Молодая дама, светловолосая, привлекательная, элегантно одетая, с гордой и уверенной осанкой, делавшей ее как будто выше ростом, собиралась покинуть кабинет Себастьяна как раз в тот момент, когда в дверь вошла Рэйчел. Себастьян, явно намеревавшийся проводить посетительницу до самого выхода из дома, остановился на пороге.

— А, это вы, миссис Уэйд!

При этом он послал Рэйчел многозначительную улыбку, явно нацеленную на то, чтобы уничтожить в зародыше чувство, которое сама она, поражаясь и не веря себе, вынуждена была признать ревностью.

— Вы еще не встречались с мисс Дин? Мисс Дин, это миссис Уэйд, моя экономка.

Женщины раскланялись друг с другом и обменялись вежливыми приветствиями. Рэйчел не раз видела Софи Дин в церкви и знала, кто она такая; впрочем, трудно было не заметить в такой небольшой деревушке, как Уикерли, обладательницу ослепительной внешности и уверенной манеры держаться. Рассматривая Софи с близкого расстояния, Рэйчел была поражена девической свежестью ее черт, как-то не вязавшейся с исходившим от нее ощущением деловитости и зрелости.

— Рада познакомиться, миссис Уэйд, — сказала Софи, глядя прямо на собеседницу бесхитростным взглядом ясных голубых глаз. По этому взгляду трудно было судить, насколько искренни ее слова. — Энни… я хочу сказать, миссис Моррелл, рассказывала мне о вас, и я надеялась, что мы когда-нибудь встретимся.

— Как поживает миссис Моррелл? — спросила Рэйчел. — В последнее время я что-то не вижу ее в церкви.

— В последние несколько недель она не совсем хорошо себя чувствовала. Доктор велел ей некоторое время не выходить из дому.

— О! Мне очень прискорбно это слышать.

— Нет-нет, она не то чтобы больна, совсем наоборот; просто… м-м-м… в последнее время ей немного не по себе. А сейчас она чувствует себя гораздо лучше.

— Я очень рада, — горячо откликнулась Рэйчел. — Прошу вас, передайте ей мои наилучшие пожелания, когда увидите ее снова.

Нечто неуловимое в манере мисс Дин сказало ей лучше всяких слов, что Энни Моррелл беременна.

— Да, непременно, — пообещала Софи.

Они попрощались. Себастьян сказал Рэйчел, что через минуту вернется, и вышел из комнаты, чтобы проводить мисс Дин.

Ожидая его возвращения, Рэйчел попыталась как-то примириться с собственными невеселыми мыслями. Увидев Себастьяна в обществе очаровательной Софи Дин, она вынуждена была признать, что выбита из колеи. Дело было не в самой Софи; просто видя Себастьяна в обществе любой другой женщины, наблюдая, как он с ними разговаривает, шутит, улыбается, очаровывает, она чувствовала себя покинутой и несчастной. Такое отношение никак нельзя было назвать разумным: Рэйчел надеялась, что лучше владеет своими чувствами, но оказалось, что она ошиблась. То, что она испытывала, нельзя было назвать ревностью: ревновать можно лишь того, кто тебе принадлежит, а ей принадлежало лишь его преходящее внимание. В настоящий момент она являлась предметом, временно пробудившим его интерес, своего рода объектом опыта. Как только опыт будет завершен, а интерес угаснет, Себастьян, несомненно, устремит свое внимание на какую-то другую женщину. Эта мысль казалась настолько очевидной, что не требовала доказательств.

Но Рэйчел позволила ему стать своим лучшим другом. Даже зная, что ей ни за что его не удержать, она с каждым днем все больше раскрывала ему свое сердце. С каждым днем росло ее доверие к нему, она увязала глубже и глубже, становясь все более зависимой от него. Раньше ей иногда приходило в голову, что именно боязнь потерять его не позволяет ей испытать наивысшее наслаждение с ним в постели: раз добившись поставленной цели, он тотчас же отвергнет ее, как предмет, больше не представляющий интереса. Но теперь она поняла, что истинная причина крылась в другом: ей не хватало смелости доверить ему окончательную власть над собой и взглянуть в лицо последствиям.

Услышав его шаги, Рэйчел повернулась к двери и уже открыла было рот, чтобы объяснить причину своего прихода, но Себастьян не дал ей сказать ни слова. Решительным шагом он в мгновение ока пересек комнату, заключил ее в объятия и поцеловал.

Она высвободилась и спросила задыхаясь:

— Это еще зачем?

Он поцеловал ее снова, на сей раз так медленно и страстно, что она получила свой ответ. Они отстранились друг от друга, одновременно вспомнив, что дверь осталась открытой. С одинаковыми виноватыми улыбками они разошлись по разные стороны от камина и оказались на безопасном расстоянии шести футов друг от друга. Сунув руки в карманы и небрежно покачиваясь на каблуках, Себастьян вошел в роль настоящего деревенского сквайра, которому нужно переговорить по делу со своей экономкой.

Рэйчел услышала свой собственный голос, спросивший как бы издалека:

— Мисс Дин очень красива, не правда ли?

Ей хотелось откусить себе язык.

— О да, она очень привлекательна, — чересчур охотно согласился Себастьян. — К тому же она очень умна. Мне нравится ее деловая хватка.

Рэйчел мрачно кивнула.

— Какое впечатление она произвела на тебя?

— Произвела на меня?

— Ну да. Как по-твоему, ей можно доверять? Она представляется тебе деловой женщиной? Здравомыслящей, порядочной?

— На все эти вопросы я бы ответила утвердительно. Но в действительности, — поторопилась добавить Рэйчел, — я ее почти не знаю.

— Все равно я ценю твое мнение. И я склонен согласиться с тобой. Вот почему я решил вложить деньги в рудник Софи, обойдя вниманием ее дядюшку. Вряд ли это поможет мне завоевать расположение мэра Вэнстоуна, но тут уж ничего не поделаешь. Ты чему улыбаешься?

— Так просто.

Рэйчел решительно стерла с лица улыбку, но втайне не могла не порадоваться тому, что Себастьян видит в прекрасной мисс Дин лишь делового компаньона.

— А я приготовил тебе сюрприз, — заговорщически поведал он таинственным шепотом.

Она вспыхнула, и он рассмеялся.

— Это не то, о чем ты подумала: раздеваться тебе не придется. Если, конечно, сама не пожелаешь.

В голове у нее промелькнула безумная сцена: вот она раздевается перед ним прямо здесь, прямо сейчас. Рэйчел смутилась еще больше, ноги предательски ослабели и чуть не подогнулись. Она передвинула подсвечник на каминной полке, делая вид, будто ничего особенного не происходит, но насмешливый взгляд Себастьяна ясно дал ей понять, что притворщица она никудышная.

— Так что за сюрприз? — спросила она как можно небрежнее, и он опять рассмеялся.

— А вот посмотри и увидишь.

Взяв Рэйчел под руку, Себастьян повел ее вон из комнаты.

Они направились по коридору к восточному крылу здания. Это означало, что он ведет ее либо в библиотеку, либо в часовню, либо в ее собственную комнату. Рэйчел понадеялась, что последняя догадка верна, но тут же сообразила, что это свидетельствует лишь о прискорбном убожестве ее фантазии. Оказалось, что они держат путь в библиотеку, где большая часть пола была загромождена тремя громадными деревянными коробами и еще полудюжиной ящиков поменьше.

— А ну угадай, что в них, — потребовал Себастьян, усаживаясь на один из больших ящиков и скрестив руки на груди.

Первая догадка всегда бывает самой удачной.

— Книги, — предположила Рэйчел.

— Нет, собаки. Большие, малые, кобели, суки, породистые, дворняги, гладкошерстные, лохматые…

— Довольно, довольно, это книги! О, как это замечательно! Ведь это книги, правда?

Когда он сказал «да», Рэйчел радостно захлопала в ладоши.

— А можно нам их открыть? О, Себастьян, как это чудесно! Но куда нам их поставить? Здесь же, наверное, не меньше сотни томов!

— По правде говоря, больше трех сотен. Тщательно подобраны лондонским книготорговцем, которому я доверяю. Я объяснил ему, что мне нужны исключительно новые книги, самые свежие, потому что у меня есть сварливая экономка, слишком умная для своего же собственного блага, которая вечно меня попрекает скудостью моей библиотеки.

Рэйчел весело рассмеялась.

— Но здесь же совсем нет места! Тебе придется сделать пристройку.

— У меня есть идея получше. Это ведь твои книги! Я думаю, ты могла бы разобрать те, что есть, и отделить плевелы от пшеницы, как говорится в Библии. Сохрани только то, что тебе покажется ценным, оставляю это на твое усмотрение. Остальное мы могли бы пожертвовать в публичную библиотеку, которую Кристи Моррелл собирается открыть для прихожан.

— О, это замечательный план!

Разумеется, книги не являлись ее собственностью, об этом нечего было даже и мечтать. Но Себастьян заказал их ради нее, заранее полагая, что она будет первой читательницей! Такое проявление заботливости лишь заставило Рэйчел разволноваться еще больше, добавив новый узелок в сумятицу ее безнадежно запутанных мыслей и чувств. Разве можно принимать от него все новые и новые подарки, пусть даже условно, если она не считает их своими и не собирается хранить для себя?

— Гляди, — Себастьян открыл один из ящиков поменьше и принялся одну за другой вынимать из него книги. — Тургенев, Троллоп, Теккерей, Теннисон — должно быть, весь этот ящик на букву Т. Хотя нет, погоди, вот, к примеру, Стоу — «Хижина дяди Тома». А вот еще Браунинг и Бальзак. Все они тебе знакомы, не так ли, мой милый «синий чулочек»? Что тебе больше нравится? Пьесы? Стихи? У нас тут есть сестры Бронте и миссис Гаскелл. Я знаю, меня ты считаешь круглым невеждой, но здесь есть одна книжка, которую я сам прочел от корки до корки: «Дама с камелиями». Должен сознаться, она тронула меня до слез.

Сама Рэйчел, еще ничего не прочитав, уже была растрогана до слез и чувствовала, что вот-вот расплачется. Каждый новый том казался ей чудом, каким-то колдовством. В тюрьме чтение спасло ей жизнь в буквальном смысле слова (она свято в это верила), и, хотя ее теперешняя жизнь была богата впечатлениями и переживаниями, то есть просто роскошна по сравнению с прежней, ей не хватало новых книг, новых голосов.

— Я не была бы так счастлива, — проговорила Рэйчел, запинаясь от волнения, — если бы ты подарил мне драгоценности, или картины, или груды золота. Спасибо. Спасибо тебе. Я знаю, это звучит смешно, но словами всего не скажешь. Не могу тебе передать, что я чувствую.

Его взгляд потеплел от нежности. Положив книги на пол, Себастьян подошел к ней. Рэйчел решила, что он хочет ее обнять, но он лишь взял ее за руку.

— Но это еще не все.

Она недоверчиво покачала головой.

— Что тут может быть еще?

— Я получил письмо от матери, Рэйчел. Она пишет, что отцу стало хуже.

— О Боже, только не это!

— Она и раньше так говорила, но на этот раз, похоже, дела и вправду плохи. Как бы то ни было, мне, видимо, придется съездить в Суффолк.

— О, Себастьян, поверь, мне очень жаль.

Он бросил на нее загадочный взгляд.

— Не горюй. Спасибо тебе за сочувствие, дорогая, но оно излишне. Я тебе уже говорил: у нас в семье все грызутся, как кошки с собаками. Когда отец умрет, мне, конечно, придется надеть траур приличия ради, но я не намерен делать вид, будто его смерть станет для меня тяжелой утратой.

Казалось, он говорит совершенно искренне. В его словах не было ни горечи, ни насмешки, просто сухая констатация факта.

— Мне очень жаль, — с грустью повторила Рэйчел.

Себастьян отмахнулся от ее сочувствия.

— Суть в том, что завтра я должен отправляться в Стейн-корт. Мне хотелось сделать тебе еще один сюрприз, но я не представляю, как это осуществить. Пришлось бы закрыть тебе доступ в западное крыло дома.

— С чем это связано? — нахмурилась Рэйчел.

Глаза Себастьяна засветились от еле сдерживаемого торжества. Он тянул с ответом, глядя на нее, стараясь продлить ожидание.

— Хотел бы я показать это хоть на картинке. Вообще-то, погоди, я могу это сделать! Хотя нет, на самом деле ты ничего не увидишь. Я, по крайней мере, увидел только какие-то непонятные линии…

— Ты о чем?

Себастьян выждал еще одну томительную минуту.

— Ну ладно, так и быть, скажу. Я намерен строить стеклянную теплицу в западном крыле. Она будет примыкать к главному холлу. В тот день, когда мне пришлось съездить в Плимут, я нанял парня, который сделал чертежи. Он считается мастером садово-парковой архитектуры и вроде бы свое дело знает. Чертежи он мне прислал. — С этими словами Себастьян выдвинул ящик большого письменного стола и вытащил из него целую кипу бумаг. — Да только я в них ни черта не смыслю.

И он вручил чертежи онемевшей Рэйчел.

— Ну, как бы то ни было, это будет большая оранжерея с видом на реку. Я ему велел включить в проект все, что тебе может понадобиться: чулан для инвентаря, отдельное помещение со столом и скамьей, чтобы ты могла пить там чай или читать — словом, что-то вроде отапливаемой гостиной, чтобы ею можно было пользоваться в зимнее время. Только он предупредил, что печка должна быть подальше от растений: оказывается, их нельзя перегревать. Вообще-то я не представляю, какой вред лишняя печь может нанести оранжерее зимой, но он уверяет, что это опасно. Смотри, видишь, вот тут купол повыше? Здесь можно будет посадить апельсиновые или лимонные деревья. Представляешь, как будет чудесно? Ты можешь себе это представить? Ну вообрази нечто вроде башни, пристроенной к дому; мне кажется, вид с моста будет очень впечатляющий. Архитектор утверждает, что здесь можно будет выращивать и камелии, они в Девоншире вырастают высотой с деревья. Он предложил сделать отделение для папоротников, но я подумал, что это уж чересчур, этак мы и до пальм дойдем! Зато у тебя будут розы, гладиолусы, петунии… Нет, если ты хочешь выращивать папоротники, это совсем другое дело, ты только скажи…

Он наконец умолк, заметив, что Рэйчел плачет. Она повернулась к нему спиной, делая вид, будто поглощена изучением чертежей, но на самом деле ничего не видела, потому что все у нее перед глазами расплывалось от слез.

— Ах, Рэйчел… — Себастьян вздохнул, гладя ее по вздрагивающим плечам и не спрашивая о причине слез, чему она была несказанно рада. — Не надо бояться счастья, дорогая моя. Не надо прятаться от него. Бери смело все, что я тебе даю.

Она не стала сопротивляться, когда он обнял ее, и крепко прильнула лицом к его плечу, однако радость, трепыхавшаяся у нее в груди подобно робкому птенцу, впервые пробующему расправить крылья, так и не решилась взлететь, вытесненная тотчас же вспыхнувшим в уме печальным озарением: ее больше не пугала мысль о счастье, но она боялась потерять все то, что уже приобрела. А «все» в ее понимании свелось к одному: ей страшно было потерять Себастьяна.

— Мне будет тебя не хватать, — призналась Рэйчел, поднимая к нему лицо. — Я бы хотела…

Но она так и не договорила. Ей еще не хватало смелости выразить словами свои желания.

Себастьян прижался щекой к ее щеке.

— Я взял бы тебя с собой, если бы мог, но ты не представляешь, какой это ужас. Я бы злейшему врагу не пожелал знакомства со своей семьей. А уж меньше всего — тебе. — Он нежно провел пальцами по ее губам. — Ну улыбнись мне, Рэйчел. Если бы ты только знала, как ты прекрасна, хотя глаза у тебя грустные. Тебе понравился подарок?

Говорить Рэйчел не могла, только кивнула. Ей вспомнился тот день, когда она рассказала ему о своей тюремной мечте: как ее камера превращается в оранжерею, полную цветов и влажной, сладко пахнущей земли. Сердце у нее защемило, когда она поняла, что чувство, которое она испытывает к Себастьяну, не просто благодарность, а любовь. Это смутное чувство, порожденное нуждой и безнадежностью, со временем крепло, становясь все более просветленным по мере того, как набиралась сил сама Рэйчел. Она любила его тем больше, чем меньше нуждалась в нем, чтобы выжить. Чем же это кончится? Возможно, сам того не понимая, он помогал ей готовиться к тому дню, когда ей придется жить без него. Может быть… но нет, почему бы не насладиться счастьем, пока оно длится? Почему не воспользоваться возможностью, которую он предлагает ей раз за разом, не задумываясь о том, какие побуждения им движут? Почему не принять его дары с радостью и благодарностью? Почему бы и нет?

— Я уже влюблена в него, — ответила Рэйчел, сжав его лицо ладонями.

«Я влюблена в тебя», — подумала она при этом и торопливо поцеловала его в губы, чтобы он не успел прочесть опрометчивое признание в ее глазах.

— Храни тебя Бог, Себастьян. Надеюсь, ты найдешь способ как-то примириться со своей семьей.

— Этого не случится. Я мечтаю лишь об одном: поскорее вернуться к тебе.

В его поцелуе Рэйчел ощутила такое смешение страсти и нежности, что ее сердце едва не разорвалось. Она бросилась ему на шею, крепко прижимаясь к нему всем телом и ничего не стыдясь. Пока Себастьян ее обнимал, можно было делать вид, что его дом здесь, рядом с ней.

— Скажи еще раз, что тебе будет меня не хватать, — попросил он.

— Мне будет ужасно тебя не хватать.

Но при этом Рэйчел уже не думала о его предстоящем отъезде. Она заглядывала далеко вперед.

* * *

Через три дня после того, как Себастьян уехал в Суффолк, в Линтон-холл доставили адресованное Рэйчел письмо из канцелярии министра внутренних дел. Она распечатала его с трепетом: вид любого официального документа вселял в нее ни на чем не основанные опасения в том, что перед ней вот-вот вновь распахнутся ворота тюрьмы. Письмо, подписанное самим министром, содержало в себе извещение об отмене всех ограничений и условий ее освобождения. Рэйчел битых полчаса простояла с письмом в руках, читая и перечитывая единственный краткий абзац, не в силах поверить своим глазам. Министр не удосужился привести какие-либо доводы, легшие в основу столь неожиданного решения, он лишь уведомлял, что волей Ее Величества ограничения свободы для вышеупомянутой Рэйчел Уэйд объявляются недействительными; миссис Уэйд больше не обязана соблюдать означенные ограничения или подчиняться им и отныне считается свободной от всех условий, некогда связанных с окончанием ее тюремного заключения.

Ей больше не нужно являться раз в неделю к приходскому констеблю, не нужно ежемесячно ездить отмечаться у старшего констебля в Тэвистоке! Не нужно больше выплачивать штраф. Она свободна!

Рэйчел едва не обезумела от радости. Где же ей взять сил и терпения, чтобы дождаться возвращения Себастьяна? Ей надо было поделиться замечательной новостью хоть с кем-нибудь. Но с кем? Вокруг не было ни души, поэтому она пустилась в пляс в своем маленьком кабинете, взяв в кавалеры Денди, и лишь его заливистый лай заставил ее остановиться: она не на шутку испугалась, что вот-вот к ее дверям сбегутся все слуги в доме.

На следующий день было воскресенье. Рэйчел нарядилась с особым тщанием, надела даже модную, украшенную цветами шляпку, которую Себастьян заказал для нее в тот далекий, но памятный день у мисс Картер. Отказавшись от поездки в карете с другими слугами, она отправилась в церковь пешком, потому что погода стояла прекрасная. Усевшись в заднем ряду, она принялась новым взглядом изучать своих соседей. Неужели ее присутствие больше никого не возмущает, никому не кажется отвратительным? Во встречных взглядах, помимо любопытства, угадывались вежливость, почтительность, порой даже — но возможно ли это? — дружелюбие. Рэйчел пришла к неизбежному выводу, что она сама (хотя бы отчасти) виновата в своем одиночестве: убедила себя в том, что она пария, вот и стала парией. Неужели это правда? Лидии Уэйд нигде не было видно; в противном случае у Рэйчел, несомненно, уложилось бы совсем иное впечатление об обстановке, царившей в церкви Всех Святых в это незабываемое воскресное утро. Однако в отсутствие единственной в мире особы, ненавидевшей ее всей душой, Рэйчел впервые за долгое время ощутила себя обычной женщиной. Жительницей селения. Прихожанкой местной церкви. Работницей на жалованье. Подданной Британской империи. Такой же, как все. Как же оно прекрасно — это ощущение обыкновенности! Какую удовлетворенность и покой, какое неоценимое — и неоцененное! — преимущество дарит оно своему обладателю! Впервые за много лет Рэйчел от всей души возблагодарила Бога за бесценный дар.

Преподобный Кристиан Моррелл произнес одну из своих задушевных, хотя и несколько пространных проповедей, выбрав в качестве основной темы такое похвальное качество, как терпимость, а потом призвал всех встать и помолиться за упокой души Элеоноры Уйди, престарелой прихожанки, мирно преставившейся во сне вечером в прошлый четверг. Рэйчел искоса бросила взгляд на осиротевшую мисс Уйди, женщину средних лет, стоявшую с низко опущенной головой на несколько скамей впереди, ближе к алтарю. Рядом, заботливо склонившись к ее плечу, стоял капитан Карнок, в котором Рэйчел узнала одного из мировых судей, участвовавших в разбирательстве ее дела. В свободное от судейских дел время он занимался фермерством. Во время судебного заседания он показался Рэйчел бессердечным и бездушным тугодумом, но сейчас она видела его в ином свете. Его лицо и даже поза выражали сочувствие и заботу. Он был неравнодушен к горю мисс Уйди и, казалось, разделял боль ее утраты.

К скольким же еще людям Рэйчел была несправедлива?

Выйдя на ступени церковной паперти, она пожала руку преподобному Морреллу и поблагодарила его за прекрасную проповедь. На его красивом лице отразилось сомнение, но он поблагодарил ее и пригласил принять участие в благотворительных «пенсовых чтениях» у себя в доме вечером в следующую пятницу, где его жена как раз собиралась начать чтение «Нортенгерского аббатства» еженедельными отрывками для всех желающих прийти и послушать.

— Это прекрасный способ поближе познакомиться с людьми, — добавил он с простодушной улыбкой.

Рэйчел пробормотала в ответ что-то невразумительное, однако сама мысль об участии в благотворительном мероприятии показалась ей заманчивой.

Как раз в эту минуту Энни помахала ей с нижней ступеньки, и Рэйчел, торопливо попрощавшись с викарием, поспешила приветствовать его жену. Энни казалась посвежевшей, помолодевшей и необыкновенно хорошенькой в юбке из яркой шотландки и алой блузе. По мнению Рэйчел, для жены викария было более чем странно явиться в столь экстравагантном наряде (который к тому же ни в малейшей степени не скрывал того интригующего факта, что она была по крайней мере на четвертом месяце беременности) в церковь на воскресную службу, но тем не менее Энни выглядела в нем просто восхитительно. Женщины сердечно поздоровались, причем Рэйчел упомянула, что слышала от мисс Дин о нездоровье Энни, и поэтому особенно рада видеть ее сейчас совершенно поправившейся.

— Неужели Софи сказала, что я нездорова? С ее стороны это просто проявление деликатности, — заметила Энни с веселым смехом.

Рэйчел подумала, что жена викария обладает удивительным даром отбрасывать светские условности, никого при этом не задевая.

— Нет, как видите, я в самом что ни на есть добром здравии, — продолжала Энни. — Доктор Гесселиус несколько старомоден: если бы ему и Кристи дать волю, они уложили бы меня в постель до самого Рождества.

Рэйчел восприняла последние слова Энни как ее собственный деликатный намек на предполагаемый срок появления на свет ребенка.

— Но вы! — восхищенно воскликнула Энни, отступая на шаг и демонстративно оглядывая Рэйчел с головы до ног. — Вы выглядите просто ослепительно! Похоже, жизнь в нашей скромной деревушке пошла вам на пользу.

Рэйчел поблагодарила ее, слегка смутившись, но в глубине души радуясь комплименту.

— Насколько я понимаю, лорд д’Обрэ уехал в Суффолк навестить отца?

— Да, граф тяжело болен. Но никаких вестей пока нет, и мы не знаем, сколько еще он пробудет в отъезде.

Еще несколько минут они обменивались впечатлениями о повседневных мелочах, потом Энни, помедлив, заговорила тихим извиняющимся тоном:

— Наша деревушка так мала, что тут всем и все друг о друге известно, а сплетни распускают отнюдь не только слуги, хотя все мы делаем вид, будто мы выше этого.

Рэйчел почувствовала, как у нее вытягивается лицо, и принялась лихорадочно соображать, какого именно рода сплетни достигли ушей Энни.

— Возможно, вы об этом уже слышали, но если нет, полагаю, вам небезынтересно будет узнать, что на днях здесь появился Клод Салли.

— О, — растерянно протянула Рэйчел.

Ничего подобного она не ожидала, но, очевидно, все, о чем она в эту минуту подумала, отразилось у нее на лице, потому что Энни кивнула:

— Он крайне неприятный тип.

— Я не знала, что вы с ним знакомы.

— Да, я с ним знакома. Он был другом моего покойного мужа. Я его терпеть не могу, — добавила Энни с неожиданной страстностью. — По-моему, он никчемный трус и не представляет настоящей опасности, но мне казалось, что следовало вас предупредить о его приезде.

Рэйчел вспомнила угрозу, брошенную Клодом Салли перед тем, как Себастьян выгнал его из дому. Ее ничуть не удивило, что все уже наслышаны об этом: в конце концов, едва ли не половина челяди Линтон-Грейт-холла сбежалась на шум ночной драки.

— Спасибо, что предупредили, — слабо пролепетала она.

— Вы не должны волноваться, — успокоила ее Энни. — Скорее всего у него здесь дела. Какие-то финансовые интересы, унаследованные…

— От моего покойного мужа, — закончила за нее Рэйчел.

Наступила короткая неловкая пауза.

— Ну, теперь, когда мое здоровье в порядке, почему бы вам не зайти к нам на чашку чаю? — деликатно сменив тему, предложила Энни. — Мне бы очень этого хотелось.

— Спасибо, с удовольствием.

— Вот и хорошо. О Небо, к нам приближается Онория Вэнстоун!

Глядя вполоборота, Рэйчел увидела, как мисс Вэнстоун подходит ближе, а Энни встречает ее натянутой улыбкой.

— Доброе утро, — сказала она без особой теплоты. — Рада вас видеть.

— Доброе утро, миссис Моррелл. Вы выглядите… очень живописно. — Мисс Вэнстоун деланно рассмеялась, намеренно повернувшись спиной к Рэйчел и стараясь ее не замечать. — Мой отец и я хотели бы пригласить вас и викария на обед к нам в Уик-хауз. В среду вечером, если вы свободны.

— Очень мило с вашей стороны. Я спрошу у Кристи, не занят ли он, и дам вам знать, хорошо? Большое спасибо за приглашение. Простите, вы знакомы с миссис Уэйд? — спросила Энни, легко коснувшись руки Рэйчел. — Позвольте…

— Нет, не знакома, — холодно и решительно отрезала мисс Вэнстоун. — Жду вашего ответа насчет среды. Всего хорошего, миссис Моррелл.

Так и не взглянув на Рэйчел, она коротко кивнула Энни, повернулась на каблуках и величественно удалилась.

Энни пришла в ужас.

— Боже! — воскликнула она подавленным шепотом. — Простите меня ради Бога, Рэйчел, мне так жаль! Я… я понятия не имела! Какая чудовищная грубость.

— Ничего, не беспокойтесь, все это пустяки.

— Несносная женщина! Я ее всегда терпеть не могла!

После секундного замешательства Рэйчел откликнулась:

— Я тоже.

Они обменялись понимающими взглядами и с интересом прочитали в глазах друг у друга нечто новое: выражение искреннего восхищения. Рэйчел к тому же сделала еще одно дополнительное открытие. Она обнаружила, насколько приятнее испытывать полнокровный, ничем не стесненный гнев вместо привычного унижения и мучительного стыда.

— Уик-хауз! — презрительно фыркнула Энни. — Вот вам еще один штрих. Не люблю, когда люди дают имена своим домам. Возможно, истинной англичанке не подобает так рассуждать, но мне этот обычай кажется претенциозным. А вы как думаете?

— Я, правда, никогда над этим не задумывалась, но, может, вы и правы.

На душе у Рэйчел стало почти легко.

— Давайте обсудим это завтра во всех подробностях. Если мы так и будем откладывать нашу встречу за чаем на неопределенное время, она может не состояться до следующего лета. Вы могли бы прийти завтра?

— С удовольствием.

— Скажем, в три часа?

— Отлично. Ровно в три.

* * *

Дома ее ждало новое испытание.

В отсутствие Себастьяна Рэйчел начала разбирать и расставлять по полкам купленные им книги, одновременно пытаясь решить судьбу старых. Это была пыльная работа. После ленча она сменила свой выходной воскресный наряд на старое рабочее платье, призвала на помощь Сьюзен и принялась снимать с полок и обтирать пахнущие плесенью тома. Некоторые она ставила обратно, другие упаковывала в ящики для приходской библиотеки. В воскресенье у Вайолет был выходной до полудня, но Рэйчел предупредила ее еще накануне, что по возвращении из церкви она должна прийти в библиотеку и помочь с книгами. К двум часам нахальная служанка так и не появилась. Сьюзен сообщила, что у Вайолет объявился новый ухажер, который якобы дарит ей дорогие подарки, однако его еще никто не видел.

В два сорок пять, подняв голову от работы, Рэйчел увидела Вайолет в дверях библиотеки. Прислонившись к косяку, она откусила ломтик хлеба с таким видом, словно происходящее ее совершенно не касалось.

— Вы опоздали.

В ответ Вайолет лишь пожала плечами.

— Почти на три часа.

По-прежнему глядя на нее с дерзким вызовом, Вайолет прожевала еще один кусочек хлеба.

С тяжелым вздохом Рэйчел указала ей на книжный шкаф.

— Можете начать отсюда. Эти книги надо снять с полок и уложить в ящики. Пожалуйста, сотрите пыль с полок; если там есть плесень, ее надо смыть водой с мылом. Вот ведро.

Горничная так и не двинулась с места. Она проглотила последний кусочек хлеба и не спеша стряхнула крошки с лифа платья. Даже на расстоянии до Рэйчел доносился запах ее дешевых духов.

— Я не хочу пачкать платье, — томно протянула Вайолет, приподнимая пышную юбку с оборками, словно желая похвастаться ею. — Это мой лучший наряд.

— Ну так пойдите и переоденьтесь, — кратко приказала Рэйчел.

— И вообще сегодня воскресенье. В воскресенье мне не полагается работать.

Сьюзен неподвижно застыла на полу рядом со стопкой книг, переводя изумленный взгляд с одной женщины на другую, как будто следила за увлекательной игрой в волан.

Рэйчел по-прежнему говорила, не повышая голоса:

— Вайолет, я прошу вас немедленно подняться наверх, переодеться и спуститься сюда, чтобы помочь нам разобрать книги. Вы поняли?

— Нет.

— Вы не по…

— Я поняла. Я не намерена это делать.

Вслед за этим заявлением воцарилось гнетущее молчание — напряженное предгрозовое затишье, так напугавшее Сьюзен, что она опустила голову и поспешно вернулась к прерванному занятию. Щеки у бедной девушки так и горели, пока она торопливо стирала пыль с книг. Рэйчел удивилась, почему происшествие не расстроило ее, но вскоре поняла, что в случившемся нет ничего страшного. Напротив, перепалка придала ей смелости.

— Сьюзен, — сказала она неторопливо, — будьте добры, оставьте меня с Вайолет наедине.

— Да, мэм, слушаюсь.

Сьюзен вскочила на ноги. Через секунду ее и след простыл.

Рэйчел бросила пыльную тряпку на пол и подошла поближе к Вайолет. Та все еще стояла, прислонившись к дверному косяку, хотя ее ленивая поза больше не выглядела непринужденной, а черные глазки-бусинки беспокойно забегали.

— Я отдала вам распоряжение, — по-прежнему ровно продолжала Рэйчел. — Вы собираетесь его выполнять?

— Не собираюсь, — ответила Вайолет, осклабившись в гаденькой издевательской ухмылке. — И что вы предпримете на этот счет?

Рэйчел перевела дух.

— Я вас уволю.

На долю секунды в лице Вайолет промелькнул испуг, тут же сменившийся лютой злобой.

— Ты не можешь меня уволить!

— Это почему же?

— А потому. Да кто ты такая? Ты никто. Ты уголовница.

— Верно. Но я еще и ваша начальница. Я заплачу вам жалованье за две недели вперед, но не дам рекомендации, и чтобы к обеду вас здесь не было.

На целую минуту Вайолет лишилась дара речи. Ее семья жила по соседству, увольнение не грозило ей потерей крыши над головой, и Рэйчел это знала, но не переменила бы своего решения, даже если бы дела обстояли иначе. Подобные соображения ее больше почти не смущали. Правда, если бы Вайолет в эту минуту пошла на попятный, извинилась бы и попросила разрешения загладить свою вину, Рэйчел дала бы ей такую возможность. Скрепя сердце.

Но Вайолет ничего подобного не предприняла. Обретя наконец голос, она прошипела с ненавистью:

— Подавись своим жалованьем за две недели, я и без него обойдусь. И без тебя тоже, сука поганая. Кровопийца.

— Убирайся. Забирай свои вещи и вон отсюда. Сию же минуту.

— Да я-то уйду, но ты запомни вот что. — Вайолет погрозила Рэйчел пальцем и проговорила, словно давая клятву: — Ты об этом пожалеешь.

Когда она ушла, Рэйчел почувствовала сладкую дрожь победы, но ее торжество продолжалось недолго. Она очень скоро вспомнила, что в последних словах Вайолет в точности повторилась угроза, брошенная Клодом Салли Себастьяну.