208. Демократизация как суверенизация «снизу»

— Исходят из ложного предположения, будто центральная проблема — это проблема демократизации в либерально-западном смысле. Но центральная наша трудность — демократизация в совершенно новом смысле. Новый интеграционизм в самоорганизованном евразийском пространстве, выстраивающийся снизу. И моя будто бы химерическая, а на деле реалистичная задача выстраивания России суверенизацией ее снизу — ключ к тупиковой, взрывчатой мировой ситуации, невмешательства пополам с вмешательством.

Несовпадение стартовых позиций — не теоретическая проблема. Это и проблема будущего евразийского сотрудничества. С этой точки зрения опыт Европейского сообщества интересен. Для того чтобы войти в Мир (о чем у нас любят поговорить), нужно приблизить внутреннюю жизнь России к типу содружества наций-государств. Тогда только проблемы интеграционного типа могут решаться, — не единообразно, но в какой-то связности.

— Сегодня повторно «сокращают государство» при расползании социума власти. Ты не думаешь, что и это кончится тем же?

— Конечно! Ведь что, собственно, мы беремся у себя завести? Власть, которая будет «вводить рынок», всем распоряжаясь — то ли в пределах Садового кольца, то ли в очертаниях всей прежней Евразии. Иначе здесь нельзя: либо ты президент Садового кольца, либо повелитель Евразии, либо — либо! Или мы наконец готовы от этого абсурда уйти к государству в действительном смысле?

Тогда станет вопрос: кто решает? Кто и чем управляет? Если решают за меня — дела плохи, если каждый решает в отдельности, стоя посреди трех океанов — дело неисполнимо. Опять открытый вопрос.

 

209. Противоестественна ли Россия? Полковник Алкснис. Русский мир среди остальных миров

— Нашу страну — если можно ее называть страной — нашу Евразию раздирают межнациональные конфликты. Она распадается, судорожно пытаясь сохранить единство, и не находит для этого формы. В чем путаница? Нужно набраться смелости и признать одну вещь для того, чтобы, отталкиваясь от нее, искать проект выхода.

Признаем, что мы противоестественно соединены и что нормальней было бы разойтись. Так не лучше ли разойтись, избежав противоестественного? Нет, не лучше. И не потому, что речь идет об умственном климате нашей Евразии, где мы связаны веками русской культуры. Это существенно, но перевешивает все-таки не культура, а Мир.

Когда-то история открыла крохотным русским удельным княжествам гигантское пространство экспансии, освоенное последним выбросом из Центральной Азии — нашествием монголов. Возникла ситуация совершенно непредусмотренная. Никто не докажет (хотя на этом прочно стоит вся наша историография), что этим уделам, этим русским полугосударствам суждено было стать царством, а затем гигантской Российской империей. То было новшество. Соединенное случаем в нечто целое, новое пространство вломилось в универсальный мировой процесс. И в какой момент! Шел XVI век — Европа становилась Миром. Два встречных взрыва сошлись: русское стало российским и невольно — мировым.

А сейчас, когда швы гетерогенности выглажены многими катками, из которых сталинский самый страшный, различия цивилизационного свойства, различия языка, отношений к труду, собственности и человека к человеку вышли наружу. А обруч ослаб. Сколько ни тверди — давайте заимствовать, давайте соединим правовое государство с рынком… Ничего не выйдет. Надо открыто это признать: да, наша государственная связь противоестественна. Да, разрушить ее можно.

Почему нельзя пойти навстречу естественной тяге — разойтись? Мир. Расходясь, мы легко взорвем очеловеченную планету. И подрывники до самого конца не поймут, что творят.

Вот полковник Алкснис, он производит на меня впечатление достойного человека. А скажи ему, что он готов взорвать Мир, отмахнется. Вот где великая путаница: просто чтобы жить рядом друг с другом, жить нормально, естественно, нам дóлжно измерять свое существование Миром — не меньше. Но как? Мы к этому не приучены — а кто приучен? Где люди руководствуются планетарными заботами непосредственно, в своей повседневной жизни?

Ни один из явленных Миром примеров человеческого сообщества нам не подходит прямо — будем искать свой. Начав искать, мы тем самым уже сообщим Миру что-то новое. Спасая себя, быть может, сохраним и его.

Мир должен состоять из миров, каждый из которых внутри себя не меньший, чем Мир. Акцент на единство должен замениться акцентом на различия, которые показаны жизни. Нужна не подслащенная либерализмом формула толерантности — мы, мол, не против различий, — нужен заинтересованный политический труд различения. Все надо перенацелить на это.

И тогда мы, русские, если захотим сохраниться, возможно, сумеем стать Миром среди этих миров. То есть русский Мир должен внутри себя сорганизоваться наподобие международного сообщества, с акцентом на различия. Это содружество, где мы будем различаться не деталями права или административного устройства — мы будем существенно отличаться в главном — в политической организации общества, отношениях собственности земель и прочем. Это надо осознать. Не осознав этого, путаница будет длиться и длиться, расплачиваясь и расплачиваясь нашей кровью.

 

210. Советская и русская идентичности. Русские были советскими. Новый тип человека старой власти

— Я не знаю уже, что считать советской идентичностью, а что русской.

— Первым делом избегай ошибки — не ищи русское в чистом виде. Отбирать русских с точки зрения того, «чем они русские (исключительно)». Все не так. Как неточно было и записывать всех граждан в СССР в «советские люди», со специфическими чертами сознания и поведения. Но тем не менее русские были советскими.

Специфика момента — в нерастраченности вложенного десятилетиями своеобразного менталитета. Связанного с идейным сталинизмом — подходом к действительности как к чему-то само собой разумеющемуся. С однозначностью поступков, вытекающих из идеологических постулатов либо им противостоящих, но в пределах однозначного стиля поведения. Это убывает, но не ушло и катализируется обстоятельствами. Так называемый Гомо Советикус едва начал уходить, как его на выходе активизировали. Ситуация его призвала наружу. В том числе воспоминания и иллюзии равенства.

Поначалу равенство на низовом уровне отождествляли с революцией и принимали за вселенский императив. Потом терпели как неизбежное. Произошло глубинное сращивание человеческой массы со стереотипами равенства — мнимого и действительного. Включая равенство народов. Свою государственность в СССР получили почти все нерусские народы.

Стереотипы равенства связались с культом власти как распорядительницы благ, источника всех возможностей — и с потребительским отношением к власти. Обстоятельства катализируют характерные советские свойства, а не подавляют их.

Что из себя представляет сегодня русский человек? Это человек, который тяжко расстается с миродержавием и трудно идет к себе, отдельно взятому. А навстречу ему, заполняя трещины в советском мифе, спешит возрожденный миф-родословная. Апелляция к «голосу крови»; комплексы величия и неполноценности, сумасшедшим образом переплетенные со сталинским киномифом о русскости. Неуходящая советскость сознания и поведения, катализируемая событиями, сама подстраивается под архаику. Образ одного входит в пазы другого, не совпадающего с ним по генезису, — предреволюционное, вековое и постреволюционное — патологизированный синкретизм.

Процесс уже несколько раз возвращался на круги своя, укрепляясь при этом. Сегодня в России растут нерусские национальные образования, опережая проявление русских стран. Все ищут «партократию», а не видят, как формируются этнократии. В нерусских республиках партократия в симбиозе с этнократией представлены одними и теми же людьми.

Нынешний натиск на образ жизни людей резко катализирует черты и травмы советского, вот что важно! И эти черты неубывшего сознания, скрещиваясь, входят в пазы ожившей мифической родословной с ее сочиненными кинопреданиями. Встреча ведет к гибридизации. Патология гибридов выражена то в фантомах равенства по миродержавному изоляционизму, то в синтезе ущемленности с превосходством. Гибрид связан с пространством, с государственностью, размазанной по Евразии.

И с тем, что в отношении к Советскому Союзу Россия единственная правопреемница. Еще один лгущий символ — РФ якобы правопреемница и всей бывшей Российской империи. Вот где место плотного вхождения патологий в пазы.

Формируется новый тип человека старой власти. Болезненный гибрид советскости, скрещиваемой с реставрацией мнимых «русских» родословных, — вот где социум власти уже ищет себе и найдет добычу!

 

211. Необходимо восстановить русские земли, существовавшие до административных сталинских реформ. Президент — лидер союза стран, составляющих Россию

— Надо смотреть вперед. Надо видеть, как национальные республики упорно поднимают планку суверенности, и путь компромисса, на который Ельцин встал по отношению к этому, — это единственный путь возможного решения проблемы. Но когда поднимается планка суверенности национальных республик, разве могут оставаться в неоформленном положении земли с русским населением? Это бессмыслица! Переструктурированной должна быть вся эта огромная территория, все историческое пространство России.

Еще недавно, до административных новаций Сталина, в тридцатые годы в составе России существовала и отдельная Сибирь, Западная и Восточная, был целостный Дальний Восток, был Большой Урал, был крупный предкавказский Юг, Центральный район России и так далее. Я не говорю о том, чтобы просто вернуться к этому, но ведь это же было!

Сейчас речь идет о большем. О том, что основная тяжесть забот о ведении текущих дел возлагается на сами территории. И процесс суверенизации этих земель, по истории, масштабу, характеру населения растущих в целые страны — русские страны! — этот процесс неустраним. По отношению к нему есть только двоякое решение. Либо сила запрета, и тогда превеликая кровь, либо настоящая реформа — доведенный до конституционного основания федеративный союз. Включающий и русские страны, как бы те ни звались: земли, края, республики и так далее. В качестве главы государства, но не главы исполнительной власти президент должен стать лидером союза стран, образующих Россию. Стражем новой Федерации.

 

212. Русский вопрос — это не национальный, а главный государственный вопрос

— Русский вопрос даже в качестве неточного и неадекватного — главный государственный вопрос. Он не национален совершенно. В нем есть всемирное начало и есть начало рабское. Эти иррациональные переходы послушания в нигилизм, расчеловечивающий путь отбора кадров в верхах власти. Всему в России, взятому порознь, можно найти аналогии на Западе. А взятому в целом — не получается.

Когда я выстраиваю политическую версию альтернативы, я подразумеваю свою идею фикс русских стран. Все остальное подверстывается к этой идее. Я действительно в этом вижу единственный выход. Ответ на вопрос, кто мы — с множественным «мы», — не отклоняющий никого, никого не отвергающий, движет к интеграции «русскостей».

— Твоя мысль о русских странах и согласными с ней может быть по-всякому истолкована. Например, таким образом, что и русских нет. А есть формирование иногосударств на бывшей советской территории.

— Как ярлычок для регионализации, которая подготовит новую интеграцию.

— Ярлычок — или анестезия при удалении идеи единого народа? Новое государство будет уже не русское для себя. А русские в нем станут меньшинством вроде евреев.

— Мне кажется, они и в этом случае сохранятся в качестве русских. На чем настаивают не без основания, хотя основание «призрачное», то есть при участии великих призраков прошлого. Русская культура не пустой звук. Нужно ли русскоговорящей культуре консолидированное пространство? Или она получит новый шанс в энергетике интегрирующихся русских стран?

 

213. Фикция российской нации — реальность нерусской власти

— В Москве верят, будто символом довольства для России стала колбаса. Но на первый план вышла проблема места России в Мире и престижа всего, связанного с российским, как тем, с чем должно считаться. Политики уже пристраиваются, чтоб не выпасть на повороте. Национальная Россия — это фиктивная цель, реальностью могут стать только страны-цивилизации.

Фикция российской нации — это реальность нерусской власти. Никак им, видите ли, не прожить без Грановитой палаты! Представь себе, что власть переселят из Кремля, превратив тот в музей? В обычном здании их сброд вообще не смотрится.

Ты прав, в слове «нация» есть понятийная шероховатость, оно из XIX века. И зачем? Просто чтобы так себя называть? Все-таки нация — это ощутимая близость. Начинать сейчас исправлять императора Петра не пройдет. Нельзя быть близкими друг другу от Смоленска до Тихого океана. Вне русскости мы не близки.

— Понятно. Зато непонятно, как стать близким хотя бы в пределах Северо-Запада или Нечерноземья.

— Дав свободу и поощрив протоцивилизационные различия русских. Только так, если свести к самому ключевому моменту. Не исчерпываясь им, но обязательно вводя его. Да, таков ключевой момент. Хватит держаться за сталинскую систему областей.

— Ну, это какие-то призывы… Проще укрупнить регионы.

— Из деления на 25 краев тоже цивилизации не выстроишь. Страна не выстроится так, различия идут в более крупных пропорциях. Не могут быть калужская нация, владимирская нация, рязанская нация, смоленская… Это просто глупость.

Поэтому есть резон и право говорить о русских странах. Есть Центральная Россия, у которой свое лицо. Европейская Россия, по отношению к которой Сибирь была пристяжной, но соотношение меняется. Почему? Понятно — нефть, газ, золото, алмазы и так далее. Но ведь Европейская Россия может заново стать собой за счет интеллекта Питера и Москвы. За счет современных наукоемких отраслей и просто за счет развития культуры и интеллекта, который сконцентрирован здесь в больших масштабах, чем на Востоке. И пойдет не усреднение, а выравнивание. Но для этого нужен новый масштаб.

— Так ведь масштаб и есть исходный пункт. Почему бы не назвать его национальным?

— Весь вопрос о «российской нации» вбит в административно-бюрократическую теснину. Понятие «нация» до известной степени условное. Освободим его от восторженного оттенка: сказал «нация» и встал на цыпочки, руку на сердце и поешь гимн.

Нация — историческая случайность, ограниченная временем и пространством европейского региона. Мир не состоит из наций. Китай не нация, Индия не нация тем более. Украина и Казахстан не станут нациями никогда. Наполнение сакральным смыслом простого политического термина вообще путает карты. Что в ней священного, в нации? Да, так сложилось в Европе и США. Есть в этом свои преимущества, есть минусы. Минусы самодовольства, прежде всего… Но вижу, в тебе есть законный червячок сомнения.

— Сомнения оттого, что точка политической возможности для этого пройдена.

— Потому что регионализация пошла неверно. В рамках административной структуры она не реализует русский протоцивилизационный потенциал. России нет места в суверенных нерусских анклавах среди студня неопределившейся русскости. Протоцивилизационные различия существенней. И разговоры о сеператизме и федерализме неверны вообще. Вот, мол, как придет к власти прежняя номенклатура… А в Кремле какая сидит? Так лучше пусть будет власть на местах, где рядом с ней местный житель, который может сказать свое «фэ».

Но есть иное русло. Укрупнение до земель-стран, делающее возможным принципиально другую реинтеграцию. Беря за основу формы, типы, уклады человеческой жизнедеятельности русских, я вижу огромные различия. Дать культурную программу.

Политическим фактом является тупиковость этой России. И опасность рецидива «единой и неделимой» в рамках ядерного мира. Отталкиваясь от зачатков русской суверенности и отвечая существующей угрозе, мы ищем альтернативу. Альтернатива срабатывает через невозможность. Единая неделимая не несет будущего для России, она его лишает и она невозможна. Здесь — есть ресурс.

Мы формулируем некоторую не исключенность, с опережающей альтернативой. Как таковой ее еще нет. Но мы знаем, что регионы сами не выплывут к русскому цивилизационному уровню, пока мираж «Москва-Кремль» не растает. Тогда нас снова ждет булгаковский финал в гибнущей Москве. Либо мы успеваем предложить опережающую альтернативу русской суверенизации.

 

214. Множественность стран русского мира или «русский сионизм»?

— У политических промежутков есть свои обязательные повестки. Характер промежутка диктует нам промежуточную идеологию. Шокирую я тебя или нет, но России нужно что-то вроде русского сионизма . У евреев сионизм — это ведь идеология промежутка, кому религиозная, кому светская, а главное — предельно практичная.

— Она и объединяет, и вдохновляет… и вместе с тем никого не обязывает.

— Всеядность, ограниченная кратким списком ближних государственных задач. Чем русские хуже? Меня все больше занимает русский список первоочередных задач. Повестка самого необходимого для того, чтоб Россия состоялась.

— Если бы от меня зависело, я бы долбил в одну точку — множественности стран русского мира. Что конгениально твоему «русскому сионизму». Конкретизировал, привлекал внимание. И все время напоминал об этом как о русском проекте.

— Для такого нужен слишком глубокий разрыв с обычаями централизма еще на старте, а это добавочный риск. Перевод твоего философского концепта многоцивилизованности русского мира в регистр текущих задач довольно труден.

— Согласен. Критерии, логика, иерархия… Да, нелегко, конечно.

— Но мне это подсказывает, как двигаться дальше.

 

215. Россия-диаспора. Ксения Мяло и Зеев Жаботинский. Надо ли жить метеком

— Если новая европейская цивилизация в ее фазе критического самопреодоления обрела практическую реальность, то и Россия нашла способ обнаружения себя в Мире. Стало возможным сдвинуть с места цивилизацию, иначе обреченную на непреодолимый циклизм. За все это расплачивались окольными блужданиями и катастрофичными корректировками. Там, где кресты пересеклись, возник контур «цивилизации Россия». Обреченная оставаться прелюдией Европы и вскоре пропасть, она открыла ресурс самоудержания, надолго застряв в промежуточной роли. Но перестав быть европейской прелюдией, Россия становилась чем-то уже совершенно иным.

— Но Россия более не субъект. «Россия страдала», «Россия пыталась» — все это лишено смысла. 1991–1993 годы — достаточное основание запретить обороты речи, предполагающие, будто Россия еще что-то решает. Мы не решали ничего, хоть могли. Оказалось, что Россия была Россией в еще более несовместимых смыслах, чем Франция. Мы не дали ей стать суверенным субъектом — и нет смысла впредь говорить о «России».

— Ну почему? В пределах Российской империи Россия — субъект. Я имею в виду нетождественные, но взаимно пересекающиеся аспекты вступления в новое состояние — да, оно не состоялось. Но люди, которые в рамках нашего пространства все это делали, — люди не фикция!

Каждая из цивилизаций в той или иной степени катастрофична и гибельна. Свойство человеческого существования — протекать в виде смены типов гибельного развития. Всю историю цивилизаций нетрудно представить эволюцией гибельности. У этого не меньше оснований, чем представлять ее эволюцией прогресса или степеней свободы.

— Мы и находимся в ситуации реального выбора гибельности. Но может быть, сперва восстановим утраченное, а потом станем решать дальнейшие проблемы?

Давай рассуждать, как Жаботинский: евреи вечно спорят об идеях, и как только восстановим Израиль, говорил Жаботинский, мы немедленно начнем дебаты по всем позициям. Но до восстановления ничто из этого нас не интересует . Капиталистическое или коммунистическое государство строить, когда нет никакого, — все это нас не касается. Нужна своя страна, и только внутри нее дискуссии получат смысл. Не пора ли и русским так рассуждать о России?

— Я понимаю тебя. Но для Жаботинского выбор еврея был в том, чтобы создать государство или быть обреченными на вечную угрозу истребления.

— Русские в нынешней России так же в диаспоре и так же перед вечной угрозой. РФ не государство русских, это ясно. Когда Ксения Мяло говорит «мы метеки», она права, хоть я с ней спорю, — мы вправду метеки. В конце концов и я готов стать метеком. Но только пусть помнят, что метеки опасны.

— Между прочим, этим ты не сделал никому одолжения. Твоя позиция заслуживает обсуждения. Если Мяло говорит, что мы только метеки, а ты говоришь: я готов жить в качестве метека, то эта позиция заслуживает быть выслушанной.

— Да, но затем и у меня спросят — где твой полис, метек? Я не готов ждать мессию, который восстановит мое государство. Я хочу самоопределиться по отношению к России.

— Я понимаю. Тут опять возникает спор, состоящий в том, в каком смысле можно говорить о советских людях как о русских?

— О, это весьма упростит вопрос.

— Я бы сказал, несколько дисциплинирует. Я не ответ тебе зашифровал в виде вопроса — я действительно ставлю такой вопрос. Русские стали русскими в силу того, как собралось пространство России в мировом процессе. Они являются русскими либо в качестве подданных державы, либо в качестве субъектов русских цивилизаций — выбирай.

— Но вторые не состоялись и остались в потенции. Реально русские определились внутри миродержавия. Пушкина не было в рамках вариантных русских цивилизаций, он жил и умер в Российской империи и немыслим вне ее. Не бывало новгородского или кубанского Пушкина.

— Это правильно, но на Пушкине не все кончено. Я говорю о русских же цивилизациях. Об урало-сибирской, северной…

 

216. Новгородский осколок Руси, не ставший Россией: рукодельщина. «Единая и неделимая» Россия — русофобская идея. Россия — страна стран

— Был в Новгороде, бродил по нему и не мог понять тайну и прелесть новгородских церквей. Девушка из музея меня приютила, а рядом церковь в Кожевниках. Утро, солнце стояло, и до чего же церковь была красива. Я говорю хозяйке — удивительно, но как это сделано? Она и говорит — у нас это зовут «рукодельщина»!

Зодчие были вольные люди, свободные. Основной каркас ставили простой лепки. Углы, ребра здания — все нарочито грубо. Поднимается к небу барабан — и лишь тогда резьбой на него накладывают ажур; это изящество, где каждая деталька светится, будто над ней годами трудились.

Контраст грубой первопостройки с ажуром и образует эту — ах, до чего прекрасное слово! — новгородскую рукодельщину. Остаток чего-то русского, который не стал и не станет российским.

— Это прекрасно, но я из той русской культуры, которая не была ни этнической, ни земской.

— Та культура была вселенски-державной. Но кроме нее была культура текущей жизнедеятельности. Эта культура повседневности сложно соотносилась с имперской культурой.

— А почему бы не попытаться связать империю с повседневностью людей заново? Почему нет? Русскими я признаю только людей, у которых стоят на полках книги русских писателей в том — имперском, от XIX века, смысле слова. Тех, кто несут книги Чехова, Тургенева, Ленина к мусоркам, как вижу в каждом московском подъезде, я их русскими не считаю.

— И в тебе та же ярость, эта клокочущая сегодня пена ненависти. Противоборствуя, раскалываясь, сея кругом себя ненависть, мы только возвращаем себя к социуму власти.

Дело не в названии. Назовется Россия федерацией или конфедерацией — что нам бояться названий? Дело в том, что мы страна стран, и нельзя это делать в обход русских. А «единая и неделимая» сегодня псевдорусская идея! Стоящий за единую и неделимую сегодня, в сущности, политический русофоб. Один из самых опасных врагов будущей России, ее возрождения как уникального планетарного тела. Все еще возможного.

— За «русофоба» спасибо, только есть еще и страна. Московский центр для меня не догма, а центр коммуникаций, как электрощит. Отключил — и страны нет.

— Нужно прямо признать парадоксальную вещь: Россия не была страной. Она была встречей и конфликтом протостран. Русь была протостраной, был Новгород, были иные протостраны… Потому что страна — это общество и государство, а тут власть, притязающая на все, исключила место для общества и для нации. И явилась в страшном феномене социума власти.

Мы страна стран, как родословная и как потенция. Россия либо страна стран, в том числе русских стран, либо «социум власти», антирусский в принципе.

Обычная страна — это непреложность. Это оптимальное пространство неповторимой человеческой жизни. Где людям просторно и в поле их зрения остаются условия и плоды их жизнедеятельности. Они могут обнять взглядом это пространство, могут в нем породниться, не тесня и не мешая друг другу. Страна в таком смысле для русских крайне нужна, но пока что мы ее не имеем. Русские страны — вот ключ ко всему. Ничего не решим, даже пойдя навстречу регионам и автономиям, даже если не станем отвечать танками на каждое превышение воли на местах — мы не решим проблемы.

Вот центральный вопрос: разве можно было выстроить единое общество всея Евразии? На этом русские надорвались — и получили социум власти.

Вспоминая человека, чья могила в Донском монастыре, Чаадаева, мы как-то не понимаем, что должны решить чаадаевскую проблему. Мы повторяем и повторяем: «общечеловеческая цивилизация» и тому подобно — а нам предстоит войти в состав нынешнего Мира.

Россия сегодня вообще возникает впервые, поскольку прежде никогда не бывала страной. Либо она так и не возникнет. И мы должны наконец честно ответить на вопрос о России, который задавал Чаадаев. В этом нет ни унижения, ни мессианизма — мы просто не такие как другие. Если мы не расслышим чаадаевского вопроса, если не озадачимся им, не увидим равноправия наших несовпадающих мертвых, то мы обрушим себя и Россию во мглу.

 

217. Возвращение чаадаевского вопроса. Плюрализм наследства и русские суверены

— А какую ценность сегодня представляет антиквариат чаадаевской задачи?

— Как ни странно, мировой революцией по Ленину Россия еще раз воспроизвела сотворившее некогда ее саму степное нашествие. Ведь степняки соблазнили нас пространством Евразии. Создали пространственную тягу и государственную задачу, для которой не нашлось решения в институтах и смыслах истории. Октябрь 1917-го повторно и еще сильней соблазнил нас Миром.

На России мировая история спотыкается. Эта запинка имеет вид рока и тупика личности, о чем Чаадаев изъяснялся столь резким образом. Не буду говорить языком мистики, хотя рациональным языком его мысль и сегодня высказать трудно. А ведь она не чужая нам — она исходная фаза русской рефлексии.

Сейчас мы снова заблудились. И не найдем себя, не войдя кем-то в Мир, который тоже не стоял на месте. Он давно не Мир Ялты, не Мир 1945-го и полета Гагарина — нет! Это Мир, где западные демократии социально обновились, исчезла колониальная система и в глобальной перспективе обозначилась коллизия Север-Юг. Все это уже сосредотачивается у нас внутри. После испытания коммунизмом и Сталиным, того перенапряжения пространством, где перестают работать смыслы и образы истории, мы не найдем себя, не войдя в этот меняющийся Мир. Но как нам войти в Мир, не воспроизведя его перемен внутри России? Итак, мы опять вернулись к чаадаевскому вопросу.

О чем нам Явлинский вчера толковал, клеймя «неистовство казанское»? Разве оно не напоминает неистовство африканское, неистовство ближневосточное? Разве это не откладываемое столько лет упразднение Россией внутреннего колониализма? Едва выскользнув из мировой холодной войны, мы близки уже к холодной войне внутри России. Притом что исподволь возвращаемся и к ее классическим жанрам — торгуем оружием, пикируемся с Западом и т. п.

Итак, чаадаевский вопрос…

— …своей нерешенностью проясняет нам масштаб будущих задач?

— Да. Мы повторяем старую коллизию русской мысли, но в другое время и при худших обстоятельствах. Вопрос Чаадаева опять стал вопросом. Узкое место России — дефицит связи в паре повседневность и вселенскость. А что посредине? Как связать русскую повседневность с человечеством?

Внутри повседневности каждый достаточен в своем существовании. Он свободен от тщеты и гордыни управления судьбами, но достаточен лишь, если найдет маршрут от повседневности к самоопределению в составе Мира. Что наш мост — нация? Чаадаев, между прочим, принцип национальности отклонял. И отклоняя, он прибег к универсуму религии, в наиболее принятой для этого универсума католической форме.

На деле чаадаевский вопрос открыт по сей день, поскольку существование человека в России не упрочено ни правом, ни бытом. Признание места России в Мире сегодня все в шрамах миродержавия да пустых речах про общечеловеческие ценности. Что станет рабочей платформой — парламентарный строй? Нет. Такой платформой мне видится возникновение русских стран внутри России. Вот форма общежития, которая может протянуть руку Миру и необременительна для человека в его повседневности. Зато существование в качестве подданного РФ-правопреемницы Советского Союза и Российской империи — обременительно. Гражданином в этих рамках он стать не может и не становится, что уже видно.

— Хорошо, но как вписать столь необычную модель в Конституцию и Федеративный договор?

— Вот предварительные формулировки. Первая: русская страна (наряду с нерусскими странами, какие в РФ уже есть) — это интегральная часть пространства России, которая вправе и во взаимодействии с другими русскими и нерусскими странами России войти в Мир. Пока же РФ входит в Мир то с протянутой рукой — помогите стране-инвалиду! — либо колотя кулаком по международному праву.

Земли как интегральные составные части России могут протянуть руку Миру, сделав это каждая по-своему. Вместе с тем такие русские интеграты достаточно жизненны, чтобы человек в России не чувствовал себя бесприютным бюджетником, чтобы он действительно смел стать гражданином. Чтоб в его политическое поле зрения помещалась вся его страна — ведь невозможно быть гражданином в евразийской размазне.

— Хорошо, но прокламационно. Это освободит человека от региональных баронов-разбойников, но как вписать это в повседневность?

— Вот почему должно возобновить оборванную нить русской рефлексии о России. И, опираясь на непродуманный никем русский советский опыт, заново научимся ставить вопрос, прежде чем давать ответы.

Но сегодня мы не ставим вопросы и некомпетентно пользуемся понятием «глобальности». Мир для нас — на одно усредненно-западное лицо, и само «западное» понято пошло. Из понимания Запада исключены их страдания, зато мы требуем, чтоб они признавали наши. Делая вид, будто Запад извечен, закрываем глаза на путь, каким они шли к нынешним благам, — забыв, как менялся Запад под русским и советским влиянием. То все западное принимаем, то все клянем.

Внутри России настаиваем на правах человека и его суверенности — будто в принципе мыслима государственная связь личности с Евразией! Опять же, вопрос поставлен неквалифицированно, политически это нереализуемо на прямую.

Говори что угодно, а я стану повторять: ничего не увяжется, пока мы внутри России не сорганизуемся по принципу интегрированных суверенных территорий — включая русских суверенов. Земля делегирует центру минимум доступных ему реализуемых полномочий: внешние дела, военные, страховой фонд, фонд развития — для выравнивания перепадов уровней между богатыми и бедными землями. Что-то еще для поощрения фундаментальной науки и поддержки культуры, а все прочее — землям! И все жизнеобеспечение на них. До тех пор мы вообще ниоткуда не вылезем. Вот тебе и «один трактор в день»!

Если Россия сохранится в виде человеческого пространства, то столкнется с плюрализмом наследства. Нам не стать наследниками только пути, пройденного Западом, даже считая его более привлекательным в его нынешней форме, — кстати, совсем недавней. Русские обречены на множественное наследование, а внутри него уже обозначились глобальные разломы.

— То есть мы обречены вечно быть моделью того, что нельзя привести ни к общему виду, ни к единому знаменателю?

— Да. Не повторяя путь других, а перерабатывая все опыты, не исключая своего собственного. Тогда и китайский опыт самоограничения при самоостановке не так бесполезен, как кажется. И японский опыт скромного ученичества, перерастающего в новаторство в формах того же ученичества. Но главное — не сумма опытов, а восприимчивый к ним интеграт — вот принципиально новое. И в нем решение чаадаевской проблемы.