Нестор побежал вслед за белым кроликом.

Не вдоль эскалаторного туннеля, а поперек.

Он, конечно, и раньше мог, и ведь было, что шел, но сейчас только вспомнил, что – может.

Добежав до стены, ударил кулаком, рука прошла сквозь. Следом за рукой просунул и голову.

Осторожно открыл глаза и уши.

И тут же оглох и зажмурился.

Что-то вспыхивало вокруг, мелькало, кружилось, гремело.

Клубилось средь вспышек – это были облака?

Грохотал среди молний – это был гром?

Вращались со свистом – это были колеса?

Гром был похож на смех, который гремел над тучами.

Летели и сыпались – это были искры?

Опускался и поднимался, тяжелый и громкий – это был молот?

Скрещивались, как ятаганы, хвосты комет.

Толкались друг с другом поршни.

И в небе, обильном звездами, мерцало созвездие Кролика.

Нестор втянул голову обратно, как черепаха в панцирь.

В ушах у него еще звучал смех, как эхо далекого грома, и наполнял голову – смех над жалкими попытками свести увиденное-услышанное в одну картину, где было бы может небо, может воздух, или, может быть, кубической формы зал, уставленный странными механизмами.

Кажется, в последний момент Нестор успел обратиться к тому, кто смеялся, с просьбой – самой короткой, которая могла уложиться в одно или два слова: то ли «Господи, пронеси», то ли «Господи, отпусти».

С закрытыми глазами он почувствовал, что-то изменилось вокруг.

Осторожно открыл глаза.

Кругом было все новое и белое, даже резиновые поручни и ступеньки на эскалаторе были белые.

Ступеньки катились вниз.

Нестор чувствовал в этом конец пути.

Или это было исполнением просьбы?