ИЗ ДНЕВНИКА ПЕРИОДА КОРЕЙСКОЙ ВОЙНЫ
По окончании института в 1951 г. я был направлен на работу в Советское Информбюро. После окончания войны эта организация редко давала о себе знать внутри страны, оставаясь монопольным органом советской внешнеполитической пропаганды. Её деятельности придавалось особо важное значение, о чем говорит уже тот факт, что её высшим куратором был В.М. Молотов. Цель Совинформбюро он формулировал кратко: «Нести правду о Советском Союзе за рубеж».
В штате Совинформбюро было немало ветеранов — известных в прошлом журналистов и политиков, в том числе перешедших туда работать после роспуска Коминтерна, так что было у кого и чему учиться, с кого брать пример.
Работать в Совинформбюро мне предложил Павел Лаврович Павловцев, опытный кадровик, заслуженный ветеран Гражданской и Великой Отечественной войн. Он имел доступ к нашим личным делам в институте. Не знаю, чем я ему приглянулся, но он позвонил мне домой и предложил работать в Советском Информбюро еще до начала распределения.
Не буду касаться всех перипетий и формальностей. В начале сентября 1951 г. я появился в Совинформбюро, да не один — привёл с собой Колю Забелкина, нашего однокурсника, прекрасного товарища. Героя Советского Союза, оказавшегося почему-то нераспределённым.
Павел Лаврович встретил нас обоих весьма радушно. Коля без долгих разговоров был определён на венгерское направление и позже связал с Венгрией всю свою жизнь. А я стал редактором в Отделе Центральной Европы.
Работал я с большим увлечением.
Где-то в середине января 1952 г. меня пригласил к себе Павел Лаврович и напрямую спросил: «Работать в Корею представителем Совинформбюро поедешь?» Здесь, наверное, сыграло свою роль то, что в августе 1945 г. я в составе разведотряда особого назначения Тихоокеанского флота участвовал в освобождении Кореи от японских колонизаторов.
Это было очень почётное предложение, молодые работники выше заместителя представителя не ездили. Я сразу дал согласие.
«А жена?» — спросил он. Я сказал, что нужно спросить её, но думаю, что согласится. «Тогда езжай домой и сегодня же привези ответ. Это важно». Совет был короткий и ответ, естественно, положительный. Моя жена, Тамара Кирилловна, преподавала английский язык в МГИМО. Мы поженились примерно за год до этого, и она не допускала мысли, что я в такие тяжёлые условия работы поеду один. Обстановка в Корее тогда была исключительно сложной.
Семейных пар практически не было, хотя в Северной Корее работали сотни специалистов.
Начался мучительный период оформления и сборов. Особенно тяжело переносились прививки, связанные с «бактериологической войной». За полтора месяца нам сделали столько и таких прививок, сколько мне их не делали за всю жизнь.
И официально, и неофициально нам было сказано: возьмите с собой всё, что нужно для жизни на два-три года. Жена взяла даже чугунный утюг.
Так мы двинулись в путь с шестью огромными тюками, не считая мелкой поклажи.
На поезде Москва-Пекин за 11 суток доехали до города Мукдена (Шэньян), там с большим трудом нашли ночлег. На следующий день разыскали нужный вокзал и поезд, поехали из Мукдена в Андунь — на берег пограничной с Северной Кореей реки Ялунцзян. Чтобы до конца понять наши мытарства, скажу, что нигде на всем пути до Кореи никто из советских представителей нас не встречал, китайцы, с которыми мы имели дело, ни русского, ни английского языков не знали.
Тем не менее с китайскими товарищами удалось договориться, что все наши тюки они переправят через реку. Нам же предстояло перейти Ялунцзян по мосту пешком.
Железнодорожный мост через реку длиной полтора километра был, конечно, важнейшим стратегическим объектом. Его охраняли круглосуточно и наши летчики, и зенитчики с обеих сторон. Но мост всё равно умудрялись бомбить — уж очень заманчивый объект. Правда, зенитчики не давали вести прицельное бомбометание, и остов моста не был сильно повреждён, он выстоял всю войну, но напалмом сожгли всё, что могло гореть.
На мосту постоянно работали китайские ремонтники, но на нём, кроме рельсов и узких досок между прогонами, ничего не было. По этим узким доскам и предстояло перейти мост.
Пошли. Тамара впереди. Внизу огромная бурлящая река, никакой опоры и подстраховки, один неверный шаг — и окажешься в глубоководной реке. И так полтора километра.
Молодые китайцы, работавшие тут же на прогонах, встречали её с восторгом, дружно поднимали вверх большой палец и кричали «Хао! Хао!». Я шёл за ней и всё время её подбадривал, просил смотреть вперёд, но не прямо под ноги, чтобы не закружилась голова при виде катящихся волн и не потерять равновесие.
Казалось, каждый шаг запомнится на всю жизнь.
Перешли. Последний шаг с моста, и она опустилась на землю. Ноги не слушались. Немножко отдохнули, и с помощью встретивших нас корейцев погрузили багаж на видавший виды «Газик». День кончился. А к утру, проехав 250 километров, мы въезжали в Пхеньян, вернее, в то, что от него осталось.
За годы войны американцы совершили на город свыше 1400 налетов, сбросили 428 тысяч бомб. Каждую ночь тяжёлые бомбардировщики высыпали на столицу всё новые и новые сотни таких «подарков» со взрывателями замедленного действия — от одного часа до суток и более. Бомбы эти были рассчитаны исключительно на уничтожение мирного населения. Они зарывались в землю, и никто не знал, где они есть, где и когда они будут взрываться...
Свои воспоминания о корейском периоде моей журналистской деятельности ограничу лишь наиболее интересными, на мой взгляд, эпизодами, может быть не всегда и значимыми.
Прежде всего хочется рассказать о работе советских корреспондентов в Корее во время войны. Я уже не застал там первую волну корреспондентов: А. Кожина, Я. Кадулина, В. Корнилова, И. Волк и других. К нам наведывались во время войны корреспонденты редко. Ненадолго неоднократно приезжал горячо всеми любимый Сережа Борзенко. После войны приезжали А. Чаковский, Р. Окулов и другие.
В конце 1952 г. после отъезда корреспондента «Правды» А. Ткаченко обязанности корреспондента этой газеты возложили на меня, и я их исполнял практически беспрерывно до конца командировки в июле 1955 г.
Таким образом, в КНДР на постоянной основе работали трое: двое из ТАСС (В. Латов и Б. Орехов) и я — за Совинформбюро и «Правду». В. Латов вскоре уехал, и мы остались вдвоём с Борисом Ореховым. К концу войны от ТАСС вторым корреспондентом приехал мгимовец Геннадий Васильев. В газету «Известия» изредка писал редактор газеты «Советский вестник» полковник В. В. Юрзанов. Несколько особняком от нас держался корреспондент кинохроники Константин Пискарёв — ветеран советской кинохроники.
Условия жизни и работы были во всех отношениях тяжелейшие. Каждая поездка к линии фронта, в посольство (оно располагалось в местечке Сопхо, в сопках, километрах в 20 от Пхеньяна) или вообще куда-либо по корреспондентским делам была непременно связана с приключениями.
Американские самолеты-штурмовики целыми днями на бреющем полете облетали сопки, поля, дороги, обстреливали и бомбили всё, что двигалось: машины, людей, скот и т.д. Наш «Газик» много раз калечили пулями и бомбами. От осколка бомбы погиб наш водитель, тяжёлое ранение получила секретарь представительства Совинформбюро Лидия Куликова. Лётчики были убийцы-сдельщики. Оснащённые фотокамерами пулемёты фиксировали всё уничтоженное, а лётчик, возвратившись на базу, сдавал плёнку и получал по ценнику, сколько и за что ему причиталось: за сожжённую машину, за расстрелянную группу крестьян на поле, за убийство группы ребятишек, идущих в школу в соседнюю деревню, за разрушенный мостик на дороге и т.п. По воскресеньям и тринадцатым числам летали только добровольцы, за это они получали двойную плату.
Жили мы в неотапливаемых пещерах в центре Пхеньяна под сопкой, где до войны хранились ГСМ автотранспорта советского посольства. Зимой морозы доходили до 10—15 градусов, а в тёплое время года, особенно после дождей, в пещеру стекали грунтовые воды. Пещеры кишели крысами, змеями.
Электричество подавалось крайне нерегулярно, в зависимости от того, как быстро удавалось восстановить нарушенные бомбёжками многокилометровые линии передач от Супхунской ГЭС.
Сыро было в пещерах всё время. Костюм и ботинки, пролежав там одну лишь ночь, наутро покрывались плесенью. Выносили их сушить на солнце. Был такой случай. Вынес я посушить свой костюм, а тут началась бомбёжка, после которой от костюма остались одни клочья.
После бомбёжек обычно под развалинами оставалось много необнаруженных трупов. На жаре они быстро разлагались, и в городе стоял едкий трупный запах. Вода тоже отдавала этим запахом, поэтому её обычно брали в реке Тэдонган значительно выше Пхеньяна.
Летом купались, а вообще на дворе был оборудован душ даже с подогревом. Так что обходились. Зимой же всё было гораздо сложнее.
Китайские добровольцы нашли выход из положения: они обтирались спиртом, который в большом количестве направлялся из Китая.
Жили мы в своих пещерах коммуной, здесь же ютились шоферы, переводчики, обслуга с семьями, включая грудных детей. Питались порознь, но с кухонной посудой были большие трудности. Особенно популярен был единственный на всех большой, видавший виды эмалированный таз. Его использовали круглосуточно. С утра купали в нём самых малых детей, потом варили рис на всех, мыли посуду, стирали детские пелёнки, затем опять варили рис, мыли овощи, на ночь замачивали тряпье и т.д. и т.п. Окружавшим нас корейцам мы, естественно, помогали продуктами, одеждой, лекарствами, делились с ними всем, чем могли.
При нашем торгпредстве (оно располагалось, как и посольство, в сопках) были две землянки — торговые палатки. Одна — продуктовая, вторая — вещевая. Продавали самые необходимые вещи: мыло, соль, спички, зубную пасту, кое-какую одежду, совершенно не сообразную ни с климатом, ни с обстановкой. Из продуктов, которые выдавали по нормам заборной книжки (карточная система), продавали то, что удавалось довезти на машинах от китайской границы. Здесь можно было купить дешёвые крупы, по три бутылки коньяка в месяц, некоторые консервы (у снабженцев особенно популярна была печень трески, иногда ею питались месяцами). Папиросы привозили хорошие, одни и те же — «Северную Пальмиру». Запомнилась сухая и твердая как бамбуковая палка колбаса из Улан-Удэ, видимо, из госзапаса не позже 20-х годов с тёмно-жёлтым неприятно пахнущим салом. Кто-то даже подсчитал, что за два года каждый из нас съедал 84 метра этой колбасы.
Жена моя работала в газете «Советский вестник», издававшейся ССОДом. Был случай, когда ей довелось совершить чуть ли не исторический подвиг. Где-то в начале лета 1952 г. на переговорах в Паньмыньчжоне американцы вручали корейской стороне текст своего первого проекта Соглашения о перемирии на английском языке. Корейцы передали его в наше посольство. Но выяснилось, что в тот момент там не оказалось ни одного дипломата, знающего английский язык. И тут кто-то вспомнил, что жена Толстикова - преподаватель английского языка. Срочно вызывают нас с ней к послу, и тот просит её во что бы то ни стало к утру следующего дня перевести текст на русский язык. И, к чести Тамары, к утру перевод был готов.
Посол тут же отправил его в Москву. Этот эпизод подробно описал в своих мемуарах бывший тогда советником посольства Валентин Иванович Петухов.
Несколько особо хотел бы сказать о после, Владимире Николаевиче Разуваеве, генерал-лейтенанте, который был одновременно и главным военным советником.
Наряду с командующим китайскими народными добровольцами маршалом Пын Дэхуаем и маршалом Ким Ир Сеном посол входил в ставку Верховного Главнокомандования. Три дня в неделю он работал в посольстве, а четыре дня — в Ставке, где, по свидетельству парторга ЦК КПСС полковника В.М. Егорова, ему помогали около 60 генералов и старших офицеров Советской Армии. Это был очень добрый, но одновременно требовательный руководитель. У всех у нас (и штатских, и военных) он пользовался большим уважением и авторитетом.
У меня в памяти сохранился такой случай. Летом 1952 г. американские генералы вслед за авантюристом Макартуром стали вновь муссировать вопрос о применении в Корее атомной бомбы «для устрашения».
Разговоры приняли весьма распространенный характер, а газета Корейской Народной Армии «Чосон Инмингун» даже опубликовала подвал с характеристикой атомного оружия и рекомендацией, как от него уберечься.
Рекомендация сводилась примерно к тому, что во время взрыва атомной бомбы следует накрыться белой простынёй... Редактор газеты был, конечно, тут же снят, но панические настроения статья усилила.
Тогда В.Н. Разуваев порекомендовал корейскому руководству начать... озеленение городов. Предложение было принято. Стали создавать бригады озеленения больших улиц, площадей, скверов и просто пустырей. Лучших «озеленителей» даже награждали орденами, их портреты печатали на первых полосах газет, проводили собрания, обсуждали, что и как лучше озеленить. Дети носили с сопок саженцы. Началось буквально всенародное движение «За озеленение». Никто не понимал, зачем озеленять развалины, но идея очень эффективно внедрялась в сознание, и люди почувствовали, что коль речь идёт об озеленении, следовательно, никакой ядерной угрозы нет. И народ стал как-то быстро успокаиваться и об атомной бомбе забывать.
Случались и неприятности в нашем журналистском ремесле. Во время войны, учитывая засилье американской авиации, перевозку войск и грузов автотранспортом старались осуществлять по ночам. Но при работающих моторах автомобилей гул подлетающих самолётов не был слышен. Поэтому по всем основным автомагистралям на ночь выставлялись в небольших капонирах посты из двух бойцов, как правило, китайских добровольцев, на расстоянии одного-полутора километров один от другого. Заслышав гул мотора самолёта, солдаты производили выстрелы, которые по цепочке повторялись соседними постами.
Если водитель автомобиля выстрелы не слышал, то первый же постовой делал отмашку красным флажком. Это означало, что необходимо срочно остановиться и гасить фары. Когда самолет удалялся, солдат давал отмашку белым флажком.
Это означало, что можно продолжать путь с зажжёнными фарами.
Эту систему безопасности на дорогах описал в «Правде» приезжавший к нам Сергей Борзенко. Наши военные в Москве расценили эту публикацию как раскрытие серьёзной военной тайны. Был скандал, и всем нам от посла крепко попало «за утрату бдительности».
Еще один случай был опять же с «Правдой».
В начальный период войны к северокорейцам в плен попал командир американской дивизии генерал Дин. Но о его пленении сообщено не было, и он всю войну находился в лагере с другими американскими военнопленными.
Когда готовилось Соглашение о перемирии, воюющие стороны договорились обменяться списками военнопленных. В список находившихся на Севере американских военнопленных генерал Дин по каким-то соображениям включён не был. Собственно, так же поступила и другая сторона в отношении некоторых крупных северокорейских военачальников, оказавшихся в плену на Юге.
Американцы искали Дина и специально запрашивали Пхеньян о его судьбе. Ответили, что ничего на Севере о нем не известно.
И вот корреспондент «Правды» Алексей Ткаченко, посетив лагерь американских военнопленных и узнав, что там находится генерал Дин, взял у него большое интервью. Не зная всех связанных с ним перипетий, он отправил материал в Москву. Генерал к тому времени «прозрел» и стал ярым пацифистом. В «Правде», получив столь «фитильный» материал, сразу же поставили его в номер. Американцы на следующий же день, естественно, подняли большой шум. Опять скандал. Наш посол получил выговор: «слабый контроль за работой журналистов».
Посол, конечно, собрал всех и обрушил на нас весь свой гнев, не стесняясь в выражениях.
Слухи о скором заключении перемирия начали распространяться по Пхеньяну сразу же после начала корейско-китайско-американских переговоров в июле 1951 г. в Кесоне, а затем в Паньмыньчжоне.
Разговоры то вспыхивали, то затухали в зависимости от хода переговоров.
Главным препятствием к заключению перемирия было не определение демаркационной линии, как утверждают некоторые историки, в том числе и в Корее. Основное время заняла выработка принципа обмена военнопленными. Американо-южнокорейская сторона удерживала примерно 165 тыс.
У противной стороны, как считали, было порядка 60 тыс. человек.
Северокорейско-китайская сторона предлагала обмен «всех на всех», американцы же и их союзники требовали обмена «одного на одного» в надежде задержать в Южной Корее значительное число военнопленных. После долгих и упорных переговоров договорились о принципе «добровольной репатриации» (волеизъявлении) пленных. На основе этого принципа и было заключено соглашение о перемирии и состоялся обмен пленными, правда, с грубыми нарушениями американской стороной.
Истекло три года войны.
Наконец, стало известно, что подписание соглашения о перемирии произойдет 27 июля. Предусматривалась такая процедура: 27 июля в 10 часов утра в Паньмыньчжоне соглашение парафируют начальник Генерального штаба КНА генерал Нам Ир и американский представитель генерал Гаррисон.
Затем парафированный текст будет доставлен в Пхеньян и Сеул, где его в 22 часа подпишут соответственно генералиссимус Ким Ир Сен и генерал Кларк, верховный командующий объединенной армией Запада. Тот момент — 22 часа и будет означать окончание войны и вступление в силу соглашения о перемирии.
Рано утром 27 июля мы с корреспондентом ТАСС Борисом Ореховым выехали из Пхеньяна в Паньмыньчжон. От столицы до линии фронта было примерно 160 километров. Парафирование проходило в наскоро построенном деревянном сарае. Он сохранился и сейчас с небольшими переделками.
К 10 часам утра в зале собралось довольно много журналистов, охраны.
Журналисты были, как правило, из западных стран. Из прогрессивных был один Бэрчет, каким-то образом приехавший с Юга. Из советских были только мы с Борисом Ореховым.
Посреди зала стоял длинный стол с двумя флажками — КНДР и ООН. Ровно в 10 часов к столу с разных сторон подошли Нам Ир и Гаррисон, сухо поздоровались, сели каждый у своего флажка, подписали по несколько десятков экземпляров текстов соглашения и приложений к нему, которые стопками лежали перед каждым из них, и быстро, не прощаясь, вышли из зала.
Вернулись мы с Борисом в Пхеньян задолго до 22 часов и сразу же поехали в здание Кабинета Министров КНДР, где должно было состояться подписание генералиссимусом Ким Ир Сеном соглашения о перемирии.
Зал довольно быстро заполнили члены правительства КНДР, секретари ЦК ТПК, генералы КНА, руководители Единого Демократического Отечественного Фронта, другие представители общественности, журналисты. Ровно в 21 час 59 минут в зал вошёл Ким Ир Сен. Тепло поздоровавшись с присутствующими, он подошёл к столу, не торопясь сел. Обменявшись несколькими фразами с Нам Иром, Ким Ир Сен стал принимать от него тексты соглашения и подписывать их.
Было ровно 22 часа, в городе, как бывало при отбое воздушных тревог, завыли мощные сирены, возвещая об окончании войны. Церемония подписания соглашения окончена. Все поздравляют Ким Ир Сена с Победой. Пожали руку маршалу и мы.
Вышли на улицу. Нужно было спешить передать сообщение о важнейшем событии в Москву.
...В Корее мы победили. Я говорю «мы», имея в виду прежде всего героический корейский народ под руководством Трудовой партии Кореи во главе с Ким Ир Сеном. Несмотря на колоссальные потери и утраты, народ выстоял и победил.
«Мы» — это Советский Союз и Китай, которые сделали всё для того, чтобы корейский народ победил. И здесь я имею в виду прежде всего роль китайских народных добровольцев и славных советских лётчиков.
Я склоняю голову перед миллионом отважных китайских борцов, которые пали, буквально грудью защищая свободу и независимость корейского народа, мир и социализм на земле. С китайцами и в Корее у нас была большая дружба.
Приказом командующего китайскими народными добровольцами я был награждён китайской боевой медалью. Тогда это была единственная военная награда КНР. Ею награждали и солдат, и командиров. Позже за работу в Корее я был награждён орденом Красного Знамени.
О боевых подвигах советских лётчиках в Корее написано немало. Это дела так называемого 64 корпуса советской авиации. За годы корейской войны советские лётчики и средства ПВО 64-го корпуса сбили 1309 самолётов противника разных типов. Потери с нашей стороны составили 110 лётчиков и 319 самолётов. В корейском небе воевали такие прославленные соколы, как И.Н. Кожедуб, В.И. Попков, И.В. Сутягин, Е.Г. Пепеляев, Д.Н. Оськин, С.М. Крамаренко и многие другие асы Второй мировой войны. 35 советским лётчикам за участие в боях в небе Кореи присвоено высокое звание Героя Советского Союза.
Очень важно отметить то, что в боях с американскими стервятниками, основные силы которых были брошены на уничтожение мирных жителей, участвовала только советская истребительная авиация, прикрывавшая населённые пункты, народнохозяйственные объекты, дороги и мосты.
Подсчитано, что лишь 15 процентов из общего числа самолётовылетов американской авиации предназначалось для прикрытия войск, остальные же имели целью истребление мирного населения и уничтожение народнохозяйственных объектов. Весьма важен и такой факт. Среди 1309 сбитых американских самолётов было несколько сот дальних тяжелых бомбардировщиков Б-29, гордости американской военщины, основного носителя в то время атомных бомб на большие расстояния. Уничтожив в Корее значительную часть гигантских носителей атомной смерти, наши лётчики надолго лишили США способности вести крупномасштабные боевые действия.
Вот как оценил Генеральный штаб Советской Армии боевые действия 64-го корпуса: «Активные и напряжённые действия истребителей корпуса с начала военных действий и до заключения перемирия, несмотря на явное превосходство в силах ВВС США, не дали им возможности разрушить основные прикрываемые объекты и нанесли противнику значительные потери во всех родах авиации» (журнал «Вопросы истории». 1994. №12. С.45).
Известные российские историки А.В. Торкунов и Е.П. Уфимцев в книге «Корейская проблема: новый взгляд», обстоятельно проанализировав материалы архивов периода корейской войны, приходят к выводу: «Если до конца быть объективными, нужно признать, что участие китайских добровольцев и советских авиационных частей в войне вместе с огромной материально-технической помощью СССР Северной Корее сыграли решающую роль в том, чтобы отстоять существование КНДР как самостоятельного государства». Известно, что на случай ухудшения обстановки СССР готовился отправить пять бронетанковых дивизий для оказания помощи КНДР. Они находились в полной готовности в районе озера Хасан.
Хочу рассказать о трагическом и героическом подвиге в Корее нашего лётчика капитана Евгения Михайловича Стельмаха.
У американцев была хорошо поставлена в Корее спасательная служба своих лётчиков, сбитых как на вражеской суше, так и над морем. Поэтому нашим пилотам, чтобы не быть сбитыми и не оказаться в плену, разрешали летать из Китая только до линии Пхеньяна (150—160 километров до фронта) и береговой черты моря.
Во время одного из воздушных боев на большой высоте капитан Стельмах был сбит и приземлился недалеко от линии фронта в расположении части китайских добровольцев, которые приняли его за американского летчика и стали окружать, чтобы взять в плен живым. Но Стельмах, потеряв ориентировку, поскольку спускался с большой высоты при сильном ветре, принял китайских добровольцев за лисынмановцев, окружавших его, начал отстреливаться и, чтобы не попасть в плен, последнюю пулю пустил в себя.
Капитан Евгений Михайлович Стельмах посмертно был удостоен звания Героя Советского Союза.
Мои воспоминания о минувших днях более полустолетней давности работы в КНДР были бы крайне неполны, если бы я хотя бы очень кратко не рассказал о своих встречах и впечатлениях о выдающемся сыне и вожде корейского народа Ким Ир Сене.
Я знал лично Ким Ир Сена почти 30 лет. Мы встречались с ним в самых разных ситуациях: от официальных церемоний до охоты на фазанов. В те годы он прилично говорил по-русски, так что обходились без переводчика.
Это был красивый человек, довольно высокого роста, немного полноват, с приглушенным хрипловатым голосом и с обворожительной улыбкой. У него были большие мягкие руки, он умел как-то по-особому тепло и сердечно здороваться. С ним было легко и интересно разговаривать: он был доступен и прост. Он умел слушать, не перебивая собеседника, не поучал, но говорил всегда веско и авторитетно. Я запомнил два афоризма, которые он часто повторял: «Народу нужно поклоняться как небу» и «Если на нас и небо обрушится — найдём выход».
В годы войны и в первый послевоенный период мы с ним встречались довольно часто — меня нередко привлекали к подготовке разного рода документов. Позже, после отъезда из КНДР, эти встречи проходили с большими интервалами, но он помнил меня. При встрече всегда узнавал, тепло здоровался.
Сейчас, через семь лет после его кончины, вспоминая и осмысливая его дела и слова, невольно на ум приходят слова поэта: «Большое видится на расстоянии».
Меня интересовало всё, что было связано с личностью Ким Ир Сена. Я расспрашивал многих людей, близко и долго знавших его за годы работы в КНДР и позже, я посетил многие места, где он жил и работал. Меня поражал прежде всего очень простой и деловой стиль его работы. Никакой помпезности, ничего лишнего и декоративного.
Ким Ир Сен одевался просто. Он был невзыскателен к пище. По словам его старейшего помощника Син Сан Гюна, Ким Ир Сен ел мало. «Утром, как правило, мисочка риса или кукурузы и стакан минеральной воды. Ни кофе, ни чай не пил».
Думаю, что эти внешне кажущиеся несущественными детали зеркально отражали его внутренний мир, цельность его натуры, собранность и целеустремленность, беззаветную преданность делу трудового народа.
После возвращения из Кореи в июле 1955 г. я работал начальником Отдела печати МИД СССР, внешнеполитическим обозревателем Совинформбюро, побывал в Венгрии спецкором в связи с происходившими там в 1956 г. событиями.
По окончании Академии общественных наук при ЦК КПСС в начале 1961 г. свыше четверти века проработал в Международном отделе ЦК КПСС, был консультантом, заведовал рядом секторов, на некоторое время был командирован в Чехословакию.
Не имея прямого отношения к Корее, тем не менее связи не порывал ни с ней, ни с товарищами, которые в ЦК и в Институте Востоковедения АН СССР занимались Корей.
С 1986 г. по август 1991 г. руководил Советским комитетом солидарности стран Азии и Африки. Комитет был фактически подотделом Международного отдела ЦК КПСС по связям с национально-освободительным движением в Африке, Азии, странах Арабского Востока. Объём работы был колоссальный. Комитет ежегодно принимал легально и нелегально до 300 зарубежных делегаций, в том числе во главе с такими выдающимися деятелями национально-освободительного движения, как Арафат, Тамбо, Мандела, Нуйома, лидеры палестинских фронтов, архиепископ Туту и многие другие, и более ста делегаций советской общественности направлял за рубеж. Советские делегации по линии Комитета ежегодно участвовали в работе не менее 10—12 крупных международных конгрессов и конференций (включая некоторые по линии ООН).
За годы работы в Комитете солидарности мне довелось побывать во всех странах Азии, включая Вьетнам и Афганистан, во многих «горячих точках» арабского Востока и Африки.
В Комитете я вновь вернулся к корейским делам, поддерживал самые тесные отношения с корейскими друзьями, вместе организовывали международные мероприятия солидарности с борьбой корейского народа за мир, свободу и объединение Родины.
После событий в августе 1991 г. вся система общественных связей СССР с зарубежными странами рухнула. Распались и общества дружбы. В 1992 г. группа советских ветеранов войны и восстановительных работ в Корее собралась, чтобы обсудить вопрос о воссоздании Общества дружбы с КНДР.
После некоторой подготовки провели конференцию и образовали Российское общество дружбы и культурного сотрудничества с КНДР, официально зарегистрировались, хотя бывший ССОД никак нас признавать не хотел.
В Общество вошли ветераны различных эпох наших отношений с Кореей — участники освобождения Кореи в августе 1945 г., лётчики-герои войны 1950—1953 гг., писатели, видные ученые, отставные военачальники, крупные в прошлом партийные и хозяйственные работники. На конференции присутствовали представители посольства КНДР в Москве и корейской диаспоры в России. Меня избрали, а через пять лет переизбрали президентом Общества. Правительство КНДР высоко оценило мою деятельность на этом посту, наградив меня орденами Дружбы КНДР первой и второй степеней, медалью Дружбы КНДР.
В 1997 г. на международном совещании представителей обществ дружбы с КНДР в бывших социалистических странах и странах СНГ я был избран председателем Восточноевропейского Центра поддержки и солидарности с КНДР. Занимаюсь также партийной работой.
О корейской войне написаны сотни книг и у нас, и за рубежом, но, как сказал когда-то Илья Эренбург: «История такая штука, которую пишут, переписывают, вписывают, приписывают, отписывают, недописывают, пишут заново, а она всё равно остается такой, какая она есть».
На рисунках приведены репродукции картин корейских художников, посвящённых зверствам американской военщины в ходе войны в Корее.
Владимир Толстиков
Об авторе. В годы Великой Отечественной войны служил на Тихоокеанском флоте.
После окончания института получил назначение в Совинформбюро. С 1952 г. по 1955 г. работал представителем Совинформбюро в КНДР и по совместительству корреспондентом «Правды». По окончании Академии общественных наук при ЦК КПСС в Международном отделе ЦК. С 1986 г. по август 1991 г. руководил Советским комитетом солидарности стран Азии и Африки. Кандидат исторических наук. Президент Российского общества дружбы и культурного сотрудничества с КНДР, председатель Восточноевропейского центра поддержки и солидарности с КНДР. Занимался также партийной работой. Имеет государственные награды, в том числе иностранные.
(Время стрелки железные движет…: Воспоминания выпускников 1951 года. Московский государственный институт международных отношений (университет) МИД РФ. — М., 2001)