Запись 6. Моя маленькая Линн. Я не знаю, простишь ли ты меня? Я сделал то, что не должен был, но я все-таки сделал. И теперь, лежа на кровати в армейском госпитале, я не знаю, смогу ли я заслужить прощение. Я даже не знаю, жива ли ты, моя сладкая попка Линн. Те новости, что все-таки просачиваются в нашу часть, несмотря на жесточайшую цензуру, ужасны. Я не знаю, куда катится мир, но я обещаю тебе, моя маленькая девочка, что если мы когда-нибудь увидимся, я обязательно тебе все расскажу. И буду на коленях просить у тебя прощения. Если мы когда-нибудь увидимся…

Запись 7. Господи, если ты есть, останови это безумие. Я вновь и вновь повторяю эти слова, я обращаюсь к тебе, Господи, сделай что-нибудь. Или забери меня к себе. Только сделай это быстро и чтобы я ничего не почувствовал. И прихвати мою маленькую Линн, с ее круглой попкой, что бы мне было не скучно, там, на небесах.

Три дня назад, я рассказывал тебе, Господи, как мы потеряли ударную авианосную группу. Я надеюсь, ты помнишь этот мой рассказ. Мне не хотелось бы его повторять, он слишком страшный для моего сознания. Но в тот раз я обещал рассказать тебе еще кое-что. Я сейчас сделаю это, а потом, прости меня Господи, я расскажу тебе как согрешил. Я нарушил клятву верности своей девушке Линн, и я пошел против своей страны.

В один из долгих красных вечеров, когда я в одиночестве валялся на своей койке, в передвижном госпитале, ко мне зашел майор Полонски. Выглядел он очень неважно, я никогда раньше не видел его таким. Я сразу понял, что ему очень плохо. Но он принес нам с ним лекарство, наше любимое виски. Еще он сказал, что сюда никто до утра не зайдет, поэтому мы можем провести время спокойно, как старые друзья.

Когда мы немного выпили, я спросил его, знает ли он, что за оружие уничтожило всю нашу эскадру? Просто еще полгода назад я был уверен, что только наша, самая лучшая страна на свете может делать сложное оружие. Потому, что у нас истинная демократия. Что весь остальной мир завидует нам и все что могут делать другие страны, это пытаться скопировать наши вооружения. Но после первого разговора с майором, в том самом баре, где он рассказывал о русских самолетах и ракетах, я начал сомневаться в этом. А вернувшись из полета, и придя в себя после пережитого ужаса, я понял, что верил в миф. Я сам видел эти дьявольские ракеты, обладающие разумом. И я абсолютно уверен, что ничего подобного у нашей армии нет. Просто иначе, имей мы все самое лучшее, мы бы уже завоевали весь мир.

Полонски долго молчал, потом налил нам еще виски и все же решился. Да, Господи, сейчас я рассказываю тебе еще одну военную тайну, которую доверил мне майор. Оказывается эти ракеты, которые мы даже еще не научились делать, у русских уже устарели. Называется эта система «Гранит», но эти хитрожопые сукины сыны уже придумали кое-что получше. Но это еще не все, есть еще кое-что. Оказывается русские, не придумали ничего другого, как поставить эти ракеты на свои самые тихие подводные лодки. Эти ударные атомные субмарины умеют настолько скрытно передвигаться, что наши доблестные военные называют их «Черной дырой в океане».

Помимо этого, у них на вооружении имеются ракето-торпеды. Эти самые скоростные в мире торпеды, двигаются под водой со скоростью ракеты. Абсолютно неслышно и ужасно быстро. Скорее всего, именно такой штукой и потопили наш подводный «Сивульф».

Никто не знает, была ли это подводная лодка Венесуэлы, купленная в России. Или же это был русский ударник. Но она ушла так же скрытно, как и появилась. А когда я спросил майора, как же наши всевидящие спутники ее упустили, знаешь, что он мне ответил, Господи? Что у нашей страны больше нет спутников, ни одного!

Я знаю, Господи, что ты не поощряешь пьянство, но если бы не выпитое виски, я бы наверное просто свихнулся. Как может такое случится, ведь мы лучшие, мы самые сильные, самые умные, самые достойные. Ведь именно ты, Господи, выбрал нас, и предначертал нам управлять всеми народами на земле. Так почему же какие-то овечки, которые должны быть глупыми и послушными, так больно бьют нас? Тех, кто волей твоей, должен быть их пастухом?

Знаешь, Господи, может ты и покараешь меня за мою хулу, но я уже сомневаюсь, что это действительно твоя воля. Может это просто наш президент и наши военные так решили? Я не знаю. И я не понимаю, почему ты тогда не покарал их за это?

А еще я никак не могу понять, почему эти самые русские, которые делают такое страшное оружие и владеют самой большой и самой богатой территорией, до сих пор сами не завоевали весь мир? Мы построили огромное количество кораблей, плавающих по всем океанам. Но какой в них прок, если одна русская подводная лодка способна пустить на дно сразу всю эскадру и спокойно уплыть? Какой смысл в наших «Рапторах», если русский «Сухой» все равно лучше? И зачем мы годами строили сотни военных спутников, если русские сбили их все до единого? Прямо с земли и всего за несколько дней.

Знаешь, Господи, но мне кажется, что я предал свою страну. Да, именно — предал. Потому, что я больше не верю в нашу уникальность. Мы, может и лучшие, но не избранные. И я больше не верю нашему президенту. Он сидит в Белом доме, пьет самое лучшее виски и ест свое любимое «чили кон карне», а мы здесь умираем, вдали от нашей страны. И все только потому, что ему захотелось быть первым американским президентом, захватившим половину мира. Ему захотелось войти в историю, и ему плевать и на нас, и на тех, кого мы должны убить, чтобы захватить их дома и страны.

Да, Господи, я предатель! Я самый настоящий предатель! Я не понимаю, зачем нам эта война? Зачем нам эти территории? Зачем нам все это, если во всем мире, в том числе и у нас, творится самая настоящая чертовщина? Майор Полонски рассказал мне ужасные вещи.

Он рассказал, что в нашей стране воцарился хаос. Что пока наша армия умирает на чужой земле, во всех наших штатах идет самая настоящая гражданская война. Помимо того, что у нас сгорают в белом огне наши дети, у нас еще и погибают люди. Как только мы вторглись в Мексику, все латиносы, живущие в наших городах, тут же начали погромы. К ним мгновенно присоединились негры. Вся эта темнокожая армия убивает белых людей, грабит их и насилует женщин. Они практически выбили белое население из нескольких южных штатов и провозгласили их независимость.

Полиция разгромлена. Те воинские части, что остались в стране, едва могут охранять сами себя, потому что в армейских частях тоже были столкновения, между белыми и черными. Но, несмотря на то, что всех черных выкинули из армии, либо расстреляли, ситуация не улучшилась. Началось повальное дезертирство. Плюс многочисленные отказы техники. И постоянные налеты на военные базы и склады, различных банд, с целью завладения оружием.

Несколько северных, промышленных штатов, в том числе Иллинойс, в котором осталась моя маленькая Линн, тоже объявили о своей независимости и закрыли границы для беженцев с юга. Господи, спасибо тебе, что ты поселил мою маленькую Линн в Чикаго. Я едва не падаю в обморок, представляя, как попку моей бедненькой Линн лапают здоровенные, грязные негры.

Вся эта ситуация в нашей, некогда процветающей стране, усугубляется тем, что почти нет электричества, нет бензина, транспорт парализован. Наши самые красивые в мире города превращаются в зловонные клоаки. Да, да, так Полонски и сказал. И не только потому, что никто не вывозит мусор. А еще потому, что нет электричества, и значит, нет воды и канализации. В туалете нечем смыть дерьмо. Господи, я не могу поверить, что наши небоскребы, наши прекрасные кварталы воняют дерьмом и мочой. А на улицах всюду валяются трупы тех кого убили, или тех, кто убил себя сам, шагнув с крыши.

Их даже крысы не едят, потому что крысы все исчезли. Точно так же исчезают другие животные. Значит нам врали с самого начала, что во всем виноват компьютерный вирус. Крысы не сидят за компьютерами, а коровы не ходят за травой в интернет. Но животный мир тает, исчезает вслед за детьми. Значит все ложь. Кругом одна ложь. Наше государство гибнет, но ложь остается.

Господи, я не могу! Я диктую эти слова и я плачу. Ты слышишь, как дрожит мой голос. Я больше не могу. Я пойду сейчас в туалет, умоюсь и приму успокаивающие таблетки. И спасибо тебе, Господи, что в нашем туалете еще течет вода.

Запись 8. Мне уже немного легче. Благодарю тебя, Господи, за то, что терпеливо слушаешь меня. Твоя поддержка дает мне силы. Иначе, мне было бы очень тяжело.

Ко мне только что приходила Сигурни. Она сегодня снова дежурит в госпитале. Она рассказала мне еще одну неприятное известие. У нее в штабе есть знакомый офицер, поэтому она всегда первой узнает самые свежие новости. Так вот, она сказала, что президент отзывает все войска назад. Потому, что нам нужно навести порядок дома. Но и еще потому, что у нас почти не осталось боеспособных частей. Практически все сухопутные войска уничтожены. Мы больше не можем захватывать территории и нам, скорее всего, придется оставить и те, что мы успели захватить.

С одной стороны, я рад, что мы летим домой. Но я не понимаю, как истребительная авиация может навести порядок в наших городах? Надеюсь, они не пошлют меня с винтовкой, как простого пехотинца. А с другой стороны, нам все же предстоит еще одна операция. Сигурни рассказала мне, что весь наш десант, высадившийся на Кубе, безжалостно уничтожен. Мы потеряли почти все вертолеты, что были задействованы в этой высадке. Оставшиеся части спешно отходят и пытаются морскими силами организовать эвакуацию раненых. Последним заданием, перед возвращением, нам и предстоит прикрытие с воздуха этой самой эвакуации.

Сигурни, это та самая женщина, с которой я согрешил, Господи. Она пришла ко мне поздно вечером, мне было так тоскливо и одиноко. Ей тоже было одиноко, а еще немного страшно. Мы пили чай и болтали, и я даже не заметил, как мы оказались вместе в постели. Прости меня, Господи, за это. А у Линн, я уже попросил прощения, и еще попрошу, когда смогу ее увидеть. Вот только я не знаю, как мне поступить. Может Линн уже и нет в живых, а я все пытаюсь хранить ей верность. А с другой стороны, если она и жива, то далеко от меня. А я здесь, и Сигурни сказала, что сегодня снова придет, если я не против. И у меня не нашлось сил отказать ей. Прости, меня, Господи, за слабость мою.

Запись 9. Господи! Господи! Господи! У меня опять дрожит голос. Я растерян и напуган. Сейчас третий час ночи и я шепчу эти слова, спрятавшись по одеяло. Я знаю, что в палате никого нет, но мне так спокойнее. Сейчас случилось невероятное, и я сейчас все расскажу, тебе, Господи.

Ко мне приходила Сигурни и я опять согрешил. Хотя я уже почти решил, что Линн наверняка уже нет в живых, поэтому я свободен от данного ей обещания. Да и Сигурни мне нравится больше, ножки у нее значительно стройнее, да и все остальное, тоже ничего.

Но, не подумай, Господи, что именно мой, исключительно дружеский секс, с красоткой Сигурни, я назвал невероятным событием. Нет, вовсе нет. Все произошло намного позже, когда мы уже лежали, обнявшись, и разговаривали, как настоящие друзья. Сигурни рассказывала мне о своей семье, было очень интересно. А потом она замолчала, поднялась на локте и посмотрела мне прямо в глаза. И вдруг спросила меня, не надоело ли мне тут валяться? Конечно, ответил я, здесь в госпитале, скучно и одиноко. Зато здесь меня точно не собьют ракетой.

Но Сигурни рассмеялась и встала с кровати. Я не это имела в виду, сказала она мне и начала что-то искать в своей одежде. Я совершенно не понимал, о чем она говорит. Да и честно говоря, был немного занят. Я так увлекся рассматриванием частей ее фигуры, что даже пропустил ее следующую фразу. Но она такая красивая, эта Сигурни! Особенно, когда на ней нет одежды.

Я не сразу понял, что она зовет меня и смеется. Я, наверное, выглядел нелепо и уже хотел придумать что-нибудь в свое оправдание, но тут заметил, что за предмет она держит в руке. Господи! Это был сотовый телефон! И его экран светился!

Господи! Я так испугался! Я сразу понял, что все это неспроста. Я закричал ей, чтобы она не приближалась ко мне, что я не хочу сгореть в белой вспышке. Но Сигурни засмеялась еще громче и протянула мне руку. Пойдем со мной, предложила она, и сказала, что прямо сейчас может забрать меня с собой. Мне почему-то стало не хватать воздуха, и я не смог ничего ей ответить. Только отодвинулся на кровати подальше и поджал ноги. А она продолжала улыбаться и рассказывать мне.

Она сказала, что именем Сигурни ее назвали родители, а сейчас она носит другое имя — Опева. Это имя является сокращением от двух слов, «Открывающая пути». Я совершенно ничего не понимал и суматошно переводил взгляд с нее на светящийся экран телефона и обратно. А Сигурни, то есть, Опева, рассказала мне, что именно она открыла дорогу моему напарнику Грегори, там над океаном. Ему и еще почти десятку человек, из нашей эскадрильи и бригады обслуживания. А еще она сказала, что открыла дверь двум пилотам нашего «Авакса», самолета радиоразведки и целеуказания. Только это еще не случилось. Она сказала, что дверь откроется завтра утром, и я увижу, как это произойдет.

Я совсем перестал что либо соображать, но почему-то отчетливо все запомнил. Все, что она мне говорила. А эта Опева снова протянула мне руку и предложила уйти из этого мира. Да, да, именно так и сказала, уйти из этого мира. Она говорила это так спокойно, словно это обыденное дело. Но я понял, что она наверняка больна или свихнулась. И попытался отодвинуться еще дальше, но не смог, потому, что сзади была уже спинка кровати.

И тогда она в последний раз спросила, хочу ли я уйти вместе с ней? Я отрицательно замотал головой, она, как мне показалось, сразу погрустнела. Сказала, что ей очень жаль. И что, несмотря на то, что я ей нравлюсь, она уважает мой выбор и уходит сама. Но она оставляет мне подарок, чтобы у меня был запасной шанс. Потому, что во мне еще есть какой-то свет.

А затем она накрыла ладонью светящийся экран телефона и исчезла в белой вспышке. А эта чертова игрушка, сразу потемнев, упала на мою кровать.

Как же я испугался, Господи! Я хотел сбросить этот мерзкий телефон на пол, но мне было страшно даже приближаться к нему. Я лежал и боялся вытянуть ноги, чтобы не коснуться его. Я не знаю сколько так продолжалось, но через какое-то время я немного успокоился. И тут заметил, что вся одежда этой Опевы, и медицинский халат, и шапочка, и даже нижнее белье, осталось здесь. И валяется именно там, где она его бросила раздеваясь. На соседней койке.

И тогда я снова испугался! Я подумал, что сейчас кто-нибудь войдет в палату и увидит все это. И тогда меня обвинят в пропаже Опевы, ну, то есть, Сигурни. И еще обвинят, в нарушении закона, запрещающего пользование сотовыми телефонами.

Я не знаю, откуда во мне взялись силы, но я соскочил с кровати и первым делом спрятал ее одежду. Я затолкал ее под матрас соседней кровати. И постарался все выровнять, чтобы кровать выглядела как раньше. И вот теперь я спрятался под свое одеяло и лежу, поджав ноги. Потому что там, в конце моей койки, лежит этот чертов телефон и я отчаянно боюсь его. И я молю тебя, Господи, помоги мне! Помоги мне! И спаси меня!

Запись 10, последняя. Ну, привет, Господи. Знаешь, где я сейчас нахожусь и что делаю? Думаю, что не знаешь, наверняка не знаешь. Если ты еще здесь, то тебе куда интереснее наблюдать за погромами в наших городах, или смотреть, что там у русских, или у китайцев. Все правильно, какой интерес следить за судьбой маленького человечка. Глупого и трусливого. Все верно, я бы на твоем месте, даже не смотрел в мою сторону.

Но я все равно расскажу тебе. Просто мне уже все равно. Я скоро умру, может от потери крови, а может от жажды. Или меня пристрелит какой-нибудь кубинец, что поднимется сюда. И знаешь, Господи, этот кубинец будет абсолютно прав. Нечего мне делать на его земле, ибо я пришел, как враг. Будь я другом, он бы наверняка помог мне, но я враг. Как и вся моя страна.

Нам было мало, и территории, и собственных амбиций. Во всяком случае, именно так мы и думали. Хотя на самом деле у нас было все, и территория, и ресурсы, и деньги, и дома. Все, что нужно для спокойной, мирной жизни. Не было у нас только одного, к сожалению самого главного — ума. Мы так давно разучились думать самостоятельно. Зато мы научились верить. Безропотно и непоколебимо верить всему, что говорили нам с экрана этого чертового телевизора. Именно он, этот самый ящик, с экраном, является самым страшным оружием на свете. Ни атомная бомба, ни химическое оружие, и даже не СПИД, хоть он и не относится к вооружению. Ничто не сравнится с этим страшным устройством для промывания мозгов.

Это дьявольское телевидение отучило нас мыслить. Зачем напрягать свои заплывшие жиром мозги, когда дяди с экрана все и так нам объяснят. И не просто объяснят, а разжуют, размусолят и положат в рот. А нам останется лишь тупо проглотить. И послушно покивать головой, наполняясь лживым чувством собственной значимости. И гордится собой, что мы настолько умны, что, оказывается, думаем точно так же как наш президент. И если президент сказал, что надо сбросить на чей-то дом большую бомбу, значит, это отвечает интересам Америки и каждого ее гражданина.

А если вдруг у тебя возникнут какие-то отдаленные сомнения, если ты не до конца понимаешь, каким таким твоим интересам могут отвечать чьи-то горе, слезы и смерть, то не волнуйся. Налей себе еще кока-колы, возьми гамбургер, и подожди немного. Сейчас тебе подробно и доходчиво объяснят, как попадание американской ракеты в ливийский госпиталь способствует укреплению мира на всей земле. А бомбардировка афганских детей, собирающих хворост в лесу — становлению истинной демократии.

Да, Господь, таков был наш мир, пока ты был с нами. И по твоей ли воле, или же по твоему недосмотру все это творилось, я не знаю. Да и не хочу знать. Наш мир умирает. Скоро умру и я, надеюсь, что меня не спасут. И хочу умереть не мучаясь. И не хочу, что бы меня нашли и подобрали наши спасатели. Я не хочу возвращаться туда, где был несчастлив. Туда, где был несвободен.

Я только сейчас понял, о чем мне говорила Опева, та самая умница Сигурни, в нашу с ней первую ночь. Уже после всего, она рассказала, что ее прадед был русским эмигрантом, бежавшим из России во время революции. И что у них в семье чтут некоторые традиции и немного по-иному воспитывают детей. И самое главное, что она рассказала мне, это то, что русские, слово «свобода» понимают совсем не так как мы. Наше самое главное слово, которым мы так гордимся и о котором заявляем на каждом углу. То, что мы подразумеваем под истинной свободой они называют волей. Вольный человек — это значит, что он волен над своей судьбой, над своими поступками и словами. И в своем поведении он ориентируется на свою совесть и свое сердце.

И вольному не нужна свобода. Свобода нужна рабу. И еще у русских есть пословица, она прямо про нас, про нашу страну. Звучит она так: «У кого, что болит, тот, про то и говорит». Это действительно про нашу Америку. Мы во весь голос кричим о нашей свободе, но мы рабы. Рабы доллара и вечных кредитов, рабы политики фастфуда, и прочего. И главное — рабы телевизора. Именно он наш указатель, учитель и пастух. А мы безмозглое, тупое стадо баранов.

Знаешь, Господи, я только сейчас все это понял. Да, быть может, я брежу и у меня болевой шок, но мысли мои чисты. Я не знаю, сколько продлится действие болеутоляющего наркотика, который я смог таки себе вколоть. Но пока он действует, могу говорить тебе все это. Я знаю, что ты не слушаешь, как не слушал все мои предыдущие записи. Но мне все равно. И хоть тебе и неинтересно, но я расскажу тебе все.

Я лежу на этой скале, потому, что меня сбили. Прошло всего два дня, точнее полтора, с той памятной ночи, когда ушла Опева. Какой же я был дурак, что не подал ей руки и исчез вместе с нею. Ну, да ладно, чего уж теперь скрежетать зубами. Раньше надо было головой думать.

В общем, когда за мной пришел офицер медицинской службы, сказать, что мне пора идти и готовится к полету, я не нашел ничего лучшего, чем со страху сунуть телефон под подушку. Что бы он не увидел. А потом лежал и трясся от страха, отчаянно надеясь, что он не зазвонит, пока этот офицер находится здесь. Но он ушел, ничего не заметив. А потом, я осмелел, и даже покидая госпиталь, сунул телефон за пазуху. А потом я взял его в самолет. Не знаю почему. Просто что-то во мне изменилось, и я понял, что так будет лучше.

А потом я смотрел из кабины своего «Раптора», как разбегается по взлетной полосе наш «Авакс». Я помнил предсказание Опевы и следил внимательно. И когда этот огромный самолет, уже взлетев над посадочной полосой, вдруг резко сбросил обороты и рухнул на землю, я понял. Я не видел вспышки с такого расстояния, но я понял, что пилоты этого красавца, оказались умнее меня и воспользовались открывшейся дверью. Тем самым путем Опевы.

Из-за этой катастрофы «Авакса», мы опоздали со стартом почти на час и чтобы наверстать время, мы получили приказ лететь прямо через воздушное пространство Кубы. Хотя по первоначальному плану должны были идти над морем, в обход острова.

Мы шли несколькими группами на разных курсах, и я слышал истеричные вопли пилотов одной из групп, наткнувшихся на три звена кубинских истребителей. Потерявшие в дальнем бою два самолета кубинцы, все же прорвались на близкие дистанции и навязали нашим «собачью свалку». А в ней у нашего сверхсовременного «Раптора», против уже устаревших русских «Сухих», нет никакого шанса.

Но мне было все равно, что там, один за другим, горят мои вчерашние товарищи. Я в тот момент хотел только одного, чтобы на одном из экранов моего истребителя открылась дверь. Я не знаю, куда ведет эта самая дверь, но я точно знаю, что жить дальше в этом мире, я не хочу.

А потом мы напоролись на огонь ПВО. Я не знаю, первая ракета меня сбила или десятая. Мне было все равно, я был словно в ступоре. И когда сработало катапультирование, я был все в том же состоянии. Я видел, как разламывается и горит мой самолет. Как маленькие, шустрые ракеты добивают его обломки. Я ничего не соображал, я просто хотел уйти и перед моими глазами стоял образ прекрасной Опевы.

Приземлился я неудачно, прямо в каменный развал на скале. И кажется, сломал себе ногу, а может и обе. Кресло вместе с неприкосновенным запасом лежит где-то в стороне, и у меня нет сил, чтобы доползти до него. Да и зачем? Чтобы продлить свою агонию? Нет уж, моя агония и так длится двадцать девять лет, с самого момента моего рождения. Пора уж ей закончиться. Единственное, о чем я сейчас искренне сожалею, что вылетевший из нагрудного кармана, сотовый телефон Опевы валяется метрах в двух от меня. Я пытался доползти до него, но не смог, слишком много сил отбирает боль, да и ноги не слушаются. Так и лежу сейчас на животе, щекой на острых камешках. В одной руке диктофон, в другой аптечка. В ней еще есть один шприц с болеутоляющим. Второй пустой валяется где-то рядом.

Может, я брежу, и у меня галлюцинации, но мне кажется, что сюда кто-то идет. Я слышу неторопливые шаги, негромкий шелест камней под ногами. Может это смерть моя идет, с косой наперевес? А во что она обута? И разве она не умеет летать?

Но это не смерть, это человек, я вижу его ботинки в полуметре от своего лица. О, Господи, он присаживается рядом со мной, это старик. Седой старик с темной, обветренной кожей.

— Что ты там говоришь, сынок? — спрашивает он меня на ломаном английском.

— Я рассказываю Богу, как жил.

— Ты веришь в Бога?

— Нет. Уже нет. Потому что Бог покинул наш мир. Мы стали ему неинтересны, он разочаровался в нас и ушел навсегда.

— А во что ты веришь? — старик щурится. Его седые волосы колышет ветер.

— В солнце. В чистое небо. И в звонкий детский смех. А еще, в слова — мама и папа.

— Ну что ж, человече, пожил ты на этом свете и будет. Пора и честь знать. И нечего чужими подарками разбрасываться, — старик поднял отлетевший сотовый телефон и вложил его в мои пальцы. И в тоже мгновение на экране мобильника вспыхнуло яркое изображение двери.