ВОР У ВОРА БУТЫЛКУ УКРАЛ
(Окончание. Начало в №№6,8)
Наконец, добрался критик Сарнов и до Солженицына. Казалось бы, чего им делить-то? Оба лютые антисоветчики, лжецы и клеветники; для обоих Россия – тюрьма; оба ненавидят Сталина, Горького, Шолохова, почти всю советскую литературу; один во время войны рассылал с фронта письма, в которых поносил Верховного Главнокомандующего, второй на того же Верховного измышлял слюнявые эпиграммы; оба одержимы страстью поглощения бумаги; оба лаются самым похабным образом, первый: шпана... бездари... плюгавцы... плесняки... собака... шакал... баран... обормот... хорёк... скорпион... и т.п., второй: чучело... слюнтяй... г... о... г... к... г....ед... и т.п.; в своём всеохватном вранье оба используют один и тот же убогий прием, у первого об ужасах советского времени свидетельствуют один врач... один офицер... одна баба... две девушки... водопроводчик... молодой узбек и т.п., у второго - один писатель... один журнал... одна знакомая... одна приятельница... и т.п.
Мало того, порой Сарнов просто даёт вариант на заданную Солженицыным тему. Вот он пишет об известном «Деле Кравченко». Этот хлюст в 1949 году перебежал на Запад и стал там вещать о порядках в наших лагерях. Одна французская газета обвинила его в клевете. Он подал в суд. В ходе процесса один свидетель со стороны Кравченко, сидевший в наших лагерях, упомянул, что в камерах было тесно. Что ж, вполне возможно. Но его спросили, как это выглядело конкретно. Он сказал: в камере размером в 40-45 кв. метров находилось человек 150-200.
И Сарнов пишет: «Адвокат разводит руками: абсурдность показаний очевидна... Не может западный человек вообразить, что в камеру размером в 40-50 кв. метров можно было запихнуть 150-200 человек». Западный человек... Запихнуть, чтобы они там впритирку стоймя стояли какое-то время, не знаю, может быть, кому-то и удалось бы, но ведь речь-то идёт о том, что арестанты жили в этой камере, т.е. ели, спали, справляли нужду и т.д. Именно об этом и говорил свидетель: «Они лежали там все на полу…». Уж это никак невозможно, если только не укладывать один ряд спящих на другой до самого потолка. Но ведь такого-то не было, это-то невозможно. «Когда, - продолжал свидетель, - кто-нибудь пытался повернуться на другой бок, то повернуться должны были все двести человек». Сарнов заключает: «Вообразить такое западный человек не в состоянии и в зале раздаётся смех». Опять западный! Да и восточный не может. А может только человек, одуревший от антисоветчины.
И смех зала - естественная реакция на полоумный бред. Да с какой стати хотя бы все должны переворачиваться? Беня, неужели ты никогда не переворачивался на другой бок под одеялом со своей или чужой супругой на односпальной кровати или на вагонной полке? И что, дамы тоже вынуждены была переворачиваться? Никакой необходимости! Ты просто не представляешь себе, что такое квадратный метр и что такое живой человек, среди которых бывают и толстяки. И несёшь этот вздор с такой убеждённостью, словно всё видел своими глазами или даже полжизни просидел в такой камере. А на самом деле ничего, кроме книжных корешков ты в жизни не нюхал.
У тебя, у восточного человека, Сарнов, есть в квартире чулан? Сколько метров? Допустим, пять. Значит, по твоим понятиям, там можно поселить 20 человек: 50 - 200, 5 – 20. Так? Вот и собери два десятка своих друзей – Аллу Гербер, Хлебникова, Радзинского, Коротича, выпиши из Америки Манделя с женой... И попробуй запихнуть. И сам с женой можешь внедриться, и дети с внуками. Наберешь 20? Если такой литературно-следственный эксперимент тебе удастся, тогда все тебе поверят, а Путин даже премию даст.
У Солженицына есть именно такие примерчики советского зверства, непостижимые для человека и западного, и восточного, да хоть и северного или южного. В своём сияющем любовью к правде «Арипелаге» он писал, например, что однажды (неизвестно когда) три недели везли в Москву из Петропавловска (из какого? Ведь их два) заключённых. Непонятно, зачем их везли в столицу, ведь обычно это движение было в обратном направлении. Уже тут дело попахивает туфтой. Но главное дальше: и было в каждом купе - «обыкновенный купированный вагон» - 36 человек (т.1, с.492). А полагается, как известно, 4. Значит, превышение над нормой в 9 раз. Может быть, это были какие-то очень важные учёные, специалисты, которых надо доставить в Москву? Но ведь ни один не выжил бы три недели такой транспортировки, если бы она действительно была.
Далее автор, всю жизнь живший «не по лжи» и призывавший к этому Сарнова с женой, рассказывает о тюрьмах, в которых сидело по 40 тысяч, «хотя рассчитаны они были вряд ли на 3-4 тысячи» (т.1, с.447). Тут уже превышение раз в 10-13, если не больше, т.е. как бы в одно купе утрамбовано уже не 36 персон, а 40 - 50. Но где эти тюрьмы, как называются, сколько их – семейная тайна. Знает только вдова Наталья Дмитриевна.
Потом автор сообщает нам о тюрьме, «где в камере вместо положенных 20 человек сидели 323» (т.1, с.330). С точностью до одного млекопитающего. В 16 раз больше! «А в одиночную камеру вталкивали по 18 человек» (т.1, с.134). Рекорд? Нет, вот рекорд: «Тюрьма была выстроена на 500 человек, а в неё поместили 10 тысяч» (т.1, с.536). В 20 раз больше реальных возможностей, т.е. 80 человек в купе.
И так у Солженицына – всё! Таковы все его данные о заключенных, ссыльных, расстрелянных... И сионские мудрецы с дипломом «Литературный работник» читают это, восхищаются любовью к правде и, шагая за пророком след в след, пыжатся добавить что-нибудь от себя, а потом бегут поделиться радостью со всеми соседями, не подозревая, что выглядят крупногабаритными идиотами.
Так вот, говорю, чего им делить-то? Ведь это ещё вопрос, кто у кого бутылку с антисоветским зельем украл. Действительно, допустим, в 1938 году студент Саня Солженицын, сталинский стипендиат, был ещё вполне советским человеком и уже обдумывал, планировал грандиозный роман «Люби революцию» (ЛЮР), а десятилетний школьник Беня уже был антисоветчиком, сочинял стишки. Так что очень вероятно, что не Беня, поскольку на десять лет моложе, спёр у Сани бутылку настоянной на желчи антисоветчины, а наоборот – Саня у Бени. Но у того в запасе была ещё бутылка, а потом ещё настоял. Он гонит антисоветчину постоянно, как алкаш самогонку.
Нельзя не отметить ещё и одинаково неколебимую их антисоветскую упёртость. Ведь кое-кто из их собратьев с годами всё-таки заколебались. Рой Медведев, например, признал, что полжизни врал о Шолохове. А эти двое – ни на йоту!
Тут рядом с ними только академик Шафаревич, которого православный писатель М.Ф. Антонов ещё в 1999 году уверенно назвал «врагом русского народа». Используя сарновский метод «по аналогии», так можно назвать и его.
И что же в конце концов? Да вроде бы живому следует носить на могилу покойного собрата незабудки. Ан, нет! А вдруг в могиле-то лежит антисемит? Вдруг он там читает «Белую березу» Бубенного? Ужо ему... И неутомимый, как мул, Сарнов приступил к расследованию.
Вы, говорит, посмотрите только какая наглость, какой пещерный антисемитизм! К своему мерзкому сочинению «Ленин в Цюрихе» Солженицын дал «Биографическую справку» о «хорошо всем известных людях», где говорится, что «настоящая фамилия Г.Е. Зиновьева – Радомысльский, Л.Б. Каменева – Розенфельд, Ю.О. Мартова – Цедербаум, Радека – Зобельзон и т.д.»
Беня, очухайся! Во-первых, сам же говоришь, что это всем(!) хорошо(!) известные люди. И все, кому интересно, давным-давно и хорошо знают, что они – евреи. Во-вторых, в названных фамилиях нет ничего еврейского, они немецкого смысла. Rosenfeld, например, - розовое поле, Zederbaum - кедр, кедровое дерево и т.д. А зачем «раскрывать» Радека, если он и так Радек да ещё Карл? Чем псевдоним Радек лучше фамилии Зобельзона?
Но Сарнов продолжает гневные стенания над могилой Солженицына: «О, вся моя молодость прошла под знаком этих «раскрытых скобок». Почему только молодость? Нет, даже младенчество, зрелые годы и глубокая старость. Вот в 1929 году, когда тебе было всего два года и ты ещё не научился пользоваться горшком, вышел первый том Литературной энциклопедии, и там говорилось, например, что фамилия Ахматовой – Горенко, Демьяна Бедного – Придворов, Александра Богданова, ну, того самого, что у Горького на Капри играл с Лениным в шахматы, - Малиновский и т.д. Во втором томе сказано, что Горький это, оказывается, Пешков, Михаил Голодный, которого ты мог знать, это, видите ли, Моше Эпштейн, «родившийся в бедной еврейской семье».
А в числе членов редколлегии ЛЭ – И.Л. Маца, И.М. Нусинов, ответственный редактор – В.М. Фриче, ответственный секретарь – О.М. Бескин – кто тут русский?
Но вот ты вырос, созрел, даже стал членом Союза писателей, проблема с горшком решена почти полностью, и ты покупаешь адресный справочник Союза за 1966 год, где появился и ты. И что там? Давид Самойлов – Кауфман, Семен Самойлов (Ленинград) – Фарфель, Жан Грива – Фолманис, Инна Варламова (моя соседка) - Ландау... и т.д.
Но годы идут, произошла контрреволюция, которую ты ждал с детства, сейчас ты, Беня, уже давно на пенсии, порой опять возникают проблемы с горшком, но несколько иного рода, чем прежде. Однако это твой звездный час! Ты неутомим, у тебя выходят книга за книгой, кирпич за кирпичом, лохань за лоханью. Ты завел дружбу с А.Н. Яковлевым, академиком в особо крупных размерах. Он затеял издание документальной серии «Россия. ХХ век». Несколько огромных томов вышло. И что там в интересующем нас смысле? Не буду утомлять обилием примеров, всего несколько: Константин Станиславский – Алексеев, Вениамин Каверин – Зильбер, Михаил Светлов – Шейнсман...
Однажды ты мог купить книгу Эммануила Бройтмана «Знаменитые евреи». Наверняка кинулся бы глянуть, кто там на твою букву «с». И что? Вот Натали Саррот - Черняк. Тут бы и Сарнову место. Но – нет его....
В другой раз купил бы книгу А.Ф. Козака «Евреи в русской культуре». Ну, уж тут-то наверняка... Опять стал бы искать. Что такое? И тут нету! Да уж не Сарнов ли выдал столько булыжников во славу русский культуры! Уж не он ли с юных лет доныне работает заместителем Сизифа по политчасти, уверяя, например, что «Тихий Дон» - не Шолохов! Кто этот Козак – не замаскированный ли антисемит? Да бесспорно! Сарнова не упомянул, а о Леониде Утёсове оповещает мир, что его имя Лазарь Вайсбейн.
Но вот Сарнов обращается к главе романа «Август четырнадцатого», в которой Солженицын рассказывает о покушении на Столыпина. Тут многое озадачивает. Оказывается, Ю. Левенец и В. Волковинский, живущие на Украине, написали книгу о Столыпине, в которой доказывают, что никакого покушения не было. Ну, это нам знакомо. Есть в Москве писательница Полина Дашкова. В Интернете можно узнать: «Настоящее имя Татья?на Ви?кторовна Поляче?нко; родилась 14 июля 1960 года в Москве в потомственной еврейской семье». В одной из своих прекрасных книг она уверяет, что и Каплан не стреляла в Ленина. Она просто шла на свидание и случайно попала в заваруху. И всё о ней - злостные выдумки. А всадили две пули в своего вождя сами большевики, разумеется, для разжигания антисемитизма.
Вполне разделяя точку зрения двух помянутых украинских авторов, Сарнов старается её подкрепить своим пудовым авторитетом. Он пишет: «По официальной версии Богров метил Столыпину в сердце, но пуля попала в орден св. Владимира на его груди и срикошетила. Так оно, возможно, и было. Но звезда этого ордена носилась на правой нижней стороне груди».
У меня есть орден Владимира Святого первой степени с бантом (наградили ленинградские разведчики, заходи, Беня, покажу), но я не знаю, где находится «нижняя сторона груди». Однако что ж получается - пуля-то отскочила и никакого ранения не было? А был только удар и даже не в область сердца, а сильно справа и книзу от него? И от этого мужчина во цвете лет умер? Такова официальная версия? Странно...
«Богров (он был очень хороший стрелок), если он действительно целился в сердце своей жертвы, не мог так промахнуться». Беня, во-первых, понятно, почему пушкинский Сильвио был меток: он офицер и каждый день расстреливал из пистолета мух на стенах и потолке. А этот бонвиван, как ты его называешь, откуда? Во-вторых, ведь то была не развлекательная или тренировочная стрельба в тире, где можно спокойно и не спеша прицелиться хоть в нос, хоть в лоб нарисованной мишени. Тут стрессовый миг покушения, когда стреляющий предельно напряжен, взволнован, взвинчен и ежесекундно ждёт, что его схватят. Дело-то было в театре, кругом публика, многолюдство. Какое там сердце! Угодить хоть куда-нибудь. До чего ж ты под грузом бумажной продукции лишен способности реально представить реальные жизненные обстоятельства! И Каплан хотела бы, конечно, попасть в сердце или в голову Ленина, который стоял к ней как раз левым боком, но первая её пуля угодила в левое плечо, вторая – прошла насквозь, шею... И с таким ранением, к слову сказать, Ленин доехал от завода Михельсона до Кремля и сам поднялся в свою квартиру на втором этаже. Сюжет не для слабонервных...
«А главное, - продолжает критик, - совершенно непонятно, что помешало ему разрядить в Столыпина, если он действительно хотел его убить, всю обойму». Вы подумайте, «что помешало»... Ничего не соображает! Повторяю: это был не тир, не тренировочное стрельбище, а покушение, за что могли тут же на месте и укокошить. Это помешало и Каплан разрядить «всю обойму». Вот Кенигиссеру, опять, как на грех, еврею, потребовался лишь один выстрел, чтобы убить Урицкого, а убегая от преследования, он даже отстреливался. Так ведь он тоже, как Сильвио, был военным.
Или и он не стрелял в Урицкого, не убил его? И зря Константин Бальмонт воспевал их? -
Люба моя мне буква «К».
Вокруг нее сияет бисер.
И да получат свет венка
Борцы Каплан и Кенигиссер!
Сарнов согласен с украинскими авторами, которые утверждают: «Багров не собирался убивать Столыпина, он хотел лишь инсценировать неудачное покушение». То есть хотел только попужать. Но, во-первых, Столыпина уже семь раз ох, как пужали. Однажды рядом оказалось 26 трупов. Во-вторых, для того, чтобы попужать, существуют пугачи с пробками к ним. У меня в детстве был. Такой грохот производили, что весь театр содрогнулся бы.
Но Сарнов неколебим: «Для себя Богров решил, что выстрелит, но – промахнётся. За неудачное покушение к смертной казни приговорить не могли, он отделается тюремным сроком и выйдет на свободу героем».
О, Беня, ты неподражаем и неисчерпаем... Приходится опять по пунктам. Во-первых, если решил промахнуться, то почему не пальнул в потолок? Зачем всадил пулю в «нижнюю сторону груди», принадлежавшей не кому-то, а именно Столыпину? Во-вторых, покушение было бы «неудачное» с точки зрения тех, кто хотел смерти Столыпина, а для других оно «неудавшееся». В-третьих, с чего ты, умник, взял, что за неудавшееся покушение не могли приговорить к казни? Казнили не только за это, но и лишь за намерение. Разве Дмитрий Каракозов, 4 апреля 1866 года безрезультатно пальнув в царя, не был повешен, а отсидел два-три года и вышел героем? Разве через двадцать лет Александр Ульянов и его друзья не разделили участь Каракозова, хотя не произвели ни одного выстрела – за одно лишь намерение?
Поразительное незнание этих имен и фактов учёным стариком Сарновым объясняется просто: ведь не Алла Гербер метала бомбы, не Дашкова палила, не Эмочка Мандель бросился с вилкой в руке на Сталина...
Пишет, что в главе романа, посвященной Столыпину, его убийцу Дмитрия Богрова, которого «в семье с детства звали Митя, автор упорно на протяжении всей главы называет еврейским именем Мордко».
Ну, во-первых, мало ли как зовут человека дома, в семье. Мы, например, с женой звали нашу маленькую дочку Кузя и порой нас спрашивали: «Разве у вас мальчик?» Так что, и Солженицын обязан был Богрова называть Митей? Но если в романе действительно Мордко, то, конечно, в этом не было никакой нужды: все, кто интересовался историей убийства Столыпина, конечно же, знают, кто по национальности Богров, как и Каплан или Троцкий, Зиновьев или Ягода.
У меня нет и никогда не было под рукой этого романа, но есть «Двести лет вместе». Тут тоже глава о Столыпине и о его убийстве. Так вот, в этой главе, во всей книге Богров упомянут 19 раз на одиннадцати страницах первого тома: 240, 361, 440, 441, 442, 443, 444, 446, 448, 456 и 525. И ни разу Солженицын не назвал его Мордко. Ни единого! Мало того, два раза из этих 19-ти он назван Дмитрием – на стр. 442 и 525. А Сарнов упоминает Богрова раз пятьдесят и несколько раз именно у него, а не у Солженицына он – Мордко.
И вся эта невежественная бесстыдная ложь ради вот такого вывода о Солженицыне: «У него Богров убивает Столыпина как еврей. И не по (!) каким-нибудь конкретным событиям. Его толкает на убийство трехтысячелетний зов еврейской истории. Он выбирает в качестве жертвы Столыпина, потому что главная цель в том, чтобы выстрелить в самое сердце России. Столыпин выбран им как самый крупный человек России, последняя её надежда. Своим выстрелом Богров обрёк страну на все будущие несчастья. Его пуля изменила ход истории, предопределила и Февраль, и Октябрь 1917 года, и Гражданскую войну, и сталинский ГУЛаг – всё, всё было предопределено выстрелом Богрова» (подчёркнуто им).
Но вот что здесь вопиет. Такой обожатель цитат, такой любитель чужих текстов, такой почитатель сносок и указаний источников, Сарнов не привел здесь ни одной цитаты, здесь нет ни одной кавычки. С чего бы это?
Я думаю, что Солженицын был антисемитом не больше, чем, допустим, Чехов, который в1897 году (черта оседлости!) писал, что «критики у нас почти все евреи, не знающие, чуждые коренной русской жизни, её духа, её форм, её юмора, совершенно непонятного для них, и видящего в русском человеке ни больше ни меньше, как скучного инородца» (Собр. Соч. 1980. Т.17, с.224), - и в то же время Чехов дружил с Левитаном; не больше антисемит, чем Куприн, который возмущался «хлыстом еврейского галдежа, еврейской истеричности, еврейской повышенной чувствительности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки, которая делает этот народ столь же страшным и сильным, как стая оводов, способных убить лошадь в болоте... Можно иносказательно обругать царя и даже Бога, а попробуйте-ка еврея. Ого-го! Какой вопль и визг поднимется особенно среди русских писателей, ибо каждый еврей родится с миссией быть русским писателем» (Письмо Ф.Д. Батюшкову18 марта 1909 года), - и в то же время Куприн написал рассказы «Гамбринус» и «Жидовка», в которых с большой симпатией созданы образы еврея-скрипача и еврейской красавицы; не больше, чем Блок, который да, сказал Чуковскому: не лезьте своими одесскими лапами в нашу русскую боль, и много чего ещё в этом духе, - и в то же время вместе с другими русскими писателями выступил в защиту Бейлиса...
Можно ещё долго приводить такого рода примеры, но завершить их следует уверенным утверждением, что истинные антисемиты – это как раз такие, как ты, Беня, с твоей лживостью, злобностью, невежественной клеветой на достойнейших русских людей. Тут и такие, как, допустим, Жириновский. Правильно сказал о вас честный еврей Валентин Гафт:
Когда таким пути открыты,
Ликуют лишь антисемиты.
Владимир БУШИН
ИСТОРИЯ ОДНОГО ПРЕДАТЕЛЬСТВА
Автора ниже предлагаемой книги «КРОТ в АКВАРИУМЕ», издательства «Детектив-Пресс», Москва, 2013 г., 422 с., ил., Чикова Владимира Матвеевича, полковника КГБ в отставке, известного автора романов о советских разведчиках, представлять не надо. Его книги «Нелегалы», «Наш человек в Ватикане», «Суперагент Сталина» и другие широко известны. Романы переиздавались у нас и за рубежом. Они издаются с 1997 года и имеют популярность.
В основу сюжета новой книги Владимира Чикова «Крот в Аквариуме» положены реальные события близкого нам, но уже подзабытого времени – периода «холодной войны». Осмысливая эпоху драматического противостояния двух великих держав – СССР и США – автор опирается на достоверные факты и документы.
В предисловии, написанном к книге генерал-майором юстиции в отставке Александром Загвоздиным, отмечается, что «По существу изложения видно, что полковник Чиков не только внимательно читал многотомное уголовное дело, но и скрупулёзно изучал материалы следствия и предшествовавшей оперативной разработки. Он правдиво изложил и ту информацию, которую извлёк из бесед с бывшими коллегами Полякова по работе в «аквариуме» и в зарубежных резидентурах ГРУ Генерального штаба. Поэтому главное и бесспорное достоинство книги «Крот в «аквариуме» - в её достоверности, в отсутствии излишне подробных описаний, которые склонны иногда вызывать только недоверие».
Когда подлинность описываемых в книге событий подтверждена мнением профессионала-специалиста, надо поговорить о художественных и психологических аспектах книги, которую по всем признакам можно назвать увлекательным романом.
Как и предыдущие свои книги Владимир Чиков не называл романами, так и эту именует только книгой. Но такое прилагательное книге, как роман, дают сами читатели, потому что в ней есть все признаки романтизма – начиная с завязки, непредсказуемого течения с психологическими переживаниями и кончая трагической развязкой: «Да потому что в разведывательном деле не бывает мелочей! И ты это прекрасно знаешь сам. А кто из нас был сегодня прав, покажет время…». Несмотря на документальность, книга написана не протокольным, а сочным и ярким языком, увлекающим всё дальше и дальше в процессе чтения, так что не хочется остановиться на какой-то странице, а прочесть всё до конца.
Книга состоит из девяти глав, каждая со своим подзаголовком, не считая «Предисловия» и «Приложения». В первом, как я уже говорил, специалист контрразведчик даёт свои выводы о содержании книги, а «Приложение» ценно тем, что в нём даётся «Перечень наименований предметов роскоши…» и их ценность в долларах, которые Поляков получил от своих хозяев ЦРУ и ФБР. Так сказать, Иудины «тридцать серебряников». Это наверняка заинтересует современного читателя.
Но главное не в этом, а в фабуле книги, которая развивается от главы к главе, завлекая нашего «героя» - офицера ГРУ Д.Ф. Полякова всё дальше в сети предательства.
Всё началось с импульсивного недовольства руководством страны, потом, оправдывая себя, он думал, что изменил государству, а не Родине. К сожалению, эта дилемма существует и сегодня. Но раз ошибка сделана, то… «Голос разума подсказывал, что он совершил непоправимую ошибку, которой нет оправдания. Он и сам до конца ещё не осознавал, что толкнуло его к такому подлому поступку. «Ведь ничто не угрожало моему существованию и благополучию. И здесь (Нью-Йорк), и в Москве. Что же со мной происходит? Я ли это?» - не раз спрашивал себя Поляков».
Много потом бед натворит он, но подозрения его товарищей не были приняты во внимание: «…И постоянно идёт утечка из ГРУ секретной информации. А мы всё ушами хлопаем! Из-за этих провалов у нас прикрыли нелегальную разведку. И может получиться так, что один предатель сведёт на нет деятельность всей военной разведки и тогда уже ГРУ наверняка расформируют. А нам это надо?». Сегодня этот вопрос стоит уже в другой плоскости…
Почему так долго длилась разработка этого «крота», читатель поймёт, прочтя всю книгу.
Даже когда дело было передано в КГБ, там тоже не активно действовали по разоблачению шпиона – крота. И это вторая параллель в книге – разоблачить двуличного «специалиста-профессионала» - это не так просто.
Упущения в оперативной разработке, в частности, отсутствие уликовых материалов, объективно поставили перед следствием сложную задачу: при полном отсутствии доказательств, исключительно на основе предположений, а не внутренней уверенности в принадлежности Полякова к агентуре ЦРУ, постараться изобличить многоопытного и прекрасно подготовленного разведчика в предательстве.
Причины по длительной разработки Полякова (дело «Дипломат») были связаны с тем, что это был хорошо подготовленный профессионал. Он пользовался только средствами безличной связи, другие методы связи проводились только по его указанию. К слову, американцы многим методам и приёмам разведки учились у наших…
Фактически книга построена на двух параллелях – это измена и предательство одних и выявление этого преступления другими, следственными органами. Это тоже подвиг. Следователь должен уметь вытянуть истину, довести расследование до логического конца. Заставить преступника не только сознаться, но и вновь пережить свой грех – истинная цель любого следователя, с чем в полной мере справились следователи КГБ. «О чём только не передумал в те дни Поляков, находясь в полной изоляции: и о предстоящей лютой казни, и о щемящей надежде остаться в живых, и о позорном будущем своей семьи – детей и жены, от встречи с которыми он во второй раз отказался по окончании следствия…».
Конечно, никакие обеты долга не удержат того, кто, как Иуда Искариот или как генерал Поляков, шёл сознательно, расчётливо и хладнокровно на грех свой, заведомо зная об ужасе этого грехопадения.
Путь предательства и его выявление нельзя осветить в краткой аннотации на книгу, её просто надо читать и делать выводы. Тогда откроется картина этого беспрецедентного предательства, и станет понятно, что у предательства один конец – смерть предателя!
Ещё хочется отметить один момент, отражённый в книге, что часто мы наблюдаем и в жизни - с не очень положительным характером, мягко говоря, Д.Ф. Поляков успешно продвигался по службе. В этом, наверное, есть и грех неразборчивых начальников.
Прочитав книгу до конца, я невольно вспомнил слова моего покойного брата, разведчика-нелегала, который говорил: «Вадька, в жизни бывают такие ситуации, о чём ты не сможешь прочесть ни в одном детективе!». Да, это прекрасно подтверждает документальный роман Владимира Чикова «Крот в Аквариуме».
Вадим КУЛИНЧЕНКО, капитан 1 ранга в отставке
ДОРОГОМУ ДЕДУШКЕ ВОВЕ
Перед рождественскими каникулами Ванька Жуков, ученик четвёртого класса Знобишенской малокомплектной средней школы, вечером после уроков вернулся на старом «Пазике» в сельское поселение Горелово. Он вошёл в двухкомнатную квартиру, где жил с матерью и сестрой, на первом этаже восьмиквартирного жилого дома бывшего богатого совхоза «Ленинский путь», бросил на пол портфель и шапку, и, не раздеваясь, потому что в квартире было холодно, поставил на электрическую плитку кастрюлю с овсяной кашей, сваренной на воде. Пока каша грелась, он вымыл под алюминиевым рукомойником руки, отрезал два куска чёрного хлеба, полил их подсолнечным маслом, посыпал солью, потер зубчиком чеснока и съел. Потом положил в тарелку теплую кашу, поел, нагрел чайник и выпил стакан чая с горбушкой белого хлеба.
Поужинав таким образом, он расстегнул пальто, сел за письменный стол, за которым делал домашние уроки, взял из ящика стола чистую тетрадку с американскими ганстерами на обложке, достал из портфеля ручку и, пока не пришли мать с сестрой, стал писать:
«Дорогой дедушка Вова! Пишу тебе из нашей деревни. Забери меня ради господа бога к себе в город. Жить мне здесь нет никакой мочи. Голод замучил, а ещё пуще холод. Боюсь акачурюсь до весны. Мамка говорила, что ты в бога веруешь и в церковь ходишь. И детей любишь. А у меня от одной овсянки и картошки с хлебом живот скоро совсем треснет. И Петька Рябкин надо мной смеётся, говорит, что я из гулага или из асвенцима приехал. У меня все рёбра сосчитать можно, когда я рубашку сниму. И соседка Валька Михеева тоже шкилетом меня дразнит. А что я могу поделать, если мамка работы найти не может? Только у чёрных в лавке иногда полы за гроши моет. Раньше она на ферме дояркой работала, ей хорошо платили. А сичас фермы нет, её фашисты разгромили и жить не на что. А тогда я и парного молока попить к ней мог сбегать, а сичас куда бежать?»
Ванька посмотрел на покрытое морозным узором окно и живо представил себе деда Володю, необыкновенно юркого и подвижного лысого старикашку лет шестидесяти, с вечно сытым и самоуверенным лицом и холодными, рыбьими глазами, смотрящими исподлобья. На нём дорогой новый синий костюм и белая рубашка с красным галстуком, а на руке блестят золотые часы с алмазами. Днём он с важным видом расхаживает по большому зданию и даёт разные указания лакеям и подчинённым, что и как нужно делать. А лакеи смотрят на него подобострастно снизу вверх и не смеют рта раскрыть. Рядом с ним, высоко подняв морду, шагает с квадратной челюстью крупная, откормленная собака, не похожая на обычную деревенскую дворнягу, а какой-то особой заморской породы, в любую минуту готовая вцепиться в горло всякому, на кого укажет хозяин, который ласково поглаживает её по спине и чешет за ухом. А ночью, довольный и уставший от указаний, он сладко спит в своих огромных, жарко натопленных, украшенных золотом и драгоценными камнями хоромах. Он любит вкусно поесть, и не какую-нибудь жареную картошку с грибами, а всякие деликатесы, которые недоступны простым смертным и которые Ванька только очень смутно мог себе представить, что-то вроде шоколада и мармелада.
Подумав о еде, Ванька вздохнул и принялся писать дальше:
«Дорогой дедушка! Мне мамка говорила, что ты сичас безнисменом работаешь, газ и нефть в разные концы света гонишь. Я тоже хочу на безнисмена выучиться, чтобы помогать тебе газы гнать, а то ты уже старый. У нас в деревне никакого газа нет, потому что дорога совсем плохая и машины застревают. И еще у нас отопления в квартире нет, потому что трубы от мороза лопнули и котельная летом от жары сгорела. Мамка буржуйку в комнате поставила, это такая железная печка, которую буржуи придумали, чтобы бедных людей от холода спасти. Её надо весь день топить, а дрова дорогие, поэтому мамка топит только на ночь, чтобы без пальто спать, а утром опять холодрыга. И ещё у нас в деревне школы нет, её в прошлом году закрыли, потому что она прибыли не давала. Больницу и врачей тоже закрыли, потому что им никто инвекции не вкладывал. И аптеку закрыли, нужно ездить за лекарствами в райцентр в город Неелово. А автобус драндулетный, я на нём в школу Знобишенскую ездию, света белого никогда не вижу, потому что мамка ночью будит, чтобы я на автобус не опоздал, и поздно возвращаюсь, когда совсем темно, потому что в продлёнке ещё сижу».
Ванька облизал конец ручки, подумал и снова стал писать:
«Дорогой дедушка! Сам видишь, какая в деревне жизнь беспирктивная. А отец мамке совсем не помогает, потому что спился и она его выгнала. Он теперь с Анчуткой связался и с ней вместе пьёт. У нас в деревне все мужики спились, потому что работы нет и никакой спирпиктивы. Петька Рябкин и Артём Пузиков тоже пиво пьют и курят и наркотики пробовали, говорят, что от них здорово балдеешь. И меня уговаривают попробовать бесплатно, а я отказываюсь. И мамка говорит, что надо пример брать с дедушки Вовы. Ты хошь и старый, а спортом занимаешься и молодцом выглядишь. И даже бандитов в тазе мочишь. И я хочу спортсменом стать, потому что они милионы зарабатывают. Я теперь кажный день спортом занимаюсь, воду в ведре из колодца таскаю, потому что водопровод прогнил. И ещё я хочу меджинером стать, потому что я люблю самолеты и корабли делать. А Петька Рябкин говорит, что меджинеры сичас никому не нужны и никакой дурак уже ничего не делает, а все только продают, потому что Росия далеко вперёд прорвалась, а делают одни отсталые страны. Но я Петьке не верю, потому что у него двойка в четверти по самому главному предмету «Росия в мире». А я учусь хорошо, у меня только по математике и рускому языку тройки, но это необязательные предметы. А по толиратности у меня пятерка, потому что я все религии наизусть выучил».
Петька почесал ручкой за ухом, потом погрыз её, размышляя, что нужно ещё добавить, и дописал:
«Дорогой дедушка Володя, а от деда Константина Макарыча тебе привет. Он совсем старый стал, плохо видит и всё время ворчит. Говорит, что мы за савецкую власть воевали, себя не жалели, сытцализм строили, чтобы детям хорошо жить было, а вы предатели всю страну разрушили и продали, фашистскую власть поставили и капитаклизму устроили. Но нас он жалеет и свою пенсию мамке отдаёт, чтобы мы с голода совсем не умерли. А училка в школе говорит, что у стариков в уме склирос, при савецкой власти колбасы не было и Сталин всех врагов отстреливал. Я не знаю, кому верить. У нас в лавке колбасы полно, но мамка её не покупает, потому что чёрные кажный день цены вздёргивают. И ещё они наркотики продают с заднего прохода, а полицай учистковый их карупцию прикрывает, потому что они на лапу ему кладут. Петька Рябкин тоже хочет полицаем или килером стать, потому что они могут всех убивать, а их никто. От мамки тебе тоже привет, она рада будет, если ты меня к себе в город заберёшь, потому что ей нас двоих с сестрой не вытянуть. Она за тебя всю жизнь бога молить будет. И я за тебя молиться буду, когда вырасту. Пожалей ты меня горемычного, возьми к себе в город ради Христа, сделай божескую милость. И ещё я хочу на журавлей в городе поглядеть, мамка говорила, что ты их летать учишь. А у нас в деревне никаких журавлей нет, одни синицы и воробьи в небе летают».
Ванька вырвал из тетрадки исписанные листки, сложил их пополам и сунул в конверт без марки. Затем послюнявил его и заклеил. И надписал на конверте: «Дедушке Владимиру Дмитривичу». Потом подумал и добавил: «В город Питцебург».
Довольный, что смог сочинить такое большое письмо, Ванька сунул конверт в портфель и решил: «Завтра на ёлку в Знобишино поеду и брошу там письмо в ящик».
Антон ПАВЛОВ