«ЭТО БЫЛИ ГОДЫ ДРАМАТИЗМА, ГОДЫ ПРОВЕРКИ НА ПРОЧНОСТЬ»

Победа — это выполнение поставленной боевой задачи

Воздушных побед у Александра Ивановича Покрышкина так много, что просто теряешься, описание какого боя дать развернуто, а что сократить. Каждый бой особенный, к примеру, 20-й подбитый Покрышкиным самолет противника для некоторых исследователей является спорным. Тогда 15 августа шел бой с группой Ю-88 в районе переправы над Каховкой. «Соколиным ударом» летчик атаковал ведущего группы. Подбитый, с дымящими моторами «юнкерс» сбросил бомбы в поле, не долетая до переправы. В книге «Познать себя в бою» А.И. Покрышкин пишет: «Смотреть за подбитым вражеским самолетом нет времени, да и не это главное. Важно то, что сброшенные бомбы упали в стороне от объекта. А это уже победа — выполнение поставленной боевой задачи».

Асу недостаточно сбить самолет противника, он постарается принести максимальную пользу фронту. Жаль, что иногда его усилия оказываются напрасными. Вылет 17 августа летчик вспоминал с горечью всю жизнь. В тот день он вылетел парой на разведку в район Одессы.

«Вижу ниже нас, на высоте тысяча метров, «хеншеля». Моментально сваливаюсь сверху и атакую. Очередь в упор — и вражеский разведчик, перевернувшись, врезался в землю. Уточняю место его падения. На дороге разглядел большую колонну танков и машин. Она двигалась на Николаев».

Данные воздушной разведки немедленно передали в штаб дивизии. Но там не поверили и даже упрекнули летчиков за якобы выдуманные сообщения. А через несколько часов фашисты уже были в городе! Кстати, сбитый Не-126 Покрышкину тоже не зачли, решили, что он и тут приукрасил!

А вот следующий сбитый самолет был отмечен особо. 15 сентября шел бой с группой Me-109 при штурмовке в районе западнее Мелитополя. «На большой скорости за счет форсирования мотора проскакиваю мимо ведомого пары «мессеров» и бью очередью с короткой дистанции по мотору и кабине ведущего».

После боя командир полка сообщил летчику: «Командование наземных войск прислало благодарность и подтверждение на сбитого немецкого аса, награжденного Железным крестом».

Следующий самолет противника был «зацеплен» во время штурмовки в районе Мелитополя. Идущего навстречу Не-126 ас атаковал пулеметным огнем. Подбитый самолет, дымя пробитым мотором, потянул на запад. В бою невозможно было проследить, упал самолет противника или дотянул до линии фронта.

Памятным и тяжелым по последствиям оказался бой 5 октября под Орехово. Группа Покрышкина на обратном пути из разведки была атакована Me-109. Спасая своего ведущего Комлева, ас бросился в атаку.

«Нагоняю ведущего. От него к самолету Комлева уже потянулись дымные пулеметные трассы. Тут же открываю огонь и длинной очередью прошиваю «мессера». Вдруг по мотору моего «мига» ударила пулеметная очередь».

Раненый летчик с трудом дотянул до линии фронта и сел в расположении наших войск. Но на земле была неразбериха. Несмотря на прорыв немцев, Покрышкин попытался вывезти подбитый самолет на свой аэродром, прицепив его к грузовику. Однако фронтовая обстановка через несколько дней заставила самолет сжечь. Лишь через неделю после боя удалось добраться до своего полка.

Отдельного упоминания заслуживает подвиг Покрышкина, совершенный им в ноябре 1941-го. Тогда ему поручили найти 1-ю танковую группу генерал-полковника Э. фон Клейста. Она наносила ощутимые удары и предприняла попытку прорваться в город Шахты. Но, потерпев неудачу, отошла и под покровом тумана куда-то исчезла, что крайне обеспокоило советское командование.

В условиях низкой облачности, густого тумана и дождя Александр Покрышкин несколько раз вылетал на разведку и к вечеру севернее села Генеральское, цепляя верхушки деревьев, он чудом увидел в поле следы танковых гусениц. Следы привели к лесополосам, где были обнаружены сотни замаскированных вражеских танков. Это сообщение позволило вовремя перегруппировать наши силы.

Впоследствии 19 декабря в штабе дивизии А.И. Покрышкину был вручен орден Ленина. По подсчетам новосибирского историка Олега Левченко, за 1941 год ас сбил 13 самолетов противника, 8 подбил и 3 уничтожил на земле.

Тяжелый год

Драматичным и богатым на события оказался для Покрышкина 1942 год. Зимой он всё чаще стал вылетать на разведку. В одном из полетов восточнее Донецка (Сталино) им был сбит Не-126.

«Спикировав, зашел ему в хвост и пустил «эрэс». Но тот прошел мимо цели. Пустил второй — снова неудача. Обозленный, стреляю в упор по кабине «хеншеля». Очередь прошила самолет врага. Падая крутой спиралью, он ткнулся мотором в землю и застыл с задранным хвостом». Там же над Донецком в марте Покрышкин прикрывал бомбардировщиков Су-2. Его группу атаковали тройка Me-109 и итальянские «Макки» МС-200. Отбивая атаку, он сбил Me-109.

Март 1942 года стал для него особенным месяцем еще и потому, что его тогда впервые представили к званию Героя Советского Союза. В наградном листе было написано:

«Покрышкин Александр Иванович… Представляется к званию Героя Советского Союза… За время военных действий имеет 288 боевых вылетов, из них: на штурмовку войск противника — 63 б/вылета; на разведку войск противника — 133 б/вылета; на сопровождение своих бомбардировщиков — 19 б/вылетов; на прикрытие своих войск — 29 б/вылетов; на перехват самолетов противника — 36 б/вылетов; на разведку со штурмовкой — 8 боевых вылетов.

Участвовал в 26 воздушных боях, лично сбил 4 самолета противника и 3 самолета в составе звена, уничтожил и вывел из строя 45 автомашин противника…».

Цифры указанных воздушных побед сильно отличаются от тех, которые приводят исследователи. О причинах мы уже говорили. А вот о том, почему в 1942 году он так и не получил звание Героя Советского Союза, чуть позже.

Следующие две воздушные победы Александр Иванович одержал спустя два месяца. Перерыв объяснялся тем, что ему поручили выявить слабые стороны у захваченного Me-109. Только в мае он пересел снова на свой самолет, уже Як-1. 15 мая вылетел на сопровождение бомбардировщиков.

«Поддернул «як» на горку и навскидку ударил очередью по животу одного из Me-109. Очередь получилась короткой, ибо пришлось тут же выводить свой самолет из-под огня. К сожалению, моя очередь оказалась не убойной. Но один вражеский самолет был подбит. Когда к отставшему от строя Су-2 нахально прорывалась пара Me-109, мне удалось удачно выйти на ведущего. С короткой дистанции ударил из пушки и пулеметов по мотору и левому борту кабины. Me-109 перевернулся, задымил и вертикально пошел к земле».

В июне 1942 года в небе появились новые самолеты противника Me-110. Первая встреча с ними состоялась в небе над городком Славянском. Противник поздно заметил атаку. Поразив стрелка, Покрышкин ударил из пушки и пулеметов по левому мотору. Из самолета вырвался дым, и Me-110 свалился на землю.

А через день-два ас вылетел на штурмовку в район города Изюм. Там встретил новую модификацию самолета Me-109Ф с более мощным мотором. Пришлось делать обманный маневр. «Энергично, с большой перегрузкой выхватываю самолет из крутого пикирования на вертикаль. Вверху горки на пределе вертикальной скорости переложил самолет в горизонтальный полет. Прямо перед носом «яка» в полусотне метров вышел из горки ведущий вражеской пары. Прицеливаюсь и даю очередь по мотору и кабине. Сбитый «мессершмитт» штопором свалился на землю».

Ежедневно Покрышкин и его товарищи штурмовали вражеские соединения. В июне в одном из полетов севернее Изюма они атаковали группу Ю-88. В этом бою Покрышкин сбил один самолет. А в начале июля группа Покрышкина прикрывала штурмовиков Ил-2, атаковавших немецкие танки. Над целью их встретили «мессеры».

«Увлеченный атакой, гитлеровский ас не замечал нацеленный на него удар. Огнем в упор по мотору и кабине сбил ведущего и выскользнул из-под трасс «мессершмиттов», бросившихся наперерез. А Me-109, вспыхнув, упал на землю».

Часто патрулирование неба над населенными пунктами заканчивалось воздушным боем. Во время облета западных окраин города Ворошиловграда Покрышкин и его шестерка «яков» встретили девятку Me-109. В этом бою Покрышкин сбил один самолет и подбил другой.

Тогда же, в начале июля, произошло неприятное событие. При запуске мотора командиру полка В.П. Иванову лопастью винта сломало руку. Его отправили в госпиталь, и в полк он уже не вернулся. Ушел на повышение и хорошо относившийся к Покрышкину начальник штаба А.Н. Матвеев. Смена командования негативно отразилась на дальнейшей судьбе героя.

16 июля полк перебазировался на аэродром в Ростове-на-Дону. Во время перелета летчики увидели два десятка Me-110, идущих на бомбежку железнодорожного узла Лиховской. Ситуация сложилась так, что асу пришлось в одиночку отражать атаки. В этом бою он подбил Me-110. В конце июля состоялся вылет в район станицы Аксайской. Там покрышкинцы встретили Ю-88, заходящих на бомбардировку переправы через Дон. Шестерка «яков» сорвала бомбежку, а сам ас подбил в этом бою Ю-88.

Тяжелый изнурительный бой провел Покрышкин 24 июля над переправой в районе Манычской плотины.

«В повторной атаке удалось в упор расстрелять ведущего четверки Me-109. Тогда оставшаяся тройка набросилась на меня. Отражая их натиск и нападая сам, я быстро израсходовал остатки боекомплекта, остался безоружным против трех вражеских истребителей. Мы закружили в небе «чертово колесо».

Виртуозная техника пилотирования Покрышкина измотала врага. Гитлеровские летчики, убедившись, что советского летчика не сбить, прекратили атаки.

Особенным стал день 2 августа. Под утро на аэродром близ города Кропоткин был совершен налет многочисленной группы Ю-88 и Me-110.

«Одним махом вскочил в кабину, через секунду запустил мотор и пошел на взлет. Стремительными атаками мы сбили два бомбардировщика, заставили «юнкерсы» сбросить бомбы в поле, не долетая до города».

В этом бою Покрышкин сбил два самолета Ю-88 и подбил Me-110. Однако ас решил так: «Вылетали и вели бой мы пятеркой. Сбили пять самолетов. Наверное, будет правильно засчитать всем по самолету. Такое решение принял не случайно. Важно было вызвать у молодых летчиков стремление действовать в общих интересах, показать, что ценят их вклад в победу».

Вдали от фронта и беды ближе, и любовь

В августе 1942 года в полк прибыло пополнение, а измотанных воздушными боями летчиков отправили получать новые самолеты в Баку. Однако отдыха у нашего героя не получилось. Вдали от фронта обострились взаимоотношения с командованием полка. Масла в огонь подлил инцидент в столовой. Как вспоминал сам летчик: «Во время ужина ко мне и сидевшим рядом Голубеву и Труду пристали трое подвыпивших старших офицеров. Не стерпев грубость и оскорбления, я дал резкий отпор и за нарушение субординации оказался на гауптвахте».

Вернувшись в полк с гауптвахты, Покрышкин узнаёт о том, что снят с должности командира эскадрильи и выведен за штат. Представление о присвоении звания Героя Советского Союза отозвано. На партбюро его исключили из ВКП(б) и более того — дело направлено в Бакинский военный трибунал! В вину вменялись оскорбления старших командиров, пререкания с начальством и нарушения требований устава истребительной авиации. Для штрафбата достаточно!

Именно в это время Покрышкин продумывает новые приемы ведения боевых действий. Понимая, что у него осталось мало времени, он изображает построение боевых порядков графически, на схемах, с краткими пояснениями. В блокноте боевая работа истребителей в действиях пары, звена и группы четко разделена на виды — прикрытие своих войск, сопровождение бомбардировщиков или штурмовиков, разведка, свободная охота. Формула наступательного воздушного боя — высота, скорость, маневр, огонь. Этот альбом Покрышкин передает близкому другу Вадиму Фадееву со словами: «Учи только по ним. Тут обо всем сказано…».

Помогла случайность. Полк был включен в состав истребительной дивизии, прибывшей с фронта на переучивание и доукомплектование под Махачкалу. Там Покрышкин встретил знакомых командиров. С помощью комиссара дивизии и командующего воздушной армией он был восстановлен в партии и в своей прежней должности.

В один из тех тревожных дней Александр Покрышкин отправился в санчасть батальона аэродромного обслуживания (БАО) навестить заболевшего товарища. Там он встретил дежурную медсестру, двадцатилетнюю Марию Коржук, миловидную девушку с волосами цвета спелой ржи.

Это была любовь с первого взгляда. «Странное, какое-то двойственное для меня это время, — вспоминала М.К. Покрышкина. — Кругом бушевала война. Смерть и горе ходили по земле, а я чувствовала себя невероятно счастливой. Я знала, что счастье мое недолговечно, что нам очень скоро придется расстаться. Но пока, пусть на короткое время, мы были счастливы и были вместе».

Часов любви и вправду было немного. Летчиков перебросили в запасной полк, базирующийся западнее Баку. Там полк должен был перевооружаться на американские истребители Р-39 «аэрокобра», получаемые по ленд-лизу через Иран.

Татьяна Басаргина, «Честное слово», Новосибирск

 

ВОСПОМИНАНИЯ ЗАЩИТНИЦЫ ДОМА СОВЕТОВ

Публикуем наже письмо было передано в Правление Регионального благотворительного общественного фонда содействия увековечения памяти погибших граждан в сентябре–октябре одной женщиной, которую нам не хотелось бы называть. В то же время кто–то может догадаться, о ком идет речь, и пожелает встретиться с автором письма – мы готовы предоставить такую возможность. Для этого необходимо обратиться в Правление фонда по телефону 8-985-780-91-99.

Поскольку фонд занимается не только сбором пожертвований на сооружение памятника защитникам Верховного Совета Российской Федерации в Москве на Рочдельской улице вблизи «Горбатого моста» (постановление Московской городской думы от 26 декабря 2006 года №420), но и установлением имён товарищей, погибших в сентябре–октябре 1993 года. Правление фонда обращается к читателям газеты с просьбой присылать свои воспоминания по адресу: Москва, улица Лобачевского, дом 98, квартира 104, Смирнову Михаилу Ивановичу. М.И. Смирнов, Председатель Правления фонда

После Беловежского соглашения и распада СССР я поняла, что власть ельцинской клики – предательская, антинародная.

Сама я выросла в хорошей русской патриотической семье (отец добровольцем ушел на фронт, все мои дяди достойно воевали, сестра матери, партизанская разведчица и связная, погибла в 1942 году на Смоленщине). Но этих моих замечательных родичей уже не было в живых, и я решила, что теперь на мне, оставшейся, лежит долг защищать нашу Россию. Поэтому когда 21 сентября 1993 года я услышала о ельцинском государственном перевороте, сразу поспешила на Красную Пресню, к нашему Дому Советов. Я увидела там множество людей и вместе со всеми несколько ночей провела там на улице. Состав людей был самый разнообразный. Мне запомнилась трогательная семейная пара старичков, оба ветераны войны, у обоих вся грудь была увешана орденскими колодками. Были там и очень молодые пареньки и девушки, люди среднего возраста и пожилые. Рядом сидели коммунисты и православные, интеллигенты и рабочие, старые и молодые. Когда позже я читала в газетах, что вокруг Дома собрались бандиты, я очень возмущалась, ибо больше никогда мне не приходилось видеть такой большой массы удивительно хороших, славных и самоотверженных людей. Чтобы согреться, жгли костры, делились друг с другом новостями и едой, и, конечно, все понимали, что сильно рискуют, возможно и самой жизнью, не ожидая от ельцинской клики ничего хорошего.

Там были и православные священники, вместе с которыми мы с иконами и пением молитв совершали крестный ход вокруг Дома Советов.

Но после третьей ночи я простыла и решила один раз переночевать дома – полечиться от простуды. Когда же, пробыв одну ночь дома, я приехала к Дому Советов, он оказался оцеплен спиралями Бруно, пройти к нему мне не удалось. Пришлось вернуться домой и обо всех последовавших ужасных событиях узнавать по радио и телевидению.

Еще в 1992 году, выйдя на пенсию, я вступила в Российское христианское демократическое движение (РХДД). Это была небольшая православная партия, возглавляемая молодым харизматичным лидером Виктором Аксючицем. Позже РХДД влилось во Фронт национального спасения Ильи Константинова. И вот в первых числах октября 1993 года мне позвонили домой из РХДД и предложили войти в состав Комитета помощи защитникам Дома Советов. Я согласилась.

Комитет располагался по адресу: Черниговский переулок, 13, в небольшом полуподвальном помещении между Славянским центром и музеем любимого, застреленного осенью 1991 года прямо на концерте певца Игоря Талькова. Это помещение нам предоставила жена Александра Крутова, редактора православного журнала «Русский Дом». В Комитете работало порядка десяти немолодых, но бодрых женщин, присланных из разных патриотических организаций. Там были и утончённые монархистки–аристократки, и представительницы советской интеллигенции, к которой относилась и я, и несколько, может быть, и грубоватых, но очень надежных женщин из «Трудовой России» Анпилова. Между всеми было полное доверие и взаимопонимание.

В обязанности Комитета входило принимать от граждан деньги, продовольствие и затем распределять их между защитниками Дома Советов. Эти защитники – в основном молодые ребята, которым из-за угрозы ареста нельзя было возвращаться домой, и они скрывались на квартирах друзей. Принесенные деньги и вещи мы записывали в тетрадки и затем раздавали, также записывая всё. К нам в подвал приходило довольно много людей. Мне запомнилась принесшая деньги староста Храма Святителя Николая в Пыжах, где настоятелем был отец Александр Шаргунов. Часто к нам приходила молодая матушка, жена священника из города Королёва.

В мои обязанности в основном входило дежурство через день на Черниговском, сбор и учёт пожертвований; распределением чаще занимались другие женщины. Я узнавала от них о том, как самоотверженно и бесстрашно помогали раненым защитникам московские врачи в институте Склифосовского и других больницах. Туда наши женщины приносили раненым лекарства, еду, одежду. Мне запомнились их рассказы о лишившимся в результате ранения ноги талантливом резчике по дереву, изготовившем в подмосковном храме замечательный алтарь. Помню как помогали одеться и купили железнодорожный билет для отъезда на родину студенту–киргизу.

Моим же персональным любимцем был молодой парень из Питера, назвавшийся Димой. Он рассказал, что ему нельзя возвращаться домой, где его немедленно арестуют, так как он сфотографировался в Доме Советов с автоматом в руках. Ему и его друзьям я перетаскала из дома половину одежды своего сына.

На мою пенсию и инженерную зарплату моего мужа в те годы приходилось жить очень и очень скудно. Для себя я тогда усвоила, что относительно недорого и сытно можно питаться гречневой кашей с растительным маслом. Лично от себя заготавливала и дарила ребятам «подарочные наборы», состоящие из пачки гречневой крупы и бутылки растительного масла.

Нашим Комитетом руководил замечательный человек, доцент МИФИ Владимир Павлович Бирюлин, возглавлявший Союз русского народа. Нередко он вел приём вместе с нами. Помню, как, несколько раз увидевпришедших к нам голодных и холодных ребят-защитников, мы с ним до конца выгребали для них скудное содержимое наших кошельков. Его доцентская зарплата была совсем невелика.

К нам, женщинам, набился в помощники какой-то мужчина, назвавшийся шофером из провинции и тоже защитником Дома Советов, предлагавшим нам различные технические услуги. Но мы заметили, что он проявляет интерес к нашим тетрадям, в которых были записаны фамилии жертвователей и получателей помощи. Поэтому мы эти тетради не оставляли в своём полуподвале, передавали строго друг другу, подозревая, что он так называемый «засланец» властей. К тому же мы подозревали его и в воровстве новой хорошей мужской куртки, принесенной нам жертвователем.

Но через пару-тройку месяцев наш Комитет почему-то выселили из полуподвала. Нас приютил директор музея Мещанских улиц на втором этаже двухэтажного дома по адресу: проспект Мира, 14. Однажды вечером, когда в музее кроме меня и директора никого не было, на лестнице, ведущей на второй этаж, послышались шаги и грубые голоса. Директор побледнел, подбежал к двери, запер ее на замок и снова отбежал вглубь помещения, после чего сказал: «Это солнцевская группировка, они пришли меня убивать». Из–за двери слышалась ругань и угроза начать стрелять. Я решила позвонить в милицию по 02, но телефон находился у самой двери. Превозмогая страх, собрав всё своё мужество и самообладание, я по стеночке тихо пробралась к телефону, набрала 02 и нарочито громким возмущенным голосом сказала, что я приехала в музей, в который хотят ворваться какие–то люди и собираются стрелять. Услышав мою речь по телефону и узнав, что выезжает милиция, бандиты удалились.

Была ли это попытка рейдерского захвата помещения музея или же угрозой директору за его помощь Комитету, мне неизвестно. С тех пор наш Комитет прекратил свою работу, да в ней уже и не было необходимости, так как большинство защитников Дома Советов разъехались.

Вскоре мне стало известно, что у нашей королёвской матушки под колесами автомобиля погиб сын–школьник, случайно или не случайно – неизвестно. После всего этого мне стало страшно не столько даже за себя, сколько за своих детей, хотя они в то время, выживая, занимались своими собственными делами и моей политической деятельностью совсем не интересовались.

В 1994 году внезапно умер руководитель Союза русского народа Владимир Павлович Бирюлин, которого я знала как полного сил, энергичного, еще совсем нестарого мужчину. К тому же я испытала большое разочарование весной 1994 года, когда, придя по приглашению в Колонный зал, кажется, на вечер Собора русских общин, увидела среди распорядителей вечера проверяющего приглашения нашего шофера-«засланца». Тогда я поняла, что патриотическое движение нашпиговано такими «засланцами» власти. Мне стало очень противно и обидно за себя и подобных мне искренних и активных патриотов. Настоящее и нужное дело, которым я занималась несколько месяцев в конце 1993 г. и начале 1994 года, было закончено и я решила перестать участвовать в политической деятельности.

 

ЕЩЕ О ВШИВОЙ ЕВРОПЕ

Когда почитаешь мемуары немцев, создается впечатление, что это такой культурный народ, что хоть иконы с них пиши. И мирных жителей они не убивали и не грабили, и советских женщин не насиловали. Между тем, когда наши войска начали освобождать захваченные немцами территории, резко возросла заболеваемость войск сифилисом и гонореей – вшивая Европа загрязнила этими болезнями наших женщин на оккупированных ею территориях. Кстати, даже в «Майн Кампф» Гитлер посвятил сифилису отдельные размышления – настолько проблемной для Германии была эта болезнь.

В результате в ГКО было проведено специальное совещание по организации производства презервативов. Они изготавливались и до войны, но особым спросом не пользовались, а теперь требовалось, скорее всего, возобновить и резко увеличить их производство. А поскольку, как я думаю, каучука хватало для работы единственного резинотехнического завода, а может, и по иным причинам, но производство презервативов было поручено военному заводу, изготавливающему противогазные маски.

По этому поводу вспоминаю глупую юность. Я, разумеется, и в те времена видел презервативы в аптеке на витрине, видел ценник «2 коп.», но долго не знал, как они называются «по-культурному». Как их называют в быту, разумеется, знал, а вот как «по-культурному»? Дело в том, что на пакетиках не было названия, а была лишь надпись «Изделие №2». Почему 2? Это было тоже непонятно. И только много лет спустя выяснил, что «изделием №1» была противогазная маска, а презерватив пошел в производство уже под №2 – завод-то был военный, продукция секретная.

А уж как заражали наши войска немецкие женщины в самой Германии! Кстати, насиловать их не требовалось, поскольку они в большинстве своем были убеждены, что обязаны отдаваться нашим воинам по их праву победителей. Бытовали слухи, что существовал приказ Сталина ни одного сифилитика или трипперного из Европы в СССР не впускать! Во всяком случае, часть лагерей для советских военнопленных на территории Германии действительно были переоборудованы в венерические госпитали, и здесь рядового и генерала лечили от гонореи одинаково зверским способом – другого не было - уколами скипидара в позвоночник. Это резко повышало температуру тела, и гонококки, не спеша, гибли. Но было очень больно.

Как-то (когда меня еще приглашали на ТВ) назвал оккупантов «вшивой Европой», так ведущий чуть не подпрыгнул от возмущения: «Как?! Европа и вшивая!!». Да, вшивая она была в точном смысле этого слова! Наши ветераны писали, что при наступлении в немецкие блиндажи страшно было заходить, даже зимой предпочитали спать на улице, а не в их блиндажах - настолько немецкие жилища кишели вшами. Избавить немцев от вшей, даже генералов, была первая проблема наших лагерей для военнопленных. Вот адъютант Паулюса полковник Адам вспоминает о прибытии пленных немецких генералов в лагерь военнопленных в Красногорске: «Из караульного домика вышли комендант лагеря и дежурный офицер. Они предложили нам следовать за несколькими солдатами охраны. Справа показались три длинных барака. Слева вдоль лагерной улицы тянулся небольшой барак; как мы вскоре узнали, это была кухня. Дальше, по эту же сторону улицы, находились бревенчатый дом и один жилой барак. За ними виднелись несколько землянок.

На третьем бараке справа от дороги была надпись «Амбулатория». Однако оказалось, что это здание имеет еще и другой вход. Мы вошли через него и в просторной комнате стали ждать, что будет дальше.

…После душа и дезинсекции нас распределили по баракам. Паулюс, Шмидт и я получили комнату в бревенчатом доме. Здесь в большой комнате жили шесть румынских генералов, в меньшей — три итальянских. Кроме того, в лагере жили пленные офицеры и рядовые. В амбулатории, руководимой советской женщиной-врачом, работали пленные немецкие врачи».

Теперь о трофеях. Как-то публиковал в «Дуэли» воспоминания одного советского ветерана, тот рассказал, что уже в Германии, в брошенном немцами доме в шкафу с костюмами выбрал себе подходящий и только потом увидел, что пошит костюм в СССР. То есть этот костюм немец сначала отобрал у кого-то в нашей стране и послал домой в Германию, а уж потом этот трофей вернулся к нам. Могу подтвердить своим примером. Когда я начал устойчиво помнить и соображать, после войны прошло уже лет 7-8, на тот момент у нас осталось из трофеев отца не очень много. Во-первых, самый ценный трофей – ковер, на котором прошло мое детство. Как-то отец мельком сообщил, что взял его в пустом посольстве Японии в Берлине. Еще был эсэсовский кинжал со срубленной свастикой. Отец колол им свиней, которых покупали к Новому году и кормили, пока не установится минусовая температура, чтобы можно было хранить мясо. Потом отец отдал кинжал для этой же цели дяде, но тому инструмент не понравился, и он подарил его одному из своих внучатых племянников. Было что-то вроде бюварчика со скоросшивателем и пачечкой листочков прекрасной писчей бумаги. Единственная дошедшая до меня автобиография отца написана именно на листочке из этого бювара. Еще помню маленький «дамский» пистолет с перламутровой рукояткой, но был и ТТ. Мои старшие братья упорно находили места хранения пистолетов, и в конце концов отец выбросил их оба в выгребную яму. (Были у отца и часы, но это были советские часы «Победа».) Наконец, был серебряный портсигар, почерневший от времени, поскольку отец уже не курил. Портсигар тоже рофейный. Уже студентом я в каком-то научно-техническом журнале нашел рисунки проб драгоценных металлов всех стран. Рассмотрел пробу на портсигаре – это была женская головка и число «84». Оказалось, что проба русская (царская). То есть это был, опять-таки, сначала немецкий трофей из награбленного им в СССР, а уж потом он перешел к отцу.

Закончу подходящей к теме цитатой из дневника Л. Николаева, встретившего немцев в Харькове:

«27 октября. …Что касается немцев, расположившихся в нижней квартире, откуда я не успел ещё вынести мои вещи, они вели себя менее достойно – сорвали замок на двери моей комнаты и основательно её разграбили: забрали радиоприёмник, 30 коробок спичек, некоторые продукты питания и даже часть моего платья.

Пострадали и прочие квартиранты. Немцы забирали у них тёплые вещи, продукты питания, в частности, сахар, конфеты и крупы. Они отбирают также карманные часы: оказывается, в Германии почти невозможно приобрести часы. Мне рассказывали о том, как один немецкий офицер присвоил себе часы. Он жил на квартире у одного гражданина, который носил их на руке. Офицер попросил его показать ему часы. Гражданин доверчиво снял их с руки и протянул немцу.

- Хорошие часы! - сказал офицер. - Сколько они стоят? Я могу вам предложить за них 30 марок.

- Позвольте, я не собираюсь продавать мои часы! - удивлённо ответил гражданин.

Офицер улыбнулся.

- А! Вот в чём дело! - сказал он. - Вы хотите мне их подарить. Благодарю вас.

И с этими словами офицер надел часы на свою руку. Гражданин оказался достаточно умён, чтобы не протестовать против такого открытого грабежа».

Наши-то собирали трофеи, как правило, в брошенных домах, а немцы не стеснялись. Европа-с!

Ю.И. МУХИН