ПАМЯТИ ВЫДАЮЩЕГОСЯ ПОЛКОВОДЦА

5 августа 2013 г. исполнилось 70 лет со дня гибели генерала армии Апанасенко Иосифа Родионовича. По стечению обстоятельств именно 5.08.1943 г. прогремел первый победный салют, который как бы совпал с траурным залпом по выдающемуся полководцу, погибшему в бою.

Его роль в обороне Москвы сегодня малоизвестна молодёжи, а ведь благодаря именно его инициативе с Дальнего Востока было направлено 18 полностью вооружённых дивизий, которые внесли неоценимый вклад в защиту столицы нашей Родины.

По своему возрасту я не имею оснований утверждать и писать о личных качествах этого уникального военачальника, но могу привести высказывания офицеров, которые лично общались с ним в предвоенные месяцы и первые два года Великой Отечественной войны.

Вот как вспоминал своего начальника генерал-майор П.Г. Григоренко: «За несколько месяцев до начала войны командующим Дальневосточным фронтом* был назначен генерал армии Апанасенко Иосиф Родионович. …Могучая, но какая-то неотёсанная фигура, грубые черты лица, голос громкий и хрипловатый… И ещё одно – несдержан. Может быстро прийти в бешенство, и тогда виновник пощады не жди… В общем, все мы были не в восторге от смены командующего. Однако очень скоро те, кто стоял ближе к Апанасенко, убедились, что идущая за ним слава во многом ни на чём не основана.

Прежде всего мы скоро отметили колоссальный природный ум этого человека, ...много читает и, главное, способен оценить предложения своих подчинённых, отобрать то, что в данных условиях целесообразно. Во-вторых, он смел. Если считает что-то целесообразным, то решает и делает, принимая всю ответственность на себя. Никогда не свалит вину на исполнителей, не поставит под удар подчинённого.

Если считает кого-то из них виновным, то накажет сам… Ни наркому, ни трибуналу на расправу не даёт.

Почти одновременно с Апанасенко приехало много работников высшего звена фронтового управления, которые были отобраны им самим. Все эти люди – умные, что само по себе говорит в пользу Апанасенко. Ведь сумел же он их как-то распознать.

Прибыл и новый начальник Оперативного управления генерал-майор Казаковцев Аркадий Кузьмич. Григорий Петрович Котов, которого сменил Казаковцев, как только передал ему оперплан, сразу же уехал к новому месту службы.

О передаче оперплана устно и письменно доложили начальнику штаба, а затем командующему. Апанасенко сразу же пожелал лично ознакомиться с оперпланом. Начали с плана прикрытия. Докладывал я (в то время подполковник.–Г.Ф. ), т.к. был ответственным за эту часть оперплана. По мере доклада Апанасенко бросал отдельные реплики, высказывал суждения.

Когда я начал докладывать о расположении фронтовых резервов, Апанасенко сказал:

- Правильно! Отсюда удобнее всего маневрировать. Создаётся угроза здесь, мы сюда свои резервы, - и он повёл рукой на юг. – А создастся здесь, сманеврируем сюда, – двинул рукой на запад.

Казаковцев, который молчал, когда рука Апанасенко двигалась на юг, теперь спокойно, как о чём-то незначительном бросил:

- Сманеврируем, если японцы позволят.

- Как это? – насторожился Апанасенко.

- А так. На этой железной дороге 52 малых туннеля и больших моста. Стоит хоть один взорвать и никуда мы ничего не повезём.

- Перейдём на автотранспорт. По грунту сманеврируем.

- Не выйдет. Нет грунтовки параллельно железной дороге.

У Апанасенко над воротником появилась красная полоса, которая быстро поползла вверх. С красным лицом, налитыми кровью глазами, он рявкнул:

- Как же так! Кричали: Дальний Восток – крепость! Дальний Восток – на замке! А оказывается, сидим здесь, как в мышеловке!

Он подбежал к телефону, поднял трубку: - Молева ко мне немедленно!

Через несколько минут вбежал встревоженный начальник инженеров фронта генерал-лейтенант инженерных войск Молев.

- Молев! Тебе известно, что от Хабаровска до Куйбышевки нет шоссейной дороги?

- Известно.

- Так что же ты молчишь? Или думаешь, что японцы тебе построят? Короче, месяц на подготовку, четыре месяца на строительство.

- А ты, – Апанасенко повернулся ко мне, - 1 сентября (т.е. этот разговор состоялся в конце марта 1941 г.! – Г.Ф.) садишься в «газик» и едешь в Куйбышевку-Восточную. Оттуда мне позвони. Не доедешь, Молев, я не завидую твоей судьбе. А список тех, кто виновен, что дорога не построена, имей в кармане. Это твою судьбу не облегчит, но не так скучно будет там, куда загоню.

(Ну прямой совет В.В. Путину в современных условиях неисполнительности и безответственности «воспитанников Сердюкова!» - Г.Ф. )

Но если ты по-серьёзному меня поймёшь, вот тебе мой совет. Определи всех, кто может участвовать в строительстве – воинские части и местное население, всем им нарежь участки и установи сроки. Что нужно для стройки, составь заявку. И веди строгий контроль. У меня на столе каждый день должна быть сводка выполнения плана. И отдельно - список невыполнивших план (выделено мной. – Г.Ф.)

1 сентября я приехал на «газике» из Хабаровска в Куйбышевку-Восточную и позвонил Апанасенко. На спидометре у меня добавилось 946 километров. Я видел, что сделано. И в начале, и в конце этой дороги поставил бы бюсты Апанасенко.

Не таким был и грозным, как казалось, этот командующий. Его страшные приказы о снятии, понижении в должности и звании были известны всем. Но мало кто знал, что ни один из наказанных не был забыт.

Проходило некоторое время, Апанасенко вызывал наказанного и устанавливал испытательный срок: «Сам буду смотреть, справишься - всё забудем и в личное дело приказ не попадёт. Не справишься - пеняй на себя!» И я не знаю ни одного случая, чтобы человек не справился…»

«Начало войны по-особому высветило облик Апанасенко . …Москва требовала полного укомплектования (отправляемых под Москву дивизий. – Г.Ф.) а Апанасенко был не тот человек, который мог допустить нарушение приказа. Поэтому была организована проверочно-выпускная станция – Куйбышевка-Восточная – резиденция штаба 2-й армии…

Каждый эшелон с проверочно-выпускной станции должен был выходить и выходил фактически в полном комплекте… Ни у кого не спрашивая, Апанасенко на месте убывших дивизий начал формировать новые дивизии… За эти формирования Апанасенко тоже заслуживает памятника…

Это были не сибирские (как было принято считать. – Г.Ф.), а дальневосточные дивизии. Самые знаменитые из них – 32-я (позже переименованная в 29-ю гвардейскую дивизию) и 78-я (ставшая 9-й гвардейской дивизией), вступившие в бой «прямо с колёс».

Но это вовсе не означало, что Апанасенко бездумно отдавал всё, чтобы, грубо говоря, «прогнуться перед Сталиным. Совершенно потрясающую ситуацию описал первый секретарь Хабаровского крайкома партии Е.А. Барков (напоминаю, что с мая 1924 г. по решению XIII съезда РКП(б) Сталин был избран Генеральным секретарём ЦК партии, а с 8 августа 1941 г. – Верховным Главнокомандующим Вооружёнными Силами СССР, оставаясь Генсеком ВКП(б). – Г.Ф.):

«По аппаратной сверхсекретной связи мне позвонил Сталин. Поздоровавшись, говорит: «У нас тяжелейшая обстановка между Смоленском и Вязьмой... Гитлер готовит наступление на Москву, у нас нет достаточного количества войск, чтобы спасти столицу… Убедительно прошу тебя, немедленно вылетай в Москву, возьми с собой Апанасенко, уговори быть податливым, чтобы не артачился, я его упрямство знаю».

За годы моей работы на Дальнем Востоке, да и в других местах, Сталин мне никогда не звонил. Поэтому я был чрезвычайно удивлён, когда услышал в трубке его голос…

Мы давно привыкли, что его слово для нас - закон, он никогда ни у кого не просил, а приказывал и требовал.

 Поэтому я был удивлён тональностью, меня будто бы не то что информировали, а докладывали о положении на западе страны. А потому, когда Сталин произнёс из ряда вон выходящее «уговори Апанасенко быть податливым», - это меня уже буквально потрясло (выделено мной. – Г.Ф.).

В конце он ещё раз повторил: «Вылетайте немедленно самым быстроходным военным самолётом».

Прибыли в Москву 1-го или 2 октября в полночь. На аэродроме нас ожидали. Посадили в машину и повезли прямо в Кремль.

 Хозяин кабинета тепло поздоровался за руку… молча походил по кабинету, остановился напротив нас и начал разговор: «Наши войска на Западном фронте ведут очень тяжёлые оборонительные бои… Гитлер начал крупное наступление на Москву. Я вынужден забирать войска с Дальнего Востока…» По моей спине пробежал мороз, а на лбу выступил холодный пот от ужасной правды, которую поведал нам вождь партии и государства… Речь уже шла не только о потере Москвы, а может быть, о гибели государства… Обращаясь к Апанасенко, Сталин начал перечислять номера танковых и механизированных дивизий, артполков и других особоважных соединений и частей, которые Апанасенко должен немедленно отгрузить в Москву.

 Сталин диктовал, Апанасенко аккуратно записывал, а затем тут же, в присутствии хозяина, покуривавшего люльку, подписал приказ и отправил зашифрованную телеграмму своему начальнику штаба к немедленному исполнению.

 По всему было видно, что наша короткая, чёткая, деловая встреча подходит к концу. На стол поставили крепкий чай. Сталин спрашивал о жизни дальневосточников. Я отвечал. И вдруг последовал вопрос к Апанасенко: «А сколько у тебя противотанковых пушек?» Генерал ответил немедленно. Я сейчас не помню цифру конкретно, но помню, что он назвал какую-то мизерную в сравнении с тем, что тогда уже имела Красная Армия. «Грузи и эти орудия к отправке!» - негромко, но чётко скомандовал Сталин. И тут вдруг стакан с чаем, стоящий напротив Апанасенко, полетел по длинному столу влево, стул под генералом как бы отпрыгнул назад. Апанасенко отскочил от стола и закричал: «Ты что? Ты что делаешь?! Мать твою так-перетак!.. А если японец нападёт, чем я буду защищать Дальний Восток? Этими лампасами?! – и ударил себя руками по бокам. – Снимай с должности, расстреливай, орудий не отдам!»

 Я обомлел. В голове хоть и пошло всё кругом, но пронзила мысль: «Это конец. Сейчас призовут людей Берии, и погибнем оба». И здесь я снова был поражён поведением Сталина: «Успокойся, успокойся, товарищ Апанасенко! Стоит ли так волноваться из-за этих пушек? Оставь их себе…»

Прощаясь, Апанасенко попросился в Действующую армию – на фронт.

«Нет, нет, - дружелюбно ответил Верховный Главнокомандующий. – Такие храбрые и опытные, как ты, нужны на Дальнем Востоке».

Вот таким был И.Р. Апанасенко.

Этот случай описал Герой Социалистического Труда Ф.Т. Моргун и опубликовал в книге «Задолго до салютов» (Полтава, 1994 г. сс.67-71)

Г.А. Фытов, кандидат военных наук, профессор

*В Красной Армии это было единственное объединение мирного времени, которое именовалось Фронтом.

 

ОЦЕНКИ МОСКОВСКИХ ПРОЦЕССОВ

Шайка бандитов, грабителей, подделывателей документов, шпиков, убийц… может сравниться лишь средневековая каморра, объединявшая итальянских вельмож, босяков и уголовных бандитов. А.Я. Вышинский

В дни процессов против лидеров троцкистской оппозиции по городам Советского Союза проходили собрания и митинги, а газеты публиковали статьи и резолюции с требованиями сурового наказания подсудимых. Хотя эти митинги и резолюции были, как правило, организованы сверху, они отражали мнение народа. Оценки трудящимися бывших лидеров большевистской партии совпадали с оценками, которые давал им прокурор Вышинский (см. эпиграф).

Особое возмущение вызывали планы Троцкого и его сообщников столкнуть Россию и Германию в новом военном конфликте “Троцкисты стали не только изменниками родины, но и злейшими провокаторами войны” (“Правда”, 24 января 1937 г., статья “Подлейшие”)

Страна отвечала на приговоры врагам народа не только митингами поддержки политики Сталина, но и новыми достижениями в труде. Летом 1936 г. экипаж Чкалова совершил беспосадочный перелёт из Москвы на Камчатку; весной 1937 г. начала работу дрейфующая станция “Северный полюс-1”; летом 1937 г. экипаж Чкалова совершил новый беспосадочный перелёт – из Москвы в США; на колхозных полях 1937 года собирались рекордные урожаи зерна. Газетные сообщения об очередных производственных успехах чередовались с сообщениями об очередных разоблачениях троцкистско-фашистских заговорщиков. Народ воспринимал эти события как реализацию обеих взаимосвязанных функций государства – развития экономики и защиты результатов мирного труда людей от организованных преступных группировок.

В дни первого московского процесса, стараясь подстраховаться, с осуждением своих бывших сообщников в печати выступил и ряд “раскаявшихся” троцкистов. Названия их статей говорили сами за себя: “Не должно быть никакой пощады!” (Раковский); “Беспощадно уничтожать презренных убийц и предателей” (Пятаков); “Троцкистско-зиновьевско-\фашистская банда и её гетман Троцкий” (Радек); “За высшую меру измены и подлости - высшую меру наказания” (Преображенский). Антонов-Овсеенко, некогда ближайший соратник Троцкого, во время первого московского процесса опубликовал статью, где сообщил о своём предложении Кагановичу “выполнить в отношении Зиновьева и Каменева любое поручение партии”, вплоть до расстрела.

Под стать им были и публикации в дни процессов представителей советской творческой интеллигенции. М. Кольцов (Фридлянд) напечатал статью под названием “Свора кровавых собак”. Прежних лидеров большевиков он называл “злыми двуногими крысами”, “прожжёнными мерзавцами”, “гиенами и шакалами”. Названия других статьей демократических писателей также говорили сами за себя: “Ложь, предательство, смердяковщина” (Бабель), “Чудовищные ублюдки” (Шагинян), “Путь в гестапо” (М. Ильин, Маршак). Карикатурист Б. Ефимов, брат Кольцова, откликнулся на третий московский процесс рисунком двухголового зверя-монстра, одна голова которого имела лицо Троцкого, другая – лицо Бухарина.

В отличие от народа, который высказывал на митингах то, что действительно думал о подсудимых, представители прогрессивной демократической интеллигенции СССР в своих публичных высказываниях о процессах явно насиловали собственную природу. Лишь в разговорах между собой они отводили душу: называли осуждённых “невиновно пострадавшими, кристально честными большевиками”, “совестью нашей эпохи”, выражали негодование по поводу “варварских приговоров” и т.д. Например, Бабель говорил друзьям, что “арестовываются лучшие, наиболее талантливые политические и военные деятели”; процесс Бухарина-Рыкова он назвал “чудовищным”.1

Самым деятельным образом откликался на московские процессы Троцкий. Он решительно отрицал предъявлявшиеся ему заочно обвинения: связей с антисталинской оппозицией в СССР он почти не имел, “террористических директив” не давал, переговоров с представителями Германии о подготовке войны против Советского Союза, о разделе страны, о передаче в концессию предприятий не вёл. Про обвинение в связях с гестапо его эмиссаров он сказал, что таковое “слишком хорошо напоминает клевету на Ленина и того же Троцкого в 1917 году”.

В поддержку Троцкого выступил ряд представителей прогрессивной и демократической общественности Запада. В начале 1937 года в Париже был создан комитет по изучению московских процессов, а в США – комитет защиты Троцкого. На их основе была образована комиссия по расследованию процессов 1936-37 гг., возглавленная американским философом Джоном Дьюи. Беспристрастная, как её назвали троцкисты, комиссия объявила Троцкого ни в чём не виновным.

Сами процессы вызвали глубокое возмущение мировой демократической общественности, практически единодушно осудившей их – и как злонамеренные подлоги-фальсификации, и как удары по вере представителей трудящихся в незыблемость завоеваний Октября.

Ещё до начала суда над Зиновьевым и Каменевым прогрессивные деятели ряда стран призвали советские власти проявить по отношению к подсудимым человеколюбие и гуманизм. 22 августа 1936 года в Москву на имя председателя СНК Молотова поступила телеграмма, подписанная руководителями Социнтерна, которые просили предоставить обвиняемым судебные гарантии; настаивали, чтобы им было разрешено иметь защитников, независимых от правительства, чтобы им не были вынесены смертные приговоры.2

Приведение приговоров в исполнение было встречено мировой демократической общественностью с единодушным осуждением. Один из лидеров II Интернационала Бауэр писал о “тягостном впечатлении, которое расстрел подсудимых произвел на искренних либеральных и социалистических друзей СССР”. Писатель-гуманист Манн записал в дневнике: “Шестнадцать ленинцев, получивших после гротескных покаянных речей смертный приговор, действительно казнены. Ужасно”. Сожаления выразили писатели-гуманисты Цвейг и Роллан.

Последующие процессы вызвали аналогичную реакцию. Философ - гуманист  Федотов писал по поводу суда над Бухариным и Рыковым: “Сталин… посадил на скамью подсудимых сливки партии… губит всех ленинцев и поднимает флаг русского национализма… Бухарин, принципиальный и чистый, любимец партии, хранитель этических заветов3. Раковский – вся жизнь которого задолго до России и до 1917 года прошла в революционной борьбе, которого сам Короленко удостаивал своей дружбы. Рыков, самый русский и “почвенный” из старой гвардии, заступник служилой интеллигенции, которому она в последние годы платила общим сочувствием”.4 Дан, лидер меньшевиков, называл процесс над правотроцкистским блоком “бесконечно более омерзительным, чем все предыдущие”. Абрамович, ещё один лидер меньшевиков, писал: “с недоуменным страхом, а потом все больше с чувством отвращения и ужаса мировой пролетариат5 наблюдал чудовищное, непостижимое, необъяснимое для него зрелище”.6 Всё тот же Ф. Адлер, секретарь Социнтерна: “Никогда ещё нашему идеалу не грозила такая великая опасность… гнусности, которые совершает утвердившаяся в Москве диктатура…”. Лидер бельгийских социалистов Вандервельде: “рабочие массы в Западной Европе не могут не прийти в волнение, когда они видят, что большинство ветеранов Октябрьской революции посылаются на эшафот”.

Представители международной демократической общественности во время московских процессов и позже неоднократно утверждали, что их материалы фальсифицированы, а сами процессы инсценированы Сталиным, стремящимся избавиться от своих политических противников. Например, комиссар Госбезопасности 3 ранга Генрих Самойлович Люшков, сбежав за границу в 1938 году, заявил: “На процессе, проходившем в августе 1936 года, обвинения в том, что троцкисты через Ольберга были связаны с германским гестапо, обвинения против Зиновьева и Каменева в шпионаже, обвинения в том, что Зиновьев и Каменев были связаны с так называемым “правым центром” через Томского, Рыкова и Бухарина, полностью сфабрикованы. Зиновьев, Каменев, Томский, Рыков и Бухарин и многие другие были казнены как враги Сталина, препятствовавшие его разрушительной политике”.

Сходным образом расценили московские процессы и многие другие представители мировой демократической общественности.

Однако открытость процессов и присутствие на них иностранных наблюдателей позволили высказать и иные мнения о характере обвинений и ходе судебных заседаний – основанные не на отвлечены рассуждениях о заведомой невиновности кристально честных людей, а на фактических данных. Вернувшись из Москвы после процесса 1936 г., главный редактор газеты французской компартии “Юманите”, член ЦК ФКП Поль Вайян-Кутюрье на массовом митинге в Париже заявил: “Мы собственными ушами слышали, как Зиновьев и Каменев признавались в совершении тягчайших преступлений. Как вы думаете, стали бы эти люди признаваться, будь они невиновными?”7. Адвокат, член парламента от лейбористов Притт8, присутствовавший на процессах, назвал юридическую организацию первого московского процесса “примером для всего мира”, а посол США в СССР Дэвис назвал деятельность прокурора Вышинского “заслуживающей уважения и восхищения”. Во время суда над группой Бухарина-Рыкова Дэвис писал дочери: “Процесс показал все основные слабости и пороки человеческой природы – личное тщеславие самого худшего образца. Стал очевиден план заговора, едва не приведшего к свержению существующего правительства”. 17 марта 1938 г. посол сообщал в официальном послании госсекретарю Хэллу: “По общему мнению дипломатов, чаще других посещавших процесс, суд установил существование значительной политической оппозиции и чрезвычайно серьёзного заговора”.

Процессы вызвали живые отклики среди русской эмиграции. Подавляющее большинство эмигрантов, как и сторонники Сталина за рубежом, приветствовали осуждение бывших лидеров большевиков. После суда над Зиновьевым и Каменевым в эмигрантской газете “Возрождение” была напечатана “Ода” с такими словами: “Спасибо Сталину; шестнадцать подлецов отправились в страну отцов”.

Н.В. ОВЧИННИКОВ

1 Поварцов “Причина смерти – расстрел”, М., 1996 г, стр. 85-86, 69.

См. также Шенталинский В. “Рабы свободы”, М., 2009 г., стр. 32.

2 Небезынтересно, что один из подписавших это обращение, секретарь Социнтерна Ф. Адлер, сам был террористом-убийцей: в 1916 г. он застрелил австрийского премьер-министра Штюргка. Приговорённый вначале к смертной казни, он был помилован, а в 1918 г. (т.е. отсидев два года в тюрьме) и вовсе освобождён. “Обычные” убийцы в Австрии вовсе не пользовались такими милостями властей, как и благосклонным вниманием “прогрессивной мировой общественности”. Современным (2013 г.) жителям Российской Федерации подобные картины особенно хорошо знакомы.

3 Какие “этические заветы партии” хранил Бухарин ведомо было только Г. Федотову. Разве что вот такие: “церковь должна быть сметена с лица земли” (Бухарин, 1922 г.); “до революции обломовщина была самой универсальной чертой русского характера, а русский народ был нацией Обломовых” (Бухарин, 1936 г.).

4 Федотов Г. “Полное собрание статей”, Париж, 1988 г., стр. 180-181. Чтобы в полной мере оценить цинизм этой демагогии, рекомендуется посмотреть далее текст указа, подписанного в 1923 г. зам. председателя СНК Рыковым, об организации Соловецкого концлагеря – куда в основном “служилая интеллигенция” и отправлялась.

5 Представители пролетариата

6 “Социалистический вестник”, 1938 г., №5.

7 Цит. по Треппер Л. “Большая игра”, М., стр. 56, 58.

8 Притт Д. (Pritt Denis Nowell) (1887 - 1972 гг.). С 1918 г. в лейбористской партии; в 1935- 40 гг. член парламента от лейбористов. В 1932 г. успешно защищал в суде деятеля вьетнамского национально-освободительного движения Нгуена Ай Куока (Хо Ши Мина) от выдачи его из Гонконга французским колониальным властям.

 

КАК НАЧАЛАСЬ КОРЕЙСКАЯ ВОЙНА?

Корейская война вспыхнула 25 июня 1950 года, но вернее будет сказать, что она началась уже с тех пор, как американские войска оккупировали Южную Корею.

В конце Второй мировой войны, когда приближалось поражение Японии, США считали, что настал решающий момент для осуществления стратегии господства над Кореей, и устроили заговорщицкий план захвата Южной Кореи. В подтверждение этого можно привести строки из мемуаров бывшего президента США Трумэна: «Проект разделения Кореи по 38-й параллели был предложен американской стороной».

13 августа 1945 года комитет начальников штабов США отдал командующему американскими войсками на Дальнем Востоке Макартуру приказ – разоружить японскую армию в районах, которые по советско-американским «договоренностям» входят в зону ответственности США, включая и Южную Корею. Макартур в свою очередь, распорядился командующему американского 24-го корпуса Ходжу принять капитуляцию японской армии и, представляя США, оккупировать Южную Корею и управлять ею. Итак, США без боя захватили часть Корейского полуострова южнее от 38-й параллели. Это и было логической предпосылкой агрессивной войны в Корее и прелюдией ее начала. Неслучайно, что в американской книге «Современная история Америки» написано: в действительности война, развязанная Уолл-стрит против корейского народа, началась в сентябре 1945 года, в тот момент, когда его генералы вступили в Южную Корею.

После захвата Южной Кореи США планомерно вели подготовку к провокации корейской войны.

В качестве одного из звеньев этого дела они приступили к формированию марионеточной армии. В ноябре 1945 года было учреждено «командование национальной обороны». Южнокорейские войска формировались и расширялись поэтапно с целью обеспечения их «превосходства в 10 раз» над вооруженными силами Северной Кореи. Военное обучение и подготовка проходили по-американски. Утверждено право американских войск на командование южнокорейской армией.

В 1949 году США передали южнокорейской стороне военное снаряжение, достаточное для 50 тысяч солдат; впоследствии предоставили ей дополнительную военную поддержку стоимостью свыше 87 миллионов долларов. В январе 1950 года план корейской войны был единогласно принят в комитете начальников штабов США. В том же месяце начальник американской военной миссии Робертс говорил Ли Сын Ману, который в то время был президентом Южной Кореи: план нападения на Северную Корею уже определен; до реализации этого плана остается не так уж много времени. Нападение начнем мы, но необходим предлог, оправдывающий наши действия.

Макартур в секретной беседе с Ли Сын Маном распорядился начать нападение на Северную Корею раньше июля.

С апреля по июнь 1950 года США провели передислокацию войск Южной Кореи.

17 июня 1950 года в Южную Корею прилетел спецпосланник президента Трумэна Даллес, который в окопе на линии 38-й параллели окончательно утверждает план войны. После он, еще раз проверив этот план, дал верхушке южнокорейской армии распоряжение «развернуть лживую пропаганду, что якобы Северная Корея напала первой, и одновременно начать наступление на север», и заверил: «Если выстоите две недели, то за это время США успеют возбудить в ООН дело по поводу нападения Северной Кореи на Южную Корею и заставят ее от своего имени мобилизовать армию, флот и авиацию, и все пойдет по намеченному плану».

Накануне войны США не забыли разыграть обманные трюки для маскировки своей агрессивной сущности. США втайне провели операцию по эвакуации членов семей американцев из Южной Кореи. В то время там было 2 тысячи американских граждан, в том числе члены семей военнослужащих и нестроевые. Члены семей сотрудников американского посольства эвакуировались в Японию на транспортном самолете под прикрытием боевых,  остальные семьи и нестроевые – на транспортных самолетах и судах.

Чтобы скрыть свое лицо как провокатора войны, США замаскировали действия высоких чинов уик-эндом, путешествием, приёмом и т.д. Утром 24 июня Трумэн на частном самолете уехал из Вашингтона, «чтобы спокойно проводить уик-энд вместе со своей женой и дочерью в штате Миссури». Даллес пустил слух о том, что «увлекается туризмом в Японии». Накануне войны и Ли Сын Ман шумно трубил об отмене приказа о чрезвычайном положении, разрешении отпуска и отлучки солдат южнокорейской армии, устройстве приема.

Но все это было обманом и маскировкой.

Бывший штабной офицер 17-го полка южнокорейской армии признался: «24 июня 1950 года была суббота, но офицерам запрещена отлучка, отдано распоряжение – ждать приказа о начале войны. Ночью 24 июня получил тайный приказ – на рассвете 25 июня перейти 38-ю параллель и начать военные действия против Северной Кореи».

Дж. Осбон, который в то время был специальным корреспондентом американского журнала «Лайф» в Южной Корее, писал: «В нашей истории не было случая, чтобы перед началом войны подготовка к ней была проведена так тщательно, как в нынешней войне».

Так 25 июня 1950 года, в 4 часа утра при подстрекательстве США южнокорейская армия внезапно напала на Северную Корею по всей линии у 38-й параллели.

Корейская война (1950-1953 гг.), названная самой ожесточенной войной после Второй мировой войны, началась.

Виленин Стальев