ПОСЛАНЕЦ ВЕЧНОСТИ

О Моцарт, Моцарт!

А.С. Пушкин «Моцарт и Сальери»

Страстная пятница. Звучит Реквием Вольфганга Амадея Моцарта – величайшее творение человеческого духа. Неизмеримой глубины скорбь и трагизм жизни и смерти, уготованные к прохождению для каждого рожденного на земле.

Родился он смертным более двух с половиной веков назад и ушел в бессмертие, как никто до него и после. Ушел в прошлое объявленный ЮНЕСКО год Моцарта, а человечество дня не может прожить без его музыки, без его имени – божественного Вольфганга Амадея Моцарта. И чем дальше отделяет нас глубина веков и технический прогресс от эпохи Моцарта, тем неотъемлемее вживается в жизнь планеты глубоко человеческая музыка гения.

Ежедневно радиоволны космического эфира беспредельно простираются в неограниченном пространстве, посылая жизнеутверждающие звуки. Дети всех народов и национальностей в музыкальных классах штудируют бессмертные творения гения. Зрелые музыканты с приобретением опыта и мудрости ищут ответ на вопрос: «В чем заключается тайна и загадка музыки Моцарта?» – Нет ответа.

Он легок и понятен для начинающих исполнителей и загадочно труден для зрелых мастеров.

Что же это было за явление? Проявление ли Космического Разума, посетившего нашу планету, чтобы раздвинуть её пределы понимания?

Ребёнок, не знавший детства, отнятого изнурительными занятиями музыкой. С шести лет многолетние турне, столь раннее создание гениальных произведений – вызвали славу и удивление необычным явлением, сверхчеловеческими возможностями. Удивление музыкантов первой величины, среди которых ему не было равных. О его необыкновенных способностях написаны книги, но загадочная смерть гениального композитора до сих пор остаётся нераскрытой тайной.

Ему не было равных и в масштабах трагических событий, сопровождавших его все зрелые годы и закончившихся столь безвременным странным уходом из жизни. И человечество, несомненно, приложило руку к созданию условий несносного существования, на которые были обречены многие гениальные личности, включая Бетховена и Пушкина. Общий удел гениев, мешающих понятия посредственных личностей, подвергаться гонениям и испытаниям, коснулся и Бетховена, хорошо знавшего Сальери и осведомлённого об его отношении к Моцарту. Записи в «разговорных» тетрадях оглохшего композитора свидетельствовали о том, что Сальери имеет отношение к странной смерти Моцарта.

Такого же мнения придерживается другой гений – гений человеческих душ Пушкин, расследовавший ход событий, связанных со смертью Моцарта, что называется, по горячим следам существовавших тогда ещё свидетелей и участников музыкальной жизни Европы.

Гении одни понимают друг друга. На то они и гении. Психологическая правда пушкинского произведения вскрывает тайные пружины мотива преступления Сальери. Междометие «Ах, Моцарт, Моцарт!» отражает и отеческое назидание, укор и недовольство Моцартом, который поражал его мощью своего гения. «Ты с этим шёл ко мне», «Ты, Моцарт, бог и сам того не знаешь, я знаю, я». Действительно, затратив столько неимоверных усилий, чтобы создать произведение, приносящее славу, и вдруг быть превзойденным с такой кажущейся недостойной легкостью незаслуженно одаренным Моцартом. Спустя два года после сочинения трагедии «Моцарт и Сальери» Пушкин записал: «Завистник, освиставший «Дон Жуана», мог отравить его творца». Как бы то ни было, признание Сальери перед смертью в том, что он отравил Моцарта, со счетов снимать нельзя, как одно из доказательств преступления.

Однако события, связанные с внезапной странной смертью Моцарта, проливают свет на другие подозрительные обстоятельства, в которых задействованы сторонние участники событий. До сих пор не найдена могила Моцарта по причине того, что он был захоронен в общей могиле для бедных. Странно и то, что похороны состоялись спешно на второй день после смерти. На похоронах не присутствовали жена и сын, и вообще никто не присутствовал, кроме шедшего за гробом нищего. На этом странности не заканчиваются, если вспомнить, что с мертвого тела была снята посмертная маска. Такая процедура была не дешева, и её удостаивался не каждый умерший. Значит, вмешательство в жизнь гениального композитора осуществлялось заинтересованными силами, обладающими очень мощными возможностями и влиянием.

В письмах к отцу Вольфганг часто писал о том, как ему страшно ложиться вечером в постель от сознания, что прожитый день может оказаться последним днем и он на завтра не проснется. Жизнелюбивый Моцарт, значит, имел основания опасаться за свою жизнь. История с Черным Человеком, заказавшим ему Реквием незадолго до странной кончины, является ярким тому подтверждением. Причина страха смерти в письмах нарочито не указана, видимо, из соображений секретности, и в то же время совершенно ясно следует из переписки то, что Леопольд Моцарт разделял тревогу сына, значит, она имела основание быть. В последующих письмах к отцу тридцатидвухлетний Моцарт сообщает о том, что он внутренне подготовился к смерти. Указанные факты его душевного состояния имели под собой веские основания, учитывая его особое положение в мире музыки. А в эпоху Моцарта музыка была главной духовной ценностью сильных мира сего, начиная с Римского папы и кончая августейшими особами почти всех европейских дворов. Политические страсти, какие кипели в кругу властителей мира, имели свойство решаться всеми возможными способами. Так, Римский папа Клемент XIV Гапганелли возвёл Моцарта в ранг рыцаря и пожаловал орден Золотой шпоры, что давало ему привилегию дворянина. Однако Моцарт не преминул воспользоваться этим посвящением для создания собственного благополучия, так как только музыка была смыслом его жизни. А благоволивший Моцарту Папа Клемент XIV сам принял безвременную смерть за то, что издал буллу о роспуске ордена Иезуитов. Борьба не на жизнь, а на смерть, коварная и жестокая, была прочувствована как юным Вольфгангом, так и, естественно, Леополь-дом Моцартом, всю жизнь сопровождавшим сына советами и осведомленным о всех его делах.

Загадка и тайна смерти Моцарта и всей его жизни и музыки, созданной им, зашифрована, возможно, в музыкальных образах последней оперы гения «Волшебная флейта». Она была написана не по заказу, а как послание человечеству, в котором он отразил сущность окружающего его мира, произведения, полного загадок, тайн, символов, за которое расплатой могла стать жизнь композитора.

Естественно, что эти факты и многие другие были известны А.С. Пушкину, который отразил психологическую правду гениально точно в маленькой трагедии «Моцарт и Сальери», по масштабам и значимости сравнимой с творениями Шекспира.

После опубликования «Моцарта и Сальери» по сей день существуют мнения о необоснованности и недостоверности сцены диалога Моцарта и Сальери.

Это сказывается в неудавшихся попытках сценического воплощения трагедии, непонимании образа Моцарта.

До сих пор не удалось создать подлинно пушкинское сценическое прочтение гениального творения. Вот подвергается, например, сомнению художественная правдивость фразы Моцарта, будто бы признающего гениальность композитора Сальери: «Он же гений, как ты, да я».

В том-то и есть ключ к пониманию как образа Моцарта, так и самого Пушкина. Да, Моцарт был настолько гениален, что причислить Сальери к этому списку, конечно, не мог. Второе, Моцарт был настолько правдив, нравственен и принципиален, что покривить душой в оценке творчества другого композитора не мог, даже когда касалось титула важных особ. Он в таких случаях говорил: «Я лучше положу перо». Почему же у Пушкина в сцене в трактире Моцарт завел разговор о том, что Бомарше кого-то отравил и далее подводит нравственную основу: «Он же гений, как ты, да я, а гений и злодейство – две вещи несовместные. Не правда ль?».

Никакой погрешности против правды здесь нет ни у Моцарта, ни у Пушкина. Оба были гениальными знатоками человеческих душ и чувств. Динамика развития образа Моцарта предельно сжата в отличие от образа Сальери. Сальери произносит длинные монологи, раскрывающие сущность его души и мотивацию решимости отравить Моцарта. В первой сцене в комнате Сальери Моцарт предстает «счастливцем праздным» (как он себя и всех «единого прекрасного жрецов» считал): «Намедни ночью бессонница моя меня томила и в голову пришли две-три мысли. Сегодня я их набросал». При этом он называет свое произведение «так… безделица». В действительности – «Какая глубина! Какая смелость и какая стройность!». Это что касается творчества. Далее, выслушав мнение Сальери, Моцарт неожиданно становится немногословен. Произносит он всего четыре коротких слова, включая междометия. В каждом глубочайший смысл, вместивший целую гамму чувств, мгновенно сменившихся в душе Моцарта:

- Ба! Право? Может быть… - и всё. И это сильно выразило то, что произошло в сознании Моцарта. Что понял Моцарт? Во-первых: «Ба!» с восклицательным знаком. Удивлён! Удивлен справедливой, высокой оценкой его «безделицы».

- Право? – с вопросительным знаком. Моцарт не только удивлен, но и показывает, не слишком ли высоко хватил Сальери, сравнивая его с богом? Ведь Моцарт был человек глубоко верующий и богу посвящал самые вдохновенные искренние произведения, обращаясь к нему, как к спасителю и защитнику, как верный его служитель.

Третья фраза: «Может быть…». Что она означала? Уж, конечно же, не согласие с мнением Сальери, что Моцарт – бог.

Что хотел сказать Моцарт? – осталось тайной Моцарта и Пушкина. Моцарт замолчал неожиданно. Замолчал, возможно, от страшной догадки, которую нельзя было прямо высказать Сальери. Несомненно, в момент появления Моцарта в комнате Сальери, во время его тяжкого размышления о несправедливости судьбы, Моцарт должен был услышать конец монолога с упоминанием его имени. Но в тот момент он не обратил внимания на этот факт, так как был целиком поглощен мыслями о музыке, которую принес. Теперь же неожиданное молчание Моцарта было началом поступившего в сознание сигнала о фальши в отношениях к нему Сальери. Тревожное страшное открытие о намерении убрать со своего пути мешающего ему гения. Однако, подчиняясь воле судьбы, Моцарт ничего не делает для предотвращения рокового исхода и приходит в трактир на обед с Сальери.

Моцарт посмурнен, молчит и хмурится. Он понимает, что роковой момент настал. Событие должно свершиться. Моцарт это чувствует через ощущение присутствия Черного человека. «Мне кажется, он с нами сам–третей сидит». При этом намерение Сальери и призрак Черного человека олицетворяют для него единое целое – рок, судьбу, которую нельзя преодолеть. И Моцарт вступает в последний поединок с судьбой, имея в арсенале средств борьбы только то, что имел и ценил всю свою жизнь – любовь к искусству, единственному и бесспорному мерилу нравственных ценностей. Ему нужно ещё раз проверить страшную догадку о намерении Сальери отравить его. При этом он пытается в разговоре навести Сальери на способность к пониманию, отрезвлению от безумного намерения в совершении преступления. Он хочет утвердиться в понимании мотивов, побуждающих к тому Сальери. Вопрос гениальности? Вот возможный источник скрываемой нетерпимости.

Моцарт и тут не кривит душой и не признает гениальность Сальери, о чём свидетельствует его здоровая оценка оперы Сальери «Тарар», как «…вещь славную. Там есть один мотив…». Помилуйте, разве такой оценки достаточно для определения гениальности? Конечно, нет. И только насмерть зашоренный и упёртый в своих достоинствах Сальери не может этого понять, он по-прежнему причисляет себя к гениям, в чем убеждается Моцарт.

И он делает последнюю попытку привести в чувство одержимого необходимостью «исполнить тяжкий долг» Сальери. «Он же гений, как ты да я. А гений и злодейство – Две вещи несовместные».

При этом, чтобы заострить внимание Сальери, отвлечь его, он задает вопрос:«Не правда ли?» Но мозг Сальери недоступен для понимания простых истин. Моцарт выпивает стакан с ядом с последними, такими человечески простыми словами: «за искренний союз…двух сыновей гармонии», всё ещё не веря в то, что Сальери решился на преступление. Но когда Сальери закричал: «Постой, постой, постой. Ты выпил… без меня?» - Моцарт понял, что яд он выпил, и всего лишь бросает салфетку на стол, этим прекращая жуткий спектакль. Злодейство свершилось, но даже в этот страшный роковой момент Моцарт проявляет редкое мужество и присутствие духа, погружаясь в звуки Реквиема.

Таков по-человечески простой и великий образ Моцарта, созданный Пушкиным. И чем дальше человечество вникает в творчество двух гениев, тем всё новые тайны будет открывать для себя. Пушкин написал маленькую трагедию «Моцарт и Сальери» за два–три дня. Но замысел о создании этого произведения возник ещё в 1826 году. Тогда в музыкальных кругах, газетах, журналах шли разговоры о загадочной смерти Моцарта. Доктор медицины Дитер Корнер, изучавший материалы о смерти композитора, заметил: «Поэт знал много, быть может, слишком много».

В самом деле остаётся лишь гадать, что мог слышать Пушкин, завсегдатай салона австрийского посла в Петербурге графа Фикельмона, из «первых уст» человека, самого осведомленного в этой взбудоражившей всех истории.

За те тяжелые страдания, невзгоды, непонимание, нищету, на которые обрекли современники Моцарта, растаптывая всё, что превышает уровень понимания и превосходит их интеллект, они не понесли никакой кары на земле. Возможно, это случится на небе? Мысли человеческие часто обращаются к небу. В космос. Это он посылает многочисленным обитателям планеты, как части Вселенной, напоминание о том, что мы сами по себе существуем не для осуществления низменных желаний и потребностей. Напоминание о том, что надо иногда останавливаться, чтобы задуматься о смысле бытия, которое для каждого из нас имеет свой конец. Сигнал из Космоса – это музыка В.А. Моцарта, которая будет звучать вечно, пока существует Вселенная.

Неразгаданная тайна В.А. Моцарта будет приближаться к разгадке на протяжении времени существования всех миров, потому что музыкой В.А. Моцарта с нами говорит вечность. И сам В.А. Моцарт – посланец вечности, посетивший планету Земля для того, чтобы испить чашу человеческих страданий и, страдая, вознести силу человеческого духа в глубины Вселенной. Музыка Моцарта связывает невидимой нитью разума народы, века, миры. В назидание человечеству мощь воздействия музыки гения не угасает, а из века в век набирает силу и влияние в противовес безудержному размаху сил растления, алчности, преступности, бесчеловечности.

О вечный луч света!

Проникающий в самые глухие  закоулки души,

Возвращающий к жизни обессилевший разум,

И имя тебе – Моцарт!

О.В. ТЕТЕРИНА

 

ТЕНИ ЗАБЫТЫХ ПРЕДКОВ

Лев Прозоров. «Варяжская Русь». Изд-во «Эксмо», изд-во «Яуза», 2010 г.

Когда говорят о забытых цивилизациях, обычно приходят на память Атлантида и Лемурия, Гиперборея и Му. Или растоптанные конкистадорами империи инков и майя. Или затерявшиеся во мраке тысячелетий державы этрусков и шумеров.

Словом, нечто фантастически-экзотическое и «страшно далёкое».

Трудно вообразить, что мы забыли (!!!) цивилизацию, процветавшую в сердце Европы и угасшую в обозримом прошлом – в двенадцатом веке нашей эры. А ведь эта цивилизация не исчезла, оставив после себя лишь полуразрушенные храмы да смутные упоминания в легендах. О ней можно прочесть в русских летописях и западноевропейских хрониках. Язык, кровь и культуру её народа наследуют англичане и голландцы, немцы и датчане, поляки и латыши – и русские.

Однако в нашей стране об этой цивилизации знают немногие.

«Варяжская Русь». Так называется недавно вышедшая в свет книга Льва Прозорова – историка, мыслителя, публициста и литератора. Автора книг «Кавказский рубеж», «Богатырская Русь», «Язычники крещёной Руси», «Боги и касты языческой Руси» – книг, открывших многим «нехрестоматийные» подробности древней истории нашей страны. (Не то чтобы эти подробности были неизвестны – просто образовательная, научно-популярная и художественная литература последних десятилетий обходила эти вопросы стороной.) Автора героической саги «Евпатий Коловрат» и бестселлера «Святослав Хоробре».

Новая же книга посвящена балтийским славянам – летописным варягам.

Пять тысяч лет назад в Южной Прибалтике зародилась так называемая «культура боевых топоров». «Боевые Топоры» были и первонасельниками Русской равнины. Увы, этот народ, постигший непростое искусство шлифовки камня, научившийся выплавлять бронзу, приручивший животных и предположительно приступивший к земледелию, письменных памятников не оставил. Поэтому можно лишь гадать, были ли «Боевые Топоры» (а также сменившие их народы лужицкой и пшеворской культур) предками всех индоевропейцев или – общими предками германцев, балтов и славян.

Первые достоверные упоминания о балтийских славянах появляются в середине I столетия до н.э. в сочинениях римских авторов. Венеды – так они именуют наших далёких предков. Этот экзотично звучащий этноним сохранился до XVIII в. в языке полабских славян из окрестностей Люнебурга, называвших свою речь «wenske» (т.е. «венская»). А эстонцы и финны по сей день называют русских venaja и venelainen.

Но даже если признать древность обособления славянского этноса – всё равно, уместно ли говорить о «цивилизации»? Ведь, как ехидно замечает Прозоров, древним славянам «положено сидеть в болоте и дышать через тростинку, ожидая, когда умный хазарин принесёт им культуру, скандинав – государственность, а византиец – веру».

Что ж, здесь есть смысл говорить о традиционно-пренебрежительном отношении к пращурам, почему-то утвердившемся в нашем сознании.

В действительности же древние славяне отнюдь не были пасынками истории, копошившимися где-то на обочине, в стороне от грандиозных событий. Славянский князь Радегаст, а позже его правнук Одоакр-Одонацер потрясали Западную Римскую империю; Одонацер, кстати, формально «закрыл» её, когда сместил последнего императора Ромула Августула и отослал имперские регалии в Константинополь. А задолго до походов Радегаста и Одонацера славяне служили Риму как федераты (так римляне называли «варварских» наёмников, по договору защищавших империю от других варваров). На их языке слово «федераты» звучало как «веринги» («верные»). По мнению ряда исследователей, от самоназвания славянских наёмников, гордых службой великому Риму, и пошло название «варяги».

Итак, Западная Римская империя «закрыта» Одонацером, её владения и подконтрольные территории осваивают северные варвары: германцы и славяне. Из средневекового «Утрехтского летописца» мы узнаём, что вильты (один из народов балтийских славян) создали в голландских землях племенной суперсоюз (или проще и правильнее сказать – державу?) с фризами и саксами. Столицей их страны был город с говорящим названием Вильтбург. «Утрехтский летописец» сообщает также о славянских бойцах в дружинах англосаксонских завоевателей Британии. И вряд ли название графства Вильтшир случайно совпадает с именем славянского народа. А такие топонимы, как Свято, Камен, Воденице (в Голландии), Буков, Дудичи, Валислав (на юге современной Германии), Крамнице, Корзелице, Биннице (в современной Дании), говорят сами за себя.

Осваивали варяги и восток Балтики. И долго ещё, уже после того как пали последние княжества балтийских славян, люди Новгородской земли гордо называли себя «мужи новгороцки от рода варяжска». А когда были найдены первые берестяные грамоты, когда «зазвучала» живая речь средневековых новгородцев, стала очевидна её предельная близость языку балтийских славян. И многоликие языческие идолы, которые находят археологи в русской земле, подобны многоглавым божествам из храмов Ретры и Арконы, богатое убранство которых восторженно (!) описывали германские монахи. И сохранившийся до начала XX века обычай гадания с «конём судьбы» отсылает к варяжским обрядам, когда жрецы Свентовита водили через скрещённые копья священного белого коня.

Нет, не были балтийские славяне – венды, вагры, ободриты, велеты, лютичи – забытым и забитым диким народцем! Как равные союзники участвовали они в эпической битве при Бравалле (конец VII – начало VIII в. н.э.), в которой сошлись войска конунгов Харальда Боезуба и его родича Сигурда (кстати, сына норвежки и славянина). Позднее, в «эпоху викингов», славянские морские разбойники держали в постоянном напряжении датчан и шведов («пренебрегая выгодами хлебопашества, они вечно готовы к морским походам», – писал о ваграх средневековый хронист Гельмольд). А в X в. в Волыне (другие названия – Винета, Юмне или Йомсбург) образовался первый (ещё языческий!) рыцарский орден Европы – союз так называемый йомсвикингов.

Но не только воинской удалью славились варяги. О фантастическом богатстве Волына (самого большого города тогдашней Европы!), да и всей варяжской земли, спустя сотни лет ходили восторженные легенды. Не меньше потрясала современников и потомков щедрость и честность варягов. «Ни замков, ни ключей мы там не видели, а сами они были удивлены, увидев наши вьюки и ящики запертыми. Там никогда не пустует стол со всякой едой и питьём», – писал Оттон Бамбергский.

«Закат в крови». Так называется последняя глава, рассказывающая о гибели «славянской Атлантиды» – раздираемой усобицами, медленно, но верно теснимой крестоносными полчищами. Борьба поморских славянских княжеств за независимость шла с переменным успехом два столетия. Но в 1168 году священный город Аркона захвачен крещёными датчанами. В 1174 году Прибыслав, сын победителя крестоносцев Никлота (которого воспел А.К. Толстой в поэме «Боривой»), признал себя вассалом кайзера Фридриха Барбароссы и получил титул мекленбургского герцога.

Каковы «сверхидеи» книги?

Их можно выделить как минимум две.

Первая – на мой взгляд, немаловажная – это доказательство отсутствия некоего извечного противостояния «России и Запада», «славянства и тевтонов». Нет оснований отделять русских и славян в целом от «Европы». Как становится ясно из книги, славяне успешно союзничали с германскими народами (и не менее успешно с ними воевали) – равно как и между собой. Язычники-вагры отлично находили общий язык с язычниками-саксонами. Равно как и крестоносные рыцари Каролингов и Пястов.

Второе. О балтийских славянах писали А.Ф. Гильфердинг, А.И. Павинский, А.А. Котляревский, Д.Н. Егоров, Т.Н. Грановский и многие другие русские историки (на их изыскания главным образом и опирается автор книги). Вот только все эти историки работали в XIX столетии. В веке двадцатом эта тема для научных изысканий становится «неинтересна». «Выходили статьи – в сборниках и специальных журналах. (…) Но не более. В книгах по истории славянства поминали… южнобалтийских насельников несколькими страницами в лучшем случае. Чаще же всего вытаскивали на свет краешком в несколько строчек, попрекая германцев и вообще «Запад» их уничтожением», – пишет Прозоров.

В последние годы появляются научные и, что важнее, научно-популярные труды по искусственно созданным «белым пятнам истории». Книга Прозорова, со страниц которой встают «тени забытых предков», – одна из них.

Владимир ТИТОВ

 

СВЕТЛАНА РОЩИНА

И волки берегут своих волчат,

И крокодильчиков лелеют крокодилы...

Но люди есть... Им Богом данных чад

Готовы тут же бросить в пасть могилы.

В полдневный зной в окрестностях Аксая

По роще, что шоссе пересекло,

Шла женщина, невольный взгляд бросая

На всё вокруг. А солнце жгло и жгло...

Вдруг слышит писк...

Птенец или зверушка?

Вгляделась... Господи, да кто же мог!

Лежит в траве недельная девчушка,

А ротик ищет мамочкин сосок.

Нагнулась, подняла, к груди прижала

И, всё ещё не веря, что спасла,

Скорей в Аксай с находкой побежала

И девочку в родильный отнесла.

Как ей врачи и сестры были рады!

Умыли, напоили, дали есть...

Спасти ребёнка – выше нет награды,

В ней – долг, любовь,

достоинство и честь.

И коли в рощи так её нежданно

Среди травы в июльский день нашли,

То порешили имя дать – Светлана,

И Рощиной малышку нарекли.

Расти, покуда в ванночке купайся,

Вес набирай. Ты с добрыми людьми.

Когда же вырастешь, не будет ни Чубайса,

Ни матерей, способных так с детьми.

Владимир БУШИН