Прежде чем лечь, Сесиль вошла в комнату Эли, зажгла ночник и несколько минут постояла у ее изголовья, глядя на уснувшую девочку. Сесиль казалась себе чуть ли не преступницей, замышляя удалить из своего дома ничего не подозревавшего ребенка. Что станет с Эли, если она откажется от нее? В течение двух лет Роза и Сесиль неустанно трудились над тем, чтобы приучить ее к опрятности, воспитать чистосердечие и вежливость, а также интерес к знаниям. Многого они уже добились. А теперь, если девочка вернется к старой крестьянке, у которой она воспитывалась до семилетнего возраста, все усилия пропадут даром.

Если Эли не захочет заниматься в школе, не захочет научиться какому-нибудь ремеслу, она с четырнадцати лет станет поденщицей на ферме или нянькой. Какая девушка выпорхнет из этой куколки с прекрасными глазами? Какие инстинкты, сейчас укрощенные, возьмут потом верх? Что будет с нею, когда она станет хозяйкой своей судьбы?

«В конце концов, что мне до этого, - подумала Сесиль.- Дочь какой-то дряни и немца. Бесспорно нациста!..» «Бедная Эли!» - прошептала она, удерживаясь, чтобы не наклониться и не коснуться по привычке губами белого лба девочки, оттененного темными короткими волосами, которые еще слегка кудрявились и падали с особой мягкостью, как у маленьких детей.

Девочка повернулась лицом к Сесили, - она все еще спала; ресницы бахромкой ложились на щеки; она протянула руку к матери, словно желая привлечь ее к себе.

Сесиль отпрянула.

Элиана Бержэ выбрала для нее Элизабетту среди других девочек, родившихся в 43-м году, потому что она находила ее хорошенькой и считала неглупой и сердечной.

Хорошенькая? Хорошенькой она еще не была, но бесспорно станет худенькой высокой девушкой, с широко расставленными глазами и прекрасным цветом лица, с правильно очерченным ртом и безукоризненными зу-бами. Ошибалась ли Элиана Бержэ, считая ее сердечной? Сесиль еще не могла на это ответить. Эли была очень неустойчивой натурой; требовалась крепкая рука, чтобы руководить ею. Воспитывать такую девочку было трудной задачей. Даже Роза, с ее добротой и талантом педагога, не всегда добивалась послушания от горделивой Эли.

Стеля себе на ночь постель, Сесиль нашла под подушкой записку. Такие записки она часто находила у себя в постели или под салфеткой на столе. Девочка таким способом извинялась за дерзость или ложь и горячо обещала исправиться. Сесиль раскрыла записочку и прочла:

«Мамочка, я люблю тебя, и ты меня любишь; я тебя целую, и ты меня целуешь; если ты плачешь, и я плачу; не слушай эту злую женщину. Оставь у себя твою маленькую Эли».

Орфография весьма хромала, - в каждом слове была какая-нибудь смешная ошибка. Однако эта наивная жалоба ребенка не вызвала даже улыбки у расстроенной матери.

Ночью ее долго терзала бессонница; когда же, наконец, она задремала, ее разбудила Эли. Девочка, бледная, в длинной ночной рубашке, стояла возле ее кровати.

- Мамочка, - прошептал ребенок, - я боюсь. Позволь мне лечь рядом с тобою; мне снился страшный сон. Позволь, мамочка.

Обычно Сесиль была противницей такого рода сцен, но сегодня она сама была так сильно потрясена и понимала, что девочка, которая застала ее в слезах после отъезда Элианы Бержэ, очень встревожилась.

- Успокойся, - сказала Сесиль, - ложись.

Девочка, дрожа всем телом, легла подле нее.

- Такой страшный сон!..

Ребенок крепко прижался к матери. Сесиль, хотя и была очень раздражена, все же старалась утешить девочку.

Когда Эли уснула, Сесиль вдруг почувствовала к этому детскому тельцу, которое она согрела и успокоила, какую-то гадливость. Она освободилась от объятий ребенка и собралась перенести Эли в детскую, пытаясь найти мотивы, чтобы себя оправдать. Если Жан Монзак вместо шести часов, как обычно, уедет в восемь и перед отъездом постучится к ней с Иветтой, сумеет ли она притвориться спящей? Они могут войти к ней, увидят Эли у нее в постели, и это покажется им не только слабостью, а предательством.

Боясь потревожить сон ребенка, она на руках перенесла Эли в детскую, положила на кровать, заправила одеяло, и сделала все это так осторожно, что девочка не проснулась.

Остаток ночи Сесиль провела без сна, думая о Поле, о своем горячо любимом муже, которого она, после семи лет вдовства, все еще горько оплакивала, и спрашивала себя, что бы он посоветовал ей сделать с этой девочкой. Поль был справедлив и добр.

* * *

На следующее утро, когда сборы были окончены, багаж размещен и дети готовы к отъезду, уже пробило восемь часов. Чего Сесиль опасалась, то и произошло. К ней постучались. Она быстро встала, закрыла дверь в детскую, легла опять в постель и предложила войти.

Монзаки всем семейством пришли проститься. Поль, слегка конфузясь, не решался войти в комнату. Когда его родители с Мими удалились, он оперся о косяк открытой двери и сказал:

- Только, тетечка, обязательно приезжай на рождество. Ты останешься довольна: мы вдвоем походим по городу; я тебя познакомлю с моими товарищами, мы с тобой поговорим по душам - (Поль очень любил такие разговоры). К Сесили, преподавателю математики, он был проникнут восхищением, как это часто бывает с учеником перед экзаменами, у которого математика слабое место. Поль не сомневался, что произведет сильнейшее впечатление на своих товарищей такой теткой.

- Передай от меня привет Эли; я не хочу ее будить,- и потом спросил, смутившись, что был в курсе дела: - Ты ее, конечно, привезешь с собой.

- Посмотрим, - с улыбкой ответила Сесиль, догадываясь, что сердце мальчика полно сочувствия.

Поль поцеловал тетку и убежал. Машина у крыльца тарахтела. Сесиль набросила халат и подошла к окну. К ней присоединилась Элизабетта, которая только сейчас проснулась.

- Они уезжают! - воскликнула девочка.- Мамочка, скорее открой окно, чтобы я могла попрощаться с ними.

- До свиданья, до свиданья! - кричали Монзаки, махая рукой на прощанье, в то время как автомобиль трогался с места. - Ждем на рождество в Париж! Обязательно!

- На рождество, на рождество! В Париж!- прыгая, кричала сияющая Эли. - Мама! Они нас пригласили на рождество! Как я рада! Мне так хочется поехать в Париж! Какое счастье, мама! Какое счастье!

Сесиль пришла даже в замешательство, видя радость Эли.

- Не строй лучше себе иллюзий, моя милая, - нет никакой уверенности, что мы сможем поехать в Париж.

- Ты меня назвала «моя милая», совсем как школьная учительница; разве ты на меня сердишься?

- Нисколько, но иди за своими туфлями, не то еще простудишься.

Девочка начала вихрем кружиться по комнате, напевая: «На рождество, на рождество в Париж!»

- Достань свои туфли; слышишь, Элизабетта?

- Хорошо, мамочка. - Эли продолжала танцевать и испускать радостные крики.

Сесиль еще дважды повторила: «Надень туфли» - и в конце концов рассердилась:

- Стоит мне только сказать, чтобы ты надела туфли, принесла мне книгу или папиросы, или накрыла на стол, как ты готова сделать все, что угодно, но только не то, о чем я тебя прошу.

Наконец девочка послушалась и пошла за ночными туфлями в детскую.

Она продолжала строить планы рождественской поездки, болтала о платьях, которые возьмет с собой, а подарках, которые купит вместе с матерью для своего двоюродного брата и сестрички.

- А ты знаешь, кто вернется через два дня? - спросила Сесиль, стараясь отвлечь девочку.

- Тетя Роза. Она вместе с нами поедет в Париж?

- Конечно! Если мы поедем, то и она поедет. Хотела бы я знать, что ей сказал глазной врач, - добавила Сесиль, желая этим объяснить отсутствие у нее энтузиазма.

Но ни любимая тетя Роза, ни то, что ей сказал врач, не могли в это утро заинтересовать Эли. Она была полна мыслями о поездке в Париж.