое.

— Запустить гонца проверить, куда делись эти клоуны, — предположил Басурман, — кивнув на сидящих у стены «батыров». Стульев, а тем более кресел им никто не предложил, посчитав, что размещаться старым дедовским способом голой жопой на поду-им будет удобнее.

— Спасибо, — воскликнул появившийся из соседней комнаты Альберт Николаевич, успокоенный тем, что дело сдвинулось с мертвой точки, — большое вам спасибо, господа!

— Погоди, — остановил его Басаргин, — рано еще благодарить.

— С Файзуллой обязательно свяжется, — заметил Зоровавель. — Будет договариваться по деньгам.

— Не обязательно, — скептически заметил Басурман. — Ему сейчас не о бабках заботиться нужно, а о родичах. Тем более, Шура, если я верно понял, он тебя за лягавого принял.

— Вероятно, — подумав, кивнул Истребитель. — Первым делом он будет стараться не подставиться сам. Родственники его уже успели замазаться в уголовке, а сам он пока еще нет.

— Мне кажется, он не верит, что они у нас, — высказался Костае.

— Нашел проблему, — ухмыльнулся Басурман. — Мы им поговорить дадим. Одного будем на крюке от люстры подвешивать, а другому трубку сунем — пускай комментирует.

Слушавший их Ладыгин стал белее бумаги.

— Ну что вы, — начал он. — Давайте как-нибудь по-другому, без этих жестокостей, а то они вконец озвереют.

— Нет, — категорически заявил Истребитель. — По-другому тут никак не получится. Террористам только дай понять, что готовы идти на уступки, тогда точно распояшутся. Потакать им ни в коем случае нельзя. Будем держать их в узде — только так ими можно управлять.

Ладыгин не нашел, что возразить. Он давно не был хозяином положения и примирился с этим.

Пробормотав: «Ну как знаете», он поплелся в спальню утешать слегшую в постель жену.

Друзья занялись подготовкой к переговорам. Зоровавель принес из машины прочный капроновый трос, Басурман вооружился плоскогубцами и при помощи Костаса снял массивную люстру, висящую на толстом крюке. Размотав изоленту, он раскрутил провода, Купидон принял снизу позвякивающую конструкцию, и вместе с Истребителем они опустили ее на стол. Друзья торопились, чтобы телефонный звонок не застал их врасплох, и уложились вовремя.

Едва они закончили, как запиликал аппарат, и по осекшемуся голосу Ладыгина тамплиеры поняли, что для принятия решения Искандеру Надировичу потребовалось гораздо меньше часа.

— Это кажется вас, — неуверенно сказал Ладыгин, протягивая трубку подошедшему Истребителю.

— Ну? — поинтересовался тот.

— Мы посоветовались, — хитрым тоном заявил Катырбеков. — Делаем так. Вы отпюскаете наших ребят и даете им половина сюммы, а мы отпускаем девочка.

— Забавный ты мужик, — сказал Истребитель.

Расчет Катырбекова был ясен: получить свою долю (оплата их услуг наверняка составляла пятьдесят процентов от суммы возвращаемого долга), выдав Файзулле аль-Мазбуди расклад по первоначальному «нулевому» варианту. Это в лучшем случае. В худшем — оставить девочку у себя… Дальше все было понятно. Истребитель дал знак приступать.

— Сейчас мы тебе родственничка дадим поговорить, — сказал он, наблюдая, как Зоровавель перекидывает веревку через крюк, — Рафика, племянника твоего. Вот с ним и потолкуешь.

Связанного Рафика подтащили к столу, на котором стоял аппарат, и поднесли ко рту трубку. Он бешено затараторил, когда Басурман затянул на шее Сатара петлю, и перешел на крик, когда Купидон и Зоровавель потянули за другой конец веревки, медленно начав отрывать туркмена от пола. Тот конвульсивно задергался и захрипел. Державший трубку Истребитель поморщился — пена изо рта визжавшего на одной высокой ноте Рафика брызнула на ладонь.

— Да заткни ты эту собаку, — брезгливо заметил Басурман. — Все, что нужно, он уже сказал.

Полузадохнувшийся висельник был опущен, а Истребитель, отпихнув обезумевшего племянника, обратился к его дяде:

— Принимаешь наши условия или опять сомневаешься?

— Ты много на себя взяль, начальник, — яростно выдохнул Катырбеков.

— Зло порождает насилие, — ответил Истребитель, — а ты иного хотел?

Искандер Надирович сдался. Он согласился привезти девочку и отказаться от всех притязаний в обмен на живых родственников. Рафику дали трубку, и он сбивчиво объяснил, что с Сатаром все в порядке, он жив, только пока не может говорить.

Пара ударов по рёбрам помогли Сатару перебороть боль в горле, и он произнес несколько слов в подтверждение того, что действительно жив. Басурман наблюдал за ним, криво усмехаясь.

Условия обмена и место были назначены Истребителем. Туркмены привезут девочку через час в лесопарк на улице Коммуны, где их будет ждать машина. Охраны с обеих сторон договорились выделить по два человека вместе с водителями. Местность эту Катырбеков знал хорошо и сказал, что сможет отыскать условленное место в лесочке. На том и порешили.

Тамплиеры выдвинулись заблаговременно к месту обмена, чтобы успеть прочесать круг в радиусе двести метров от исходной точки. Старались они не зря, несмотря на то что полил дождь и ни о какой засаде помыслить было невозможно: Костас набрел на притаившегося в засаде стрелка с автоматом Калашникова наизготовку. Вероятно, он должен был либо подстраховывать родню, либо просто валить противника, когда тот появится в зоне видимости.

Греку удалось подкрасться к нему незаметно. Дождь заглушал шум шагов, да и з. ашел он, по счастью, со спины. Получивший еще в давние юношеские годы в Алма-Ате звание кандидата в мастера спорта по стрельбе из лука, Костас умел пользоваться этим надежным и бесшумным оружием. Тщательно выцелив сероватую спину пластуна, он послал в нее стрелу с лепестковым наконечником, угодив чуть левее центра. Смачный щелчок и пронзительный вскрик вызвал на толстых губах Купидона довольную усмешку. Он опустил углепластиковый лук и подошел к своей жертве. Маленький смуглый человек корчился в густой зеленой траве, неуклюже заводя руки за спину, чтобы вырвать засевшую там стрелу. Хрустя опавшими ветками, к нему подбежали Истребитель и Басурман, а чуть позже, топая как слон, примчался Зоровавель.

— Все-таки выставили боевое охранение, козлы, — заметил Басаргин, присаживаясь перед стрелком на корточки. Движения туркмена становились все более конвульсивными, а глаза быстро мутнели.

— Время, ребята, — напомнил Истребитель. — Давайте по местам. Басурман, Лазарь, — в машину, Костик, — на ту сторону дороги, а я эту позицию займу, уж больно хорошо он обосновался.

— Готово, кончился, — констатировал Басурман.

Истребитель нагнулся, вытащил из-под трупа автомат и оттянул затвор указательным пальцем.

— Ты из него хоть раз в жизни стрелял? — спросил Зоровавель.

— Справлюсь как-нибудь, — бросил Истребитель. Он был уверен в себе. Казалось бы, чего проще: целься да нажимай на курок.

Тамплиеры разошлись по своим местам. Купидон занял позицию на дереве, выбрав развилку попрочнее, чтобы можно было как следует упереться, дабы натянуть лук. Зоровавель сел за руль «судзуки», а Басурман забрался в салон, еще раз проверив, надежно ли связаны пленники, покорно лежащие на полу. Туркмены и не думали сопротивляться, ожидая, когда их освободят. В том, что издевательства над ними будут жестоко отомщены, никто не сомневался, в первую очередь, тамплиеры, поэтому их участь была предрешена.

Теперь, когда огневая мощь так существенно возросла, Истребитель был уверен в успехе операции.

Конечно, соваться в такую затею с одним луком, пусть даже к нему прилагался столь классный стрелок, как Купидон, было авантюрой чистой воды, однако бывший школьный учитель придерживался утверждения, что счастье сопутствует смелым. Первая же удача лишь утвердила его в собственной правоте.

Бежевая «семерка» подъехала точно в назначенный час. Она остановилась в ста метрах от «судзуки» и в тридцати — от притаившегося Истребителя.

Дверцы ее открылись, и оттуда вышли два азиата, один из которых держал за руку девочку лет семи.

Оба так рассчитывали на своего снайпера, что ничего, похоже, не опасались. Из микроавтобуса Зоровавель и Басурман вытащили пленников и толкнули их вперед. Кино про разведчиков чурки, вероятно, смотрели, потому что пошли, тщательно выдерживая расстояние, чтобы не промедлить или не обогнать девочку, которая неуверенно двинулась к тамплиерам.

Встретились они аккурат посередине разделяющего машины расстояния. Во избежание непредвиденных эксцессов Басаргин сразу засунул ребенка в салон, а Зоровавель сел за руль и сдал назад, чтобы в них не попали случайные пули. Туркменская родня столпилась у «Жигулей» и принялась освобождать руки пленников. Истребитель поймал их в прицел и длинной очередью справа-налево скосил всех к чертовой матери…

Через час после возвращения друзей Файзулла аль-Мазбуди позвонил Альберту Николаевичу и начал угрожать. Видимо, Катырбеков успел доложить, что он не в состоянии оказать фирме «Хиджра» оговоренную услугу. В завершение выставленного ультиматума разобиженный кредитор пообещал, что Ладыгиным займутся сотрудники сирийского предприятия.

Слушавший по параллельному телефону Басаргин не выдержал и вмешался:

— Ты что ж, — спросил он, — учиться даже на собственном опыте не желаешь?

— Что вы гаварит? — удивился Файзулла появлению незнакомого голоса. Мине мои деньги даужен, который я давал долг, — сорок тысяч долларов.

— Ага, значит, деньги хочешь получить, — с тихой улыбкой произнес Басурман, но кротость его была обманчивой. — С «отморозками» общаться любишь? Детей в заложники брать любишь? Так люби и саночки возить!

Ответить Файзулла ничего не успел — разъяренный Басурман сильным и точным ударом вколотил трубку в рычаг удивленно звякнувшего телефона, едва не сломав аппарат.

— Все с ними ясно, — резюмировал он. — Сами они не успокоятся.

— И что теперь? — спросил перепуганный Ладыгин.

— Ну и задал ты нам работы, — вздохнул Басаргин.

Положение могли спасти только превентивные меры.

Когда я объяснил Славе, что нам придется делать, он сначала решил, что я шучу, но я не шутил, и Слава согласился. Он покорно взял оружие и пошел вслед за мной реализовать мой гениальный замысел по воплощению благой и великой цели.

Вряд ли Есиков ждал меня в гости. Во всяком случае, он не боялся, что я к нему снова заявлюсь, и тут жестоко просчитался. Нам посчастливилось прихватить его на выходе из парадного — промедли мы со Славой хотя бы минуту, и дожидаться нам у дверей до второго пришествия. Пришествия Есикова, разумеется, а не Христова.

— Он? — спросил Слава, безошибочно «срисовавший» сексота.

— Ага, — сказал я.

Заслышав клацанье открывающейся дверцы, Леша лениво оглянулся, больше из любопытства, помоему, ибо на чье-либо внимание к своей персоне он явно не рассчитывал. Полагал, вероятно, что я отсиживаюсь где-нибудь в глухой норе или копаю своей знаменитой лопатой яму для землянки. Но не тут-то было.

Обнаружив за спиной знакомую «Ниву» и амбала, вылезающего из нее, Есиков мгновенно сопоставил эти факты и принял единственно правильное в такой ситуации решение — ринулся наутек.

Я завел мотор и рванул, обогнав бегущего вслед за Лешей Славу, а через пару секунд и самого Есикова, который шарахнулся от машины, посчитав, что я, вероятно, собираюсь сбить его. Да Бог с тобой, зачем краску царапать! Проехав еще десять метров, я круто завернул, перекрыв дорогу, и приоткрыл дверку, приветливо улыбаясь своему бывшему сокурснику и подельнику.

— Аи, точно, — воскликнул я, звучно хлопнув ладонью по бедру. Казачок-то засранный!

Леша встал как вкопанный, не добежав до «Нивы» пары метров. Он был взмылен, как конь, и тяжело дышал. Конь педальный! Сзади подскочил Слава и со всей силы хрястнул лапой по есиковскому плечу. Салочка!

— Че, Леша, — я выбрался из машины, — прокол получился?

— К-ка-кой прокол, ты чего? — задыхаясь от волнения и испуга, спросил Есиков.

— Запятнали тебя, — пояснил я, указав на Славу. — А ты сам себя еще раньше запятнал сотрудничеством с правоохранительными органами.

— Ты опять за старое? — успокоился Леша. Его самообладание было достойно уважения. — Мы ведь разобрались с этим.

— Нет, дорогой мой товарищ, — улыбнулся я. — Теперь уже за новое. Потому что запятнать себя ты успеваешь гораздо быстрее, чем отмываешься от старого. Может быть, это карма такая, а?

— Ты о чем? — начал было кипятиться Есиков, как бы не обращая внимания на сопевшего позади громилу. Но нет, наглость не всегда второе счастье.

— Слава, веди его в дом, — распорядился я. — А я машину пока запаркую.

Через пять минут мы сидели на кухне: Леша у окна, мы со Славой по другую сторону стола — у выхода. Простреленная балконная дверь была заткнута кусочком поролона.

— Живьем сожрете или задушите хотя бы сначала, вурдалаки? — спросил Есиков после того, как я растолковал ему подробности разборки с ОБЭП. Сам признался. По крайней мере, не отрицал.

Что ж, это было типично в его стиле: сначала настучать, а потом честно во всем признаться.

— Зачем же, — ответил я, — мы люди культурные. Вот настоящие уголовники тебя давно бы замочили, поистязав по-страшному, а мы обойдемся без анатомического театра драмы и комедии.

Сексот расслабился, почувствовав, что его не будут убивать. Впрочем, кто знает, что лучше, — ведь в мире есть вещи пострашнее смерти.

— На вот, почисти. — Я выложил на стол тэтэшник, баночку с оружейным маслом и большой кусок ветоши.

— Зачем? — не понял Леша.

— У самого мозгов догадаться не хватает?

— На меня стрелки хочешь перевести, — скривился сексот, неохотно беря в руки пистолет. Он проверил наличие обоймы, но обнаружил пустую рукоять. Патроны ему доверять было еще рано.

— Давай, чисти, — вздохнул я. — С неполной разборкой.

Потыкавшись немного с незнакомой системой, Есиков разобрал ТТ и принялся тщательно протирать и смазывать каждую деталь, оставляя по всей поверхности отпечатки своих пальцев. Кто теперь докажет, что этот пистолет не его? То же самое он сделал с патронами, которые я ему дал: обтер каждый тряпочкой, затолкал в обойму, вставил ее в рукоять. Передергивать затворную планку я его не попросил, а сам ои не решился — Славина клешня, поигрывающая на рубчатой накладке засунутого за ремень «кольта», убедительно доказывала отсутствие всяких шансов на успех. В завершение я аккуратно разлепил края купленного по дороге полиэтиленового пакетика и протянул Леше; чтобы он опустил туда пистолет. Завернул пакетик и убрал улику в карман.

— Видишь, какая неудача, — сочувственно сказал я. — Ты не меня подставил, настучав операм, ты себя подставил. На этом стволе столько всякого говна висит, ты представить себе не можешь. Страшно подумать, что будет, если менты все же найдут эту пушку. Теперь это не моя головная боль, а твоя. Думай, как дело замять. Если на меня случайно выйдут — волына с заявлением сразу отправится в милицию, а это гибель. Сто вторая статья тебе гарантирована. Так что придется тебе, Лешенька, вывернуться перед операми в обратку, хотя это трудно будет — они на меня злы. Но ты сумеешь, я знаю. — Я встал и похлопал погрустневшего Есикова по плечу. — Давай, действуй. Я верю в тебя.

Леша совсем скуксился, представляя, что может числиться за этой БОЛЬШОЙ, но он не в состоянии был предположить и десятой доли того, что за ней на самом деле стояло. Попал ты, Леша, ох, попал, стрелочник ты наш и паровоз отныне в одном лице.

Мы вышли со Славой во двор, в уши неприятно дул по-осеннему сырой ветер. И тут я подумал, что сегодня кончился Рамадан — исламский праздник, кoгда душа любого умершего в этот период мусульманина обязательно попадает в рай. Слава Богу, что он кончился: может быть, федаи станут бережнее относиться к своей жизни и не будут жертвовать во имя веры направо и налево. И мне спокойнее, и им.

Мы залезли в машину, я завел и начал прогревать двигатель. Слава закурил. Почему-то на душе было тревожно. Наверное, обо мне вспоминали.

Он гордо шагал по Невскому проспекту, бесцеремонно расталкивая прохожих своими широкими, крепкими плечами. Твердая, четкая походка уверенного в себе человека, но в то же время вкрадчивая, мягкая, скользящая, присущая крупному зверю кошачьей породы — пантере или тигру. Сходство с хищником дополняли пронзительно зеленые глаза с узкими бездонной черноты зрачками, придающие лицу совершенно нечеловеческое выражение. Их обладатель не боялся никого и ничего, он был нагл и самодостаточен, звали его Руслан Тахоев, и был он военным врачом.

Воплотив свою детскую мечту стать сразу офицером и доктором, Тахоев показал себя высококвалифицированным хирургом и в свои сорок два года успел наработать обширную практику, поездив по «горячим точкам» бывшего СССР. Началом карьеры стала работа в Афганистане, где прекрасно зарекомендовавший себя Руслан за пять лет поднялся до начальника хирургического отделения госпиталя.

Немало этому способствовали личные качества: расчетливый, слегка жестокий характер, цепкий и трезвый ум. Последнее, в прямом смысле, обусловливалось полным неприятием алкоголя. Организм почти не вырабатывал фермент алкогольдегидрогеназу, способствующий усвоению спирта, и Тахоеву было достаточно пятидесяти граммов водки, чтобы серьезно отравиться. В Афганистане, где пили все, это делало доктора особенно незаменимым, а неуживчивый характер только помог в продвижении по служебной лестнице. С малых лет привыкший полагаться лишь на себя, Руслан был одиночкой, рассчитывающим на собственные силы. Такая позиция давала неоспоримое преимущество перед теми, кто не мог обходиться без чужой помощи, а именно свободу поступать так, как ты сам того хочешь.

Неизвестно, каких вершин достиг бы Тахоев на государственной службе, но пришло и для него время сделать свой — главный — выбор. Предновогоднее вторжение в Грозный, когда под завывания Пугачевой танки въехали в город, где прошло его детство, поставило точку на карьере офицера Российской армии. Не поведав о своем решении никому из коллег, Руслан собрал пожитки — самое необходимое для существования — и отправился простым врачом в армию президента Дудаева. Рекомендации старейшин петербургской чеченской общины были у Руслана самые лучшие, и его приняли с распростертыми объятиями, так как хирургов катастрофически не хватало. Вскоре Тахоев стал начальником полевого госпиталя, что, однако, не облегчило его жизнь. Помимо необходимых шестивосьми операций в сутки, он еще был должен решать массу организационных вопросов, и вскоре это начало тяготить. Партизанский госпиталь был битком набит умирающими и ранеными, перемолотыми безжалостной машиной войны. Это было даже хуже Афганистана, и врач скоро понял, что смертельно устал. Однажды он исчез, и никто не знал, как и куда.

Руслан был патриотом Чечни, но еще больше он любил свободу.

Шесть месяцев он кочевал с совершенно одичавшими мародерами, покуривая хэш и деградируя.

Тогда же он понял вкус по-настоящему больших и шальных денег. К тому же теперь ему никто не мог помешать восстанавливать гемоглобин, недостаток которого был у Руслана с детства, — своим, особым способом. Разве вырос бы он таким большим и крепким, если бы отец, работавший на мясокомбинате, по совету врача не заставлял его пить кровь? Красное вино по известной причине не годилось ей на замену, но может быть, это было к лучшему. Вскоре Руслан привык, кровь ему даже нравилась — в ней была особая жизненная энергия, которую не получишь из фруктов и злаков. Лучшей была свиная кровь, а однажды в дворовой драке ему довелось испробовать крови поверженного соперника. Руслан навсегда запомнил ее терпкий вкус — возбуждающий и пьянящий. Вкус первого глотка победы! Позже ему приходилось пользоваться консервированными запасами в больницах, но по-настоящему дегустировать он начал лишь в лазаретах Сороковой армии, где ее было целое море — свежей, горячей крови! Тахоев научился различать самые тончайшие оттенки и даже мог ставить диагноз, слизнув лишь капельку: жидковатая безвкусная — анемия, истощение организма; слишком густая и малосоленая — сильное обезвоживание; сладкая признак диабета, но такое случалось редко, гораздо чаще под нож ложились худосочные изорванные мальчишки, хотя иногда случалось удалять аппендиксы у офицеров штаба. С тех пор Тахоев стал постоянным спутником вооруженных конфликтов, которые после афганской кампании захлестнули страну. Немногочисленные коллеги, с которыми приходилось контактировать более или менее постоянно, звали его Руслан-Война, но даже они не догадывались, откуда у вкалывающего за пятерых хирурга берутся силы оперировать сутки напролет, почему не дрожит нож в его руках, а вид всегда бодрый и сосредоточенный.

Тахоев презирал спивающихся врачей, а женский персонал про себя именовал исключительно «подстилками», охотно, однако, используя их по этому назначению — кровь возбуждала в нем дьявольское влечение, которое женщины относили за счет его южной натуры. Только однажды у него был затяжной роман с медсестрой, который он теперь относил к разряду аномалий, — влюбленности Тахоев не признавал и чурался. Женщины были единственным его развлечением: они и, позже, хэш, потому что в банде все пыхали, а пить он не мог. Мародеры считали, что Руслан принес обет воздержания, как это делали «непримиримые», они не могли понять, как можно умереть от стакана водки. И еще они удивлялись, что даже в лютый мороз Тахоев может ходить в одном свитере и не мерзнуть — невиданная энергия распирала изнутри его тело, излучавшее жар, словно в нем горел адский огонь. Руслан получил кличку «Борз», что означает «волк». В отряде знали о его кровожадности, но здесь у каждого были свои причуды. Почти все были уголовниками, амнистированными Дудаевым, многие воевали еще в Карабахе и были контужены, да и откровенных психов хватало. Кто-то насиловал мужские трупы, кто-то собирал коллекцию ушей — на их фоне ненасытность Тахоева выглядела довольно безобидной. К тому же он был хорошим врачом и оказывал услуги гражданскому населению, в связи с чем их банда иногда сходила за освободительное боевое формирование.

Вольница продолжалась около полугода, а потом их группу в пух и прах раздолбали набранные из российских тюрем смертники, которых гнал вперед омоновский заградотряд. Тахоеву и еще одному бандиту, которого звали Иса, удалось скрыться в горах.

Там во мраке ночи их настиг густой снегопад. Идти стало трудно. Иса стал ныть и жаловаться, и Тахоев понял, что без «дополнительного питания» ему не выйсить. Он выстрелил Исе в спину, потом рассек яремную вену и жадно припал губами к трепещущей шее товарища, торопливо глотая бьющую в рот горячую струю.

Когда он напился и душа покинула тело Исы, Руслан остался один, и тогда к нему пришел Черный, который все эти годы был рядом и ждал удобного случая, чтобы встретиться с глазу на глаз.

Снегопад прекратился, но Руслан уже знал, что не умрет. Он теперь не мог умереть, даже если бы захотел. Обменяв свою жизнь на жизнь Исы, он передал ее в безраздельную власть Черного, который, наверное, был горным духом, — по крайней мере, Руслан очень хотел так считать, потому что он боялся подумать о чем-то более страшном. В разрыв облаков показалась луна, обрисовав на фоне жемчужных туч зубчатый силуэт гор и огромную черную фигуру, терпеливо застывшую рядом в бесконечном настойчивом ожидании. Леденящее ощущение вечности породило внутри Руслана тоску и впервые заставило осознать себя волком. Кличку ему дали неспроста, — и прежде проступали в нем волчьи черты, а теперь глубинная сущность прорвалась наружу. Борз упал на четвереньки и обреченно завыл, глядя на сверкающий диск Луны — немого свидетеля очередной вселенской трагедии, отчаянного крика погружающейся во мрак души.

С тех пор Тахоеву основательно везло. Выбравшись из района боев, он благополучно перезимовал в Дербенте, где познакомился с командой ушлых турок, для которых война была одним из способов разбогатеть. Именно они и предложили Руслану выгодное дело — сбор тканевых материалов для трансплантации: желез, роговицы, мозговой оболочки.

Доставкой в Германию и сбытом они занимались через турецкую диаспору в Европе, благо и там хватало врачей-пройдох. Так Борз вернулся в Чечню, которая все больше приобретала статус независимой республики Ичкерия.

Получив в полное распоряжение трех иорданских исмаилитов, Тахоев начал успешно пластать раненых и свежие трупы, которые в ходе боя подтаскивали ассистенты. Донорами по большей части являлись русские солдаты, хотя попадались и местные жители, угодившие ненароком под пулю. Повстанцев не трогали, хотя их доставать было легче. Все понимали, что, если боевики узнают, кто потрошит правоверных нохчи[Самоназвание чеченцев. (Прим. автора.], месть последует незамедлительно.

Посему приходилось ограничиваться только противоборствующей стороной, но даже при этом первая партия материала была подготовлена к отправке в кратчайшие сроки. За ней последовала вторая, потом третья. Затем Тахоеву привезли деньги и предложили отдохнуть. В Москве намечали затеять перемирие, так что рабочее поле временно пустело.

Борз слетал в Симферополь, прожил пару недель в Судаке, но бессмысленное времяпрепровождение вскоре стало надоедать. Руслан не мог сидеть сложа руки, потребность резать становилась все неотступнее, а такую возможность могло предоставить только возобновление боевых действий. Борз почти молился за скорейшее начало войны, и его призывы не остались без ответа.

Последнюю партию турки отправить сами не смогли и попросили Тахоева для разнообразия попробовать себя в качестве курьера, за что, разумеется, пообещали заплатить дополнительно.

Борз давно не был в Петербурге, куда намечалось доставить товар для передачи другому курьеру.

Далее тканевой материал направлялся на север морским путем не без помощи все тех же исмаилитов, которые занимались транспортировкой опиума и попутно вписывали в рейс и другие контрабандные грузы. Руслан возвратился в город, который считал второй родиной после Грозного, и стал потихоньку осваиваться, ожидая отправки.

Обязанности курьера он выполнил, но поскольку являлся еще и совладельцем товара наравне с турками, то хотел убедиться, что ткани доставлены заказчику в целости и сохранности. Время шло, а контрольного звонка все не было. Тахоев связался с Гамбургом, однако и там беспокоились по поводу задержки. Тогда Руслан решил посетить отправителя и на месте разобраться, в чем дело. Ближе к вечеру Борз вошел в здание госучреждения, в котором обосновалось множество мелких фирм, и постучал в Дверь с табличкой «Совместное предприятие „ХИДЖРА“».

Президент совместной фирмы Файзулла альМазбуди, с которым Руслана познакомили турки, занимался техническим обеспечением переброски грузов в Европу. Контейнер с тканевым материалом хранился у него, с ним же предполагалось решать все вопросы.

Дверь открыл невысокий востроносый араб, настороженно оглядевший Тахоева.

— Меня зовут Борз, — представился Тахоев. — Мне нужен Файзулла.

— Заходи, — кивнул араб. — Меня зовут Касем Хашими.

Офис представлял собой две смежные комнаты и небольшой чуланчик. Таково было официальное лицо фирмы «Хиджра», которре в любой момент могли лицезреть представители местной власти.

— Где Файзулла? — огляделся Руслан.

— Его убили, — сказал араб, закрывая дверь.

— Что с моим заказом? — спросил Борз.

— Я не знаю. У Файзуллы было свое место, где он держал ваш груз, нам он не говорил.

Такой ответ партнера по бизнесу вместе с дорогостоящим товаром показалось ему чересчур подозрительным.

Не хотят ли его просто кинуть?

— Что с ним случилось? — поинтересовался он.

Касем отпер чуланчик и достал длинную окровавленную стрелу с массивным зазубренным наконечником.

— Она влетела в окно, — сказал Хашими. — Файзулла сидел в кресле, стрела попала ему в сердце.

Тахоев внимательно изучил вещество, похожее на бурую краску. Понюхал и понял, что это настоящая человеческая кровь. Однако это не свидетельствовало о неоспоримой правоте Хашими. Стрелу можно было измазать, чтобы втирать ему очки, и Борз на слово не поверил.

— Кому это было нужно?

Внешний облик пришельца наводил на Касема страх. Будучи усердным исмаилитом и приверженцем законов шариата, он считал, что в трудную минуту Аллах не оставит его в своей милости. Однако в данный момент таковое убеждение поколебалось: звериные глаза торговца человечиной и его длинные белые клыки привели Хашими в ужас. С таким чудовищем лучше было не спорить.

— Файзулла дал деньги в долг, — начал он, — и не взял расписки. Когда ему не захотели отдавать, он нанял туркменских уголовников, чтобы не впутывать наших людей, но за должника заступились. Это были не милицейские и не бандиты, мы пока не знаем кто. Они убили туркменов. Файзулла стал угрожать, что задействует федаи, и сделал это зря, потому что двоих наших убили просто так, а потом настала очередь самого Файзуллы.

Не бандиты и не менты — Тахоева это заинтересовало. Он решил проверить, насколько сказанное арабом соответствует истине, и взял у Касема адрес должника. Если действительно так и случилось, он cato доберется до загадочных защитников, пользующихся луками. Он напьется их крови и заберет все необходимые органы — пусть расплачиваются, если заставили пострадать его бизнес. «Хиджра» означает «переселение», и он заставит их переселиться туда, где им давно пора быть, — в ад! Тахоев зарычал и покинул перепуганного сирийца.

Вызов Фридриха Готтенскнехта, заставивший Истребителя повторно оторваться от церковной службы, по значимости вполне оправдывал свою неуместность. Когда тамплиеры собрались на квартире пресвитера, тот сделал объявление чрезвычайной важности.

— Мне стало известно, — сказал Готтенскнехт не без нотки злорадства, что наши братья из Алькантары потерпели фиаско в своей миссии. Они сумели обнаружить место хранения атрибутов власти главы секты ассасинов, выслали поисковую экспедицию и даже приобрели кое-какие из них. Однако археологу, производившему раскопки, захотелось получить сокровища в полное владение, и ему удалось вырвать их из рук приора де Мегиддельяра. Археолога зовут Илья Игоревич Потехин. Похоже, он несколько обезумел, во всяком случае, один из наших испанских братьев утверждает, что он сильно изменился и поведение его стало ненормальным. Вполне возможно, что он возомнил себя религиозным лидером, поскольку считается, что предметы способны оказывать воздействие на личность обладающего ими человека, но не исключено, что это проявление психического заболевания.

Тамплиеры уже догадались, куда он клонит.

— Я считаю, — подтвердил их предположения Готтенскнехт, — что необходимо наше вмешательство, ибо испанцы утратили контроль над ситуацией. Мы уже доказали свою решительность и умение действовать в случае необходимости радикальными методами. Доставив исмаилитские святыни в Верфенштайн, мы получим благословение Великого Магистра на расширение Санкт-Петербургского Дома Ордена. Это обеспечит нам централизованное финансирование и ваше гарантированное повышение на один ранг.

— Чем они так святы, эти предметы? — поинтересовался Зоровавель.

— Они принадлежали основателю секты ассасинов Хасану Саба (или, по другим источником, Хасану ас-Сабаху, Гасану эль-Саба) и должны были передаваться от повелителя к его преемнику, наделяя его магической силой, которой должен обладать истинный глава организации. Их три — кинжал, перстень и браслет, без которых невозможно проведение церемонии инаугурации, а до этого момента лидер не может считаться полноценным шейхом ассасинов. Попытки создания дубликатов, по словам испанцев, к желаемому результату не привели, в этих предметах действительно есть что-то особенное. Хашишины до сих пор остаются важной боевой организацией исмаилитов, и не удивительно, что их теперешнему предводителю необходимо обрести подлинные символы власти.

— Ну уж «зверям» мы хрен чего дадим! — воскликнул Басурман, подкрепив слова размашистым ударом левой руки по предплечью правой, обозначая тем самым длину того «хрена», который он намерен выдать ненавистным азиатам.

— Превосходно, — удовлетворенно заметил пресвитер. — Мне удалось получить, помимо всего, еще и адрес, по которому проживает археолог. Он часто бывает дома, поэтому застать его будет нетрудно.

— У вас много друзей в Алькантаре, — заключив Костас.

— Всего один, зато очень хороший, — мягко улыбнулся Фридрих Готтенскнехт. В его улыбке было что-то от грозовой тучи.

Приручение Есикова не заняло у меня много времени и дало превосходный результат. Вечером следующего дня, когда я связался с ним из таксофона, Леша с радостью в голосе поведал, что забрал свое заявление и как мог успокоил ментов. Может быть, я бы и поверил ему, не пригласи он меня в гости. Я догадался: опера хотят со мной встретиться.

Вряд ля обэповцы забыли вспышку светошокового фонаря и простили мне эту выходку. По горькому опыту я знал, что оперуполномоченные — народ злопамятный и не успокоятся, пока не отомстят. Но вот что в их понимании могло означать слово «месть»? Точнее, что, я догадывался, а вот на какой срок? В том, что они захотят со мной поквитаться, я был уверен.

Ну а раз так, то и приглашал меня в гости Леша не по собственной инициативе. Слишком наигранным был его беспечный тон. Я подумал и решился:

— Хочешь побеседовать со мной о дальнейших взаимоотношениях? — Надо же было найти повод для нанесения визита, сам он почему-то выдумать ничего путного не смог, просто пригласил в гости, и все. Растерялся или намекал таким способом, что не один? — Во сколько к тебе заехать?

— Ты завтра днем свободен? — спросил Леша, которого словно подтолкнули.

— Свободен ли я днем? Ну конечно, — не колеблясь откликнулся я. — К тебе готов приехать в любое время.

— Я буду ждать тебя к трем, — назначил Есиков, и мы распрощались.

Садясь в машину, я был преисполнен оптимизма.

В самом деле, почему бы мне не пообщаться с мусорами? «Токарев» казался хорошей страховкой от подставы со стороны Леши. Случись со мной что — и неприятности будут обеспечены нам обоим, не только мне одному. «Nil inultum remanebit»[Ничто не останется неотомщенным (лат.).] В том, что улика против Есикова попадет куда надо, если я не появлюсь дома в течение суток, я был уверен на сто процентов.

Славу я брать на встречу не стал. Не хотелось сталкивать его лоб в лоб с лягавыми: не столько за друга беспокоился (лягавым волка не взять), сколько за ментов — не дай Боже, соскочит у афганца планка. С операми я ехал поговорить, а не убивать их. Поэтому в условленное время я стоял перед есиковской дверью и ждал, когда мне отворят. Я был в приподнятом настроении и приготовился к встрече: на руку были надеты Браслет и Перстень, с которыми я не расставался, а во внутреннем кармане притаился Кинжал. Предметы внушали уверенность, что я в любой момент смогу заставить подчиниться любое человеческое существо.

Я позвонил еще раз, но открывать не торопились.

Тогда я постучал. Это возымело действие в том смысле, что дверь раскрылась сама. Я вошел в полутемную прихожую.

— Ay, Леша, — позвал я.

Не дождавшись ответа, шагнул в комнату и замер на пороге: такое увидеть я никак не предполагал.

Можно было рассчитывать встретить знакомых ментов, похожих на коммерсантов, либо незнакомых — в масках и бронежилетах, явившихся брать особо опасного преступника, но представшее внезапно зрелище застигло меня врасплох.

Посреди комнаты неподвижно стоял громадный негр в белом бурнусе, подпирая головой потолок. В руке его блестел широкий африканский нож. Позади в кресле распластался истерзанный труп сексота, выпотрошенньш с педантичностью хорошего повара.

Кто был поваром в этой дьявольской кухне, я уже догадался. Чернокожий исполин застыл как статуя, его широко раскрытые глаза были обращены в пространство, будто он пребывал в наркотическом трансе. Внезапно губы зашевелились, и неестественно высоким певучим голосом он произнес: Ассасини…

У меня отвисла челюсть, однако я не издал ни звука, ошеломленно обозревая апокалипсическую картину. Могучее тело африканца, словно вырезанное из черного дерева, поражало первобытной мощью. Он был одет в джинсы цвета хаки и вышеупомянутый бурнус, не скрывавший, однако, гармоничного рельефа выпирающих мускулов.

Кто он — исмаилит из Эфиопии, абиссинский колосс, вторгшийся на землю неверных?

Ответ я подыскать не успел. Негр двинулся ко мне деревянной походкой наркомана. Паркет похрустывал под его босыми ногами. Отвратительно кривой нож поблескивал в окровавленном кулаке, его острие несло смерть. Остекленевшие глаза африканца смотрели сквозь меня, это было ужасно. Я развернулся и побежал.

Подобным зрелищем у нас в Петербурге жителей балуют редко. Я мчался по улице что было мочи, а гнавшийся по пятам темнокожий хашишин в развевающемся бурнусе постепенно настигал меня. Расстояние, которое я пробегал тремя шагами, он покрывал двумя. Не обращая внимания на прохожих, я из последних сил оторвался на десяток метров и шмыгнул за угол, выхватив из кармана последний аргумент — Кинжал «старца гор», — другого оружия у меня не было. Негра долго ждать не пришлось. Шлепанье подошв по асфальту стремительно приближалось, словно он действительно меня чувствовал, и, когда черномазый выскочил из-за угла, я изо всех сил всадил лезвие по рукоять ему в брюхо.

Удар от столкновения буквально смел меня, отшвырнул на стену, спасшую от падения, которое могло оказаться роковым. Негр не почувствовал боли, казалось, он вообще ничего не заметил, хотя из развороченного жилета обильно полилась кровь и, раздвигая края раны, наружу выползла какая-то пульсирующая синюшная трубка, как я понял — кишка.

Вмиг стерев со стены многолетнюю уличную грязь, украсившую мой пиджак, я едва успел увернуться от мелькнувшего передо мной лезвия, отпрыгнул, спасаясь от следующего выпада, и рванул через дорогу прямо под колеса летящего навстречу автомобиля. Чудом разминувшись со смертью под пронзительный визг тормозов, я дернул к противоположному тротуару, на ходу пряча от посторонних кинжал, а колосс последовал за мной. Он не чувствовал боли и, наверное, даже не понимал, в каком мире находится, зная наверняка лишь одно: обещанное блаженство ждет федаи, добросовестно выполнившего приказ. Кишка болталась уже на уровне колена, опускаясь все ниже, по ней ручьем лилась кровь, — в общем, зрелище было жуткое.

В тот день судьба была милостива ко мне.

Вывернувшая с перекрестка «мицубиси-паджеро» врезалась в перебегавшего дорогу абиссинца. В воздухе мелькнули огромные черные пятки, окруженные разлетевшимися брызгами крови, блестящий нож звякнул об асфальт, приземлившись под колеса припаркованного у поребрика автомобиля. «Мицубиси» затормозила, из нее выскочили два жирных бандита, один из которых привычно хлопнул себя по голове, что должно было означать высшую степень раздражения. Над притихшей улицей загрохотали могучие раскаты отборного зоновского мата.

А я пошел себе потихоньку…

Нонешний вечерок удался на славу. Уходил я от места аварии пешком, так и не решившись вернуться за «Нивой». Не дай Бог кто запомнит меня и номер машины, а потом с ментами поделится.

Потому до своей квартиры я добирался «на холопских» метро и троллейбусе, что казалось гораздо безопаснее.

По пути навестив магазин, я купил бутылку «Реми Мартини». Настоящего коньяка, судя по аромату, распространившемуся, когда я откупорил бутылку. Сегодня мне было необходимо успокоиться и как следует подумать. Я достал из серванта коньячный бокал, наполнил на два пальца и выпил. Сначала успокоиться. Я налил еще и опустился в кресло. Теперь подумать.

К тому времени, когда руки перестали дрожать, а мысли вновь упорядочились, бутылка опустела наполовину. Предметы Влияния тоже, вероятно, сыграли свою роль. Чувствуя их защиту, я сумел быстро прийти в нормальное состояние. Все-таки ощущать поддержку было очень приятно. Я расслабился и развалился на кресле. За окном смеркалось, но свет зажигать я не стал. По телу разлилось долгожданное тепло, и, пристально глядя в плоскость Камня, я смог почувствовать себя свободно висящим в воздухе, словно облако, плывущее по небу. Сумерки окружали и убаюкивали меня, но мозг соображал вполне четко. Мне было хорошо.

Теперь я смог составить более или менее ясное представление о том, что происходило на самом деле с Лешей (вечная ему память). Хашишины выследили его, вероятно, в одну из наших встреч. Любопытно только — в какую. Когда мы заезжали со Славой или когда кувыркались вдвоем в тот, первый раз? Если со Славой, то не отследили ли они нашу машину, узнав, где мы теперь обитаем? Конечно, ничего хорошего не было в том, что Есикова замочили. Во-первых, я намеревался поиграть с ним как следует, окончательно сняв с себя подозрения обэповцев, а во-вторых, выяснить, что хашишины из него вытянули, не было теперь никакой возможности. Допустим, Есиков рассказал им все. Что он мог обо мне знать? Мой старый адрес. Новым хашишины располагали давно, так же как и номером телефона. О жилье Маринки, кроме Славы, никто не был в курсе (кроме Ксении, разумеется, но она не в счет), и до конца августа, пока не приедут ее родители, там спокойно можно отсиживаться. Скорее, так оно и есть: если федаи туда не приехали, значит, о Маринке не знают. Что еще мог рассказать Есиков? О моей машине. Ну и что, даже если он запомнил номера, арабам это ничего не даст. Пусть хоть обнаружат сейчас «Ниву» у Лешиного парадного, что они могут сделать? Заминировать разве что, в лучших своих традициях. Террористы любят взрывчатку, а «черные» после разгрома «Аламоса» ассоциировались у меня исключительно со взрывами. Ладно, с машиной буду поосторожнее…

И тут зазвонил телефон. В пустой квартире это было так неожиданно, что я даже вздрогнул, но тут же замер, стараясь производить как можно меньше шума. Спокойствие, только спокойствие. Звонить мог кто угодно: знакомые, скупщики, мама, кто-нибудь по ошибке. Но я почему-то знал, что это не ошибка. Квартиру проверяли арабы. И хотя света в окнах не было и машина осталась далеко, они зачем-то решили проверить, не возьмет ли кто трубку. Телефон отзвонил раз двадцать, потом умолк.

Я с облегчением вздохнул.

Не нашли, нет меня здесь. Теперь я мог без описки раздеться и лечь спать, предоставив арабам разыскивать меня по всему городу и за его пределами. Как хорошо, что я не поехал на «Ниве»!

Предусмотрительность, достойная похвалы.

Однако будем логичны. Как бы я поступил на месте хашишинов, не обнаруживших меня по обычному адресу? Разумеется, навестил бы по другому, который недавно получил, — по месту жительства родителей и по месту прописки (этой новой хатой я владел на правах частного лица — мама настояла, чтобы я сохранил старую прописку: наследство все-таки, будь неладны ее помыслы о завещании!).

Догадка встряхнула меня. Я мог надеться, что они еще не успели съездить к маме и удастся их опередить. Я вскочил с кресла. Здесь недалеко, успею!

Я направился к выходу и вдруг вспомнил, что встречать федаи придется голыми руками. Мое жилище было специально стерилизовано от любого криминала, чтобы даже самый тщательный обыск не смог подвести меня под статью. Единственным оружием оставался Кинжал Хасана ас-Сабаха, впрочем, мне было уже плевать. Маму следовало спасать любой ценой!

Едва выйдя из дома, я почувствовал, что за мной следят. «Ну и пусть», подумал я, стремительно ускоряя движение. Похоже, догадки оказались верными — хашишины проявили повышенный интерес к моей персоне, стремясь заполучить мой скальп или всю голову разом. Башибузуки[Головорезы. (Прим, автора.)], одним словом!

Полный решимости вступить в бой с любым количеством врагов, я домчался до маминой квартиры и дал четыре нетерпеливых звонка. Мамы дома не было! Неужели опоздал? Я позвонил снова, напрочь позабыв о ключах, висящих на общей связке. Есть такое слово в русском языке — «опездал», им-то я и выругался. Словно в ответ на него внизу хлопнула дверь, распахнутая чьей-то сильной рукой (или ногой), по лестнице зашелестели шаги, прогудел и взвизгнул остановившийся на моем этаже лифт. Двери его с клацканьем разъехались, и оттуда вышли двое арабов, а еще трое, запыхавшись, перекрыли лестничный пролет. Федаи пожирали меня глазами, в руках у них появились ножи.

Я развернулся спиной к двери, обнажая священный клинок, с твердым намерением сражаться и победить. От волнения не осталось и следа. В душе воцарился покой, и появилась какая-то запредельная отстраненность. Я вдруг в полную силу ощутил поддержку; она принесла мне уверенность и бесстрашие. Рука с обнаженным Кинжалом сама протянулась вперед, она дрожала, скованная необъяснимым напряжением, и двигалась, словно ею управлял ктото посторонний. Рубины на браслетах испускали красноватое сияние, окутывающее запястье ярким прозрачным облаком. Хашишины остановились. Я же почувствовал себя большим и сильным, рот самопроизвольно раскрылся, и оттуда исторгся пронзительный вопль:

— АЛЛААКБАР!!!

Я замер, с трудом переводя дыхание. Отголоски крика еще звенели в ушах. Концентрация была настолько велика, что я едва не потерял сознание. Я пошатнулся и ухватился за стену. В голове шумело, перед глазами висел оранжевый туман. Я сделал несколько шагов, споткнулся обо что-то и начал падать, в последнюю секунду вцепившись в перила.

Чисто интуитивно я почувствовал, что если останусь здесь, то обязательно умру.

Я побрел по ступеням, вяло соскальзывая каблуками. Кое-как преодолев пролет, жадно припал к окну, разбитые стекла которого позволяли проникнуть легкому ветру. Глоток свежего воздуха подейстАовал как нашатырный спирт, голова сразу прояснилась. Я начал восстанавливать силы и глубоко дышал, пока не почувствовал, что смогу убраться подальше. На площадке царила смерть: трупы пятерых федаи были мрачным свидетельством разыгравшейся здесь трагедии, которая для всех останется тайной. Сила, вырвавшаяся из-под контроля, убила их на месте, но не успела улетучиться и грозила погубить меня, да и любого, кто в ближайшее время окажется тут.

Я вышел из парадного, голова кружилась. Припаркованный у крылечка зловещий «фольксвагенпассат» вызвал лишь мимолетный всплеск настороженности — жизненной энергии уже ни на что не осталось. Если бы ко мне сейчас подошел какой-нибудь оставленный на стреме хашишин, я бы вряд ли смог оказать ему сопротивление… Да что там — меня мог зарезать даже маленький ребенок. К счастью, все приехавшие помчались наверх, не позаботившись о резерве. Ну и слава Богу!

— Илюша!

Голос пригвоздил меня к месту.

— Илюшенька, что с тобой, сыночек?

Я медленно обернулся и едва не заплакал от радости. Мама! Она выходила из-за угла, держа в руках две большие сумки. Я побрел к ней, с трудом переступая ватными ногами. Должно быть, у меня был исключительно странный вид (хорошо еще, что Кинжал догадался спрятать) — мамино лицо стало очень озабоченным. Я обнял ее, с, души словно камень свалился.

— Хоть с тобой все в порядке, — прошептал я.

— Ты опять что-то натворил? — строгим учительским тоном спросила она.

— Пойдем отсюда скорее. — Я взял ее за руку и перехватил сумки. — Ну пожалуйста, пойдем.

Я отвел ее на свою квартиру, стараясь ничего не объяснять. Да и что я мог рассказать, не боясь показаться сбрендившим? Жизнь моя в последнее время совершенно перестала хоть сколько-нибудь походить на нормальную человеческую, о которой я мечтал раньше… А когда было это «раньше»? За один только сегодняшний день уже показалось, что я постарел на годы.

Глянув в зеркало, я заметил, что это далеко не метафора. Инцидент с арабами измотал меня так, словно я год без перерыва на народных стройках вкалывал и в бараке ночевал: щеки ввалились, глаза запали, нос заострился. Впрочем, говорят, что на химии в кислотных цехах морды похуже бывают.

Мама распереживалась по поводу моего плачевного состояния и даже не стала вдаваться в суть моих приключений, которые я особенно и не расписывал.

Одно было ей ясно: сын много трудится, плохо питается, мало спит. Поэтому она сразу заняла кухню и принялась активно готовить, врубив четыре конфорки разом. Я даже кофе не мог сварить, в котором нуждался сейчас больше, чем в сытном обеде. Для укрепления сил я дерябнул сто граммов коньяка, и мне стало хорошо. Главное, что с мамой было все в порядке, она даже не подозревала, каким чудом избежала смерти, а самое страшное заключалось в том, что не арабов я теперь опасался, а себя. Я вспомнил, как непроизвольно вытянулась рука, словно ведомая изнутри чем-то чужим, проникшим в мое тело и занявшим его, как горный ручей заполняет трещину в скале, прокладывая новое русло; странное ощущение напряженности и движения стремительно летящего вперед жесткого и твердого потока, когда собственное поведение становится неподконтрольным. Это была Сила, данная мне Предметами Влияния. Я машинально посмотрел на Перстень и утонул в бездонной глубине полированной плоскости изумруда. Конечно же, они защищали меня, задействуя для этого мою жизненную энергию. Они милостиво помогли использовать способности, от рождения заложенные Природой в каждом человеке и дремлющие в нем, ибо не всякому дано их пробудить. Да и чему тут удивляться, Гоша Марков многое бы мог рассказать о боевых воплях самураев, а в фольклоре всего мира существуют легенды о подобных чудесах. Криком не только убивали врагов, но останавливали бури, разрушали стены, разжигали огонь. Мгновенная мобилизация сил помогала совершать самые необычные вещи. Не на пустом же месте слагались предания…

Кажется, мне не потребовалось долго уговаривать маму остаться у меня и не ходить домой на ночь глядя. Она быстро согласилась, сославшись на то, что хоть немножко сможет обо мне позаботиться.

— Посмотри до какого состояния ты себя довел, — укоризненно сказала она, когда я расправился с ужином.

— Я с Мариной опять сошелся, — буркнул я в ответ, чтобы перевести разговор на другую тему.

— Мариночка хорошая девочка, правильная, — улыбнулась мама.

Такой предмет, как моя личная жизнь, интересовал ее куда больше, чем мое физическое состояние.

С Мариной, кстати, она уживалась на старой квартире превосходно, несмотря на бытующие предубеждения против невестки. Правда, мои отношения с Маринкиной мамой оставляли желать лучшего, да и с тестем возникали проблемы. Ее родители считали меня тунеядцем и при случае не упускали возможности воткнуть пару шпилек. Закончилось все, в результате, разводом буквально за месяц до нашей с Есиковым поездки под Псков, то есть до того, как я немного разбогател…

— Украшения, сынок, ты теперь все время носишь?

— Агха. — Я машинально поднял правую руку. — Ношу. Они красивые.

— На антиквариат перешел? — с непонятной грустью заметила мама. Раньше ведь даже обручальное кольцо редко надевал.

Ее интерес меня очень неприятно удивил. Что я ношу — это дело моего вкуса, и совершенно незачем влезать в область моих пристрастий. Однако с мамой я постарался быть максимально вежливым.

— Раньше я много работал с землей, — ответил я, — ты же знаешь, раскопки, грязь часто под кольцо забивалась, да и пальцы распухали от возни с лопатой, а теперь я, как видишь, отдыхаю. Могу позволить себе поносить драгоценности. Будут мешать — сниму.

У меня, конечно, в мыслях не было снимать Перстень или Браслет — это все равно что отрезать, например, палец.

— Тебе это не пошло на пользу, сынок, — тихо заметила мама.

— Что не пошло?

— Твои украшения. Сразу, как ты их нашел, у тебя начались все несчастья. Василия Петровича убили, потом Георгия, ты сам с лица спал за последнее время. Не от хорошей ведь жизни.

— Ладно тебе, мамочка, — раздраженно ответил я. — Издержки профессии. Трудности у всех бывают, кому сейчас легко? А я все-таки разбогател. Нет, увидев, что мама покачала головой, я стал ее убеждать, — серьезно разбогател — так, что на всю жизнь хватит. И Марина об этом знает. На самом-то деле все хорошо!

— Вот только по правде бывает не все так гладко, как на самом деле.

Мамин скептицизм меня задел. Не верит, и не надо! В конце концов, она отчасти права. Пусть остается при своем мнении, пока реальные деньги не убедят ее в обратном, действительно крупные дейьги, а не то, что я время от времени подкидывал от щедрот.

— У меня действительно сейчас полный порядок, — заверил я.

— Мне ведь главное, чтобы ты был здоров, — вздохнула мама.

Она мне не верила. А я себе?

Я себе верил.

Тахоев победоносно улыбался. Убежденность в том, что ему по силам любая задача подтвердилась снова.

Наводка Касема Хашими навела на след убийц Файзуллы. Делец, укравший у него деньги, перед смертью рассказал о своих защитниках. Отыгрываясь на нем за сорвавшуюся сделку, Борз выместил накопившуюся лютую злобу, не обойдя стороной и домашних. Ладыгин в настоящий момент висел ногами вверх, привязанный к консоли душа, а тоненькая струйка горячей воды, текущая на перерезанную артерию, вымывала из его шеи кровь, унося ее всю до последней капли в сливное отверстие ванны. Дочь Альберта Николаевича также была мертва — Руслан насытился ее кровью, а жена, которую он жестоко изнасиловал, ощутив прилив демонической энергии, лежала без сознания, связанная по рукам и ногам.

Удовлетворенный разносторонним использованием возможностей человеческого тела и проявленной при этом изобретательностью, Борз направлялся к ближайшему кафе, где бы он мог посидеть и неторопливо обдумать выжатую из барышника информацию. Ладыгин поведал ему о странной организации, которую назвал «Орден Новых Тамплиеров».

Слово — «тамплиеры» Тахоев слышал и раньше где-то читал, оно ассоциировалось у него с рыцарями. Что могло означать понятие «новые тамплиеры» — какая-нибудь малоизвестная организация, политическая партия, имеющая своих боевиков, типа Русского национального единства? Выяснить это подробно Руслану, не имеющему навыков ведения допросов, не удалось. Он поспешил, убив Ладыгина раньше, чем осознал неполноту полученных сведений. Впрочем, он получил адрес так называемого пресвитера — Фридриха Готтенскнехта, настоящего немца из ФРГ. Организация была явно заграничного происхождения, впрочем, мало ли теперь в России иностранных образований, а вот боевики были исключительно русские. Слово «орден» наводило Тахоева на мысль о религиозных корнях, и он был заинтригован тем, что какой-то христианский союз задался целью навести порядок методами крестоносцев двенадцатого века. Борз еще не решил, какую выгоду он может из этого извлечь, но стал подумывать просто разделаться с ними, натравив исмаилитов «Хиджры». Быстрым пружинистым шагом он мчался по улицам, переполняемый жаждой разрушения, грозившей вырваться наружу. Как всегда, напившись свежей крови, он хотел ощутить ее вкус снова и снова, круша и калеча все попадающееся на его пути.

Два милиционера патрульно-постовой службы заприметили резвого джигита с откровенно вайнахской харей.

— Ты глянь, как скачет, — заметил ефрейтор.

— Тормози его, — приказал сержант.

Когда Тахоев поравнялся с патрулем, ефрейтор заступил ему дорогу.

— Ваши документы, — вежливо сказал сержант.

— Забыл, нет с собой, — всплеснул руками Тахоев. Уходя из дому, он действительно не взял документов.

— Оружие холодное, газовое… — начал было серЬкант и тут заметил кровавую полоску на манжете, выбившемся из рукава куртки. — Кровь у вас откуда?

— Какая кровь? — вскинулся Руслан.

Ефрейтор напрягся.

— Это у вас что? — потянул за рукав сержант. — В чем у вас рубашка?

— Клюквенный сок, — огрызнулся Тахоев. — Отцепитесь от меня!

— Слушай, ты не шуми, мужик, — завелся ефрейтор, вытаскивая из петли дубинку.

— Сейчас выясним, что за сок, — решил сержант. — Пройдемте-ка с нами, тут недалека.

Но идти с ними Борз не был намерен. «Черный», без документов, да еще одежда в крови — свою плачевную участь он хорошо представлял. Любая экспертиза мгновенно определит, что это свежая кровь, достаточно капнуть перекисью водорода. Сержант доставал из кармашка на ремне браслеты.

— Давайте договоримся, — предложил Тахоев. — Я вам штраф заплачу. Сколько?

— Он откупиться хочет, сука, — взвизгнул ефрейтор. — Все, Димыч, давай «баранки».

Сержант вцепился в рукав и стал тыкать в него наручником, одновременно пытаясь лягнуть Тахоева в пах. Руслан успел закрыться бедром и без замаха резко ввинтил кулак левой снизу-вверх в подвздошную впадину, ударив по сердцу. Борз был слишком хорошим врачом, чтобы не представлять расположения внутренних органов, и знал, куда бить насмерть.

Ефрейтор изо всей силы перетянул Тахоева РП73[РП-73 — резиновая палка длиной 73 см (Прим. автора.] поперек спины. Борз взвыл, его куртка лопнула от удара с потягом, он выгнулся и протяжно застонал.

Тут же на его локоть обрушился следующий удар, отключив левую руку, но Руслан нашел в себе силы отпрыгнуть и встретить нападающего лицом к лицу.

— У, абанамат! — выцедил он сквозь зубы — удар сбил дыхание.

Он встретил ефрейтора пинком ноги в грудь.

Борз был тяжелее, и милиционера отбросило назад.

Он упал на спину, резиновая палка вылетела из руки и запрыгала по асфальту.

Путаясь в плаще, мент попытался вскочить, но Тахоев вздернул его за лацканы и ударил кулаком в живот, угадав нужную точку, отвечающую за работу перистальтики. Мента прослабило в тот же миг, и теплое говно потекло по ногам.

— Что, мусор, — просипел Руслан, придерживая ефрейтора, чтобы тот не упал обратно наземь, — давно в чужих руках не обсирался?!

Пэпээсник едва стоял, испытывая вполне понятный в такой ситуации упадок сил. Правой рукой он судорожно пытался расстегнуть кобуру.

— Я весь твой род и рот ебал! — зарычал Борз, немного отдышавшись.

Ефрейтор наконец вытянул «Макарова». Его глаза еще сохраняли испуг, когда Тахоев отпустил плащ и врезал кулаком по шее, сломав щитовидный хрящ и порвав стенку каротидной артерии. Последний удар дался ему с трудом: Руслан был измотан. Ноги милиционера заплелись, и он кулем повалился в дерьмо, кончаясь от кровоизлияния. Борз нагнулся и вывернул из его пальцев ПМ.

Он сунул пистолет в карман и шатаясь побрел прочь. Народу поблизости не было, драку старательно обходили стороной, чтобы не встрять между молотом и наковальней. Обитатели города были к этому приучены.

Борз. завернул за угол и ощупал спину. Края разрыва куртки цеплялись за пальцы. Было больно, но ничего не сломалось, просто сильный ушиб.

Яахоев грязно выругался. Что за порядки! Почему его остановили только за то, что он «черный»? А если бы он был в форме офицера Российской армии? Тогда наверняка стали бы относиться по-иному. Здесь любой человек считается бандитом, если он с Кавказа. Об этих установках Руслан слышал еще на войне, но только теперь испытал милицейский произвол на собственной шкуре. Какой может быть порядок, если в стране царит едва ли не узаконенная сегрегация! Он помассировал ноющую руку. Хорошо, что сустав не повредили, сволочи.

Тахоев поймал тачку и велел ехать в Купчино, где снимал квартиру. Злости майор медицинской службы не испытывал, только досаду, что страна, претендующая на роль лидера по части духовности, погружается в пучину национальных распрей.

Несмотря на прохладную погоду, Фридрих Готтенскнехт сильно потел. От того, что он услышал, ему было не по себе, а уж под взглядом представителя Моссада становилось вовсе тошно.

Тошнило его от страха. Готтенскнехт приехал в Россию совсем не для того, чтобы отправиться в тюрьму как уголовный преступник, а именно эта участь была уготована ему в случае отказа.

Этого безобидного на первый взгляд, сухонького старичка профессорской внешности, не расстающегося с коричневым кожаным портфелем, привел к нему Зоровавель, которого пресвитер никак не мог заподозрить в сотрудничестве с израильской внешней разведкой. Однако он сильно просчитался, и евреи быстро загнали его в угол. Лазарь Вайзберг был свидетелем убийства туркменов, коим, по сути, руководил глава Петербургского филиала ОНТ.

Старичок, представившийся как Амнон Шилух, доходчиво разъяснил пресвитеру, какое наказание ожидает его в том случае, если об этом узнают власти. Старик прекрасно говорил по-немецки, да и Зоровавель, как выяснилось, неплохо его знал.

Фридрих Готтенскнехт трясся мелкой дрожью и проклинал тот день, когда покинул маленький уютный Баден-Баден.

Доктору истории и философии Амнону Шилуху не часто доводилось заниматься вербовкой. Основной его деятельностью было изучение мертвых языков, но иногда он привлекался для оперативной работы, когда требовалось наладить контакт с представителями научных кругов. В данном случае лишь он один мог как следует ввести нового агента в курс дела, не рискуя при этом показаться грубым вымогателем. Вербуемый представлял международную европейскую организацию, к которой Моссад давно искал подходы, и Фридриху Готтенскнехту было сделано предложение, от которого он не смог отказаться. Когда стало ясно, что он никуда не денется, старичок перешел к изложению фактов.

— В тысяча девятьсот сорок седьмом году в пещерах Кумрана на западном побережье Мертвого моря иорданскими пастухами были найдены шесть свитков пергамента с текстами на арамейском языке, датируемые приблизительно вторым веком до нашей эры.

Шилух ненадолго замолк, переводя дыхание. Готтенскнехт воспользовался паузой и перевел взгляд на Вайзберга, удовлетворенно сопящего в углу. Массивный подбородок и длинный мясистый нос, нависающий над верхней губой, придавали лицу Зоровавеля злодейское выражение.

«Наверное, такими и были воины „избранного Богом народа“, — подумал немец. — Эти евреи повсюду, и каждый может оказаться агентом Моссада!»

— По публикациям в прессе известна находка лишь пяти книг, тех, что были выкуплены епископoм Иерусалимским, — продолжил Шилух, пожевав сморщенными губами. — Существование приобретенного у пастухов вифлеемским коммерсантом Эхудом Кандо шестого манускрипта хранится в глубочайшей тайне. Его содержанием является разрушительная по своему воздействию на психику методика, применив которую можно исчислить каждый свой шаг на Земле вплоть до момента смерти, который также будет узнаваем с высокой точностью. Операции с расчетами, тут же подтверждающимися на практике, завораживают. Человеку кажется, что он может контролировать события и самостоятельно управлять своей жизнью. Сам того не замечая, он попадает под воздействие схемы, на которой зацикливается, и принимается обожествлять текст, направляющий его поступки. Начинается рабское существование в полной зависимости от дальнейших прогнозов, и срок его никогда не бывает долгим, потому что вскоре задаются действия, ведущие к самоубийству. — Доктор Шилух скорбно промолчал. — Первым погиб наш переводчик. Да, — кивнул он, поймав удивленный взгляд Готтенскнехта, — я входил в состав научной группы, изучающей тексты. Потом было много находок в пещерах Масады и Вади-Мураббата, теперь это целая отрасль науки — кумранология, но тогда, в конце сороковых, о нас мало кто знал. Шимон первым ощутил влияние книги. Он оставил дневник, в котором подробно описал свои переживания, но к несчастью, мы наткнулись на него очень нескоро. Причина смерти переводчика была столь очевидна, что полиция даже не стала проводить расследования, поэтому архивами никто вплотную сразу не занялся. В нашем маленьком научном коллективе самоубийство было событием экстраординарным и внесло некоторый беспорядок в нашу деятельность. Когда мы наконец приступили к изучению бумаг покойного, обнаружилось исчезновение одного экземпляра перевода, а вскоре исчез и сам оригинал, который мы называли «Книга Жизни».

— Это имеет какое-то отношение к Апокалипсису? — поинтересовался Фридрих, вспомнив схожее словосочетание.

Амнон Шилух усмехнулся.

— Нет, — сказал он, — это была шутка переводчика. Так называется свиток, находящийся в руках Бога, в котором начертаны судьбы всех людей, когда-либо живших, живущих ныне и тех, кому еще предстоит родиться. Вероятно, универсальность схемы предсказаний сассоциировалась у него со всеобъемлющей полнотой Книги Судеб. Мрачноватый юмор, Шимону он не был свойственен, но название прижилось. Из дневника мы узнали, как сильно он деградировал под воздействием бесконечных вычислений. Но мы слишком поздно добрались до записей. Погибли еще двое. Они имели на руках копии перевода и слишком увлеклись. Остановить их было уже нельзя, но они дали нам возможность понаблюдать, что бывает с теми, кто увлекается управлением собственной судьбы, думая, что тем самым может стать подобен Богу.

— Ужасно, — прошептал тамплиер.

— Но самым страшным оказалось то, в чьи руки попал манускрипт. Предположительно, его обладателями стали пакистанские исмаилиты, но потом, в силу каких-то причин, «Книга Жизни» переместилась на север. В восьмидесятых годах сведения о ней поступали из Ирака, но совсем недавно ее видели здесь, в России, — в Санкт-Петербурге!

— Если в этом замешаны политические организации, я вряд ли смогу помочь.

— Если бы было так, мы действовали бы иначе, — заметил доктор Шилух. В Тель-Авиве реально смотрят на веши и не переоценивают ваших сил и возможностей. «Книгой Жизни» завладела секта поклонников сатаны. Надо заметить, довольно мелкая по сравнению со столичными. Предположительно, в передаче книги замешано экстремистское ответвление исмаилитов — хашишины, которые активно ведут здесь работу.

— Они хотят вывезти манускрипт из России? — спросил Готтенскнехт.

— Они ищут переводчика.

— Здесь есть настолько квалифицированные лингвисты?

— Мне лично известно несколько человек, которые способны осуществить качественный перевод с арамейского, и все они находятся в очень бедственных экономических условиях.

— Что даст публикация перевода в России?

— Со времен Гасана эль-Саба наркотики были самым важным оружием почитателей Исмаила, — старик скорбно покачал головой, кожа на лбу собралась в глубокие складки, — а «Книга Жизни» — очень сильный наркотик, и она не запрещена законом.

— Вы полагаете?..

— Почти наверняка, — безапелляционно заявил Шилух, — состоится выпуск брошюрки под названием типа «Угадай свою судьбу». Русские очень падки ко всякого рода интеллектуальным забавам, и тем, кто стремится занять побольше жизненного пространства, будет очень на руку, если они все заиграются и в конце концов погибнут. Если не все, так по крайней мере многие. Мне жаль этих бедных гоев — мусульманская экспансия грозит вот-вот захлестнуть эту страну.

— Согласен, — кивнул Готтенскнехт.

Сморщенное лицо старичка украсила широкая детская улыбка, он поправил очки и энергично опустил руки на колени.

— Я знал, что мы договоримся, — радостно подвел он итог. — Не суть, к какой вере и к каким организациям мы принадлежим, главное, что наши устремления совпадают, значит, и цель у нас одна. Вы помогаете вернуть книгу в Музей искусств Иерусалима, а мы, со своей стороны, будем способствовать укреплению позиций вашего Ордена в России. Материальный аспект имеет в этом деле весьма немаловажное значение!

Шилух расстегнул пряжку портфеля и достал пакет с фотографиями.

— Вот так выглядит свиток, — сказал он, протягивая снимки пресвитеру. Оставьте их у себя, они вам пригодятся.

Фридрих внимательно изучал снимки пергамента, сделанные в различных ракурсах. «Книга Жизни» представляла собой длинную полоску сшитых кусков кожи, намотанную на палку. В свернутом виде она образовывала цилиндр сантиметров двадцати в диаметре.

— Сколько она весит? — поинтересовался немец.

— Около трех килограммов, — охотно ответил доктор Шилух. — Столько обычно весят свитки такой длины.

«Он меня завербовал, — подумал Готтенскнехт. — Проклятый еврей! Хитрый, как лисица, и никуда от него не деться. Ох, плохо все это кончится».

На миг его глаза застыли на большом лице Зоровавеля. Лазарь Авелевич Вайзберг сидел на табурете и следил за беседой, сохраняя полностью непроницаемый вид. Он честно отрабатывал вознаграждение агента влияния внешней разведки государства Израиль. О том, что он имеет двойное гражданство, из присутствующих, кроме него, не знал никто. Пока в его обязанности входило наблюдение, но когда понадобится действовать, он сделает все, что нужно для блага Израиля. Зоровавель был пламенным патриотом своей солнечной Редины, где намеревался провести вторую половину жизни. Ради этого он был на многое готов.

«Надо идти вперед, как это делали наши предки-крестоносцы, — решил Готтенскнехт. — Только тот, кто борется до последнего, выигрывает сражение. Вы еще не знаете, на что способен истинный ариец!»

«Утро будет добрым!» — помнится, обещала реклама. Точно так и было. Когда я вышел из подъезда Лешиного дома, начало нового дня показалось мне удивительно прекрасным.

Определение Добра и Зла в этом мире индивидуально для каждого под солнцем. Что для одного здорово, то для другого смерть. И наоборот. В данном случае гибель Есикова стала для меня подарком, счастливой удачей, которую я просто не мог упустить. Поэтому, отправив маму домой, я поспешил навестить покойного сексота, по дороге завернув к тайнику и забрав оттуда «улику № 1».

До Лешиной хаты я добрался без опаски. В самом деле, чем мне могло грозить посещение этого района? Хашишины меня там ждать не будут, а если порезанного Есикова обнаружила милиция, то квартиру уже давно опечатали; разве что парочка оперов шастает, опрашивая соседей, но наткнуться на них вероятность крайне мала.

Думая так, я пересек продуваемый ветром двор и подошел к «Ниве». Ну-с, готов ли для меня сюрприз? Я нагнулся и посмотрел под днище, но никаких подозрительных новообразований не обнаружил. Значит, минировать не стали если вообще просекли, что это моя машина. Если они вообще потом тут появлялись…

Но арабы, похоже, не появлялись. Когда я поднялся на этаж, это стало окончательно ясно. Дверь в квартиру Есикова была приоткрыта. Самую малость, как она могла не захлопнуться до конца, если ее распахнул и что было силы долбанул о стену вылетающий в погоню чернокожий. Я осторожно пихнул ее ногой и вступил в затхлую тишину прихожей. Мертвую тишину… Внутренне приготовившись к жуткому зрелищу, я вошел в комнату. Картинка, возникшая передо мною, была достойна съемочной площадки Голливуда. Африканский изувер покопался в организме моего сокурсника с тщательностью, достойной лучшего применения. Потроха расползлись по журнальному столику синюшной подсохшей кучей, сердце валялось в соседнем кресле, на полках книжного шкафчика поместились легкие. Глазные яблоки плавали в кувшине с водой.

«Не ходите, дети, в Африку гулять». Не в силах смотреть на этот чудовищный натюрморт, в буквальном смысле этого слова, я отвернулся и выгрузил из кармана свой подарочек.

«Тульский Токарева» брякнулся в приоткрытый ящик письменного стола, а полиэтиленовый пакет я тщательно затолкал в карман. Наверное, лучше, что именно так все получилось. Хашишины помогли мне перевести стрелку на Есикова, который хоть после смерти сделает доброе дело, приняв огонь на себя.

Через пару дней здесь начнет вонять, вот тогда и обрадуются в местном РОВД: труп ниггера у них уже есть, а теперь появится расчлененка, которую, впрочем, быстро с негром увяжут, стоит произвести сравнительную дактилоскопию. А потом в столе найдут пистолет. Вот это будет подлинный триумф уголовного розыска — найден предполагаемый убийца арабов, а то, что он не ушел от возмездия, только доказывает его причастность к этому делу.

Интересно, зачем черномазому потребовалось убивать Лешу, тем более так зверски? Как это похоже на бухарский флэт Алмазбека Юсуповича. где порешили дебилов-охранников! Возможно, что закачанного до отказа наркотиками федаи в какой-то момент переклинило, а может быть, арабы захотели таким образом поквитаться со мной, убрав, как им показалось, моего друга. Все может быть, не знаю. Я осторожно высунул нос за порог, огляделся, прислушался и бесшумно покинул квартиру, носком ноги притворив дверь. Какое счастье, что у Есикова не оказалось любопытных соседей!

Я спустился по лестнице, с беспечным видом вышел на улицу и занялся машиной. Первым делом обшарил салон на предмет бомбы, потом заглянул под капот — перестраховка, но мне так спокойнее.

Когда не волнуешься, что может вдруг бабахнуть, живется несравненно легче. Кстати, чересчур вольготной жизнью я до сих пор похвастаться не мог, а пора бы: отдохнуть, скинуть напряжение, поразмыслить на религиозные темы. Пора сбой культ создавать, чтобы править как Хасан ас-Сабах — я ничем его не хуже. Вот только живем мы в более технологически развитом обществе, поэтому полностью автономное государство не создашь — раздавят, но что-нибудь более аморфное, наподобие разветвленного теологического общества, в котором я буду единовластным правителем, почему бы и нет? Создам религиозно-демократическую партию, зарегистрирую ее и стану издавать законы, контролирующие деятельность новообращенных. А чтобы выглядеть вполне официально, приму участие в избирательной кампании, буду, например, баллотироваться в депутаты Петросовета. Тут важен не результат, а, как на Олимпиаде, участие.

Я гнал по набережной Обводного канала, опустив стекло, чтобы свежий ветер дул в лицо. Одновременно работала на полную мощность печка, создавая иллюзию пребывания в жарком субтропическом климате. В результате с левой стороны физиономия мерзла, а с правой — пылала. Так я развлекался до самого дома, где меня, должно быть, уже заждалась Маринка.

Она и впрямь заждалась. Когда я открыл дверь, она бросилась мне на шею и заплакала.

— Что случилось? — недоуменно спросил я.

— Твоя мама позвонила, — прошептала она, — сказала, что ты болен. А ты куда-то исчез, я уж не знала, что и думать.

«Черт бы побрал эту женскую солидарность, — мысленно ругнулся я. Дернуло же ее позвонить.

Ну бабы, ну народ!» — Зря только нервы трепала. — Я поцеловал Марину. Ничего не случилось.

— Ты действительно неважно выглядишь, — заметила она. — Ты не простудился со своими купаниями?

— Нет, все нормально. — Я прошел в ванну и включил горячую воду. Устал, вымотался, есть немного.

— Завтракать будешь?

— Буду.

— Я тебе приготовлю.

— Если не сложно, — язвительно сказал я, намыливая руки.

— Что ты кольцо не снимешь? — спросила Марина. — Мешает ведь, давай я подержу.

Я бросил мыло в мыльницу и стал яростно смывать пену. Что она привязалась к моему кольцу, что им вообще всем от меня надо? Забота о тебе штука приятная, но когда она переходит некоторые границы, то становится в тягость. Я протер изумруд большим пальцем и взглянул в это зеленое окно.

Из-за спины послышался голос жены:

— Мы с этими украшениями теперь и в ванне мыться будем?

В ее реплике было столько неприкрытого нахальства, что я рассвирепел:

— Твое какое дело? — Обернулся я к ней, испепеляя гневным взглядом: Много себе позволйешь, женщина. Иди готовь еду!

Марина испуганно отшатнулась и исчезла на кухне. Ну и правильно, нечего над ухом трещать.

Я спокойно домылся, закрыл воду и тщательно вытер полотенцем Перстень и Браслет. Ярость быстро улетучивалась. Я с гордостью оглядел Предметы. Нормальные мужские украшения. Я пошел на кухню и величественно сел за стол. Марина безропотно суетилась у плиты.

— Грибы будешь? — тихо спросила она.

— Да.

Она положила в мисочку соленых грибов и сняла крышку со сковородки, исходящей ароматным обильным паром. Осторожно поставила тарелку передо мной и зажгла конфорку под чайником.

— А вилку? — обиженно спросил я.

— Да, пожалуйста. — Она безропотно выдернула из сушилки вилку и протянула мне.

— Спасибо, дорогая.

Я улыбнулся. Ну вот, наконец-то стала проявлять должное почтение к мужу. Плохо, конечно, что, пока не наорешь, нормального отношения не добьешься. Одна радость — учится быстро. Хорошо, если бы еще так же быстро все не забывала.

Я принялся за еду, чувствуя, как во мне просыпается недюжинный аппетит.

На меня напал настоящий жор, я съел все, попросил добавки и лишь после второй порции ощутил приятную тяжесть в желудке. Пора отъедаться!

Я запил кушанье горячим чаем, от которого прошиб пот. Ф-фу-х, надо восстанавливать затраченную вчера энергию. Сытый и довольный, я откинулся на спинку стула и утер рукавом лицо.

— Тебе Слава вчера звонил, — произнесла Маринка, опустив глаза.

— Что хотел?

— Я сказала, что тебя нету дома. Он спрашивал, как твои дела. Я сказала, что нормально.

— Еще что говорил?

С чего бы это вдруг Славе приспичило интересоваться моими делами у жены, когда он сам лучше всех в курсе? Что за праздный интерес?

— Спросил, куда ты уехал, — так же коротко ответила Марина. — Я сказала, что не знаю.

— Ну и правильно, — одобрил я. — Сейчас ему позвоню.

Я встал и прошел в гостиную, утопающую в пластиковой зелени. Искусственные цветы блестели, с них заботливо стирали пыль. Вероятно, Маринка сделала уборку. Я придвинул телефон и набрал Ксении номер. Трубку сняли, но отзываться не торопились — слушали, что скажут. Так обычно делал Слава.

— Привет, — сказал я.

— А, здорово, — обрадовался компаньон. — Ты куда пропал?

— Ездил навестить общего знакомого.

— Ну и как он?

— Не шибко хорошо.

— Есть трудности?

— Можно сказать и так. — Я старательно избегал конкретики, телефон штука ненадежная. — Нам надо встретиться.

— Ну давай, — согласился приятель. — Где?

— Там, где ты раньше жил, — намек на мою квартиру.

— Аг-ха, — поразительно быстро врубился Слава.

— Смотри, чтобы тебя не пасли.

— Духи? — спросил он.

— Духи.

— Лады, — погрустнел Слава. — Через час буду.

Вероятно, известие об активизации хашишинов его не вдохновило. Я не без интереса проводил глазами Маринкины бедра, когда она проскользнула мимо меня в спальню. Полчаса у нас всяко есть, ехать oтсюда недалеко… Но потом передумал. Ну ее к дьяволу, лучше я «Ниву» посмотрю, масла, опять же, долить надо. Много жрет, надо мастера навестить, чтобы посмотрел, в чем дело. Может быть, надо маслосъемные колпачки поменять или еще что-либо.

Да и на авторынок смотаться не помешает — купить канистрочку шелловского продукта. Машину я предпочитал баловать качественными фирменными прибамбасами — не вандал все-таки, чтобы заливать в нее отечественную дрянь, хотя она на это рассчитана.

Приняв окончательное решение, я встал с кресла и пошел в прихожую.

— Ты уходишь? — разочарованно спросила Марина.

Неужели неясно?!

— Я еще сегодня приду, — заверил я любопытную женщину, накинул куртку и вышел.

Марина раздраженно заперла за мной дверь.

«Правильно ли я с ней поступаю? — думал я, спускаясь по лестнице. Марина ведь меня ждала, волновалась. Мама ее напугала. Жалко девочку, надо быть поласковее».

На секунду мне захотелось повернуть назад, отменить встречу со Славой и утешить жену, но я опомнился и отбросил прочь эту мысль.

У подъезда я без удовольствия обнаружил свою машину зажатой между микроавтобусом «судзуки» и обтекаемым черным мотоциклом, «хондой», кажется. Ни вперед ни назад было не сдвинуться, разве что переставить мотоцикл или отпихнуть автобус, если только на нем не включена скорость. Что за уроды, прости Господи!

Я подошел ближе и заметил, что за рулем «судзуки» кто-то есть. Человек выбрался наружу, еще один вылез из салона через боковую дверь.

— Слушай, друг, — попросил я водителя, — убери тачку, мне выехать надо.

— Вы Потехин? — спросил второй — вполне интеллигентного вида молодой мужчина в длинном черном плаще.

— А вы кто? — Я сунулся в карман за Кинжалом и краем глаза увидел еще двоих, быстро приближающихся ко мне.

Углядев в моих руках нож, мужчина криво улыбнулся, откинул полу и вытянул длинный полутораручный меч.

— Вам бы лучше не двигаться, — сообщил он.

Я хмыкнул в ответ и начал пятиться, выставив перед собой обнаженный клинок. Это были явно не хашишины, но кто? Еще одни «наемные рабочие» де Мегиддельяра или… кто у нас ходит с мечами — тамплиеры какие-нибудь, типа Гоши Маркова, царствие ему небесное? Им нужны Предметы Влияния, но я их не отдам. С другой стороны, что я могу сделать? После вчерашнего всплеска я чувствовал себя кувшином, из которого вылили воду, поэтому оставалось лишь скалиться, угрожать, да пытаться заскочить в парадное и удрать в квартиру.

— Давайте не будем ссориться, ребята, — принялся уговаривать я. Давайте жить дружно…

— Давай, Леопольд, давай, — послышался сзади спокойный, чуть насмешливый голос.

Я оглянулся и увидел мужика с раскосыми казахскими глазами, который поигрывал коротким широким мечом. Стоящий рядом невысокий кряжистый боец смахивал на грека. Как они успели зайти мне за спину, я даже не заметил. А что, если бы он этой хренотенью мне да по башке?

— Давайте разойдемся… — в последний раз предложил я.

— Вам лучше самому снять эти сарацинские штуки, — оборвал меня мужчина в плаще. Острие меча вдруг основательно вдавилось мне в бок.

Единственное, что я мог сделать, это оскалить зубы и громко зашипеть. Мысленно я проклял себя за то, что поспешил расстаться с БОЛЬШОЙ. Тэтэшник сейчас бы не помешал.

— Давайте не будем устраивать побоище, — примирительно сказал мужчина, и, вероятно, эти слова послужили сигналом, потому что остальные трое тут же накинулись на меня. Один схватил за горло, двое за руки, мужчина сунул меч в ножны и отобрал Кинжал.

— Вещи должны быть там, где им подобает быть, — туманно пояснил он, стаскивая с пальца Перстень.

Я безучастно наблюдал, как с запястья снимают Браслет, а из внутреннего кармана извлекают ножны. Когда меня отпустили, я продолжал ровно стоять на ногах, чувствуя себя разбитым и окончательно опустошенным. Почему-то вмиг исчезла цель моей жизни, ускользнула безвозвратно, и вспомнить ее не было никакой возможности. Я тупо смотрел, как человек в плаще рассовывает по карманам то ли части моего тела, то ли что-то не менее мне дорогое, бывшее некогда таким родным и близким.

— Гляди, что с ним!

Голос послышался со стороны. Кто-то говорил, но я не видел кто.

— Побелел весь и молчит.

— Хай, ты в норме, братан?

Меня тронули за рукав. Я медленно повернул голову и увидел мужчину с раскосыми азиатскими глазами. Где-то я его видел, но где, не помнил — в памяти образовался провал.

— Как он, Басурман?

Мужчина нетерпеливо дернул плечом. Очевидно, обращались к нему. Значит, он и был басурманом.

— Ты в норме? — повторил он.

— Что со мной? — промямлил я.

Творилось что-то странное, а что, я не понимал.

Почему-то я оказался во дворе Маринкиного дома, когда должен был находиться на берегу речки в компании Славы и Ксении. Как я здесь очутился, я не знал. Вероятно, сотворил нечто необычное, если мной заинтересовались прохожие. Я даже не мог понять, пьян я или нет.

— Мне надо домой, — произнес я. — Отведите меня домой.

— Помогите ему, — кинул мужчина в черном плаще, словно приказал.

Человек басурманского вида и крепыш, похожий на грека, взяли меня под руки и повлекли к парадному. Я постарался не обращать внимания на широкие ножны, болтающиеся на поясе у одного из спутников, и сосредоточился на том, как добраться до двери. Мне помогли зайти и положили на диван. Маринка оказалась почему-то дома, хотя должна была вместе со Славой и Ксенией торчать на речке. Неужели не помню, как ее привез?

— Что со мной? — простонал я.

— Ты переутомился, — шепнула Марина. Какая-то теплая жидкость капнула на щеку, и, приглядевшись, я понял, что она плачет.

Мы остались одни. Люди, бывшие в комнате, ушли.

— Ничего не помню, — пожаловался я.

Марина тихо опустилась на колени и поцеловала меня мокрыми губами. Ее волосы упали на мое лицо, окружив его плотным шатром, под ними сразу сделалось жарко.

— Как долго я был без памяти? — проявляя чудеса сообразительности, спросил я.

Проснулся я с больной головой. Впрочем, не от того, что спал днем, а потому что даже во сне мучительно пытался вспомнить, что со мной было.

Но так и не вспомнил, и это и вызывало боль.

Когда я заворочался и заскрипела кровать, голоса, доносящиеся из другой комнаты, смолкли и в спальню вошла Марина, а следом за ней — Слава.

— Здорово, Илья. — Славина ладонь замаячила в воздухе.

Я приподнялся и сел на край, вяло пожал протянутую лапу.

— Ну, рассказывай, что с тобой приключилось?

— Не помню. — Я действительно не помнил, и это раздражало. — Кажется, стало плохо на улице. Люди домой привели.

— То есть вообще ничего?

Я покачал головой.

— Здорово! — Слава переглянулся с Маринкой. — Похоже, что тебя каким-то психотропом долбанули, может, из баллончика нервно-паралитическим газом опрыскали.

— Зачем? — не понял я.

— Шваркнули тебя, — растолковал Слава, указывая почему-то мне на руки. — Браслет сняли, перстень. Где они?

Я недоуменно посмотрел на свои грабли. Что-то друг путает. Украшения я из принципа не носил и чего-либо на этот счет даже отдаленно не припоминал.

— Какой браслет? — удивился я.

— Ну, этот… царский твой. Мы его у испанцев вместе с кинжалом забрали.

Снова пришла моя очередь изумляться.

— У кого забрали?!

— У испанцев, — вскинул брови Слава. — У этого, Мегиддельяра твоего.

«Это он о предметах Хасана ас-Сабаха, — похолодел я. — С другими кинжалами и браслетами, кроме тех, что продали Алькантаре, нам иметь дела не доводилось. Но как они попали ко мне?»

— Я что-то не понял… — начал я, но Слава перебил: — То есть как не понял?! Как груз из реки вытаскивали, помнишь?

— Да, конечно, — обрадовался я. — Мы оттуда все рыжье извлекли, ты еще бомбу смастерил и автобус раскурочил.

— Агха, — с облегчением вздохнул Слава. — Хоть что-то. Валяй, дальше вспоминай. Приехали мы в Питер, поделили, ну?

Я с напряжением потер лоб. Как мы извлекали ящики из затопленного микроавтобуса, я припоминал, вкус глины во рту забыть было невозможно, а дальше все покрывалось туманной дымкой. Последнее, что мне удалось воскресить, была сцена с открыванием контейнеров, а потом был провал. «Доктор, у меня провалы в памяти. — И давно они у вас? — Кто? — Провалы. Какие провалы?!»

— Не помню! — заявил я.

— Вот, блин, — всплеснул руками Сяава, — здесь помню, здесь не помню, джентльмен удачи хренов!

— Ну что я могу поделать, — пожал я плечами.

— Типичная амнезия, — поделился госпитальным опытом подельничек. Точняк, чем-то тебя обработали.

— Дальше-то что было? — спросил я, терзаемый нехорошим предчувствием. Что за история с испанцами?

— Ты у них драгоценности отобрал, — ошарашил Слава со свойственным ему Простодушием. — Мы с тобой устроили налет на их контору. Мегиддельяр тебе все сам отдал, из сейфа вынул, а ты все выставлялся крутым и сразу же браслет на руку надел.

— Так, — уронил я и постарался сосредоточиться. Славе я верил и не верил одновременно. С одной стороны, я не зная, произошло ли сказанное на самом деле, а с другой стороны — ну не мог я совершить такую чудовищную глупость! — Дальше что было?

— Дальше, — Слава поскреб щетину, — дальше ты совсем охуел, стал круче тучи и начал грузить про какого-то вождя, а на другой день мы к твоему стукачу поехали. Ты ему дал волыну почистить, чтобы на ней пальчики остались.

— А потом?

— Че потом? Забрали и уехали. Ствол ты в пакет положил, чтобы следы сохранились, все по науке.

— И что мы сделали с Лешей дальше? — завернул я кореша на прежнюю тему, чтобы он продолжал. Приключения, которыми одаряла меня жизнь, становились все интереснее.

— Я почем знаю? — пожал он плечами. — Два дня тебя не было, вчера тебе звонил, но не застал, а сегодня с утра ты сам брякнул, назначил встречу у тебя дома и не приехал. Я ждал-ждал, потом Марине позвонил, вдруг ты че, как там… задержался. Да, в самом деле, — он кивнул на Маринку, — дома спишь, принесли тебя какие-то мужики.

— Ты плохо выглядел с утра, — вмешалась Марина. — Мама звонила, беспокоилась, что ты заболел. Прошлую ночь ты у себя дома провел и ее не отпустил.

Вот, значит, прибавился еще один свидетель моих диковинных похождений, на сей раз мама.

Каким образом я впутал ее и где (а главное, как вчера колобродил), по-прежнему оставалось загадкой.

— Ладненько, уважаемые дамы и господа, — резюмировал я, — давайте вспоминать, кто из вас при каких обстоятельствах меня видел и о чем со мной говорил.

Совместными усилиями мы частично восстановили события минувшей недели в правильном хронологическом порядке. За точку отсчета был избран последний момент, который я помнил, — как мы вскрывали ящики у реки. Дальше начинался полный провал, во время которого я успел немало чего натворить.

Вернувшись в Питер, мы поделили добычу, затем Слава с Ксенией убыли домой, а я, выгрузив походное снаряжение, надолго заперся в ванной. Чем я там занимался, Марина сказать не могла, сама она в это время возилась с золотишком. В тот вечер я, по ее утверждению, ничем особым не занимался, разговаривал с кем-то по телефону, потом пошел спать. События следующего дня остались полной загадкой, поскольку я уехал куда-то, забрав все рыжье, и вернулся достаточно поздно, зато день третий был наполнен самыми абсурдными поступками. Начал я с того, что рассказал Славе, как нас использовали втемную испанцы, и уболтал наехать на «Аламос». Застращав бедного Мегиддельяра, мы вернули раритеты, причем браслет я сразу же с гордостью нацепил на руку, на которой уже был перстень шейха аль-джебеля, найденный в микроавтобусе хашишинов. На обратном пути я объявил, что предметы являются для меня не самоцелью, а средством, предназначение которого я не потрудился объяснить. Дома я почему-то здорово напугал Маринку, как она выразилась, «внешним обликом», и долго торчал в спальне, сжимая в руках кинжал ас-Сабаха и бормоча под нос. На другой день я заявился к Ксении домой без предварительного звонка, что было совсем для меня не свойственно, долго угрожал Славе коварными интригами против нас и вообще вел себя как сумасшедший царек. Цель заклинаний сводилась к тому, что надо немедленно обезопасить себя от «слива» обэповским структурам информации, касающейся моего ТТ. Мы смотались к Есикову, удачно отловив его на выходе, и заставили почистить волыну, после чего Слава отвез меня к Маринке и больше не видел. Два дня я безвылазно сидел дома, а вчера умотал куда-то на «Ниве» и вечером бегал встречать маму, уговорив ее не ходить ночевать на старую квартиру. Сегодня утром я заявился в совершенно жутком состоянии, без повода вспылил и обидел Марину, позавтракал и ушел, но через пять минут меня принесли два молодых человека, внешность которых Марина с перепугу не запомнила. Судя по всему, я тяжело заболел.

Неприятно осознавать, но на фоне всего происшедшего выглядел я действительно бледно. О моем — «внешнем облике» и говорить нечего: всклокоченные волосы и горящие глаза, которые я увидел в зеркале, даже самого беспристрастного наблюдателя навели бы на мысль о душевном недуге. Впрочем, глаза горели от титанического напряжения памяти — куда я спрятал вторую часть золота, было непонятно. А благородного металла в последней партии оказалось ой-ей-ей сколько, чуть ли не на миллион. Долларов, разумеется. Слава назвал мне вес своей половины, отчего мне вмиг поплохело. Куда я мог деть такую прорву — ума не приложу, но явно не в одну ночку. Профессиональные навыки должны были сказаться в любом состоянии, я уверен, тайников было два или три. О тех, которые я заложил в первый заход, я помнил хорошо, и не мешало бы их навестить, вдруг я туда довложил, но надежды на это было мало — вряд ли я стал бы рисковать, увеличивая и без того большой объем.

Нет, мне свойственно делать много мелких хранилищ — уж это я знал наверняка.

Я тяжко вздохнул. Вот так и становятся кладообразователями! «Обретенное же сокровище, ископав яму глубоку и тамо влож, и засыпа, еже от дней тех и доныне никто не севесть идеже сокровенно есть». Лет через двести потомки будут гадать, зачем понадобилось прятать так много золота и что случилось с его бывшим владельцем. Романтические версии начнут выстраивать — не иначе как разбойник с большой дороги, которого власти справедливым судом порешили. Только никому не придет в голову, что я самым тривиальным образом о них забыл.

Слава меня не утешал, да и Маринка помалкивала. В конце концов, той, первой, добычи нам хватило бы на долгую жизнь в достатке, однако мне было обидно, даже невозможно вообразить как! Я мучился, ломая голову, но ничего нового придумать не смог: память о прошедшей неделе как ножом отрезало. Единственное, что я понимал совершенно точно, — глупостей, допущенных в отношении Есикова и испанцев, мне не простят.

Встреча была неожиданной. Тахоева как молнией ударило, и он приостановился, поворачивая голову вслед прошедшей мимо женщине. Она тоже обернулась. Они мгновенно узнали друг друга.

— Здравствуй, Ксюша, — проговорил Борз.

— Здравствуйте, Руслан Мовлитович, — тихо произнесла женщина.

В древнем мире все дороги вели в Рим, но теперь они, похоже, состыковались в Санкт-Петербурге.

Сколько лет прошло — и на тебе: Ксения, медсестра из афганского госпиталя, сама шла навстречу. Воистину мир тесен.

— Зачем по отчеству, — сказал Борз, крепко обнимая ее своими большими волосатыми руками.

Медсестра поплыла, ее женская намять хранил а. о прежних годах совместной работы очень много хорошего. Прохожие, торопившиеся но своим делам, деликатно обходили эту странную пару, некоторые про себя улыбались.

— Больше не буду. — Она всхлипнула у него на груди и, уже не обращая внимания на окружающих, во весь голос разрыдалась.

Борз покорно вздохнул.

— Все хорошо, Ксюша, — заверил он.

— Конечно хорошо, — Ксения успокоилась, ее руки жадно гладили широкую, затянутую в черную глянцевую кожу спину Тахоева. — Руслан, Руслан…

Улица словно перестала существовать для них, оставшихся наедине в своем мире. Борз торопливо шагнул к краю тротуара и поднял руку. Машина остановилась почти сразу. Тахоев распахнул дверцу и назвал свой адрес.

— Как ты изменился, — сказала Ксения. Они лежали в развороченной постели и разговаривали. Ксения курила. Сбитое одеяло покрывало их ноги, в кресле, подобно огромному коту, свернулось покрывало. — Ты теперь так жутко воешь, когда кончаешь.

— Контузия, — как бы нехотя признался Тахоев. — В Степанакерте попал под взрывную волну. В моменты сильного возбуждения меня иногда клинит.

— Бедненький, — погладила его Ксения, — но ты так больше не вой, ладно?

— Постараюсь, — пообещал Борз, — а ты крест все же не забывай снимать, ладно?

Крестильный серебряный крестик на золотой цепочке едва не послужил причиной срыва. Увидев его, Борз не сумел заставить себя прикоснуться к телу подруги, пока она, не помня себя от страсти, не сорвала украшение, и Руслан тут же перестал ее бояться.

Ксения по-собачьи вздохнула и положила голову Руслану на грудь. Она не хотела думать о своем женихе, когда рядом лежал ее единственный и понастоящему любимый человек. Славу, успевшего за короткое время фантастически разбогатеть, она уважала, но не более того. Тахоев же воскресил в ее душе давно забытое чувство духовного единства, когда с милым рай даже в шалаше, не говоря уже об отдельном «модуле», в котором они жили при госпитале. Там она и поверила в иллюзию семейного счастья, которую сама же и создала, пока ее не отправили в Союз, а Тахоев не затерялся в зонах локальных конфликтов. В Харькове жизнь не заладилась. Низкая заработная плата и наступившее вскоре всеобщее обнищание заставили ее сняться с насиженного места и отправиться на поиски удачи в Ленинград, к тетке, которая доживала свой век в однокомнатной квартире. Унылое и тягостное существование продолжалось до прошлого года, пока тетка не отдала концы, и, поскольку прямых наследников у нее не было, жилплощадь полностью отошла Ксении. Впрочем, жизнь это особенно не улучшило, так как зарплата старшей медсестры позволяла разве что не помереть с голоду. Подходящих кандидатов в мужья было днем с огнем не сыскать, и детьми обзаводиться она не спешила, отдавая себе отчет в том, что два рта будет попросту не прокормить.

Серая полоса однообразия продолжалась до тех пор, пока однажды в коридоре ВМА она не столкнулась нос к носу с бывшим своим поклонником, боевым офицером, отчаянно клеившимся много лет назад в госпитале. Встреча эта в корне переменила всю ее жизнь. Слава разыскал ее снова и с ходу предложил выйти за него замуж, обещая в ближайшем обозримом будущем золотые горы. Поверить ему было трудно, поскольку он недавно освободился из мест заключения, но, что самое удивительное, все его посулы вскорости начали исполняться. Слово свое Слава держал крепко, и это предрешило исход — г они подали заявление в загс.

Впрочем, заявление — это еще не штамп в паспорте. Ксения решила, что поторопилась и свадьба с офицером-афганцем, скорее всего, не состоится.

Жаль обижать своим отказом Славу, но Руслана она хотела удержать любой ценой. Второй такой случай ей уже никогда не представится.

Борз слушал ее воркование, с вожделением глядя на шею. Под кожей проступал крупный пульсирующий сосуд, наполненный густой и горячей кровью. Он едва сдерживался, чтобы со звериным рычанием не впиться в него зубами. Захлебнуться в этом бодрящем и вкусном фонтане — вот чего ему хотелось по-настоящему, а не выслушивать болтовню о семье и детях. Неожиданно Ксения подняла на него глаза.

— Ты чего?

— Так бы тебя и съел, — с жаром произнес Борз, но Ксения расценила его признание по-своему. Она гортанно рассмеялась и обвила его ногами.

Потом долго лежали молча, глядя в потолок.

Наконец Ксения вновь заговорила. Ей надо было многое еще рассказать, чтобы как можно крепче привязать его к себе. Она не хотела и боялась расставания и решилась использовать главный козырь.

Нет никого целомудреннее только что трахнувшегося мужчины, поэтому Тахоев сумел сохранить на лице выражение невинности и безмятежности, хотя внутренне он жадно потирал руки и жадно скалился.

Речь шла о золоте. Его было много.

Тахоев весь превратился в слух.

— Мамочка-мама, прости, дорогая, что сынапридурка на свет родила, воскликнул я, обхватив в отчаянии свою бестолковую голову.

Положение было аховое. Разговор с мамой только добавил тумана в историю моей крайне загадочной деятельности. Каким-то непонятным образом за минувшую неделю я ухитрился перессориться со всеми своими знакомыми разом. На лестничной площадке старой квартиры обнаружили пять трупов, а голубой «фольксваген-пассат», который я увидел у парадного, когда заезжал к маме, подсказал, чьи это были трупы. Настойчивость, с которой я удерживал маму у себя дома, наводила на мысль, что я имею к бойне какое-то отношение, но какое именно, узнать не представлялось возможным. Неужели я опять пустил в ход свой и без того уже «мокрый» ТТ?

Сколько же я на эту «дуру» навесил! И главное, куда я ее дел?! Обшарив свою, Маринкину и мамину квартиры, перетряхнув «Ниву», я так и не добился положительного ответа. Черт знает, может быть, просто на улицу выкинул ведь башня съехала напрочь — или опять Леше отвез? Но Есикову было не дозвониться, а когда приехал к нему, обнаружил опечатанную милицией дверь. Этого еще не хватало, неужели я и его грохнул? Слава, который ездил теперь все время со мной, не отпуская одного ни на шаг (вдруг опять планка ненароком соскочит), допустил такую возможность. Час от часу не легче.

Сотовый телефон тоже исчез. На всякий случай я связался с Марковым и неожиданно нарвался на грубость: мол, за «Бенефон» спасибо, а более нам разговаривать не о чем. Попытка пролить свет на содержание нашей предыдущей беседы успехом не увенчалась — Борис Глебович просто повесил трубку. Вот те на! В офис «Аламоса» я даже звонить не стал.

Подводя итог нашей бурной деятельности, можно было с уверенностью сказать, что я прочно встал на свой смертный путь. Такие фокусы, что были сотворены с испанцами, в современном деловом мире, увы, не прощаются, поэтому наказан я буду строго и, по всей вероятности, скоро. Слава был того же мнения и посоветовал притыриться куда подальше, авось со временем все уляжется. Я же вовсе не был таким оптимистом и предпочел поиски иного варианта решения проблемы. Конфликт с Алькантарой надо было гасить, причем гасить срочно, пока они сами меня не нашли и не потребовали какую-нибудь неустойку или компенсацию расходов за розыск, до кучи. Я был даже согласен вернуть им двести тысяч за украденные раритеты, но сомневался, что этим все ограничится: золото хашишинов, наводку на которое мы получили со Славой бесплатно, было вознаграждением за риск, связанный с добычей последнего предмета из комплекта символов власти, а теперь этот вопрос мог быть рассмотрен совсем под иным углом. Словом, куда ни кинь, всюду рисовался печальный финал.

— Повинную голову меч не сечет, — спросил я, — как ты думаешь, Слава?

— Еще как сечет, — осклабился кент. — Задумал чего?

— Не вижу иного выхода, — заключил я, объясняя свое понимание сложившегося положения. — Лучше взять инициативу в свои руки. Тебя, впрочем, не неволю — ты человек семейный…

— Обижаешь, — поморщился Слава. — Ты, Ильюха, совсем, видать, долбанулся, — он выразительно покрутил пальцем у виска.

— Все может быть, — обрадовался я. — Тогда поехали.

«Волга» быстро домчала нас на Миллионную улицу. У офиса свободного места не оказалось, и мы припарковались метрах в десяти от него. Закрыли машину и пошли сдаваться на милость победителя. Сдаваться, однако, было преувеличением, мы шли договариваться. По-мирному. На тот случай, если по-мирному не получится, Слава имел при себе «кольт» — аргумент достаточно весомый в любом споре. Вообще-то корефан таскал его на случай непредвиденных осложнений с хашишинами, которых вполне можно было встретить на улицах — в этом плане Петербург город маленький. В отличие от незабвенного Гоши Маркова, Слава иллюзий относительно ритуального оружия не питал и настроение для переговоров имел самое боевое.

Впрочем, испанцы ему ничего плохого не делали, и я надеялся, что без повода палить он не станет.

Дверь «Аламоса» открылась перед самым носом.

Хенаро Гарсия широким жестом швейцара выпускал заместителя управляющего, который не успел затормозить и ткнулся лбом прямо в грудь Славе.

— Добрый день, — улыбнулся я.

Оба сеньора оторопели. Затем Эррара что-то быстро сказал, и Гарсия, вмиг посерьезнев, ткнул руку куда-то за спину, задирая пиджак. Вероятно, хотел достать калькулятор для окончательных расчетов с клиентами фирмы, но я постарался не создавать взрывоопасных ситуаций.

— Мы к господину де Мегиддельяру, — затараторил я, оттесняя Славу, который тоже запустил лапу под куртку, — у нас к нему срочное и неотложное дело.

Эррара внимательно оглядел мои руки, ожидая, вероятно, обнаружить перстень или браслет (а может, и кинжал), но не нашел и окончательно запутался.

— Господин управляющий здесь, — сказал он на свой обычный манер. — Вы подождите, я доложу.

Он ушел, а мы остались в вестибюле под присмотром Гарсии, который так и не понял — за друзей нас принимать или за врагов.

— Пройдите, — объявил Эррара.

Мы вошли в кабинет управляющего, Хорхе Эррара двинулся следом, но приказ Мегиддельяра заставил его дать задний ход. К разговору помощник допущен не был.

— Здравствуйте, — смиренно произнес я. Разговаривать в таком ключе с деловыми партнерами было непривычно.

Франсиско Мигель де Мегиддельяр внимательно изучал нас пронзительно черными глазами.

— Здравствуйте, — холодно произнес он. — С какой целью вы на этот раз пришли?

— Э… получилось не совсем хорошо, — начал я и запнулся. Получилось-то в самом деле хуево, настолько, что даже словами не передать.

— Что вы предлагаете? — сразу перешел к делу испанец.

— Я готов компенсировать ваши расходы за утраченные реликвии, — выпалил я и затылком почувствовал, как мое заявление покоробило Славу.

Что за глупость я несу, не так беседу надо начинать, не так! Ну, сейчас на нас навешают долгов… Я приготовился к самому худшему, в кабинете повисла гробовая тишина.

— Нас не интересуют деньги, — вкрадчиво сообщил де Мегиддельяр.

Слова прозвучали как приговор.

Это и был приговор. Я понял, что нас отсюда не выпустят. Сейчас явится Хенаро со своей «расчетной машинкой»… Я вспомнил Эррару, целящегося в меня из «дезерт игл» в больничной палате. Точно не выпустят. Даже Слава не поможет — у него «калькулятор» слабоват, только для предварительных расчетов и годится, а у испанцев вполне потянут для окончательных. Окончательных и бесповоротных. Ну что за идиотство — сами сунули голову черту в пасть.

— Нас интересуют только Предметы Влияния, — нарушил тишину де Мегиддельяр. — Вижу, их у вас нет.

— Я не помню даже, как их у меня забрали, — прокаркал я, так как спазм от волнения сжал мое горло.

Ответ Мегиддельяра меня ошарашил.

— Зато знает чуть ли не весь город. — Впервые в его голосе прозвучало раздражение. — У вас их отняли новые тамплиеры, и теперь Предметы находятся в их руках!

Новые тамплиеры! Гоша Марков… Надо полагать, есть еще и старые, а он к каким принадлежал?

А Мегиддельяр обиделся — очевидно, утрата Предметов явилась для него позором. Чем смывается позор?

— Что мы можем сделать? — спросил я, дабы побыстрее прояснить ситуацию.

— Вернуть Предметы, — жестко ответил испанец. — Выкупить их у тамплиеров или отобрать — дело ваше. Получить прощение перед Орденом Алькантара можно лишь через возвращение всех трех Предметов. В противном случае вас найдут и убьют как позорных ассасинов и на небе вы не получите успокоения!

— Хорошо-хорошо, — заверил я разбушевавшегося приора, — возвращать утерянные сокровища стало нашим хобби. Как нам связаться с этими «новыми тамплиерами»?

Испанец помолчал, наливаясь кровью. На мгновение мне показалось, что его хватит апоплексический удар, но «вывеска» из синюшной вновь стала багровой, и я понял, что опасность миновала.

— Записывайте телефон, — произнес де Мегиддельяр. — Это номер местного штаба филиала Ордена. Имя пресвитера — Фридрих Готтенскнехт, он немец. С ним вы оговорите интересующие вопросы.

— Си, сеньор, — сказал я по-испански, заметив, что от волнения Франсиско де Мегиддельяр начал говорить с заметным акцентом. — Грациас, грациас!

Беседа с главой «Санкт-Петербургского Дома Ордена Новых Тамплиеров» (все с большой буквы) оставила весьма двойственное впечатление: либо занимались тут не тем, чем намечалось изначально, либо мне вешали лапшу на уши, дабы не посвящать постороннего в курс дел строго служебного характера. Пресвитер оказался немного запуганным немцем интеллигентской наружности, которого с первого взгляда можно было принять за директора библиотеки, каковую должность до переезда в Россию он, кстати, и занимал в небольшом курортном городке Баден-Баден. Зато команда у него подобралась самого разбойничьего вида. Разговаривали мы достаточно долго, чтобы я смог выудить у них кое-какие детали, позволившие составить об этих «братьях» некоторое представление.

Каноника — самого старшего после пресвитера в этой четверке — называли иногда Шурой, но, как я понял, обращаться друг к другу в присутствии посторонних они предпочитали по кличкам. Погоняло у него было Истребитель, что вызывало поначалу вполне объяснимую параллель с самолетом, но чуть позже я догадался соотнести ее с библейским ангелом, которого Господь послал истребить не признававших Его среди своего народа. Шура был когда-то гуманитарием-романтиком, учителем литературы и русского языка в средней школе, но, встав на путь служения Ордену и кормясь крохами, подкидываемыми пресвитером, он морально окреп в борьбе и духовно закалился. Как символ своей железной воли он повсюду таскал с собой обоюдоострый меч, даже не подозревая о наказании за ношение холодного оружия. Впрочем, после Гоши меня такими выкрутасами было не удивить, и я воспринял его причуду вполне благосклонно. Коли уж он такой весь из себя рыцарь, то меч ему просто необходим. Чем бы дитя ни тешилось…

С мечом ходил у них еще один — Басурман, но делал это для какого-то блатняцкого понта, мне непонятного. Его бандитскую рожу с раскосыми казахскими глазами я смутно припоминал, но где мог ее видеть — воскресить в памяти оказалось невозможно. Басурман был Мастером Ордена Новых Тамплиеров, сокращенно МОНТ.

Более низший разряд — Слуги Новых Тамплиеров (СНТ) — занимали коренастый грек по кличке Купидон и огромный жирный еврей, именуемый Зоровавель. Они, помимо служения ОНТ, имели какие-то другие занятия, являющиеся источниками доходов, лишь Истребитель полностью посвятил себя благородному делу борьбы за выживание белой расы, сформулированному в Кодексе ОНТ основателем Ордена ариософом Ланцем фон Либенфельсом.

О несостоявшемся монахе Адольфе Иозефе Ланце, зачинателе арио-героического культа, позже воплотившегося в анализе расовой соматологии нацистской Германии и варварских ритуалах СС, я был немного наслышан. ОНТ был создан им как собственный военный Орден, целью которого являлся новый Крестовый поход против «черных». Неплохая задумка, особенно актуальная в свете происходящих в нашей стране событий, и мне было вполне понятно, что привлекло в Орден учителя литературы с белой кожей и русыми волосами. Однако остальные братья имели куда меньше признаков арийской расовой чистоты, но, похоже, либо не отдавали себе в этом отчета, либо упорно старались данного факта не замечать.

Все эти подробности я узнал, поскольку сам был принят в состав питерского филиала. Временно, конечно, в качестве Близкого Друга ОНТ существовал и такой разряд для людей, не стремящихся к вступлению в Орден, но оказывающих ему особые услуги. А услуги оказывать поневоле придется: исмаилитские реликвии согласились продать лишь после длительных переговоров с Мегиддельяром, и то лишь по выполнении «особой миссии», на которую у филиала не хватало своих сил и средств.

Ничего сверхъестественного от меня не требовалось, лишь принять участие в обычной поисковой работе, по завершении которой я выкупал Предметы по двадцать тысяч долларов за единицу. Фридрих Готтенскнехт был рад любым деньгам, поступающим в казну, — Орден бедствовал, и ни одна копейка не была лишней.

— Может, грохнуть их всех? — предложил Слава, когда мы возвращались домой. — Делов-то: четыре раза шмальнуть, и пятый — когда фашист цацки отдаст, а? Че канителиться?

— Нет, — твердо сказал я. — Грохать никого не будем, хватит с нас.

— Ну как хочешь, — вздохнул Слава, — тут тебе решать.

Решать было мне, и я свой выбор сделал. Причина крылась, разумеется, не в чистосердечном раскаянии и не желании искупить вину честным трудом — эти сказки для лохов мне настопиздели еще в колонии, — гораздо больший интерес вызывала загадочная потеря памяти, секрет которой я хотел вызнать у тамплиеров, пообщавшись накоротке во время совместной работы. Не исключено, что найдется способ ее восстановить. Забытые тайники не давали мне покоя. Выяснить же дикарскими методами, памятными по разборке с афанасьевской «крышей», мне претило: замочим всех, верняк, но толку не добьемся. Такие тонкости надо вытягивать в приватной беседе, а не щелкая перед лицом насмерть напуганного человека блестящими бокорезами.

Славу я посвящать в свои умствования не стал, опасаясь, что он вспылит ненароком и повернет обратно, горя желанием поскорее применить метод форсированного допроса, не желая слышать о том, что его кореш унижается из-за плевого дела, которое можно обернуть за считанные минуты. Поэтому он мирно довез меня до дому и высадил у парадного, отказавшись заехать на рюмку чая. Сам я считал, что после сегодняшней катавасии необходимо основательно оттянуться. Ну, не хочет пить, и не надо.

Расслабиться можно и с женой.

Когда я отпер дверь, в прихожей меня встретила Маринка. Я только и успел заметить некоторые изменения интерьера, вроде незнакомой одежды на вешалке и каких-то дачных сумок, как меня окончательно обломали с релаксацией.

— Родители приехали, — шепнула она.

Моя холостяцкая квартира постепенно принимала обжитой и пристойный вид: исчезла пыль по углам, появилась искусственная зелень, даже ящики кухонного стола оказались застеленными свежей белой бумагой. Все это было прекрасно, и я наконец-то стал ощущать на себе благотворное влияние налаженного семейного быта. Прошла неделя, как Марина перебралась ко мне, разочаровав родителей безрассудным, по их мнению, решением вновь сойтись с «тунеядцем и жуликом», сиречь со мной.

Не знаю, чем я им не приглянулся, но еще с первой нашей встречи мы ощутили взаимную антипатию. Говорят, что дочери с возрастом становятся похожи на матерей, но мне почему-то не хотелось верить, что Маринка когда-нибудь превратится в аналог тещи.

И вот, после первой неудачи и долгих лет разлуки началась наша полноценная совместная жизнь — в собственной квартире, обеспеченная в материальном плане. Я даже придерживался некоего расписания, структурируя время по типу работы в конторе — «ездил на службу», мотаясь с новыми коллегами полный рабочий день, с утра до вечера.

С коллегами, впрочем, громко сказано. Ездил я с одним Истребителем, остальные копошились сами по себе. Мы разыскивали какую-то древнюю рукопись, стоившую, вероятно, больших денег, раз пресвитер был так в этом заинтересован. Это был пергаментный свиток, фотографии которого имелись у каждого из нас.

Общаться с Шурой было интересно. Был он достаточно сведущ в плане русской литературы, даже исторические познания кое-какие имел, но весьма однобокие, касающиеся крестовых походов и развития рыцарства в средние века. Видимо, муза Клио посещала его совместно с Евтерпой и Каллиопой[В греческой мифологии — музы, входящие в число девяти олимпийских муз. Клио покровительница истории, Евтерпа — лирической поэзии, Каллиопа — эпической поэзии и науки. (Прим. ред.)]. Он был неисправимым идеалистом, поднахватавшимся где-то практических навыков уличных разборок. О деятельности местного филиала мы говорили мало. Точнее, я-то спрашивал, но мой собеседник распространяться не желал, — значит, было что скрывать. Но за язык я его не тянул, что позволило завоевать некоторое доверие. Постепенно «новый тамплиер» оттаял и стал знакомить со своими патриотическими идеями, которые его «братья», похоже, не очень-то разделяли. Истребитель был типичным расистом нового поколения: угнетенный экономической политикой нашего постсоветского государства, он нашел выход для скопившейся агрессии в лице давнего и всеобщего «врага», отличающегося от подобных Шуре нищих неудачников, главным образом, местом рождения и цветом кожи.

При других-обстоятельствах противником легко мог стать и схожий по антропологическим признакам хомо сапиенс, имеющий лишь более толстый кошелек, как это случилось в России около восьмидесяти лет назад. Пока же Шура задался целью истребить «черное» нацменьшинство, попирающее белое коренное население, хотя был в пределах родного города, коли с ним не в состоянии справиться коррумпированные власти. В выборе средств новоиспеченный борец за справедливость не стеснялся, подобно своему ветхозаветному предшественнику изничтожая грязных иноверцев, в прямом смысле, огнем и мечом. Религиозные мотивации также играли в его поведении далеко не последнюю роль. Фанатичная уверенность, с которой он считал себя православным христианином, ратующим во имя всеобщего блага за дело Божье, помогала оправдывать любые действия, вплоть до убийства, но при этом куда-то терялось понимание того, что при этом он уже перестает быть христианином. По его словам, где-то был припрятан автомат, добытый в честном бою. Вероятно «мокрый». С таким отмороженным «рыцарем» я особым желанием работать не горел, да и поквитаться за наглый уличный грабеж не мешало бы, но мысль о благородном металле могла примирить с кем угодно.

Загадка амнезии начала проясняться, когда я узнал о технических средствах, имеющихся у Ордена. Говоря проще, кроме микроавтобуса Зоровавеля и басурмановского мотоцикла, у мужиков ничего не имелось. Следовательно, и применение дорогостоящих психотропных средств было сомнительным.

Версия подтвердилась, когда мне удалось подначить Истребителя похвастаться удачной операцией по моему перехвату. Брали меня голыми руками, просто скрутив. Ничем не били, да и следов от ударов я, как тогда ни искал, так и не нашел. Получается, что память пропала вместе с Предметами, и как раз за тот период, когда украшения были на мне. Забавная версия для верящих в чудеса. Впрочем, у меня выбора-то никакого не было, я готов был поверить во что угодно, только бы найти честным трудом заработанное рыжье. Поэтому я старался вовсю, помогая отыскать заветный манускрипт, и был заинтересован в его скорейшем обнаружении больше всех остальных «новых тамплиеров», вместе взятых.

Мы катались на «Ниве» по адресам, где могла скрываться искомая книга. Как правило, это были площадки замороженного долгостроя, где в бетонных катакомбах отсыревших подвалов скрывались тайные храмы религиозных извращенцев — то ли сатанистов, то ли иных фанатиков. Лучи фонаря выхватывали на стенах обширные участки, покрытые странными надписями, взывающими к неведомому богу. Откуда Истребитель берет адреса, я мог только гадать, но однажды вскользь было упомянуто некое детективное агентство, а подробности выяснять я не стал. Поиски наши пока успехом не увенчались, но в местах сборищ хватало других весьма интересных находок. Чего стоила железная трехпалая перчатка с длинными кривыми когтями, явно не предназначенная для человеческой руки, или острый стальной топор с двумя асимметричными лезвиями, на которых кислотой были вытравлены скандинавские руны. Кто обитал в этих урбанистических пещерах и какие ритуалы справлял, осталось для меня тайной. Одно я мог с уверенностью сказать: рейд, сообща проводимый тамплиерами, потревожил множество подобных гнезд.

Сегодня намечалась загородная прогулка. Очередная точка располагалась в деревушке под Всеволожском, куда мы отправились в десять утра. Я загрузил в машину сумку с бутербродами и термос с кофе, подобрал на выезде из города заждавшегося Истребителя, и мы рванули, зная, что днем хозяина дома нет, торопясь завершить шмон до вечера, пока он не вернулся. Пока ехали, пошел мелкий дождь.

Я врубил дворники, но встречные машины временами обдавали лобовое стекло брызгами грязи, и я с матюгами включал опрыскиватели. Истребитель прикорнул, забросив меч в ножнах на заднее сиденье. Со своей железякой он не расставался, и, хотя порой я относился к этому скептически, в темных подвалах наличие оружия придавало уверенности.

Трофеев в этих прибежищах я старался не брать, несмотря на то что иные диковины могли украсить коллекцию какого-нибудь чудака. Фантазии дьяволопоклонников, или кто там тусовался, принимали зачастую настолько извращенные формы, что их материальные воплощения было сложно отнести к какому-то определенному виду искусства: скульптура не скульптура, живопись не живопись и даже оружие не оружие… а нечто совсем иное, и в то же время обладающее одновременно всеми признаками вышеперечисленного. Такое мог создать только сумасшедший. Или инопланетянин. Похитить что-либо останавливало опасение навлечь на себя гнев создателя этих предметов, обладающего столь нечеловеческим сознанием, засветившись на продаже какому-нибудь коллекционеру. Посему я воздерживался во время наших экскурсий от страстного внутреннего зова собирателя, что давалось весьма нелегко.

— Подъезжаем, — похлопал я по плечу Истребителя. Шура открыл глаза и неподвижно уставился на дорогу, словно и вовсе не спал.

— Остановимся на пригорке, — бодро сказал он и ткнул пальцем в сторону холма, на который вползала коричневая грунтовая дорога.

О'кей, — полноприводная «Нива» могла взобраться куда угодно. Мы взлетели на пригорок и свернули за деревьями, чтобы не торчать на виду.

Я надвинул капюшон, и мы вышли. Дождь усиливался.

— Кажется, никого нет, — промолвил Истребитель, изучая окраину деревни в полевой бинокль. — Пошли.

Мы спустились с холма и двинулись напрямик к стоящему на отшибе потемневшему от времени дому, крытому взлохмаченной дранкой и огороженному покосившимся забором. Хозяину явно было западло заниматься ремонтом. Бугристый пятачок перед крылечком густо зарос лебедой и тимофеевкой. Мы взошли по скрипучим ступенькам, Истребитель с ходу приналег плечом на дверь.

— Погоди, — только и успел пробормотать я, когда филенки ржаво взвизгнули и петля, скрепленная с косяком дужкой навесного замка, повисла, свободно покачиваясь и позвякивая торчащими гвоздями. Держалось тут все исключительно на соплях.

Мы прошли полутемные сени, половицы угрожающе прогибались под ногами того и гляди провалятся. В доме было неубрано, валялись комки сухой грязи и окурки. Истребитель открыл дверь в жигую половину.

— Ну и бардак, — сказал он.

Бардак здесь царил исключительный. Две крошечные комнатки и кухня, оклеенные отставшими от стен газетами, не убирались, похоже, с новоселья.

Треснувшая сбоку русская печь закоптила потолок обширным пятном сажи, побелка на ней кое-где отстала, и были видны красные огнеупорные кирпичи.

— Давай искать, — сказал Шура и ушел в соседнюю комнату.

Не было уверенности, что мы опять не потратим целый день впустую, перетряхивая жалкую утварь нерадивого селянина и умножая имеющийся хаос.

Тем не менее мы активно включились в работу.

Истребитель полез в диван, который, несмотря на внешнюю ветхость, был еще крепок и весил добрую тонну, я же занялся потенциальными тайниками, безошибочно угадав дровяной чуланчик за печкой, скрытый платяным шкафом. В чуланчике хранились мешки, ведра и сапоги, причем последних было пар двадцать — совершенно новых, связанных за ушки бечевкой кирзовых прохарей, из чего я сделал вывод, что обитатель лачуги не брезгует мелким воровством. Все в порядке, так и должно быть в нормальном российском хозяйстве. Больше ничего интересного я в закутке не нашел и выбрался оттуда, покрытый пылью и паутиной.

— Что у тебя? — спросил появившийся из комнаты Истребитель.

— Ничего.

— И у меня ничего, — разочарованно протянул он. — Диван тяжелый, гадина, все пальцы себе отдавил. Помоги лежак на место задвинуть, одному никак не справиться.

Толстый матрац на деревянной раме, служивший для спанья, по замыслу конструктора этого мебельного монстра должен был вставать вровень с другой рамой, чуть возвышающейся от пола на ножках.

Накрытый могучей периной, двумя толстыми одеялами и залатанным пледом, он становился неподъемным для человека средних физических возможностей. Я помог вернуть диван в изначальное состояние и подивился, кому и зачем понадобилось столько раз двигать его взад-вперед, если даже ножки прочертили в досках пола глубокие царапины, похожие на колеи.

Наезженные колеи. Регулярно с места на место.

— Стоп. — Я застыл в моментальном озарении.

— Что? — Истребитель выпрямился и утер рукавом пот.

Рано, по-настоящему попотеть тебе еще придется.

— Кажется, я понял, — сообщил я. — Ну-ка, помоги.

Мы отодвинули диван от стены, обнажив квадратную крышку люка.

— Как ты догадался? — Истребитель был поражен.

— Я же все-таки профессионал, — напомнил я. — Кто из нас занимается поисками кладов?

— У тебя действительно нюх! — В голосе тамплиера прозвучало неподдельное уважение.

Что ж, спасибо. До меня такой чести удостаивался лишь Петрович, и то из моих уст. Впрочем, для школьного учителя я был таким же мастером, как Афанасьев для меня.

— Ну-с, будем осматривать. — Я нагнулся и взялся за кованое кольцо, по традиции служившее ручкой.

Истребитель потянул меч из ножен. Крышка люка открылась, слабый свет выхватил из темноты перекладины приставной лестницы. Соваться туда мне почему-то не хотелось.

— Кто пойдет первым?

— Я пойду, — согласился Шура, оставив меч в покое и достав карманный фонарь. Он посветил вниз, осторожно проверил ногой крепость первой ступени и быстро спустился.

— Только бы хозяин не пришел, — пошутил я, последовав за ним.

Мой мрачный юмор подействовал на Истребители угнетающе. Впрочем, меня самого пробил мандраж. Я представил, как люк внезапно захлопывается и на него надвигается диван. Так, наверное, не одного искателя приключений поймали. И что стало с ними дальше? Я торопливо включил свой фонарь, чтобы прогнать накативший страх. Черт, сам себя пугаю! Шура то и дело косился наверх, проверяя на месте ли светлый прямоугольник выхода, и я понял, что нервы у него не крепче.

Тут я заметил сундук.

— Вотч здорово, — обрадовался Истребитель, когда я ткнул пальцем в сторону находки. Под домом было не так уж темно — сквозь щели пробивался дневной свет.

Истребитель потыкал сундук ногой. Он не сдвигался, вероятно, был ие пустой, хотя и в этом случае мог весить немало — боковины и крышка крест-накрест были окованы железными полосами. Дореволюционная работа.

— Ну-ка, что у нас здесь, — я откинул крышку, и Шура устремил вовнутрь луч фонаря. В сундуке лежали книга. Очень старинные. — Давай-ка выгребать.

— Вот он, — воскликнул тамплиер, схватив лежащий сверху цилиндр, который я в темноте принял было за невесть как попавшее сюда бревно. Гляди, буквы те же!

Потемневшая от времени кожа на ощупь напоминала кору. Истребитель размотал часть свитка, открыв закорючки древнееврейского письма, которое мы смогли тут же идентифицировать с фотоснимком.

— Есть!

Глаза Истребителя горели алчным огнем первооткрывателя. Подобным образом мог выглядеть Христофор Колумб, обнаруживший на горизонте вожделенную Индию. Это были глаза победителя.

— Мы ее нашли! — Учитель литературы впал в эйфорию.

Его теперь было не унять, и я даже не пытался.

Вместо этого я склонился над сундуком, содержавшим во чреве, возможно, куда более ценные находки. И яе ошибся. Первая книга, которую я взял в руки, называлась «Акелдама»[ «Земля крови» (лат.).] и была переводом на немецкий какого-то восточного трактата. На форзаце имелись выходные данные: «Лейпциг. 1711 год».

Книга являлась справочником по магии.

— Что там у тебя? — жадно спросил Истребитель, заглядывая мне через плечо. — Ух ты, оккультная литература!

— А тут неплохое собрание, — заметил я, — но и библиотекой его не назовешь.

— Это тайное хранилище дьяволопоклонников. — Истребитель нагнулся и порылся в книгах. — Ого, «Инкантаториа магна»[ «Великие заклятия» (лат.).]! Да это же все запрещенные книги. Сатанисты прятали их от посторонних глаз!

— Почему запрещенные? — Я считал, что мрачный период средневековья, когда в ходу были аутодафе, давно прошел, а колдовские справочники Жерара Энкосса, творившего под псевдонимом Папгос, лежат на каждом лотке.

— Это запрещенные издания, — с жаром повторил Истребитель. — Раньше такие названия можно было произносить только шепотом, да и сейчас не рекомендуется говорить о них вслух, если не хочешь иметь неприятности от служителей Церкви.

— Да брось ты, — отмахнулся я. — Что ты несешь? Сейчас все разрешено. Проснись, Шура, какие могут быть неприятности, когда по телевизору показывают колдунов?

— Все не так! — Тамплиер сунул мне под нос раскрытую книжицу. На иллюстрации был изображен очень неприятного вида человекокозел с неестественной вытянутой поясницей. Картинка производила довольно отталкивающее впечатление.

— Что за гадость ты мне суешь!

— Вот, гадость, — с довольным видом заявил Истребитель. Он посмотрел на заглавие: — «Обряды Лалошхельма». Это и есть оккультисткая пакость, считающаяся священной у оголтелых дьяволопоклонников.

— Ты бы лучше посмотрел на год издания, — сказал я. — Судя по бумаге и шрифту, век восемнадцатый.

— Ну и что? — не понял Истребитель.

— Ты знаешь, сколько она стоит?

Тамплиер посмотрел на меня словно на безнадежного дебила.

— Ты что, хочешь их продать? — выговорил он.

— А что их — солить?

— Их необходимо сжечь, — убежденно ответил он.

— Да ты дюбнулся! — Возмущению моему не было предела.

Я подошел к сундуку и начал одну за другой выкладывать на пол лежащие в нем книги, сам холодея от того, что там обнаружил. Хранилище содержало в себе такие древние экземпляры, что у меня мурашки пробегали по коже. Ценность этой коллекции достигала астрономических высот. Я не специалист по магии, однако знал, что некоторые из книг считались давно исчезнувшими. Кроме того, один их возраст заставлял почтительно склонить голову: инкунабулы — первопечатные издания четырнадцатого века в переплетах с серебряными застежками; странный арабский манускрипт, страницы которого были изготовлены словно из цельных древесных листьев; рукописные экземпляры VII и IX веков и множество антикварных книг — изданных в период от начала книгопечатания до 1850 года.

— И ты все это хочешь уничтожить?!

— Это надо уничтожить. — Тамплиер говорил, словно ковал молотом.

— Такую красоту! — Я раскрыл наугад древний том и показал расписанную киноварью заглавную букву. — Да ты не в себе, парень!

— Это ты не в себе, — отступил на шаг Истребитель, от его первооткрывательской эйфории не осталось и следа. — Отринь бесовское наваждение!

— Это же искусство. — Я заглянул в книгу и обалдел — такой она была великолепной. — Красоту нельзя убивать!

— Это не красота, — заорал во весь голос тамплиер, — это искушение, пойми ты.

Но, глядя в ровные строки кириллицы, писанной чернилами из дубовых орешков, я не мог с ним согласиться. От книги веяло древностью — настоящим дыханием Истории, служению которой я посвятил свою жизнь и готов был ее защищать.

— Да что ты в этом понимаешь, дурак. — Я медленно двинулся на него. Ты просто тупая скотина, вбившая в голову бредовые идеи. Такие, как ты, во все времена сеяли смуту, а потом сжигали книги на площадях!

Истребитель не испугался, наоборот, подался вперед, впившись мне в лицо злобным взглядом.

— Мы, рыцари Храма, всегда сражались за священное дело Бога, ожесточенно выкрикнул он. — Церковь несла святую очистительную функцию. Испокон веков она уничтожала манускрипты, истолковывающие учения вредоносных культов, комментирующие их постулаты и несущие в себе описания колдовских обрядов. Да, такие, как я, сжигали на кострах книги и самих чернокнижников в придачу, но их раскаявшиеся души принимала в свое лоно Церковь и всемилостивейший Господь, а от культов Зла оставались одни слухи, которые уже никому не причиняли вреда. Таково наше служение, это наш Крестовый поход!

Я удержал и медленно опустил занесенную для удара руку. Бить этого обезумевшего фанатика не имело смысла. Он бы вряд ли одумался.

— А тела раскаявшихся жрецов вредоносных культов, как с ними? язвительно спросил я.

— Тело есть обитель Святого Духа, — наставительно сказал Истребитель, который выдохся после своей тирады, но продолжал сопротивляться, — и храм Христов. Кто возьмет на себя дерзость разрушить его? — И сам же ответил: Только тот, кому доверено Господом спасать заблудших во имя Сына, Отца и Святого Духа. Что есть ничтожная бренная оболочка в сравнении с бессмертной душой!

Негромкий стук, донесшийся снаружи, заставил нас моментально заткнуться. Мы притихли, прислушиваясь к малейшему шороху, и я подумал, что глупо было тут орать. Заскрипели доски.

— Бежим! — шепнул Истребитель, словно мальчишка, застигнутый за кражей варенья из буфета, а я вдруг не к месту подумал, что человек, выбравший полудетскую профессию учителя, не может не остаться на всю жизнь инфантильным.

Шаги уже гремели над нами, и стало ясно, что скрываться нет смысла. Истребитель прыгнул к лестнице. Скрип перекладин под его ногами слился с надсадным хршюм снаружи и скрежетом придвигаемого дивана. Тот, кто его толкал, чтобы изничтожить вылезающего человека, должно быть, обладал недюжинной силой. Голова Истребителя едва успела наполовину высунуться из погреба, как, заслоняя дневной свет, на нее надвинулась темная полоса. Тупой удар и отвратительный хруст костей возвестил, что выбраться тамплиеру не удалось.

Шура свалился на пол, словно тряпичная кукла.

Я подскочил к нему и поднял голову, чтобы облегчить дыхание, но тут же выпустил: череп под пальцами мягко прогнулся, и это было настолько неожиданно, что я отдернул руки. Голова с неестественно мягким стуком ударилась о землю — она сплющилась, расколовшись, словно ореховая скорлупа.

Наверху завозились, и я огляделся. Что-то надо было срочно предпринимать. Неизвестно, как расправятся сатанисты с нежелательным свидетелем. Я снова пожалел, что пришел без оружия, — шмальнул бы сейчас сквозь пол, авось и зацепил кого.

Хотя почему без оружия? Я покосился на агонизирующего Истребителя и вынул из ножен меч. Рыцарю он более без надобности, а мне послужит.

Даже несмотря на то, что пользоваться я им не умел, железяка придала уверенности. Появился кураж: злобный, ожесточенный азарт, твердая решимость к победе. Я вдруг понял, что не пропаду.

Когда диван снова начали отодвигать, я вцепился в верхнюю перекладину лестницы и рванулся наружу, не заботясь, пролезут ли мои плечи в узкую щель. Передо мной сейчас могли расступиться и горы, и тот факт, что мне освободили проход, я воспринял как нечто само собой разумеющееся. Я выскочил из подпола, как дьявол из преисподней, и, прежде чем нападающий толкнул обратно свой снаряд, перемахнул через спинку дивана, угрожая отточенным стальным клинком.

Противник проворно отскочил, он был уже в другом конце комнаты. Я осмотрелся. Других вроде бы не наблюдалось, но и того, кто находился в доме, хватало с избытком. Черта в этой сцене выпало играть все же не мне. Хранителя для своей библиотеки сатанисты выбрали в строгом соответствии со своей специфической эстетикой. Это был огромный мужик, почти двухметрового роста, одетый в черный замасленный ватник, замызганное солдатское хэбэ и тяжелые обшарпанные кирзачи. Свисавшие почти до колен кисти рук, широкие, как лопаты, методично разжимались и сжимались в пудовые молоты-кулаки. Завершалась эта махина крохотной головой с клочковатым ежиком полуседых волос и узкой полоской лба под ним. Ниже одиноко сверкал правый глаз, вместо левого зияла пустая морщинистая щель.

Густая щетина на подбородке и кривой желтый зуб, оттопыривавший верхнюю губу, гармонично дополняли образ слуги, достойного своего хозяина.

Мы замерли друг против друга. Секунды ожидания тянулись невыносимо медленно. Я не двигался с места, опасаясь раскрыться, чтобы это чудовище не схватило и не растерзало меня. Однако и напасть тоже не решался — что-то во мне противилось тому, чтобы пронзить острым железом живого человека.

Словно разгадав причину замешательства, монстяра нутряно заворчал и двинулся ко мне, вытягивая длинную лапу. Защищаясь, я взмахнул мечом. Мужик отпрянул, и я рубанул сверху вниз, целя по ключице. Меч должен был рассечь ватник и все, находящееся под ним, но циклоп снова увернулся, и оказалось, что меня просто заманивали. Растопыренная клешня мелькнула в воздухе, пальцы сгребли одежду, и гигантская сила развернула меня, оторвав от пола и бросив, словно котенка, на стену.

Только раздолбайство работников нашей легкой промышленности спасло мне жизнь. Уже в полете я сумел извернуться, под треск рвущейся ткани удержался на ногах и полоснул мечом по дуге. Этот отчаянный маневр уберег меня от добивающего удара. Урод отскочил и грациозно скользнул вбок, держа руки-лопаты перед грудью. Несмотря на свои внушительные габариты, двигался он на удивление легко — чувствовалась превосходная спортивная подготовка. Стойку я тоже узнал, и без особой радости. Еще на зоне Слава показывал мне приемы СОБОР — системы обороны без оружия — армейской разновидности рукопашного боя, популярной в некоторых частях спецназа. Я сделал выпад мечом.

Тут же нога противника, обутая в неподъемный с виду сапог, оторвалась от пола в быстром круговом взмахе, отбивая клинок в сторону, и вот уже мне пришлось скакать по комнате, уворачиваясь от направленных в голову ударов. Двумя точными взмахами я все же сумел отогнать мужика и замер, выставив перед собой меч, удерживаемый обеими руками. Короткий, но напряженный бой изрядно вымотал меня. Я переводил дыхание, отчаянно тоскуя по заброшенной где-то волыне. Мечом махать было тяжело и неудобно, а вот соперник прекрасно от него защищался. Стало ясно, что передо мной опытный боец и живым он меня отсюда постарается не выпустить. Сатанисты оказались серьезными ребятами, если сумели найти такого хранителя, и мне очень хотелось убраться подальше, желательно как можно скорее. Зачем я вообще ввязался в эти поиски, денег было мало? Вот жадность фраера и сгубила.

Вероятно, циклоп что-то прочел в моих глазах, очень для себя полезное, потому что вдруг ринулся в атаку. Я кольнул его острием, но меч провалился в пустоту, а по лопатке огрели чем-то типа кувалды.

Комната завертелась перед глазами, я как мячик долетел до стены, отскочил и уже на автопилоте рубанул перед собой, чтобы не подпустить нападающего.

Черная молния пронеслась мимо лица, чиркнув краем по ресницам. Я успел встать на колено и взмахнул полуторником[Меч полутораручный, т. е. имеющий размеры, удобные для ведения боя как одной, так и двумя руками. (Прим. автора.)], однако мужик был уже далеко.

Ногой он меня не достал и решил изменить тактику, лапнув примостившуюся в углу табуретку. Я быстро вскочил. Ситуация усложнялась, и надо было иметь максимальную свободу маневра. Ушибленная спина болела, левая рука плохо слушалась. Ребро, что ли, сломал? Я резво отпрыгнул вбок, рубанув по ножкам табурета, которым циклоп пытался поразить меня в лицо. Две деревяшки со стуком упали на пол, я контратаковал, расколотив предмет сельского гарнитура пополам, но не причинив его владельцу никакого вреда — руки у него были примерно такой же длины, как ноги, и он мог удерживаться за своим импровизированным щитом на недосягаемом для клинка расстоянии. Сообразив, что от разломанной табуретки пользы немного, он запустил половинку поменьше мне в голову, второй же, на которой сохранились ножки, изловчился достать по пальцам. Я взвыл от боли и отчаяния и рванулся вперед, атакуя прямым уколом.

Меч сильно дернулся вправо. Циклоп что было силы засветил мне ногой по предплечью, окончательно отключив левую руку, но и сам почему-то попятился, высвобождая клинок, запутавшийся в поле ватника.

Дрался он молча, и это было жутко. За все время он не произнес ни звука.

Теперь у меня за спиной оказался выход — дверь в другую комнату, из которой можно было попасть в сени, а оттуда на улицу. Циклоп тоже это сообразил и пошел наперехват, но и я старался сохранить преимущество. Топоча подошвами по скрипящим половицам в темпе аллегро модерато, я ринулся спиной вперед, размахивая перед собой мечом, чтобы не подпустить урода. Проходя мимо двери, я пнул по ней, закрывая навстречу противнику. Послышался громкий стук, дверь снова распахнулась, отбитая ладонью, и тут я пырнул не ожидавшего такой подлости мужика точно в живот.

Узкая полоска заточенной стали до половины погрузилась в зеленую ткань «афганки». Циклоп застыл, буквально повиснув в воздухе, и тут же подался назад. Клинок быстро выполз наружу. Мужик согнулся, зажимая руками рану.

— Сука, — прохрипел он, — ты же меня убил.

— Такова се ля ви, — выдохнул я и подавил нервный смешок. Тут, скорее, а ля гер ком а ля гер…

Хранитель покачнулся и медленно поднял голову, набирая воздуха в грудь, и вдруг харкнул мне в лицо, одновременно прыгнув вперед.

— Ааа!!!

Удар от столкновения был мощным, к тому же он попал точно в глаза, и я на секунду ослеп, но не упал, вцепившись в рукоятку меча. Продолжая громко стонать, циклоп гнул меня книзу, опускаясь на колени. Стерев плечом плевок, я обнаружил его небритую морду в кошмарной близости от своей, но опасности не было — мужик вцепился в стальную пуповину, соединяющую нас, как чадо с роженицей. Пуповина удлинялась, вытягиваясь у него из пуза, я же с трудом удерживал эту тушу, скрючившись, но не выпуская меча, зажав рукоять между ног, что усиливало упомянутое физиологическое сходство до полной реалистичности. Сейчас меня было нетрудно убить, но циклоп был занят только собой, сипя и оползая. Я решился помочь и энергичным движением вырвал клинок из брюшины.

— На войне как на войне, — пробормотал я навязшее выражение.

— С-с… — Кровь брызнула у него изо рта, и я понял, что рана очень серьезная. Ненависти к этому умирающему существу у меня уже не было, и я решил, что без экстренной медицинской помощи он не выживет.

— С-с-с…

— Что? — нагнулся я, и в то же мгновение цепкая пятерня сграбастала меня за горло.

. — С-сука, — просипел мужик, сдавливая захват.

Я рванулся назад и освободился. В голове поплыли радужные круги, в ушах шумело. Разозленный подлым коварством и не помня себя от ярости, я ударил мечом по руке чуть выше кисти, отрубив ее и глубоко вогнав лезвие в пол.

— За суку, — каркнул я, массируя поврежденную гортань. Говорить было больно. За считанные секунды мужлан чуть было меня не придушил, прихватив очень профессионально.

Прижав обрубок к окровавленному хэбэ, урод медленно завалился мордой вниз. Ноги конвульсивно вытянулись, скомкав половик.

Я вытащил Истребителя из подвала и, подогнав машину к крыльцу, загрузил в нее тело и два мешка с книгами. Чего стоило это для моей больной спины, можно было не говорить, но и оставлять их сатанистам было бы преступлением. Деревня словно вымерла, однако номерные знаки я предусмотрительно завесил тряпками. Образ бдительного бригадира совхоза, срочно оповещающего по рации участкового о подозрительной возне, не давал расслабляться.

Покойника я затолкал на заднее сиденье, натянув ему на голову полиэтиленовый пакет, чтобы не запачкать обшивку. Туда же кинул мешки и меч, а затем торопливо покинул негостеприимное поселение.

Перед выездом на шоссе я загнал «Ниву» в лес и тщательно приготовился к выходу на люди. Снял тряпки и поплотнее прикрыл мешками труп. Куртку, заляпанную кровищей, я засунул в багажник, с глаз долой, перекрестился и двинулся в путь.

На мое счастье, менты сегодня не усердствовали, и скоро я парковался у своего парадного. Мешки я предпочел закинуть домой, чтобы славным рыцарям не пришло в голову потребовать часть добычи.

Маринки дома не было, и это было хорошо — объяснять сейчас мне ничего не хотелось. Первый мешок, хотя он весил килограммов сорок, я домчал на одном дыхании — наличие неприкрытого трупа в салоне добавляло адреналина в кровь. Обратно я прихватил кусок брезента, которым закрыл тело.

Незачем ему отсвечивать, вдруг кто ненароком заглянет.

Книг оказалось потрясающее количество. Когда я выложил их на ковер в поисках свитка, образовалась значительная куча, должно быть, весьма экзотично выглядящая со стороны. Сразу же запахло притягательным для любого знатока ароматом бумажной плесени. Я вытянул манускрипт и скрутил поплотнее. Надо было торопиться. Из тайника я достал шесть пачек баксов, по десять кусков в каждой, накинул кожан и затолкал во внутренний карман. Жалко, но за глупость приходится платить, а менее удачливым — расплачиваться.

Труп Истребителя я отвез прямо к Фридриху Готтенскнехту. Он у них главный, вот пускай и разбирается, что с ним делать. Однако пресвитер оказался слабоват на эти дела. Увидев покойника, он жалобно ойкнул, побелел, как полотно, и поспешил вернуться домой, где его и вырвало. Надо отдать ему должное, он все донес до раковины с чисто немецкой аккуратностью. Проблевавшись, он сник и начал названивать, вызывая к себе остальных членов Ордена.

Команда собралась быстро. Первым примчался на своем мотоцикле Басурман, у которого в этот день был сотовый телефон, затем прибыли Купидон и Зоровавель. Выслушав мой рассказ, Басурман порекомендовал похоронить соратника где-нибудь в лесу, дождавшись наступления темноты, а грек предложил сбросить тело с крыши, сымитировав несчастный случай, а потом похоронить по христианскому обряду. Последний способ мы отвергли как более чем дурацкий. Судмедэкспертиза сразу установит, что смерть наступила раньше, а если менты разнюхают, что покойный Шура состоял в загадочной организации, переловить и расколоть остальных братьев будет лишь делом техники, а этим опера владеют. Впрочем, это уже их забота, мне же надо поскорее почистить машину и выкупить злополучные раритеты.

Когда я заговорил о свитке, еврей заметно оживился, а Готтенскнехт воспрял духом. Я принес из машины пакет с манускриптом и вручил пресвитеру.

— Надеюсь, вы меня не обманываете, — Готтенскнехт покосился на Зоровавеля, словно ища поддержки. Тот сидел, задумчиво потирая челюсть.

— Сравните с фотографиями, — возмутился я. — Не нарисовал же я его на самом-то деле!

Готтенскнехт действительно извлек пачку снимков и принялся дотошно сличать с подлинником.

Басурман угрюмо курил, и было видно, что его мысли заняты совсем другими проблемами. Купидон тоже помрачнел, одному Готтенскнехту все было нипочем, он сосредоточенно копошился в бумагах, педантично отыскивая различия, словно я и вправду мог подделать книгу. Да если бы такое было в моих силах, мы не сидели бы здесь, а я давно бы стал богатым и уважаемым человеком в своем, очень узком, кругу., - Да, это есть она, — заключил пресвитер.

— Я готов прямо сейчас рассчитаться с вами за личные вещи ас-Сабаха, сказал я.

«Братки» с интересом уставились на меня. Осознание того, что у Друга Ордена имеется при себе много наличной валюты, заставило их глаза неприятно заблестеть, я же снова подумал о необходимости постоянного ношения пистолета. Дадут сейчас по башке — и гуд бай, Америка. Захоронят сегодня ночью два трупа вместо одного. Эвон, как Басурман косится. «Тяжело в России без нагана!»

— Превосходно. — Готтенскнехт скрылся в соседней комнате, стукнула какая-то дверца, небольшого, судя по звуку, размера. Он что, в шкафчике предметы хранит или в прикроватной тумбочке? Вероятно, так оно и было — он тут же вернулся, держа в руке перстень, браслет и кинжал.

— Мы договаривались на шестьдесят тысяч, — напомнил он.

Я освободил внутренний карман. Тамплиеры пожирали глазами шесть плотных кирпичиков.

— Пересчитывать будете? — спросил я.

Готтенскнехт положил на стол предметы, сел и разорвал обертку первой пачки. Басурман негромко вздохнул. Немец послюнявил пальцы и начал скрупулезно перебирать купюры. Бумажки были новенькие, одной серии, и с трудом отделялись друг от друга. Наконец пресвитер отложил последнюю «котлетку» и придвинул раритеты ко мне.

— Они ваши, — сказал он.

Я засунул драгоценности в карман, который сразу отвис. Теперь я был свободен, за исключением одной лишь трудности, связывающей меня с Орденом.

— Ключи от машины я оставляю вам, — тоном, не терпящим возражений, произнес я. — Пригоните потом на место.

— Эй, а сам? — спросил Басурман.

А что «сам»? Мне лишний раз рисковать не хотелось, тем более так по-глупому. Что, если нас поймают менты, когда мы будем сбрасывать в яму труп Истребителя? Свое я получил, оставалось разойтись с испанцами и стать свободным, как ветер.

Меня ждала обеспеченная спокойная жизнь, а менять ее на десять лет «строгача» как-то не хотелось.

— Сам? — Пора было поставить оппонента на место. — А ничего. Хочешь, могу на ближайшей помойке твоего корешка скинуть, устраивает тебя такой расклад?

Басурман резко поднялся, я тоже вскочил, машинально сунув руку за пазуху. Зачем — пописать его Антикварным «пером»? Басурман же понял мой жест вполне правильно, откинул полу плаща и выхватил свой акинак. Снова мечи, не день, а сплошной рыцарский турнир какой-то!

— Ладно-ладно-ладно, — заорал Фридрих Готтенекнехт, преграждая нам путь друг к другу. С его стороны это был достаточно смелый поступок. Прекратить, прекратить!

Допускать кровопролитие в собственном доме не входило в его планы. Миротворческие усилия пресвитера увенчались успехом. Я с независимым видом уселся на место, а Басурман с видимой неохотой, но все же убрал тесак и уставился на начальство, ожидая дальнейших распоряжений.

— Никаких драк, — возмущенно крикнул Готтенскнехт, — хватит нам трупов. Делать будем так: Зоровавель и вы, Илья, отправляетесь вместе в лес и там перегружаете тело брата в «судзуки». Дальше мы будем заниматься им сами. Вы больше в наши дела не вмешиваетесь, если сами того не хотите.

— Разумно, — согласился я.

— Идите же, — сказал пресвитер.

Зоровавель поднялся и направился к дверям.

— Приятно было познакомиться, госопода, — произнес я на манер Эррары и вышел, полный желания никогда больше тамлиеров ни видеть, ни слышать.

— Куда двинемся? — спросил Зоровавель, когда мы садились в лифт.

— На Выборг надо, — прикинул я. — По Московской трассе мы леса нескоро увидим, на Колтушском шоссе тоже.

— Через Ольгино поедем?

— А может, лучше на Каменку махнуть? — сообразил я. — По «пьяной» дороге?

— Ты ее знаешь?

— Да уж не заблудимся. — Лифт остановился, и мы вышли во двор.

Не знаю, почему так получается, но каждый труп, по-моему, разлагается по-разному. Может быть, я предвзято к этому отношусь, но в машине, пока она стояла закрытой, возник некий характерный душок, от которого я постарался избавиться, врубив на полную мощность вентилятор. Путешествовать с мертвецом на заднем сиденье вдруг стало невыносимо противно.

По безлюдной дороге в объезд поста ГАИ мы забирались в лесную глухомань, пока крошечные колесики микроавтобуса не стали буксовать в раскисшей от дождя земле. Мы остановились борт к борту, я откинул сиденье, и мы перетащили тяжеленное, точно каменное, тело. Удивительно, как меняется человек после смерти. Я вспомнил, как мы со Славой прятали трупы арабов. Не приведи Господь пережить такое еще раз: таскать на себе людей, превратившихся в больших кукол, страшно неудобных для переноски из-за своей ватной мягкости.

Я вспомнил мертвого Петровича. Казалось бы, вот он — друг, но это уже не друг, это его тело, а самого друга нет.

— Погоди, — Зоровавель огляделся, — чего по два раза ездить…

Он подошел к куче валежника и внимательно изучил ее.

— Годится, — заключил он. — Кто его здесь найдет?

Он подогнал автобус к куче, мы расчистили площадку, положили туда скрюченного Истребителя и завалили горой веток. Достойное место выбрали тамплиеры для своего товарища. Брата! Впрочем, «братанов» в окрестностях немало лежит: город живет своей бурной жизнью. А место здесь и в самом деле дикое. Если труп проваляется до снега, то раньше весны его точно не найдут, а весной он будет похож черт знает на что. Не исключено, что барсуки и лисы помогут — говорят, они в последнее* время тут здорово расплодились. Еще бы, на таком корму!

Зоровавель залез в кабину, а я пошел к «Ниве».

Опуская сиденье, я заметил лежащий на полу меч.

— Эй, — крикнул я, достав железяку. Зоровавель притормозил рядом. Куда его?

— Сам решай, — пожал плечами тамлиер. — Оставь себе, если хочешь. Мне-то он не нужен. Пока!

— Счастливо, — пробормотал я вслед газанувшему «судзуки».

Похожий на малолитражку микроавтобус резво заскакал промеж берез.

«Вот так братство! — подумал я, устраиваясь на водительском сиденье. — Отслужил свое — и добро пожаловать на корм для животных. Никаких тебе почестей. К черту такой Крестовый поход!» Чтобы не простудиться, я закрыл окошко и включил отопление. В салоне уже ничем не пахло.

Доктор Амнон Шилух прибыл сразу же после того, как Готтенскнехт сообщил ему о находке «Книги Жизни». К этому моменту вернулся Зоровавель, доложивший о захоронении трупа. Преcвитеру было жаль преданного слугу, первым вступившего в Петербургский Дом ОНТ, но сей славный тамплиер отдал жизнь за священное дело спасения белой расы и получил достойное место на небе.

Готтенскнехт решил, что увековечит намять о нем, поместив его имя на стене церемониального зала замка Верфенштайн наряду с другими, заслужившими вечный почет членами Ордена.

Когда появился профессор Шилух, Готтенскнехт отправил тамплиеров вниз «поохранять» парадное, дабы не мешать руководителям вести деловую беседу. Пресвитер хотел выторговать максимально возможное вознаграждение. Разумеется, об участии израильской разведки им упомянуто в отчете руководству ОНТ не будет, так что проведение рискованной операции, стоившей жизни одному из братьев, станет заслугой исключительно Фридриха Готтенскнехта, сумевшего вернуть древний манускрипт в Святую землю. Акция наверняка привлечет новых братьев, настоящих арийцев, которые приедут из Германии, чтобы вступить в ряды Санкт-Петербургского Дома и основать в России настоящую колонию тамплиеров. Она привлечет под свои знамена множество неофитов из местных жителей, и недалек будет тот день, когда победоносная армия рыцарей снова пойдет на восток, сокрушая лавины азиатов. Честолюбивые мечты пресвитера прервал резюга звонок в дверь.

— Преподобный, к вам доктор Шилух, — оповестил Зоровавель, и Готтенекнехт предложил тамплиерам спуститься вниз.

Борз наблюдал за подъездом из окна машины, припаркованной за детской площадкой. Рядом на сиденье теснились двое сирийцев, а спереди находились Касем Хашими и водитель. Вторая машина пряталась с другой стороны двора, отсюда ее не было видно.

После того как Тахоев сообщил о местонахождении «защитников угнетенных коммерсантов», за квартирой тамплиеров было выставлено наблюдение. Хашими разыскал жену Катырбекова и повозил ее с собой, пока она не опознала в одном из бойцов убийцу Искандера Надировича, что подтвердило причастность ОНТ к смерти аль-Мазбуди, и было решено поставить крест на деятельности этой команды.

Инициатива Борза, вызвавшегося поучаствовать в деле, не вызвала у Касема подозрений. Свой товар набад врач получить явно не сможет, ибо Хашими, которому, конечно же, было хорошо известно о всех делах своего шефа, давно продал тканевые материалы, а деньги с чистой совестью положил в карман.

Пусть вайнах успокоит душу, выплеснув злость на истинных виновников неудачи.

Касем внимательно изучал троицу, тусовавшуюся у крыльца. Убийца Катырбекова выделялся мускулатурой и ростом. Хашишин, разглядывая его в бинокль, от ярости скрипнул зубами: вот такие, как он, попирают землю Палестины, убивая правоверных мусульман! Брат Касема сражался в боевой группе «Хезболлах», деньги для которой делались здесь, в странах Европы, продажей опиума, доставлявшегося с афганской территории по маршруту бывшего Великого шелкового пути. Опиум был смыслом жизни Касема, даже сейчас он чувствовал во рту его горечь.

Борз с презрением наблюдал, как стекленеют под действием наркотика глаза находящихся в салбне сирийцев. Перед боем арабы насосались гашиша и становились все более невменяемыми. Теперь они готовы были идти в атаку, невзирая на боль и увечья, до последнего дыхания резать противника и умереть вместе с ним. Одурманенные, они будут лезть напролом, круша все и вся, пока их не свалит с ног крепкий сон. Управлять такими бойцами невозможно, но этот факт, похоже, тут никого не смущает. В древности небольшие отряды хашишинов захватывали хорошо укрепленные города, ибо ничто не могло их остановить. Однако эта давняя тактика не оправдывала себя сейчас, когда требовалось уничтожить всего пятерых. В свете этого Тахоеву все меньше нравилась сия затея, и он решил потихоньку смотать. Заметив, что один из тамплиеров коренастый, похожий на грузина — пошел прочь от парадного, Тахоев толкнул наружу дверцу «фольксвагена» и шепнул Касему: — Я за ним.

— Иди, — кивнул Хашими. Он насторожился, потому что еще один тамплиер оседлал мотоцикл и начал выезжать со двора. — Атакуем! — крикнул он в микрофон рации и повернулся к сидящим сзади: — Вы тоже идите, а я поеду за ним!

Федаи поспешно выбрались из кабины и побежали к микроавтобусу, у которого топтался последний враг. Водитель машины арабов вырулил вслед за мотоциклистом. Бойня началась.

Зоровавель услышал шум мотора и едва успел отойти за капот «судзуки», как мимо него проскользнул громоздкий бампер джипа, тут же затормозившего. «Сбить пытались?» — мелькнуло в голове. Краем глаза он увидел бегущих через двор «черных» с ножами в руках. Дверцы джипа раскрылись, и оттуда стали выбираться арабы.

«За Катырбекова», — смекнул Лазарь и, пыхтя, рванул вдоль дома, чтобы выскочить на проезжую часть, куда, как он надеялся, киллеры не попрутся.

С его весом бегать было нелегко, но он сумел выложиться и стал набирать скорость, когда в ногу кольнуло что-то острое и вмиг сделало ее тяжелой и твердой, как полено. Зоровавель споткнулся и понял, что теперь ему никуда не убежать. Он перенес вес на здоровую ногу и первым хуком сбил подскочившего араба, но двое других обошли его сзади и заработали ножами. Каждый нанес не менее пяти ударов, прежде чем Лазарь навсегда рухнул на землю.

Борз преследовал свою жертву до самого дома.

Он скользнул вслед за Купидоном в парадняк, вытаскивая из кармана ПМ. Глаза чеченца загорелись холодным зеленым огнем. Он выстрелил, целясь между лопаток, и по тому, как упало тело, определил, что попал в позвоночник.

Утробно зарычав, он схватил еще живого человека за волосы, перевернул и впился зубами в трепещущее горло. Струя вкусной горячей крови заскользила по пищеводу, желудок быстро отяжелел. Насытившись, Борз утерся белоснежным платком и громко и протяжно завыл.

Водитель, не принимавший опиума, сумел довести мотоциклиста, не потеряв его по дороге. Когда он выбрался на окраину города и начал петлять по переулкам спального района, Касем Хашими утвердился в мысли, что тот едет домой. Наконец мотоцикл затормозил в пустынном дворе, преследуемый слез и повесил шлем на руль. Обрадованный Хашими вылез, снимая с предохранителя «парабеллум».

— Постой, э! — крикнул он вслед удаляющемуся человеку. Тот даже не оглянулся.

— Постой, — снова произнес Хашими и выстрелил ему в спину. Мотоциклист завернул за угол и исчез из виду. Проклиная во весь голос неверного, Касем побежал вдогонку.

Разозленный выходкой Готтенскнехта, посчитавшего «братьев» за мальчонок, которых запросто можно выставить вон, Басаргин разругался с Зоровавелем и оставил его прохлаждаться под дверью.

Костя тоже ушел, пообещав, что разберется с Фридрихом позже. Лазарь, который был явно замазан каким-то боком, стал защищать хозяина, чем глубоко разочаровал товарищей. Что-то затевалось, но что? Обнаружив за собой слежку, Басурман попытался уйти, но бензобак был почти пуст, и ничего иного не осталось, как проверить намерения преследователей. Заехав во двор, он бросил «хонду» и увидел, как из машины вылез «зверь» с пушкой в руке. Василий вовремя успел нырнуть за угол, когда прозвучал выстрел, спрятался в кустах и стал ждать, держа наготове меч. Вскоре появился преследователь, он явно «торчал», — выросшему в Средней Азии Басурману не составило труда по характерной походке определить причину опьянения — опиум. Обдолбанный чурка большой опасности не представлял. Басаргин выскочил из кустов и обрушил ему на руки острый клинок.

Удивлению Хашими не было предела, когда, завернув за угол, он не нашел мотоциклиста. Тот будто сквозь землю провалился. Касем с трудом пытался осмыслить причину непонятного исчезновения, когда что-то сильно ударило его по запястью. Изумленный сириец увидел перед собой возникшего из ниоткуда мотоциклиста с большим тесаком в руке.

Хашими хотел было вскинуть пистолет, чтобы выстрелить и убить неверного, но вместо кисти увидел лишь короткий обрубок, из которого обильно хлестала кровь. Боли не было, и это усиливало впечатление нереальности происходящего. Вытаращив глаза, хашишин наблюдал, как странный человек поднимает меч. Его движение заставило вспомнить, что под курткой спрятан кинжал, которым можно воспользоваться. Левой рукой Касем вывернул изза пазухи нож, но мотоциклист только покачал головой.

— Не получится! — сказал он в, широко размахнувшись, нанес секущий удар.

Басурман бил справа налево, наметив точку приложения силы чуть левее шеи. Он не был уверен, что сможет отрубить голову этим мечом, но острое лезвие сделало свое дело. Башка отскочила в сторону, а туловище завалилось вбок, отброшенное сильным ударом.

Мир завертелся у Касема перед глазами. Он стукнулся обо что-то затылком, и на миг ему показалось, что он катится по земле. Наконец верчение прекратилось, и он замер на боку, глядя на противника под очень необычным углом. Рядом с мотоциклистом лежало чье-то тело. Хашими не понимал, откуда оно здесь взялось, но мало ли чудес можно увидеть, наевшись гашиша? Касем вдруг почувствовал, что задыхается, и попытался вдохнуть, но ничего не получилось. Мир стал быстро тускнеть для него, пока не наступила полная темнота. Басурман с ног до головы перепачкался кровью. Уже не обращая внимания на прохожих, он пихнул в ножны меч и обтер ладонью забрызганное кровью араба лицо. Невольно взгляд задержался на голове, косящейся на него вполне осмысленным взором. «Он меня видит!» — понял Басурман и со всех ног побежал прочь, чтобы оказаться как можно дальше от этого места.

После того как профессор Шилух удостоверился в подлинности свитка, Готтенскнехт получил причитающуюся ему сумму — не много за такую древнюю книгу, но попробуй продай без риска кому-нибудь другому! Немец был удовлетворен сделкой. Старичок убрал свиток в большой коричневый портфель.

Множество сильных ударов в дверь и треск расколотого косяка заставили Фридриха Готтенскнехта испуганно замереть. В квартиру ворвались дикие азиаты с кинжалами: мелкие, черные, похожие на классических пигмеев из трактата фон Либенфельса «Тео-зоология, или Гримасы Содома и Электрон Богов».

«Ответный удар исмаилитов», — мелькнуло в голове Готтенскнехта. Боковым зрением он увидел поднимающегося со стула доктора Шилуха, портфель медленно падал с его коленей, а сарацины неслись прямо на старика, который должен был принять на себя первые удары.

Рев длинной очереди был оглушительным в замкнутом пространстве тесной комнаты. Арабы повалились на пол, один попытался подняться, но его тут же скосил ураган свинца.

— Шлемазлс! — выцедил Амнон Шилух, опуская дымящийся «миниузи». Он выщелкнул пустой магазин и достал из портфеля новый.

Фридрих Готтенскнехт вдруг понял, что ему надо срочно уезжать из этой страны.

— Я на машине, — словно угадал Шилух его мысли. — Подожду вас.

На сборы пресвитеру не потребовалось много времени. Документы и деньги — вот весь его багаж.

Какое счастье, что успел превратить золото Хасана Саба в шестьдесят тысяч долларов! Амнон Шилух не успел дойти до дверей, как Готтенскнехт уже мчался за ним.

Они сели в лифт, обогнав шедшего на перехват по лестнице пятого сарацина. Того сильно шатало, глаз был подбит, и воином он был никчемным.

Не встретив на своем пути сопротивления, Шилух убрал в портфель «узи», и они сели в машину профессора.

— Куда вас отвезти? — спросил он.

— Поедем на железнодорожный вокзал, — ответил Готтенскнехт. — Я покажу дорогу.

Воистину, Провидение было благосклонно к добросовестному и усердному в своем деле тамплиеру!

«Сделал дело — гуляй смело!» — я не мог не согласиться с народной мудростью: дело свое я сделал и мог смело гулять. По крайней мере, весь остаток сегодняшнего дня — напропалую.

Аккуратно обогнув присыпанную гравием яму, я въехал под арку родного дома и стал выруливать к своему парадному. Мимо медленно проплывали мусорные бачки и сварные конструкции на игровой площадке. В песочнице возились дети, их мамаши кучковались на скамеечках рядом. Они проводили «Ниву» безразличными взглядами, подыскивая тему для очередного разговора. «А ведь в таких посиделках пройдет жизнь большинства из них, — вдруг подумал я. Наплодят детей, затем детки осчастливят их внуками, воспитывать которых опять же придется этим новоиспеченным бабушкам. Лет через тридцать — сорок, глядишь, соберутся старые товарки в одряхлевшем вместе с ними дворе, дабы посудачить на вечные темы, а — опаньки! — жизньто прошла! Не хотел бы я оказаться на их месте».

Мне даже не по себе стало от такой перспективы, и тут я увидел, как одна из подруг отделилась от своего стада и направилась вслед за «Нивой». Я аккуратно причалил на стояночку напротив парадняка, где притулилась знакомая «Волга». Слава здесь? Сейчас выясним, что он тут делает. Я заглушил мотор, но домой не торопился, отдуваясь после утомительной поездки. Ну и денек выдался. Болел бок, болела рука и спина. Как же я замотался!

Впереди ждала масса дел: книги, которые надо разгрести, Маринка, которой надо что-то наплести про книги, испанцы, которым необходимо вернуть вещи «вождя народов», да и сами предметы требовали изучения их способности влиять на память, да еще в машине валялся меч Истребителя, весь в подозрительных бурых разводах. По уму, его надо было выкинуть где-нибудь в лесу, но я как-то не сообразил. Словом, забот хватало, а тут еще девица-красавица, которой что-то от меня надо. Девицу я, впрочем, узнал: невинно пострадавшая заложница Ирка, которую я честно выкупил из плена.

Когда Ира приблизилась, я вылез из кабины, кряхтя от ноющей боли в спине.

— Здравствуй, Илья, — сказала она.

— Привет. — Я оперся о дверцу, потому что стоять прямо было невмоготу.

— Слушай, ты на меня не сердись, — начала она. — Я вижу, ты машину купил…

— Да я не сержусь, — в самом деле, что мне обижаться. — Все нормально.

— Может быть, ты зайдешь к нам сегодня в гости?

Я сообразил, что Ира еще ничего не знает о моих взаимоотношениях с Маринкой, вместе ни разу не видела. Однако пускаться в объяснения не стал.

— Я очень устал, Ира, — честно признался я.

— Бедненький, — жалостливо протянула в ответ подруга. — Хочешь, я к тебе приду?

Я помотал головой, представив на двери табличку «Сексуальные услуги не требуются».

— Ну ладно, — погрустнела она. — Тогда я пойду?

— Иди.

— Слушай, — она просительно посмотрела на меня, — ты мне что-нибудь можешь одолжить?

Люблю конкретику, а фраза расставила все по своим местам. Затруднения финансового плана у Иркиной семьи были и будут всегда, но сейчас наступил, видимо, особо тяжелый период, заставивший забыть обиды и пойти на примирение. Раньше она столь откровенно на хлеб не просила.

— Сколько тебе надо? — Я полез в карман за бумажником.

— Ну, хоть полтинник.

Я усмехнулся и протянул ей сотенную купюру.

Впрочем, что эти сто тысяч сейчас — один раз в магазин сходить? Жизнь у Ирки не сахар, но теперья ей не помощник.

— Спасибо, — негромко сказала Ира.

— Вышла бы ты замуж, что ли, — посоветовал я.

— Возьмешь — пойду, — невесело отозвалась она.

И на моей кислой физиономии прочла ответ.

— Ну, пока, — торопливо произнесла она.

— Пока.

Ира немного помялась, пересиливая остатки гордости, и добавила: — Ты мне позвони.

— Ладно, — ответил я и с облегчением проследил, как она возвращается в родные пенаты. Затем я окинул взглядом дом и нашел свои окна. Лица Маринки, к счастью, не увидел. Любопытно, чем она там со Славой занимается?

Оттолкнувшись от дверцы, я выпрямился, закрыл машину и потащился домой, чувствуя себя обессилевшим и разбитым. Первое, что я увидел, отперев дверь, была Славина морда, виднеющаяся в комнате, — корефан изучал книги. А смотрел ли он гравюры? «Настоящий джентльмен тот, кто приглашает девушку в спальню посмотреть гравюры и показывает ей гравюры». А если гравюры приглашает посмотреть дама?

— О, здорово! — обрадовался моему приходу корефан. Он был в своей кожаной куртке, которую не любил снимать даже в гостях. Столь невинный вид наводил на мысль, что гравюры в спальне он не смотрел.

— Привет, — выпорхнула следом Маринка. Рот до ушей, сияет прямо как… Я едва удержался, чтобы не сплюнуть, но вместо этого спросил: — Как гравюры? — Первое, что в голову пришло.

— Ничего, — улыбнулся Слава, в руке он держал какую-то книгу. Путевые.

Я аж зубами заскрипел.

— Что-что? — не поняла Маринка, но объясняться с ней я посчитал излишним.

— Ну, привет, привет, — пожал я Славе руку.

Как все же с ним просто. «Щелкни лошадь в нос, и она махнет хвостом».

— Рассказывай, — набросилась на меня Марина, — что ты теперь натворил и откуда эти книги.

«„Натворил“ — знакомое словечко, — отметил я. — Опять, наверное, с мамой общалась».

Я чмокнул ее в щеку и повернулся к другу.

— Эвон, что я принес, — заблажил я, доставая из кармана раритеты.

— Ага, — обрадовался Слава и сообразил: — Значит, ты нашел свиток?

— Свиток — это что, — продолжал я тоном юродивого, да и стоять согнувшись было несравненно приятнее — организм сам находил наименее болезненную позу, — свиток — это семечки. Ты гравюры смотрел?

— Классные картинки, — подтвердил Слава, — А ты? — глянул я на Маринку.

— Что это ты какой-то странный опять, — поспешила она увести разговор от изначальной темы, догадавшись, видимо, куда я клоню. — Что ты скособочился?

— Жизнь тяжела, детка, — ответил я, цыкнув зубом, — но, к счастью, коротка. Помоги-ка мне раздеться — сама увидишь.

Мы прошли в комнату и я обнажил торс. Марина охнула. Я подошел к зеркалу и осмотрелся. Плечо, да и весь левый бок представляли собой один большой неравномерно окрашенный синяк. Неудивительно, что все так болит.

— Где тебя разукрасили? — поинтересовался Слава.

— Ты лучше спроси, кто меня разукрасил, — вспомнил я жуткую вывеску сатаниста, пустую щель вместо левого глаза и кривой желтый клык. — С ума сойти можно, что со мной приключилось.

— Илья, тебе, наверное, компресс надо сделать, — встряла Маринка, но я остановил ее суету.

— Не надо ничего, само пройдет.

— Дай, я хоть посмотрю.

— Смотри, — повернулся я к ней и продолжил: — А знаешь, что у меня в машине лежит?

— Ну? — заинтересовался Слава.

— Меч.

— Ну, ты даешь стране угля, — констатировал кореш. — Попинали тебя конкретно… но мало.

— Это как сказать, — хмыкнул я. — Кто меня тронет, тот дня не проживет.

— Замочил кого? — догадался друг.

— Точно, — утвердительно кивнул я и поморщился — пальцы у Маринки были как лед, — гарный был хлопец.

— Тебе только волю дай, — заметил Слава. — Ковыряльником небось загумозил.

— А ты как догадался? — Я попытался всплеснуть руками, но спину кольнуло так, что перехватило дыхание. — Зарубил болезного — меч по рукоятку в крови.

Марина слушала, открыв рот, даже синяками бросила заниматься.

— Ну, как там, — спросил я, — ребро не сломано?

— Не знаю, — неуверенно пробормотала она. — Давай, в «травму» съездим.

— Нет уж, — отрезал я, — к черту эти травмпункты, там в очереди три часа стоять надо, а потом участковый будет месяц ходить. Сами как-нибудь справимся.

— Давай, я посмотрю. — Не дожидаясь ответа, Слава стиснул поврежденный бок своими граблями.

Я заорал.

— Потише, потише, — заверещала Маринка то ли мне, то ли Славе.

— Все в норме, — заявил он, — переломов нет.

— Ну, у тебя и методы, дружок? — высказался я, чуть отдышавшись.

— Методы как методы, — пожал плечами Слава. — Уж переломы я определю. Кой-какая практика есть.

«Нет, — решил я. — Может быть, он и дурак, но не мерзавец — это точно». Подозрения по поводу гравюр у меня окончательно исчезли.

— Ильюша, давай, я тебе наложу компресс, — пролепетала Марина, которой было невыносимо на все это смотреть.

— Брось ты, — отмахнулся за меня Слава. — Само заживет.

— Как на собаке, — поддакнул я и, покосившись на Маринку, не без злорадства добавил: — А знаешь, Слава, Истребителя тоже грохнули.

— Да ну?! — воскликнул он. — Ты без дела не сидишь.

— Ты думаешь, — деланно возмутился я, — что это я его грохнул?

— Кто тебя знает, — подыграл Слава, видя, что Марина находится в предшоковом состоянии. — Ты ж у нас удержу не знаешь, то на куски кого-нибудь порубишь, то еще что похуже. Под горячую руку тебе лучше не попадаться. И ты это учти! — наставительно заметил он побледневшей Маринке.

Она поспешно вышла, а мы пожали друг другу руки.

— По правде, хреновый был денек, — сообщил я, когда мы остались вдвоем. — Наткнулись на книгохранилище сатанистов, без драки не обошлось. Рыцарю голову в лепешку раздавили, а я сторожа мечом заколол, руку ему отрубил, блин, теперь по ночам сниться будет. Хорошо, что Шура меч везде с собой таскал, а то бы каюк — положили бы рядышком. Я ведь без ничего был, вообще без оружия — голый как бубен, а сатанист был неплохой боец, я мечом-то еле сладил. Видал, как он меня отделал?

Слава сочувственно покивал.

— Железо с собой носи, — посоветовал он.

— Как знать, — помялся я. — Срок в кармане таскать тоже удовольствие ниже среднего.

— Ну, я таскаю, и ничего, — хлопнул кореш по куртке, левая сторона которой заметно отвисала.

— Может, ты и прав, — вздохнул я.

В конечном счете, Слава всегда оказывался прав, какими бы глупыми на первый взгляд ни казались его поступки. Различие между нами заключалось в степени знания жизни. Корефан накушался ею вдоволь и уже не раздумывал, как именно и что ему следует делать, а поступал согласно пресловутому «соображению». И поступал правильно.

— Мужчины, вы есть будете? — возникла в дверях Маринка.

— Я, наверное, пойду, — деликатно отказался Слава.

— Как хочешь, — разочарованно протянула Марина.

— Ты завтра заскакивай, — я вышел проводить друга, — будем клады копать. Поэкспериментируем с памятью и другими электрохимическими проявлениями жизнедеятельности мозга, без тебя я эти штуки надевать не стану, имей это в виду!

— Лады, — кивнул Слава. — Завтра утром заеду.

Закрыв за ним дверь, я пошел на кухню, где меня поджидала тарелка с пловом. Марина любила готовить плов, а я любил его есть.

— Скажи, а ты правда кого-то убил или вы так шутили? — вдруг спросила она.

— Конечно же, убил, — ответил я, памятуя правило: хочешь, чтобы не поверили, скажи правду.

— Я так и подумала, — с облегчением вздохнула Марина. — Когда ты о мече заговорил, я сразу тебя раскусила.

— Как тебе библиотека? — сменил я тему.

— Здоровская. — Искренний восторг жены мог бы меня порадовать, не будь это словечко из обихода моего корефана. А может, зря я волнуюсь, мало ли схожих выражений в нашей бытовой речи? Словарный запас, если здраво рассудить, на самом деле невелик. Только вот раньше я почему-то от Маринки такого восклицания не слышал. Почему?

— А что это Слава вдруг здесь оказался? — с самым невинным видом спросил я.

— Я ему позвонила, — объяснила Марина. К моему неудовольствию, она осталась абсолютно спокойной. Хотя чего я мог ждать — испуга? Представляешь, прихожу из магазина, а тут откуда ни возьмись — эта гора книг. А мне и невдомек, что ты приезжал. Я только потом сообразила. Сперва стала Славику звонить, не знает ли он чего, а он сказал, что сейчас приедет.

«Славику!» Я отодвинул тарелку и встал.

— Ты куда?

— Сейчас приду.

Я накинул куртку и, не дождавшись лифта, побежал по лестнице вниз. Открыл «Ниву», достал из багажника перепачканную кровью ветровку, выволок из-за сиденья меч и поторопился вернуться.

Ревность — плохой советчик в поступках, но на нервах я и сам играть мастак!

Закрыв ногой дверь, я протянул Маринке разорванную куртку, покрытую бурыми пятнами.

— Возьми, — сказал я.

У Марины округлились глаза. Поблескивающий клинок стал доказательством того, что все ужасы перестали быть шуткой.

— Возьми, — вкрадчиво попросил я, — постирай.

Я знал, что Маринка боится крови, а уж прикоснуться к измазанной одежде ее и клещами не заставишь. «А вот моего мужа ни за что стирать не заставишь. — Доцент бы заставил!» И я заставлю. Нечего, дорогая, считать, что ты в стороне, пора привыкать к изнанке моего бизнеса. До этой минуты (не знаю, как Ксения, а моя благоверная уж точно) Маринка не ведала, какими путями мы изыскиваем средства к существованию, но «все имеет свой конец, свое начало», в том числе и спасительное незнание.

— Бери. — Я бросил куртку, и Марине ничего не оставалось, как ее поймать. Она брезгливо отпрянула, но не выпустила ее из рук — побоялась. — В ванне замочи.

Я поставил меч в угол и под плеск набирающейся воды прикончил ужин. Марина бесшумно возникла за моей спиной и молча стояла, а когда я доел, заботливо взяла тарелку и поставила в раковину.

Налила чаю и снова встала за спиной.

— Ты убийца?

Меня аж передернуло. Какой подразумевается ответ: долгие бессвязные оправдания? Однако «Кресты» вышибли остатки комсомольской ханжеской благоглупости, что существенно облегчило дальнейшую жизнь, ибо позволяло смотреть правде в глаза и адекватно относиться к окружающим, а главное, к самому себе. Я ответил коротко и четко: — Да, я убийца.

Марина явно ждала чего-то иного, потому что настойчиво принялась убеждать себя, что я продолжаю шутить, но это так и не получилось.

— Ты действительно убийца, — пролепетала она, когда последние доводы в мою защиту были ею исчерпаны.

Можно было сейчас, конечно, отыграть все назад, еще не поздно, рассказать о ловко подстроенном совместно со Славой розыгрыше. Она бы не сразу поверила, поупиралась, теперь-то уж обязательно, но в конце концов согласилась бы, что это так. Правда никого не делала счастливым, это точно, но сейчас мне было противно лгать даже для пользы дела.

— Убивал — значит, убийца. По определению, — спокойно разъяснил я.

Вот такие дела. Марина ушла стирать. Это было ее примирением с тем обстоятельством, что никакие материальные блага нынче задаром не достаются.

Даже находка кладоискателя. Впрочем, клады во все времена были омыты реками крови, особенно крупные клады. Я уединился в кабинете, присел за письменный стол, положил кулаки на полированную поверхность и опустил на них подбородок.

До этого момента я не осознавал себя душегубом.

Конечно, мне приходилось лишать людей жизни, но только для самообороны, в открытом бою, подвергая себя риску. В этом плане совесть моя была чиста, однако в душе зародились ростки сомнения: правильно ли я поступал все это время с момента получения в руки Предметов? Стрелять-то по живым людям пришлось именно из-за них. Словно они были прокляты, прокляты с самого начала, когда стали личными вещами Вождя. Или, наоборот, стали ими, потому что на них было наложено заклятье?

Я вытащил из стола Предметы. Серебряные ножны совсем почернели, климат у нас сырой, процесс окисления идет быстрее, чем в Азии. Почему темнеют ножны, согласно гипотезе Афанасьева служащие экраном от «негативной» энергии клинка, и в то же время не темнеет рукоять? Серебро везде одно и то же. И вдруг в голове возникла неожиданная мысль: есть ли у предметов свой характер?

Пораженный такой догадкой, я попытался отследить ее происхождение по ассоциативной цепи, и мой взгляд уткнулся в пирамидку из оргстекла, примостившуюся в углу запыленной столешницы.

Она представляла собой польский ширпотреб, некую полезную в хозяйстве забаву, принцип действия которой был открыт при исследовании египетских пирамид. Если в нее на специальную подставочку поместить затупленное лезвие безопасной бритвы, то через некоторое время оно восстановит остроту.

Ученые объясняют этот эффект воздействием геомагнитных полей, но я всегда был склонен полагать, что бритве просто может нравиться находиться внутри пирамидки! Шизня, конечно, но какая-то связь между ней и Предметами Влияния была. Несомненно была, иначе я вряд ли бы стал их увязывать. Наверняка в моем подсознании сидел готовый ответ, только извлечь его оттуда было весьма затруднительно.

Я решил занять себя изучением обретенных фолиантов. Прошел в комнату, плюхнулся перед ними в кресло и с удовольствием осмотрел высокие стопки, в которые их составила Марина. Солидное пополнение моей домашней библиотеки, далеко не каждый коллекционер-библиоман может похвастаться таким! Я вспомнил Истребителя и то, как мы орали друг на друга в подвале. А ведь он хотел их сжечь. С ума сойти! Такое нельзя сжигать — это сокровище. Я взял лежащий сверху большущий том в задубевшем переплете. Крышки, обтянутые тронутой червем телячьей кожей, изрядно подсохли за минувшие века.

Я открыл книгу и обмер от восхищения — то было сочинение «О бесах» схимника Евпатия Печенежского, надо полагать, подлинник. У меня вмиг пропало желание рассматривать остальные фолианты. В моем сознании эта книга затмила их все. Что значило по сравнению с ней, например, жалкое издание 1898 года, перевод с английского, называемое «Столпы друидов», потрепанное и измятое, от обложки которого остался истлевший клочок форзаца.

Я зачарованно перелистывал страницы, искусно иллюстрированные рукою святого старца. Господи, такую красоту уничтожить — безумие! Я поспешил поделиться открытием с Маринкой, до сих пор копавшейся в ванной.

— Посмотри, что я нашел, — произнес я, остановившись в дверях. Марина сосредоточенно полоскала куртку, не обращая на меня внимания.

Обиделась. Я подождал и нерешительно тронул ее за плечо.

— Убери свои руки!

Желание мириться улетучилось. В душе закипела злость.

— То, что я этими руками тебе сладкую жизнь откопал, уже в счет не идет? — холодно процедил я сквозь зубы.

Марина выпрямилась и закрыла кран.

— По-твоему, это жизнь, — кивнула она на куртку. — Да это одно мучение. Знаешь, каких нервов мне стоят твои подвиги?

— А ты знаешь, чего это мне стоит? — Я тоже завелся. — Я про здоровье.

— И я про здоровье, — Марина уперла руки в бока, собираясь поскандалить как следует. — Мне надоело твое потребительское отношение… ко всему, ко мне, вообще ко всему в жизни!

«Даже к самой жизни», — подумал я и прикусил язык. Черт с ней, пусть лучше не распаляется, а то ненароком шлея под хвост попадет — в ментовку побежать ума хватит. Поэтому я скромно потупился, сунул книгу под мышку и отступил обратно в комнату под сень полихлорвиниловой листвы. М-да, создал на пустом месте проблему, бес меня попутал ее «приобщить», теперь будет злиться долго — Марина человек не очень отходчивый. К тому же я для нее стал самым натуральным уголовником. Кое о чем она и раньше догадывалась, а сейчас ее самые худшие подозрения подтвердились: из тюрьмы я вышел окончательно испорченным. Увы мне, увы!

«Знание умножает страдания». Причем знание Маринкино, а страдания мои.

Чтобы никоим образом не усугубить размолвку, остаток вечера я посвятил размещению книг в кабинете, где они заняли все свободные полки, и пораньше лег спать.

Утро до приезда Славы прошло у нас в хладном молчании, лишь с появлением гостя Марина приклеила к лицу любезную улыбку. Выносить сор из избы было не в ее правилах.

— Ну что, дамы и господа, приступим. — Я достал из ящика личные вещи Хасана ас-Сабаха и разложил их на столе.

— Валяй, приступай, — разрешил Слава.

За ночь я отдохнул и успокоился, но все равно казалось, что Предметы ничего хорошего не принесут. Я с сомнением поглядел на них. А может быть, глупости все это, насчет Влияния, долбанули меня аккуратно по башке, вот и возникла лакуна в воспоминаниях. В этом случае тем более нечего бояться, нашел тоже, чего испугаться — украшений! — увещевал я себя. Но почему-то при мысли нацепить их на себя меня охватывала нервная дрожь.

— Ну, чего встал? — Без понуканий Слава обойтись не мог. Марина тоже испытующе поглядывала на меня, и отступать было стыдно. Я взял золотой браслет и надел на запястье.

И ничего не случилось.

А что, в самом деле, со мной должно было произойти? Бред все это, дурь мистическая. Я приободрился и уверенно сунул палец в…

…Перстень. Этих собак — новых тамлиеров — следовало бы всех уничтожить! Развели меня как щенка, заставили выкупать священные Предметы, да еще и бесплатно работать на них. Ну ничего, моя месть еще впереди. Я зло прищурился и высоко поднял голову, прислушиваясь к ощущению внутренней силы. Могущество властелина душ! Я взял со стола Кинжал и посмотрел на Славу.

— Пойдем.

— Никак вспомнил? — догадался тот.

Мои губы зазмеились в холодной улыбке.

— А как же, — вкрадчиво сказал я.

Дураком надо было быть, чтобы не надеть их сразу. Сколько времени потерял! Впрочем, еще не поздно навестить наших героических друзей. Вытрясти из них рыцарский дух я поиграть, как кошка с мышкой.

Марина сжалась под моим взглядом. Ничего, с тобой вечером поговорим. Она все поняла по моей улыбке, без слов.

— Едем, — распорядился я.

— Вспомнил! — восторженно воскликнул Слава.

Мы направились в прихожую, я оделся и достал из угла меч.

— Зачем он тебе? — спросил компаньон. — Возьми лучше лопату.

Но там, куда мы направлялись, лопата была ни к чему. С тамплиерами я намеревался разделаться их же собственным оружием. «Поднявший меч от меча и погибнет!» Я вспомнил Истребителя. Где он теперь? — гниет под грудой валежника…

— Я сам разберусь, что лучше.

— Чего ты опять задумал? — заинтересовался Слава, но я не стал терять времени, мы спустились вниз и сели в «Волгу».

— Куда едем?

— К тамплиерам.

— Мы ведь рыжье хотели копать, — не понял Слава, но, увидев мою ухмылку, смолк.

Пока мы добирались до квартиры Готтенскнехта, я пристально всматривался в изумруд. Бесконечной глубины зеленая поверхность позволила мне прийти в нормальное состояние, и я понял, что прерывание Слияния только пошло на пользу. Для лучшего постижения свойств Предметов надо было заново ощутить прежнюю ничтожность. Только в контрасте с чувством слабости достигалось упоение своей силой, появляющейся при поддержке Предметов Влияния. Лишь бывший узник способен в полной мере насладиться свободой.

Чем ближе мы подъезжали к штаб-квартире Ордена, тем яснее я понимал, что появляться там нет смысла. Тамплиеров в квартире уже нет, и, кроме грандиозных неприятностей, ничего бояее меня не ждет. Догадка переросла в уверенность, когда мы оказались перед самым домом и надо было заворачивать во двор.

— Двигай дальше, — потребовал я.

Слава послушно нажал на газ и с удивлением повернулся ко мне: — Чего опять случилось?

— Палево там, — поделился я опасениями. — Засада. Я чувствую.

Слава шумно вздохнул, но ничего не сказал. По мере удаления чувство тревоги стало ослабевать.

— Куда теперь?

— А вот теперь, — обрадовал его я, — за рыжьем.

Тайники находились на окраине города, в местах диких и обделенных людским вниманием. К счастью, в багажнике у запасливого друга нашлась складная лопатка, что позволило без труда извлечь все заклады.

— Силен ты ныкать, — одобрил мое искусство кореш, когда мы достали последний закладной контейнер.

— Работа такая, — хмыкнул я и опустился на кучку отваленной земли.

Слава закурил. Мы сидели на берегу ручья, текущего по дну оврага, захламленного всяким строительным мусором. Было поразительно тихо, лишь легкий ветер шелестел по верхушкам хилых деревьев да журчала на бетонных обломках вода. Здесь было так укромно, что даже не виднелись и верхушки далеких новостроек, разглядеть которые удавалось только с края обрыва. Хорошее место для самосозерцания, и я призадумался. Слава не мешал, понимая, что мне есть о чем поразмыслить.

Все дело было в том, что мне не хотелось отдавать кому бы то ни было Предметы, а их следовало вернуть испанцам. Сейчас казалось совершенно невозможным по своей воле перестать быть Вождем. Однако и фанатичного желания любой ценой сохранить за собой силу власти не ощущалось. Во мне словно что-то сломалось, когда тамплиеры сорвали с меня Перстень и Браслет. Они выбрали удачный момент — когда я не мог им противостоять. Так совпало, что я был обессилен предыдущей стычкой с федаи. Энергетическая атака измотала меня, к тому же требовалось произвести подпитку Кинжала человеческой кровью. Однажды мне это удалось, когда я ткнул в живот негра, и клинок напился, но действия магической субстанции хватило только на один раз. Теперь я осознал, почему Хасан ас-Сабах убил своих детей: борьба за власть шла даже в крепости Аламут. Отождествление себя с «горным старцем» стало возможным только под действием исмаилитских святынь, и я вдруг стал понимать проповедника и пророка, с Кинжалом в руках отстаивающего право называться Вождем.

Обладать властью над сильнейшей из сект того времени хотели многие, но лишь избранные добивались столь высокой чести. Никто не знал, чего стоило ас-Сабаху удерживать власть более тридцати лет, а кто знал, уже ничего не скажет. Абсолютный лидер, тиран, уничтожающий всякого, кого только мог заподозрить в посягательстве на свое первенство, он был вынужден наблюдать и сражаться, используя для победы любые средства, вплоть до приношения в жертву своего младшего сына, когда в замке не нашлось ближайшего источника для срочного удовлетворения жажды магического оружия. Причина смерти старшего отпрыска никогда не скрывалась — чадо пожелало занять место родителя. Таким был Хасан ас-Сабах, и таким же предстояло стать мне, но я теперь этого не хотел.

В поисках ответа на главный вопрос, я достал почерневшие ножны и обнажил гладкое блестящее лезвие. Изготовленное неведомым мастером девять веков назад, оно являло собой образец совершенного оружия, чьи идеальные формы не могли не направлять действия его обладателя на воплощение заложенного создателем замысла — нести смерть. Именно это наслаждение неодушевленной материи и роднило клинок с бритвенным лезвием внутри пирамидки — специфическое, недоступное человеку удовольствие. И еще я понял: Кинжалу все равно, что станет с его владельцем, ибо он уверен, что для него всегда найдется новый носитель, которого он сможет подчинить себе и будет успешно им управлять. Заставлять убивать. Единственное, что было ему небезразлично, — разъединение с другими Предметами Влияния. Лишь вместе они образуют могущественный механизм управления человеком: Перстень дарит иллюзию повышения умственных способностей, Браслет усиливает гордыню, а Кинжал дает возможность расправляться сразу с несколькими противниками. Сами они ничего не могут добавить в характер человека, но гипертрофируют его природные качества. Я постиг, что, только став выше своего честолюбия, злобы и самодовольства, избавившись от них., можно выйти из-под влияния Предметов. Я ощутил себя хозяином положения, потому что лишь осознав свои недостатки, можно было побороть их.

Так мне открылась подлинная сущность Предметов Влияния — они были пробным камнем, на котором проверяются души. Возможно, эту цель и преследовал мастер, но не все проходили проверку.

Можно было жить в симбиозе с Предметами многие десятки лет, поддерживая порядок в своем тоталитарном государстве и мучаясь от неосознанных страстей, но эта перспектива перестала быть для меня заманчивой.

— Пошли вы все! — громко сказал я и снял с руки Браслет и Перстень.

Уже ничему не удивляющийся Слава взглянул на меня.

— Поехали в «Аламос», — предложил я, и мой друг улыбнулся.

Франсиско Мигель де Мегиддельяр поджидал нас на своем месте. Я принес ему раритеты и положил их на стол. Я сделал это без сожаления, просто понял, что пришло время отдать их испанцам, я был готов на это. В жизни все делается так, как надо, а идти наперекор предначертанному свыше — большая глупость.

— Que seza, seza, — повторил де Мегиддельяр, словно отвечая на мои мысли. Те же слова, помнится, он произнес, когда я отбирал Предметы. Мудрый старик! — Что будет, то будет.

— Ну что, поедем домой? — спросил Слава, когда мы вышли из офиса.

— Давай водки купим, — предложил я. — Ящик. Гулять так гулять!

— А че, давай, — с восторгом согласился Слава.

Фридрих Готтенскнехт гулял по Петербургу, прощаясь с этим городом навсегда. В кармане его лежал билет на берлинский поезд, до отправления которого было пять часов. Ночь Фридрих провел в гостинице, а утром покинул номер из соображений конспирации. Он был убежден, что на улице его труднее задержать.

Он продолжал так считать, когда перед ним неожиданно возник рослый мужчина в сером, туго подпоясанном плаще, сзади откуда ни возьмись появился другой, в точности такой же, а у тротуара остановилась черная «Волга» с тонированными стеклами.

— Федеральная служба безопасности, — произнес мужчина фразу, от которой у пресвитера душа ушла в пятки. — Господин Готтенекнехт, вы задержаны.

Мужчина жестко взял его под локоть, другой распахнул дверцу машины.

«Я хочу в Баден-Баден», — оформилась до конца мысль пресвитера, когда его заталкивали в глухое нутро гэбэшного воронка.

Для Тахоева наступила радужная полоса жизни, состоящая из сплошного везения и чудесных удач.

Вместе с Ксенией он собирался в свадебное путешествие вокруг света, правда, интерпретировал эту поездку по-своему. Отсутствие Славы, нянчившегося со своим непутевым другом, позволило беспрепятственно развиваться отношениям, которые перешли из состояния любовной привязанности в состояние полного доверия.

Когда Ксения продемонстрировала хранящийся в гараже ящик, доверху набитый золотым ломом, Тахоеву даже стало не по себе. Из ее рассказов он узнал, что есть человек, владеющий второй половиной клада, равной по весу. Борз тут же загорелся желанием объединить их в одно целое — разрабатывать жилу он предпочитал до конца. Денег ему хватит на такую роскошную жизнь, о которой, будучи врачом, он не смел даже и мечтать. С Ксенией, наивно считавшей, что она имеет право на половину содержимого гаражного ящика, делиться своими замыслами не стал, здраво рассудив, что будет не понят. Тахоев составил план дальнейших действий: приехать к археологу домой и вытрясти из него все до последнего грамма. Зная о размерах сокровища, обмануть Борз себя не даст. А потом можно будет отправиться в путешествие, только не в свадебное, а чтобы как можно дальше уехать из страны. Успех предприятия обеспечивал ПМ с семью патронами в обойме, по мнению Руслана, дающий ему сто очков вперед перед безоружным археологом. Если тот начнет упрямиться, он пристрелит его жену, да и Ксенией можно пожертвовать — больше она ему не нужна. Удовлетворенно облизываясь, Борз едва ли не насильно повез ее на квартиру к Потехину, и вскоре они были там. Открывшая дверь жена археолога насторожилась при виде незнакомого спутника Ксении. Ее подозрения тотчас же подтвердились, потому что Тахоев достал из кармана пистолет и, втолкнув обеих женщин в комнату, сказал:

— Сидеть тихо, даже когда муж придет. Теперь я здесь главный!

Ящик не ящик, но спиртным мы затарились нехило. Перепрятав контейнеры, поехали в магазин.

Накупили и водки, и ликера для дам, до которых, правда, не дозвонились. Так что, когда мы ехали домой, машина была забита разноцветными мешками с выпивкой и закуской, звеневшими и шуршавшими всю дорогу.

Приехав, я сразу стал подниматься, а Слава задержался, закрывая машину. Я втащил в прихожую пакеты и окликнул Марину. К моему удивлению, из комнаты вышел здоровенный хачик, а за его спиной я разглядел перепуганные лица Маринки и Ксении.

— Стой! — приказал «черный» и достал волыну.

Я послушно замер. Бежать все равно было некуда. От двери я успел отойти слишком далеко, чтобы одним прыжком можно было оказаться на лестнице, теперь за моей спиной была кухня.

— Оба-на, доктор! — изумленно громыхнул появившийся Слава, и внимание хача тут же переключилось на него. Оказывается, они были знакомы — «черный» узнал моего корефана, но встрече не обрадовался и, вытянув в его сторону руку с пистолетом, быстро нажал на спуск.

Второй выстрел застал меня уже на кухне. Хачик разошелся не на шутку, посылая пулю за пулей, но Славу было не так-то просто убить. Выстрелы перекрывались истошными Ксениными воплями: «Руслан, Руслан!», и я вообще перестал понимать, что TVT происходит. На встречу ветеранов-афганцев случившееся как-то не походило, В углу у холодильника я увидел прислоненный к стене меч, тщательно отмытый Маринкой от крови. Я схватил его, еще не очень ясно понимая, что буду с ним делать, но наличие хоть какого-то оружия успокоило.

Ветераны мириться не собирались. Хлобыстнул ответный Славин выстрел из «кольта». Я осторожно выглянул из-за угла и обнаружил прижавшегося к стене хача выцеливающим проем входной двери. Ко мне он стоял спиной и был так увлечен охотой, что я решился на вылазку. Насаживать его на клинок было слишком опасно — от колотой раны человек умирает не сразу, а словить пару пуль, которыми он напоследок обязательно меня осчастливит, тоже не хотелось. «Черного» следовало глушить ударом по башке, и делать это надо было плашмя, чтобы не возиться потом с трупом. Да и не хотел я его убивать, что бы там ни говорили, я ведь не душегуб.

Поэтому я размахнулся и…

Проектировщики, современных девятиэтажек вряд ли брали в расчет любителей фехтования, только выяснилось это слишком поздно. Рубить супостата, махая мечом на вытянутых руках, можно было в средневековом замке, а в моей типовой квартирке потолки не были предназначены для ведения боевых действий холодным оружием. Острие сc страшной силой екрежетиуло по бетону, оставляя на побелке длинную глубокую царапину, а я с замирающим сердцем нал на колени, чтобы убрать верхнюю часть тела с директрисы огня, при этом из последних сил доводя клинок до намеченной цели. Получилось в результате ни то ни се. Острие стегнуло бандюгана чуть пониже спины. Хачик взвыл, скакнув от пола почти на метр. Не знаю, что уж там ему привиделось, может быть, шайтан, ухвативший его за жалу, но в любом случае нападение с тыла оказалось очень неприятной неожиданностью. Я хак и остался стоять на коленях как дурак, глядя в злые зеленые глаза и нацеливающееся в голову дуло, когда из комнаты выскочила Ксения и повисла у хачика на руке.

— Руслан, не надо, Русланчик, миленький!

— Уйди, — рыкнул «черный», совсем уже потерявший лицо, и с трудом отцепился, но в прихожей уже возник Слава, и ша морде у него было самое зверское из виденных мною выражений.

Он не стрелял, чтобы не попасть в Ксению, но пушка не понадобилась. Хачик затравленно обернулся, и тут же в воздухе мелькнул кулак, нанесший удар по его морде, как по боксерской груше. Голова Руслана откинулась, и не успела она вернуться в обратное положение, как локоть другой руки Славы доказал, чшо навыки рукопашного боя офицерами Советской армии еще не забыты. «Черный» споткнулся об оброненный мною мешок и вместе с Ксенией повалился на пол под торжествующий рев моего друга, который твердо решил восстановить конституционный порядок, если уж не на территории всей Чечни, то хотя бы в пределах одной отдельно взятой квартиры. «Никто не вправе проникать в жилище против воли проживающих в нем лиц». А я этого гостя не звал.

Окончательно угрохать загадочного доктора но- мешала все та же Ксения, взявшая сегодня на себя роль миротворца. Как ни был разъярен Слава, жены он послушался и отступил, оставив скорчившегося Руслана приходить в себя. Я обнял Марину, Слава тем временем запер дверь и поместил Руслана на диван, связав ремнем руки.

— Ты в порядке? — спросил я. Маринка кивнула.

— Откуда он взялся?

— С Ксенией пришел.

— В самом деле? — Я оглянулся, чтобы поинтересоваться, где она взяла такого кавалера, и увидел, как Слава приблизился к ней и зловеще спросил: Где ты доктора нашла?

— Мы встретились… — Ксения запнулась и умолкла.

— Ладно, — Слава взял ее за руку, — пойдем, потрещим.

Я понял, что нам всем не мешало бы отсюда смотать, пока не появилась милиция.

— Собирайся, — бросил я Маринке. — Мы уходим. Когти рвать надо, сейчас ОМОН приедет!

— Ты-то куда? — остановился Слава.

— Как приедет, так и уедет, — осадил меня друг. — Не дергайся, разберемся. Что нам, пьянку теперь из-за этого отменять? Накрывайте на стол пока, я сейчас приду.

Вернулся он минут через десять, видимо, наговорившись. За жизнь Ксении я не беспокоился — если Слава рассердился, значит, не убьет.

— Отправил ее своим ходом домой, — сообщил он. — Потом с ней разберусь… а может, и не буду.

— А с этим что сделаем? — кивнул я на плененного джигита. Он мерил нас ненавидящим взглядом.

— Давай выпьем сначала, потом решим.

Так мы и сделали. ОМОН не приехал ни через полчаса, ни через час. В наши дни милиция приезжает далеко не на каждый вызов. Стреляли? Да мало ли где сейчас стреляют, жертв нет, ну и хорошо, зачем зря мотаться, опять же бензин не дармовой, да и того нехватка. С таким подходом к делу я был целиком и полностью согласен.

Выпив ликера, Маринка успокоилась, да и я перестал волноваться. Хачик женщинам ничего плохого не сделал, он ждал нас. Зачем?

— Тебя, Ильюха, хотел замочить, — ответил Слава. — Моя, дура, настучала про нас с тобой, что мы клад нашли, хотели нас кинуть. Ну ничего, — он дружески подмигнул. — Живы — и хорошо.

— А этот «доктор» откуда взялся? — спросил я. Пили мы в комнате, не спуская с пленника глаз.

Вообще-то, на бандита он похож не был, лицо имел вполне интеллигентное, правда, с каким-то жутковатым, сатанинским выражением, ну да это все «звери» такие.

— Мы все знакомы по Афгану, — объяснил Слава, разливая водку, а я налил Маринке ликер, — я у него в госпитале лежал, Ксения там же работала. Хирургом он был классным и совсем не пил. Че не пил-то, Тахоев? — обратился он к Руслану, сделав особое ударение на его фамилии, подчеркнув ее язвительным тоном. Видно было, что и раньше данный врач авторитетом у Славы не пользовался. — Религия не позволяла?

Тахоев не удостоил нас ответом.

— Он никак чеченец, — сопоставил я фамилию с характерными чертами лица джигита.

— Чечик? — переспросил Слава, которому раньше в голову не приходило задумываться о национальности доктора Тахоева. — Может быть. Ты чечик? обратился он к Руслану.

— Пошел на хуй! — ответил тот.

— Хамит, — вздохнул кореш, — да еще при дамах. Совсем, лепила, опустился, раньше ведь не ругался совсем. — Он не обиделся, и я понял, что Слава все решил: Тахоев покойник, дело только во времени.

Мы выпили и закусили как следует. Слава заметно приободрился вероятно, загорелся какой-то идеей. И в самом деле, дождавшись, пока я разолью, взял бутылку и направился к дивану.

— Слышь, доктор, выпей с нами.

— Я не пью, — отрезал Тахоев, но остановить Славу было непросто.

— Илыоха, — позвал он, — иди сюда, поможешь.

Я поднялся, и меня повело. «Абсолют» оказался нажористый. Марина сидела у окна и, подперев голову рукой, осоловело наблюдала за нашими выкрутасами, утопая в сигаретном дыму. Я подмигнул ей н величественно прошествовал к «кавказскому пленнику». Мысль напоить его показалась презабавной.

— Держи ему голову, — сказал Слава.

Мы попытались влить в глотку водяру, но чечен отчаянно сопротивлялся, и все текло мимо. Слава беззлобно дал ему пару раз в табло, и на этом мы сделали перерыв. Впрочем, в литровой бутылке осталось еще немало.

— Ты думаешь, тебя не споить? — вопросил Слава, потерпев с первой попытки фиаско. — Нет, морда, ты такой же, как все, и потому пить будешь!

Тахоев яростно промолчал.

— Будешь, если я так сказал!

Слава вновь тяжело поднялся, взял со стола нож и сунул бутылку мне в руки.

— Я разожму, а ты лей. — Он втиснул лезвие между зубов доктора, который зашипел и стал брыкаться, но мы крепко держали его. Наконец челюсть поддалась, и я осторожно залил водку в образовавшуюся щель. Тахоев задергался, струя плеснула прямо ему в глаза.

— Держи-держи, — крикнул Слава, зажимая Руслану нос и налегая локтем на подбородок, не давая выплюнуть продукт. — Глотай, падла!

После отчаянной борьбы доктор задышал через рот, и мы поняли, что «Абсолют» им абсолютно усвоен. Повторив операцию, мы отступили на прежние позиции и догнались тем, что осталось в бутылке. Осталось, правда, не много. Я сгонял на кухню еще за одной, по дороге ополоснув лицо и руки; водка, если ей обтираться, — штука липкая.

Руслан опьянел мгновенно. Несколько раз он порывался подняться, но Слава был на страже и укладывал его обратно хлесткими ударами кулака.

Когда мы догадались связать ему ноги, Тахоев стал грубо материться и всячески поносить Славу. Тот оставался спокоен, как удав, но по-дружески побазарить за столом, как намечалось, конечно же, не получилось. Чечен находил какое-то особенное, извращенное удовольствие в том, чтобы ломать нам кайф своим гнусными выкриками. По-моему, он нас провоцировал, и я пару раз порывался набить ему морду, однако Слава удерживал, твердой рукою усаживая меня обратно на стул, и говорил, что лепила — его забота. Марина с демонстративно отсутствующим видом тянула свой ликер, страдания «черного» ее нисколько не трогали, равно как и его матюги, что меня несколько удручало.

Когда мы ополовинили, вторую емкость, Слава удалился в клозет, а я заткнул словесный фонтан, сдернув с ног грязные носки и сделав из них кляп.

— Ты не эстет, — заметила Марина, когда я вернулся к столу.

К сожалению, эффект оказался очень кратковременным: Тахоев выплюнул бяку и принялся поносить площадной бранью уже меня. За каждое из таких выражений у нас на зоне могли убить. Я вскочил, опрокинув стул, когда в комнату вошел Слава.

— Шалит? — прозорливо спросил он. — Счас накажем. Будет пить.

— Да на фига, Слава, — возмутился я, — и так уже столько хорошей водки на него извели.

— Пустяки, — отмахнулся другая, — водки мы еще купим, а вот возможность старшего лейтенанта Тахоева напоить нечасто выпадает.

— Я, блядь, майор! — зарычал с дивана Тахоев.

— За блядь ответишь отдельно, — предупредил я.

— Уже майор, — покачал головой Слава. — Растешь. Что ж, напоить майора медслужбы Тахоева есть наш святой интернациональный долг! — И с этими словами он сел хачику на грудь и воткнул ему в рот горлышко бутылки. Водка забулькала, винтом вливаясь в глотку чеченца. Тот задергался, и Слава поспешно убрал зад с его ребер, чтобы Руслан не выблевал все обратно. Ловко зажав нос и рот, он подождал, пока водка просочится, но долго скучать не пришлось — Тахоев заглотил все разом.

— Во молодец! — похвалил Слава и озадаченно почесал в затылке. — Опа, на самих-то не хватило. Ильюха, у нас еще есть?

— Посмотрим, — сказал я и совершил паломничество к холодильнику, по дороге заглянув в туалет.

«Зачем же я так напился?» — подумал я, оседлав «каменный цветок». Стены моего прибежища плавали в каком-то тумане. Я собрался с силами, поднялся, педантично застегнул штаны и спустил воду. Крышку закрывать не стал — вдруг комунибудь приспичит срочно проблеваться. Когда я возвратился в трапезную, нашему кавказскому гостю чегой-то поплохело. Он ерзал как змея, судорожно пытаясь выдернуть из-под спины связанные руки, и громко стонал. Кажется, он задыхался.

Стоящий на корточках Слава озабоченно смотрел на него.

— Что ты с ним сделал? — спросил я, пытаясь занять место рядом, но пол выскользнул из-под ног, и я опустился на пятую точку. — Он больной или просто выдрючивается?

— Без понятия, — ответил Слава.

Подошла Маринка и деловито положила руку на горло Тахоева. Она пробовала нащупать пульс, как это делали врачи в сериале «Телефон спасения 911», но у нее мало что получалось.

— Пульс отсутствует, — заключила она, беспомощно водя пальцами.

Прикосновение словно вывело Тахоева из кошмара, в котором он метался, и кошмар начался для нас.

— Ар-р! — мотнулась его голова, и острые белые зубы впились в Маринкино запястье. Это было так быстро и неожиданно, что я растерялся.

Мгновенно вывернув из-под себя руку, хачик ударил Славу растопыренной пятерней по глазам.

Слава откинулся на спину и стал кататься по полу, держась за лицо. Маринка истошно завопила, когда чеченец схватил ее за шею и потянул к себе, целясь пастью в гортань.

— Крови! — оглушительно заорал он.

Крик вывел из транса какую-то половину моего мозга, потому что я увидел, как моя правая рука взметнулась в воздух, словно самостоятельное живое существо, описала сверкающую дугу и опустила плоский флакон «Смирнофф» на голову абрека.

Тот подавился собственным воплем и покатился с дивана, увлекая за собой Маринку, оцепеневшую от страха.

Он очнулся почти сразу — обморок был кратким, но и я пришел в себя, вскочил на ноги и дернул Марину за плечи, стараясь оттащить подальше от этого чудовища. Тахоев теперь мало напоминал человека. Осколки сильно поранили его, лицо залилось кровью и сделалось неузнаваемым. Он пытался вскочить, но ноги были связаны, и он извивался, как огромный уродливый червь, стараясь добраться до временно ослепшего Славы, который теперь представлял легкую добычу.

— Хочу твоей крови! — прорычал врач.

«Сам погибай, а товарища выручай!» Я подскочил к чечену и, словно футболист, бьющий пенальти, провел сокрушительный штрафной удар по центру «мяча», забрызгав паркет далеко разлетевшимися красными каплями. Послышался громкий треск, очевидно, я попал по носу. Тахоев отлетел, перевернуля на спину, хрипя и воя, с чавканьем глотая собственную юшку.

— Уй, падла!

Я оглянулся и увидел сидящего на полу Славу, массирующего веки. Он открыл глаза и, часто моргая, уставился на меня.

— Четко попал, паскуда. — В его устах это было разновидностью похвалы. — Где этот дух?

— Вон лежит, — триумфальным жестом указал я.

Мы вместе посмотрели на Тахоева. Вероятно, вспышка активности вымотала его полностью, он валялся пластом и все тише бормотал: — Пить, пить, крови…

Подошла Маринка.

— Как рука?

— Прокусил, — пожаловалась она, — болит.

— Пригляди за ним, — сказал я Славе, — мы сейчас.

В ванной я промыл рану и тщательно перебинтовал. Пустяки, вены не задеты, но полукруглый шрам от зубов теперь всю жизнь будет напоминать Маринке, что с любыми «черными» нужно держаться осторожно, ибо все «звери» кусаются.

Когда мы пришли в комнату, Слава сидел за столом, потягивая остатки ликера. Нам тоже было маленько налито.

— Ну как, — поинтересовался я, — все помирает, ухи просит?

— Просит, зараза, — посетовал Слава и разом заглотил весь свой ликер. Ты водки-то принес?

— Так вот она, — кивнул я на осколки, — водка-то.

— А еще? Нету, что ли?

— Есть, но надо идти. — Я просительно взглянул на Маринку: — Сгоняй.

Когда она вышла, Слава посерьезнел.

— Надо майора к выносу готовить, — сообщил он.

— Не рано? — зыркнул я на часы. — Люди еще ходят.

— Ну, мы прямо сейчас не понесем, но подготовить-то надо… — Он смолк, потому что появилась Марина.

Мы подкрепились еще по полтинничку, и Маринку стало клонить в сон. Я отвел ее в кабинет и уложил в постель, после чего вернулся в комнату, поплотнее закрыв дверь.

Приведение в человекоподобное состояние едва живого Тахоева не заняло у нас много времени.

Связав покрепче руки, мы как следует умыли ему лицо, заткнули тампонами ноздри, чтобы не пачкать салон, и стащили вниз, погрузив на заднее сиденье «Волги». Ему предстояло скорое путешествие в джаханнам[Джаханнам мусульманский ад. (Прим. автора.)]. Со стороны это выглядело исключительно как взаимопомощь изрядно поддавших друзей. Слава попрощался и уехал, а я не нашел ничего лучше, как залечь спать.

Пробудившись в объятиях Маринки весь мокрый от пота и с больной головой, я вылез из-под толстого одеяла, в которое мы зачем-то завернулись, и, спотыкаясь, поплелся в сортир. Башка разламывалась, под ногами валялись какие-то осколки. Что за скоты здесь резвились?!

Утолив жажду прохладным апельсиновым соком, предусмотрительно поставленным в холодильник, я вышел на балкон и стал глубоко дышать, вентилируя легкие. Голова немного прояснилась, но затошнило еще больше. Я заполз обратно в жилье, принял пару таблеток аспирина и протопал в ванную, чтобы привести себя в божеский вид. «Все, хватит, — думал я, ощупывая перед зеркалом помятую физиономию. — Пора кончать с таким образом жизни. Буду по утрам заниматься спортом, может быть, даже перейду на вегетарианскую пищу. Надо перестраиваться, как учил товарищ Горбачев. Займусь научной работой.

Денег хватает, и нет никаких преград для посвящения себя истории и археологии. Поставлю в лесу, на территории Новгородской губернии, палатку и буду раскапывать какой-нибудь могильный холм в поисках трупоположений. Помахаю лопатой вдоволь, может, что-нибудь и найду, для себя, не для продажи.

Нет, так просто отдохну. Любимое времяпрепровождение — лучший способ существования. От жизни надо получать радость. Вот это и есть „новое мышление“, как говорил генеральный секретарь. Между прочим, говорят, Михаил Сергеевич очень мало пил, не попробовать ли хоть в этом ему подражать?» Преисполненный благих намерений, я принял душ. Уже подействовал аспирин, и я немного пришел в себя. Заварив кофе покрепче, я дал ему отстояться, тем временем поискав, что Бог послал мне на завтрак, и, налив полную чашку, вышел с нею на балкон. Стоял прекрасный солнечный день. Дул легкий ветерок, и я крепко держался за поручень, чтобы меня ненароком не унесло, время от времени прихлебывая из чашки. На свежем воздухе здорово полегчало. Когда я вернулся обратно, на кухне уже хозяйничала Маринка.

— Доброе утро, дорогая, — чмокнул я ее в щечку.

— Какой ты колючий, — пробурчала она. — Который час?

— Полдень, — ответил я, посмотрев на часы.

— Ну, мы с тобой и спать!

— А ты куда-нибудь торопишься?

— Нет, — недоуменно ответила Марина. Она успела отвыкнуть от такого понятия, как работа.

— Жизнь, — сказал я, — прекрасна!

Я нашел клад серебряных монет у себя на грядке. На даче, где счел нужным провести с Маринкой всю осень. Дача вообще-то принадлежала ее родителям, но я так поработал, приводя ее в порядок, что стал вполне заслуженно считать ее своей собственной.

Покинуть город вынудили вполне закономерные для нашей взбалмошной жизни обстоятельства. В тот день мне позвонила мама и сказала, что к ней заходили люди из уголовки, которые очень интересовались, где в настоящее время находится ее сын.

Искали меня сначала по месту прописки, то есть у мамы, а давать лягавым время изловить меня в моей хате я как-то не соизволил. Отзвонившись Славе и сообщив, что мы спалились, я собрал походное снаряжение и вместе с Маринкой дернул на дачу, благо она освободилась до следующего лета.

С милой рай даже в шалаше, а если еще с деньгами да с машиной, то вообще полная благодать.

Весь сентябрь я посвятил изыскательской деятельности, выезжая на раскопки в район Старой Руссы, а в октябре вплотную занялся фазендой, вкалывая с упорством и рвением стахановца, за что и был вскорости вознагражден.

Дачный участок находился на месте бывших колхозных полей, и вероятнее всего, глиняный кувшинчик, осколки которого я обнаружил при глубокой перекопке огорода, разбился при вспашке тракторным плугом, а потом его так же усердно забороновали. Разброс составлял около метра в длину и полметра в ширину — как раз в пределах гряды.

Ирония судьбы, но так уж мне везет. Размер клада свидетельствовал, что я стал наследником небогатого крестьянина: пятьдесят три серебряные копейки польского королевича Вячеслава Сигизмундовича, чеканенные на Новгородском денежном дворе, были небольшой суммой даже по тем временам. В шестнадцатом веке на них можно было купить шесть пудов ржи или полкоровы. Вот она великая сермяжная правда! Я расхохотался, глядя на возвышавшуюся у моих ног кучку овальных потемневших монет, похожих на крупные зерна. Из набежавшей тучки хлынул проливной дождь, а я все сидел и смеялся.

Назовите меня дураком, но в тот момент я был счастлив.