В пятницу двенадцатого октября Сёрен проснулся, когда еще не было шести. Он принял ванну и приехал в Беллахой так рано, что до утреннего собрания в девять оставалось много времени. Он вошел в свой кабинет, стал у окна и посмотрел на спортивную площадку и принялся во всех подробностях прокручивать в голове дело. Два дня прошло после убийства, четыре дня после загадочной смерти, которая, судя по всему, была убийством, — и что у него есть? Даже никаких догадок. Ему следовало бы сейчас делать сотню дел одновременно, приставить тысячу ножей к горлу тысячи подозреваемых и выжать тысячу уже выжатых лимонов еще раз.

Он задумался об Анне. Он никогда прежде не просил никого о помощи. Он никогда прежде не вел себя непрофессионально. И надо же, чтобы именно она. Неуравновешенная львица с детенышем, она чувствует себя в опасности и к тому же что-то скрывает.

Разглядывая небо над городом, он вдруг почувствовал сильнейшее желание заняться с ней любовью. Представил себе, что сейчас тридцать первое декабря и они с Анной вместе где-то в гостях. На какой-то большой вечеринке, где много народу, женщины в красивых платьях, мужчины в костюмах. Анна стояла у окна, и Сёрен следил за ней сквозь толпу. На ней было черное платье, желтые глаза драматически накрашены, и Сёрен знал, что все мужчины желают ее, не подавая виду. Позже ночью она танцевала. Пьяная, вульгарная, не заботящаяся ни о каком этикете, волосы в беспорядке торчат во все стороны, ноги почти полностью обнажены, потому что платье задралось. Он нашел бы ее в темноте и плеснул бензина в ее костер. Этот костер не должен погаснуть. Никогда, пока он жив.

Вдруг он замер. Где она была тогда, в среду, поздно вечером, когда он дважды пытался до нее дозвониться? Что она делала настолько секретное, что даже отказалась ему об этом рассказать? Странно, потому что Хенрик сказал то же самое. Что он встречался кое с кем, что он сделал какое-то дерьмо. В мгновение ока Сёрен убедил себя в том, что Хенрик был у Анны. Что он зашел к ней якобы для того, чтобы прояснить какие-то детали дела, и что они… Сёрен взглянул на часы и быстро вышел из кабинета, чтобы успеть на утреннее собрание.

Когда команда расселась, Сёрен коротко описал ход расследования, распределил задания на день и ответил на несколько вопросов. Он не смотрел прямо на Хенрика, но краем глаза видел, как тот невнимательно слушает и машинально чертит в блокноте завитушки. Только когда Сёрен упомянул, что хочет поговорить с матерью Йоханнеса Тройборга Янной Тройборг, Хенрик отреагировал и спросил зачем. Сёрен что, вышел на какой-то след? Они ведь уже говорили с Янной Тройборг.

— Я должен узнать, был ли Йоханнес геем… — начал Сёрен.

— Естественно, он был гей, — сказал Хенрик, ошарашенно глядя на Сёрена. — Если окажется, что Йоханнес был гетеросексуал, я разрешу тебе в следующий раз посмотреть у меня дома «Евровидение».

Сёрен раздраженно взглянул на Хенрика:

— Что ты имеешь в виду?

— Что они именно этим и занимаются. Трахают друг друга в задницу и смотрят дерьмовидение.

Раздался взрыв хохота.

— Ну да, а ты профашистский полицейский выродок, который целыми днями просиживает у себя в машине, пожирая пончики, — Сёрен ожидал нового взрыва хохота, но никто не засмеялся, и Сёрен вдруг заметил, с какой злостью он это сказал.

Анна пришла в участок ровно в десять, сразу после утреннего собрания, как они и договаривались. Было очевидно, что она не собирается благодарить его за приятно проведенный вечер. В течение всего их разговора она смотрела на него так, как будто мечтала стереть его с лица земли, на Хенрика же, напротив, она и не взглянула — даже когда он обращался к ней напрямую и засыпал ее вопросами. Это выглядело почти демонстративно.

— Вот это крепкий орешек, — сказал потом Хенрик, заинтересованно глядя в сторону коридора, где только что исчезла Анна. Сёрен проследил его взгляд.

— Да чем это ты занят вообще, черт тебя побери? — спросил Сёрен и хлопнул дверью в свой кабинет. Хенрик тут же открыл дверь и спросил, как все это понимать. В ту же минуту зазвонил телефон, и Сёрен жестом показал ему, чтобы он ушел.

Звонил Бойе.

— Да? — ответил Сёрен.

— Что за муха тебя укусила? — поинтересовался Бойе.

— Давай, не тяни, — сказал Сёрен.

В тканях Йоханнеса не было ни единого паразита.

Сёрен не мог понять, чувствует ли он облегчение или разочарование. Значит, он все-таки ищет двух преступников.

— Что еще? — нетерпеливо спросил он.

— Я обнаружил следы спермы на теле Йоханнеса, — продолжил Бойе, и Сёрен слышал, как он роется в каких-то бумагах, — а ребята из Криминально-технического центра нашли еще несколько следов на полу и на нижней части двух ножек стола, в радиусе полуметра от того места в гостиной, где он был убит. Вряд ли нужно упоминать, что это не была сперма Йоханнеса?

Сёрен задержал дыхание.

— И какой вывод? — Сёрен слышал шорох перебираемых бумаг, потом Бойе набрал в легкие воздуху:

— Смерть Йоханнеса Тройборга наступила в результате нанесения ему шести ран в затылочную часть головы, четыре из них были настолько серьезными, что каждая сама по себе могла бы привести к летальному исходу. Судя по характеру повреждений и заключению криминально-технического центра, которое лежит передо мной, его сначала бросили затылком на дальний правый шпиль дивана. Две раны ante mortem, и из-за них, очевидно, он потерял сознание, но не умер, после чего ему нанесли еще четыре удара, которые… — Бойе колебался, — сила которых примерно соответствует тому, что кто-то с размаху вдавил ему в череп ледоруб. Йоханнес, без всякого сомнения, умер уже после первого удара, так что вполне естественно задать вопрос, почему убийца продолжал его бить. Йоханнес был тяжелый, как моя жизнь, что указывает на то, что убийца либо очень сильный, либо был ужасно зол, либо и то и другое. Что это вообще за странная такая мебель? — задумчиво добавил он, и Сёрен догадался, что Бойе рассматривает фотографию дивана Йоханнеса. — Похоже на диван графа Дракулы, — пробормотал он. — Вообще-то попахивает состоянием аффекта, так что мы имеем дело не с расчетливым убийцей, а скорее с каким-то парнем, пришедшим в бешенство. Надо довольно сильно разозлиться, чтобы так бесноваться над потерявшим сознание и продолжать бить его даже после смерти, правда?

— Как во все это вписывается сперма? — нетерпеливо спросил Сёрен.

— Да, это как раз то, что меня немного удивляет. На теле есть следы спермы. На теле, но не в теле. Они не занимались сексом, ни добровольно, ни принудительно.

Стало тихо, как будто Бойе ждал, чтобы Сёрен переварил информацию.

— И? — спросил Сёрен, когда молчание Бойе стало уже зловещим.

— Да, так вот, меня смущает удивительно небольшое количество спермы.

Сёрен был сбит с толку:

— Я не понимаю.

Бойе поколебался.

— Все это слишком смешано в одну кучу… как будто убийца эякулировал одновременно с тем, что продолжал избивать уже мертвого. Ужасно странно и сложно разделить. Даже мне.

Сёрен мысленно застонал. Псих с паразитами и некрофил. Что, черт побери, происходит?

— Речь идет о некрофилии?

— Да нет, не думаю, — спокойно ответил Бойе. — Ты помнишь того отца семейства? Ну того, из Сёборга, который засунул вооруженного вора в свой камин и убил его?

— Нет, — ответил Сёрен.

— Ну вот, просто тогда мы нашли ДНК этого отца семейства на теле вора. В виде следов спермы. Мы были, мягко говоря, озадачены. Он сам позвонил в полицию, и ничто не позволяло заподозрить, что господин Йенсен сперва удовлетворил свои потенциальные некрофильские желания, а потом стал звонить. Он был совершенно обычный парень, его жена стояла сзади и плакала, держа на руках чуть не новорожденного ребенка, — да я ни на секунду не поверил, что парень мог эякулировать на труп. Кроме того, речь шла о слишком малом количестве спермы, если это можно считать контраргументом. Мы обнаружили следы спермы, но количество даже близко не приближалось к тому, которое мы находим на жертвах изнасилования, то есть не полный заряд, и даже не половина. Так каким же образом его сперма оказалась на этом парне? Мы все чуть с ума не сошли, потому что никак не могли понять, как это возможно. Ты был в отпуске, или где ты там был, и какой-то безмозглый идиот, как его звали, придурка, Флемминг Тёрслев, или Тённесен, или как?

Сёрен снова беззвучно простонал.

— Ханс Тённесен, — ответил он.

— А, ну вот да, спасибо. Так вот, этот идиот настаивал на том, что отец семейства был извращенец и что он мастурбировал на труп после того, как засунул его в камин и тем самым убил. Вот же идиот, — с нажимом сказал Бойе, как будто это Сёрен был виноват в том, что Ханс Тённесен оказался посредственным полицейским.

Хотя некоторая вина Сёрена действительно была. Это он своим решением внезапно навязал Тённесена коллегам, и им пришлось мириться с его посредственными талантами чуть не всю весну 2005 года, когда Сёрен внезапно взял отпуск на три месяца. Эльвира умерла, Кнуд был болен. И вся эта история с Вибе. И Майя. У него совершенно не было сил, и единственным способом это скрыть было выдернуть вилку из розетки. В участке Беллахой, кроме Ханса Тённесена, не нашлось никого, кто мог бы взять на себя функции Сёрена. Вернувшись на работу, Сёрен вынужден был еще долго замаливать перед коллегами эту кадровую ошибку, покупая булочки к завтраку в течение несправедливо долгого времени.

— В конце концов отец семейства под давлением признался, что сидел голым в туалете и мастурбировал на порножурнал. И в ту секунду, когда он эякулировал, он услышал, как вор залезает в окно в гостиной, побежал туда и сцепился с ним, в результате чего оставил следы спермы на теле вора. А также в ванной комнате, в коридоре по дороге в гостиную, в дверном проеме в гостиной, на всех тех местах, к которым он прикасался. Конечно, минимальное количество, но все-таки достаточное для того, чтобы проследить его путь из ванной в гостиную. Все это было совершенно абсурдно. Но заруби себе на носу, мальчик мой: иногда самое неправдоподобное объяснение бывает верным.

Сёрен почувствовал, что у него заболевает голова.

— И теперь ты снова обнаружил следы, — сказал он, — но их недостаточно для того, чтобы вести речь о непосредственном сексуальном контакте?

— Бинго.

— И в то же время ты исключаешь, что мы имеем дело с некрофилией?

— Ну, ничего нельзя исключать, конечно, но я сталкивался с некрофилией три раза за свою карьеру, примерно каждые пятнадцать лет, и во всех трех случаях речь шла или о полном заряде спермы на теле или в теле, или об отсутствии всякой спермы, потому что даже самый сумасшедший некрофил прекрасно знает, что ДНК может его выдать. Здесь же спермы ни то ни се, как тогда в Сёборге. Йоханнес не вступал ни с кем в сексуальный контакт перед смертью. У него есть застарелые трещины в заднем проходе, которые могут свидетельствовать о том, что он занимался анальным сексом ранее, хотя тут трудно сказать наверняка, трещины могут образовываться по разным причинам, но, по крайней мере, они не имеют прямого отношения к смерти. Так что я считаю, что здесь имеет место примерно то же стечение обстоятельств, что и в Сёборге. Убийца мастурбирует, параллельно с этим начинается ссора, он эякулирует, приходит в ужасную ярость, набрасывается на Йоханнеса и оставляет на нем эти многочисленные следы.

— Вы проверяли сперму?

— Ага, — в трубке послышался какой-то грохот. — Ответ отрицательный. В нашей системе его нет.

Сёрен помолчал и потом спросил:

— Как ты думаешь, есть ли здесь какая-то связь с Ларсом Хелландом?

— С тем червивым, что ли?

— Да, — безнадежно сказал Сёрен.

— Я бы сказал, что для того, чтобы инфицировать кого-то паразитами, нужно хладнокровие. Это в состоянии аффекта не делается, правда? Это нужно предварительно спланировать. Я не думаю, что это один и тот же убийца. Я прекрасно понимаю, что тебе соблазнительно так думать, потому что жертвы были близкими коллегами, кроме того, я могу понять, что тебе хотелось бы убить двух мух одним ударом, но мой сорокалетний опыт, мальчик мой, дает мне право чувствовать себя достаточно компетентным, чтобы заключить, что здесь речь идет о двух разных убийцах. О хладнокровной сволочи, которая осуществила тщательно спланированную месть, и об очень вспыльчивом человеке, который слишком сильно толкнул любовника в момент ссоры и потерял рассудок, когда у любовника начала хлестать кровь из башки.

Сёрен сдержанно слушал.

— Любовника? Что ты имеешь в виду?

Бойе на секунду замолчал.

— Да, ну тут я сам не уверен, — сказал он вдруг неожиданно робко. — У умершего был пирсинг в пенисе, сквозь мочеиспускательный канал на внутренней стороне головки, так что он должен был быть не совсем обычным человеком, oder was? Обычные, нормальные мужики, ну вот как мы, не носят в трусах принца Альберта, а? Умерший должен был быть голубым.

Сёрен склонялся к тому, чтобы признать его правоту.

Закончив разговор с Бойе, Сёрен доделал пару дел в кабинете и пообедал в столовой, закрывшись газетой, чтобы никому не пришло в голову составить ему компанию. Около двух часов он отправился в Шарлоттенлунд, чтобы нанести Янне Тройборг еще один визит.

Вилла семьи Тройборг походила на замок, и проезжая по усаженной тополями аллее, Сёрен не мог не думать о жалкой квартире Йоханнеса. Неужели его детство действительно прошло здесь? В доме было три этажа, широкая двустворчатая лестница вела к парадной двери.

Было очень тихо.

Сёрен позвонил в дверь, и женщина, открывшая ему, посмотрела на него тем же умным взглядом, что и Йоханнес. Она протянула ему руку и предложила войти. Все три комнаты, через которые Сёрен прошел по пути к большой гостиной с зажженным камином, были заполнены мебелью, безделушками, коврами, головами и шкурами животных от пола до потолка. В гостиной друг напротив друга стояли два ярко-синих дивана, и Сёрен заметил на одном из них шерстяной плед и поспешно смятую, как окурок, газету. Янна Тройборг указала на один из диванов и сама уселась напротив. Сёрен начал с того, что рассказал матери Йоханнеса о результатах вскрытия и о том, что, судя по всему, нет никакой связи между убийством ее сына и смертью Ларса Хелланда. Янна Тройборг посмотрела на него скептически. Потом Сёрен перевел беседу на причину смерти Йоханнеса. Он был натренирован рассказывать минимум информации, но при этом не казаться скрытным. Янна Тройборг смотрела в сторону, ее взгляд стал пустым.

— Для следствия крайне важно получить максимально полное и точное представление об окружении Йоханнеса. В каких кругах он вращался. С кем он общался, с кем дружил. Я пришел, чтобы это узнать.

Янна Тройборг долго смотрела на него, прежде чем ответить:

— Я очень хотела бы вам помочь, но, к сожалению, не могу. Я мало знала Йоханнеса. В Рождество будет два года, как мы не виделись. Я не представляю, с кем он дружил. Я, по большому счету, вообще почти ничего не знаю о своем сыне. Или, скажем так… — Она поднялась, вышла из комнаты и вернулась, держа в руках альбом с вырезками. Сёрен следил за ней. Не терять лицо, сквозило в каждом ее движении, ни за что на свете не терять лицо. Она протянула ему альбом: — Вот то немногое, что я знаю. Я вырезала это из газет.

Сёрен открыл альбом, где были собраны газетные статьи, где упоминался Йоханнес. Он разглядывал фотографию улыбающегося Йоханнеса, который только что защитил диплом и получил за него высший балл. Йоханнес держал в руках охапку цветов. Статья, насколько Сёрен мог видеть, была напечатана в университетской газете. В другой статье была фотография Йоханнеса посреди пестрого собрания людей, в подписи под фотографией речь шла о каком-то семинаре. Третья статья рассказывала о популярной науке и была напечатана в журнале «Медицина сегодня». Здесь Йоханнес был сфотографирован со своими коллегами из отделения клеточной биологии и сравнительной зоологии, и Сёрен замер, узнав Анну. Она скептически смотрела прямо в камеру. Йоханнес стоял рядом с ней и мягко улыбался, за ними виднелся Ларс Хелланд, невнимательно косившийся куда-то за пределы фотографии. Сёрен листал дальше. В альбоме было около сорока статьей, вырезанных и сохраненных как ценные марки.

— Ничего, если я спрошу, почему у вас были такие напряженные отношения? — сказал Сёрен.

Янна Тройборг посмотрела на него долгим-предолгим взглядом.

— Я вышла замуж за все это, — сказала она, обводя руками элегантную гостиную. — Йорген, царствие ему небесное, не был отцом моих детей. Их отец умер, когда они были еще маленькими. Дочери еще года не было, Йоханнесу было около четырех. С экономической точки зрения мы стали обеспечены до конца жизни, — сказала она, не выглядя при этом хоть сколько-то веселой. — Дети никогда не ценили своего счастья, — продолжила она. — Дочь, конечно, ни в чем нельзя упрекнуть, но Йоханнес… Йоханнес всегда казался… — она искала подходящее слово, — незаинтересованным. Почти демонстративно. Йорген был строгим отчимом, но в то же время он дал Йоханнесу возможность жить очень привилегированной жизнью. Йоханнес же этой возможностью пользоваться не собирался, ему это было не нужно. Йоханнес вполне мог бы вести себя более… — она нахмурилась и предпочла не заканчивать фразу, а сменить тему. — К деньгам прилагается ответственность, — уверенно сказала она. — И все строилось в расчете на то, что Йоханнес будет работать в фирме моего мужа. Йорген научил Йоханнеса всему, что касается устройства фирмы. Всему. И вдруг оказалось, что Йоханнес этого не хочет, — она мрачно посмотрела на Сёрена. — Он был четко настроен получить университетское образование, как его биологический отец. Йоргену было очень сложно с этим смириться. Между ними начались ужасные конфликты. Они ссорились так, что стекла дрожали, но Йоханнес стоял на своем. На пике их несогласий Йоханнес стал сознательно провоцировать Йоргена. Однажды вечером он явился в юбке и с накрашенными глазами. Был канун Мартынова дня, и я не знаю, что Йоханнес себе думал. Я и прежде замечала, что он любит выглядеть вызывающе. Эти черные сапоги в коридоре, которые я задвигала подальше под пальто, и его волосы, конечно. Он красился в рыжий цвет. Были еще кое-какие мелкие детали: остатки какого-то сумасшедшего макияжа. Дырки в ушах, которые у него долго хватало такта не увешивать цацками, когда он к нам приезжал. Я считала это негласным договором. Йоханнес знал, как сильно взбесился бы его отчим. Йоргену не нравилось, когда люди выделялись из толпы, — Янна Тройборг покачала головой. — И вдруг он появляется в кожаной юбке и с накрашенными глазами. Я подумала сперва, что он пьян, но нет, он не пил. Я помню, что у него дрожали руки, но взгляд был провоцирующий, как будто он решился и ступил на тропу войны. В тот вечер я поняла, что добром это не кончится, — Янна Тройборг посмотрела на Сёрена взглядом, полным неуверенности и сомнения, которые она приписывала своему сыну.

— Йорген всегда разговаривал с Йоханнесом у себя в кабинете. В тот вечер я целую вечность просидела на кухне — ждала, пока они закончат. Я разгадывала кроссворд. Ужин остывал, — она смущенно улыбнулась. — Вдруг я увидела, что дверь в кабинет снова открыта. Йорген сидел за письменным столом и листал охотничий журнал. Я спросила, где Йоханнес, и он ответил, что тот ушел и больше не вернется.

— И он не вернулся?

— Нет, — ответила Янна, — он не возвращался, пока Йорген был жив. Я звонила много раз, я по нему скучала. Он хотел, чтобы я развелась. Он говорил, что иначе не будет приходить ко мне в гости. Но я, конечно, не собиралась разводиться. Я любила Йоргена. Тогда он стал говорить мне гадости, — она замолчала, колеблясь.

— Например? — спросил Сёрен.

— Ну, например, что я живая пленница. Что Йорген тиран, что я ношу невидимые кандалы. Он сказал, что если я так представляю себе любовь — значит, я просто слепая, — она посмотрела в пол. — После смерти Йоргена Йоханнес не получил ничего — если не считать одного из охотничьих трофеев, висевших в коридоре. Он и до сих пор там висит, потому что Йоханнес отказался его забирать. Он пришел в ярость — но на что он рассчитывал? Мы почти год ничего о нем не слышали, даже когда Йорген лежал в больнице и умирал. Когда Йоханнес узнал, что Йорген ничего ему не оставил, он пришел в ярость.

Она посмотрела на Сёрена искренне, потом ее взгляд изменился.

— Я бы хотела, чтобы Йоханнес всегда оставался маленьким. Он был таким прекрасным мальчиком. Мягким и предприимчивым. Очень послушным, с ним никогда не было никаких проблем. Оба моих ребенка были такими в детстве. Но вот когда они выросли… Не знаю. Что-то мы, должно быть, сделали неправильно. И теперь слишком поздно, — она выпрямилась.

— Почему сестру Йоханнеса ни в чем нельзя упрекнуть? — спросил Сёрен.

— Она психически больна, — ответила Янна. — Это началось в переходном возрасте. Сначала она жила дома, много лет, но в конце концов нагрузка стала слишком большой, и она переехала в специальное учреждение.

— Йоханнес был гомосексуалистом? — внезапно спросил Сёрен.

— Его сестра говорила, что нет, — легко ответила Янна. — Хотя я, конечно, именно это подозревала, глядя на кожаную юбку и косметику. И потом, он никогда не знакомил меня с девушками. Но что я знаю о геях? Мне не нравятся геи, и да, какое-то время я считала, что он гей. Но дочь сказала, что он просто член какого-то клуба, в котором мужчины носят юбки и корсажи. Что он совершенно точно не гей. Она это знала, потому что была знакома с его девушкой. С женщиной, вернее, которая была старше его.

— Мне придется поговорить с вашей дочерью, — сказал Сёрен.

— Это невозможно, — ответила Янна Тройборг.

Сёрен пожалел о своей стратегии.

— Мне необходимо поговорить с кем-то, кто знал Йоханнеса, — вежливо объяснил он. — С другом, бывшей девушкой или сестрой, — он умоляюще посмотрел на Янну. — Пока что у меня нет ни одной зацепки.

Янна Тройборг уперла в него долгий взгляд, потом взяла у него альбом и пролистала две страницы. Сёрен видел эту фотографию, когда просматривал альбом, но не остановил тогда на ней взгляд. На фотографии была полная женщина лет сорока, с густыми кудрявыми волосами, прижатыми банданой. Она смеялась, буквально разбрасывая искры смеха вокруг. Сёрен быстро пробежал глазами текст. Двухлетней давности статья о магазине подержанной мебели на Нордре Фрихавнсгаде. Женщину звали Сюзанне Винтер, она была психотерапевтом по образованию, а теперь, как следовало из текста, стала страстным охотником за мебелью. Все выходные она рыскала по блошиным рынкам в Копенгагене и окрестностях в поисках новых находок. Вместе со своим другом Йоханнесом. Имя было выделено маркером.

— Эту вырезку мне дала дочь. Она сказала, что Йоханнес встречается с этой женщиной. Просила, чтобы я передала вырезку отцу, Йоргену, чтобы Йорген не думал, что Йоханнес… не той ориентации.

Сёрен записал в блокноте имя Сюзанне Винтер и поставил рядом дату. Йоханнес встречался с женщиной, которую звали Сюзанне Винтер. Может быть, было бы преувеличением называть это прорывом, сухо подумал он. Но все-таки это что-то.

— Это хорошее предложение, — сказал Сёрен. — Но сначала мне все-таки очень хотелось бы поговорить с сестрой Йоханнеса. Я исхожу из того, что ее фамилия тоже Тройборг? Где она живет?

— На небе, — тихо сказала Янна Тройборг. — Она покончила с собой прошлым летом. Она была шизофреничкой, ей часто приходилось ложиться в психиатрическую клинику. В конце концов она сдалась.

Сёрена ошеломило известие, что женщина напротив него потеряла обоих детей. Вскоре у него закончились вопросы, и он поднялся, чтобы уходить. Янна Тройборг провела его через свой шикарный дом, и он обещал звонить, как только будут какие-то новости.

Возвращаясь на машине обратно в город, Сёрен почувствовал, что кисло пахнет потом.

По идее, Сёрен должен был сначала заехать в Беллахой за Хенриком, и в любой другой день он так бы и поступил. Но тут он оказался в районе Эстербро, на одном из перекрестков на улице Ягтвай, очень далеко от полицейского участка, очень близко к Нордре Фрихавнсгаде и до сих пор страшно злой на Хенрика. Он припарковал машину на Странд-бульваре и пошел по Нордре Фрихавнсгаде, где быстро нашел магазин Сюзанне Винтер, который назывался «Яблоко». Первое, что он увидел, когда вошел, была дюжина пластиковых мисок в форме яблок, выставленных на низком столе палисандрового дерева, который мог бы стоять в доме его детства на Снерлевай. Негромко играла музыка, пахло яблоками и корицей.

— Минутку подождите, я сейчас, — раздался голос из соседней комнаты. Сёрен уселся в старое кресло, которое кто-то подновил, нашив на прохудившиеся подлокотники красные заплатки в форме яблок. Он подумал о Вибе. О ее открытом лице, о взгляде, в котором со времен первой дискотеки в гимназии всегда светилось доверие к нему. Он подумал о Майе. Тот последний раз, когда он видел ее, ничуть не поблек в его памяти. Ее особый запах, сладкий и манящий, и ножка, такая крохотная в комбинезоне — и казавшаяся еще меньше в его руке. Его тяготила ложь. Кнуд просил его жить правильно, без лжи, без умолчания. Он говорил, что период полураспада лжи длится дольше жизни человека. Но Сёрен самонадеянно верил, что его ложь сразу распадется и исчезнет. И как только это произойдет, жизнь его потечет дальше в обычном диапазоне проблем, без трагедий, потерь, без боли. Тихая и прекрасная жизнь, без драм, без утрат, как при Вибе. Вместо этого он, наоборот, влюбился в Анну. Это опасно и непрофессионально. Анна не просто испытывает на прочность веревки, которые привязывали его к жизни, — она плющит их кувалдой.

Разве он не догадывается, что все это значит? Эти желтые глаза, эта припадочная вспыльчивость, эта ее отчаянность. Он не решался думать, как он будет беситься, все время беситься, если сделает ее своей. Драмы каждый день, и каждое лыко в строку, и ничего не принимать на веру, но выворачивать все наизнанку.

Магазин Сюзанне Винтер был полон яблок. Яблоки были везде. На стене висело пластиковое зеркало в раме в форме яблока, на полу лежал вязанный коврик с вышитым на нем большим красным яблоком.

— Здравствуйте, — Сёрен сразу узнал Сюзанне Винтер с фотографии, она была очень полной и очень красивой. Белая кожа без изъянов, веснушки на переносице и удивительные вьющиеся волосы, сдерживаемые низко повязанной банданой и струящиеся по обе стороны. На ней был фартук в виде большого красного яблока с зеленой лентой. Сюзанне протянула Сёрену поднос, он удивленно вытаращился на нее.

— Я только что испекла, — весело сказала она. — А в чайнике есть чай. Вы что-то определенное ищете?

Сёрен вдруг почувствовал, что голоден, и взял предложенное печенье.

— Вам ужасно нравятся яблоки, — констатировал он.

Сюзанне засмеялась.

— Мы раньше встречались, правда? — спросила она. — Это же вы искали обеденный стол? У меня есть стол на складе, хотите посмотреть? Вы хотели массивное дерево, да? Это же вы были?

Сёрен резко поднялся.

— Я из криминальной полиции, — виновато сказал он, вытирая рот от крошек. Сюзанне улыбнулась, посмотрела на Сёрена дразнящим взглядом и вдруг замерла.

— Вы ведь шутите, правда? — спросила она. Сёрен второй раз за день показал удостоверение. Сюзанне закрыла лицо руками. — Что-то с Магнусом?

У Сёрена в затылке прозвонил звоночек. Он покачал головой:

— Я здесь потому, что Йоханнес Тройборг найден мертвым и у меня есть основания полагать, что вы знали Йоханнеса, — Сёрен следил за ее реакцией, и ему показалось, что она выдохнула с облегчением.

— Простите, — сказала она, опускаясь на диван. — Это ужасно. Что случилось? Понимаете, — сказала она, — у меня есть маленький сын, Магнус, ему семь месяцев. Он сейчас у своего папы, и я испугалась, вдруг с ними что-то случилось — попали в аварию, умерли. — Она встревожено посмотрела на Сёрена. — Йоханнес умер?! Как? Разбился на машине? Почему вы пришли?

— Вы та самая Сюзанне Винтер, которая два-три года назад встречалась с Йоханнесом Тройборгом? — спросил Сёрен.

— Да, мы встречались. Год. Но мы давно уже не виделись, — она снова закрыла лицо руками. — Хотя, господи, мы же только недавно разговаривали по телефону, — сказала она. — Меньше двух недель назад. Мы были хорошими приятелями, ну или как это назвать, когда люди видятся не очень часто. Он очень хотел увидеть Магнуса и должен был перезвонить, объявиться, когда немного освободится, как он сказал. И я совершенно упустила из виду, что он так и не перезвонил. Так значит, Йоханнес умер? — она уставилась на Сёрена. — Он попал в аварию? — спросила она снова.

Сёрен покачал головой.

Сюзанне Винтер закрыла магазин и позвонила мужу. Сёрен слышал, как она тихо разговаривает в соседней комнате, казалось, что она всхлипывает. Он помог Сюзанне занести с улицы два больших сундука, и она пошла за ним к машине. Сёрен открыл перед ней дверцу. Светило солнце, поэтому он надел темные очки. Он поставил телефон в держатель и сунул в ухо наушник. Два новых сообщения. Первое не важное, а второе от Хенрика, который спрашивал, где Сёрена, мать его, черти носят. Эрик Тюбьерг до сих пор никак не объявлялся, и Хенрик интересовался, собирается ли Сёрен вообще заниматься расследованием или нет. Им нужен хоть какой-то прорыв, пусть даже самый маленький, не важно. Сёрен ненавидел, когда Хенрик его поучает, и почувствовал, что закипает, но тут его взгляд упал на газетный щит перед киоском. Большими буквами было написано «Мститель-убийца в Копенгагенском университете» и пониже — «У полиции нет ни единой зацепки». В это время голос Хенрика ворчливо произнес:

— Я не знаю, видел ли ты уже газеты, но. Начальник полиции только что проходил мимо, так у него пар шел из ушей, а на лбу рог. Он тоже очень хотел узнать, где ты. Мне кажется, пришло время собрать пресс-конференцию, и я думаю, тебе не помешало бы найти, чем ублажить этих диких животных. В общем, пока. Я лично совершенно не понимаю, чем ты занят, — с этими словами он положил трубку.

Сёрен и Сюзанне Винтер ехали в молчании. Вдруг зазвонил телефон. Это снова был Хенрик.

— Где тебя черти носят? — прокричал он.

— Я буду в Беллахой через три минуты. Можешь подготовить комнату для дачи показаний? Я привезу Сюзанне Винтер, бывшую девушку Йоханнеса Тройборга.

— Создается впечатление, что вы меня в чем-то подозреваете, — осторожно сказала Сюзанне, когда Сёрен положил трубку. — Показания. Это так серьезно звучит, — она взглянула на Сёрена. — Я встречалась с Йоханнесом пару лет назад, и все продолжалось меньше года. Поэтому кажется, что это как-то чересчур, когда тебя забирает полиция и с мигалками везет на допрос.

Сёрен собирался инстинктивно подыграть ее неуверенности и дать ей немного потомиться в молчании, это он хорошо умел, но вместо этого мягко сказал:

— Мы ни в чем вас не подозреваем. Конечно нет. Но мне нужно понять, кем был Йоханнес, чтобы узнать, кто его убил. Мне нужна ваша помощь. Мне действительно нужна ваша помощь.

— Хорошо, — вздохнула Сюзанне Винтер.

Сюзанне Винтер познакомилась с Йоханнесом в тусовке готов. Они разговорились на одной из встреч клуба «Красная маска», в освещенной свечами полукруглой арке в переполненном баре где-то в районе Эстербро, и спустя сравнительно недолгое время они вступили в интимные отношения, в которых Йоханнес был ведомым. Именно Сюзанне ввела потом Йоханнеса в фетиш-тусовку в клубе «Инкогнито».

Йоханнес был на десять лет моложе Сюзанне, и поначалу, когда между ними не было ничего, кроме секса, это не имело значения, наоборот, но когда они начали по-настоящему встречаться, и Сюзанне рассказала Йоханнесу о том, что хочет ребенка, он отступил. Нет-нет, он не сбежал, а сделал это деликатно. Они много об этом говорили, и расходились не без слез. Йоханнес не хотел иметь детей, а она хотела. Оба одинаково твердо стояли на своем. На этом их отношения закончились. Теперь она замужем за Ульфом, она встретила его на каком-то фетиш-мероприятии.

— Мы с Йоханнесом нравились друг другу, но вопрос о детях оказался тем фундаментальным вопросом, в котором у нас были диаметрально противоположные взгляды. Наш разрыв был окончательным и бесповоротным. Почти сразу после того, как я встретила Ульфа, я забеременела, и мы перестали принимать активное участие в жизни фетиш-тусовки.

— Почему? — спросил Сёрен.

— Потому что мы были влюблены друг в друга, ждали ребенка и были самодостаточны, — улыбнулась Сюзанне. Сёрен рассматривал ее лицо. У нее был открытый уверенный взгляд.

— Вы назвали Йоханнеса мягким, — сказал Сёрен, роясь в своих якобы записках, хотя ничего не записывал. — Сегодня я разговаривал с его матерью, и она описывает сына немного иначе. По ее словам, он был неблагодарным провокатором.

У Сюзанне потемнели глаза.

— Не слушайте мать Йоханнеса, — резко сказала она. — Она уничтожила собственную дочь и приложила все усилия к тому, чтобы сделать то же самое с Йоханнесом.

Сёрен удивленно поднял на нее глаза.

— Когда я разговаривал сегодня с Янной Тройборг, она казалось очень подавленной смертью сына, — возразил он в надежде, что она клюнет на это возражение как на наживку.

— Я гроша ломаного за это не дам, — резко ответила Сюзанне. — Ну да, не исключено, что она переживает: что же она теперь скажет подругам, с которыми играет в клубе в бридж? В этом кругу модно иметь успешных детей. Директор того, начальник сего. Так что ей, несчастной, наверняка неприятно, что теперь придется объяснять, почему это у нее вообще никаких детей не осталось. Сестра Йоханнеса покончила с собой, но об этом вы конечно знаете, — добавила она, заметив, что Сёрен никак не отреагировал. Сёрен медленно кивнул.

— Но ведь Йоханнес не ладил в основном с отчимом, Йоргеном… — Сёрен продолжал листать свои заметки.

— Кампе, — подсказала Сюзанне. — Тот самый, «Мебельный магазин Кампе» в Люнгбю. Ну да, конечно, отношения не складывались у него с отчимом, но мне кажется, Янну очень устраивало, что у нее муж-тиран. Из этого следовало, что ей не нужно ни за что отвечать — и она этого никогда и не делала. Она играла роль беззащитной хрупкой женщины, которая ничего не может поделать с тем, что вышла замуж за властного тирана, который, как я считаю, совершал насилие над своими приемными детьми. Я не о сексуальном насилии говорю, — поспешила добавить она, когда Сёрен поднял бровь. — В переносном смысле. Сестре Йоханнеса удалось ослабить давление на себя, она спряталась в своей болезни и стала точно такой же пассивной страдалицей, как ее мать, так что Йоханнесу пришлось принять удар на себя. Ему было четыре года, когда в их жизни появился Йорген, а сестра была младенцем. И отчим истязал их с утра до вечера. Опять же в переносном смысле, — повторила она. — Элитное то, элитное се. Мальчик должен был скакать на арабских скакунах, играть в гольф, учиться ходить под парусом, плавать с аквалангом, стоять с прямой спиной, да что говорить, — Йоргена не устраивало даже его телосложение. Настоящий мужик не весит шестьдесят пять килограммов, правда? И ростом настоящий мужик не метр семьдесят, а выше, и руки пианиста настоящему мужику тоже ни к чему. По крайней мере, с точки зрения Йоргена уж точно, — она вдруг резко замолчала, изучая собственные руки. Они были больше, с толстыми пальцами, зато внешняя сторона ладоней была веснушчатой и мягкой, а ногти блестели. Сёрен разглядывал эту красивую женщину, заключенную в слишком толстое тело.

— Всю юность мне всегда казалось, что я должна стать не такой, какая есть, — внезапно сказала она, смущенно глядя на Сёрена. — Лет в двадцать стало особенно тяжело. Тогда я была уверена, что счастье — это когда у тебя торчат ребра, и стоит мне похудеть, как я наверняка немедленно начну встречаться с прекрасным мужчиной с темной щетиной, отменным здоровьем, без вредных привычек, зато с машиной. Стоит мне только похудеть. К тридцати годам у меня совершенно не осталось сил, так что я почти два года просто пролежала, переживая по поводу своих… — она лукаво посмотрела на Сёрена, — форм. А потом все изменилось. Я пошла к психотерапевту, я отправилась путешествовать, позже сама выучилась на терапевта. Проработала почти пять лет, потом вдруг ужасно устала от всего этого бесконечного ковыряния в переживаниях и купила «Яблоко». Я знаю, это кажется абсурдным на первый взгляд, но я вдруг четко поняла, что непременно хочу заниматься чем-то, связанным с яблоками и мебелью. Это было весело, — вдруг сказала она с радостью. — Выстроить магазинчик с самого начала. Мне было тридцать восемь, и моя жизнь стала вдруг очень веселой. Одна из моих клиенток, Стелла, спросила, не хочу ли я сходить с ней в «Красную маску». Я была наслышана об их вечеринках, понятное дело, я ведь ходила на фетиш-тусовки много лет, а многие фетишисты одновременно еще и готы, но мне они никогда не были близки. Я ходила на фетиш-мероприятия исключительно ради сексуальной составляющей и, честно говоря, не видела особого смысла в готической культуре. Но Стелла позвала, и я согласилась. Стелла — один из организаторов мероприятий в обеих тусовках, и она часто заходила ко мне в магазин, — пояснила она, глядя на Сёрена. — Готическая тусовка стала для меня поворотным пунктом. Здесь человек априори признан, уважаем и любим, и к тебе относятся так всегда, если ты ведешь себя соответствующим образом. Для готов очень важны открытость и толерантность по отношению ко всему, что не подпадает под общепринятые нормы. Я чувствовала себя там как рыба в воде. На третьем мероприятии я познакомилась с Йоханнесом. И знаете что? — Сёрен покачал головой. — Это было как встретить саму себя — только в мужском обличье и на десять лет моложе. Поначалу мне все это не очень нравилось. Его недостаточное уважение к себе так сильно напоминало мне обо всем, что я тщательно пыталась в себе искоренить…

Сёрен внимательно посмотрел на нее.

— Но потом до меня дошло, какой он на самом деле глубокий человек. Конечно, на него не могли не повлиять унижения, которым он подвергался в детстве, и в некоторых вопросах его самооценка была дырявой, как решето, — она на мгновение задумчиво уставилась в никуда. — Но самым интересным в Йоханнесе было стремление сломать шаблон, так что во всех остальных отношениях он был сильным и целеустремленным. Он решил не идти по жизни как побитая собака, хотя все детство его третировали и шпыняли. Вот за эту решимость я в него и влюбилась. Он прекрасно умел давать отпор за пределами постели, но признавал, что в сексе доминировала я. Это были очень гармоничные отношения. Мы встречались шесть месяцев и общались душа в душу, — продолжила она. — А потом мы заговорили о детях. Я была совершенно шокирована, когда поняла, что он не хочет детей, сама я всегда о них мечтала. Мы оба были ужасно расстроены, но разрыва было не избежать, — Сюзанне замолчала.

— Вы знаете что-нибудь о том, что в то время происходило у него в семье? — внезапно спросил Хенрик. Сёрен и Сюзанне синхронно повернули головы в его сторону, как будто одновременно осознали его присутствие в комнате.

— В семье у Йоханнеса?

— Да.

— Мы, кажется, были знакомы всего пять недель, когда Йоханнес разорвал отношения с Йоргеном, а тем самым и с Янной. Позже Йоханнес несколько раз пытался возобновить отношения с матерью, но Йорген пресекал эти попытки, и Йоханнес, конечно, ужасно расстраивался. У него никогда не хватало сил остановить напор Йоргена Кампе, поэтому, когда он вырос, его стратегией выживания стало освободиться из-под влияния Йоргена полностью. Мы много говорили о том, что ему со всем этим делать. Когда Йорген умер, Йоханнес надеялся, что теперь все изменится. Вскоре после похорон он поехал проведать мать и узнал, что Йорген вычеркнул его из завещания. На это Йоханнесу по большому счету было наплевать — но Янна заявила, что он приехал единственно за тем, чтобы получить наследство, и это совершенно выбило у него почву из-под ног. В тот вечер он навсегда закрыл за собой дверь родительского дома. Йоханнес рассказал мне все это, когда вернулся… — она неуверенно взглянула на Сёрена. — Сама я так и не успела с ними встретиться, но…

— И все-таки вы, похоже, очень категоричны в своих заключениях, — возразил Хенрик. Сёрен раздраженно пошевелил ногами под столом.

— Я доверяла Йоханнесу. Он заслуживал доверия. В каком-то смысле он был искалечен воспитанием, — она скорчила гримасу, — но он был очень хорошим человеком. Очень старался в отношениях с людьми, и никогда не стал бы выдумывать таких историй про свою семью. Никто не стал бы оговаривать так своих родителей, тем более Йоханнес. Он был для этого слишком… умный, — она высокомерно посмотрела на Хенрика и снова повернулась к Сёрену.

— Я все-таки хотел бы услышать ответ на свой вопрос, — упрямо сказал Хенрик. Сюзанне посмотрела на него так, как будто считала неприличным его вмешательство в разговор, и Сёрен не мог не позлорадствовать.

— Что, если вы ошибаетесь? Что, если Янна и Йорген Кампе на самом деле были приятными людьми с самыми лучшими намерениями, а Йоханнес пустил вас по ложному следу?

— Нет, это невозможно, — уверенно ответила Сюзанне. — Человек всегда чувствует такие вещи. Вы же понимаете, о чем я говорю, — она снова смотрела на Сёрена, как будто Хенрик ее не интересовал. — Человек прекрасно знает, когда имеет дело с игрой на публику. Да, бывает так, что порой мы решаем игнорировать очевидные сигналы, но в глубине души мы все равно все знаем. Я в это верю, — она вздохнула и продолжила: — Да, у Йоханнеса было много проблем, но он сам сделал из себя человека, отлично функционирующего в жизни, хотя и очень нежного. Человека, который разделался со своим прошлым и с оптимизмом смотрит в будущее.

— Он был бисексуал? — с напором спросил Хенрик. Сюзанне продолжала какое-то время смотреть Сёрену в глаза, потом медленно повернула голову к Хенрику.

— Нет, — ответила она.

— Вы уверенны?

— Абсолютно. Мы строили наши отношения на полной открытости. No code, no core, no truth. Это относилось и к нашей сексуальной жизни. Все было разрешено, у нас не было табу, и нет, у Йоханнеса не было никаких бисексуальных склонностей.

— Да он же в платьях ходил, — зло возразил Хенрик, указывая на папки с материалами дела, которые лежали перед ним на столе. — Я видел много его фотографий в платьях.

— Да, ходил. Но человек не становится гомосексуалистом от того, что ходит в платьях. Точно так же, как штаны не делают из человека гетеросексуала, — сказала Сюзанне, глядя на джинсы Хенрика в стиле 80-х годов. — Йоханнес был трансвеститом. Ему нравилось приходить в «Красную маску» в юбке и с полным макияжем. Ну и в чуть более смелых нарядах — в «Инкогнито», — Сёрен ощущал, как в Хенрике нарастает раздражение.

— Трансвеститы же и есть гомосексуалисты, — упрямо возразил он. Сёрен почесал затылок.

— Ага, а все мотоциклисты безмозглые, а все педофилы носят усы, — миролюбиво ответила Сюзанне Винтер и задержала взгляд на усах Хенрика, которые не мешало бы подстричь. — Вы что-то плохо подготовились к занятию, — твердо сказала она. — Трансвеститы — это люди, которых возбуждает так называемый «кроссдрессинг», то есть ношение одежды, которая традиционно связывается с противоположным полом. Транссексуалы — это женщины и мужчины, которые чувствуют себя плохо в данном им от природы теле и поэтому хотят сменить свой пол с помощью операции. Но транссексуалов нельзя рассматривать как гомосексуалистов, даже если они испытывают тягу к представителям одного с ними пола, потому что… да, ну это ведь логично. Если человек на девяносто процентов является женщиной и влюблен в мужчину, но у него до сих пор есть причиндал только по той идиотской причине, что в этой стране очереди на операцию, черт бы их побрал, такие длинные, мы же не будем считать его мужчиной. Не причиндал ведь делает мужчину мужчиной, правда? — Сюзанне Винтер пристально посмотрела на джинсы Хенрика.

Сёрен прекрасно понимал, что точка кипения близка.

— Давайте-ка вернемся к нашим баранам, — прочирикал он. Сюзанне Винтер посмотрела на него открытым взглядом.

— Йоханнес не был бисексуалом, — твердо повторила она. — Почему это вообще так важно?

— У нас есть основания полагать, что Йоханнеса убил мужчина. Об этом говорят некоторые детали, найденные на месте преступления, которых я не могу раскрыть…

— Да, конечно, я понимаю, — сказала Сюзанне.

— Ага, спасибо, — глупо ответил Сёрен. Повисло молчание.

— Ну и правда же, — сказал он в приступе доверия. — Я и сам думал, что он гомосексуалист. Из-за одежды и вообще всего внешнего вида. Мы видели фотографии с сайта «Красной маски». С нашей стороны, конечно, неправильно, что мы… — Сёрен откашлялся. — Да, что мы… что я не понимаю точного значения некоторых терминов. И то, что мы нашли на месте преступления… ох. Эта сцена просто… Ладно, на месте преступления была найдена сперма, и это не сперма Йоханнеса.

Хенрик изумленно уставился на него.

— И похоже, что Йоханнеса сперва подвергли очень жестокому насилию, а потом убили.

— Ты что делаешь, а? — Хенрик вскочил и указывал пальцем на Сёрена. — Ты что, чокнулся, что ли? — Рука Хенрика была в десяти сантиметрах от лица Сёрена, когда тот схватил ее за запястье.

— Сядь, — сказал Сёрен и сам усадил Хенрика на стул. — Я знаю, что делаю.

— Ты раскрываешь свидетелю обстоятельства дела, которыми он может злоупотребить, — прошипел Хенрик. — Мне, мать твою, страшно осточертели эти твои сольные выступления, понял? Ты сошел с ума, Сёрен. Что с тобой творится, черт побери?

— Я ей доверяю, — рявкнул вдруг Сёрен. И Хенрик, и Сюзанне вздрогнули. — Просто доверяю тому, что вижу, задери тебя лягушка! — он яростно указал двумя пальцами на свои глаза. — Понимаешь ты или нет? У нас нет никаких зацепок в этом деле, потому что мы видим только то, что видели вчера, все то же старое дерьмо. Мы ослепли, — он чуть сбавил напор. — Мы ослепли. Все это в несколько слоев обернуто ложью, так что я ничего не могу разглядеть. Теперь я хочу зайти с другого конца, понимаешь? С того места, где вода чистая и не взбаламученная. И я знаю, когда кто-то врет, — он задержал взгляд на лице Хенрика и прищурил глаза. — Уж поверь мне, кто-кто, а я знаю, врет человек или нет. И она не врет. Вы не врете, — последнюю фразу он сказал, повернувшись к Сюзанне Винтер.

— Нет, — сказала она.

Хенрик не сказал больше ни слова. В перерыве он быстро исчез в коридоре, а когда они продолжили после перерыва, прислал вместо себя Лау Мадсена. Ну и хорошо. Сёрену было совершенно наплевать, доложит ли Хенрик о происшедшем. Иногда человек должен решиться и довериться кому-то. Даже если он из полиции. Даже если это Сёрен.

Сёрен проводил Сюзанне Винтер к выходу.

— До свидания, — сказала она, протягивая ему руку. Ладонь была твердой и холодной, как вымытое спелое яблоко. Ее глаза сияли.

— До свидания, — сказал Сёрен и вздохнул. — Я позвоню, если появятся какие-то новости.

— Да, позвоните, — она повернулась, чтобы идти. Сёрен разглядывал ее пальто. В самом низу, под коленками, было пришито светоотражающее яблоко. Она вперевалку шла через парковку.

Сюзанне назвала ему одно имя. Стелла Марие Фредериксен. Стелла Марие была той самой клиенткой, позвавшей Сюзанне в «Красную маску». Сёрен записал ее имя и сидел теперь у себя в кабинете и глядел на записку, позабыв о стычке с Хенриком. Он не понимал, за какой конец тянуть. Хенрик такой вспыльчивый сейчас, заводится с полпинка, подумал он. И вчера, и сегодня. Как будто его мучают угрызения совести. Неужели это связано с Анной? Сёрен, ты становишься параноиком, сказал он себе. Хенрик прав — Сёрен предпочитает выступать в одиночку. Сольные выступления, как крикнул Хенрик… Более точно его жизнь описать нельзя.

Он нашел в полицейской базе живущих в Дании Стеллу Марие Фредериксен и узнал, что она проживает в районе Нёрребро, на улице Эльмегаде, и у нее есть и мобильный, и домашний телефоны. Он набрал домашний номер.

— Стелла, — сказала она в трубку после первого же гудка. Голос был запыхавшийся. Сёрен положил трубку, поднялся и вышел в коридор. Хенрик сидел за своим столом и стучал по клавиатуре. От щеки к самому горлу тянулось красное пятно. Дверь в его кабинет была открыта, и Сёрен проскользнул внутрь и некоторое время незаметно рассматривал Хенрика, пока тот не обернулся и не уставился на Сёрена.

— Нет, — сказал он.

— Что — нет? — спросил Сёрен.

— Не надо только рассказывать, что ты обязательно посвятишь меня во все свои секреты летом, на Пасху или к Рождеству. Завтра, скоро. Я этим уже сыт по горло, — Хенрик ударил ладонью по столу. — Мы вдвоем берем у свидетеля показания, но знаешь, зачем я тебе нужен? Для украшения. Только для гарнира, черт побери. Ты делаешь все, что тебе заблагорассудится. Перехватываешь мяч у игрока своей команды и сам его ведешь через все поле как сумасшедший, вот что ты делаешь, — Хенрик в ярости ткнул пальцем в сторону Сёрена.

— Одно дело — твоя личная жизнь, — продолжил Хенрик. — Да, может быть, мы не так уж друг другу доверяем, как я раньше думал. Может быть, то, что мы знакомы с двадцати лет, ничего не значит. Может быть, ты правильно поступаешь, посвящая меня только в самое необходимое. Может быть, у тебя просто такой характер и ты всегда выглядишь герметически запечатанным, хотя каждому видно, что тебя что-то мучает.

— У тебя тоже есть тайны, — угрюмо сказал Сёрен. Хенрик взглянул на него удивленно.

— У меня нет от тебя никаких тайн, Сёрен. Но ты прав, я давно уже ни черта тебе не рассказывал, и знаешь, почему? Чтобы проверить, заметишь ли ты это вообще. И знаешь что? Ты вел себя так, как будто тебя более чем устраивает, что я стал таким же закрытым, как ты. Ну и прекрасно. Если мы должны работать вместе, как два чертовых придурка, то давай работать. И если ты намекаешь на тот вчерашний разговор в машине, то ты идиот. Мы были на работе. Я же не мог начать рассказывать тебе, что…

— Что? — Сёрен почувствовал, как у него сжимается горло.

— Что я изменяю Жанетте, доволен? — тихо огрызнулся Хенрик. — Уже пять недель. Дерьмо какое-то. Я же совершенно не хочу разводиться с Жанетте, но я не собираюсь сейчас об этом говорить, — Хенрик покосился на открытую входную дверь.

— Пять недель?

— Да. Это девушка из фитнесс-клуба. Ее зовут Лине. Все как-то само собой получилось, — Хенрик выглянул в окно. Сёрен на секунду закрыл глаза.

— Но мы говорили о тебе, — сказал Хенрик, — а не обо мне. Ты делаешь вид, что у тебя все в полнейшем порядке, хотя все знают, что это вранье. Все знают, что твой срочный отпуск почти три года назад был совершенно не из-за того, что ты переутомился. Уж чего точно там не было, так это переутомления. В то Рождество что-то случилось, я прекрасно это знаю. Но ладно. Как я уже сказал, это твоя личная жизнь, и если ты не хочешь никого в нее пускать, это твое дело, — он взглянул на Сёрена, и его взгляд стал ледяным. — Но с работой так не получится. Здесь никто не скрывает свои дела от других, и знаешь почему? Потому что мы одна команда.

— Я твой начальник, Хенрик, — возразил Сёрен.

— Да будь ты хоть премьер-министр, мне плевать, — рявкнул Хенрик. — Все те укрепления, которые ты выстраиваешь между собой и окружающим миром, ты можешь оставить у себя дома в Хумлебеке. Приходя на работу, ты становишься частью команды. Мне уже несколько лет назад это надоело. Ты ведешь себя так, будто ты Шерлок Холмс, а я дурачок Ваттсон, который в изнеможении разглядывает великого детектива, а тот знай играет на своей скрипке, стоя у окна в эркере, под кайфом, потому что не умеет делиться мыслями и идеями с тем, кто ему ближе всего.

Сёрен ничего не ответил. Он хотел защититься, но передумал — зачем? Разве ему есть что защищать?

— И меня это задевает вдвойне, потому что я еще и твой друг, — сказал Хенрик неожиданно тихо. — Ты исключаешь меня и из работы, и из своей личной жизни. Как будто я тебе настолько не нужен, что ты предпочитаешь все делать в одиночку. И я ни на секунду не верю, что ты можешь справиться со всем в одиночку, — он внезапно замолчал, как и накануне в машине, как будто из него вышел весь воздух, и принялся вертеть в пальцах кольцо от ключей. Сёрен закрыл дверь в кабинет. Это было минутное сумасшествие или минутная смелость.

— Хенрик, — сказал он.

Хенрик поднял на него глаза.

— Почти три года назад… — Сёрен вздохнул.

За десять минут он рассказал Хенрику о том, что тогда произошло. Он говорил отрывисто, и цвет лица Хенрика сменился с пятнисто-красного на мелово-белый. Закончив говорить, Сёрен бессильно опустил руки. Хенрик встал и обнял его.

— Господи, Сёрен, — сказал он низким голосом. — Почему ты ничего не рассказывал?

Сёрен вдруг понял, что не знает ответа на этот вопрос.

Около пяти Сёрен и Хенрик позвонили в дверь Стеллы Марие Фредериксен на Эльмегаде. Им открыла женщина в рыжем спортивном костюме и тапочках в форме медвежьих лап. У нее были жгуче-черные волосы с ярко-розовыми перьями. Она приветливо посмотрела на двух мужчин и предложила им кофе, как будто тот факт, что ей нанесла визит полиция, ее совершенно не удивил. Только услышав о цели их визита, она побледнела и объяснила, смущенно запинаясь, что думала, что они пришли по делу ее бывшего мужа. Его задерживали за насилие, и последние три недели у нее под окнами стоит патрульная машина, потому что его ищут. Да, она хорошо знала Йоханнеса.

— Он умер? — прошептала она, поднимая с пола ребенка и прижимая к себе. У девочки были иссиня-черные глаза в густом обрамлении ресниц. Сёрену инстинктивно захотелось потянуться за ней.

— Подождите, пожалуйста, — сказала Стелла Марие. — Я включу ей мультики, ладно? Это, кажется, слишком серьезный разговор для маленького ребенка.

Устроив малышку в гостиной, они уселись в кухне, и Сёрен позволил Хенрику начать разговор. В последний раз Стелла Марие видела Йоханнеса на прошлой вечеринке «Красной маски», в сентябре. Их встречи всегда получаются отличными, но в ту пятницу все было просто превосходно, и в этом не в последнюю очередь заслуга Йоханнеса. В большинстве случаев он одевался не очень ярко и пил пиво с близкими друзьями, но иногда в него просто дьявол вселялся, и он приходил расфуфыренный и заставлял воздух вокруг искриться. К тому же в Хорсенсе как раз тогда же проходил концерт готической музыки, так что в «Красной маске» было довольно безлюдно. Сколько было народу? Около сотни, предположила Стелла Марие. Так что атмосфера была приятная и воздушная.

— Йоханнес стоял в углу, — она зажмурилась, рассматривая собственные воспоминания. — Справа от барной стойки, где толпились люди. На нем было что-то кожаное, юбка или брюки, и какой-то корсаж с черной сетчатой майкой, хм, подождите-ка… — она развернулась на стуле и включила компьютер.

— У меня есть куча фотографий того вечера.

Прежде чем Сёрен успел сказать, что они уже видели их на сайте, Стелла Марие открыла страницу и запустила слайд-шоу. На экране появились одетые в черное готы всех оттенков и мастей. Некоторые корчили дикие рожи, показывая пирсинг в языке, другие были запечатлены просто с кружкой пива, поднятой к выкрашенным черным цветом губам, или хохочущими так, что накрашенные глаза стали узкими щелочками. Сёрен узнал Йоханнеса.

— Вот и он, — сказала Стелла Марие.

— Вы знаете, кто стоит рядом с ним? — внезапно спросил Сёрен. Стелла Марие и Хенрик уставились на экран.

— Разве там есть кто-то? — спросил Хенрик.

Сёрен указал на что-то черное сбоку от Йоханнеса. То, на что он указывал, не обязательно было частью человека, но могло быть. Часть спины, может быть, или бедро, по крайней мере, что-то, одетое в черное, прижатое к ноге Йоханнеса. Ткань казалась рубчатой, и Сёрен вынужден был признать, что это могла быть просто какая-то часть задника.

— У нас в баре есть разные ящики и старые стулья, которые мы накрываем черной тканью, чтобы создать ощущение совершенной темноты. Может, там какой-то пульт рядом с ним стоит, — Стелла Марие пожала плечами. — Я не помню, с кем именно он разговаривал, — добавила она. — Я думаю, со всеми. Он был, как я сказала, в ударе.

— Ник YourGuy вам о чем-то говорит? — спросил Сёрен.

— Нет, — ответила Стелла Марие, качая головой. — Но в нашей среде совершенно нормально иметь ники. Это часть игры.

— И какой у вас? — спросил Сёрен.

— Surprise, — без выражения ответила Стелла Марие.

— Мне нужен список адресов вашей почтовой рассылки, — сказал Сёрен. Стелла Марие поначалу отнеслась к этому скептически.

— Ладно, в этом же ничего такого нет, — пробормотала она наконец, снова повернулась к компьютеру, открыла нужный документ и вывела его на печать. Они немного посидели молча, Сёрен разглядывал кричаще-розовую прядь волос на плече Стеллы Марие. Обернувшись к ним снова, она сказала, немного колеблясь:

— Я тут кое-что вспомнила о том вечере, — она неуверенно посмотрела на Сёрена. — Там был парень, которого я никогда раньше не видела… И он был очень заметный. Это наверняка ничего не значит, но я все-таки решила вам сказать.

— Может, мы еще раз просмотрим фотографии, — предложил Хенрик, — и вы его покажете?

— В том-то и проблема, — она бросила на них смущенный взгляд. — Он, этот парень, был ужасно красивый, темно-рыжие волосы, но не крашеные, как у Йоханнеса, например, и многих других готов, а настоящие, темно-рыжие от природы. И высокий. Я увидела его, когда он заходил. Он пришел один, и я не знаю, был ли он знаком с кем-то из присутствующих. Позже я увидела его в баре. Он стоял отдельно, но я прекрасно видела, как на него глазели. Девочки походили просто на стаю голодных пираний. В какой-то момент я начала делать фотографии для сайта и подумала, что это хорошая возможность подойти к нему поближе. И тогда, по крайней мере, он стоял вот здесь, справа от бара, где Йоханнес позже развлекал толпу, — она криво улыбнулась. — Я хотела сфотографировать его для сайта, потому что он был такой красивый, ну и просто для того, чтобы был повод с ним заговорить. Но он был против…

— Чтобы вы его фотографировали?

— Да, он накрыл камеру рукой и толкнул ее вниз. Не агрессивно, нет, вовсе нет, он просто не хотел фотографироваться, и я, конечно, не стала настаивать. Когда я перенесла фотографии в компьютер, я из чистого любопытства просмотрела их все, чтобы проверить, не попал ли он случайно хоть на одну из них. Но нет, его не было ни на одной. Я сделала около двухсот пятидесяти снимков, нас в тот вечер было около сотни человек, так что теоретически каждый присутствующий должен был бы фигурировать на двух с половиной фотографиях, но в его случае теория не работает. Так что кажется, будто его вообще там не было. Но многие мои подруги тоже его заметили. Ох, он такой красавчик, — Стелла Марие пожала плечами.

— Вы можете описать, как он выглядел? Во что он был одет, например? — спросил Сёрен. Парень с темно-рыжими волосами ждал Анну, и Сёрен почувствовал, как его пульс за секунду поднялся на небывалую высоту.

— Он был в обычной одежде. В этом нет ничего странного, на наших вечеринках всегда есть группа людей, которые приходят в своей обычной одежде, все зависит от того, какое у них настроение этим вечером. Так что я не помню точно. Ну, что-то черное, наверное, — она снова пожала плечами. — И вот еще что смешно: у меня было такое ощущение, что я его где-то раньше видела. Я даже думала об этом в воскресенье, уже после вечеринки, но потом… да, мне хватает дел, — она кивнула в сторону дочери, смотревшей мультфильмы. — Но, может быть, он придет и в следующий раз, почему бы и нет? Тогда и вы тоже можете прийти, если хотите, — Стелла Марие скользнула по ним дразнящим взглядом. — Да, а как насчет похорон, вы что-то об этом знаете? — добавила она. — Я бы хотела пойти. И многие мои знакомые наверняка бы пошли. Так ужасно, что Йоханнес умер, — ее лоб прорезала вертикальная морщина. — Нам действительно будет его очень не хватать.

— Это нужно узнавать у семьи, — отрывисто ответил Сёрен. — У Йоханнеса есть мать, звонить наверняка нужно ей.

— Мать Йоханнеса, — сказала вдруг Стелла Марие. — С ней была странная история. Я слышала, что Йоханнес из богатой семьи, с которой он перестал общаться. Это, кстати, мне Сюзанне Винтер рассказывала, еще тогда, когда они встречались. И однажды, когда я прибиралась после одной из вечеринок «Красной маски» где-то на Эстербро, мне вдруг привозят два дивана. Сначала я совершенно растерялась и сказала, что это какая-то ошибка. Но водитель настаивал. Два дивана из «Мебельного магазина Кампе» для Стеллы Марие Фредериксен. Подарок. Тогда я еще не знала, что этот магазин принадлежит семье Йоханнеса, это Сюзанне мне потом рассказала. Я поговорила об этом с Йоханнесом только на следующей вечеринке, и он чуть в обморок не упал, когда об этом услышал. Мы так никогда и не узнали, как она вычислила «Красную маску», и Йоханнес тоже наверняка у нее не спрашивал. Но в тот вечер он все повторял и повторял торжествующе: «Мама меня любит!» Все смеялись, потому что это было очень уж трогательно.

— Где сейчас диваны? — спросил Хенрик.

— Стоят в кузове нашего грузовика, мы перевозим их с места на место вместе с остальной техникой. Барная стойка, проектор и так далее. Они очень крутые. Черная кожа, конечно. Какие-нибудь в крупных цветах так удачно бы не вписались, — она отрывисто рассмеялась.

Сёрен снова почувствовал, что как будто бы пошевелил калейдоскоп и картина полностью переменилась.

Когда они вернулись в машину, Хенрик спросил:

— Ты уверен, что доверяешь этой Сюзанне Винтер?

— Да, — ответил Сёрен.

— Стал бы бесчувственный тиран присылать вот так за здорово живешь два дивана?

— Все необязательно или черное, или белое, Хенрик. Может быть, в матери Йоханнеса есть и что-то хорошее. Не все же всегда делится только на черное и белое! — машину вел Хенрик, и Сёрен вдруг уронил голову на руки.

— Эй, ты в порядке? — спросил Хенрик. Вся его злость, кажется, испарилась.

— Знаешь, как все всегда происходило в моей жизни?

— Ээ… нет.

— Все было четко — как оно выглядит, так оно и есть. Из А следует В, из В, конечно, С, а дальше D и Е.

— Ну да, а разве это не так?

— Нет, — ответил Сёрен. — Иногда все выглядит так, что ты совершенно не понимаешь, что к этому привело, у тебя есть только окончательный результат, Е, и исходная точка, А, и все, больше ты ничего не знаешь. Все, что между этими двумя точками, от тебя скрыто.

— Сёрен, — мягко сказал Хенрик, — я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Вот как я работаю, — невозмутимо продолжил Сёрен. — Я хочу иметь возможность вернуться назад и понять, что там произошло. Я хочу, черт побери, иметь такую возможность, — он ударил рукой по бардачку. — Но иногда все совсем не так, правда? И знаешь, что это значит? — Сёрен не стал ждать ответа Хенрика. — Это значит, что не все на самом деле является тем, чем кажется. Многое является, да. Но вовсе не все.

— Я не уверен, что я понимаю, о чем ты, — миролюбиво сказал Хенрик.

— Это ничего, — ответил Сёрен. — Я просто должен что-то изменить в своей жизни.

— Тебе нужно с кем-то поговорить о том… обо всей этой истории с Майей, — внезапно сказал Хенрик. — Правда нужно.

Сёрен кивнул. Они помолчали.

— Мои родители умерли, когда мне было пять лет, — внезапно сказал Сёрен.

— Я знаю. Тебя вырастили Кнуд и Эльвира. Я знаю.

— Да-да, конечно, — Сёрен потер лоб. — Просто сейчас я совершенно сбит с толку, совершенно.

— Тебе нужно поговорить с кем-то об этой истории с Майей, — повторил Хенрик. — Если бы это случилось с моими дочерьми, то, блин, я бы сейчас здесь не сидел, это уж точно…

— Ты думаешь, этого достаточно? — перебил его Сёрен.

— Ты о чем?

— Того, что мои родители умерли. Когда мне было пять. Совершенно внезапно. Ты думаешь, этого достаточно для того, чтобы нанести ребенку травму?

— Ну, зависит от обстоятельств, — голос Хенрика звучал растерянно.

— И вот это именно то, чего я не понимаю, — хрипло сказал Сёрен. — Конечно, потерять родителей — это трагедия. Но я же, черт возьми, даже их не помню. И Кнуд с Эльвирой меня любили. У меня не могло быть лучших родителей, нигде мое детство не могло бы пройти лучше, чем в их доме, и это правда, я не просто говорю это, лишь бы что-то сказать, — он выглянул в боковое окно. — И все-таки кажется, как будто во мне что-то смято. Совершенно смято. Я не решаюсь.

— Не решаешься что?

— Не решаюсь… Вибе же мне как сестра, елки-палки! — Сёрен развел руками. — И была сестрой с тех пор, как я встретил ее на первой дискотеке в первом классе гимназии. Я встречался со своей сестрой с пятнадцати до сорока лет! Я не решался завести с ней ребенка. Во всех случаях, когда нужно было на что-то решиться… Когда я вижу сейчас Вибе с этим огромным животом, я благодарю судьбу, что она ушла. Я бы никогда себе не простил, если бы она осталась со мной и из-за меня никогда не стала бы матерью. Она заслуживает много лучшего, чем я могу ей дать.

Последовала долгая пауза.

— У меня ведь даже друзей по большому счету нет, — продолжил Сёрен. — Есть ты. И Аллан. И Вибе, и, конечно, ее муж тоже.

— Мы с Алланом — неплохой вариант, вообще-то, — сказал Хенрик с таким видом, как будто бы откровение Сёрена его одновременно и обидело, и развеселило.

— Да, мне грех жаловаться. Но ты же сам это сказал утром, разве нет? Что я ни перед кем не открываюсь и ничего не даю взамен. Вы меня не знаете, правда? — он снова развел руками. — Многие дети остаются без родителей, некоторые из них попадают в детдом или меняют одну приемную семью за другой — и все-таки справляются. Я играл в дедушкином и бабушкином саду, когда случилось несчастье. Этот сад был райский уголок, я его помню. Но я не помню, как родители умерли, я не помню, чтобы плакал по ним. Я даже не злился из-за того, что они умерли, не тосковал. Так, чтобы всерьез. Кнуд и Эльвира были моими родителями. Действительно были. Я не вижу никаких причин, почему стал таким замкнутым и трусливым, — он замолчал. Хенрик откашлялся.

— Ну вот, ты только что это сделал, — сказал он.

— Что сделал?

— Открылся. Не побоялся.

— У меня все время стоит перед глазами лицо девочки, — сказал Сёрен. — Вдруг она все собой заполняет. Я думал, что смогу от этого сбежать. Ты представляешь, каково было лежать рядом с Вибе и не рассказать ей, что на самом деле происходит? Она думала, что я страдаю из-за нашего разрыва. Она успокаивала меня и уверяла, что мы навсегда останемся друзьями. Она приносила мне ужины, и я все время врал, — Сёрен прижал ко рту сжатый кулак.

— Ты должен с кем-то об этом поговорить, — в третий раз сказал Хенрик. Сёрен выглянул в окно. Как он мог сомневаться в Хенрике?

— Да, должен, — ответил он.

Без десяти восемь Сёрен позвонил в дверь многоэтажного дома в дальней части района Нёрребро. На табличке было написано Бек Вестергор. Последний раз Сёрен смотрел Бо в глаза накануне того дня, когда они с Майей и Катрине улетели в Таиланд.

— Береги их, — сказал он, удерживая его взгляд. От Бо волнами шло раздражение. С тех пор он видел Бо только один раз. В церкви, со спины.

Сёрен позвонил заранее и предупредил, что зайдет, и теперь ему открыл дверь человек, которого Сёрен с трудом узнал, небритый, в джинсах и майке, со свисающим, как кранец за бортом корабля, животом. Бо посмотрел на Сёрена, развернулся и исчез в квартире. Сёрен пошел за ним в маленькую гостиную, объединенную с застеленной линолеумом кухней. Справа от кухни была открыта дверь в комнату, Сёрен разглядел неприбранную постель. Шторы были задернуты, телевизор включен.

— Что тебе? — враждебно спросил Бо. Он уселся на диван, закурил и заговорил прежде, чем Сёрен успел ответить: — Я не знаю, чего ты сюда приперся. Но если ты за каким-то прощением, то можешь об этом забыть. Ты свой шанс упустил, когда перестал отвечать на телефонные звонки и я вдруг не мог больше никак с тобой связаться. Даже в Беллахой. Они грозили вкатить мне запрет приближаться к тебе, если я еще раз позвоню. Запрет приближаться! Как будто это я был преступником. Знали бы они.

— Я просто не мог слышать о том, что случилось. Они погибли. У меня не было сил выслушивать подробности.

Бо бросил на него растерянный взгляд:

— Ты относился ко мне так, как будто я собирался над тобой издеваться, хотя я совершенно этого не хотел. Как будто я какой-то сталкер. Я же просто хотел с тобой поговорить! Я только что потерял жену и ребенка. Нашего ребенка. Я же просто хотел с тобой поговорить! — Бо спрятал лицо в руках.

— Я был трусом, — сказал Сёрен. — Я совершил ошибку.

Они посидели молча, потом Сёрен сказал:

— Теперь я хочу знать все. Во всех подробностях. Я хочу знать, почему ты сидишь здесь передо мной, а они лежат в земле.

Бо смертельно побледнел и дышал тяжело.

— Ты что, хочешь сказать, что это я во всем виноват? Ты чертово дерьмо… — Бо хотел подняться, но не удержал равновесия и всей тяжестью своего тела рухнул обратно на диван. После этого он сдался. — Наша гостиница была довольно далеко от пляжа, и я проснулся в то утро оттого, что из двери текла вода. Снаружи был совершенный хаос. Крышу сорвало, люди кричали и бежали подальше от пляжа. Я звал Катрине и пытался подойти к пляжу. Я по-прежнему не понимал, что происходит, но вдруг мне стало ясно, что, если только я не побегу, шансов выжить нет. И я побежал. В противоположном направлении, подальше от берега, вверх по склону, где я остановился на вершине. Рядом со мной были еще человек пятьдесят. Я не хотел смотреть вниз на залив. Я не хотел. Я просто лежал под кустом и молился, чтобы они выжили. Но мои молитвы не были услышаны, — он сухо рассмеялся. — Я перебрал накануне, мы устраивали свою собственную импровизированную рождественскую вечеринку, и я слишком много выпил. Катрине, наверное, спустилась на пляж вместе с Майей, чтобы позавтракать. Майя проснулась, и она с ней ушла, чтобы не будить меня. Майе было около трех месяцев. Что они могли поделать, когда пришла волна? Конечно они погибли. Их нашли чуть дальше на берегу. Вот как все было, Сёрен. Ты доволен? Я не смог их спасти, потому что я спал, когда они погибли. Потому что у меня было похмелье, — Бо целиком погрузился в себя.

— Я был на похоронах, — сказал Сёрен. — Сидел в самом последнем ряду.

— Я тебя прекрасно видел.

— Спасибо, что ты все так хорошо организовал. Цветы на гробах, шелковые ленты и все такое.

Бо ничего не ответил. Казалось, что он совершенно обессилел. В какой-то момент он встал с дивана и достал пиво, Сёрену не предложил. И правильно. Когда дочка Сёрена погибла, он прятался как трус в церкви на последнем ряду в уверенности, что Бо его не видит. Он не заслуживает никакого пива. Он вообще ничего не заслуживает. Они долго сидели молча. Бо вяло следил за тем, что показывали по телевизору, и прикладывался к бутылке. Сёрен сидел как окаменевший. Когда он поднялся, чтобы уходить, Бо сказал:

— Такие вот парни, как ты, такие вот, за сорок, которые признаются во всех грехах и надеются на большое всеобъемлющее прощение — вы такие патетичные, мать вашу, — Бо отшвырнул пустую бутылку.

— Я позвоню, — сказал Сёрен. — Я к тебе еще зайду.

— И не думай даже.

Бо не поднял глаз, когда Сёрен выходил из гостиной. Сёрен открыл входную дверь и, переступая через порог, услышал, как Бо говорит:

— Но Майя улыбалась мне. Мне! Она вообще понятия не имела, что за придурок здесь ошивается.

Сёрен шел по бетонно-серому коридору, полному пакетов с мусором и старых велосипедов, и его сердце было тяжелым, как камень.

Вибе открыла дверь, выставив вперед живот. У нее была круглая, как шар, голова, и толстые ноги в сандалиях «Биркенсток». Она широко улыбалась.

— Я самый идиотски-веселый гиппопотам на свете, — сказала она, прижимая Сёрена к себе. — Я так рада тебя видеть. Я думала, ты ужасно занят и я увижу тебя только после того, как полиция сдвинется с мертвой точки в деле, где у нее нет ни единой зацепки, — она внимательно посмотрела на Сёрена. — Эй, что случилось? Ты сам не свой.

Сёрен повесил куртку на крючок.

— Вибе, мне нужно с тобой поговорить. Это, конечно, ужасно не вовремя, — он кивнул на ее живот. — Но это не может ждать. Я не могу выдавить из своей пустой головы ни единой конструктивной мысли, пока я с тобой не поговорю.

— Кажется, это серьезно, — легко сказала Вибе.

— Это действительно серьезно.

Джон сидел на диване перед включенным телевизором, на коленях у него лежало полотенце. На столе стояли бутылка с массажным маслом и два бокала красного вина — один полный, во втором было слегка прикрыто донышко. Они смотрели сериал про инспектора Морса. Джон встал и пожал Сёрену руку.

— Привет. Вам там нелегко, судя по сегодняшним газетным заголовкам, а?

— Это не так уж важно, — пробормотал Сёрен.

— Хочешь чего-нибудь? Вина? Ты голодный? — спросила Вибе.

Сёрен колебался. Он был голодный как волк. Вибе сразу все поняла.

— Дорогой, — сказала она Джону. — Разогрей, пожалуйста, Сёрену еды и налей вина? Сёрен хочет со мной поговорить. О чем-то серьезном.

Джон поднял бровь.

— Мы сядем в столовой, хорошо? Там же мы не помешаем?

Джон посмотрел на часы.

— Я сейчас разогрею тебе ужин, — сказал он, глядя на Сёрена. — Потом схожу выгуляю Кэша, ладно? Так что вы можете сидеть в гостиной.

— Вы простите меня, — вставил Сёрен, — я не хотел врываться и портить вам пятничный вечер.

— Да все в порядке, — сказал Джон и коротко потрепал Сёрена по плечу.

Двадцать минут спустя Сёрен поглощал гуляш с картофельным пюре, пытаясь вспомнить, когда он ел в последний раз. Вибе налила ему бокал вина, и они болтали, пока он ел. Когда тарелка опустела, он отнес ее на кухню, чтобы Вибе не пришлось вставать. В кухне он выпил ледяной воды из-под крана и плеснул немного себе на лицо. Потом он вернулся в гостиную. Вибе сидела в углу дивана и смотрела на него выжидательно и беспокойно.

— Я боялась этого двадцать лет, — сказала она. Сёрен резко остановился.

— Я не понимаю, о чем ты? — ошеломленно спросил он. Она уставилась на него.

— Ну, — поспешила она ответить, — может быть, я опережаю события, — она бросила короткий взгляд в сторону. — Садись и давай закончим с этим побыстрее, ты выглядишь совсем измученным.

Была пятница, двенадцатое октября, снаружи было неуютно, холодно и темно, как в могиле. Сёрен откинулся на спинку дивана, разглядывая свои руки. Потом он рассказал Вибе то, что собирался рассказать.

Помнит ли она, как ездила в командировку в Барселону в декабре 2003 года? Да, помнит конечно. Помнит ли она, что Сёрен был в городе с Хенриком? Что они ужинали в азиатском ресторане в районе Вестербро? Что Сёрен рассказывал ей об этом вечере, когда она вернулась домой, о ресторане, о тех девушках за соседним столиком, с которыми они разговорились, как они поехали потом вместе с ними в ночной клуб, в котором танцевали? Да, Вибе все это помнила.

— В тот вечер я ушел домой вместе с женщиной, которую звали Катрине.

В глазах Вибе поначалу промелькнуло что-то тяжелое, потом ее губы начали улыбаться, и Вибе спросила: неужели Сёрен пришел рассказать, что изменил ей четыре года назад? Ай-яй-яй, сказала она, грозя пальцем, но послушай, мы были вместе двадцать пять лет, конечно, я понимала, что это может произойти, что это, может быть, происходило, так что нечего выглядеть таким виноватым. Сёрен покачал головой. Нет, нет. Но Катрине, эта женщина. Она забеременела. Теперь Вибе вытаращила глаза. Что? Что она? Да. Это была одна ночь и одно утро, с тех пор они не виделись, ни разу. До того, как Катрине позвонила вдруг полгода спустя и сказала, что она беременна. Большой срок. Вибе подавила возглас изумления. Сёрен вздохнул.

— Катрине встретила другого человека, который должен был быть отцом ребенку. Они прямо сказали, что им не нужно, чтобы я сильно вмешивался, — тихо продолжил он. — Но они хотели, чтобы ребенок знал правду: что у него есть биологический отец и отец, который его воспитывает, и что это разные люди. Я не должен был участвовать в жизни ребенка с рождения. Они хотели подождать, посмотреть, как все складывается, и потом решить, что делать, когда и если возникнет необходимость предъявить меня ребенку. Я был сам не свой, — он поднял глаза, но не увидел никакой симпатии во взгляде Вибе. — Эльвира умирала, я был сам не свой, — повторил он, — и потом, я совершенно не хотел никакого ребенка. Я сидел в квартире Катрине и Бо и мечтал, чтобы они провалились к черту, и все. — Сёрен откашлялся. — Но потом Бо вдруг позвонил мне и сказал, что Катрине родила. В один из дней я заехал во Фредриксбергскую больницу после работы, только из чувства долга, так я тогда к этому относился. Но потом я ее увидел, Вибе.

Вибе расплакалась.

— Я увидел ее, и мир перевернулся. Я ее полюбил. Абсолютно сумасшедше, как я никого никогда раньше не любил. Она была совершенно лысая, спала на боку и была похожа на меня как две капли воды. Когда я возвращался домой в тот день, мне пришлось съехать на обочину, чтобы не попасть в аварию. Я то смеялся, то дрожал всем телом и совершенно не мог собраться с мыслями. Ее назвали Майей. В следующий раз я увидел их только спустя две недели, когда они вернулись домой. В Бо явно вселился альфа-самец, на пятикилометровом расстоянии было видно, что он не хочет делить со мной отцовство, но я не собирался это даже обсуждать. Я хотел быть Майиным отцом. Я думал об этом денно и нощно две недели, и я больше не хотел от нее отказываться. Бо страшно рассердился, прошло два тяжелых месяца, прежде чем нам удалось более-менее наладить контакт. Я очень старался, чтобы мои действия не были истолкованы как угроза или агрессия, и пытался показать ему, что да, я хочу занять какое-то место в жизни Майи, но это совсем не его место. Это помогло, — Сёрен замолчал и посмотрел на свои руки.

Вибе высморкалась и устроила поудобнее свой большой живот.

— Я не мог об этом рассказать, — продолжил Сёрен. — Я не мог заставить себя об этом рассказать. Что, хотя я не хотел заводить ребенка с тобой, от меня забеременела другая женщина. Я просто не мог этого сказать. Тут еще наши отношения виноваты, Вибе, — вдруг сказал он, как будто она пыталась ему возразить. — Мы же были как брат и сестра, черт возьми. Мы не были мужем и женой. В этом не было никакой искры. Если по большому счету. Я имею в виду — посмотри на Джона. Даже Джон относится ко мне как к шурину, он даже не ревнует, что я спал с его женой больше раз, чем он сам, — Вибе не могла не улыбнуться. — Помимо того, что я не хотел быть отцом, самого характера наших отношений было достаточно для того, чтобы не заводить ребенка. И тут в разгар всего этого заболела Эльвира, потом Кнуд… Я не мог рассказать тебе, что Катрине забеременела, это было исключено. По крайней мере тогда, — Сёрен вздохнул. — Так что я решил немного подождать. Пока буря не уляжется. Точно так же, как мы решили не рассказывать пока старикам, что мы разошлись.

— Кнуд и Эльвира знали о ребенке? — прошептала Вибе.

— Нет, Вибе. Они ничего не знали. Я бы никогда не мог с тобой так поступить. Никто ничего не знал. Ни Хенрик, ни Аллан, никто. Я переживал все это в одиночку. Конечно, я не мог скрывать это всю жизнь, это понятно… но…

— У тебя есть дочь… — прошептала Вибе. Она удивленно почесала голову, как будто все ее восприятие действительности было нарушено.

— У меня нет дочери, — с нажимом возразил Сёрен. Вибе заморгала.

— Восемнадцатого декабря Бо, Катрине и Майя улетели в Таиланд на Рождество. В Пхукет. Они погибли от цунами. Бо выжил, но Катрине и Майя погибли.

Вибе сложила руки перед лицом, и ее глаза бегали из стороны в сторону, как будто она пыталась перечитать те события прошлого, в которых теперь находила вдруг новый смысл.

— Но тебе стало по-настоящему плохо только в январе, — удивленно сказала она. — После того, как мы расстались. Спустя довольно долгое время после смерти Эльвиры, и пока Кнуд все еще был на ногах и никто не знал, сколько ему осталось. Это же было и после цунами, в начале января?

— Мы же были в Швеции. Мы ничего не знали о том, что случилось, пока не вернулись домой, пока мы не увидели газеты. Я хотел рассказать тебе о Майе еще в Швеции, но не смог. Ты была такой умиротворенной. Когда мы вернулись домой и узнали, что случилось в Азии, я искал в списках погибших их имена, но их там не было. Я думал, что они живы. Что им просто не пришло в голову мне позвонить, потому что кругом был такой хаос. К тому же я был просто донором спермы. Я не мог ничего выяснить — только ждать, пока Катрине сама вспомнит обо мне и позвонит. Вечером пятого января позвонил Бо. Он кричал и плакал. Я не мог ничего понять. Я просил его успокоиться. Странно, о чем человек думает в такой ситуации. Совершенно безнадежные мысли. Я подумал, что Катрине ранена и лежит в больнице. Бо ведь был такой вспыльчивый, всегда так преувеличивал свои переживания. Я даже в самом страшном сне не мог представить, что они погибли. Их же не было в списках. Но они погибли. Бо позвонил мне сразу, как вернулся с опознания.

— Ох нет, — Вибе плакала, слезы двумя ровными дорожками текли по щекам.

— Вот как все было. Я совсем обессилел. Я ушел в отпуск. Вибе, прости меня. Я знаю, как тебя мучило то, что я страдаю. Я не мог об этом рассказать. Вместо этого я спрятал Майю в себе. Когда вскоре после этого умер Кнуд, я просто спрятал свою скорбь по Майе внутри скорби по Кнуду. Чтобы никто ни о чем не узнал.

Вибе молча смотрела прямо перед собой.

— Я пойму, если ты меня возненавидишь, — сказал он вдруг.

— Я тебя не ненавижу, Сёрен, — ответила она, потянулась вперед, насколько позволял живот, и сжала его руку. — Тебе, наверное, было чудовищно тяжело.

Сёрен почувствовал, как у него дрожит подбородок, и посмотрел в сторону.

— Почему сейчас? — спросила вдруг Вибе, гладя его по руке. — Почему ты рассказываешь мне об этом сейчас? Потому что я беременна? Или что-то случилось?

Сёрен закрыл глаза, чтобы заставить слезы остаться внутри. Когда ему это удалось, он повернул к ней голову.

— Это из-за дела, которое я сейчас пытаюсь раскрыть, — тихо сказал он. — Оно не то чтобы какое-то особо дьявольское или трагичное, так что не должно очень уж хватать за душу. По крайней мере, полицейского. В нем не замешаны дети, и обе жертвы… да, у них, конечно, есть друзья и родственники, но все-таки. Никакой рыдающей вдовы и троих малолетних детей с круглыми глазами. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Вибе кивнула.

— И все-таки это чуть ли не самое ужасное дело, с которым мне приходилось работать. Из-за него будто бы закровили все мои открытые раны. Все врут! Многие, по крайней мере. Врут, чтобы защитить что-то, что на самом деле не надо бы беречь и защищать, но им кажется — обязательно надо, всеми силами. Точно так же, как я делал с Майей. Прошло только пять дней с тех пор, как мы взялись за это дело. Так что это чушь, что у нас нет ни единой зацепки. На то, чтобы раскрыть дело Малене, ушло четыре недели, и тогда все подчеркивали, как быстро нам это удалось, и хвалили. Они пишут так просто потому, что я недостаточно четко говорил, — он вдруг смутился. — Раньше такого со мной не случалось. Я побеседовал вчера с двумя журналистами. И их заголовки вообще-то еще очень даже щадящие, там должно было бы быть написано «Начальник отдела убийств решает личные проблемы на работе» или что-то в этом роде, — он вздохнул.

— И еще я влюблен в одну из свидетельниц, — сказал он. Вибе не ответила. Подняв глаза, он увидел, что она села боком, и не похоже было, чтобы она слышала его последнюю фразу.

— Все в порядке? — испуганно спросил Сёрен. Он подумал о том, что Джон вышел погулять с собакой, и об огромном животе, который, казалось, в любую минуту мог лопнуть.

— Успокойся, — сказала она. — Я не рожаю, — она улыбнулась. — Но…

— Но что?

— Мне тоже нужно кое-что тебе рассказать.

И Вибе рассказала Сёрену то, что изменило его жизнь.

Потом Сёрен долго думал о том, что Хенрик был прав.

Все полностью зависит от обстоятельств.