Ну, известно, что поколение, которое испытало Первую мировую войну и определило потом духовный облик Мира (в какой-то существенной мере), называло себя «потерянным поколением». Вот. Я… принадлежу скорее к погубленному поколению — поколению, от которого почти никого не осталось. Большая часть моих друзей погибла в первые годы войны. И сейчас, по прошествии уже многих лет, я ощущаю, пожалуй, большую остроту этой потери, чем сразу после войны и вернувшись домой. Мне кажется, что если люди — у нас (и вообще) — смогут справиться с нынешними напастями и угрозами, которые вылезают из разных углов человеческого существования, если они смогут справиться, то не в последнюю, а в первую очередь в том случае, если позовут себе на помощь живых мертвых. Без живых мертвых мы не обойдемся. Это свойственно людям, но это бывает нечасто. Сама по себе вот эта… острота этого переживания — это потребность в непосредственном каком-то духовном контакте с живыми мертвыми — она сама по себе есть признак, сигнал, симптом того, что люди запутались, и вряд ли, отсчитываясь от самих себя, вряд ли, озираясь только на настоящее, они эту путаницу смогут преодолеть. Ибо она, хотя и касается многих зримых аспектов, многих реальных опасностей, но все эти опасности, все эти… аспекты, так сказать, дурного и страшного — они как бы трудно фокусируются в одной точке, поскольку речь идет, в сущности, о резко переменившихся отношениях между людьми, притом, что сами люди эту перемену не в полной мере осознают (скорее ощущают, чем осознают) и потерялись в поисках выхода из нее.

Вот возьмите два ощущения современного человека. Он чувствует себя одиноким, потерянным, и вместе с тем он чувствует, ощущает какую-то тесноту — Мир стал тесным. И не потому только… даже и не потому, что людей очень много и что люди не справляются с этим прибавлением своей численности, а в этом ощущении ну такой, понимаете, тесноты. Причем это ощущение очень глубинное — я думаю, первозданное. Вот для меня, я высказываюсь тут не как специалист, для меня является загадкой, на которую я не нахожу ответа в книгах: почему люди, возникшие в одном, самое большее — в двух очагах, вернее всего в одном, почему они расселились и заполнили собой весь земной шар? Мы-то предполагаем, что так оно и должно было быть, а почему? Что их гнало? Почему эти слабые существа превозмогали… ну невероятные трудности, наверное, своими трупами уснащая гигантские горные, водные преграды, и расселились по Земле — что их гнало? От кого, от чего они уходили? Почему они… не обрели экологической ниши? Почему они — единственные — везде и всюду? Почему?

И… этот вопрос возвращается сейчас. Что-то их гнало. Наверное, гнала невозможность ужиться друг с другом или… И это снова пришло к нам. Поэтому я говорю, что… когда мы сейчас говорим: «вперед», то это одновременно значит: назад — к первооснованию человека. Не в смысле прямого возврата, не в смысле голой попятности, а назад к этой проблеме! Надо не просто что-то изменить, а изменение касается первооснований человеческого существования, первооснований человека — то есть мы на уровне гигантского, так сказать, движения мысли — тысячелетия! — возвращаемся к тому, что стихийно, импровизированно делал вот этот наш далекий предок. Не знаю, как это ощущается в других местах, но вот когда я разговариваю с Леной, мне кажется, что я нахожусь дома… Но мне кажется, что вот эта… острота этой проблемы у нас здесь сейчас, пожалуй, ощущается, как нигде в мире, и многое здесь в нее упирается.

Вот я недавно писал один текст, и там в этом тексте есть такое место. Что вот если предложить моим соотечественникам сейчас ну, скажем, три определения нашего момента. Скажем, мы на краю катастрофы; второе: мы в самой бездне уже, в самой пучине этой катастрофы — она не позади и не впереди, она уже тут; и третье: мы запутались. Я думаю, что большинство разделится между первым и вторым определением. А третье покажется вялым, всеядным… так сказать, незаконно… зачисляющим в виновников всех этих нынешних бед всех подряд… А тем не менее, я рискую выбрать третье. Поскольку я не убежден, что та путаница представлений, понятий… путаница в отношениях, которая сейчас так остро ощущается, что эта путаница — производная от надвигающейся или уже вплотную приблизившейся катастрофы; еще предстоит выяснить (выяснить совместно): не является ли сама катастрофа причиной путаницы.

Что при этом я имею в виду? Ну поясню на нескольких… примерах. Ну скажем так: нашу страну (если ее можно назвать страной), нашу Евразию раздирают межнациональные конфликты. Она распадается. Судорожно пытаясь сохранить единство и, как мне кажется, не находя для этого еще достаточной формы. В чем же тут путаница? Мне кажется, что нужно набраться смелости и признать одну вещь для того, чтобы уже, отталкиваясь от нее, искать какой-то проект выхода: нужно признать, что мы противоестественно соединены и что нормальней было бы нам разойтись. Когда-то история слукавила, предоставив маленьким (рукой подать) удельным княжествам гигантское пространство экспансии, освоенное последним по невероятной мощи выбросом Центральной Азии — монгольским нашествием. Возникла ситуация совершенно непредусмотренная, и мне никто не докажет (хотя на этом стоит прочно вся наша историография), никто не докажет, что этим вот самым удельным княжествам, этим полуфеодальным государствам маленьким, крошечным суждено было стать в считанные десятилетия, века гигантской Российской империей. Нет, это новшество. И это соединенное обстоятельствами в нечто целое пространство — оно как бы непосредственно вломилось, вошло в мировой процесс. До этого был XVI век, когда мир становился Миром.

А сейчас все эти — как будто уже стертые, выглаженные, так сказать, многими паровыми катками, из которых сталинский был самый страшным, выглаженные различия происхождения: различия цивилизационного свойства, различия языка, в отношениях к труду, в отношениях к собственности, в отношениях человека к человеку — они все, так сказать… стянутость, обруч ослабел, и все эти различия (питаемые к тому же теми процессами очень схожего свойства, которыми наполнен сейчас весь Мир) вышли наружу. И что же? Так может быть лучше, избегая противоестественного, нам разойтись? Нет, не выходит. И не выходит не только потому, что говорят: у вас единое экономическое пространство — оно само по себе обуза (если у вас ребенок заболел воспалением легких, вы не можете купить горчичники, потому что в Советском Союзе горчичники изготовляются только вот в этом самом, в Сталинграде). Нет, не поэтому. Хотя, конечно, это существенно в данный момент. Потому что мы связаны, так сказать, общими бедами в прошлом? Существенно. Но все-таки не перевешивает. Потому что мы связаны в очень большой степени (там, где речь идет о духовности, об умственном климате этой Евразии), связаны веками русской культуры? Да. Это более существенно, но все-таки не перевешивает. Что же перевешивает?

Почему же нельзя пойти навстречу естественному — разойтись? Мир. Мир! Очеловеченная планета — можно ненароком ее взорвать. И… взрывщики-то сами не будут осознавать, что они творят. Скажи полковнику Алкснису (который сам по себе производит впечатление достойного человека, кстати), скажи ему, что он может взорвать Мир, — он это отвергнет. Значит, вот вам величайшая путаница. Мы для того, чтобы жить рядом друг с другом — нормально, естественно — мы должны измерять свое существование Миром! Планетой. Не меньше. А как? Не только в том дело, что мы к этому не приучены — а кто приучен? Где? Где человек руководствуется планетарными, так сказать, вещами непосредственно? В повседневной жизни? В своем человеческом обиходе? И с этой точки зрения, что бы ни говорили там: давайте заимствовать и так далее, давайте соединим правовое государство с рынком… Да не выйдет. Нужно как-то иначе. Я не говорю сейчас, как иначе, хотя я могу сказать два слова об этом — как мне представляется иначе, но я просто хочу сказать: надо открыто признать это. Открыто признать это!

Да, связь противоестественна. Да нет, разрушить можно. Значит, ни один из явленных нынешним Миром примеров нам прямо не подходит — значит, надо искать, а когда мы будем искать, мы тем самым что-то заявим Миру, может быть, и новое. Спасая себя — сохраним, может быть, его. Как? Ну… я позволю себе произнести ту формулу, которую я исповедую уже многие годы. Человечество не состоялось. Великая идея единосущностного объединения людей не реализовалась, хотя Мир, потеряв эту… хотя по дороге к тому, что теперь мы можем сказать: нет, не осуществилось, — люди приобрели страшно много. Собственно говоря, почти все, что они приобрели, связано с этим. Что же может прийти на смену? Мир миров! Мир должен состоять из миров, каждый из которых внутри себя — не меньше, чем Мир. Акцент на единство должен замениться акцентом на различие. Различия показаны жизнью! Нужна не просто… дипломатическая такая… так сказать, подслащенная либерализмом, формула такой… толерантности… вот — мы не против различий — нет, нужна всеобщая заинтересованность в различиях, нужна работа различий! Нужна деятельность; все должно быть направлено на это.

И в какой-то степени мы можем быть (если хотим сохраниться), мы можем или должны стать одним… миром… одним миром из этих миров. То есть мы должны внутри сорганизоваться как международное сообщество — с акцентом на различия. Практически это, вероятно, означает какое-то содружество суверенных государств — при том, что они будут отличаться не только частностями: права или там даже политического устройства, — они могут отличаться (и в существенной степени отличаться!) различиями в главном: в общественной организации, в отношениях к собственности и в прочем, и в прочем. Это надо просто осознать! Не осознавши этого, наша путаница будет продолжаться и продолжаться, а расплачиваемся мы за нее кровью.

Ну, вот это первый сюжет, да? Но он уже переходит во второй.

— Михаил Яковлевич, да. Вот я не знаю, время ли сейчас перейти, потому что мне показалось…

— Да.

— То, что вы сказали, что земной шар — он заселен…

— Да.

— И вот проблема сопротивления с этим очень связана.

— Да!

— Куда идти? Потому что можно было убежать на край света или еще что-то, а сейчас, значит, это понятие… другого порядка вообще — и все меняет.

— На край света убежать нельзя уже вот… В космос, вероятно, невозможно. Значит, выражаясь несколько таким философическим… на философическом жаргоне, можно сказать, что у человечества, у человека (у вида человека) уже утрачены ресурсы пространственные и вероятно на исходе резервы времени. То есть я имею в виду то, что раньше движение вот это самое, которое мы именуем прогрессом, — оно ведь совершалось путем включения все новых и новых… новых и новых народов, новых и новых цивилизаций — то есть оно имело не только пространственный ресурс, оно имело и резерв во времени. Переворот одного свойства — он потом опосредованно осуществлялся включением других народов; так образовывалась такая… пространственно-временная связь, такой континуум прогресса. Потом время сокращается, уплотняется, скажем: начните счет с английской революции, с американской или даже с французской — и вы увидите, какой все-таки был существенный ресурс времени у народов, осваивавших вот это… зачин этих классических революций (я уже не говорю о христианстве — тут тысячелетия).

С Октябрьской революцией время… кстати, с Первой мировой войной — явственно уплотняется; с 45-го года — последнего гигантского океанического хребта — прошло совсем немного десятилетий. Люди вынуждены жить по одним часам. Часы имеют… свойство замереть где-то около 12-ти. Жить около 12-ти невозможно, непосильно человеку! Надо начать жить как-то иначе. И… здесь возникает вот какая интересная вещь: вот если попытаться одной фразой как-то (не исчерпать, конечно, — это смешно), но выразить мудрость древних эллинов, то этой фразой было бы: «Мир завершен, но не закончен». Я думаю, что мы к этому вернулись: Мир завершен, но он не закончен; у нас есть гигантские возможности жить поколениями в незаконченном завершенном Мире. Но надо научиться этому. А это… меняет очень многое, если не все.

Скажем… вот… тоже, так сказать, давно как-то — ха! — пришедшая и застрявшая в моем сознании мысль о том, что история, собственно, себя исчерпала. Ведь история — это не все, что есть на свете — от амебы там или от большого взрыва до человека — это… История есть особая форма существования людей — внутри этого человеческого существования. Люди жили до истории, а если они жили до истории, вероятно, они могут жить и после истории. История — это как раз тяготение к единственному основанию, к единству единств; история всегда в единственном числе, она одна — мировая история. И нет ничего зазорного в том, что мы признаем какое-то неисторическое существование — наоборот! Как раз оно — в качестве оппонента истории — составляет… занимает очень важное место в запаснике человечества.