С четверти первого до полседьмого

Гедымин Анна

В свой новый сборник известная московская поэтесса Анна Гедымин включила стихи только на одну тему — о любви. Но поскольку любовь предполагает счастье и боль, встречи и разлуки, преданность и предательство, и многие другие противоречивые события и переживания, книга получилась разнообразной, полной драматизма и уж, во всяком случае, не скучной. Она заинтересует и совсем молодых людей, и тех, у кого за плечами долгие годы — полные событий, чувств и размышлений.

 

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

 

Стихи о любви

О любви? — опять не хватит слов, Да в словах она и не такая. Вспомни, как звучит, не умолкая, Колокольня без колоколов, Как стоит на давнем берегу, Гулкая от берега до крыши… Я молчу. И что сказать могу Громче тишины и выше…
Ах, какие мы оба калеки! — Не нисходит на нас благодать. Даже тощие южные реки Умудряются море создать, Даже птицы, проведав про вьюгу, Забывают обычный разлад, Собираются в стаю — и к югу, А весной прилетают назад. Нам бы свадьбу сыграть честь по чести Или плюнуть — уйти кто куда… Полбеды, что не может быть вместе, Что расстаться не можем — беда.
Воцарилась осень — туман клубя, Серебря под утро стволы и лужи… Мне с тобою плохо, но без тебя — Хуже. Мне плевать, что сумерки хороши, Что пьянит дубрава листвой лежалой… Ты сказал, что нет у меня души? — Да, пожалуй. Я приду домой, не зажгу огня, Заскребется мышь под диваном тихо… А душе, хоть нет ее у меня, Лихо.
А правда одным-одна, Как темная в поле хата: Чем больше твоя вина, Тем больше моя расплата. Была бы всю жизнь скупою И думала, что бедна, Не зная, чего я стою, Когда б не твоя вина.
Под утро, вдруг, взметнулось, точно крик, Прозрение, что ты почти старик. Я выскочила прочь, в туман, в траву, Сама себе страшна, невыносима, Как мысль, что я тебя переживу И буду, может быть, еще красива… И с той поры в спокойствии твоем Я чувствую геройство, боль и милость… Благодарю, что мы еще вдвоем! Прости… Прости! что поздно появилась…
Ах, осень! Ведь это спасенье! Осыпала княжьим добром, А в прошлое воскресенье Ночной обезгласила гром. Конечно, мне жалко лета, Но осенью, в тишине, Прислушаюсь: где-то, где-то Ты — думаешь обо мне.
Враждебная, с челкою черной И взором — острее огня, Считайте себя отомщенной: Он больше не любит меня. Он где-то, он — птица на ветке, Его не удержишь в руках. Уж месяц как смолкли соседки Про губы мои в синяках. Я знаю, бестактно… Но вы же Прошли до меня этот путь… Как жить? — научите. Как выжить! — Когда ничего не вернуть…
Там, где окон орденские планки На полнеба сокращают вид, Где деревья стрижены как панки — Три утра. Столица крепко спит. А у нас уж полдень. Жадный клекот Чаек, атакующих прибой… Стоило ли ехать так далёко, Чтоб отсюда говорить с тобой? Чтобы здесь, в долине ярко-синей, Осознать, что дело мое — швах, Ибо нет умнее и красивей Даже на Курильских островах… А воды и неба здесь излишек, В километрах мерим глубину… До свиданья. Поцелуй детишек. Не печалься! Приголубь жену…
Когда его проклял друг и родня, Она, погрустнев, спросила: «За что ты, чудак, полюбил меня? Ведь я совсем не красива…» А он улыбнулся в ответ и сказал: «За все: за походку, голос, глаза». А годы спустя, на исходе сил, Она рванулась в вопросе: «За что? За что ты меня разлюбил! За что, окаянный, бросил!» А он усмехнулся в ответ и сказал: «За все: за походку, голос, глаза».
Душноватые, буйные, дальние дни Ты прости мне, о Господи, и сохрани! Пусть развеется начисто, как болтовня, Что в недуге и горе он предал меня! Ты прости ему низость и трусость — прости, Он — за давностью боли — безгрешен почти…
До чего мы с тобой не похожи! Аж мороз пробирает по коже. Веет вечер прохладой морскою, Что неправильно под Москвою. Крики чаек и запах тины С этой речкой не голубою Так же явно несовместимы, Как, наверное, мы с тобою. Но я знаю: когда без тренья, Словно в море с вышки, с размаху, Я в иное уйду измеренье, Неподвластное злобе и страху, Недоступное сраму и блуду, — Я и там тебя не забуду.
Бремя давней любви — это счастье особого рода. Ты продлил бы мне, Господи, кроткое это житье! Ну а если нельзя без геройства — пусть, ладно, свобода. Только пусть поскорей, я хочу пережить и ее. Я согласна хлебнуть вышины, как не всякая птица, Сквозь мелеющий воздух мучительной красоты. Лишь бы к ночи хотя бы в душистой избе схорониться, Где в хорошее лето окна достигают цветы. А потом вспоминать, улыбаясь, звоночки трамвая, Ярко-желтые пятна на синем (листва и вода) И подумать, что осень так сладко меня забывает, Как никто из людей никого, ни за что, никогда…
Твой голос морозен — впору надеть тулуп. Какого дьявола! Растопи эти льдины! Ну почему, почему, почему так глуп Самый умный и самый необходимый! За что, несчастье мое, ты это все говоришь! Тебя — разлюбила! Придумать такие бредни! Свобода кончилась на тебе! Ты — Париж, Который стоит обедни. К Парижу этому вел диковатый шлях — Дорога жизни моей, проложенная негладко. И теперь я требую, чтобы на Елисейских Полях Были теплые летние сумерки! Без осадков!
С четверти первого до полседьмого Ночь осыпа́ла звездами поле. Только окно опустеет — и снова Росчерк — и вздрагиваешь поневоле. А из другого окошка, лесного, Душу томили птичьи оркестры… С четверти первого до полседьмого Ты говорил невозможные тексты! Ты умолкал — и как в школе, прилежно, Запоминала я каждое слово, Зная — все кончится неизбежно И безвозвратно — в начале седьмого. Вспомним опять, как дела наши плохи, И замолчим, и уйдем из-под крова Дома-музея лучшей эпохи — С четверти первого до полседьмого.
Говорят, у нее были предки в Польше, Говорят, до него ей никто не был мил, Говорят, любила его даже больше, Чем он ее не любил… Мы похожи с ней. А глаза и брови — Ну один к одному! Я ли ей не родня! И походка, и рост… Что до польской крови, Так и это есть у меня. А различье — одно: вся душа, все поры Изнывают — я столько лет без огня! Как мне холодно с ним — с чудаком, который Безответно любит меня! Придавили сердце мое, словно льдиной, На душе ощущается недород… Счастье в том, говорят, чтобы быть любимой, А выходит — наоборот: Я завидую ей — той, что родом из Польши, Ей, старухе, которой один лишь был мил, И она любила его даже больше, Чем он ее не любил…
«Пожалуй, не люблю, — сказал, — но не грусти: Других я не люблю значительно сильнее. Возьми, что нажил я, коль сможешь унести: Закаты над рекой, неполных лун камеи, Заначенный экспромт — тот, что на черный день, Уверенность в себе (в ней всё — одна бравада), Бессонниц благодать, а ежели не лень — Возьми и жизнь саму, мне ничего не надо». И вспомнила рассказ о мастере мостов: Без отдыха и сна, иной не зная страсти, Он строил дивный мост. Когда был мост готов, Созвал всех горожан счастливый дряхлый мастер. Он им сказал: «Не зря был я судьбой храним! Я завершил свой труд! Труд жизни! Неужели!..» И он прошел свой мост. И рухнул мост за ним… …И я, как мастер тот, своей достигла цели…
Расставание — это конец суетливых событий И начало внимательной памяти. Этой порой Столько пишут картин! Совершают великих открытий! Строят замков воздушных, жилых у реки под горой! Мне отныне дано без усилий, по звездному гуду, Узнавать, как живешь, как работа твоя и родня… Вот и все. Не грусти, я тебя никогда не забуду. Не проси, ты и сам никогда не забудешь меня.
Не уберечься, Не заслониться рукой От непогоды И хлесткой молвы людской. Можно скрываться, Сбежать, зашторить окно, Только в итоге Все будет как быть должно. Не схорониться От света средь бела дня, Мне — от тебя, Тебе — от меня.
Или тепло перешло все границы, Или мороз проявил мягкотелость, Только — взгляни: возвращаются птицы. Родины захотелось. Вроде бы любят, каются вроде, Но в холода забывают приличья И — улетают. Глаза отводит Грешная стая птичья. Их бы прогнать! Но в лесах наших темных Любят заблудших и непутевых. Так возвращаюсь к тебе, мой нестрогий. Мешкаю на пороге.
Я-то знала, что буду нужна тебе и нежна — Словно старшая дочь, а может — третья жена, Словно, как говорится, дорожка среди камней. Только стать никогда не хотела жизни нужней. Подняла ненужную жизнь, прижала к груди… Что мне делать с такой удачей, сам посуди! — Мне, в пыли находившей максимум три рубля, Понимавшей, что небо еще скупей, чем земля… По-над городом осень, слезится дождь по стеклу… Не работает солнце, запаханное во мглу… Ожиданье исчерпано, слово теперь за мной. Шутки в сторону. Стрелки пущены. День восьмой…
Отмокаю на средней Волге. Здесь мордатые, как бульдоги, По-над клумбой львиные зевы (Если пойти влево). А если пойти вправо — Там, как церковка, пятиглава Сопка — в сочных лучах заката Златоверха и синевата. И моря никакого не надо, И никакого Василия Блаженного, За окном — берез светящаяся колоннада, Как символ — чего бы? — ну, скажем, счастия женского. Напиши мне. Конечно, непривычно и недосуг. И увидимся скоро — лишь округа вспыхнет рябинами. Я сама не люблю многословных. И знаю, что не напишешь. Но — вдруг? Хотя бы по небу — строчками журавлиными.
Как будто степь и ветерок степной, Как два конца у трости нарезной, Как трещиной надрубленная льдина, Как в здании две смежные стены — Так мы навеки соединены: Ни разойтись, ни слиться воедино…
Шепот — не шепот… Море щерится пеной, Катятся звезды горошинами к воде. Выйдешь на берег — и тихо, и постепенно Жить привыкаешь, не думая о беде. Будут — не будут радости и удачи, Сгину ль во мраке иль в режущем свете дня, — Боязно даже, как это мало значит Полночью крымской, в сущности, для меня. Ленится память, предчувствия злые — немы. Только щебечут цикады в седой траве. Любит — не любит — вот ведь какие проблемы, Вот ведь какие, ей богу, на сердце и в голове.
Приехала из далеких краев И, как назло, по пути домой Увидела: ты кормил воробьев В чужом дворе, истязатель мой. Шумливые, уставшие от погонь, Тебе вдруг доверились, как судьбе. Один даже сел на твою ладонь… Глупые, как можно верить тебе! А небо — точь-в-точь как твоя рука — Горячее и доступное воробьям. И мчатся распухшие облака, Слегка прижаренные там и сям. Наверное, помнят лишь облака, А месяц вряд ли, он был еще мал, Как нес ты меня на жарких руках И к небу полуночному прижимал…
Было счастье неизбежно — Стало счастье невозможно, Даже птицы пели нежно — А теперь кричат тревожно, Словно страхи по углам. Меж блаженством быть с тобою И морокой быть собою С изумлением и болью — Разрываюсь пополам. И, решения не зная, Еду к озеру в бору, Где осока жестяная Громыхает на ветру, Где с тобой мы были счастливы… Забреду поглубже в лес, Вымогая взгляд участливый, Взгляд ответный у небес…
Болью в сердце отозвалось: Отчего мы с тобою врозь? Как же это вдруг получилось В не жестокой, в общем, судьбе? Для того ль я шутила, снилась И так нравилась долго тебе? Появлюсь из-за поворота, Всё скажу тем, кто рядом живет! И не факт еще, что кого-то Эта правда моя убьет… Но как взглянешь — с мольбою, с печалью — Прямо в смутную душу мою, Сразу всё тебе обещаю: Не приду, не скажу, не убью…
Я знала, что предашь. Но я тебя люблю. Боль от тебя милее чьей-то ласки. Я без руля плыла, подобно кораблю Пред гибелью. Да только без опаски. Я принимаю боль. Влюбленных просто бить — Душа их неувёртлива прямая. …Уже нельзя понять, чтобы, поняв, простить, И хочется простить — не понимая…
Вспомню: клен позолоченный в небо глядит, не мигая, Занимаются сумерки, пухнет дымок над трубой… Это жизнь моя — сладкая, жалкая — набегает, А потом — отступает. И все. И не будет другой. Морщат реку жуки, колобродит веселая рыба, Сено, россыпь черничная — всех и не вспомнишь потерь. Но останутся светлыми дни на обочине взрыва, А не в центре его, эпицентре его — как теперь. Время шло — и ушло. Так душа вылетает из тела. Так в колодце единственном вдруг иссякает вода. Я любила тебя. Я тебя потерять не хотела. (Жаль, что все позади!) Я любила тебя — навсегда.
Я жену твою не обижу, Как бывало в прошлом году, — Даже в снах тебя не увижу! Даже близко не подойду! Мне, змеюге, вырвали жало, Кровь моя обратилась в лед. Что ж глядишь на меня так жадно Все мечты свои напролет?..
Где, обреченный на неуспех, Падает первый снег И, вызывая то гнев, то смех, Занимается век, Где упоенно, влажно, темно В вазе гибнут цветы, — День забредает в мое окно, Посторонний, как ты. Дым расплывается по реке, Костенеет вода… Ты забывай меня вдалеке — Медленно, навсегда. Даже когда заскулит в трубе Ветер — сильней зверья, Ты не подумай, что по тебе Стонет душа моя…
Не ту, что, празднично-светла, Меня спасла, А ту, которая была Слепа и зла, Ту, что измучила меня, Повергла в тьму, Я, вместо адского огня, С собой возьму…
Наговориться не могли И наглядеться не могли. Стояло озеро вдали Над кромкою земли. Струились ночи, как вино, И дни мелькали сквозь окно, Листва меняла масть. Иссякло озеро давно… Но было нам не суждено Друг другом за короткий век Налюбоваться всласть…
В малиннике — змеи. Любой наполняющий миску, Корзинку иль что там, незвано пришедший извне, Охотником будучи, сам подвергается риску, — Становится жертвой с малиною наравне… …Когда мы бредем с тобой, за руки взявшись и взглядом Друг друга лишь трогая, не различая тропы, Я тихо кричу: «Осторожно! Возмездие рядом! В малиннике — змеи, любимый! На стеблях — шипы…»
А у сына — твое выраженье лица, движенья, Лишь от осени — желтоватая прядь. Каково мне, выбравшейся из вражьего окруженья, Обернуться — и вновь перед прошлым своим стоять! Даже страшно смотреть, до того вы видитесь оба В одном лице. Вот ведь каверзное волшебство! Каково мечтавшей любить этот облик до гроба В самом деле до гроба обреченной любить его! Поспевает подсолнух. В нем растенье и солнце — двое. Горизонт так отчетлив, словно впрямь он — последний край… «Отпусти! Отпусти!» — умоляет сердце седое. Воспаленная память заклинает: «Не отпускай!..»
Смуглый сентябрь за окном, В чашке — лиловая слива… Будет ли в мире ином Так же красиво?.. Темная теплая тишь, Вьется дымок аккуратно… Как ты по листьям летишь — То от меня, то обратно — Буду ль смотреть и смотреть? А в промежутке Будет ли так же болеть Сердце за сутки?
Ты для меня Больше, чем беда, Больше, чем вода В пересохшей округе. Ты для меня — И шальная толпа, И лесная тропа, И друзья, и подруги. Давай Сядем, как в детстве, в трамвай, Чтобы лужи и брюки клеш! Давай Ты никогда не умрешь! Лучше уж я… И стану для тебя Солнцем над головой И лохматой травой У ограды. Чтоб все подруги твои И все супруги твои (И даже мама твоя!) Мне были рады.
Привыкла! Себе проливными ночами шептать: «Не реви!» Горьким истерзанным ртом. Как дико Твои прошлогодние письма читать о любви, Зная, что будет потом!..
«Убежать от постылого мужа…» — Эта песня слагалась веками. Отражаются ангелы в лужах Облаками… «Стану я медоносной травою Для тебя, мой любимый, горячий!» Только небо над головою Не спасет уж теперь и не спрячет… Неужели могло быть и хуже? Неужели все это со мною?.. Убежать от постылого мужа — Возвратиться ничейной женою…
Любовь прошла — и не сыскать следа. Лишь память гонит волны предо мною, Как темная венозная вода, Что в реках подымается весною. Любовь была нешибким ручейком, Худым потоком, резвым только в мае, А вспомнишь про нее — и в горле ком, Как будто впрямь стремнину вспоминаешь…
Как мы смешны, когда в сужденьях скоры! Сказал: «Забудь!» — и с этого-то дня Я не одна, со мною тот, который Который год уходит от меня. Объединяет нас все крепче, резче Чудная эта общая беда: При деле он — он собирает вещи, При деле я — прощаюсь навсегда.
Три года без любви… Оплакивали стены Убогий мой уют, похожий на беду. Но ясно мне теперь, какие хризантемы, О Господи, растут в Твоем саду. Их трудно не узнать. Их из небесной чащи (Под курткой схоронив, роняя на ходу) Тот для меня украл — насмешливый, летящий, — С кем, видимо, теперь я в рай не попаду. Ну, пусть хоть на земле. При нем горят зарницы, Судьба меняет ход и рушатся дела. А как свежи цветы! И солнце сквозь ресницы… Три года — без него! Ну как же я могла!
Ты просишь меня, чтоб со мной никогда Нигде не могла приключиться беда, Чтоб я обходила крутые края, Иначе ты тоже погибнешь, как я. Но день подступает, похожий на бой. Прости, я все время рискую тобой.
Что ни мгновенье — то неверно понятый знак: Сны на пятницу, в марте — мороз под двадцать… О чем ни задумаешься, из всего выходило так, Что нам с тобой не расстаться. Но ошибка выявилась. Понуро стою, Одинокая двоечница в ожидании приговора. Господи, приемлю волю Твою! Но не так же скоро! Журавли над сопками: «Се ля ви! Се ля ви!» Нашу лодку скрипучую умыкнули в полночь с причала. Приметы меняют вектор, ибо конец любви Есть зеркальное отраженье ее начала.
И вот она столько блуждала по белу свету, Что наконец стала совсем бездомной, Безадресной, безответной — Моя любовь. Ты не отпирай ночами ворота, Не оставляй ей надежду, А не то — взовьется молнией, Отрикошетит от пляжа И срежет под корень дерево, Посаженное дедом на счастье В день твоей свадьбы.
Новый год, бенефис вечнозеленых растений. Ёлка вырядилась, как будто школьница во хмелю. Я в эти сутки шарахаюсь от собственной тени И тебя забыть уже не пытаюсь — люблю. День прибавляется, мы, наоборот, иссякаем, Жизнь отнимается у нас без следствия и суда. Я гонюсь за тобой, как Герда гналась за Каем. («Вам не холодно?» — «Ах, помилуйте, как всегда».) Спят пространства, разлукой нашей казнимы. Спят меж нами самолеты и провода. («Что вы думаете про легендарные русские зимы?» — «Ненавижу эти чертовы холода».) Так чего мы добились? Давай с тобой подытожим: Ты — как Этна в своих облаках — в посторонней увяз судьбе, Я — бреду в новый год («Вам не скучно?») с поздним прохожим И, коль плохо будет вести, расскажу ему о тебе. Возвращайся! Я постараюсь возродиться к весне, как природа. Возвращайся! Я постараюсь сделать радостным наше житье. А иначе — уйди из памяти, чтоб не было нового года. И скорее, а то Куранты уже затевают свое.
Это мощней, чем цунами Или по склонам — снега: Ты подойдешь — и меж нами Вспыхнет электродуга. Пламя забродит, засвищет, Прошлое выжжет дотла… Нет, на чужом пепелище Я бы прожить не смогла. Тихо, как свечку, задую В сердце проросток огня… …Если полюбишь другую — Ты ей не мсти за меня…
И сосен исполинский рост, И в небе самолетный хвост, И гроздь рябины на снегу, Как будто праздник неуместный, И голос твой издалека, И телеграфная строка, И взгляд — восторженный и лестный… Скупа коллекция чудес, Все остальное просто: лес, Река и проржавелый катер, И воспаленный цвет небес, Где все мы будем — на закате…
В каменном, каверзном, строенном на года, А пережившем столетие, как хвоя за половицей (Из такого же школьницей смотрела я в никуда Из ниоткуда, где довелось родиться), — То есть в безвременном… Впрочем, двадцатый век Проступает отчетливо в невниманье к детали. Прочее — вечно: этот мартовский снег И которое поколение женщин, говорящих: «Как мы устали…» В общем, в России, в городе, на этаже, Засиженном мухами изнутри, голубями снаружи, Я стою и думаю, что — свершилось: уже Ты мне нужен сильней, чем другим не нужен. Чахнет в лампочке пламя, задушенное стеклом, Надвигается будущее — невпопад, напролом. Пусть настигнет в доме твоем Нас — вдвоем…
Ветер разнообразен: В паре с огнем Похож на цветок в вазе, Вместе с вольной водой Образует прибой (Ты когда-то шутил — Как мы с тобой). Не промчит стороной, Как экспресс в Новый год, Он навеки со мной, В отличие от. Даже в зимнем бору, Где и жизни-то нет. Если умру, Не он ли загасит свет?..
Московского неба все та же подслеповатая гладь, В охрипшем радио — все те же песни Кобзона… А я так счастлива, что забываю дышать, Да и не вижу в этом действии большого резона. Так, выпить стараясь хотя бы еще одну, Забывает пьяница про визиты к начальнику и крестины. Так в океане, уйдя на желанную глубину, Забывают вынырнуть искатели жемчуга и дельфины. Я не оставлю тебе возможности умереть От скуки, от одиночества, от печали! И пусть от жизни сохранилась лишь треть, Тебя люблю я, словно в самом начале. Пойми, что это не вечность, а только ночь миновала, И первым утром мы очнулись, как ни в чем не бывало.
Спасибо, судьба, за нежданную милость — Что счастье ко мне так рвалось и ломилось, Так жадно меня умоляло о встрече, Что я наконец-то устала перечить. Как будто очистилась жизнь от коросты, Как будто сбылись новогодние тосты И бродит душа по расцветшему раю… Я знаю теперь, что я многое знаю! Я знаю, что прошлое было кошмаром, Что счастье дается случайно и даром — И лучшим, и худшим, и средней руки, Всему, что твердили мне, вопреки.
Бестолковую, несуразную Отдаю тебе жизнь свою. Ни над кем победу не праздную — Вся зареванная стою. Быть тебе мишенью для мщения И, конечно, не смыть вины — Бесполезно искать прощения У детей твоих и жены. И с друзьями прочными нитями Ты не связан с этого дня… Вот какой подарок сомнительный Принимаешь ты от меня. Будут слухи гулкими, черными, Непривычной, бездонной тишь… Так чему ты рад, обреченный мой? Так за что ты благодаришь?..
И озеро в пятнышках облаков, И шмель над зацветшей сливой — «Кто таков, — спрашивают у меня, — Да кто он таков, Чтоб сделать тебя счастливой? Всем известно, как характер твой плох: Чуть замедлилась — и снова спешишь в дорогу. А с ним… В самом деле, он же не бог, Он же не бог, ей богу!» Смотрю взахлеб, так что небо вверх дном, Как трепещут твои ресницы… Спи, мой свет! Мечтаю лишь об одном — Чтобы тебе не сниться. Отдохни немного, иначе нельзя, И хоть во сне не слушай Те скабрёзности, что шепчут друзья, Желающие как лучше. Ибо, как бы ни был горизонт наш глубок — Ясный, открывающийся прямо с порога, — Все равно мне страшно за тебя, ведь ты же не бог, Хоть и похож на бога.
Конечно, я прежней жене твоей благодарна — За то, что была красива и не бездарна, За то, что заботилась о тебе и детей рожала, Но больше — за то, что не долюбила, не удержала…
Милый, знаю — на свете бывают цветы, Великие праздники, дружелюбные окраины леса. Но в последнее время все, что не ты, Для меня не представляет ни малейшего интереса. Впрочем, мне кажется, это ты перекинул мост, Когда изгибается радуга на весь пейзаж обозримый. И еще, мне кажется, о тебе распевает дрозд, О тебе покрываются ветви спелой рябиной. Осень. Брожу по колена в золоте, что твой Мидас, Зачарована, недосягаема сплетней. Все это — ты, мое солнце, мой звездный час. Дай бог, последний…
Не звать гостей! Зачем нам гости? Я больше не люблю гостей. Они впиваются, как гвозди, В мир наших радостных страстей. И снова слушать нам — доколе? — О сериалах и футболе, Вникать в минувшие печали И в то, что ныне говорят… И ты меня не замечаешь Уже четвертый час подряд.
О дни предосенние, вереница блаженных дней! На счастье настраиваться с каждым годом трудней. А после останется в небе горстка огней, И ни притронуться, ни присоседиться к ней. О дни предпоследние, уж больно вы хороши Для неприкаянной и небезгрешной души…
Пока мы были с тобою врозь, Отклонилась земная ось, Поменялись магнитные полюса, По ночам стали слышаться голоса, А днем, напротив, прекратили звонить, И этого, казалось, не изменить. Пока мы были с тобою врозь, Ничего нам не удалось, Даже попытка — любой ценой — Пройти тропою иной. И вот я думаю (мысли, впрочем, легки): Какие же мы с тобой дураки! И какая удача, что сердце не разорвалось, Пока мы были с тобою врозь!
Посмотри — эта ночь не хуже, чем в наше лето. Ты тогда записал на тетрадном обрывке чистом, Что, коль бог наделил тебя крохами интеллекта, То, наверное, черт к нему инструкцию свистнул. Книжный червь — и смутьян, по московским дворам скиталец, Где неважно, кто встретится первой — смерть иль девица, Так настойчиво мною вымечтанный красавец, Что тебе ничего не осталось — только явиться; Балагур, выпускник способный бессчетных спален, Вдруг меня приручать задумавший терпеливо, — Я любила тебя. И спасибо, что ты оставил Мне возможность любить другого после разрыва. Над самим же тобою ночь отливает сталью, А из всех Медведиц в окошке — всегда Большая. И сжимается сердце, когда случайно представлю, Как храпишь один в темноте, никому не мешая. Знай, что мне в эту ночь опять по тебе не спится, И тоски этой хватит, наверное, лет на двадцать. Да светится твоя неправедная зарница — Всех других нарядней, уж можешь не сомневаться!..
Ты думал: пусть одиночество, только бы не воскресные Хождения, дни рождения… Уж лучше к былым подружкам. …В парке, где только местные, Похожий на наваждение Шахматист сумерки разливает по кружкам… Озеро, звездами запорошено, Смотрит в небо по праву единоверца. …Научившийся быть нежданным, потом — непрошенным, Ты не смог одного: совсем исчезнуть из сердца…
Те, кто прежде тебя иль меня любили Кто и поныне считает, что любит из нас кого-то, Еще на что-то надеются, думают: или-или, Дышат в трубку, внезапно являются из-за поворота. А то собираются вместе, прикрывая злобу — участьем, И начинают судить нас, об истине зная немного: Мол, наше счастье — это, в общем, несчастье, И мы поплатимся, а они, возможно, помогут. Но кто судья — нам, друг с другом вкусившим рая, Не осквернившим любовь ни торговлей, ни даже меной? Только сизая вечность, синеющая у края, Только жизнь, никогда не бывающая чрезмерной…
Не пугай меня к ночи, такого и в шутку не надо. Мне ведь снилось однажды, что правда уходишь ты, А с тобою — вся долгая моя жизнь И легкая моя смерть, И прочие мои мечты…
В пригороде моем Весна четвертые сутки, И так хорошо вдвоем Вечность разменивать по минутке! В городе кутерьма, болтовня, Машины летят, пугая. А в пригороде у меня Мне дождик шуршит: «Дорогая!..» И нас с тобой зовет воробей, От вдохновенья шалея, И небо лишь для нас — голубей, И зеленей аллея. Не так ли перед прыжком Время вдруг тормозится, И плачут, не зная, по ком, Ветер, вода и птица?..
Откуда эта холодность? Откуда Бесстрастность рук и отрешенность глаз? Мы соли вместе съели меньше пуда, Но слез добавь — и будет в самый раз. И все напрасно. Неохотно, куцо, Но все ж всплывает месяц надо мной, — Хоть я смогла уйти, не оглянуться И в столб не превратиться соляной…
Насмешки такой бессердечной Мы явно не ждали с тобой: Любовь оказалась конечной — Как жизнь и как боль. Роняет июль с небосвода Светил перезрелую гроздь… Ну что с возвращенной свободой Нам делать, теперь уже врозь? А полночь в ответ мне хохочет Всем сонмом нарядных огней: Любовь оказалась короче! А жизнь — оказалась длинней!
С утра на лестнице — совсем не шахматный мат. Звонит подруга о путешествии в Канны. Светает поздно, потому что февраль — не март. На кухню уже не заходят отчаявшиеся тараканы. Живу — принцесса вполне престижных кровей — В своей запущенной башне многоэтажной. Видишь, кем стала та, что была твоей? Видишь — оттуда? А впрочем, уже неважно. И лишь вот в такие ночи, когда кругом — ни огня И, уж тем более, ни огня где-то рядом, Бывает, думаю: а как ты глядишь на меня — Двадцатипятилетним иль все ж повзрослевшим взглядом? Хотя за что бы тебе такой недобрый удел? Уж, в крайнем случае, ты манну Господу мелешь. Ведь я — «снова ягодка», что еще не предел. А вдруг ты все видишь, но разлюбить не умеешь? Ответа вовеки мне, наверное, не узнать, Разве что ангелы случайно проговорятся. А значит, приходится холить нешибкую свою стать И лунных ночей да безоблачных дней стесняться…
Когда наступит срок последней строчки, точки, Когда не станет дел, сводящихся к рублю, Всего на миг один я попрошу отсрочки, Чтоб жизни прошептать последнее «люблю». Люблю, как светит в ночь рождественская елка, Люблю пьянящий страх на горном вираже… По правде говоря, жилось мне трудоемко, Но что-то отдыхать не хочется уже. И все-таки узнать безумно интересно, Как выглядит итог во всей своей красе — Когда уже душа опомнилась, воскресла И звезды понеслись по встречной полосе…

Содержание