На ночёвку остановились в Ведном, гостеприимной деревне Великого тракта, удалённой от Спарты на тринадцать вёрст. Самый большой постоялый двор не сумел вместить весь отряд, потому Щавель и Карп встали отдельно, а по соседству разместились дружинники.

После ужина Скворец отвёл Михана на собеседование.

— Слышал, ты хочешь в дружину вступить?

Литвин принял кандидата в трапезной за угловым столом у окна. Кроме сотника, в приватном разговоре присутствовали сидевший рядом Сверчок, да переминался с ноги на ногу Скворец, как понял Михан, поручители.

— Очень хочу, — не задумываясь, ответил парень.

— Экзамен придётся сдать. И потом пути назад не будет, — предупредил Литвин, подкручивая ус. — Из органов возврата в народ нет.

— Я готов! — заявил Михан. — Сделаю что угодно. В Тихвине бедовать сил нет, я туда всё равно не вернусь.

— Натворил чего?

— Отец у меня больно строг и повелителен, — признался Михан. — Не любит меня, хотя я у него первый сын. Говорит, что не готов продолжать его дело. Он мясник и всем забоем в Тихвине заправляет, а я кровь не могу пить, и от свежатины меня воротит.

— В дружине тоже кровь придётся проливать, — напомнил сотник.

— Я проливал. Но у вас людей жрать не надо, как Щавель учит. Я так не могу.

— Как же он учит?

— Что надо от достойного врага отведать печени или сердца, мол, оно силу даёт и полезные качества.

Ратники переглянулись.

— Вернёмся в Новгород, пройдёшь посвящение Отцу Небесному и очистишься, — сказал Литвин. — Ты веруешь?

— В Ктулху.

— Почему именно в дружине хочешь служить? В Великом Новгороде полно других мест хороших, где парень справный, вроде тебя, может себя проявить.

— В дружине почёт и уважуха от окружающих, дружинник имеет власть над быдлом, — осклабился Михан. — А где престиж, там деньги.

— Вот даже как, — сощурился Литвин, глядя на кандидата испытующе, проницательно и немного задумчиво. — Власть и деньги?

— Ну, да. Парень справный должен себя содержать, чтобы всё по достоинству.

— Честный ответ, ценю, — признал сотник. — Если бы ты сказал, что хочешь Родину защищать, народ охранять или с преступностью бороться, я бы тебя завернул. Дураки и хитрозадые нам тут не нужны. Но ты прямо сказал, что думаешь, и поэтому готовься нести службу. Испытательный срок пройдёшь в походе. Ребята на тебя посмотрели, говорят, парень ты крепкий. Выдержишь до возвращения на базу — примешь присягу и станешь полноправным княжеским дружинником, а пока зачислю в штат стажёром. Иди, попрощайся с боярином, ночевать будешь в отряде. Скворец, подбери ему снарягу и выдай штатное оружие. Теперь он в твоей десятке. Инициатива наказуема, Скворец, сам учи свой геморрой. Не научишь, я с тебя спрошу.

— Есть, — Скворец был доволен.

Оказавшись за дверью трапезной, он похлопал по плечу оробевшего Михана.

— Не боись! Чего не знаешь, научим, не хочешь — заставим. Кроме всего, будет у тебя инициация, это как клеймо на душе, чтобы никуда от нас не делся. После неё, даже если не пройдёшь испытательного срока, стажировка зачтётся и пристроишься в городскую стражу. Там таких полно.

— Я Щавеля упросил с собой взять, только так из дома отпустили. Не по родительской воле, практически, — запинаясь от волнения, зачастил Михан. — Я теперь ни за что не отступлюсь. За светлейшего князя всю кровь отдам.

— Вот и иди к Щавелю. Литвин за тебя с ним обговорил, но ты давай, шмотки забери.

Щавель занял комнату на четыре койки вместе с Жёлудем, Лузгой и Альбертом Калужским. Лузга чистил вехобитский пистолет, лепила копался в раскрытом сидоре, а командир примостился на постели, у ног его сидел раб Тавот и что-то плёл внимательно слушающему боярину.

— …Застава Ильича, за ней смерть.

Учёный раб замолк, когда отворилась дверь. Щавель поднял стылый взгляд на вошедшего.

— Зачем явился ко мне? — равнодушно испросил он, и Михан понял, что всё решено.

— Дядя Щавель, — выдавил Михан. — Меня сотник Литвин к себе в войско зовёт. Вернёмся, говорит, станешь дружинником.

— Дайте нам поговорить, — бросил в пустоту Щавель и присутствующие засуетились, подчиняясь воле командира. Даже Тавот заковылял на полусогнутых, первым сообразив, что разговор предстоит серьёзный. — Жёлудь, ты останься.

Когда они удалились, Щавель долго смотрел на стоящих рядом парней. Жёлудь, осунувшийся и как-то резко повзрослевший, разительно отличался от румяного Михана. Лучник был собран, сосредоточен и держался уверенно. Лечение солями пошло ему на пользу. Михан же был мятый и покарябанный. Ссадина на лбу от бодания стены, распухшее в китайский пельмень ухо. Очень ему в последнее время не везло с головой.

Щавель остановил взгляд на сыне мясника. Молодец потупился.

— Звали — иди.

— Я… Ты… отпускаешь?

— Ты так решил и я так решил, — обратного хода у командира не было. — Ступай. Только наворованное в склепе Бандуриной оставь.

Михана будто кулаком в живот саданули. Ноги ослабли в коленках, брюхо предательски заурчало.

— Я знаю всё, что вы натворили, и только обещание, данное твоему отцу, удерживает меня от немедленной расправы. Оно последний твой шанс получить прощение. Я пристроил тебя к делу, но больше на твои косяки глаза закрывать не буду.

Михан содрогнулся. Сквозь портки потёк горячий шоколад.

— Медвежья болезнь одолела? — поинтересовался Щавель. — Поздновато. Раньше надо было в штаны класть, когда в узилище лезли гробницу обирать. Бегом за вещами! Жёлудь, проследи.

Михан ощутил позыв такой силы, что пулей вылетел за дверь. За ним стремительным размашистым шагом поспевал молодой лучник, глядя в оба, чтобы никто не заметил лишнего, готовясь прикрыть бывшего товарища от посторонних глаз. Обошлось. Михан заскочил в уборную, а Жёлудь с невозмутимым видом встал поодаль, карауля расхитителя древностей.

Вскорости молодой лучник заглянул в номер, держа вещмешок.

— Там нет ничего.

Щавель вышел в коридор, где дрожал у стенки новоиспечённый стажёр, переодетый в сменные портки.

— Куда девал?

— Были, — залопотал Михан. — Лежали на дне, я не проверял.

— Кому рассказывал?

— Никому.

— Филипп, — констатировал Щавель.

Троица сбежала вниз и после недолгого поиска застигла барда в дровянике подбивающим клинья к кухарке. Деятеля культуры припёрли к поленнице и приступили к экстренному потрошению.

— Ты не только мёртвых обираешь, но и у товарищей крадёшь, — сходу завиноватил барда Щавель. — Стащил поднятый в узилище Бандуриной хабар у своего подельника, тварь!

— Ты ещё тогда крысятничать пробовал, когда мы серьги делили, — припомнил Михан, который теперь из кожи лез, чтобы загладить вину перед командиром.

Глазки Филиппа забегали.

— Хабар! — огрызнулся он, но тут же сдулся. — Потырили его в этом гадском Первитино.

— Предъяви сидор к осмотру!

Пока Жёлудь ходил за мешком, припёртый к стене бард продолжал разглагольствовать.

— Кому верить, непонятно. Догадались тоже, остановиться в деревне потомственных наркоманов. Видали, у них все огороды маком засажены и поле возле ручья на сорок десятин опиатной культурой засеяно.

— Они маком торгуют для выпечки, — сказал Щавель.

— Как же, для выпечки! Ходят, чешутся. У мужиков глаза стеклянные, Герасим с Пауком полдня на кумарах. Вы же не местные, не врубаетесь ни во что. В Москву они мак продают, а не булки печь. Там из него ханку делают. Я сначала тоже не выкупил Хмурого, а потом уже заметил, что в сидоре копались, да как ему предъявить? Знал, наркоман проклятый, что можно брать, а что нельзя.

Жёлудь приволок длинный заплечный мешок с гуслями. Сидор вывернули, хабар не нашли.

— Живи пока, плесень, — вынес приговор Щавель. — Черенковать бы тебя, да больно песни складные поёшь.

Филипп смолчал, только скрипнул зубами.

Оставив барда собирать разбросанное барахло, Щавель вышел с парнями в трапезную.

— Иди к своим, — молвил он Михану. — Служи князю верой и правдой, не опозорь Тихвин.

— Да, дядя… — у парня застрял ком в горле, он сглотнул, развернулся и быстро зашагал прочь, не оглядываясь.

— Выкрутился, засранец, — проводил его Жёлудь, словно невидимую стрелу метнул в спину.

— Его под суд подвести — тебя под суд подвести, — Щавель побрёл к лестнице, сын почтительно следовал на полшага сзади. — Получается, из наших ты один остался хранителем ценностей Даздрапермы Бандуриной.

— Отчего же у меня не украли? — задумчиво спросил Жёлудь. — У Винта кто угодно мог стырить, там вообще проходной двор был.

— Твой сидор рядом с моим лежал. Возле вещей всегда кто-нибудь из наших ошивался, а Михан свой вещмешок бросил на печь, где и спал.

— Получается, Михан ещё тогда от нас отстал?

— Делай выводы, сынок.

Командир возвратился в опочивальню, где компания уже расселась по своим местам. Лузга шурудил в стволе вехобитской волыны коротким самодельным шомполом.

— Зарешали с Миханом вопросы?

— Недолго продержался, пока не обосрался, — капнул ядом Жёлудь.

— Добрый подарок ты князю сделал, — отпустил Лузга, когда командир завалился на койку.

— Добрым делом не кори, за собою посмотри, — отрезал Щавель. — Других лишних людей у меня с собой нет. Когда разделимся после Арзамаса, отправлю может быть Тавота.

Учёный раб забеспокоился.

— Если уцелеет к тому времени, — оскалился Лузга. — А то недалеко уйдёт со своей хромотой.

— У меня с каждым днём всё лучше, — заверил Тавот.

Доктор, укрывшийся с головой одеялом, подал голос.

— Я могу его посмотреть.

— Сам поправится, невелика ценность, — Щавель зацепил носком сапога каблук другого, стал тащить, поморщился, протянул ногу Тавоту. Раб, сидящий возле постели, ловко разул господина, аккуратно поставил сапоги в изножье. — Помрёт, невелика потеря.

— Только польза одна, — угодливо вставил Тавот. — Суммарный интеллект планеты — величина постоянная, а популяция человечества растёт.

— Это что получается, — прокряхтел Альберт Калужский. — Люди с каждым днём всё глупеют?

— После БП люди резко поумнели, а теперь наблюдается обратная тенденция, — учёный раб следил одновременно за собеседником и за своим господином, попутно наблюдая за перемещением по комнате Жёлудя и контролируя реакцию Лузги.

— Чудно, — сказал доктор и нырнул обратно под одеяло.

В отряде, располагавшемся ко сну, стажёр сидел напротив своего десятника.

— Надо тебя в штатную ведомость записать, Михан, — Скворец раскрыл учётную тетрадку, послюнявил шведский чернильный карандаш. — Твоё имя полностью как звучит?

— Медведь, — неохотно выдавил парень. — Медведь, а фамилия Гризли. Мама звала Мишей, но с детства Миханом погоняли.

— Как записывать?

— Записывай Миханом Грызловым. Не хочу иметь с лесом ничего общего. Теперь я житель городской.

— Далеко пойдёшь, — сказал Скворец.