В памяти Деметрия осталась долгая, тяжелая, безрадостная езда. Разговаривали немного. По утрам они чаще всего были слишком уставшими. Позаботиться о животных, развести костер, поесть и приготовиться ко сну — вот все, на что еще хватало сил. Он вспоминал редкие встречи с пастухами-кочевниками или с таможенниками, от которых они узнавали, что караван, идущий впереди, неизменно имеет десять дней преимущества.

Ветер, песок и звезды. Жажда и боль в мышцах. Когда в горле пересыхало, разговаривать не хотелось. К тому же Клеопатра предложила мужчинам и женщинам разделиться, чтобы избежать излишних недоразумений. Деметрий одобрил это предложение, остальные тоже согласились. Верблюды переносили трудности лучше, чем люди, и спокойно шли по пустыне двумя группами.

Самые лучшие беговые верблюды Аравии стоили в сто раз больше, чем обычные вьючные животные. Деметрий не имел представления, какие деньги могли выложить за них Руфус и Мухтар. Иногда он в душе ругал себя за то, что не спросил об этом, когда они выезжали из города. Наверняка ему сказали бы, насколько хороши верблюды у его врагов. Деметрий догадывался, что ему его спутникам пришлось довольствоваться более дешевыми беговыми верблюдами.

Через две недели отставание увеличилось до одиннадцати дней, если можно было доверять пограничникам и пастухам. Когда они добрались до Леуке Коме, то узнали, что несколько римлян и арабов останавливались там за тринадцать дней до них. Одна из женщин осведомилась у римского служащего в порту насчет писем, но никаких писем для нее не передавали. Деметрий не счел нужным еще раз спрашивать самому.

Другие сведения, о которых ему очень хотелось бы знать больше, оставались недоступными. Клеопатра молчала. Это было молчание, о природе которого у него в голове рождались самые разные, в том числе и нелепые предположения. Дружелюбное, почти доверительное молчание? Или высокомерное молчание? А может быть, смиренное молчание, выжидающее, предусмотрительное, отвергающее, оборонительное, коварное, смущенное, ироническое? И еще несколько сот видов… Молчание Клеопатры он воспринимал чаще всего как молчание по взаимному согласию. Они ведь сошлись на том, что не будут сообщать друг другу ничего существенного.

К теме, на которую все из добрых побуждений старались не говорить, принадлежали отношения между мужчинами и женщинами. При других обстоятельствах… Глаука и Леонид обменивались время от времени парой слов, когда они случайно или намеренно скакали рядом друг с другом. Мелеагр, казалось, лучше справлялся с собственной усталостью, когда помогал Арсиное, беря на себя некоторые ее дела: принести воды, покормить верблюда, уложить седло. Между Таис и Нубо установилась молчаливая договоренность. Рави все время молчал. Два или три раза Деметрий пытался заговорить с ним о прахе его супруги, но это ему не удалось. Индиец был просто подавлен, потерян в просторах пустыни, оглушен отсутствием всего, что было ему знакомо, что так долго составляло его жизнь. Он был озабочен будущим. Печалился о прошедшем. И заблудился в настоящем. Но Деметрий подозревал, что за этим скрывалось что-то еще. Что-то, связанное с индийскими богами или с тем, как следует поступать с прахом усопших.

А Перперна почти все время посмеивался про себя, без повода и, по всей видимости, неосознанно. Старик, который после десятилетий рабства ощутил свободу? Человек, остатки жизненных сил которого слишком быстро иссякают под воздействием трудностей и опасностей? Однако, несмотря на, казалось бы, скудный запас сил и энергии, он вполне справлялся с тем, что нужно было делать, а когда Деметрий наконец решился спросить о причине его смеха, старик сказал:

— Волнуешься, да? Глупый старик сходит с ума? Ухмыляется, бормочет, смеется про себя. Думаешь, скоро тебе придется заворачивать его в пеленки или давать ему подзатыльник, а?

— Со стороны так и кажется.

— Ах, молодой человек. Извини, я хотел сказать — благородный господин Деметрий. Не волнуйся. Если я смеюсь, то, значит, вспоминаю смешные происшествия. А чем еще более интересным я могу заниматься во время этой тупой скачки на верблюдах, как не вспоминать прошлое? А бывает, что я смеюсь, глядя на молодых людей.

— И что же в них такого смешного?

— Как они стараются молча дать друг другу понять, что сейчас, конечно же, ничего не получится, но если бы все было по-другому, то они сразу же легли бы друг на друга за ближайшим барханом.

— Но ведь это скорее печально. Или тебе нравится, что все обстоит именно так?

— Действительно, мой господин. Так печально, что я готов прыснуть от смеха. — Перперна обнажил свои редкие зубы. — Может быть, мне смешно, потому что я старик и у меня уже нет подобных забот.

— На твоем месте я бы плакал, оттого что больше не приходится волноваться по поводу любовных утех.

Перперна выпятил нижнюю губу и с огорченным видом вздохнул.

— У меня есть время подумать, господин. Может быть, ты прав, и тогда я зальюсь горючими слезами. Буду плакать, в том числе по тебе и княгине, не правда ли?

Клеопатра… Теплая дистанция и прохладная близость. Деметрий воспринимал это именно так. Конечно же, он был не настолько истощен, чтобы не испытывать благоговения или влечения. В конце долгого перехода, длившегося от заката до рассвета, когда перед глазами все время стояли скалы, барханы и песок, было приятно видеть прежде всего женщин. Засыпая в каком-нибудь тенистом месте, где они проводили самые жаркие часы, он с удовольствием перебрасывался двумя-тремя фразами с княгиней. Ее присутствия и короткой беседы бывало достаточно, чтобы из благоговения рождалась пылкая страсть.

А потом приходилось в течение нескольких часов подавлять в себе эти чувства. Все было тщетно и опасно. Благоговение и страсть, удовольствие, получаемое от разговора с образованной женщиной и от ее вида, заставляли Деметрия не забывать об опасности. Восхищение от общения с Клеопатрой было, однако, немного преувеличенным, так как вряд ли нужно хорошее образование для того, чтобы сказать несколько слов о поездке, еде и скалах.

Опасность, о которой он всегда помнил, не давала ему расслабиться даже в часы отдыха. Отправляясь в очередной этап путешествия, он все время спрашивал себя, кем в действительности являлась Клеопатра и что ей было известно о Руфусе и его целях в Ао Хидисе.

Деметрий был уверен, что княгиня знала больше, чем готова была рассказать. Все подробности об этой женщине, которые ему удалось узнать, давали весьма расплывчатую, все время меняющуюся картину. Может быть, она действительно была македонской княгиней, и, вероятно, у нее была любовная связь с прокуратором Иудеи и Самарии, когда тот по пути из Рима в Кесарию останавливался в Александрии. Для нее было бы опасно безосновательно утверждать что-либо подобное, так как кто-нибудь рано или поздно мог бы приехать в Палестину и в случае необходимости осведомиться у Понтия Пилата. Но все остальное звучало так, будто за этим скрывалось что-то еще, какая-то другая причина, другая история, другие цели.

Что касается Руфуса и Мухтара, то по крайней мере о Руфусе она знала больше. Вполне возможно, что Клеопатра действительно не имела представления о роли и намерениях арабского торгового магната, но она часто бывала в обществе римлянина и его людей, и уже один тот факт, что ей известно название Ао Хидис, вызывал недоверие Деметрия к ней.

Кто такой Руфус, прибывший из Египта в Аден с тремя дюжинами отборных воинов и теперь направляющийся в Ао Хидис? Офицер преторианцев? Вероятно, офицер на службе в тайной разведывательной сети. Человек, способный убить бесшумно, голыми руками, ни минуты не колеблясь. Что ему нужно в Ао Хидисе? Для чего он взял с собой этого отвратительного Мухтара? Речь должна идти о чем-то важном, что нужно уладить к определенному моменту. Пустую спешку без веских причин Деметрий исключил. В таком случае Руфус просто торопил бы их. Эти размышления не привели ни к чему новому. Деметрий по-прежнему не мог понять причин происшедшего. Почему десять дней? Почему подземелье, а не смерть?

Только спустя несколько дней, когда в полуденную жару он лежал на песке в тени нависающей скалы, Деметрий вдруг понял и причину поведения Руфуса, и к какому сроку тот должен был прибыть на место.

Может быть, это была одна из причин. Возлюбленную прокуратора, которую нельзя было взять с собой (или не захотевшую с ним ехать), конечно же, нельзя было убивать. Это было ясно давно. Нет, была другая причина, и Деметрий так разозлился на себя за медлительность своего мышления, что его усталость как рукой сняло.

Руфус его раскусил, но он не нужен был Руфусу. Во всяком случае, сейчас. Деметрию понадобилось слишком много времени, чтобы распознать в римлянине преторианца, человека всемогущего Сейана. Руфус явно думал быстрее, даже быстрее, чем Клеопатра. Женщина, высказав подозрение по поводу его самого, не получила от Деметрия ни подтверждения, ни отрицания.

В какой-то степени они с Руфусом были братьями по оружию. Римские торговцы, подданные императора, нуждались в информации для процветания своего дела. И поскольку тайные службы императора и преторианцы не давали им никаких сведений, они организовали собственную разведывательную сеть. Наряду с первоочередными проблемами, такими, как рынки, товары, цены, потребности, они старались разузнать обо всем, что касалось или могло касаться торговли, могло повлиять на торговые отношения между народами.

Другими словами, они собирали информацию обо всем. О том, какие князья к чему питают особую страсть; в каких оазисах римским купцам лучше торговать не самим, а через посредников; какой правитель крошечного государства в пустыне, в горах или в лесах готовит военный поход против соседей и собирается либо покупать оружие, либо ограбить и уничтожить ближайший караван. Какие ткани предпочитают в настоящее время жены индийских князей, какими клинками хотели бы размахивать хозяева арабских гаваней, какими украшениями хотели бы снабдить свои корабли богатые речные торговцы на реке Тигр. Какой парфянский караванщик по какой цене их предлагает, возможно, обещая при этом дружеское расположение парфянского царя в обмен на уступки в цене.

И Деметрий в мыслях назвал себя болваном. Потом поправился и решил, что он еще и самоуверенный болван. Это надо же! Предположить, что выполняющий особую миссию, наделенный соответствующими знаниями офицер из знатного рода Валериев, совершенно очевидно не являющийся простым центурионом, примет его за простого торговца.

Может быть, Руфусу нужно было, чтобы Деметрий его преследовал? Руфус забрал у него деньги и товары, оставил жизнь и позаботился о том, чтобы его и остальных задержали на десять дней. Потому что Руфус точно знал, что Деметрий будет стараться отомстить, вернуть свои деньги и стоимость своих товаров.

Если Руфус хотел, чтобы его преследовали, то зачем? И в каком направлении? Вероятно, по пути в Ао Хидис. В царство князя-разбойника Бельхадада. На вопрос, что Руфусу там было нужно, ответить было нелегко. Речь идет о серьезном деле. Может быть, люди Сейана что-то проведали о направленных против Рима планах Бельхадада. Но чтобы произвести впечатление на Бельхадада или пресечь его козни, трех дюжин воинов было недостаточно. Существовала ли договоренность с другими? С другими офицерами, с другими войсками? Чем дольше Деметрий об этом думал, тем вероятнее представлялось ему такое положение вещей. Договоренность с определенной целью, на определенное время. Этим можно было объяснить спешку. Но не заточение в подземелье. Очевидно, Руфус предложил Клеопатре ехать дальше быстрее, а она отклонила его предложение. Несмотря на это, Руфус все-таки поехал, потому что причины, заставившие его так поступить, были весомее, чем все уважение, которое должен был испытывать римский офицер к симпатиям и антипатиям такого могущественного человека, как Понтий Пилат. Устранить Деметрия и его людей было бы… Это было исключено, если исходить из того, что Руфус признал его как «брата по оружию».

В итоге он запутался в хитросплетениях собственных мыслей. Усталость одолела его, и он заснул неспокойным, тяжелым сном. Ему снились грузы, которые он взваливал на плечи, а они тут же растворялись; звери, казавшиеся ручными, а потом нападавшие на него сзади. Он видел канатчика, который пытался сделать канат из песка, а позже он сам оказался этим отчаявшимся канатчиком. Деметрию снились темные мерцающие волосы Клеопатры, пряди, которые превращались в оковы, в неосязаемые, но связывающие звенья.

В последующие дни, во время езды и на привалах, Деметрий старался распутать клубок своих мыслей. Постепенно он пришел к выводу, что недостающим звеном в цепи загадок является Мухтар. Пока он не узнает, почему араб поехал с Руфусом, настоящей ясности в этом деле не будет. Остальные части загадки он то и дело сопоставлял в разных вариантах, как в детской игре, где деревянная картинка распиливается на части, чтобы ребенок попытался снова собрать ее.

Наиболее убедительным было следующее построение: Руфус и его люди являются частью какого-то мероприятия, направленного против Бельхадада. Чтобы провести это мероприятие, они должны встретиться с другими воинами в заранее оговоренное время. Чтобы успеть к сроку, им необходимо двигаться быстрее, чем каравану Деметрия. Деметрий, возможно «брат по оружию» из другой тайной службы, со своей немногочисленной командой помочь делу не в силах. А вот деньги его могут пригодиться для приобретения быстрых и дорогих беговых верблюдов и для других целей. Так как деньги Деметрий добровольно не отдаст, то их нужно у него забрать. После странного заточения в подземелье он, как полагается, сопроводит Клеопатру к Пилату. Он и узнает от него больше, и, если повезет, получит назад свои деньги из государственной казны.

Или его с усиленным отрядом пошлют на помощь Руфусу? При условии, что… Все оставалось под вопросом, пока у Деметрия не было новых сведений. О Мухтаре, об Ао Хидисе, о Бельхададе.

Много раз он пытался поговорить с Клеопатрой, когда они случайно ехали рядом и никто другой не мог слышать их разговора. Но Клеопатра утверждала, что об Ао Хидисе она не знает ничего, кроме названия, а о намерениях Руфуса ей вообще ничего не известно.

* * *

Когда она время от времени задумывалась о Руфусе и его делах в Ао Хидисе, то испытывала смешанное чувство уважения и отвращения. Он не говорил ничего конкретного, но она знала достаточно, чтобы представить, что ждало центуриона во владениях Бельхадада. И это вызывало уважение. Отвращение… Возможно, это слово было чересчур сильным. Самоуверенность, с которой он разделся и приблизился к ней, не произвела на нее никакого впечатления, как и все остальное, что происходило в ее комнате, в той ужасной гостинице. Убитые? Она не знала ни Микинеса, ни Прексаспа, ни глухонемую персиянку. К тому времени, когда цель будет достигнута, убитых станет еще больше.

«Не было необходимости бросать нас в это подземелье, — подумала она. — Деметрия и его людей… может быть, и имело смысл. Но нас, женщин, он мог бы спокойно отпустить, и мы поехали бы одни. Неужели он всерьез боялся, что я постараюсь побыстрее освободить Деметрия из подземелья?»

Позже она решила, что Руфус хотел иметь полную уверенность в отсутствии преследователей и сделал это намеренно. А может быть, как офицер из знатного рода, он не мог оставить четырех женщин одних в арабской пустыне… И что бы она сделала, если бы Руфус попросил ее остаться в гостинице, а через десять дней предпринять что-нибудь для освобождения пленных?

В ее голове все время всплывали картины из прошлого: тесные комнаты, переполненные помещения, зловонные бочки, дурно пахнущие тела. Это были воспоминания о несчастливом детстве в убогом доме. Узкие коридоры, низкие потолки, один-единственный туалет на триста-четыреста человек. Приходилось пользоваться бочками, которые нужно было опорожнять и мыть. Обязанность рабов, которых не было, или маленьких девочек. Светлые дни во дворце. Она называла его «городским домом». Он был скромный. Больше свитков папируса, чем мебели. Семья, которая узнала о ее жизни, о ее происхождении и приняла ее. Потом опять, очень скоро, притеснения: грязный, вонючий переполненный корабль и переулки Канопоса, увеселительного района в Александрии, и длинная петляющая дорога наверх, к богатым домам, к лучшим городским кварталам.

Отвращение. Наверное, громко сказано, а может быть, не очень громко. Немного ненависти, и… да, жажда мести. Валерий Руфус унизил ее, заставив провести десять дней со столькими людьми в тесной смрадной темнице. Она найдет достойный способ отмщения. И если она не осуществит свою месть, то придумает ее обязательно. А до этого придется наслаждаться прекрасными просторами пустыни, ее бесконечностью и величием. Если бы только верблюд своей раскачивающейся походкой не напоминал ей тот переполненный, танцующий на волнах корабль.

Клеопатра наблюдала и молчала. Ей казалось, что Деметрий немного глуповат. Во всяком случае, не настолько хитер, чтобы тягаться с такими людьми, как Руфус и Мухтар. Но он приличный человек и заботится о своих людях. Он даже не забывает о ней и ее спутницах. Приличный… Давно она не употребляла это слово. Она подумала, что в последнее время никто не давал ей повода вспоминать это слово и то, к чему оно обязывает.

— Приличия и добродетель, — говорил раб. Грек, которому было поручено обучать детей в том городском доме, похожем на дворец. — Давайте сейчас попробуем найти несколько примеров того, что мы под этим понимаем.

Потом он рассказывал истории, которые казались ей тогда волнующими. О самообладании юного спартанца, который спрятал под одеждой лису и даже не скривился, когда животное начало кусать его. О человеке по имени Муций Сцевола, который сунул руку в огонь, чтобы покарать себя за бесчестный поступок. О мужчинах и женщинах, готовых пожертвовать собой, ставивших справедливость и верность закону выше собственного благополучия, а если нужно, то и выше собственной жизни. С легкой улыбкой на губах Клеопатра вспомнила, как она позже увидела своеобразное применение этого понятия на практике, когда одна спартанская проститутка в Канопосе попросила: «Сестричка, если будешь в Спарте, скажи, что ты видела, как добросовестно я выполняю свои обязанности перед клиентом».

Приличный Деметрий. Что он предпримет? Найдет Руфуса, вернет свои деньги, отомстит за смерть своих старых товарищей?

Но для этого он был слишком порядочным, слишком мягким. Руфус воткнет ему в живот меч и для большего удовольствия еще разок провернет его. Она предвидела его конец и в какой-то мере сожалела об этом, потому что торговец ей нравился. Он был на несколько лет старше ее, но ненамного. Он достаточно читал и путешествовал и иногда в разговоре проявлял завидное чувство юмора. И выглядел он, с ее точки зрения, неплохо. Его движения привлекали спокойствием и самообладанием. Она подумала, что поступила правильно, когда уже в подземелье запретила своим женщинам искать близкого общения с мужчинами. Запрет, которого и она, конечно же, должна была придерживаться. «Я бы уже давно спряталась с ним между барханами. А кто бы тогда сохранял ясную голову?»

Иногда Клеопатра задавалась вопросом, о чем она будет вспоминать позже, когда все будет позади и цели будут достигнуты. И отвечала себе, что произойдет еще много непредсказуемого, о чем она, возможно, будет думать чаще и напряженнее, чем обо всем, происшедшем до сих пор. Барханы, верблюды, их странный запах и необычные булькающие звуки, которые они издавали, с важностью передвигаясь по пустыне. Ритмичное раскачивание, напоминавшее ей катание в лодке на волнах. Молчаливая доверительность, установившаяся между ними всеми. И истории. Еще в подземелье они начали рассказывать друг другу необыкновенные истории о своем происхождении и о своей жизни. Большинству из них было о чем умалчивать, поэтому они придумывали что-нибудь необычное. А те, кому нечего было скрывать, заражались всеобщей страстью к выдумкам. В дороге они не рассказывали так много историй. Во время езды трудно было вести разговор, а на привалах, в самую жару, все были слишком уставшими.

Они вышли из Леуке Коме. Через день пути на север от портового города все рассказанное и услышанное сменилось реальными событиями.

Почти сто пятьдесят римских миль дорога проходила через пустыню, потом по иссушенным солнцем долинам и предгорьям страны Мадиан, пока наконец возле Анкале не вывела их к длинному морскому заливу. Утром было не так жарко, как прежде. Поэтому они ехали дольше, без остановок. Потом разбили лагерь среди холмов. На самодельной карте, которую Деметрий раздобыл в Леуке Коме, он пытался определить это место.

— Слишком неточная, — сказал Деметрий после напрасных усилий что-либо понять и свернул папирус. — В любом случае каравану необходимо отдохнуть.

— Хорошо, когда рядом есть сведущий человек, который всегда может сказать, что нужно делать в данный момент. — Перперна засмеялся и расстелил свое кожаное одеяло с северо-западной стороны холма. — Не правда ли, эта гора похожа на горб изголодавшегося верблюда?

Клеопатра устало улыбнулась и пошла к остальным женщинам, которые уже завернулись в свои одеяла.

Мелеагр связал передние ноги своего верблюда и неожиданно пронзительно свистнул.

— Там кто-то едет! — крикнул он.

Даже если бы они выставили дюжину охранников, подумала Клеопатра, все равно их застигли бы врасплох. Всадники выехали со стороны долины. Они заметили их, когда было уже слишком поздно.

Тридцать мужчин на лошадях. Некоторые отстали, ведя на поводу вьючных и запасных лошадей. Остальные окружили их и направили на них копья.

— Кто вы? — Один из всадников подогнал свою лошадь ближе, туда, где стояли Деметрий и Рави.

Он говорил по-гречески, но пары слов было достаточно, чтобы определить, что он араб. На нем была накидка, которая давно утратила свою белизну. У седла висел короткий меч, а острие копья он приставил к груди Деметрия.

— Те, кто выжил после ограбления нашего каравана, — ответил Деметрий. Его голос прозвучал хрипло. То ли от усталости, то ли от подавляемого гнева, то ли от беспомощности.

— Беда. — Араб рассмеялся.

Клеопатра заметила ослепительно белые зубы, блеснувшие сквозь его лохматую черную бороду.

— Беда, что мы выжили?

— Что вас уже один раз ограбили. Но это мы еще проверим.

Он повернул голову и скороговоркой отдал приказы. Несколько человек слезли с лошадей. Остальные держали наготове копья, чтобы никому не взбрело в голову оказать сопротивление из глупых или героических побуждений.

Проверка была проведена быстро и четко. Разбойники отобрали у них оружие и беспорядочно свалили в кучу. А все кошельки и украшения, найденные в багаже, отнесли предводителю.

— Действительно, ограблены. — Не опуская копья, он соскользнул с седла и осмотрел содержимое кошельков, кольца, браслеты и другие украшения.

Клеопатра потирала палец, который болел, после того как один из разбойников содрал с него кольцо.

— Мы не собираемся вас убивать, — сказал араб. На лице его промелькнула ухмылка. — Мы только заберем украшения и три четверти монет. С тем, что у вас останется, вы сможете выжить и двигаться дальше. Эй, ты! — Он указал подбородком на Рави. — Откуда ты? Из Индии?

Рави обреченно кивнул.

— Это развлечет нашего князя. Ты поедешь с нами.

Два человека схватили Рави и оттащили его в сторону.

— Кто хозяин каравана?

Деметрий прошипел что-то сквозь зубы. Клеопатре показалось, что она услышала слова «сын суки и скорпиона», но не была уверена.

— Мы будем признательны, если ты последуешь за нами. — Предводитель разбойников рассмеялся. — За хозяина каравана кто-нибудь может заплатить выкуп. Взять его. И… вон ту. — Он указал копьем на Глауку. — Старику нужно только самое красивое свежее мясо.

Внезапный кошмарный сон. Клеопатре хотелось проснуться. Неподвижно, молча, не в силах что-либо сделать, они вынуждены были смотреть, как трех жертв повели к запасным лошадям. Через несколько мгновений их окутала пыль, которую подняли лошади разбойников. Когда пыль улеглась, арабов и их пленников уже не было видно.

Таис и Арсиноя закрыли лица руками. Перперна резко поднял культю в воздух, будто хотел побить богов за это нападение. Потом он опустил руку, покачал головой и сел на свое одеяло. Нубо посмотрел на Леонида, который медленно пошел к куче оружия и кошельков. Мелеагр уперся руками в бедра, прикусил нижнюю губу и обратился к Клеопатре.

— Что будем делать теперь, княгиня?

Она подняла руки, неожиданно оказавшиеся удивительно тяжелыми. Как свинцовые слитки.

— Почему ты спрашиваешь меня? — Женщина едва узнала собственный голос.

— Кто должен давать указания? — небрежно спросил Мелеагр.

— Давайте отдохнем. А потом посовещаемся.

Постепенно они немного успокоились. Клеопатра чувствовала себя не в своей тарелке, нежданно-негаданно став начальницей каравана. Но, к ее счастью, ей не приходилось принимать много решений. Поиск подходящих мест для привала она поручила опытным караванщикам. Монет, которые им оставили разбойники, должно было хватить только на питание, корм для животных и две ночевки в гостинице.

— У Деметрия было больше денег, — сказал Мелеагр, когда они советовались по пути. — Разбойники не все нашли. Он спрятал монеты на себе. Но теперь, когда он у них в руках, они, конечно, все заберут. Пусть боги утопят их в свинячьем дерьме!

— Что же нам делать? — спросила Клеопатра. — Попрошайничать?

Нубо указал на верблюдов.

— Как только они нам будут не нужны, мы сможем продать их.

— А когда они нам будут не нужны? — спросила Таис. — Мы же не можем ехать до конца ойкумены…

— Мы не поедем до конца ойкумены. Только до Иерусалима. Я надеюсь найти там помощь.

Мелеагр посмотрел на Клеопатру, прищурив глаза.

— Ты, может быть, и найдешь. Если прокуратор соблаговолит вспомнить тебя. Но что делать нам?

— А что вы собираетесь предпринять?

Мелеагр и Леонид молча обменялись взглядами.

— Мы будем искать Деметрия, — твердо сказал Леонид.

— Где? Как?

Перперна откашлялся.

— О княгиня, у торговцев есть свои способы ведения поисков. Тот, кто захочет получить выкуп за Деметрия, когда-нибудь объявится. А ты? Ты ничего не сделаешь, чтобы спасти свою Глауку?

Клеопатра пожала плечами.

— Ты считаешь, что ее еще можно спасти? И каким образом можно организовать это спасение?

Конечно же, она, как и все, мучилась бесполезными вопросами, сознавая свою беспомощность. Может быть, надо было схватиться за оружие, которое у них отобрали, чтобы выступить против тридцати воинственных разбойников? Четыре женщины и шестеро мужчин? Или ей нужно было сказать, что она княгиня, за которую кто-нибудь заплатит выкуп? Чтобы они забрали ее и отпустили Глауку? Только кто заплатил бы за нее? Прокуратор? Пилат мог бы вспомнить, если бы увидел перед собой ее лицо. Одно имя, даже при упоминании, что они познакомились в Александрии, вряд ли обеспечило бы его помощь. В Египте живет множество Клеопатр. Кроме того, римские прокураторы, как правило, не платят выкупов. Не дают шантажировать себя и государство. Они либо посылают войска, что в ее случае исключено, либо быстро и основательно забывают похищенного. Если речь не идет о важных государственных делах… Если бы, например, парфяне захватили важного военачальника, то начались бы переговоры. А кто для них женщина, захваченная арабскими разбойниками?

Она ни с кем не делилась своими мыслями. Да и не нужно было много говорить, чтобы понять: всех их терзают подобные размышления. Леонида и Мелеагра уж точно. В этом несчастливом путешествии они потеряли уже двоих друзей, Микинеса и Прексаспа. И Деметрий был для них не только начальником, но и старым другом. Нубо тоже приуныл, погрузившись в себя. На него напала тоска, и он все больше молчал.

— Ты будешь что-нибудь предпринимать? — спросил чернокожего Леонид, когда вечером они остановились в последний раз в гостинице перед въездом в Иерусалим.

— Я? Предпринимать? Что? Зачем? — Нубо широко открыл глаза и растерянно смотрел на него. Как плохой комедиант, он отчаянно пытался показать, что удивлен этим вопросом, поскольку все происшедшее не касается ни его, ни кого-либо другого.

— Все-таки Деметрий взял тебя с собой. Ты бы мог оставаться с достойными любви жителями Адена.

— Ах вот как! А откуда ты знаешь?

— Не только я. Он тоже. — Леонид указал подбородком на Мелеагра, который смотрел в свою чашку и молчал. — Мы подумали, что ты не откажешься помочь, если нам придет что-нибудь дельное в голову. Кажется, ты не очень рад потерям.

Нубо усмехнулся.

— Мне жаль, что мои красивые рыжие волосы стали отвратительными.

Мелеагр посмотрел на него.

— Они просто выросли, — сказал он. — Твои черные курчавые волосы с рыжими кончиками… выглядят как голова Медузы Горгоны, которая заменила своих змей сгнившими червями. Давай пострижем тебя налысо?

— Мои боги не хотят этого. — Нубо сжал губы. — Они живут в облаках. И когда они смотрят вниз, они хотели бы видеть мир, а не свое отражение в моей лысине.

Таис и Арсиноя были подавлены, но держали себя в руках. Из коротких разговоров, скорее обрывков фраз, Клеопатра поняла, что они мало огорчены потерей Глауки и совсем не тронуты потерей Деметрия и Рави.

— У нас нет денег, — заявила вскоре Таис, когда ехала рядом с Клеопатрой. — У тебя тоже их нет, госпожа. Зато в Иерусалиме есть мужчины. — Она подняла брови.

— Подожди лучше до Кесарии, — сказала Клеопатра. — Насколько мне известно, правоверные иудеи не имеют права прикасаться к женщинам нееврейской национальности.

— Дурацкая вера. И для нас совсем бесполезная.

Единственный, кто совершенно не изменился, был Перперна. Он пел себе под нос, шутил, пытался рассказывать истории и намекал, что после десятилетий рабства и неприкаянной жизни среди арабов возможность умереть свободным человеком — это уже удовольствие.

— И мне радостно видеть, о княгиня, как другие попадают в рабство.

— Что я могу на это сказать? Злобный старикашка.

— О нет. Не говори так грубо. — Он рассмеялся. — Как и все старики, я хочу передать свой опыт, поделиться своими знаниями, открыв источник моего опыта для тех, кто не знает настоящего горя. Заставить их прислушаться к моим словам. Но всем известно, как порой пренебрегают советами стариков, поэтому арабский плен — единственная возможность получить жизненный опыт. Я рад, что Деметрий и остальные станут умнее, ощутив на собственной шкуре прелести рабской жизни.

Перед самым Иерусалимом, когда уже виден был город и потоки паломников, собирающихся к храму на празднование пасхи, Мелеагр заметил целый лагерь из шатров, разбитый приезжими, и направил туда своего верблюда. Клеопатра сделала знак остальным следовать за ним. За прошедшие дни Мелеагр несколько раз повторял, что если повезет, то они найдут одного торговца, старого друга Деметрия, по имени Бошмун.

Они действительно нашли его, толстого лысого финикийца. Он потеребил свою засаленную одежду, потянулся за остроконечной, почти конусообразной шапкой, надел ее и поднялся. Стол, к которому прислонился торговец, был завален свитками папируса и всевозможными предметами, которые представляли собой украшения, предназначенные для людей с необычными вкусами: страусиные яйца, которые были покрыты тончайшей резьбой, изображающей мужчин и женщин, предающихся извращенным удовольствиям; кувшин для вина, выполненный в форме стоящего на передних лапах носорога, из огромного детородного органа которого можно наливать вино; ряд маленьких осликов из темно-зеленого камня, причем все животные имели какой-нибудь недостаток: только одно ухо, три ноги, горб…

— Ну вот, теперь моя голова покрыта, — сказал Бошмун, — и я могу принимать гостей. Мелеагр и… Леонид, не так ли? И благородные женщины. А где же застрял Деметрий?

— Хозяева пустыни забрали его с собой, а нами пренебрегли.

Бошмун хлопнул в ладоши. Появилась молодая стройная рабыня и молча поклонилась.

— Табуреты, — приказал Бошмун, — и вина. Вы хотите есть?

— Долгое путешествие вызывает усталость и голод.

— Это дело поправимое.

Нубо и Перперна остались с верблюдами. Бошмун послал к ним раба, который помог им загнать животных в загон. Когда все сидели на табуретах в самом большом из шатров и наслаждались свежим хлебом и вином, финикиец попросил вкратце изложить грустную историю.

— Если можно, поменьше ярких подробностей, — сказал он вкрадчивым голосом. — Чтобы я проникся невзгодами, выпавшими на вашу долю, но не был бы раздавлен ими.

Мелеагр и Леонид рассказывали и ели по очереди. Когда они закончили и Бошмун в общих чертах понял, что произошло с его гостями в пути, он внимательно посмотрел на каждого. Клеопатра подумала, что она, возможно, недооценила людей Деметрия. Мелеагру и Леониду удалось рассказать захватывающую историю, не говоря ничего конкретного о египтянках и о роли центуриона-злодея в их невеселом приключении. У нее, однако, было такое ощущение, будто Бошмун сумел услышать за произнесенными словами другие, недосказанные. И поэтому она была рада, когда толстый торговец перевел свои пронизывающие маленькие глазки с нее на сидящую рядом Таис.

— Действительно печально, — мягко произнес он. — А вами пренебрегли? Да, иногда приятно не быть избранными. Что вы собираетесь делать?

Мелеагр посмотрел на Клеопатру.

— Госпожа знакома с прокуратором, — пояснил он. — Она надеется найти Пилата в Иерусалиме и рассчитывает на помощь с его стороны.

Бошмун поднял руки над головой и снова опустил их.

— Понтий Пилат в Иерусалиме. Но понравится ли ему напоминание о прошлом?

— А почему ему это не понравится? — нервно спросила Клеопатра.

Бошмун лукаво подмигнул.

— Я не знаю, насколько ваше давнее знакомство может порадовать прокуратора. Особенно в присутствии его добродетельной супруги.

Клеопатра старалась не терять самообладания. Что-то холодное медленно ползло вдоль ее позвоночника. Отчаянная надежда, которую она так долго лелеяла, постепенно превращалась в лед. Придя в себя, женщина сдержанно промолвила:

— Почти обо всем можно рассказать так, чтобы никто не обиделся.

Бошмун кивнул.

— Подобные искренние рассказы вызывают у добродетельных римлянок недоверие. Но… — Он раскинул руки. — Умным языкам, возможно, удается достичь большего, чем может себе представить глупый торговец.

— У нас нет денег, — прямо заявил Мелеагр. — Рано или поздно ты все равно узнаешь об этом. Так почему не сказать сразу?

— Деньги. Небольшая беда или большая помеха. Все зависит от наличия их у человека. — Бошмун на мгновение закрыл глаза. — Деньги чтобы выжить, не так ли? И… вы хотите что-то предпринять? — Он снова открыл глаза и посмотрел на Мелеагра, потом на Леонида и Клеопатру.

— Для Деметрия? Да, если мы сможем придумать какой-то выход.

— Но мы пришли не попрошайничать, — добавил Нубо. — Мы кое-что предлагаем.

— Предлагать лучше, чем попрошайничать. — Бошмун почесал затылок. — Попробую угадать. Последнюю часть пути к Пилату вы собираетесь проделать пешком, а своих верблюдов продать мне?

— Да, — сказал Мелеагр. — И попросить тебя быть начеку и прислушиваться, когда кто-нибудь будет рассказывать об арабских князьях-разбойниках и плененных торговцах.

Бошмун снял свою островерхую шапку, посмотрел на нее, будто это была священная фигурка бога, и снова надел. Потом он многозначительно потеребил мочку уха.

— Как бы я выжил без ушей? Открытых ушей, которые далеко слышат? Хозяева храма не терпят присутствия чужеземных торговцев в городе, но желают иметь их товары. Поскольку я нахожусь за чертой города, мне приходится хорошо и далеко слышать, чтобы улавливать шепот спроса. Так же, как и далекий топот тех, кто несет бремя предложения и не знает, где и кому продать свои товары.

Торговец замолчал и наморщил лоб. После небольшой паузы он вздохнул.

— Так вот. Мы не будем торговаться. Ваши животные… У меня нет большой потребности в ездовых верблюдах, но я заплачу вам за них как за хороших вьючных верблюдов. И даже немного больше, потому что речь идет о моем старом друге Деметрии. Несколько лет назад он мне помог, когда я собрался организовать этот перевалочный пункт и у меня не было необходимых средств. Было бы непорядочно ничего не сделать для него и его людей.

Клеопатра хмыкнула.

— Глядя на тебя, не скажешь, что ты еще веришь в порядочность в этом мире, — сказала она.

— Умная женщина. — Бошмун опять подмигнул ей. — Поэтому я возьму у вас, если хотите, ваших истощавших ездовых верблюдов по цене упитанных вьючных. Разница между тем, что теряете вы, и тем, что приобретаю я, огромна. Без моих денег вы бы голодали, а я без ваших верблюдов мог бы ехать и дальше.

— Мы в твоей власти, — скромно произнес Мелеагр.

— Но учти, — добавил Леонид, — что времена могут измениться.

— Это соображение повлияет на цену. А что касается Деметрия… — Бошмун потер нос. — Ходят кое-какие слухи.

— Про Деметрия? — Мелеагр придвинулся к торговцу. — Так быстро?

— Да нет. Про властителей мира и про одного князя-разбойника в пустыне.

— В пустыне есть много князей-разбойников, — заметила Клеопатра. Она почувствовала, что ее сердце заколотилось сильнее, и разозлилась на себя, потому что не видела для этого никакой причины. — Ты имеешь в виду, что Деметрий может находиться у каждого из них?

— Деметрий один. Поэтому он может быть только у одного из этих князей. Я лишь хотел сказать, что если римляне что-то затевают, то они о многом знают. И река этих знаний может принести другие сообщения и слухи. Нужно найти кого-нибудь, кто может пролить свет на эту ситуацию.

— Где его следует искать? — спросил Мелеагр.

— Я хотел бы над этим немного поразмыслить. Пусть один из вас подойдет ко мне, скажем так, через три дня. К этому времени я попробую что-нибудь разузнать. — Он встал. — Ну а теперь давайте посмотрим ваших верблюдов. Люблю рассматривать верблюдов. Особенно тех, которые скоро будут принадлежать мне.

Клеопатра еще какое-то время продолжала сидеть, после того как остальные поднялись с табуретов и вышли вместе с Бошмуном. Торговаться и продавать верблюдов не входило в ее обязанности. Это могли сделать Мелеагр и Леонид. Она попыталась привести свои мысли в порядок, а думать в пустом шатре было намного легче, чем среди людей и верблюдов.

Пилат, Бошмун, Деметрий… Эти трое, в той или иной последовательности. Прокуратор, представитель императора, защитник интересов империи и римских законов. В том числе и римских законов о браке. Финикиец, который занимается своими делами за пределами священного города, торгуя всем чем угодно и со всеми подряд. Торговец, приличный и, следовательно, беспомощный человек, оказавшийся во власти арабского князя. А среди них, за ними, рядом с ними… нет, если быть честной, то перед ними Клеопатра и ее судьба.

А потому какое ей дело до законов империи, до дел финикийца, до выживания Деметрия? Ей нужна была помощь от Пилата. Может быть, письмо, совет, поддержка при попытке вернуть свое утраченное имение в Египте. Если рядом с ним находится добропорядочная супруга, то Клеопатре нельзя напоминать ему о сладостных ночах в Александрии. У нее нет возможности обратиться к прокуратору как к человеку. Остается только просьба подданной к могущественному представителю императора о помощи восстановить справедливость.

Деметрий… Ах да, Деметрий. Наверное, было бы неплохо побыть с ним вдвоем при других обстоятельствах, в покоях, расположенных недалеко от бань и кухонь, без верблюдов, песка и всего остального. Она бы попыталась поставить в известность определенных людей в Риме, как только она будет в состоянии это сделать. Но возможно, ее порывы излишни. Его собственные люди, торговцы и их разведывательная сеть должны о нем позаботиться.

Только сейчас она вдруг вспомнила о Глауке и сразу решила не думать больше о ней, потому что почти не знала эту женщину. И разве госпожа, оставшаяся без средств к существованию, должна заботиться об отсутствующей служанке, которая ей больше не служит?

Оставался финикиец. Эллины и финикийцы всегда плохо переносили друг друга. Клеопатра подумала, что ее антипатия к Бошмуну тоже связана с наследственностью. Возможно, кровь воинственных македонских князей в ее жилах пробуждала в ней ненависть и презрение к этому толстому торговцу, и она была бессильна что-либо изменить. Или хотела быть бессильной. Она считала неопрятного Бошмуна с его масляными глазками и ласковыми словами, за которыми скрывались жесткость и холодность, просто отвратительным. И как человек, и как мужчина он вызывал в ней отвращение. Клеопатра была уверена, что торговец заплатит за верблюдов не больше чем пятую часть их стоимости. Она скорее согласилась бы стать служанкой арабского разбойника, чем этой жабы.

Клеопатра вздрогнула. В шатер вошла стройная рабыня, чтобы забрать посуду и остатки хлеба. «Она красива, — подумала Клеопатра. — Судя по чертам лица и по оттенку кожи, эта женщина, наверное, гречанка». Клеопатре стало жаль ее. Не потому, что она рабыня. Рабов хватало везде, как и ремесленников, воинов, торговцев и князей. Но быть рабыней этого страшилища…

Очевидно, Клеопатра на этот раз не сумела скрыть своих чувств. Рабыня что-то поняла по выражению ее лица или по глазам. Потянувшись за пустым кувшином, она улыбнулась и сказала вполголоса:

— Не беспокойся. Он хороший хозяин. И днем, и ночью. Он меня никогда не бьет.

Клеопатра испугалась, что позволила незнакомой женщине прочитать свои мысли, и с легким удивлением почувствовала, что краснеет. Она не могла вспомнить, когда это случилось с ней в последний раз. Откашлявшись, она спросила:

— Ему можно доверять?

— Он редко дает свое слово, но если дает, то никогда не забирает назад.

— Звучит так добродетельно, что…

Рабыня покачала головой. Что-то презрительное было в ее голосе, когда она ответила.

— Ты ошибаешься, госпожа. Это не добродетель. Необходимость. Кто стал бы иметь с ним дело во второй раз?

Клеопатра подняла брови, ничего не сказала и вышла, ощущая на себе снисходительный взгляд рабыни.

Сделка, по всей видимости, была уже заключена. Бошмун как раз передавал Мелеагру сумку с деньгами.

— Благодарю тебя, господин и друг моего господина. — Мелеагр поклонился. — В следующий раз мы выпьем вина за твое здоровье. Пусть твои верблюды бегают вечно, а твои дела никогда не будут убыточными.

— Верблюды не должны бегать слишком быстро. — Бошмун широко улыбнулся. — Иначе они растеряют поклажу хозяина.

Они взвалили на себя то немногое, что у них осталось: мешки, одеяла, оружие, одежду. Клеопатра не спешила паковать вещи и незаметно оказалась последней. Все остальные уже выходили на улицу, когда она обратилась к финикийцу, который, скрестив на груди руки, стоял между загоном и первым шатром и поглядывал то на верблюдов, то на улицу.

— Еще одно слово, господин торговец, — произнесла она тихо.

Он посмотрел на нее совершенно бесстрастно.

— Благородная македонка?

Она сделала вид, что не услышала насмешки в его голосе.

— Ты говорил о князьях-разбойниках.

— Да, а что?

— Нападение произошло в стране набатеев. Сколько князей-разбойников терпит царь набатеев? И кто из этих князей может послать в поход тридцать вооруженных людей?

Бошмун поднял одну бровь.

— Ну что ж… Умные вопросы. Чего ты хочешь?

— Я хочу выжить. Для этого мне нужны определенные сведения.

Бошмун рассмеялся.

— Тебе следовало бы заняться торговлей. У тебя бы это хорошо получилось.

— Может быть. Но вернемся к вопросам. Что ты думаешь об Ао Хидисе?

Бошмун прищурился.

— Это надо обдумать. У Бельхадада длинная рука, и говорят, набатеи не огорчаются по этому поводу.

Когда Клеопатра догнала остальных, они были уже перед воротами города. Мелеагр обменялся парой слов с вооруженным стражником и вернулся назад.

— Город переполнен, — сказал он. — Будет трудно устроиться на ночлег.

— Прокуратор здесь?

Мелеагр кивнул.

— Да, княгиня. Но… обычно он останавливается во дворце Ирода. На этот раз там сам Ирод Антипа, который приехал, чтобы провести праздник в храме. Поэтому Пилат и его люди расположились в крепости. В Антонии.

— Тогда идем туда.

— Ты считаешь, нас примут? — Мелеагр криво усмехнулся. — Я думаю, нам лучше проводить вас, женщин, туда, а самим искать другое место.

— Сначала попытаемся пройти в крепость.

Крепость, построенная Иродом Великим и названная им Антонией в честь своего друга Марка Антония, охранялась воинами. Мелеагр, бросив взгляд на Клеопатру, указал подбородком на часового. Клеопатра пошла вперед. Позади стражников, в конце прохода, она увидела внутренний двор крепости, в котором стояли шатры, предназначенные для воинов. Недалеко от них пожилой мужчина и две женщины о чем-то спорили.

— Клеопатра, — представилась она, — княгиня из Египта. Прокуратор был гостем в моем доме в Александрии и приглашал меня с ответным визитом.

Один из стражников ухмыльнулся.

— Ты не выглядишь как приглашенная княгиня, — заметил он.

— В этом виноваты арабские разбойники. — Она сомневалась одно мгновение, а потом решилась. — Помимо старой дружбы новые известия могут побудить прокуратора принять нас.

— Известия о чем?

— Об Ао Хидисе и Бельхададе.

Она увидела, как напряглись лица ее спутников, и одновременно удивилась, что эти слова не особенно тронули стражника. Он покачал головой и открыл было рот, чтобы ответить ей, но ему не пришлось говорить, потому что стоявшие во дворе мужчина и одна из женщин, услышав слова Клеопатры, подошли к воротам.

— Что там насчет Бельхадада? — спросил мужчина.

— Эта женщина, — доложил стражник, — утверждает, что прокуратор был гостем в ее доме в Александрии. И она хочет рассказать что-то об арабских разбойниках.

— Как тебя зовут? — спросил мужчина.

— Клеопатра.

Мужчина рассмеялся.

— Как еще могут звать княгиню из Египта? А что с Бельхададом?

— Мы что, на улице будем об этом говорить?

Женщина, которая до этого молчала, положила руку на плечо мужчины. Она посмотрела на Клеопатру ясными светло-карими глазами и, как и остальные, заговорила по-гречески. Правда, в ее речи явно был слышен римский акцент.

— Клеопатра из Александрии? Известия об Ао Хидисе? Это следует обсуждать не здесь.

Она окинула спутников Клеопатры быстрым оценивающим взглядом. «Умная, сильная женщина, — подумала Клеопатра, — с чертами лица и осанкой знатной римлянки. Что она делает здесь, среди воинов?»

— Эй, ты, — обратилась римлянка к одному из стражников. — Проводи женщину и остальных к Тарквинию. Пусть разместит их. — Потом она внимательно посмотрела на Клеопатру и почти равнодушно произнесла: — Я слышала о тебе. Поэтому… Ладно, посмотрим. — С этими словами она повернулась и вместе с пожилым мужчиной пошла назад во внутренний двор.

Стражник отдал свое копье другому и сказал:

— Следуйте за мной.

— Кто эта женщина? — спросила Клеопатра.

— Клавдия Прокула.

— Кто такая Клавдия Прокула?

— Супруга прокуратора.