Нелегко, проспавшись после кровавого пира, встретить во дворе басурманина.

«Уже добрались! — содрогнулся Щавель, чувствуя за спиной пыхтение паровозов хана Беркема, но потом явилось спасительное понимание. — Это же Москва, здесь всё возможно».

Басурманин стоял у ворот и по-простецки беседовал с Альбертом Калужским. По расслабленным позам было видно, что зацепились языками они давно и крепко, а поговорить им есть о чём.

Они даже фигурами были схожи, только басурманин имел рост чуть повыше, плечи чуть пошире и живот потолще. Он был одет в серую поддёвку, коричневую рубаху и тёмные портки, заправленные в короткие порыжевшие сапожки с квадратными носами. В руке он держал картуз. У ног стоял туго набитый сидор. С внешней стороны там и сям выпирали острые уголки. Сидор стоял как влитой. Он казался неподъёмным. В сидоре были книги.

Поправляя на поясе нож, Щавель направился к воротам. По двору ходили дружинники и басурманина как будто не замечали. Ну, разговорился с лепилой человек прохожий, да и пусть их.

— Вот наш командир, — бесхитростно выдал Альберт, когда Щавель приблизился к ним.

— Шарипов Вагиз Фатыхович, — представился басурманин и протянул руку.

У басурманина была круглая, свежевыбритая голова, тонкие усы и короткая, аккуратно подстриженная бородка. В узких глазах плясали искорки смеха. Он улыбался словно бы с лёгкой иронией к самому себе.

— Щавель, — старый лучник пожал руку.

— Вагиз Фатыхович — учитель испанского языка, — в свою очередь сдал басурманина болтливый доктор.

— Брожу по Руси, сею разумное, доброе, вечное, — улыбнулся учитель.

— Я как раз есть собрался, — сказал Щавель. — Чем здесь стоять, пошли за стол.

Уже было время обеда. Щавель усадил гостя по левую руку, по правую сел Литвин, рядом разместились Лузга и Жёлудь, а возле басурманина уселся Альберт Калужский. Посматривали на представителя страны вероятного противника как на диковину, а тот улыбался в усы и отвечал на вопросы.

— Хожу, детей испанскому языку учу. Иногда факультативно русскому.

— Испанский-то им зачем? — как старый воин, Щавель умел внятно говорить с набитым ртом. — Шведский учить полезно или греческий.

— Чтобы Сервантеса в оригинале читать и культурно развиваться.

У всех собравшихся ум за разум заехал, а басурманин продолжил:

— Тот, кто прочёл о похождениях хитроумного идальго дона Кихота Ламанчского, тот никогда не станет прежним.

При полном молчании в трапезной некоторое время раздавался громкий треск шаблонов.

— У нас на такие выходки горазды только эльфы, — наконец признал Щавель.

— Реликтовые ленинградцы? — оживился Вагиз Фатыхович. — Давно хочу с ними познакомиться.

— Разве к вам в Орду не забредали эльфы?

— Не добираются, — покачал головой учитель. — Я на Руси двенадцать лет преподаю, дома не был.

— Связь с земляками поддерживаешь? — быстро спросил Лузга.

— Нет, — усмехнулся Вагиз Фатыхович. — К чему? Если я пошёл на Русь работать, значит, должен ассимилироваться. За речкой своя жизнь, а здесь, у нас, своя. Я много где ходил, но эльфов ближе Мурома не встречал.

— Отчего же, — возразил Альберт. — За Муромом есть колония энтузиастов.

— Оппортунистов.

— Ах, да, это не то, — смутился доктор.

— И не колония, а поселение. Губернатор выселяет туда всех несогласных лапти плести. Возможно, эльфы там тоже присутствуют, но меня Аллах миловал от таких встреч. Так что не нашёл я Преждерожденных эльфов.

— Совсем ни одного? — изумился Жёлудь.

Вагиз Фатыхович улыбнулся.

— Менестрелей и артистов театра я, конечно, лицезрел. Но они родились уже после войны и, к сожалению, являются представителями творческой интеллигенции, а мне хотелось бы пообщаться с научно-технической, довоенной закалки.

— Научно-техническая только в Садоводстве и его окрестностях, — Щавель залил трапезу добрым круханом пива.

На полусогнутых приплёлся раб Тавот в расчёте, что ему достанется кус с боярского стола, и налил господину ещё пивка.

Секунду он и басурманин глядели друг на друга — Тавот пронзительным взором, учитель изумлённым.

— Как зовут тебя? — спросил Вагиз Фатыхович.

— Тибурон.

Брови басурманина взлетели к вершине лба.

— Тибурон? ¿El tiburón? ¿Quien te ha apodado así? (Акула? Кто вас так назвал?)

Если бы взоры присутствующих имели силу солнечного света, то раб, на котором они собрались в одну точку с неистовой силой, запылал бы ярким огнём. Но Тавот молчал, словно окаменел.

— ¿Habla Español? (Говорите по-испански?)

— Нет! — быстро ответил Тавот.

По безмолвному приказу отца Жёлудь сорвался со скамьи и вмиг оказался за спиной Тавота, схватил его за локти.

— Не подняться ли нам наверх? — изысканно по-эльфийски предложил Щавель учителю испанского языка. — Отчего бы нам ни продолжить столь увлекательную послеобеденную беседу в моём личном номере. Лузга, добудь плеть. Доктор, найдётся едкая соль?

* * *

— У меня семнадцать дней был рабом член Ордена Ленина, — произнёс Щавель тоном бесстрастным, и только Жёлудь воспринял его как задумчивый. — Это достижение, которого не было ещё ни у кого.

В компании с Литвином, Лузгой, Сверчком и Скворцом они допрашивали Тибурона в верхнем нумере, а на дальней постели сидели бок о бок Альберт Калужский и Вагиз Фатыхович, следя за процессом. При этом учитель испанского периодически подтверждал сказанное Тавотом, либо помогал ценными сведениями. Обошлись без плети и едкой соли — учёный раб был немощен и умён, а потому заговорил сразу.

— Так значит ты Акула, — Литвин покрутил ус. — Так вот ты какой.

— С Чёрного моря родом, — высказал авторитетное мнение Альберт. — Они там все чернявые.

— А зачем тебе, Акула, испанский язык? — осведомился Литвин.

— Это язык испанских коммунистов! — очи Тибурона сверкнули. — Мы на нём разговариваем, чтобы никто из непричастных не понимал.

— А зачем ты, Вагиз Фатыхович, — обратно вопросил Литвин, — учишь детишек испанскому языку?

— Чтобы Сервантеса в оригинале читать, — басурманин больше не улыбался.

— Зачем он учит детей испанскому? — обернулся Литвин к Акуле.

— Я его не знаю, но нам легче юных ленинцев воспитывать, когда они владеют начатками испанского. Лелюд детишек приносит, их в Кремле учат всякому, а потом в Мавзолее в пионеры принимаем.

— Тебя из Орды к нам прислали? — обратился Щавель к учителю.

— Направили на Русь по распределению после окончания педагогического института, — басурманин пожал плечами. — Не всем достаётся хорошее распределение. Потом я здесь прижился и теперь чувствую себя как дома.

— В краях южнее много учителей ходит из Орды, — просветил Альберт. — Они учат детей грамоте и разным наукам, но севернее Москвы забредают редко.

— Сюда распределения вообще не бывает, — подтвердил Вагиз Фатыхович. — Я сам прошлый учебный год проработал в Серпухове, а за каникулы хотел дойти до Рыбинска.

— Далеко пойдёшь, — обронил Щавель.

— Кто такой Лелюд? — продолжил Литвин допрос Тибурона.

— Богом проклятый педофил из шайки шамана Мотвила, — быстро ответил тот, едва Лузга шевельнул плетью. — Имя его означает «Ленин любит детей», он был наречён после инаугурации, когда Мотвил занял место пленённого шамана Владилена.

— Сколько человек в шайке Мотвила? — ледяным тоном произнёс Щавель так, что у всех присутствующих внутри похолодело.

— Он сам, Лелюд и Дележ. Ячейка должна быть маленькой, чтобы не нарушать конспирацию.

— Кто такой Дележ?

— Циклоп из Твери. Он отличается могучим даже для циклопа сложением и был взят в ленинский резерв совсем молодым. Его инаугурационное имя означает «Дело Ленина живёт». Дележ находит волшебные ништяки и доставляет их шаману. У него нюх на волшебство, кроме того, ему доносят слухи о появлении обладателей ништяков, а уж отнять их Дележу проще простого.

— Что делает с ними Мотвил?

— Изучает. Некоторые оставляет себе, остальные подносит мумии, дабы укрепить её силы. Взамен мумия одаряет Мотвила обладающим многими значительными свойствами мумиё, которое выделяет подобно мумиями египетских царей древности. За этим мумиё археологи лазили в пирамиды, рискуя жизнью.

— За золотом они лазили, — сказал Лузга.

— За золотом — это сказки, рассказываемые легковерным. Простакам нужны затейливые и красочные истории с несметными сокровищами и ослепительными красавицами, — по губам Тибурона скользнула презрительная усмешка. — Вещи сложнее их мозг принять не способен.

— Расскажи о Мотвиле, — приказал Щавель.

Тибурон помолчал, собираясь с мыслями. Даже Лузга не стал его беспокоить.

— Он силён, — быстро заговорил раб в своей обычной манере. — Если шаман Владилен делал ставку на живые ингредиенты, Мотвил использует неорганические амулеты. Могущественные кристаллы напиханы у него под кожу и прямо в мясо, от этого он стал очень силён. Воздух дрожит, когда он проходит рядом с тобой. Мотвила ты сразу узнаешь.

— Вы это всё всерьёз? — басурманин слушал, задрав брови и выкатив глаза, чувство юмора ему отказало. — Я много на Руси видел странного, но, по-моему, у вас крыша поехала. Ленин — это просто мумия вождя, изготовленная по приказу большевиков.

— Ленин — это самый известный случай некробиоза, — перебил учителя Тибурон. — Они были и ранее, и много их было повсюду, особенно, в Средней Азии. Типичный случай некробиоза был зафиксирован в Душанбе, где проводились клинические испытания новой вакцины бешенства, давшей неожиданный побочный эффект. Большевикам удалось предотвратить эпидемию, но не в случае с Лениным, которого пуля боится, Ленина смерть не берёт.

— Ленин умер, но тело его живёт, — задумчиво сказал Альберт Калужский. — Секрет в особых солях, которые применяли для его сохранения великие мудрецы древности.

— Что это за соли? — спросил Щавель.

— Рецепт до нас не дошёл. Могу предположить очень чистый хлорид натрия, который оттягивает из трупа влагу. Возможно, применяли взятую со Святой Земли соль Мёртвого моря и соль моря Живого.

Тавот хрипло рассмеялся. Первый раз слышали от раба его смех. Он был жуткий, словно скрипело быстро качаемое взад-вперёд сухое дерево.

— Секрет унёс с собой в могилу академик Збарский, основатель шаманизма ленинизма. В последние годы жизни академик особенно часто обращался к теме страдания, наделяя её прежде невиданной трагической силой. Опытным путём он установил эффективность имплантации в тело предметов Силы и провёл ряд исследований, результатом которых…

— Ребята, — пробормотал Вагиз Фатыхович, — товарищи, граждане, да вы психи тут все. Вы о чём вообще говорите?

Сверчок развернулся к басурманину и наклонился к нему, недобро сощурившись.

— Ты был в Москве? — жёстко спросил он.

— Не был, — признался учитель.

— А говоришь! — прибил спорщика презрением старый десятник.

— Вы, правда, господа… — учитель зажмурился и с напряжением потёр лоб. — Вы совсем того.

— Слаб ты, басурманин, — равнодушно обронил Щавель. — Иди, детишек учи. Теперь им испанский только для чтения про хитроумного этого… дальняка понадобится. Пойдём, я тебя провожу, чтобы у братвы вопросов не возникло, заодно подумаю.

— Вы тоже сделайте перекур, — приказал он нехорошо косившейся на Тибурона шайке головорезов. — Без меня не продолжайте.

* * *

Щавель и Жёлудь стояли у ворот, глядя в спину уходящему учителю испанского.

— Как же так, батя, — удивился Жёлудь. — С басурманином поручкались, за одним столом ели и живым отпустили?

— Он нормальный человек, — Щавель никогда не признался бы сыну, что нынче ночью по самое горло напился крови и сегодня не хотел её. — Что с того, что он басурманин? Привыкай, нам ещё по Орде идти.

— Не похож он на басурманина, — заметил Жёлудь тоном повидавшего всякое мужика. — Какой-то он русский и одевается как простой землероб.

— Типичный басурманин, — был ответ отца. — Даже Лузга признал в нём башкорта. Да и сам он не отрицал, что происходит родом из Орды.

— Если это башкорт, у него должна быть голова как у волка, но без шерсти, уши острые и клыки. Голая кожа, как у человека на лице, у мужиков усы и борода, — пылко заявил Жёлудь. — Недаром они зовутся башкортами. По-басурмански баш — голова, корт — волк. То есть волкоголовые. Вместо князя у них Организатор, по-ихнему Башорг. Башкорты входят в состав Орды и живут на приграничных с Проклятой Русью землях. Они жутко воют и грабят купцов, оттого с Ордой торговли нет.

— С чего ты взял?

— В газете прочёл.

Жёлудь выудил из кармана и расправил здоровенный разворот. Газета называлась «Аномальная Русь».

— Вон, — указал нужную статью Жёлудь, да там и по иллюстрациям было понятно — устроители таблоида постарались нагнать жути на мещан.

«Башкорты грабят корованы», прочёл Щавель заголовок, напечатанный вершковыми буквами. «Редкий купец осмелицца заявиться в земли басурманского хана, да и тот смельчак сложит голову, не пройдя дня пути. Лютые башкорты стерегут свою родину и даже профит >9000 не умягчит их зверских сердец».

— Не верь, — сказал Щавель, убирая растопку в карман. — Это московская газета. Когда ты эту эльфийскую привычку оставишь — бездумно доверять всякому печатному слову?

— Я постараюсь, — сказал Жёлудь и спросил: — А мы будем пытать Тибурона?

— Нет, сынок, — сказал Щавель. — Сегодня не будем.

* * *

Далеко за лесом, по дороге от Клина к Москве, в сопровождении тщедушного китайца шагал рослый каторжник с птицей ГРУ на плече.

— Эх, Тибурон, Тибурон, — шептали его губы, Удав давно не замечал, что говорит вслух. — Я иду к тебе, мой милый. Не бросай меня, дружок.

При этих словах Ли Си Цын печально тряс головой, но не отставал от длинноногого спутника, нагоняя его вприпрыжку.

Когда грусть разлуки переполнила сердце Удава, Отморозок отбежал на обочину, грохнулся на колени, вскинул кулаки к небу и во всю глотку завыл в поднимающуюся полную луну:

— Кендарааат!

— Мать, мать, мать… — привычно откликнулось эхо.