СТАЛИНГРАДСКИЙ САЛЮТ В ПАРИЖЕ

Речь пойдет об одном эпизоде из жизни моего деда в оккупированном немцами Париже в тот исторический момент, когда Гитлер, уже похоронив всякие надежды на “блицкриг”, должно быть, начал убеждаться в изначальной авантюрности своего “дранг нах Остен”. Но прежде несколько биографических подробностей.

Мой дед по материнской линии Лев Александрович Казем-Бек был правнуком персидского шейх-уль-ислама Мирзы Назир Хан-Кассима, сбежавшего на рубеже XVIII—XIX столетий из Персии в Россию после поражения в жестокой схватке, затеянной им со своими недругами на почве внутриисламских конфессиональных раздоров. В России потомка пророка Магомета и наследника древнего персидского княжеского рода признали в российском дворянском достоинстве, но предупредили, что оно распространится на поколения, которые произойдут не от всех, а только от одной из супруг, входивших в многочисленный состав сбежавшего с ним гарема. Как водится, выбор пал на самую молодую жену — красавицу Шера-Фиун Ниссу. Она-то и родила ему в 1802 году Магомета Али, ставшего впоследствии православным русским ученым, профессором Казанского, а затем и Петербургского университетов, членом ряда европейских научных обществ и одним из крупнейших востоковедов своего времени, известным под именем Александра Касимовича Казем-Бека (открывай любую энциклопедию).

Дочь профессора от законного брака с русской дворянкой Прасковьей Костливцевой Ольга Александровна стала супругой Николая Евгеньевича Боратынского, сына известного поэта. А старший из его сыновей Александр Александрович женился на Марии Львовне Толстой, бывшей в родстве как со знаменитыми классиками Львом Николаевичем и Алексеем Константиновичем Толстыми, так и со многими известными дворянскими фамилиями: Бутурлиных, Римских-Корсаковых, Шаховских, Апраксиных, Прозоровских, Тютчевых и других славных родов. Самым почитаемым в ряду родственников в семье моего деда всегда считали святителя Иоасафа Белгородского, породненного с Толстыми.

От брака с Марией Львовной Толстой у Александра Александровича Ка-зем-Бека в 1876 году родился мой дед Лев Александрович. Принадлежность к аристократическому сословию позволила ему еще отроком записаться в знаменитый Пажеский корпус, который он успешно (под пятым номером) закончил в 1896 году, просидев все годы учебы за одной партой с будущим советским генералом графом Алексеем Игнатьевым, автором популярных еще совсем недавно мемуаров “50 лет в строю”.

Из Пажеского корпуса мой дед прямиком попал в престижный и славный своими ратными подвигами лейб-гвардии Уланский Ея Величества полк. Военная карьера складывалась вполне благополучно, хотя и тормозила раскрытие его незаурядных дарований, которыми он был щедро наделен от природы. В двух “ипостасях” он, однако, все же преуспел: его многочисленные живописные работы (портреты, натюрморты, пейзажи) оценивались знатоками как вполне профессиональные, а увлечение цветоводством ознаменовалось в 1920-х годах торжеством на конкурсе цветов в Антибе (Лазурный берег Франции). Выведенный им тогда сорт розы получил денежную премию, оказавшуюся серьезным материальным подспорьем в условиях нищенского эмигрантского существования.

Полковник лейб-уланов, участник I Мировой войны, а затем и Белого движения, он разделил участь русских беженцев, которую мы по праву называем величайшей национальной трагедией, лишившей Отечество веками формировавшейся элиты. Лучшие ее представители вынужденно оплодотворяли науку, культуру и искусство не России, а чужих государств. Притом, что на Родине в ту пору еще только приступали к массовому ликбезу и формированию новых профессиональных кадров, о которых позже скажут, что они “решают всё”! В определенном смысле мой дед тоже послужил Франции своими умениями и талантами, но главным его делом в изгнании было воспитание старшего сына Александра Львовича (моего дяди) и дочери Марии Львовны (моей матери) в духе любви к России и верности ее православно-монархическим устоям.

Сын Александр стал в 20-х годах видным политическим деятелем русской эмиграции, основателем и идеологом крупнейшей в Зарубежье Младоросской партии. Младороссы не боролись против русской революции, которую считали закономерным явлением, а, наоборот, ратовали за ее продолжение. Они открыто заявляли о том, что революцию оседлали антинациональные силы, и призывали к переводу ее на национальные рельсы ради обновления государственной жизни в духе православных ценностей и принципов народной монархии. О деятельности А. Л. Казем-Бека и его партии стоит поговорить отдельно, но здесь отмечу лишь, что стихия русской державности, которая безгранично владела этим человеком, сыграла в становлении моего патриотического сознания первостепенную роль.

Первые годы эмиграции протекали под знаком наивной уверенности в неизбежном крушении большевизма и скором возвращении в родные палестины. Однако постепенно становилось ясно, что ведущие западные страны вовсе не заинтересованы в уходе большевиков от власти, которых они всячески (политически и экономически) поддерживали, считая их, наверно, бездарными управленцами, не способными возродить великую державу. Однако впоследствии, когда Советам удалось-таки канализировать энтузиазм масс и дешевую рабочую силу в успешное государственное строительство, было уже поздно. Стало ясно, что растущая мощь новоявленного гиганта вызовет опасения Запада, и если не сегодня, то завтра сделает СССР объектом неминуемой агрессии извне.

Так оно, как известно, и случилось в результате хитроумных политических маневров мировых держав, открывших Гитлеру путь на восток и столкнувших Германию с Россией. К этому времени в среде русской эмиграции четко обозначился водораздел: одни ратовали за “великий поход” с немцами для упразднения ненавистного коммунизма, другие — за отпор внешнему врагу. Оставим историкам спор о том, какая часть эмиграции была многочисленнее. На мой взгляд, противники Гитлера составляли абсолютное большинство. Во всяком случае, дед мой, как и вся остальная семья, по этому поводу не колебались — внешний враг должен быть во что бы то ни стало повержен!

И вот по ходу Великой Отечественной войны, по мере усиления отпора немцам у многих эмигрантов начало складываться впечатление, что ослабление врага внешнего как бы невольно влечет за собой и ослабление внутреннего. Советская Армия неожиданно приступает к формированию “гвардейских” частей! А ведь слово “гвардия” еще совсем недавно было вообще непроизносимым. Упраздняются петлицы, вводятся погоны! Главнокомандующий осеняет красноармейцев именами не просто великих полководцев (Суворов, Кутузов), но даже святых благоверных князей (Александр Невский, Дмитрий Донской)! Из лагерей и тюрем освобождают архиереев и направляют на служение в осиротевшие на долгие годы епархиальные кафедры. Открываются монастыри. Церкви позволяется восстановить патриаршество после почти двадцатилетнего её существования без законного Главы! Заработали духовные семинарии и академии!

Эти перемены порождали радужные умонастроения в русском Зарубежье в такой степени, что еще до великой Победы 1945 года в его среде широко распространилось мнение о том, что народ-победитель, вернувшись с полей сражений, незамедлительно расправится с чужеродным режимом и восстановит православное государство.

Не сомневался в этом и мой дед, который уже в конце июня 1941 года оборудовал в своей комнатке на парижской улице Лало, в двух кварталах от центральной штаб-квартиры гестапо, нечто вроде импровизированного личного командного пункта. На стену он повесил большую карту Российской империи и приколол к ней множество разноцветных флажков для обозначения дислокации противоборствующих армий. На письменном столе были разбросаны вырезки из разноязычных газет с донесениями о событиях на фронте, служившими ему руководством к перестановке флажков на карте для получения зримой картины театра боевых действий. В результате в голове профессионального военного человека рождались собственные прогнозы о возможных переменах на фронте, о чем членам семьи и близкому кругу единомышленников регулярно давались подробные объяснения с неизменным скольжением флажков по поверхности российской карты. По воспоминаниям его тогдашних слушателей, эти прогнозы оказывались всегда в пользу Советской Армии. И как ни странно, даже в первые месяцы войны! Такой неоправданный оптимизм вызывал у слушателей некоторые подозрения в помутнении его рассудка.

И хотя очевидная субъективность его оценок, происходивших на фронте военных событий, вызывала у людей недоумение, они, однако, сходились во мнении, что Лев Александрович обладал поразительной способностью предугадывать ход боевых действий, о которых парижанам становилось известно значительно позже, уже после выхода свежих газет. Все объясняли этот феномен глубоким знанием военной стратегии и тактики, которое позволяло деду безошибочно предвидеть не только маневрирование и перегруппировки армейских подразделений, но и направление главных ударов. На самом же деле все обстояло гораздо проще. Постоянным источником его информации был тайно сконструированный каким-то доверенным умельцем детекторный радиоприемник, о существовании которого никто из членов семьи даже не подозревал. Дед тщательно прятал его, понимая, что домочадцы не захотят иметь в доме по соседству с грозным гестапо устройство, категорически запрещенное немецкой оккупационной властью под угрозой смертной казни. Глубокой ночью, по воцарении в доме всеобщего сна, детектор извлекался им из специально сооруженного тайника, и начиналось прослушивание сводок с различных военных фронтов на самых разных языках, благо последних в запасе выпускника Пажеского корпуса было несколько.

В ту февральскую ночь 1943 года, чуть не ставшую роковой для всей семьи (в том числе и для меня, беззаботно спавшего в соседней с дедом комнате десяти дней от роду), все шло обычным порядком. С той лишь разницей, что прослушивание детектора велось с особым эмоциональным напряжением и обостренным вниманием: в те дни решалась судьба величайшей из всех битв мировой истории, в которой сошлись с каждой стороны по несколько десятков дивизий, в течение полугода постепенно концентрировавшихся вокруг важнейшего стратегического пункта — Сталинграда. Военно-стратегическое значение этого сражения было понятно даже не посвященным в военное искусство профанам, что уж тут говорить о кадровом гвардейском офицере! И вот хриплый детекторный голос диктора доносит до ушей деда сенсационную новость: немцы наголову разбиты у волжских берегов! Стотысячная армия Паулюса пленена вместе с ее командующим!..

Для всего мира победа под Сталинградом означала всего лишь коренной перелом в ходе II Мировой войны. Но это для всего мира, но не для Льва Александровича! Для него 9 Мая 1945 года уже наступило в этот предрассветный час. То была ночь Большой Победы! Он ликовал, он лихорадочно искал выход своим эмоциям, он готов был разбудить не только всю квартиру, но весь дом, весь квартал!

И он протрубил бы всеобщий подъем, если бы не я — спящий новорожденный младенец. Он слышал, что я только-только уснул после очередного ночного кормления. Но чувства, тем не менее, продолжали накатывать на него, словно гигантские океанские волны, они душили, распирали его изнутри. Как безумный, торопливыми шагами семенил он по комнате из угла в угол, судорожно перебирая варианты выхода этой, нахлынувшей на него термоядерной мощи. И вдруг в одно мгновение сознание деда пронзила яркая вспышка. В ней высветилась не только сама гениальная, как ему казалось, идея, но и подробнейший, до мельчайших деталей механизм ее реализации.

Дед действовал в автоматическом ключе. Войдя в ванную комнату, он заткнул сливное отверстие ванны и открыл кран горячей воды. Из старых шкафов были извлечены этюдники и прочие принадлежности его художественных экзерсисов, а из них — все до единой баночки с красной краской — гуашь, акварель, тушь. Краски довольно быстро растворились в горячей воде, образовав кровавое густое месиво на дне ванны. В это месиво дед сунул простыню, которую сдернул со своего матраса. Пока простыня пропитывалась красной краской, к рукоятке половой швабры привинтились четыре маленьких шурупа, а на их острые шляпки нацеплена мокрая пурпурная простыня. Дед вышел с ней в коридор, прошел в свою комнату, открыл дверь на балкон. За ним по всему пути по полу тянулся кровавый густой след. С помощью двух веревок он привязал швабру к ажурной решетке типового парижского балкона, и со второго этажа на безлюдный тротуар начала капать красная краска...

К этому времени уже брезжил рассвет. Дед облачился в плащ, надел шляпу и спустился на улицу. Алое Знамя Победы развевалось над его головой! Он приложил правую ладонь к виску и вытянулся по стойке “смирно”, не спуская взгляда со свисающего полотнища...

В ночном Париже тем временем еще продолжался комендантский час, а военный патруль возникал всегда неожиданно. Дед решил возвращаться домой. Удовлетворенный, с чувством исполненного долга, он поднялся в квартиру, лег в кровать на голый матрас и, изрядно подуставший, быстро забылся в глубоком сне.

В семь часов утра все домочадцы, кроме деда, проснулись в страшной панике: по входной двери в квартиру кто-то нещадно барабанил руками и ногами. Первым к ней подбежал мой отец. Его тапочки прилипали к каким-то красным лужам на полу. Спросонья он решил, что произошло убийство и полиция ломится в квартиру в поисках убийц. Открыв дверь, он увидел троюродного племянника моей матери Павла Толстого Милославского, стоявшего на пороге с обезумевшими глазами.

— Дядя Миша, вы что, все окончательно спятили?! Что это вы вывесили на балконе!!!

Все кинулись на балкон и... ахнули. С трудом отвязав швабру, отец быстро втянул полотнище в комнату и строго взглянул на деда, спящее лицо которого излучало блаженное умиротворение. Моя мать кинулась будить его, чтобы устроить выволочку за хулиганскую выходку, но отец остановил ее.

— Пусть выспится, а потом вместе всыплем ему по первое число! Проснувшись только к обеду, дед появился в столовой и, как ни в чем не

бывало, уселся на свое место. Первой набросилась на него мать:

— Ты отдаешь себе отчет в том, что натворил, папа?! К чему эти бравады в двух шагах от гестапо?!

— Ты не настолько наивен, чтобы не понимать, что нас бы всех расстреляли, если бы Павел случайно не шел к нам так рано за забытым портфелем! Ведь у нас здесь вся улица с раннего утра пестрит немецкими мундирами!

— К тому же этот поступок не имеет никакого смысла! — бушевал отец.

— Никакого смысла, ты говоришь?!.

Дед встал в торжественную позу придворного церемониймейстера, которому поручили сделать важное сообщение.

— Знайте же, что вчера ночью Гитлер проиграл войну России!

Далее последовали подробности всего услышанного за ночь по детекторному радиоприемнику.

— Это меняет дело! Мы-то ведь ничего не знали, — смутились родители. — Ура России!!!

И добавили:

— Но все же согласись, что предприятие твое вышло слишком уж рискованным. Вывесил бы флаг ненадолго, чисто символически, а потом убрал бы его.

Назревавший было в доме скандал обернулся полнейшим умиротворением. На столе появился традиционный эмигрантский напиток — разбавленный аптечный спирт, настоянный на различных пряностях. Семья принялась праздновать Победу.

Спустя некоторое время русский Париж живо обсуждал выходку чудака Казем-Бека. Всех поражало не столько ее безумие, сколько возмутительный выбор цвета для окраски той злосчастной простыни. Особенно негодовали однополчане из лейб-уланского полкового объединения:

— Пойми же, сумасброд ты этакий, что ты изменил присяге! — возмущенно говорили они. — Ты отдал честь красной тряпке, символизирующей ту силу, которая погубила твоего Государя, твоих боевых друзей, многочисленных твоих родственников, саму Российскую державу наконец!!! И ты будешь держать ответ за это на ближайшем полковом собрании!

Глаза деда обагрились. Восточная персидская кровь заклокотала в его жилах. Он опять встал в торжественную позу и сказал:

— Держать ответ я буду сейчас прямо здесь, перед вами. Мне противны ваши примитивные доводы. Пора наконец понять, глупые головотяпы, что презренный для вас красный цвет уже много лет символизирует только две вещи: во-первых, жертвенную кровь новомучеников, не сбежавших, как мы, с родной земли и погибших за те идеалы, которые мы не сумели в свое время отстоять. И, во-вторых, истерзанную в беспримерных кровавых сражениях Россию, сжавшуюся ныне в единый кулак, чтобы миллионами жизней избавить родную землю от вероломного врага. Вы же не перестанете обмениваться на Пасху красными яйцами, опасаясь, чтобы вас не заподозрили в тайных симпатиях к большевикам?! И не откажетесь участвовать в пасхальных службах из-за красных стихарей духовенства?! Вот увидите, кончится война, и народ-победитель сам избавится от той идеологии, которая навязала ему этот цвет. И он же тогда решит, какими будут наши национальные цвета. Я отдал честь не большевистскому флагу, а тем боевым знаменам, под которыми мой народ сегодня, сейчас, в данную минуту приносит великую кровавую жертву ради спасения Отечества! Вы слышали, что генерал Деникин выразил готовность воевать против немцев во главе не армии, а хотя бы одной советской дивизии. Что же, и его вы зачислите в предатели за то, что он вознамерился встать на защиту Родины под те же знамена?!..

Я часто вспоминал эту отповедь моего деда в дни, когда у нас дебатировался вопрос о восстановлении музыкального варианта советского гимна.

И аргументы деда очень пригодились мне, чтобы сделать тогда правильный вывод. Дорожить Родиной, сострадать ей, служить ей — вот глубинные составные части понятия “патриотизм”. Все остальное поверхностно и второстепенно. Но с какой же страстью мы порой сражаемся за утверждение этого второстепенного в ущерб глубинному! Мы не слышим Христа Спасителя, призывающего нас любить друг друга. Где уж там услышать стенания Матери Отчизны о спасительном единстве ее сыновей ради любви к ней, истерзанной и измученной.

Князь З.М. ЧАВЧАВАДЗЕ, Москва, “Наш современник” № 5, 2008 г.

 

ОТ СТАЛИНА ДО ХРУЩЁВА

9 февраля 1946 года Сталин выступил перед избирателями с речью об итогах антифашистской войны:

“Война была величайшей школой, в которой все силы народа прошли через испытания”.

Сталин косвенно атаковал милитаристские убеждения тех, кто притязал на то, что главным фактором победы была Красная Армия. Популярная во времена Тухачевского идея о том, что армия должна быть над партией, всплыла в кругах Жукова в конце войны. Сталин, конечно, признавал огромные заслуги армии, но, “прежде всего, это был триумф Советского общественного строя... Война показала, что Советский общественный строй является действительно народным строем”. Во-вторых, победа добыта благодаря “нашей Советской политической системе... Наше многонациональное государство прошло через все военные испытания и доказало свою жизнеспособность”.

Было бы ошибкой, продолжал Сталин, полагать, “что мы добились триумфа только благодаря храбрости наших войск”. Армейский героизм обычно идет насмарку без огромного количества танков, орудий и боеприпасов, которые народ готовил для солдат. И производство таких невероятных масштабов было бы невозможно без индустриализации, “проведенной в исключительно короткий срок в тридцатые годы”, и без коллективизации, которая “в короткий срок покончила с нашей постоянной отсталостью в сельском хозяйстве”. Сталин также вспомнил о борьбе, которую вели троцкисты и бухаринцы против индустриализации и коллективизации:

“Многие видные члены нашей партии постоянно тянули партию назад и разными путями пытались столкнуть ее на “обычный” путь капиталистического развития”. Сталин обратил внимание на роль партии и рабочих масс в подготовке к обороне и войне.

В феврале 1946 года был принят новый пятилетний план.

Во время отступления немецкие войска умышленно взорвали и сожгли всё, что могло быть использовано: 2 тысячи городов, 70 тысяч деревень, заводы, на которых трудились четыре миллиона рабочих, были полностью или частично разрушены.

В областях, подвергнувшихся оккупации, разрушение означало потерю от 40 до 60 процентов потенциала производства угля, электричества, стали, металлообработки и станкостроения. По некоторым оценкам, Советскому Союзу нужно было несколько десятилетий, чтобы восстановить все разрушенное нацистами в промышленных отраслях. Однако через три невероятных года промышленное производство за 1948 год превзошло уровень 1940 года. По сравнению с 1940 годом производство угля составило 123 процента, электричества 130, автомобилей и грузовиков 161, станков 154 и цемента 114 процентов.

В конце пятилетки, в 1950 году, промышленное производство превзошло уровень 1940 года на 73 процента. Выпуск средств производства удвоился, производство товаров народного потребления увеличилось на 23 процента.

Пятилетний план на 1951-1955 годы предусматривал ежегодный прирост промышленного производства на 12 процентов. Новое заключалось в том, что производство товаров народного потребления предусматривалось увеличить на 65 процентов; выпуск средств производства увеличивался на 80 процентов за пять лет. Это изменение экономической политики уже было объявлено Сталиным в 1946 году:

“Мы уделим особое внимание увеличению производства потребительских товаров, повышению стандартов жизни рабочих, постепенно снижая стоимость товаров и создавая различные научно-исследовательские институты”.

США начинают там, где закончили нацисты

Еще до окончания антифашистской войны некоторые американские генералы мечтали о выходе из соглашения с тем, чтобы они могли напасть на Советский Союз. Для этой авантюры они намеревались использовать нацистские армии, избавившиеся от Гитлера и его ближайшего окружения. Бывший сотрудник секретных служб, Кокридж, вспоминал некоторые дискуссии лета 1945 года:

“Генерал Паттон мечтал ввести пару дивизий СС, после их перевооружения, в свою 3-ю армию США, и двинуться вместе с ними против красных.

Паттон вполне серьезно предложил свой план генералу Джозефу Макнерни, заместителю главы американской администрации в Германии... “Что вы беспокоитесь о том, что думают эти чёртовы большевики? Мы должны воевать с ними, раньше или позже. Почему бы не сейчас, когда наши армии соприкасаются, и мы можем выпнуть Красную Армию назад в Россию? Мы можем сделать это с моими немцами... они ненавидят этих красных выродков”.

“Он спрашивал...”, - позже писал Мерфи, - “будет ли еще когда такой шанс пойти на Москву, которую, он говорил, он может взять за тридцать дней, вместо того, чтобы ждать нападения русских на Соединенные Штаты”.

Гелен, нацист и сотрудник ЦРУ

Генерал Гелен был главой нацистской разведки по Советскому Союзу. В мае 1945 года он вместе со своими архивами сдался американцам. Он был представлен генерал-майору Лютеру Зиберту, начальнику разведки армии генерала Бредли. По просьбе Зиберта нацист Гелен написал 129-страничный доклад. Затем Гелен “разработал большой план секретной организации для ведения разведывательной работы против Советского Союза под эгидой США”. Гелена познакомили с высшими военными представителями США, а когда Советский Союз запросил о местонахождении Гелена и Шелленберга, двух военных преступников, которых им должны были выдать, США ответили, что они ничего не знают об их местонахождении. 22 августа 1945 года Гелен был тайно доставлен в США. Нацист Гелен “вел переговоры” с руководителями разведки США, включая Аллена Даллеса, и они пришли к “соглашению”: шпионская организация Гелена продолжит работу в Советском Союзе самостоятельно, а “взаимодействие с американской разведкой будет осуществляться с помощью офицеров США”. Более того, “организация Гелена должна использоваться только для ведения разведки в Советском Союзе и странах коммунистического блока”.

9 июля 1946 года Гелен вернулся в Германию для возобновления его нацистской шпионской деятельности под руководством США. Он подобрал несколько десятков офицеров гестапо и СС, которых снабдил фальшивыми документами.

Джон Лофтус, бывший офицер разведки США, ответственный за сопровождение бывших нацистов в конце войны, отмечал, что тысячи украинских, хорватских и венгерских фашистов были провезены в США “соперничающими” разведывательными службами. Лофтус писал:

“Согласно некоторым оценкам, около 10 тысяч нацистских военных преступников попали в США после Второй Мировой войны”.

С 1947 года, когда США начали холодную войну, эти “бывшие” нацисты играли важную роль в антикоммунистической пропаганде. И мы можем вполне точно заявить, что империализм США был прямым последователем нацистского экспансионизма.

Ядерная бомба против Советского Союза

21 июля 1945 года, во время Потсдамской конференции, Трумэн получил доклад о первом американском ядерном испытании.

Маргарет Трумэн писала:

“Это позволило моему отцу вести переговоры со Сталиным с гораздо большей смелостью и прямотой”. Она продолжала:

“Мой отец теперь обдумывал вопрос, что и как сказать Сталину об атомной бомбе... Отец прогуливался с русским вождем и рассказал ему, что Соединенные Штаты создали новое оружие “необычайной разрушительной силы”. Премьер-министр Черчилль и Государственный секретарь Бирнс стояли в нескольких шагах в стороне, наблюдая за реакцией Сталина. Он остался удивительно спокойным”.

Жуков вспоминал разговор между Сталиным и Молотовым после их возвращения в резиденцию:

“Молотов реагировал немедленно: “Они пытаются запугать нас”.

Сталин рассмеялся:

“Пусть попробуют. Надо сегодня переговорить с Курчатовым, чтобы он ускорил дело”.

Я понимал, что они разговаривали о разработке атомной бомбы”.

Сталин был стойкий и хладнокровный человек, который никогда не позволял себе быть устрашенным, даже ядерной угрозой.

С создания первого ядерного оружия Трумэн воспринимал его как оружие массового террора, которое гарантирует США мировое господство. Он писал в своих мемуарах:

“Я расценивал бомбу как военное средство и никогда не сомневался, что оно должно быть использовано... когда я разговаривал с Черчиллем, он невозмутимо сказал мне, что ему было бы интересно использовать атомную бомбу”.

В конце июля Советский Союз согласился присоединиться к войне с Японией, что уже неминуемо вело к ее военному поражению. Однако, без всякой военной необходимости, США решили “проверить” их ядерное оружие на человеческих существах. Они хотели запугать противников даже в большей степени, чем это делали нацисты. Главной целью империализма, когда от его действий гибли многие японцы, было запугать Советский Союз: главное сообщение делалось Сталину. Как только Черчилль узнал о существовании атомной бомбы, он тут же захотел применить ее против Советского Союза! Профессор Габриель Колко пишет:

«”Фельдмаршал Алан Брук рассматривал детский энтузиазм Премьер-министра как граничащий с опасным: “Он уже видит себя способным уничтожить все русские промышленные центры”».

6 августа 1945 года, узнав о разрушении Хиросимы атомной бомбой, Трумэн сказал людям, окружавшим его, что это было “величайшее в истории достижение организованной научной мысли”. Трумэн осмелился написать это в своих мемуарах! Решение империализма США без разбору уничтожило сотни тысяч японских граждан, показывая его бесчеловечную и варварскую сущность; оно приняло факел из рук нацистов. В официальной декларации в день взрыва Трумэн заявил:

“Если они теперь не примут наши условия, то они могут ожидать разрушительный дождь с небес, подобного которому никогда не было на земле”.

9 августа второй город, Нагасаки, был разрушен обещанным Трумэном атомным дождем. В Хиросиме и Нагасаки было уничтожено 443 тысячи человек.

Господствовавшая в мире держава, США, ожесточенно противостояла любому антиимпериалистическому движению, борьбе за независимость, народной демократии или социализму. Вот что значила “Доктрина Трумэна”, доктрина необузданного интервенционизма под лозунгом защиты “свободы” (рынка, эксплуатации) от “коммунистической тирании”. Вот как выразился Трумэн 12 марта 1947 года: “политикой США должна стать поддержка свободных народов, которые сопротивляются господству вооруженного меньшинства или внешнему давлению”.

Эта политика интервенционизма принципиально “оправдывалась” “угрозой русского тоталитаризма”. Трумэн заявил, что “новая угроза, стоящая перед нами, каждой своей частичкой дает понять, что она столь же серьезна, какой была угроза нацистской Германии”. Уничтожив Гитлера, его соперник в борьбе за мировое господство Трумэн перенял все нацистские антикоммунистические выдумки. Вот как Трумэн говорил о Советском Союзе:

“Группа жестоких, но искусных фанатиков, которые установили диктатуру со всеми атрибутами государственной религии... Личность стала предметом вечного закабаления государством”.

Таким образом, как только нацисты были разбиты, Трумэн принял их основной курс, антикоммунизм и антисоветизм. На самом деле это ведь сам Гитлер предложил свое открытие Соединенным Штатам 31 августа 1944 года.

“Победа наших противников неминуемо приведет к большевизации Европы”. “Коалиция наших противников составлена из противоречивых элементов...: ультракапиталистические государства с одной стороны, ультракоммунистическое с другой”. “Однажды коалиция развалится на части”. “Важно дождаться момента, не имеет значения насколько серьезно положение”.

Чтобы спасти себя от неминуемого поражения, нацисты в конце войны усилили свои отвратительные антикоммунистические бредни. Через восемнадцать месяцев они пришлись по душе Трумэну.

(Продолжение следует)

Людо МАРТЕНС, Из книги «Запрещённый Сталин»