- Что-то случилось у них внизу. Сесиль совсем убита, а Эли вся в слезах, - сказал Жан Монзак жене.
- Наверно, девчонка опять что-нибудь натворила. Не вмешивайся, пожалуйста.
- Пойду посмотреть, в чем дело. А вы оставайтесь здесь, - приказал он детям, которые собрались последовать за ним.
Эли сидела на последней ступеньке лестницы. Мать велела ей поиграть в саду, но девочка не в силах была двинуться с места.
- Где мама? - спросил ее Монзак.
- На кухне. Она плачет. Это та женщина… Не хочу, чтобы она сюда приезжала.,
- Какая женщина?
- Мадам Бержэ, инспекторша.
Заинтригованный Жан Монзак постучался, потом приоткрыл дверь в кухню. Сесиль заметила, что Эли сидит на лестнице.
- Почему ты здесь, а не в саду? Вон идет Поль, он поиграет с тобой. Отправляйтесь оба на воздух. Входите, Жан.
Когда Поль проходил мимо нее, Эли подставила ему ножку, и он чуть не упал.
- Твое счастье, что я завтра уезжаю, - пригрозил он девочке, - иначе твоим ушам бы не поздоровилось.-
Поль часто грозил ребенку расправой, но никогда не решался прибегнуть к ней, - ему исполнилось уже шестнадцать лет, он был ростом со взрослого мужчину, да и добряк по натуре.
Малютка Мими тоже спускалась, с трудом переставляя свои толстые ножки; одной рукой она держалась за перила, в другой у нее было большое яблоко. Увидев Эли, она завизжала от радости, и вскоре все трое исчезли из виду.
Сесиль заперлась с деверем на кухне. В смятении она поведала ему все, что произошло, и тут же об этом пожалела.
- Жан, то, что я вам сказала, должно остаться между нами, - просила она, прекрасно понимая, что у того не хватит характера скрыть такое сенсационное сообщение от жены и что, поднявшись к себе, он первым делом все ей передаст.
* * *
Сесиль, как обычно, рано уложила Эли спать. Детская примыкала к ее спальне. Она была квадратная, с наглухо затянутыми на ночь портьерами, и создавала впечатление безопасности и уюта, а мебель говорила о том, что обставлена детская любовно.
Сесиль смотрела на Эли, когда та снимала платье и белье и надевала на себя ночную рубашку в цветочках.
«Сказать мне такую вещь через два года! Два года моей и Розиной любви! Два года, отданные, чтобы овладеть сердцем маленького дичка, который в конце концов привязался к нам и позабыл драму своей жизни».
Минуты, когда Эли укладывалась спать, были полны нежности; девочка требовала, чтобы мать поцеловала ее и крепко прижала к себе, прежде чем заправит одеяло. Эли целовала фотографию Поля Монзака, «нашего папы», которая стояла подле ее кровати, как бы охраняя ребенка.
Сесиль не могла решиться отменить этот вечерний ритуал. С мукой в душе она приняла в нем участие, стараясь отогнать грызущие ее мысли, отложить принятие решения. Она подождет Розу. Роза научит, как ей поступить. Роза ведь лучше, мудрее, чем она, Сесиль, нередко такая невыдержанная и резкая, что самой себе не доверяла.
- Я не попрощалась с дядей Жаном, ни с тетей, ни с Полем, ни с Мими, - пробормотала Эли, засыпая.
- Ничего, ничего, спи, - сказала мать, боясь, чтобы Монзаки, преисполненные негодования, не стали обращаться с ребенком, как с преступником. - Ты увидишь их утром, перед отъездом.
Когда Эли заснула, Сесиль поднялась наверх. Жан Монзак продал старшему брату, после смерти их родителей, свою часть большого дома и имения, чтобы приобрести себе квартиру в Париже. Он работал в одной из контор Ситроена и, хотя зарабатывал неплохо, всегда немного завидовал положению брата. Нельзя сказать, чтобы он не сочувствовал тем, кого постигало несчастье,- узнав об аресте Поля и одновременно о смерти матери Сесиль, он немедленно перебрался через оккупационную линию, чтобы прийти на помощь своей невестке. Сесиль никогда этого не забывала, так же как и те страшные дни весною 45-го года, которые она провела вместе с ним в ожидании возвращения Поля. После войны она предложила Жану приезжать каждое лето на каникулы в дом его родителей и отвела ему второй этаж.
Молодая женщина нехотя поднималась по лестнице, уже заранее взволнованная тем, что услышит. Рассказал ли Жан своей Иветте то, что невестка доверила ему в минуту слабости? Сесиль хотела еще сегодня вечером попрощаться с семейством Монзак, надеясь, что они уедут на рассвете, не тревожа ее. Путь ведь дальний до Парижа!
- Садитесь, Сесиль, - сказала Иветта, предлагая ей стул. Ее сострадательный тон говорил о том, что муж ей все рассказал. К тому же, чтобы у Сесиль не было никаких сомнений, Иветта добавила:
- Жан мне сказал относительно девочки… Для вас это тяжелый удар, вы бледны и постарели на десять лет.
- Безусловно серьезный удар, - подтвердил Жан Монзак.
- И не такие я переносила в жизни, - ответила Сесиль, которую раздражало их участие.
- Она могла бы вас предупредить раньше, могла навести справки два года тому назад, когда вы об этом ее просили.
- Да, конечно.
- Теперь я ничему не удивляюсь, - заметила Иветта.- У Элизабетты все недостатки; она лгунья, воровка…- Изумление, выразившееся на лице Сесиль, заставило ее пояснить: - Вы же сами мне говорили, что у вас пропадали мелкие вещицы и что вас это очень огорчало. Во всяком случае, если она и не воровка, она груба, непослушна, ленива, беспорядочна…
- Ты преувеличиваешь, - перебил ее Жан. - Это ведь ребенок. Все дети, даже твои собственные, имеют недостатки; только ты на это закрываешь глаза.
Иветта пожала плечами:
- Спроси у своего сына; что он о ней скажет?
- Она большая надоеда, - признался Поль, - но в конце концов это ведь малышка.
- Ну, хорошо, попрощайся с тетей, Пополь, и иди спать.
Юноша встал из-за стола, выпрямился и заявил:
- Меня зовут Поль, и мне шестнадцать лет.
Подойдя к тетке, он поцеловал ее, и Сесиль с удовольствием увидела совсем близко от себя карие глаза мальчика, казавшиеся ей самыми прекрасными в мире,- такие же глаза были у человека, которого она любила. Сесиль предпочитала этого большого мальчика, которого, как и его дядю, звали Полем Монзак, маленькой избалованной Мими.
Посвящен ли Поль тоже в секрет? Встать на защиту ребенка, которому грозит беда, было для него характерно. Он не задал ни одного вопроса; ведь многие дети предпочитают сами уяснить себе то, что творится вокруг, не обращаясь с вопросами к взрослым. Сесиль показалось, что племянник поцеловал ее более горячо, чем обычно. Правда, они расставались на целый год.
- Ну, а как твой товарищ Жорж, сын булочника,- думает он вернуться в лицей или нет?
- Он вернется в лицей только из-за своей матери. Он хочет сдать в этом году вторую сессию экзаменов на бакалавра, потом возвратиться в Больё и стать булочником, как его отец. Жорж находит, что это прекрасная профессия. Признаюсь, я не понимаю, как это он, такой умный парень, наш первый ученик, хочет быть рабочим и заниматься физическим трудом, когда мог бы стать инженером или врачом, - одним словом, избрать себе интеллигентную профессию
- А почему бы и нет? - заметила Сесиль. - Роза утверждает, что таковы будут люди будущего. Настанет время, когда прохождение полного учебного курса до семнадцати - восемнадцати лет будет обязательно для всех. Тогда у нас появится новый человек - интеллигент и вместе с тем рабочий или крестьянин. Ты себе это представляешь, Поль?
Юноша, которого вопрос этот живо интересовал, присел на краешек стула, чтобы побеседовать с теткой.
- Ну а ты, к примеру, тетя, ты преподаватель и имеешь поместье, ферму; ты бы отказалась от своей профессии, чтобы заниматься только землей и скотом, чтобы стать крестьянкой?
- Если бы Роза не повторяла мне ежедневно, что преподавание самая священная профессия, что я прирожденный педагог, может быть, я так бы и поступила. Я люблю землю и, как твой друг, Жорж-булочник, продолжала бы дело своего отца-крестьянина…
- Но ты все-таки так не поступаешь. Тетя Роза находит, что это очень хорошо для других, но не для тебя. Ты сама видишь, - ее рассуждения не без изъяна. Жаль, что я не могу поговорить с ней об этом… Но все же я не согласен с моим товарищем.
Сесиль, понимавшая, что ее племянник этой беседой хочет отвлечь ее от горьких мыслей, улыбалась неуступчивости и честолюбию шестнадцатилетнего Поля.
- Иди-ка, Поль, спать, - настаивала Иветта, которую раздражал этот разговор. - Завтра мы едем в шесть часов. Пойду уложу Мими,- она засыпает, сидя на стуле.
- Я хочу мою Эличку, - пролепетала малышка, пухленькая блондиночка, с голубыми, как у матери, глазами.
- Оставь твою Эли, - сказала с неудовольствием Иветта. - Эли уже спит. Ты ее увидишь завтра утром… Идем, Сесиль; я буду ее укладывать.
«Опять укладывать ребенка», - подумала Сесиль, следуя за невесткой в спальню, где рядом с кроватью родителей была поставлена детская кроватка. Здесь не девочка, изголодавшаяся по долгожданной ласке, требовала, чтобы ее ласкали, когда она засыпает, здесь к этому стремилась сама мать. Иветта, казалось, оказывает особую милость, приглашая Сесиль насладиться прелестным зрелищем - своей трехлетней дочуркой, которая в полудреме обнимала шею матери и ждала ее поцелуев. Мими была очень избалованным ребенком и засыпала, только держа руку матери, и мать, у которой дела было выше головы в связи с завтрашним отъездом, сидела возле дочки, не смея пошевельнуться, и вся сияла от счастья.
- Ну разве она не прелесть? - сказала Иветта, любуясь дочкой, которая, прежде чем уснуть, с увлечением сосала большой палец. - Вместо того, чтобы удочерить ту противную Эли, вы бы больше интересовались Полем и Мими.
- Я интересуюсь и Полем, и Мими, я люблю их, но все же это не мои дети, а ваши. Я вижу их один месяц в году.
- Вы могли бы видеть их чаще. Теперь, раз у вас больше не будет этой девчонки, почему бы вам не приехать на рождественские каникулы в Париж? Я люблю семейные праздники, они так трогательны.
«Странно, - подумала Сесиль, - когда Иветта говорит о семейных праздниках, мне хочется бежать от них за тридевять земель. И по какому праву решает она, что мне следует делать! Очень уж быстро освободили они меня от Эли. Правда, Иветта всегда опасалась, что усыновление девочки нанесет материальный ущерб ее детям. До чего противно, когда на тебя смотрят, как на богатую тетку, от которой ждут наследства, а тебе нет еще тридцати лет!»
Она не ответила невестке и вопросительно взглянула на Жана Монзака, который молча стоял на пороге с трубкой в зубах, тоже желая присутствовать при отходе ко сну Мими.
У Жана Монзака было кое-что общее с братом, хотя наружностью он на него не походил. Сесиль, наблюдая за ним, нередко улавливала в интонациях, жестах, выражении лица что-то, напоминающее ей Поля. У младшего были более темные волосы, он был выше ростом, стройнее и элегантнее; последнему Сесиль никакого значения не придавала, она не была наблюдательна. Нередко она бывала озадачена голосом Жана. Казалось, это говорил Поль, как будто Поль жил в своем брате.
- Она уснула? - спросил отец.
- Уснула.
- В самом деле, Сесиль, почему бы вам не приехать на рождество? - настаивал Жан Монзак, закрывая дверь спальни. - Вы, наверно, тоскуете по большому городу?
- Вовсе нет. Вы ведь знаете, что я провинциалка; скажу больше, - крестьянка. Мне совсем не нужен Париж. В нем мне слишком многое напоминает о самых горьких часах моей жизни, которые мы пережили вместе с вами, Жан. Это не значит, что я не проведу с удовольствием у вас несколько дней. Все будет зависеть от того, что я решу… относительно девочки.
- Какие тут могут быть сомнения! - воскликнула Иветта. - Вы же не можете воспитывать, как свою дочь, дочку немецкого офицера, одного из мучителей вашего мужа.
Сесиль побледнела; глаза ее наполнились слезами, но она взяла себя в руки.
- Разве ребенок отвечает за это? - проговорила она, но недостаточно твердым голосом.
- Мать ее изменила мужу, когда тот был в плену, - сказал Жан Монзак поучительным тоном, - и с кем? С немецким офицером, несомненно гитлеровцем. В довершение эта почтенная особа бросила ребенка. Многие недостатки Элизабетты объясняются тем, что она происходит от такой матери и от отца, который может быть только врагом.
Сесиль все это знала сама, но ей было неприятно, что Жан Монзак, рассуждая так хладнокровно, ей это показал.
- Извините меня, - сказала она, - я пойду лягу; я не говорю, - спать, потому что вряд ли смогу сегодня уснуть.
- Не стоит так огорчаться, - утешала ее Иветта. - В общем даже хорошо, что Эли такой трудный ребенок; вам проще с ней расстаться. - И затем любезно добавила:- Вы возьмете к себе другую девочку.
- Никогда! - воскликнула Сесиль, вся вспыхнув от внезапно охватившего ее гнева.
Жан Монзак спустился с ней в нижний этаж. Сесиль подумала, что он хочет ее ободрить, и, хотя была тронута этим, но наперёд чувствовала себя неловко. Но ее деверь ограничился тем, что взял наверх корзину яблок, которые собрала для него невестка. Он не решился давать ей советы, думая, что она, вероятно, и не пожелает следовать им. Жан Монзак рассчитывал на здравый смысл и на душу Сесиль; они должны были привести ее к тому решению, которое для него лично сомнений не вызывало.
Когда Сесиль осталась одна в столовой, где она принимала мадам Бержэ, у нее сжалось сердце при воспоминании об ударе, нанесенном ей сегодня. Она горячо пожалела о том, что сейчас, в эту тяжелую минуту, она одна. К счастью, Роза скоро вернется. Роза всегда знала, как следовало поступить.