180. Вы не знаете, что делать? Вам нужен Ельцин

— В предальтернативных ситуациях чья-то гибель таится в приходе новых людей как ограничивающем моменте. Здесь одна из ключевых тайн. Нашей искомой опасности Ельцин показанней Горбачева и Явлинского, вот в чем дело. Ельцин внутренне отвечает ситуации, где неизвестно, с чего начать, поскольку не решили, чем кончить. Что вы намерены делать дальше с беловежским стартом? Гайдар, например, чего хочет — упорядочить рубль или не выдать старухам в Приморье пенсию за февраль месяц? А безопасности, предмета которой мы не опознали, возможно, показанней был бы кто-то другой. Но на место «безальтернативного Ельцина» социум власти ищет такие же безальтернативные вакансии.

Не знаете, что делать? Тогда вам нужен Ельцин! Своим ростом, голосом и манерой вести дела он подойдет больше всех. Ельцин сродни опасностям. Ну а чтобы искать лидера, показанного безопасности, предстоит пуститься в сложный путь анализа ее предмета.

Пока у вас нет знания о сложных угрозах, не будет и альтернатив; тут и сценарные варианты едва проступают. Отсюда персонаж Борис Николаевич Ельцин, который всегда, по точному определению Явлинского, излагает то, что ему сказал некто, забежавший в кабинет первым. Он безальтернативен, пока не мыслят, что именно хотят менять как целое.

 

181. Либеральная революция как захват партийной недвижимости

— Отсчетная точка — август 1991-го. В политическом плане Август расчистил почву для перетасовки в верхнем эшелоне власти со сменой лиц. А та повлекла перемены далеко идущего свойства, начальной точкой которых стало упразднение КПСС. Но как? Захватом недвижимости — комплекса зданий на Старой площади!

Политический аспект — психологическая иллюзия демократов, что им теперь все доступно. Здесь совпадение ситуации с характером Ельцина роковым образом повлияло на весь остальной ход. Вседоступность означала политическую катастрофу демократии на первом же шаге.

Типологически близкие хрущевская оттепель и горбачевская перестройка споткнулись на проклятии второго шага. Горбачев ведь тоже жертва второго шага. В борьбе наверху он опирался на демократов и интеллигенцию, и тут же воздвиг плотину против демократии — с 1989-го еще, с I съезда народных депутатов.

Ельцин же споткнулся на первом шагу — история ему подарила слишком большой и красочный предшаг. Вообще говоря, Ельцин подобен Хрущеву: Горбачев мало биографичен, Ельцин и Хрущев индивидуально заострены. Этим они поначалу импонировали России, где отсутствие публичной политики восполняет красочность личности, выломившейся из общего порядка. Само выламывание и привлекает. Кстати сказать, и выламывающийся из речевого убожества демократов Жириновский этим подпитывается.

Но если Хрущев — это попытка обновления коммунизма, а Горбачев — попытка его реконструкции при удержании системы в неравновесном состоянии (поощряя демократов в ущерб демократии и этим стопоря ее саму), то Ельцин — это разрыв с коммунизмом и попытка укрепить личную власть с помощью антикоммунизма.

Надо сказать, что ничья мысль к этому не была готова. Доступность любого шага сделала лишним создание демократических структур — все и так шло в руки. Вместе с тем вседоступность требовала ярких масштабных шагов. Горбачевский либерализм для этого не годился, он себя дискредитировал. Его заменил конвульсивный антикоммунизм, в спектре от Говорухина до Марка Захарова.

Нельзя идти вперед — нельзя пятиться назад — нельзя кризис доверия заместить доверием, основанным на коалиции. Что дальше? Перебор президентских прерогатив при пустоте демократически деятельного поля и бессодержательности фигур привели к взрыву 1993-го. Все общество отброшено к элементарным задачам диссидентской поры. Например, к необеспеченности прав человека и гражданина. Но эти задачи не осознаются.

 

182. «Коллективный Ельцин» и персонифицированно-закрытая властная система

— Твоя статья отменно написана. Но в ней есть недотянутый пункт — образ коллективного Ельцина. Мне это ясно. Неясно, каким образом человек, будто бы не имеющий для этого данных, нас всех повязал собой? Конечно, неприемлема версия, будто Ельцин не знает, кто у него за спиной. Но в какой степени он стал главным? Отчего теперь все сконцентрировано на нем? Как вышло, что все с разных сторон сходятся на одном — лишь бы от Ельцина освободиться, хуже не будет?

— Я не утверждал, что хуже не будет. Скорей всего, думаю, будет хуже. Я о другом, что Ельцин «защиту от худшего» сделал профессией. Теперь в принципе нельзя сказать, где он, а где его окружение. Эту размытость я и назвал «коллективным Ельциным». Она исключает политическую постановку вопроса о его удалении от власти.

— Ельцин — выдающаяся ипостась персональной системы власти, синтезирующей наследие Сталина с частичным его преодолением. Система сложилась при Никите и Брежневе, достроена при Горбачеве, всякий раз предъявляя новые персонификации, что для нее крайне характерно.

Власть персонифицирована постольку, поскольку закрыта. Когда нечто надо скрыть, является персона, никем не контролируемая и готовая к непредсказуемым действиям. И все, забыв о существе дела, бросаются ее обсуждать.

Горбачев персонализовал перестройку, чем подвел всех к краху и в то же время к иллюзии, будто все дело только в нем и Ельцине. Теперь эта персонифицированно-закрытая система закрепила себя в виде «государства», которое стало персональным, именным. Для начала ельцинским, но это лишь начало.

Кто в этой системе лично Борис Николаевич? С одной стороны, он не охватывает проблем в комплексе. С другой стороны, движение проблем идет только через него, от этого приобретая безумный характер. Откуда в такой системе возьмется комплексный лидер — непонятно. Некто, кто действовал бы с меньшей долей безумия, с большим хладнокровием и, главное, давал бы работать правительству?

— «Эта система» всегда та же самая? Сама она при этом не меняется?

— Кардинально нет. Перемены в ней можно выявить только в ряду ее неуходящих свойств. Из ее моноприроды и вытекает страшная сила персонифицируемости власти.

 

183. Эталон победы и повторное изобретение права убивать

— Есть слова, которые я не признаю, отторгаю — например, суд истории. Я истории не судья и не адвокат. Я хочу знать правду, которой не знаю. Есть три человека, назову по алфавиту: Ельцин, Руцкой, Хасбулатов. Мне представляется, что без этих троих не случилось бы то, что случилось 3–4 октября.

Допускаю, и даже убежден в том, что ни один из них не помышлял пролить столько крови, превратив в трупы столько живых людей. Но так случилось — кровь пролилась, люди стали трупами. Может быть, вопреки намерениям этих трех, но при их непременном участии. Почему? Я хочу это понять. Я не выдаю ордеров на арест и не выдаю индульгенций; я не следователь Гдлян и не папа римский, но хочу понять — почему?

Вернусь к сюжету, который затрагивал еще после апрельского референдума: истолкование его результатов в терминах победы приведет к беде. И привело. Правда, я не знал, к какой беде, и не помышлял, что она будет такой. В сердце беды — привычка власти все решать в единственном варианте. Притом, что всякий следующий шаг по отношению к предыдущим должен быть все более решительным. В конце у таких людей не остается сил ни для компромисса, ни для согласия, ни для оценки последствий. Ни для чего, кроме единственного: убить.

Ельцин не смог повлиять на ход реформы через Верховный Совет — и решил, что ему нужно захватить власть. Когда один считает, что на ход реформы нельзя повлиять через Верховный Совет, а другой из этого сделал вывод, что с первым надо покончить, они с двух сторон идут — к чему? К взрыву ненависти, способному втянуть в абсурд множество людей, используя их социальное отчаяние, корыстные надежды, предрассудки и тому подобное.

 

184. Заявка Ельцина на первенство и заявка улицы на Событие

— Надо осмыслить роль в бойне 4 октября, которую сыграла заявка Ельцина на первую роль. И оспорить термин толпа как заведомо негативный. Мол, толпа — это бедствие, почти улика преступных намерений. Что такое толпа в формировании события? Как менялся замысел и поведение действующих лиц? Событие не описание случившегося, оно формирует само себя. И только потом к самому себе относится как к Событию. Сперва формируется, а затем формирует.

История не «состоит из» событий — она события творит, а после их редактирует. И, говоря по правде, только из этих двух моментов вся история состоит. Так мы опять пришли к проклятой русской проблеме — власти и безвластия. Ведь как произошла революция в России в 1917 году? Большевистская партия, эсеровская партия? Да бросьте все это!

В феврале 1917 года задержались на несколько суток эшелоны с хлебом для Петрограда. На улицу вышли женщины, и для казака и солдата возникла альтернатива: стрелять в женщин или перейти на их сторону? Казаки решили не стрелять и перешли на сторону женщин. Так в России перестал существовать дом Романовых, лидеры эмиграции понаехали из-за границы и стали произносить речи.

Ощущение безвластия возникает тогда, когда вы выходите за инерционные рамки традиционного поведения, а власть на это не реагирует — не способна или не готова! Вот тогда у всех возникает ощущение безвластия.

То же и в 1993 году. По «гениальному» плану ельцинского окружения следовало пару недель подержать Белый дом в бойкоте, и те сами сдадутся. Могло получиться, не исключаю. Многое носит слишком явные черты провокации. Пропустив толпу через Крымский мост, вдруг милиция стала расходиться, а толпа прорываться. Чем это было для тех, кто составил сценарий событий? Поводом перейти к более сильным действиям против политического противника. Весомый аргумент, чтоб сказать: отныне ваше событие — мое!

Только человека с улицы забыли вставить в план. И когда появился человек улицы, событие переломилось. Тогда одни понадеялись победить — им так кажется в их больных головах, а вторые решают, что для спасения России настало время убивать.

 

185. Тайные технологии Ельцина-сценариста

— У меня в памяти засела одна фраза Ельцина, ключевая для его поведения и для избираемых им сценариев и решений. Вспоминая об августе 1991-го, Ельцин тогда сказал: главным для меня было выманить Крючкова из кабинета! Вот исток «технологии» октября 1993-го: подстрекнуть людей Верховного Совета выйти из парламентских стен на улицу. Запятнать себя действием, которое «оправдает» разрушительно-убийственное противодействие. Казалось наивным, когда президент говорил: артподготовка в августе, а наступать будем в сентябре. Между тем это был провоцирующий вызов: действуйте — выйдите на улицу и сделайте нужный мне шаг!

— Ты говоришь о технологии сценария как о преднамеренной провокации?

— Провокация заключена уже в императиве победы любой ценой. При одновариантности движения к этой предопределенной победе и обессмысливании всякого сопротивления — сужением его до схватки «кто кого».

Что для Ельцина значил императив победы? Скрытое перевертывание формулы «Я принадлежу России» в формулу «Россия принадлежит мне». В одновариантном мышлении, ориентированном на «победу», каждый следующий шаг неизбежен и более необратим, чем предыдущий. И это не прихоть, это жесткая логика одновариантности, помноженная на типологию его самого и кремлевских людей, его окружающих, которые его стóят. В этих условиях всякий шаг по избранному маршруту неизбежно вел к схватке.

Ельцин будто медлил — он нуждался, чтобы его подталкивали, подстрекали на крайние действия. Инициатива Церкви стала ему помехой. В условиях, когда ничего содержательно-примиряющего, хотя бы отдаленно напоминающего инициативу, не было вне этих двух сил — и заведомо не было внутри них, — развязка могла стать только той, что произошла. С бóльшим кровопролитием или меньшим. Но даже если допустить, что подстрекательство к первому убийству было несценарно, случайно, и что с какого-то момента уже не было иного решения, чем применение силы, — способ применения силы и заметание следов ее применения перечеркивает все оправдания власти. Есть моменты в человеческой жизни, когда оправдания запрещены.

— Даже если в намерениях содержалась военная или политическая необходимость?

— Это кумулятивный снаряд содержал? Или мозг, разбросанный по стенам?

Одного сокрытия неопознанных трупов среди «неучтенных прахов» довольно, чтоб вымарать все благие намерения. Произошла схватка двух однояйцевых близнецов, где один пожрал другого. Не стало фундаментальной разницы между сторонами. Отсюда ожесточение, кровь, отсюда крик «Брать Москву!» и команда стрелять на уничтожение.

Это еще и аннигиляция демократов, их политическое самоубийство. Демократы своим дезертирством сделали Верховный Совет одновариантным — одна одновариантность была дополнена другой. Они ушли из парламента, махнув на него рукой, многие перепродались или стали равнодушны ко всему, что происходит. Само слово «демократия» теперь останется опозоренным, пока его не переосмыслят. Употреблять его в институциональном смысле, связывать с процедурами (которые существенны, но лишь при нормальном ходе вещей) после происшедшего кощунственно. И за это всем еще придется расплатиться. Избирательная кампания, в которой такие вещи выпали из центра внимания и дебатов, несвободна, если бы даже соблюдались все юридические нормы. Впрочем, их и не соблюдают.

Вопрос о демократии в России теперь стоит не как вопрос соблюдения публичных норм. Вопрос о демократии теперь для меня вопрос об отстаивании коренных условий существования человека среди людей. Это легче выразить на языке, внятном верующему, и трудней на языке, принятом у светских людей.

 

186. Иллюзорная десталинизация предполярной Евразии. Пара Жириновский — Ельцин

— Иллюзией десталинизации было — из советской несвободы, насильственной и полудобровольной, перейти прямо к свободному существованию — мы и провалились в пустоту. Этот провал в условиях семантической разрухи высвободил стихию самоосуществления убийством. В таких конвульсивных формах идет устранение самого страшного, что было в сталинском режиме, который с успехом усреднял советских людей. Нивелировал, унифицировал их. Сейчас усредненность разрушается. И появляется новый тип: неусредненный человек, брошенный в ситуацию хронически неустроенной жизни. Он не знает, что завтра скажет, за кого проголосует, как он поступит.

Эта фаза критична. В этот момент выявляется отсутствие демократических сил, которые могли помочь удержаться от срыва в самоосуществление убийством. В России подымается страх быть нечаянно зарезанным, застреленным при разборке на улице. И новая угроза — желание найти человека сильной руки. Соблазн, который работает. Проблема осложнилась составом России в ее новом облике — более явственном после отпадения Украины и азиатских частей бывшего Союза. Российское государственное пространство впервые стало евро-азийским буквально, с акцентом на азиатские составляющие. Мы обнаружили, что европейская Россия — придаток к азиатской, а азиатская Россия — предполярная и заполярная страна. Совершенно новое представление об условиях идентичности.

Мы на мировом рынке не можем предложить ничего, кроме неплохих боевых самолетов, еще кой-чего военного да нефти-газа. И к нам явилось искушение. С одной стороны, искушение торговать оружием и сырьем. А с другой стороны, торговать своей опасностью. Мы заявляем: раз мы опасны — платите! Не хотите, чтоб мы были опасны? Платите! Не хотите Жириновского? Раз не хотите, платите, господа! Если б не было Жириновского, его на до было б придумать. Жириновский-Ельцин, их крепкая пара — новый генератор фашизоидности.

 

187. Жириновский — ельцинское альтер эго. Соблазн управляемой политики

— Фиаско практикующего коммунизма и начало выхода из холодной войны при их совмещении создают сложную картину с вытекающими из нее политическими трудностями. Речь идет о ядерной державе — победительнице во Второй мировой войне, способной уничтожить жизнь на Земле. По крайней мере, высшие формы жизни. Все это необыкновенно ново. Глобальный контекст доминирует, а переход к внутренней политике, наоборот, осложнен. Происходит, пока еще в ранней фазе, не сведенное в идеологию — опрокидывание глобальности во внутреннюю политику с вытекающей перегрузкой.

Внешний ли момент — судьба русскоязычного населения на сопредельных территориях, бывших составных Советского Союза? Внешний ли момент беженцы? Внешний ли момент «горячие точки»? Внешний ли момент судьба ядерного оружия? Нет, все это внутренние вопросы, ушедшие от демократов к другим.

Судьба сокращаемой армии и проблема конверсии — просроченные вопросы, которые усугубили горбачевскую асимметрию политики. Изменение мирового статуса Советского Союза зашло далеко, не получив компенсации в органике внутренних перемен. На этом перекосе и подорвался режим Горбачева.

С этой точки зрения крикливый, нарочито упрощающий агрессивный изоляционизм Жириновского (странное совмещение этих интенций) опережает демократов. Опережает в месте перехода мировых обстоятельств в органику внутренней жизни. Поэтому «демократы» не смогли превратиться в политический фактор, ведущий к демократии.

Жириновский человечней. Людям ведь плохо, да? Они близки к социальному отчаянию, хотя я не скажу, что оно доминирует в их поведении. Они слышат речь человека, который называет боль болью и разговаривает с нагло обескураживающей, но симпатичной им откровенностью. Люди привыкли к стилю однозначности — пожалуйста, им возвращают воинствующее однозначие. Ему внимают, ведь это совпадает с тем, что они сами хотели бы крикнуть в лицо властям.

Тут я ставлю вопрос о нехватке советского ментального иммунитета и о дефиците русского ментального сопротивления. Без обновления речевого поведения открытая наглость Жириновского импонирует выходом за пределы стертых, ничего не значащих слов. На фоне смысловой анемии демократов, говорящих на языке, не внятном миллионам людей, словами, которые не проникают в сознание. Этот момент существенный, но преодолимый. Он мог бы стать кратковременным, если на место однозначия явится разноязычие и разные смыслы найдут дорогу к разным слоям людей. Без этого тоталитарная инерция не будет ни ослаблена, ни пресечена.

Жириновский паразитирует на неспособности демократов к альтернативе, привлекательной для человеческих чувств. На пустоте паразитирует простота, призывая к действию однозначному. Однозначность «виновниками» заместила причины — спутанные истоки нашего сложного состояния, ведущие вглубь прошлого, не доступные осознанию вне мирового контекста. Намеренной прямизной, привлекательной оскорбительностью Жириновский тревожит ущемленное чувство справедливости.

Вульгарность считывается как открытость. Он что-то обещает сделать сразу — и не исключено, что смог бы, будь Мир таким, каким был в середине тридцатых годов. Но Мир не таков.

Мир спотыкается на нас здесь, в России. Деколонизированный Мир миллиардов, которые еще далеки от полноты возможностей, но уже бросили вызов цивилизациям белых континентов. При затягивании наших недугов этот Мир успевает выйти без нас на альтернативное поприще, к земному единству жизнетворящих различий.

Вот в чем дело, а не в мнимом «русском фашизме». И не жалкий Жириновский опережает — всех опережает никем не распознанный грядущий фашизм. Жириновский не более чем табло: «Внимание, идет съемка!» Глядя на него, поймите: фашизм будущего имеет шанс снова опередить вас всех.

Антирыночность в фашизме будущего несомненно будет присутствовать, как у Гитлера в его анти-Веймарском антикоммунизме всюду присутствовали евреи. Теперь опять нужен, еще непонятно кто, но кто-то различимо присутствующий всюду. Должен найтись универсальный зловещий враг — к счастью, Жириновский в этом недобирает.

Нужен враг, персонифицирующий все, что своим существованием ухудшает положение русских и за счет кого якобы можно разом улучшить их положение. Тогда и будет фашизм. А Жириновский лишь заявка на него, суетливый помреж с предупреждением: осторожно, съемка началась!

Но тут мы подходим к другому вопросу: Жириновский не только обязан слабости демократов — его патронируют из Кремля. Он по-ноздревски играет в шашки в Завидово с президентом, с ним парится в бане и всюду говорит: мы с президентом заодно! И это не лишено реальности: без его поддержки не прошел бы проект Конституции 1993 года.

Само существование Жириновского создало новый соблазн для Кремля — соблазн управляемости публичной политикой. «Гляньте, Жириновский опасен!» — и избиратели сплачиваются в доверии президенту. Жириновский опасен — и Запад поворачивается к Ельцину с займами в руках. Создалась необычная ситуация, когда кажется, что демократической политикой легко управлять. Опасное заблуждение! В конечном счете обманутым в своих расчетах окажется не столько Жириновский, сколько президент. Важно, чтобы не поплатились люди, чтобы вновь не пролилась кровь.

 

188. Гайдар «вводит рынок», и силовые структуры оживляются

— Смешно сказать, два-три человека, ни один из которых не экономист, ты да я сидели и обсуждали нынешние бедствия аж еще в 1980 году. Зачем было нам их обсуждать? Забавно.

Здесь никого ничему нельзя научить. Я в лицо говорю Гайдару, что правительства нет и он угоден президенту тем, что не ведет политику как премьер, мирясь, что сфера власти вне компетенции правительства вообще. А Гайдар на это мне говорит — пожалуй, да! Но, знаете ли, мы были заняты — вводили рынок. На это я смотрю как на их коллективное безумие: вводить рынок!

— У этих слов политическая нагрузка — заявка на место вождя. Когда рынок «вводим», ему нужен «вводящий».

— Вводитель у нас великолепный, Верховный Совет. Хасбулатов поначалу был большой рыночник. Я ему говорил: слушайте, примите минимум правил, но не устанавливайте особое правило на всякий случай. Иначе всякий раз нужно идти к вам, что мучительно и разорительно. Но я видел, что это-то ему и нужно!

Гайдар не понял простой вещи: поначалу монополистов можно было цинично разорить. Но это стало невозможным в обстановке распада, когда в людях восстали страсти по утрате СССР. И возникла хорошо известная схема — «через пропасть в два прыжка».

Ему кажется, что проблема власти решается тем, что Ельцин взял ее на себя, а проблема Союза решится тем, что России без Украины и Средней Азии проще делать реформы. Два несовместимых условия были положены им в основу политики.

— Он забыл то, что в России нет государства и некому его создавать. Все прежние возможности общеобязательных решений держались на авторитете Союза.

— Между прочим, при сохраненном Союзе и некоторые реформы им было бы легче осуществить. Силовики с военными под партией сидели тихо, как шелковые. Распад породил соблазны, усилив силовые структуры с их ухватками. Монополисты первым делом нашли общий язык с силовиками. Как это увяжется с «вводимым» рынком?

 

189. Как советская система выбрала наихудший вариант. Гайдар в прогрессе безальтернативности

— Гайдар — человек, который был бы очень полезен в другой роли. Иногда нужен министр финансов, обладающий социальным безразличием, чтоб резать по живому. Которому все равно — все эти тетки, врачихи, дети… Но что ж вы, идиоты, сделали такого человека главой правительства?! Зачем вы ему вручили все дело, когда у него на лице написано полное социальное безразличие? Реальные люди искренне не укладываются в его голове.

Но давай объективно отнесемся и к несимпатичному нам Гайдару. До поры до времени все говорили о том, что «нужны радикальные реформы», и не делали ничего. Произошел перелом: пришел человек, который стал делать. И нам нечего против этого возразить. Именно страх действовать, вечные колебания Горбачева с отсрочкой действий при бессмысленном накоплении прерогатив привели к этому результату.

Скажу больше. Когда советская система, не будучи разрушенной до конца, стала что-то делать, спасая себя, она — силой заложенных в нее ограничений! — выбрала наихудший вариант. Она и не могла выбрать лучшего варианта, поскольку она остаточная сталинская система. В ней нет интеллектуального задела, чтобы, перебрав варианты, выбрать оптимальный с учетом разнообразия и несводимости России к общему знаменателю. Система выбрала самый плохой вариант, или один из самых плохих.

— Ты же сам говорил, что надо пожить со своими бедами один на один.

— Конечно, России надо побыть собой. Но это опасная ситуация, бесконечно опасная. Побыть наедине с собственными бедами — значит разорять себя и кровопролитствовать.

Ситуация пороговая. Система не только безальтернативна, она еще погрязла в прогрессе безальтернативности. Ей надо выпрыгнуть из самой себя какой-то новой протоальтернативой. Без полосы болезненного обретения сверхсуверенности ей не прийти и к новой интеграции.

 

190. Провинциальный бартер. Самопоедание системы, власть как товар. Что такое Администрация президента?

— Интересно, куда движется почти не затронутая событиями внемосковская Россия? Ведь провинция не претерпевала всего, чем трясло Москву. Она не прельстилась перестройкой и поэтому не разочарована. Ничего московско-демократического там уже никогда не будет. Под давлением задач выживания власть переориентировалась с идеологем на социобиологию населения. Почти всюду первый секретарь горкома стал главой администрации, и Ельцин уже не возражает.

— Мне рассказывал человек, чем держится Свердловская область. Понимаете, говорит, у нас теперь все на бартере. Связи экономические порваны, все на натуральном обмене. Самые предприимчивые — из бывших инструкторов горкомов и обкомов. Они всех знают, и их знают все. Связывают одних с другими, меняют то на это, как могут. Кадры обновились, пришло много молодых людей, и самые опасные хищники — из комсомольских работников!

В этой связи опять вспомнил поразивший меня архивный документ «Народной воли» — письмо Льва Тихомирова. Тогда как раз была пауза в терроре. С приходом Лорис-Меликова народовольцы прекратили террористические акты, даже с конституционалистами связались. И есть письмо Тихомирова о том, что мы, революционеры, совершенно проморгали проблему учреждений. Никто из нас не разбирается в учреждениях! А без этого знания как переделывать Россию? Пора срочно изучать учреждения Империи и как те работают.

Уже при Брежневе власть превратилась в товар, и пошли структурные метастазы. Гигантская сталинская махина, что умела по приказу за день перебросить завод по воздуху, стала разлагаться. Абсурд в планировании, в системе служб отбора и перераспределения ресурсов наносил землям страшные увечья.

У меня был знакомый экономист по размещению производительных сил — один из тех, кто спас от затопления район Тюмени, где теперь добывают нефть. Уже появились данные, что там есть нефть и газ, но зачем-то решили строить ГЭС и затапливать земли. Им едва удалось отбиться — у секретаря обкома патрон был членом политбюро. Друг был в государственной экспертизе и говорит: «Ну для чего вам такая плотина?» — «Как зачем, — говорят, — а у соседей же есть!» — «Нет, вам-то зачем?» — «Мы просчитали, все окупится!» — «А нефть, которую вы затопите, посчитали, сколько стоит? А во сколько обойдется перебазировать людей на новые места, чтобы те обзавелись жильем?» Каждый секретарь обкома мечтал, чтобы у него была самая высокая плотина в регионе — и сколько прекрасной земли при этом загубили!

Система стала самопоедающе страшной. Теперь ее руины заселяются, но предмет деятельности стал окончательно непонятен. А непонятный предмет в России всегда предмет власти. Демократы нахлобучили на власть атрибуты демократии, при этом удвоив презрение к людям. И еще удивляются, что число чиновников растет!

В новой политической системе России особенность: исчезло правительство. При Никите и Брежневе правительство еще было, при Горбачеве оно начало становиться ничем.

Теперь зато есть подполье власти — Администрация президента, смысл существования которой вообще непонятен. Что такое Администрация президента, что это за государственный институт? Заняли помещения в центре Москвы и управляют делами, не будучи, в сущности, никем. Исполняют, лезут в функции правительства. Народу в ней три тысячи, чем заняты они все? Гигантская сила, которая приводит в движение самого президента, пока все попусту обсуждают его так называемые «намерения».

 

191. Нельзя «вводить» естественные процессы в неестественном социуме

— Все сходятся, что нужно ввести рынок и правовое государство. Ну что за ересь! Правовое государство нужно определенным образом выстраивать, но законодательно ввести рынок — это мысль идиота. Рынок — состояние, проходящее через все существование людей. Разделение, кооперация, труд, обмен результатами деятельности. Со сложными производными, если цепь удлиняется. Тем более когда она охватила практически весь земной шар.

— У тех, кто сегодня обещает ввести «рынок», в этот мешок свалено много чего. Отчасти конкуренция, отчасти свобода от сильного государства. Отчасти мифологемы советского происхождения вроде чувства хозяина .

— Советский отрезок истории я не обсуждаю сейчас в полном объеме. Не касаюсь Октября и того, что мировая революция — не выдумка большевиков. Я касаюсь того непременного условия советской модели, когда все, что производят люди, переходит в распоряжение власти, и та это распределяет. Пользуясь дензнаками как субститутом рынка. Порядок, когда ежегодно в феврале пересматривают трудовые нормы, их повышая, зато каждый год в апреле снижают цены. Вот целостная система, она работала. Но в такой системе нужна очень крепкая власть — причем всеми признанная крепкой. Когда разглядят, что власть не крепка, то пересмотра норм не произойдет.

— А снижения цен захотят все равно!

— Весь результат деятельности забирала власть, и она же ведала его распределением. Что называлось «жизнеобеспечением населения» и, между прочим, не было чистой фикцией. Государство Сталина отбирает продукты труда и само их распределяет. Благодаря этому получая возможность производить мощь и поддерживать лояльность советских людей. Раз его нельзя поправить, что — давайте разрушим? Но люди станут сопротивляться, саботируя на уровне антропологии повседневности, самом важном уровне.

По какому пути шли, либерализуя цены и оставляя нетронутым монополизм? Предоставили его своей судьбе, и он попал в трудное положение, будучи обременен военно-промышленным комплексом. А после стал брать свое! Возможно, все необратимое с нами уже случилось. И я хочу прояснить это, понять.

— Тогда разберись, совместимо ли «господство права» с идей рынка, строящегося из Кремля.

— При данных условиях, при данном наследстве и при данном населении к тому же! Сегодня естественный процесс рынка хотят учредить, спустив его из Кремля вниз указом — так дело не пойдет. В нашем случае в стране почти нет естественных процессов! Чтобы делу придать минимальную естественность, надо было сразу ставить вопрос о власти. Что Гайдару чуждо, ему это все равно.

Я б еще понял, скажи Гайдар — мы хотели просто разорить монополистов, но те показали мне кузькину мать. Прекрасно, вы хотели разорить монополистов социализма? Но вы разорили миллионы одиночек, и те не сегодня завтра полезут под чью-то власть. И это потому, что для вас, Гайдар, проблема власти была нулем.

 

192. Государство Россию можно строить только в отступлении

— Вернемся в сегодня. Чем еще на останках советского тела может стать государство Россия? Как действовать, не пойдя на риск обвала, которого испугались в сентябре 1991 года? Ирредента тогда ведь была реально возможна, ее боялись. Я помню, как вскричали все демократы города и деревни: никакого экстремизма, никакой ловли ведьм!

То, что у Гайдара концепции не было, не умаляет факта, что концепции нет и у нас.

— Я думаю, что у меня она есть. Новое государство можно строить только в стратегическом отступлении. Оно должно политически отступить в жестко ограниченные, всем известные пределы. Урезав ряд функций, за счет суверенизации или республиканизации России, как угодно. Сильная государственная власть еще возможна, но она уже не «Москва, Кремль». Не располагая ресурсами, чтобы у всех все отобрать, а затем распределять самой, она вынуждена будет вступить в политическую игру с землями и договориться про новые правила. Но оставаясь в данных своих пределах, власть станет интенсивно и злокачественно разлагаться.