Глава I

1947 год, 20 октября, 15 часов 30 минут

В гостиничном номере царила полутьма. Грязные жалюзи почти не пропускали света. Приглушенный уличный шум лениво спорил с бормотанием радиоприемника.

В соседней комнате спал ребенок. Мать девочки уверяла, что малышка ни в коем случае не проснется.

– Спит, как убитая, – говорила женщина, снимая чулки. – Хоть в этом с ней повезло!

Он позволил ей убедить себя и, хотя почти ничего не знал о детях, понимал: женщина готова сказать все, что угодно, лишь бы утолить собственную жажду…, но желание, охватившее его, заглушило все сомнения. В конце концов, это ее дело. Замужняя женщина с маленьким ребенком… должна знать, на что идет.

– Пойдем же! Повеселимся, – сказала она в кафетерии, не сводя с него глаз. Ее девочка стояла рядом и играла с кусочком сахара на столе.

– Видно, такая судьба, что мы встретились вот так, сегодня. Глупо упустить шанс!

Давняя, голодная, но одновременно торжествующая полуулыбка играла на ее чувственных губах, и, глядя на эту женщину, он почувствовал, как натянулась ширинка брюк.

– Я скучала по тебе, – добавила она.

– А я думал, ты неплохо устроилась с этим… как его… твоим деревенским джентльменом, – ответил он. – Кстати, как насчет…

Он многозначительно кивнул в сторону малышки.

– А ей-то что, он и не узнает, – презрительно отмахнулась она. – У меня здесь знакомых нет – мы в шестидесяти милях от дома. А девчонке все равно пора спать. – Холодно улыбаясь, она пощекотала малышку под подбородком: – Правда, бэби?

Так они оказались здесь.

Теперь она лежала голая рядом с ним: руки скользили по телу мужчины с прежней, знакомой уверенностью. Его возбуждение быстро нарастало, подстегнутое крепким виски, которое он наливал из фляжки в поцарапанные гостиничные стаканы.

Мужчина услышал одобрительный шепот – женщина увидела, насколько он возбужден. Она хорошо знала каждый дюйм его тела. Два пальца скользнули по бедрам, прокрались через путаницу волос в паху.

На секунду он подумал о ее муже и удивился: почему она выбрала провинциального адвоката без всяких перспектив? Она могла бы гораздо удачнее выйти замуж. Переспать с кем угодно и подняться на самый верх… если бы только попыталась. Непонятная история.

И почему ребенок? Он считал, что с ее умом она не должна была допустить такую ошибку. Использовала девчонку, чтобы покрепче привязать мужа? Или еще одно доказательство странной извращенности, придававшей ей орел женщины загадочной и даже опасной, какой, может быть, она и не была в жизни.

Когда она сняла в полумраке трусики, он увидел, как роды повлияли на ее фигуру. Очевидно, потом она изо всех сил пыталась похудеть.

«Почему, – подумал он, – рождение ребенка всегда оставляет метки на женском теле, а мужчина может быть отцом сотен детей без всякого следа… и невозможно сказать, со сколькими женщинами он спал».

Но в любом случае, привлекательность ее крылась отнюдь не только в хорошей фигуре. Главное в этой женщине – глаза, самые ясные, самые беззастенчивые изо всех, что он видел в жизни. Именно жажда власти – в гораздо большей степени, чем вечная сексуальная неудовлетворенность, делала ее столь соблазнительной. Поскольку в душе ее не было ничего, кроме ненасытности, ласки казались поразительно чувственными. Быть с ней – словно находиться в безвоздушном пространстве, где нет ни глубин, ни высот, ни добра, ни зла, – только безумие слияния…

«Какой случай, – думал он, – свел их вновь? Сколько времени прошло? Три года? Два?» Припомнить трудно, потому что он так долго жил собственными фантазиями, возносился на вершины, далеко от повседневных работ.

Но она, скорее всего, права, считая, что это судьба. Он, возможно, никогда не вернулся бы в этот город, если бы случай не привел его сюда на этой неделе: из чистого любопытства он решил посмотреть постановку в «Сивик».

Опять она жадно ласкает его. Соскользнула вниз, чтобы взять в рот его пенис. Мужская плоть содрогнулась в наслаждении, совсем как прежде.

Удивительно! Он думал, что никогда больше ее не увидит. Но даже самые длинные обходные пути пересекались вновь.

А прошлое никогда не становится прошлым. Исподтишка, будто невзначай, вторгается в настоящее, маячит в будущем. Все, что случилось, уже происходило раньше, где-то, когда-то…и эти губы, ласкающие, дразнящие прикасающиеся к бархатной розовой головке члена…

Неужели нет ничего нового под солнцем? Возможно. Тем не менее, это ощущение повторяемости ситуаций, событий, действий всегда приходит неожиданно и застает врасплох.

Но эти мысли уже уходили, превращаясь в бездумное наслаждение – ее руки уже скользили по его ляжкам, чувственно извиваясь, она без усилий ввела его в себя.

Ее восклицания звучали театрально. Словно актриса в плохой пьесе, она произнесла:

– Ну же, бэби. Отдай мне все до конца!

Пальцы, играющие с его пенисом, казалось, перестали существовать. Любовную игру продолжали другие, невидимые, находившиеся глубоко внутри, силы. Он не знал ни одной женщины, которая могла бы так поглотить мужчину, возбуждая его, сдавливая, выжимая сперму, заставляя отдаваться целиком. Она продолжала извиваться под ним, а он… не переставал поражаться ее ужасающей ненасытности и неискренности. Она была воплощением лжи. Ни капельки чувственности, и может поэтому она так чувственна, так сексуальна, и, что греха таить, в прежние времена он находил извращенное удовольствие в том, чтобы спать с ней.

Но она была и Правдой, правдой в ее самом непристойном виде, как иронически провозглашало ее имя. А правда заботила его всегда. Истина была катапультой, пославшей его в жизнь. Но через минуту очередной, последний, толчок высвободит горячий поток, который зальет ее алчущее лоно.

Ну что ж, почему бы нет? В наслаждении нет греха.

– Солнышко, – хриплым стоном вырвалось у нее, – ну же, ну же…

Но голос замер, женское тело мгновенно напряглось, застыло, а пальцы все сильнее впивались в его ляжки. Он скорее почувствовал, чем увидел, как она глядит через его плечо. Послышался скрип двери.

Слишком поздно он успел заметить молчаливое грозное предупреждение в глазах матери и сообразил, что позади стоит ребенок, но не осмеливался обернуться и посмотреть. Подобного с ним никогда не случалось.

Он потрясенно выжидал, не знал, что делать дальше. Снова раздался скрип. Дверь закрылась.

Он мгновенно потерял всякое желание и обмяк в ней.

Но она снова задвигалась, сжимая, стискивая, лаская, лихорадочно гладя.

– Да, да, да! Вот то, что надо!

Она почти засмеялась от удовольствия, когда его член снова начал подниматься, а ее неутоленное безумие на миг заглушило в нем чувство вины.

– Ну же! Кончай, кончай скорее… для меня.

Ее пальцы прокрались между его ногами, сжали, погладили, ее низкий смех глухо отдавался в ушах.

Но в этот момент поток спермы вырвался наружу, заполняя ее; мужчина громко застонал. Этот стон испугал проснувшуюся девочку. Она лежала и не смела шевельнуться, пока ее мать в соседней комнате удовлетворяла свою похоть.

Мужчина почувствовал прикосновение мягкого бедра к паху, торжествующее, удовлетворенное.

«Ну ладно, – успокоил он себя. – Это ее дело».

Но одна мысль преследовала его, заглушая жар, горевший в крови. Словно виноватый школьник, он теперь жалел о том, что они встретились. Лучше бы ему никогда ее не видеть. Подобные вещи не доводят до добра.

 

Глава II

Лос-Анджелес, 1967 год, 5 июня, 21 час 30 минут

Дом стоял далеко от дороги. Он маячил за высокими воротами, в темноте, охраняемый тенистыми эвкалиптами, акациями и виргинскими дубами.

Деревья были посажены рядами, образуя живописный парк – работа давно уже умерших садовников-пейзажистов.

Двенадцать акров бесценной земли на вершине холма окружали тридцатипятикомнатный особняк. Можно было стоять с бокалом шампанского в руке на газоне перед домом, где в течение сорока лет устраивались роскошные приемы и слышались оживленные голоса гостей, и любоваться сверкающей панорамой Лос-Анджелеса, распростертого внизу.

Справа находился огромный студенческий городок Калифорнийского университета, почти невидимый за холмами. В двадцатых годах, когда здесь зажглись первые звезды – звезды немого кино, городок был лишь небольшим скоплением унылых зданий. Позади городка цепочкой огней светилась автострада Сан-Диего.

Слева лежали Беверли Хилз и Голливуд. Можно было окинуть взглядом горизонт от Родео Драйв и подножья гор до модных бульваров Уилшира и Санта-Моники. С заднего газона с его восьмидесятифунтовыми пальмами, огромным мраморным бассейном, конюшнями и загоном хорошо просматривалась долина Сан-Фернандо, где ранчо и цитрусовые плантации, которыми несколько десятилетий назад любовались гости, давно были вытеснены широко раскинувшимися пригородами, где жило большинство городских служащих.

Но отсюда не были видны соседние особняки – от Беверли Глен до Бенедикт Каньон Драйв.

Густые заросли защищали их от любопытных взглядов, не давая возможности сравнить с этим великолепным поместьем, бывшим, по общему мнению, самым лучшим в Холмби Хилз – самом богатом районе Голливуда.

Этот величественный дом словно возвышался над остальными. В свое время он сменил дюжину владельцев, но никто из них не был богат настолько, чтобы длительное время оставаться его хозяином. Большинство из его владельцев были звездами или продюсерами, один – известным композитором, писавшим музыку для кино. Каждый в то время, когда жил в этом доме, находился на вершине своей карьеры.

Просторные комнаты были свидетелями нескольких самоубийств, одного убийства, нашумевших романов и скандалов, неизвестных широкой публике непристойных любовных игр, включающих все мыслимые формы человеческих отношений в сочетании с наркотиками и орудиями садомазохистов.

Именно здесь заключались сделки, последствия которых стали историей кино, ибо они и создали, и разбили судьбы и карьеры не только отдельных личностей, но и целых студий.

Это был дом, известняковые стены, увитые плющом, паркетные полы и ухоженные газоны которого несли в себе отзвуки легенды. Но сегодня дом был мрачен и молчалив. Длинные извилистые подъездные дорожки были пусты: гаражи закрыты, коллекция «роллс-ройсов», «феррари» и «мазератти» открыта для глаз.

Единственный «силвер шэдоу» стоял у подъезда под звездным небом. Водитель уже исчез в доме. Сам хозяин стоял у автомобиля, придерживая заднюю дверцу и ожидая, пока выйдет девушка.

Средних лет, высокий и загорелый, он казался атлетически сложенным, несмотря на грузное тело, скрытое дорогим костюмом, сшитым у римского портного Парини. Слабый лунный свет бросал отблески на седеющие волосы мужчины.

Девушке было не больше двадцати одного года, хотя россыпь собольих волос и уверенность походки делали ее старше и искушеннее обычной студентки или молоденькой служащей. Юбка туго обтягивала безупречные бедра и ляжки; упругие молодые груди красиво выделялись под блузкой, подчеркивая гордую осанку; с плеча свисала маленькая сумочка.

Она улыбнулась хозяину: тот показал на выложенную камнем дорожку, ведущую к боковой двери. Окинув вопросительным взглядом пустую площадку для автомобилей, она слегка подняла брови, словно удивившись чему-то, но тут же двинулась по дорожке к дому.

Хозяин придержал перед ней дверь. Створки двери тут же "сомкнулись за ней, словно когти хищника, завладевшего добычей.

– Ваши коллеги задерживаются? – спросила девушка, направляясь по длинному коридору в салон.

– Придут, – заверил хозяин. – Мы вместе их встретим. Он держался по-отцовски уверенно – немногие так вели себя с ней.

Но этот человек мог позволить себе быть уверенным и сильным. Звали его Хармон Керт. Он владел этим домом уже семь лет, и на его доходы совсем не влияли огромные налоги на недвижимость и расходы на содержание особняка.

Керт, без сомнения, считался самым могущественным и уважаемым продюсером в Голливуде. Будучи президентом студии «Интернешнл Пикчерз» в эру, начавшуюся во время существования комиссии Маккарти и закончившуюся почти полным разорением киноиндустрии из-за появления телевидения, Керт сумел привести свою студию к грандиозной победе, выпустив несколько сенсационных картин, с успехом которых не мог сравниться ни один фильм золотой эры Голливуда.

Потери, понесенные в этих сражениях, были с лихвой возмещены прибылями, полученными от телефильмов, мыльных опер, сериалов и даже эстрадных концертов. Хармон Керт, единственный среди голливудских киномагнатов, умел предвидеть, как получить выгоду от несчастий, постигших индустрию кино. И соратники, и соперники считали его гением. Его умение рассчитать успех, неизменное чутье на то, что может понравиться публике, в сочетании с искусством манипулировать людьми никто не мог ни превзойти, ни сломать. Любой проект, получивший его одобрение, немедленно финансировался именно тем продюсером, к которому расчетливо обращался Керт. Очень немногие из сценариев, не одобренных Кертом, увидели свет. Ни один человек со времени Мейера не обладал такой властью. По одному знаку Керта человек мог либо вознестись до самых вершин, либо кончить жизнь нищим. Ни один человек из тех, кого он приглашал на свои роскошные приемы, не смел отказаться, иначе следовало неминуемое наказание.

Окружающие считали Керта столпом общества и символом социальной справедливости, с честью носившим мантию неизменного достоинства. По мнению многих, он заслуживал большего уважения, чем любой другой продюсер в истории кино.

Именно благодаря его стараниям «Интернешнл Пикчерз» выпустила немало серьезных картин, затронувших социальные проблемы и заслуживших похвалы критиков и больше академических премий, чем фильмы конкурирующих студий.

Керт в прошлом был советником двух президентов по проблемам культуры и оставался доверенным консультантом как крупных информационных агентств, так и полудюжины комиссий Конгресса, имел степень почетного доктора нескольких университетов; кроме того, он щедро жертвовал многим благотворительным обществам, выстроил учебные здания в Калифорнийском университете, университете Беркли, а также целое крыло, носившее его имя, в «Пэсифик Чилдренз Хоспитл» – детской больнице, специализирующейся на лечении лейкемии.

Керт обедал с государственными деятелями и послами, если только не был занят со своими голливудскими друзьями и конкурентами. В каждой библиотеке можно было прочесть издания с описаниями жизни и карьеры Керта. По мере того, как возрастали его успехи, биография расширялась и дополнялась.

Хармон Керт был живой легендой. И сегодня в его доме оказалась ценная собственность студии – молодая девушка, шедшая впереди; в тишине коридора раздавался приглушенный стук ее каблучков.

Девушку звали Энни Хэвиленд, она была начинающей актрисой. На студии собирались ставить романтическую комедию с условным названием «Трое в одном». Агенты актеров Кэрол Суэйн, Марка Дивени и Дженнифер Уайз уже обеспечили своим клиентам роли. Исполнительным продюсером был назначен Дэвид Хофман, а Айра Лэттимер и сам Керт станут продюсерами.

Сюжет сочинен Солом Бернштейном, одним из лучших сценаристов Голливуда. Керт выберет режиссера и второго сценариста, когда распределение ролей будет окончательно завершено.

Именно тогда и появилась Энни Хэвиленд. Агентство моделей, в котором она работала, прислало снимки, которые произвели большое впечатление на всех в «Интернешнле». Ее вызвали в Голливуд на пробы. Результат оказался сенсационным. Советники Керта были убеждены, что, несмотря на отсутствие опыта, Энни может сыграть очень ответственную по сценарию роль обаятельной и сексуальной младшей сестры героини.

Просмотрев пробы, Керт вынужден был признать, что невольно привлекающее взгляд страстное выражение лучистых глаз Энни Хэвиленд в сочетании с природной физической грацией великолепно смотрелись на экране. Девушка действительно идеально подходила для роли.

Оставалось лишь одно обстоятельство перед тем, как окончательно одобрить заключение контракта с Энни – контракта, открывающего ей дорогу к славе.

Именно из-за этого обстоятельства она и оказалась сегодня здесь.

– Хотите что-нибудь выпить? – спросил Керт. – Может, кофе?

Час назад они обедали с роскошном ресторане вместе с Дэвидом и Айрой, которые одобряющими кивками давали понять Керту, что восхищаются его дамой. Довольный положением дел, Керт решил выпить бренди.

– Кофе, пожалуйста, – попросила девушка, останавливаясь у входа в большую библиотеку.

Керт повернулся направо, откуда бесшумно появился кто-то невидимый в полутьме.

– Кофе для мисс Хэвиленд, Хуан, пожалуйста, – велел Керт. – И арманьяк для меня.

Он сделал приглашающий жест. Девушка первой ступила через порог, оставив позади длинный коридор, увешанный шедеврами импрессионистов.

По углам комнаты, не заметные на первый взгляд, висели в рамках почетные дипломы и грамоты, полученные Кертом за все эти годы, снимки, на которых он обменивался рукопожатиями с президентами, губернаторами, стоял в группе делегатов ООН, беседовал с председателем сенатской комиссии, с которым вместе работал над проектом улучшения жизни американцев, живущих за чертой бедности.

Подобные свидетельства благодарности со стороны государства и общественных деятелей можно было увидеть по всему дому – слишком вызывающим жестом было бы собрать их в одном месте.

То там, то здесь – на каминной доске, книжной полке или столе были расставлены «Оскары», полученные за фильмы, выпущенные студией Керта. В Голливуде было всем известно, что «Интернэшнл» завоевала больше наград, чем любая студия в мире.

Ковер был толстым и пушистым, камин – огромным, широкие кожаные диваны и кресла – слишком мягкими. Очень уютная комната, но было в ней что-то странное, так что девушка в растерянности огляделась.

– Необычно, правда? – спросил Керт, подводя ее к дивану с высокой спинкой. – Вся мебель девятнадцатого века, сделана для семьи Гудмунсенов, живших в долине Сан-Фернандо. Они были фермерами и, по всей видимости, людьми огромного роста. Я нашел ее на аукционе и отдал реставрировать.

Девушка взглянула на фотографию в рамке, стоявшую на полке. Красивая женщина средних лет с двумя хорошенькими девочками. Одной приблизительно семь, другой – девять.

– Жена и дочери! – с гордостью объяснил Керт, проследив за направлением ее взгляда. – Души в них не чаю.

В низком голосе звучала нежность, почти обожание.

– Уехали в Женеву – Тесс и Мэгги. Там учатся. Жаль, что не сможете познакомиться с ними.

Он показал на широкий кожаный диван. Девушка опустилась на краешек, положила сумочку на пол. Сейчас она выглядела совсем ребенком. Керт почувствовал озноб предвкушения. Рассказ о Гудмунсенах и любимой семье отвлек Энни настолько, что она не успела заметить: за тяжелыми шторами не было окон, а дверь, через которую они вошли, была в комнате единственной.

Через минуту маленький, очень смуглый испанец принес на подносе чашку кофе и рюмку пятидесятилетнего бренди. Энни узнала слугу – это он привез их сюда, а сейчас переоделся в ливрею. Несмотря на рост, он был поразительно мускулистым и выглядел скорее как спортсмен или боксер в легком весе.

– Ну, – сказал Керт, поднимая рюмку, – о чем мы будем говорить?

– С вашей стороны было очень мило пригласить меня, мистер Керт, – улыбнулась Энни. – Великолепный обед.

– Я хотел поближе познакомиться с вами. Ваши пробы очень заинтересовали меня. Конечно, придется подождать, сценарий еще не завершен, но контракт необходимо заключить уже сейчас, как мы это обычно делаем с ведущими актерами. Лично вы уверены, что можете справиться с ролью?

Энни кивнула. Темно-каштановые волосы блеснули в тусклом свете.

– Если остановите выбор на мне, буду стараться изо всех сил. Для меня это большая честь, ведь отсутствие опыта…

– Неважно, – перебил Керт, – зато у вас фотогеничная внешность и неповторимый стиль. Это очень важно. Дария – по-видимому, так мы назовем младшую сестру – должна быть бойкой, озорной, страстной девушкой, и при этом сексапильной.

– Понимаю, что вы имеете в виду, – кивнула Энни и положила ногу на ногу.

– Чувственна, но сама не сознает этого, словно акселератка, стремящаяся поступать наперекор взрослым.

– Совершенно верно.

Керт задумчиво вертел рюмку.

– И поскольку она на вторых ролях, она должна быть откровенно сексуальнее главной героини. Вам придется пустить в ход все свое обаяние, как вы сделали это на пробах.

Энни слегка покраснела и взглянула на нетронутую чашку с кофе. Керт понимал – девушка нервничает, не зная, почему задерживаются остальные. Он почти чувствовал, как она изо всех сил удерживается от желания взглянуть на часы. Узкий браслет подчеркивал изящество руки, тонкие кожаные ремешки босоножек оттеняли стройность ног.

Блеск ее кошачьих глаз и красивая фигура, скрытая простым костюмом, придавали особую пикантность ее строгому виду. Когда Энни проходила по коридору, Керт успел хорошенько оглядеть ее сзади и ощутил, как воспламеняются давно, казалось, пресыщенные чувства, особенно когда крохотная сумочка зазывно покачивалась, ударяя по бедру девушки.

– Естественно, – продолжал Керт, – звездой вы не будете, но роль совсем неплохая и очень важна для картины. Жалованье тоже достаточно велико, кроме того, ваша работа поможет обеспечить успех фильма. Такие роли обычно называют выигрышными. Вас в ней заметят и зрители, и люди, от которых многое зависит.

Он устроил так, чтобы кроме девушки других гостей в его доме сегодня не было. В ее агентстве все сразу же поняли и передали секретарше Керта благодарность за готовность шефа подписать контракт с никому не известной актрисой.

Керт снова взглянул на Энни. Потрясающие ножки! Но больше всего его привлекали прямые плечи и упругие маленькие груди. Блузка чуть приоткрывала тонкие ключицы – его любимое местечко. Такие хрупкие, так легко ломаются.

Керт увидел, как девушка посмотрела на приоткрытую дверь.

Знакомое напряжение сжало низ живота. Пора!

– Должен сказать вам, что вам очень идет этот костюм, – заметил он. – Даже больше, чем платье Дарии на пробах.

– Спасибо, – пробормотала Энни, покраснев.

Не сводя с нее глаз, Керт медленно прихлебывал бренди.

– Почему бы вам не снять его?

Отцовски-покровительственная манера исчезла вместе с мягким тоном. Он внимательно наблюдал за ней. Энни казалась ошеломленной. Керт ожидал этого. Но, кроме потрясения, девушкой владели и другие чувства, сложные, неуловимые, как цвет этих прозрачных, почти серебристых глаз.

И вдруг она поняла. Ну конечно, до нее, наконец, дошло, для чего она здесь.

Нечто вроде страха. Судя по тому, как она взглянула на дверь, собирается убежать или позвать на помощь.

И что-то еще? Знание? Воспоминания? Нечто вроде молчаливой смиренной покорности?

Что бы это ни было, на выражение лица жадной, готовой на все старлетки это не было похоже.

В глазах словно сверкали отблески заходящего солнца, говоря о тайне, которую не сознавала она сама.

Вид девушки наполнил Керта голодным ожиданием.

– Простите, не поняла? – прошептала девушка, побледнев.

– Я сказал, – повторил Керт, – почему бы вам не раздеться, юная леди? Шевели задницей, и побыстрее, если не хочешь снова оказаться в мусорной яме, откуда вышла.

Энни в ужасе прижалась к спинке дивана. Обнаженные руки тускло белели на темной коже обивки.

– Вы… вы, должно быть, шутите, – пробормотала она. Керт откинулся в кресле. Губы искривила жестокая усмешка.

– Ты просто смешна, – процедил он. – Вырядилась в облегающее платье, весь обед чуть не висла на мне и не знала, что от тебя ожидают?! Не сообразила, зачем оказалась в этом доме? Ну что ж, для твоего сведения, повторю еще раз. Если через минуту не окажешься голой и у меня на коленях, проживи хоть сто лет; не получишь работу ни на одной голливудской студии.

Рука девушки метнулась к сумочке. Она вскочила. Впервые Керт увидел, как выглядит напряженное тело Энни. Великолепно! Но странно: в глазах ничего, кроме жгучего гнева и презрения. Она и в самом деле уважает себя!

– Я никому не позволю говорить с собой в таком тоне, – жестко сказала Энни. – Никому.

Она пошла к двери, но Керт с поразительной ловкостью и быстротой загородил ей дорогу. Энни остановилась, напряженно закусив губу и не глядя на Керта.

– Пожалуйста, дайте мне пройти, – тихо сказала она, стараясь не выдать своего страха.

Керт не двигался.

– Понимаете вы, – спросил он, – чего лишитесь, если уйдете? Я был готов предложить вам карьеру актрисы, за которую тысячи талантливых женщин отдали бы душу. У вас есть способности, и с моей помощью вы можете стать звездой. Без меня – никогда. Вам ясно?

– Абсолютно.

В глазах Энни вновь промелькнуло странное выражение.

– Я бы хотела немедленно уйти.

Несколько секунд Керт молча рассматривал ее. Потом рассмеялся смехом доброго снисходительного дядюшки.

– Простите, что огорчил вас, но я должен был понять, с кем имею дело. Вам нечего бояться, мисс Хэвиленд. Садитесь, пожалуйста. Пейте кофе. Скоро соберутся гости.

Энни изумленно глядела на него, качая головой. Очевидно, она не могла поверить в столь неожиданную перемену.

– Не понимаю, – пробормотала она.

– Голливуд совсем не тот, что прежде, – весело заверил Керт. – От молодой актрисы… или актера – да-да, вы были бы потрясены, узнав, какие вещи творились в этом городе, – вовсе не ожидают, чтобы они ложились в постель каждый раз, когда продюсер обещает подписать с ними контракт. Теперь нам необходимы профессионалы, Энни. Талантливые люди, хорошо подготовленные. Кино – это бизнес, а не сборище извращенцев. Я просто хотел убедиться, что вы это понимаете. Поверьте, мое уважение к вам только возросло.

Энни стояла перед Кертом, крепко сжимая в руке ремешок сумочки. От нее исходил восхитительный запах. В гневе она казалась такой юной и страстной, такой хрупкой и настороженной.

– Думаю, что понимаю вас, – кивнула девушка, отступив на шаг. – Но все равно мне пора идти. Если захотите встретиться со мной и представителем агентства, буду очень рада. Может, один из ваших советников…

– Неужели я так напугал вас? – рассмеялся Керт. – Пожалуйста, Энни. Это просто что-то вроде испытания. Не хотел вас обидеть.

– Конечно, – кивнула она, – встретимся в любое время, когда захотите. Но сейчас я должна идти.

Керт шутливо-умоляюще протянул руки ладонями вверх и посторонился.

– Простите, что расстроил вас. Я был слишком резок. Понимаю ваши чувства. Позвольте, я велю водителю отвезти вас.

Он показал на приоткрытую дверь. Девушка осторожно шагнула вперед.

Керт чуть расставил ноги для устойчивости и с силой ударил ее кулаком в то место, где мягкий изгиб шеи переходил в ключицу.

Крик боли заметался в звуконепроницаемой комнате. Энни отлетела от двери и упала бы на толстый ковер, если бы не необычайное чувство равновесия, позволившее ей удержаться на ногах и сделать несколько неуверенных шагов к дивану. Сумочка полетела на пол.

Энни не успела опомниться – Керт был уже рядом. Второй удар пришелся в голову, третий в спину. Неспособная сопротивляться, девушка рухнула животом вниз на огромный диван и на мгновение отключилась. Не успела она закричать, как тяжелая рука втиснула ее лицо в остро пахнущую кожу.

– Ты, маленькая стерва, – злобно прохрипел он, вцепившись в ее волосы и наваливаясь всем телом, – думала, я так и отпущу тебя, не проучив как следует?!

На глазах девушки от боли выступили слезы. Приглушенные подушками слова, то ли угрозы, то ли мольбы, срывались с губ.

– Умеешь одеваться, – прошипел он, упираясь ей локтем в поясницу. – Знаешь, как выставить фигуру напоказ, вон юбка едва не трещит по швам. И после этого хочешь легко отделаться?

И громко рассмеялся, насильно раздвигая коленом ноги девушки.

– Считаешь себя порядочной девушкой, Энни? Думаешь, мужчины будут называть тебя красавицей и восхищаться твоей внешностью, видя, как ты показываешь свои прелести в этой тесной юбчонке и выпячиваешь груди? Ах ты жалкая маленькая шлюшка!.. Думаешь, можешь завлечь важную шишку, влиятельного продюсера своим хорошеньким личиком и не заплатить за это? Просчиталась!

Он сильно надавил коленом в мягкое местечко между раскинутыми ногами.

– Заплатишь все, что причитается, – прорычал он. – Этот сильный злой человек собирается хорошенько позабавиться твоим нежным маленьким телом, пока не будешь вся в синяках! И никто, никто тебе не поможет. Ну разве не замечательно?

Девушка отчаянно рыдала в подушку. Керт наслаждался паникой, охватившей все ее напряженное существо. Кажется, она собиралась уступить.

Но именно эта поглощенность собственным отчаянием раздражала его. Керт должен был увидеть глаза девушки. Он грубо перевернул ее на спину, снова уперся коленом в промежность и сжал ее запястья. Лицо, залитое слезами, было прекрасным даже в страданиях, хотя казалось настоящей маской ужаса. Почти полное отсутствие косметики не портило совершенство этих черт.

Завороженный нежной кожей, Керт с силой ударил Энни по лицу и, заметив струйку крови, показавшуюся в углу рта, снова злобно сжал ее руку.

– Будешь сегодня моей игрушкой, поняла? Я собираюсь делать с каждым дюймом твоего тела все, что хочу, и ты должна на коленях благодарить меня за то, что не вышиб из тебя мозги и не скормил их собакам. Да, дорогая, примешь все, что тебе выпадет, и с радостью, потому что именно за этим ты пришла сюда в такой тесной юбке, не правда ли?

Кровь, капающая у нее изо рта, воспламеняла Керта: смеясь безумно и почти неслышно, он снова ударил Энни. Багровая струйка побежала по щеке и подбородку. Керт осторожно коснулся кровавого ручейка, и в этот же момент другая рука вцепилась в грудь, разрывая блузку и оставляя глубокую рваную царапину на розовой коже.

Вопль боли музыкой отозвался в его ушах. Она безуспешно старалась вырваться. Темное пятно расплывалось вокруг царапины; Керт, улыбаясь, нагнулся, чтобы рассмотреть его получше. Энни вскрикнула.

Пенис Керта поднялся, напряженный, влажный. Эти небольшие ушибы и царапины были чепухой по сравнению с тем, что более опытные партнерши позволяли Керту делать с собой. Но крики этой девушки были искренними. Ей не было заплачено, она не пыталась доставить ему наслаждение – наоборот, ненавидела его и боялась.

Он чуть отодвинулся, чтобы взглянуть на нее. Девушка смотрела мимо него, в потолок: в глазах сверкала решимость, смешанная с ужасом. Очевидно, она думала о том, как сбежать, как ускользнуть от него. В уме ей не откажешь! Она не сдастся так легко.

– Ищешь выхода? – улыбнулся Керт. – Не так быстро. Энни. Не думай уйти, пока не получишь то, что тебе причитается. Ты должна быть наказана. Да, малышка, не волнуйся, почувствуешь меня во всех потайных местечках. Не собираешься просить пощады?

В ее серебряных глазах сверкнула безнадежность, вытеснившая упрямую гордость.

Наконец-то Керт добился своего. Теперь можно поразвлечься.

Тело Энни обмякло. Керт поднял руку, чтобы ударить ее. Какое наслаждение слышать ее крики! Но пассивность девушки ввела его в заблуждение. Крохотный кулачок неожиданно врезался в нос Керта. Он почувствовал вкус собственной крови на губах. В ту же секунду острая коленка врезалась ему в пах. Керт взвыл от боли. Ярость охватила его. Он наклонился, чтобы придавить ее всем телом к дивану.

Но девушка с поразившей его гибкостью сумела в одно крохотное мгновение вывернуться; Керт упал, почти потеряв сознание.

Порыв девушки оказался настолько внезапным, что Керт сумел прийти в себя только через несколько минут. Он оглядел комнату, и то, что увидел, лишило его дара речи.

Она стояла перед ним с разметавшимися волосами; лицо и грудь были залиты кровью, ее и Керта. По щекам струились слезы, но девушка глядела на Керта без тени страха. И, что удивительнее всего, не пыталась убежать. Словно загнанное в угол животное, она очутилась лицом к лицу с охотником, готовясь драться до последнего. Девушка твердо стояла на стройных ногах, а в глазах ее полыхали ярость и презрение. Энни ждала, пока Керт поднимется и нападет, но не боялась неравной драки, наоборот, почти стремилась к ней.

Красота ее сияла все ярче, становилась почти непереносимой. Глухо зарычав, Керт кончил прямо в брюки; длинные пальцы дрожали над ширинкой.

На какой-то долгий ошеломляющий момент он просто уставился на нее, смакуя новое ощущение – он сумел получить наслаждение от борьбы с ней. Все произошло так, словно не Керт, а эта девчонка командовала здесь.

Она стояла над ним, ангельское видение, залитое кровью, в чувственных глазах ужас и вызов, собольи волосы рассыпались по плечам.

И по-прежнему не пыталась убежать. Керт был очень силен, он регулярно занимался спортом и, опомнившись, уже предвкушал азарт погони и преследования, потому что не сомневался: он сможет взять и усмирить ее.

Керт глубоко вздохнул: дрожь в чреслах наконец унялась.

Потом, развернувшись, взметнулся с дивана, протягивая руки. Но девушка ускользнула. Керт растерянно обернулся и увидел, что она стоит у дивана. У Энни был шанс добежать до двери, но она юркнула мимо Керта, как мышка, и не воспользовалась моментом. Неужели от страха потеряла способность думать?

Но он не желал размышлять над странностями поведения девушки, а снова рванулся вперед, чтобы пригвоздить ее к дивану.

На этот раз она перепрыгнула через кожаное чудище, и Керт опять растянулся плашмя на подушках.

Он вскочил с воплем ярости и помчался за девушкой, но она в последнюю секунду отпрянула, обогнув стол, который Керт в спешке подтолкнул. Но при этом Энни оказалась в углу, между двумя фальшивыми окнами. Керт подвинул кресло, чтобы не дать ей уйти. Он чувствовал, что задыхается все сильнее, но упорно продолжал надвигаться на девушку, протягивая руки.

Сверкающими, как звезды, глазами она настороженно наблюдала за ним.

На этот раз он должен схватить девчонку. Ей не улизнуть: сквозь стены не пройдет.

Но, как только Керт размахнулся, чтобы ударить Энни в живот, она вновь исчезла. Он в ярости обернулся и увидел ее сзади – легкий неуловимый призрак, терзающий молодостью и ловкостью. Его тяжелое тело наливалось усталостью от бесплодной погони.

В глазах девушки по-прежнему стыли гнев и отвращение, но теперь Керт заметил в них и торжествующий блеск.

Он медленно надвигался на нее, и Энни так же медленно отступала, настороженно оглядываясь, готовая немедленно ускользнуть.

Керт чувствовал, что на ширинке расплывается мокрое пятно. Роли переменились. Если в самом начале на его стороне были сила и возможность застать девушку врасплох, то теперь ее союзниками стали юность и выносливость. С каждой минутой он слабел, а она становилась сильнее.

Девчонка сделала это намеренно. Как еще объяснить ее отказ убежать, когда предоставлялась возможность?

Керт изо всех сил толкнул к ней тяжелый стол, надеясь сбить с ног, но Энни легко отпрыгнула и замерла в центре комнаты.

Теперь злоба окончательно затмила его разум, и он ринулся на нее, словно бешеный разъяренный бык, выдавливая хриплые отрывистые слова, которые сам едва слышал:

– Сука… дрянная сука… Ты за это заплатишь…

Но Энни, словно танцуя, уклонилась от его прикосновения: дикое прелестное создание, природой одаренное нечеловеческой грацией, и он никак не мог схватить и раздавить ее.

И когда, наконец, Керт упал перед ней на колени, раздавленный унизительной влагой в брюках, задыхающийся, слишком слабый, чтобы дотянуться до Энни, он увидел, каким внутренним огнем горят ее глаза, полные боли и удовлетворения.

Только сейчас Энни ринулась к двери, словно испуганная лань.

Коридор лежал перед ней, словно слабо освещенный тоннель, в котором смутно вырисовывались очертания декоративных столиков и рам висевших на стенах картин. Ковер скользил под ногами. Она летела вперед, стараясь сохранить равновесие.

Энни знала – ключи по-прежнему должны быть в автомобиле, она видела, как коротышка-водитель оставил их на месте. Правда, ворота закрыты. Неважно, она попытается протаранить их, если необходимо, или выйдет из машины и попытается перелезть через них.

Безымянный ужас сковал внутренности – стены, казалось, смыкаются вокруг нее. В ушах звучали слова Керта:

«Скормить их собакам…»

Энни вынудила себя не думать об этом, вернуться к реальности. Еще будет время сообразить, что делать, когда она выйдет из дому.

Девушка не глядела по сторонам. Взгляд ее был устремлен на высокую дверь; в полутьме поблескивала большая медная начищенная ручка.

Свобода была близка. Энни находилась в состоянии такого возбуждения, что не ощущала боли в спине, груди и ключицах. Она остановилась перед дверью и потянулась к замку. Но, прежде чем успела повернуть ручку, чьи-то пальцы сомкнулись у нее на шее.

Неведомая страшная сила швырнула ее на пол. Жаркое дыхание коснулось лица.

– Momentito, – раздался шепот, – Momentito, puta.

Она вспомнила гибкое тело боксера-слуги, которого Керт называл Хуаном, и поняла, что погибла.

Почти теряя сознание, Энни чувствовала, что ее волокут по коридору.

Стальные руки пригвоздили девушку к полу. Керт, без брюк, в одной сорочке, улыбаясь, навис над ней. На плечи, живот и грудь посыпались удары. Избивая ее, он выкрикивал немыслимые оскорбления. Потом грубо задрал юбку, сорвал трусики и с безумным хохотом раздвинул ноги девушки, лизал ляжки, щипал и впивался зубами в нежную плоть лона, высасывая кровь, сочившуюся из многочисленных ранок. Потеряв голову, девушка закричала от боли.

Невидимые руки швырнули Энни на живот, и Керт, разрывая ее, врезался сзади. Ослепительно-белая боль скрутила девушку. Зверские, чудовищные толчки, казалось, пригвождают ее к полу, пока Керт безжалостно осыпал ударами ее спину и бедра. Жесткие пальцы рвали волосы, оставляли фиолетовые синяки на нежной коже.

Уродливый резкий голос продолжал выкрикивать мерзости, но Энни уже ничего не слышала, она потеряла сознание.

Пришла в себя Энни только в автомобиле. Свежий ночной воздух врывался в окна, принося ароматы жасмина и чапарраля.

К своему удивлению, Энни была одета: блуза аккуратно застегнута на все пуговицы, волосы причесаны. Только ноги и руки неестественно онемели. Энни заподозрила, что ее успели чем-то одурманить.

– Где вы живете, сеньорита? – раздался голос Хуана. – Я отвезу вас домой.

Энни ничего не ответила.

– Теперь вы получите работу, – заверил он. – Мистеру Керту вы понравились, он сам сказал. Не волнуйтесь. Он сделает вас звездой. Завтра так и скажите агенту.

Девушка тупо смотрела в окно на проносившиеся мимо улицы Голливуда. Слова Хуана доносились с другой планеты.

– Мистер Керт, он очень важный человек. Да, сеньорита? И всегда получает то, чего хочет. Вы ему нравитесь. Теперь получите роль. Скажите ваш адрес, пожалуйста.

Энни покачала головой. Утешительные слова Хуана вселяли в нее ужас, всю меру которого она была не в силах осознать. Будущее, ожидавшее ее, было скрыто в густом тумане и не сулило ничего хорошего. Но тут она увидела полицейскую машину, припаркованную у ночного кафе. Двое патрульных что-то ели из пластиковых тарелок.

Энни распахнула дверцу «роллс-ройса». Хуан инстинктивно нажал на тормоза. Девушка почти вывалилась на тротуар, не слыша гудков позади, и помчалась к полицейским, те с любопытством уставились на Энни.

– Меня изнасиловали, – задыхаясь пробормотала она, прислонившись к окну.

– Избили… изнасиловали.

Она показала на автомобиль, дверцу которого старательно и не спеша закрывал Хуан.

– Он был там… Он… держал меня… Помогите, пожалуйста.

В глазах потемнело, чужие голоса звенели в ушах. Сильные руки поддержали девушку. Только сейчас она заметила, что к «роллс-ройсу» подходит полицейский в мундире. Хуан спокойно, без видимого страха стоял рядом с машиной.

«Наконец-то все кончилось», – подумала она, стараясь не замечать, как бешено крутится ночное небо, усеянное звездами. Но инстинкт подсказывал Энни: она столкнулась с чем-то очень страшным, и это только начало.

* * *

– Хорошо, мисс Хэвиленд. Можете надеть халат. Я напишу отчет и представлю лейтенанту Эрнандесу. Вас сильно избили, но переломов нет.

Спокойное, уверенное лицо доктора Рассела, молодого врача, живущего при больнице, почти успокоило Энни. Она чувствовала, что попала в опытные руки, тем более, что в коридоре ее ждала офицер Барбара Тауэр из отдела по борьбе с насилием.

Энни завязала халат, поморщившись от боли, и легла на прохладные простыни, уставившись в безликую, выкрашенную белой краской стену больничной палаты. Энни была смущена и раздражена; обезболивающий укол, который ей сделали в приемной, почти не подействовал, только туманил мозг. Энни чувствовала, что голова словно набита ватой.

Она слабо улыбнулась, заметив, что в дверях появилась офицер Тауэр. Позади нее маячили фигуры нескольких мужчин.

– Вы достаточно оправились, чтобы отвечать на вопросы? – спросила Барбара Тауэр.

Энни кивнула. В комнату вошел незнакомый полисмен.

– Я офицер Кэмпион, мисс Хэвиленд, – объявил он без улыбки. – Извините, что беспокою, но другого выхода нет. Боюсь, обязан сообщить, что вы арестованы.

Он поколебался, теребя ордер на арест.

– Я? – ошеломленно переспросила Энни. – За что? Это, должно быть, какая-то ошибка.

Но полицейский покачал головой:

– Никакой ошибки. Против вас возбуждено дело за шантаж и приставание к мужчине с целью проституции. Истец – Мартин Фарроу, поверенный мистера Керта. В жалобе указано, что есть три свидетеля вашего недостойного поведения. Я уполномочен сообщить об аресте и информировать вас о ваших гражданских правах, а также перевезти вас в камеру предварительного заключения, как только вы сможете двигаться.

Энни недоуменно охнула.

– Вы, должно быть, с ума сошли, – сказала она. – Взгляните на меня, офицер. Вы считаете, я напросилась на такое? Или теперь все жертвы насилия подлежат аресту?

Полицейский смущенно пожал плечами.

– Ваши ушибы не имеют никакого отношения к аресту. Жалоба, поданная вами против мистера Керта, – совсем другое дело. Все должен решить суд.

Энни повернулась к Барбаре Тауэр.

– Что мне делать?

– Первым долгом, нужно нанять адвоката. У вас есть адвокат?

Энни затрясла головой.

– А вы знаете кого-нибудь, кто бы специализировался по таким делам?

– У меня вообще здесь нет знакомых, кроме Бет Холланд – девушки, у которой я остановилась. Я собиралась пробыть здесь всего несколько дней…

– Может, хотите позвонить кому-нибудь, попросить совета?

Энни молчала, казалось, воля ее окончательно сломлена. Стены комнаты надвинулись на нее, голова закружилась.

Борясь с наплывающим затмением, Энни подумала о Бет, скромной служащей, родители которой жили по соседству с ней, в долине. Ни Бет, ни ее семья, скорее всего, не знали адвокатов, занимающихся защитой женщин, обвиняемых в проституции. Сама мысль об этом была абсурдной. Кроме того, Энни едва знала Бет и не собиралась посвящать ее во все это безумие.

Рене Гринбаум – личный агент в манхэттенском агентстве моделей «Сирена»! Вот у кого она попросит помощи! Именно Рене нашла Бет после того, как употребила все свое влияние, чтобы послать альбом со снимками Энни в «Интернэшнл Пикчерз». Все три года Рене неутомимо помогала Энни делать карьеру, была ее другом, помощницей, наставницей.

Но с подобной ситуацией было не под силу справиться даже Рене. Поспешный звонок только смутит ее, причинит кучу неприятностей, ведь Рене начнет винить себя за все, что произошло с Энни.

И при этой мысли стыд за то, что она позволила себе стать жертвой, обрушился на Энни. Она сжалась от ужаса, вспомнив, какие омерзительные события привели ее сюда, совершенно уничтоженная известием об аресте.

Девушка медленно покачала головой. После смерти отца три года назад она осталась одна во всем мире. У нее не было друзей настолько близких, чтобы обратиться к ним в беде. Спасти Энни не может ни один человек.

– Нет, – беспомощно прошептала она. – Я никого не знаю.

– В таком случае, – мягко посоветовала Барбара Тауэр, – позвольте мне найти вам общественного защитника. Эти люди знают, как и что надо делать в подобных случаях.

Но в добрых глазах офицера Тауэр было больше отчаяния, чем надежды.

* * *

– Разумнее всего в подобных обстоятельствах будет забрать назад жалобу на Керта и Хуана Кареру. Я говорил с представителем Мартина Фарроу. В этом случае они согласны снять с вас обвинение в проституции.

– Но это ложь! – вскрикнула Энни. – Неужели они думают, что, если солгут полиции, им все сойдет с рук – и побои, и насилие?!

Молодой адвокат пожал плечами.

– Насилие – трудно доказуемое преступление, – объяснил он. – Энни, вы начинающая актриса. Старлетка, – как скажут поверенные Керта. И вы явились в его дом, чтобы обсудить интересную роль. Керт вполне может сказать, что вы предложили отдаться ему, а когда он отказался, обвинили его в изнасиловании. – И, вздохнув, добавил: – Кроме того, у него трое свидетелей, и все – столпы общества, делают крупные взносы в благотворительный полицейский фонд, каждую неделю обедают с членами городского суда, и все трое поклянутся, что были в это время в доме Керта, слышали ваше предложение и видели, как вы спокойно ушли, находясь в полном здравии. Что значат ваши жалобы против показаний пяти человек, включая, конечно, Хуана…

– Но синяки и ссадины…

Энни подумала о забинтованной груди, снова ощутила, как ноет тело.

Джерри Стейнберг кивнул. В протоколе медицинского осмотра, лежавшем в его портфеле, упоминалось об укусах, побоях и изнасиловании.

– Да, согласен. Вы сильно пострадали, но четверо подтверждают алиби Керта. Он попросту заявит, что несчастье произошло с вами после того, как вы покинули его дом, и что вы подали жалобу с целью шантажа и вымогательства, надеясь получить деньги.

– А… его сперма… слюна? – заставила себя спросить Энни, содрогаясь от омерзительных воспоминаний.

– Да, тесты могут служить уликами, но на них нельзя будет построить обвинение. Керта нужно будет признать невиновным, и анализы докажут, что он ни в коем случае не мог быть причастен к насилию; но в лучшем случае тесты покажут, что на вас напал или он, или любой другой мужчина с такой же группой крови. Ни один судья не станет вас слушать. Джерри захлопнул портфель.

– Послушайте, Энни. Вам причинили много зла. Теперь остается только смириться. Отдохните, сделайте все, чтобы поправиться, займитесь своей карьерой и забудьте о Хармоне Керте. Самое большее, чего вы сумеете добиться… с моей помощью или наняв дорогого адвоката, – немного раздосадовать Керта, поставить его в неловкое положение. Толку от этого никакого. Мой вам совет – взять назад жалобу и забыть о том, что случилось.

Гнев и боль полыхнули в глазах Энни.

– То есть допустить, чтобы ему все сошло с рук? Молодой адвокат понизил голос:

– Попытайтесь понять кое-что: Хармон Керт не просто один из голливудских продюсеров. Он – и есть Голливуд, по крайней мере, в глазах всего света. У него безупречная репутация, незапятнанная, как только что выпавший снег. Керт почти в одиночку поднял Голливуд из того болота, в котором он находился со времен Маккарти, до теперешнего состояния респектабельности и нового блеска. Конечно, Энни, мы все знаем, какие пакости случаются в этом городе. Но Керт…

Он покачал головой.

– Можете ли вы представить, какой властью он обладает? Каким уважением пользуется в калифорнийских судах? Какой доход приносит в казну каждый год? Какие налоги платит? Простите, что говорю это, но даже если бы у вас была дюжина свидетелей, пришлось бы вести настоящее сражение, чтобы убедить судью и присяжных поверить вашему рассказу.

Голос Джерри мгновенно замер – он даже поежился от убийственного взгляда Энни.

– Вы ему верите? – спросила она.

– Я – ваш адвокат, Энни, – неловко пробормотал он. – Если вы говорите, что Керт изнасиловал вас, значит так оно и есть. Я не касаюсь вопросов правды и лжи, просто объясняю, что вас ждет впереди. Можете ли вы понять разницу?

Выражение в глазах девушки заставило его отвернуться.

– Послушайте, Энни, – повторил он. – Примите мой совет – сейчас не время думать о справедливости, главное – выжить. Помните о своей жизни – и личной, и профессиональной.

Не успел он договорить, как открылась дверь и высокий мужчина в дорогом костюме жестом позвал Джерри. Тот извинился и вышел в коридор. Несколько ужасных мгновений Энни ждала, вне себя от возбуждения.

Наконец Джерри вернулся один. Вид у него был довольный и пристыженный одновременно.

– Все в порядке, – объявил он. – Удалось договориться… надеюсь, вы согласитесь. Обе стороны берут жалобы назад. Счета от врача будут оплачены Кертом. Он сожалеет о недоразумении и надеется, что вы сможете обо всем забыть.

Адвокат нервно дернул себя за галстук.

– На ваш счет будет немедленно переведено десять тысяч долларов. Без лишнего шума.

Энни не сводила с него глаз. Несколько минут она молчала. Потом глубоко вздохнула.

– Я приняла решение. Возьму жалобу обратно, но деньги пусть оставит себе.

Джерри Стейнберг оглядел хрупкую фигуру Энни, спрятанную под простынями. Девушка много пережила, избита, изнасилована, но не сломлена. Пламя в ее глазах почти пугало его.

Джерри пожал ей руку и откланялся.

Наконец она осталась одна. Минуты складывались в часы, усталость боролась с гневом и отчаянием, изводя и выматывая девушку. Ночная тишина больницы только усиливала тревогу.

Энни изо всех сил пыталась бесстрастно оценить свое положение. Она знала: оказаться жертвой насилия – еще не конец света. Раны заживут, останутся шрамы, но боль утихнет.

На секунду она позволила себе роскошь закрыть глаза и в полусне предалась воспоминаниям о годах работы в агентстве «Сирена» – трех счастливых, беззаботных годах, приведших ее на порог настоящей славы и известности, подаривших успешную карьеру манекенщицы, и… о безрадостном сиротливом детстве. Тогда вся ее жизнь сосредоточилась в отце, спокойном, добром человеке, Гарри Хэвиленде – единственной опоре в жизни Энни, пока смерть не унесла его, когда ей исполнилось восемнадцать.

Слезы жгли глаза. Все, что хотелось Энни, – свернуться клубочком и укрыться от всех невзгод под его защитой, которую она принимала когда-то как должное. Казалось, прошли века с тех пор, как Энни могла рассчитывать на чью-то защиту.

Но строгий внутренний голос напомнил Энни, как бессмысленно искать утешения и защиты, ведь все, за что она боролась, было отнято, разрушено, провалилось в одну секунду, как лед над коньками беспечного конькобежца. Когда после внезапной кончины отца Энни осталась круглой сиротой, она быстро поняла, что боль потери – ее враг, способный разрушить жизнь и существование, поэтому необходимо употребить все силы и волю, чтобы придти к счастью и спокойствию.

Расставшись с расслабляющими эмоциями, она сделала карьеру и стала одной из лучших в своей профессии.

Выражение лица, с которым Энни приветствовала оптовых покупателей, было таким же деланным, как и улыбка, которой она встречала житейские невзгоды и неприятности. И ее план удался. В Нью-Йорке ее ждал успех, и жизнь вскоре пошла спокойно и гладко, так что Энни никогда не думала о себе как о человеке с неосуществленными желаниями и невидимыми шрамами в сердце.

Но сегодня Энни не могла отрицать очевидного. Насилие растерзало не только ее тело, но и душу. Торжествующая в своей несправедливости жестокость сжимала ее в своих тисках. Уверенность в том, что окружающий мир вовсе не враждебен ей, разбилась в прах. Гневные внутренние голоса звучали в ней, они то спорили и мучали ее, то пытались успокоить боль, причиненную ей злом. Энни не знала, как ей жить дальше с этим отвращением и сознанием беспомощности, она не могла смириться с ролью жертвы.

Энни терзалась так, пока боль, лекарства и усталость, слившись воедино, не побороли мятежный мозг. Так ничего и не решив, она заснула.

Она не сознавала, что именно сейчас ее душа, ее личность метались на границе двух дорог, столь непохожих одна на другую. Одна – продолжение спокойной, размеренной жизни, которую вела Энни после смерти отца, другая – незнакомая, опасная, по которой должна идти женщина, а не та жизнерадостная девчонка, какой она была до сегодняшнего дня.

Но пока, безразличная к тому, какой поворот примет ее судьба, Энни спала. Она не знала, что еще до наступления утра чаши весов качнутся, и перед ней откроется узкая тропинка, которая ведет только в одну сторону и по которой пойдет новая, изменившаяся Энни Хэвиленд.

 

Глава III

За час до рассвета зазвонил телефон. Тихие, но настойчивые гудки не разбудили Энни. Мигающего огонька под диском она не видела. Эмоциональная и физическая усталость, объединившись с транквилизатором, не давала вернуться в реальный мир. Во сне она вновь стала маленькой девочкой и лежала в детской кроватке.

Проснулась она от странного запаха и поняла, что в доме пожар. Девушка вскочила с постели и помчалась вниз по бесконечным лестницам и коридорам. Темные тоннели простирались перед ней, не обещая выхода, но Энни упрямо мчалась вперед.

Наконец она оказалась в гостиной. Там, сидя в кресле, дремал отец с маленькой спящей девчушкой на руках. Энни знала: нужно их разбудить до того, как пламя ворвется в комнату. Она потянула отца за руку. Поздно. Он не двигался и почему-то не был похож на себя. Энни повернулась к девочке. Это оказалась она сама. Но только она дотронулась до девочки, как ужасное подозрение сковало душу. Их ладони встретились, и Энни испугалась: – Она – не я!

Надежда сменилась паникой. Энни взглянула на мирно спящую малышку. Но тут глаза девочки открылись, омерзительный запах заполнил комнату, и Энни вновь поняла, хотя и слишком поздно, что пламя зародилось в этих глазах, искры в них превращались в чудовищные огненные языки.

Энни попыталась убежать, но не смогла сдвинуться с места, Девочка держала ее за руки. Она начала вырываться, но чем сильнее сопротивлялась, тем большую силу обретали эти чужие маленькие руки, сжимавшие ее, словно клещами.

Вопль Энни на самом деле был почти неслышным вздохом, но безжалостное пламя уже начало пожирать ее.

Она вскочила, как от толчка. В ушах все еще звенели ее крики, смешавшиеся с настойчивыми звонками. Сон неохотно уступил место яви, а резкая боль в груди заставила вспомнить все, что произошло.

Энни подняла трубку.

– Послушай меня, – проговорил резкий голос. – Ты причинила мне немало беспокойства. Предлагаю взять деньги.

Энни, не отвечая, сжимала трубку, пытаясь противостоять чудовищной воле этого человека.

– Вы знаете мой ответ, – сказала она наконец. – Проживу и без ваших денег.

– Хочу, чтобы ты поняла кое-что. Никогда, ни при каких обстоятельствах тебе не получить работу в Голливуде. И если в будущем попытаешься напомнить о своем существовании, я уничтожу тебя. Ясно?

Энни повесила трубку и легла на подушку, все еще согретую теплом ее тела. Странно, что голос Керта не встревожил ее. Вместо этого она вспомнила неприятный сон и поняла, что видит его не впервые. Он все время возвращался, хотя, проснувшись, Энни забывала о нем.

Как хорошо сознавать, что ты жива. Страдания, причиненные Хармоном Кертом, принадлежат прошлому, и чтобы поставить на них крест, нужно устремить взор в будущее и идти вперед, несмотря ни на что.

Странное возбуждение загорелось в ней. Только теперь Энни поняла всю глубину своего отчаяния, побудившего ее броситься к патрульной машине, хотя уже тогда она знала, что полиция не поможет.

Одна. Совсем одинока. Но в этом одиночестве было нечто очень ценное, – ей не придется ни от кого зависеть.

Теперь Энни знала, что должна делать. Как она могла когда-нибудь сомневаться в этом? Конечно, она не может исповедаться ни одному человеку, – все, что она ни скажет, покажется чистым абсурдом. Но решимость оставалась с Энни, она завладела и руководила ею.

Неравная битва ждала Энни, поединок, в котором победа казалась почти невозможной.

Но именно эта безнадежность станет ее оружием, эликсиром сверхъестественной магической силы, которая уже теперь успокоила боль и возвратила волю. Она вспомнила маленькую девочку из сна, чьи тонкие пальчики налились стальной мощью.

Энни станет знаменитостью! И именно здесь, в Голливуде. Теперь она это знала наверняка. И, когда настанет время, она разделается с Хармоном Кертом.

Не отпуская от себя эту мысль, она приказала себе больше ни о чем не думать, потому что знала – иначе не заснуть. Энни закрыла глаза. Прошлое отодвинулось, будущее приняло ее в свои объятия, очищая волшебным бальзамом и даруя целительный сон.

 

Глава IV

Нью-Йорк, 1967 год, 8 сентября

Стояло холодное дождливое воскресенье. В студии эхом отдавался грохот проезжающего грузовика. Запах, доносившийся из соседнего ресторана, где подавали марокканские блюда, вызвал у Роя Дирена смешанное чувство голода и одновременно брезгливости.

Он ненавидел это время года. Рождество наступит еще не скоро. День Благодарения давно миновал, хотя этот праздник ничего не значил для Роя. Лето, его любимый сезон, уже прошло, утонуло в дожде. У Роя не хватало мужества ждать коротких, но прекрасных дней бабьего лета, напоминавших о покое и счастье. Он раздраженно хлопнул дверью, прошел через парк и отправился купить что-нибудь на обед. Рой был один, промерз до мозга костей, и дождь, барабанивший по тротуарам и крышам, словно аккомпанировал унылым мыслям.

Сегодня Рой должен был идти в театр. Трое из его студентов играли в пьесе Олби. Ни один из них не отличался выдающимися способностями, но его присутствие помогло бы им справиться с паникой.

Парочка голубых, считающихся в этом городе театральными критиками, обязательно захочет узнать его мнение.

«Что вы думаете о постановке, мистер Дирен? Вы согласны с трактовкой режиссера?»

Обращение будет почтительным, а Рой при этом должен играть роль мудрого наставника. Но в глазах присутствующих будет мелькать тень презрения, а губы начнут брезгливо кривиться.

Конечно, он заслужил это. Не было ни одного гомика, который не знал бы о пристрастии Роя подбирать партнеров на одну ночь, молодых, красивых, готовых на все в обмен на выигрышную роль. И Рой, тронутый щедростью, с которой они предлагали свои тела, пытался замолвить за них словечко театральным продюсерам.

Но все знали, что он неудачник в любви, как и в выбранной профессии, и что использовал он этих юношей только для того, чтобы попытаться оживить бесполезный, но действующий орган, и поэтому со снисходительностью, напоминающей жалость, они отдавались ему в задней комнате студии или соглашались придти домой. Как он ненавидел эту готовность, покорность, желание угодить, написанные на их ясных лицах. Не потому, что это выдавало их с головой, нет, Рой давно уже считал себя выше всех человеческих слабостей. Нет, просто их глаза говорили о юности и бесконечной способности надеяться. Их голодное желание поскорее знать, что будет завтра, непрестанные попытки поймать золотую птицу счастья освещали их жизнь волшебным лучом.

Тягостно было видеть, как другие танцуют глупый вальс, па которого давно уже забыты им самим.

Зазвонил телефон. Рой поднял трубку.

– Мистер Дирен, я сейчас в кулинарии – через дорогу. Просто хотела убедиться, что вы меня ждете.

– Поднимайтесь, – коротко бросил Рой.

Эта девчонка Хэвиденд – одна из тех, кто преследовал его телефонными звонками, пока Рой, наконец, не согласился принять ее и в без того переполненную группу.

Настойчивость девушки настроила Роя против нее, хотя в конце концов он и сдался. Голос в телефонной трубке, такой чистый и невинный, доводил до бешенства. Жалкая любительница, дилетантка! По крайней мере, Рой именно это предполагал. К тому же, по ее словам, она манекенщица – должно быть, ноги от ушей растут и ни грамма таланта.

Рой подошел к окну, поглядел в грязное стекло на лежавшую внизу улицу и вспомнил о своих студентах. Безнадежное выражение появилось в его глазах, пока перед мысленным взором проплывали знакомые лица. По какому-то странному стечению обстоятельств именно душевная пустота обернулась внутренней силой, когда Рой начал преподавать. Именно потому, что иллюзорные надежды улетели, он мог пробиться через природные защитные инстинкты учеников к их обнаженным нервам, к уязвимости, лежащей в основе каждой значительной роли. И только потому, что источники их собственных надежд еще не иссякли, молодые люди сумели пройти через горнило испытаний и стать лучшими актерами. Они приходили к нему, чтобы получить свою долю издевательств, перенять циничные воззрения на мир и выйти очищенными, закаленными, уверенными в будущем.

Конечно, это хрупкое равновесие имело тенденцию постепенно нарушаться, весы клонились в сторону посредственности, ведь лишь один актер из тысячи обладал опасной способностью растворяться в судьбе своего персонажа, поступаясь своим собственным «я».

Студенты Роя отличались слишком завидным здоровьем, слишком стремились достичь успеха, жаждали любить и быть любимыми. Они никогда не уподобятся тем великим, чьи глаза горели жаждой саморазрушения, когда бросались они в роль очертя голову и полностью перевоплощались в никогда не существовавших героев.

Так Рой и проводил свою жизнь, улучшая технику посредственных актеров, и за все усилия был вознагражден титулом лучшего преподавателя драматического искусства в англоязычных странах.

В течение двадцати пяти лет слава его все росла по мере того, как седели волосы, а пустота все больше завладевала душой. Но тем временем публика и критики рыдали при мысли о том, как много потеряла сцена, когда Рой оставил театральные подмостки.

Они абсолютно не понимали его. Одиночество было естественной средой Роя. Много лет назад он имел возможность появляться в блистательных постановках, занять подобающее место среди великих актеров своего времени, но Рой отказался от всех предложений, потому что знал – он ничего не мог дать ни роли, ни публике – человеческих чувств в нем не осталось. Будь у Роя выбор, он предпочел бы покончить счеты с жизнью, уничтожить иссохшее тело, жалкое напоминание о прошедших днях.

Но верования Роя не позволяли совершить самоубийство. Втайне глубоко религиозный человек, он не мог оставаться равнодушным к судьбе своей бессмертной души, какой бы смехотворной и нелепой ни казалась идея самосохранения и выживания.

Поэтому он без всякого интереса влачил унылое повседневное существование, раздраженный мыслями о том, что в сорок девять лет еще далеко до смерти. Рой выжидал, вдыхал отравленный воздух Тридцать седьмой улицы и вонючей боковой аллеи, гулял по парку и делился со студентами едва тлеющим огоньком, который когда-то был высоким всепожирающим пламенем.

Живой мертвец.

Послышался звонок в дверь. Легкие шаги эхом отдавались на каменных ступеньках.

– Мистер Дирен! Огромное спасибо, что согласились встретиться со мной.

Навстречу Рою шла девушка в спортивных брюках и голубом свитере. Через руку переброшено пальто из джинсовой ткани. На плече – сумочка с бахромой.

Редкостная красавица! Странные кошачьи глаза, гибкая фигура, густые темные волосы. Она сказала, что работает в агентстве «Сирена». Действительно, Рой не раз видел ее фотографии в журнальной и газетной рекламе.

Она пала в его глазах еще ниже. Несомненно, надеется, что внешность поможет ей сделать карьеру актрисы!

– Садитесь, – предложил Рой, показывая на древний, слишком жесткий диван, служивший реквизитом во время занятий и сиденьем для тех, кто был способен терпеть вонзающиеся в тело пружины.

Девушка осторожно опустилась на диван. Рой кивнул в сторону трех потрепанных книг в бумажных переплетах на кофейном столике. Нужно не дать ей времени опомниться:

– Вы знаете «Гедду Габлер»? Девушка покачала головой.

– Как насчет «Федры»?

– Я… читала в высшей школе. На занятиях по французской литературе.

– Прекрасно! – кивнул Рой. – Это старый перевод. Попробуйте прочитать тридцать шестую страницу, речь Федры, обращенную к Ипполиту.

Девушка коснулась книги осторожно, словно перед ней был незнакомый предмет, и сильно побледнела. Должно быть, поняла, что Рой пытается запугать ее.

Он молча наблюдал, как она листает страницы и пытается понять содержание стихов. Потом, не заглядывая в текст, подал ей реплику Ипполита.

Энни нахмурилась. Через десять секунд придется играть роль мачехи, совращающей пасынка.

Рой знал – это просто невозможно. Но видеть, как она проигрывает сражение, весьма поучительно как для ее собственного опыта, так и для его самолюбия.

Неожиданно глаза девушки стали пустыми. Она выглядела совсем больной. Рой даже испугался, что она вот-вот потеряет сознание от ужаса.

Но нет! Лицо ее постепенно приняло обычное выражение, одновременно искреннее и таинственное.

Девушка начала читать.

Пресыщенное сердце Роя едва не остановилось еще до того, как она дошла до третьей строки.

Энни с самого начала знала, что у нее единственный шанс произвести впечатление на Роя Дирена, последняя возможность открыть двери в будущее, которого она собиралась добиться, особенно потому, что мосты, связывающие ее с прошлым, были сожжены.

На ее теле все еще оставались метки – напоминание о том, что произошло в Калифорнии. Доктор заверил Энни, что шрамы на груди со временем исчезнут, а спина обретет прежнюю гибкость. Ключица срослась и уже не болела.

Она покинула Лос-Анджелес, не объяснив Бет Холланд, почему оказалась в больнице. Возвратившись в Нью-Йорк, Энни сообщила Рене Гринбаум, что пробы в «Интернэшнл Пикчерз» оказались неудачными. И поскольку на лице, руках и ногах не осталось следов, она смогла вернуться к показу моделей, правда, демонстрировать нижнее белье и купальные костюмы она уже не могла.

И почти сразу Энни начала приводить в действие план, потребовавший сократить работу до минимума. Она ушла из Нью-Йоркского университета, где училась на четвертом курсе вечернего факультета, выпускающего театральных художников и дизайнеров.

Пересчитав свои довольно значительные сбережения, накопившиеся за три года работы фотомоделью для каталогов и манекенщицей для домов моды, Энни нашла одного из лучших учителей декламации в Манхэттене и приступила к занятиям драматическим искусством и к тренировке голосовых связок.

Она записалась в профессиональный танц-класс и начала утомительные тренировки с тем, чтобы получить возможность выступать как соло, так и в кордебалете, если возникнет такая необходимость. Девушка с поразительной легкостью включилась в ежедневный ритм выматывающей работы – и раньше в высшей школе Энни проводила много времени в бассейне и гимнастическом зале.

Учитель танцев, не отличавшийся мягким характером, был потрясен способностью девушки самозабвенно отдаваться музыке, точно следовать каждому показанному ей движению, ее умению выполнять задания с точностью и вдохновением профессионала.

Начальные этапы плана выполнялись точно по графику, хотя, как Энни и предполагала, Рене Гринбаум не желала смириться с ее решением работать меньше.

– Слушай, Энни, – предупредила она, вглядываясь в девушку через толстые очки. – Надеюсь, ты понимаешь, что играешь с огнем. Ты можешь сделать блестящую карьеру, но только времени терять нельзя. Издателям каталогов быстро приедается одно и то же, они все время ищут чего-то нового, особенно в высокой моде. Думаю, через несколько месяцев ты попадешь в «ВОГ», если вести правильную политику. Но ты должна всегда быть готовой к работе постоянно, чтобы публика не могла забыть твое лицо. Если начнешь отказываться от приглашений, вся твоя карьера разлетится, как карточный домик. Я не раз такое видела.

Энни вежливо, но твердо отказалась:

– Я ценю все, что ты сделала для меня, Рене, но слишком занята сейчас. Мне нужно выполнить все, что я решила.

Когда Энни вышла из офиса, Рене, нахмурясь, уставилась на стопку глянцевых фотографий и макетов каталогов. Она распознала талант Энни, еще когда та восемнадцатилетней девушкой пришла в агентство «Сирена».

Так легко было создать привлекающий всеобщее внимание альбом снимков новой модели, в лице и фигуре которой странным образом смешивались типично американское здоровье, жизнерадостность и скрытая чувственность. Казалось, бездонные глаза Энни хранили некую тайну. Девушка была словно создана для камеры.

И вот теперь Энни все поставила под удар. У большинства моделей был всего один шанс преуспеть. Такая умница, как Энни, несомненно должна была это понять.

С другой стороны, эти прекрасные глаза сияли сейчас решимостью, не имеющей, возможно, ничего общего со здравым смыслом.

* * *

Не желая думать о том, чем она рискует, Энни съехала с маленькой квартирки в Гринич Виллидже и сняла огромную мансарду, где кроме нее жили еще три стюардессы, с которыми за десять дней ни разу не удалось встретиться. Все трое так и остались для Энни таинственными незнакомками – в основном она общалась с ними посредством записок, оставленных на холодильнике. Получалось, что она почти все время жила одна, и к тому же это обходилось значительно дешевле, а поездки в центральную часть города были вовсе не такими утомительными, как казалось раньше.

Энни дала себе всего несколько недель, чтобы привыкнуть к новому ритму жизни, прежде чем предпринять самый трудный шаг. Она знала – придется обратиться к Рою Дирену и убедить его принять ее в свою группу – все равно лучшего преподавателя ей не найти. Без него или другого, почти столь же известного учителя, Энни никогда не сможет стать настоящей актрисой.

Сначала даже звуки пронзительного раздраженного голоса в телефонной трубке выводили Энни из равновесия. Но она вынудила себя настаивать до тех пор, пока не вырвала согласие у Роя. Энни, конечно, не могла не чувствовать, что его антипатия к ней усиливается с каждым звонком.

И вот теперь Рой сидел в складном кресле перед Энни, безжалостно впиваясь в нее ледяными глазами.

Так вот он, ее главный шанс, воплощенный в этом враждебно настроенном, занятом своими мыслями человеке.

Непреклонный резкий внутренний голос прошептал:

«Теперь или никогда».

Но Энни приготовилась отвечать.

Глаза ее потеряли всякое выражение. Она словно увидела надвигающуюся черноту, летящую мимо нее вверх с невообразимой быстротой. И сама Энни одновременно, с той же скоростью проваливалась вниз, во что-то темное и неизвестное, смыкающееся над головой, словно океанские глубины.

Волна дурноты подкатила к горлу, поползла по рукам к пальцам, выплеснулась на страницу книги. Когда она завладела губами Энни, вытеснила воздух из легких, девушка начала читать спокойно, без заранее отрепетированного выражения.

Рой Дирен, подняв брови, уставился на нее.

– Повторите с самого начала, – попросил он.

Энни вновь опустила глаза. Она знала, эти убийственные слова принадлежат ей не больше, чем воздух, которым она дышала, но почему-то слова лились свободно, легко, словно сама смерть, которую она, Энни, облекала в форму и в плоть.

Она по-прежнему читала ровно, спокойно, не пытаясь добавить к стихам эмоциональную окраску или мотивацию. Каждое слово было пронизано владеющим Энни чувством головокружительного полета в неизведанное.

Рой Дирен остановил ее.

– Собственно говоря, она ласкает Ипполита, – объяснил он. – Именно ласкает там, то самое местечко между ног, только не рукой, а словами. Но сама Федра не сознает этого, потому что не желает признаться себе, как изголодалась по пасынку! Попытайтесь передать именно это.

Энни снова прочла те же строчки. Рой улыбнулся и покачал головой, прежде чем она успела закончить.

– Хорошо, – признал он и, поднявшись, протянул ей иссохшую руку, чтобы помочь встать. Книга упала на кофейный столик.

– Двадцать пять долларов за каждый урок, – предупредил Рой. – Занятия три раза в неделю с шести и до того часа, когда мы уже не сможем выносить друг друга. Вам это подходит?

Услышав, сколько придется платить, Энни ужаснулась. Остальные занятия и так стоили достаточно дорого, и банковский счет с каждым месяцем катастрофически усыхал, несмотря на то, что квартира обходилась довольно дешево.

– Могу предложить кое-что получше, – продолжал он. – Заплатите, когда сможете. Потом сочтемся.

Лицо Энни просветлело. Тревога медленно исчезла. Ее приняли!

– Но помните, – предупредил Рой, – перед вами долгий, трудный путь. У вас нет техники. Совсем нет. Ни внутреннего контроля, ни согласованности действий, ни чувства ритма. Либо вы разовьете это в себе, либо никогда не станете актрисой. Никаких ложных надежд, хорошо?

Энни покорно улыбнулась.

– И еще одно. Безработица в нашей профессии достигает девяносто пяти процентов или выше. Так продолжается уже довольно давно, и в обозримом будущем положение не изменится. Если надеетесь разбогатеть таким способом, забудьте об этом.

Вместо ответа Энни, сияя глазами, протянула руку.

– Огромное спасибо, мистер Дирен. Обещаю, вы не пожалеете, что приняли меня.

– Посмотрим, – суховато улыбнулся Рой.

Каким он казался маленьким, напряженным, внутренне сосредоточенным!

– Жду вас в понедельник вечером.

Энни вышла на Тридцать седьмую улицу. Дождь тяжело бил по плечам, но ей и в голову не пришло открыть зонтик.

Наконец-то она стала полноправным членом «Студии 37», студенткой Роя Дирена.

Энни направилась к станции подземки, не обращая внимания на пешеходов. Радость и удивление девушки смешивались с другим странным чувством, в котором она почти боялась признаться даже себе.

Она знала еще до того, как подошла к заветной двери, что Рой Дирен примет ее.

 

Глава V

Нью-Йорк, 1968 год, 2 февраля

– Вы должны найти себя через своего героя.

Рой Дирен нервно шагал взад и вперед по деревянному полу: суховатое тело сжато, словно стальная пружина, в голосе прорывается еле скрытое напряжение.

– Не верьте актерам, – продолжал он, – которые считают, что вы должны привносить в роль черты собственного характера, воспоминания, эмоции, опыт и тому подобное. Нет.

Он обвел группу суровым взглядом.

– Забудьте о себе. Каждый раз вы убиваете что-то в себе ради очередной роли. И если вы делаете это достаточно хорошо, персонаж что-то даст вам. И это что-то поможет жить дальше, хотя и ненадолго.

Неожиданно повернувшись, он устремил насмешливый взгляд на Энни, стоявшую со сценарием в руках около молодой студентки, и указал на нее пальцем.

– Взгляните, – вот актриса, считающая, что ей больше нечему учиться. Персонажи ее роли – для нее не больше, чем новое пальто, которое она собирается купить, или пара удобных туфель, в которых она обходит магазины на Пятой авеню. – По комнате пронесся смущенный смех. Студенты, испуганные сарказмом Роя, явно жалели Энни. – Я скажу вам, что думаю, – продолжал Рой. – Думаю, наша милочка Энни хочет добиться большого успеха в бизнесе. Может, даже стать секс-символом. Желает, чтобы люди любили ее, восхищались! И ожидает, чтобы Джульетта и Офелия, и все другие героини соответствовали ей, подходили бы как новые платья, позволяли выглядеть еще лучше. Что она может дать этим персонажам, ведь они всего-навсего – витрина ее собственного «я».

– Довольно!

Рой в изумлении обернулся. Энни глядела на него огромными решительными глазами и совсем не казалась рассерженной, что делало ее замечание еще более раздражающим.

– Я бы хотела еще раз пройти это место, если можно, – заявила она.

Рой молча махнул своим экземпляром пьесы в сторону Ника Марсиано, энергичного молодого актера, игравшего эту сцену вместе с Энни, давая сигнал начать все сначала.

Ник повернулся к Энни, подал ей реплику. Они играли полную внутреннего напряжения сцену из пьесы Теннесси Уильямса «Кошка на раскаленной крыше». Энни играла роль Мэгги, девушки, захваченной горькими разочарованиями, сексуальными и душевными.

Атмосфера в комнате была словно заряжена электричеством. Ник заметил, что глаза Энни словно заволокло дымкой и, неловко поеживаясь, выжидал. Остальные не сводили с них глаз. Они не видели, что Энни была уже в другом мире. Прежняя, внезапно надвинувшаяся тьма окутала ее, напомнив об ужасной боли в ушах, которой она страдала в детстве, – такая же жестокая, неуемная, неизбежная. Но теперь уже более знакомая, и Энни знала – она уже не утонет в этой черноте. Мгновенное падение в бешеный водоворот придало ее роли, словам безумную буйную окраску, взметнуло бурю чувств, проникающих друг в друга, словно неведомые химические вещества, жгучие кислоты, способные мгновенно сжечь незащищенную плоть.

Подобное состояние владело Энни только в минуты напряжения и всегда приводило ее в ужас. Но как только она ощущала, что вызывающая дрожь лавина осталась далеко позади, страх, сжимавший сердце, постепенно исчезал, а на его место приходили сосредоточенность и озарение – и теперь давно написанные строчки звучали по-новому, словно произнесенные впервые.

Энни повернулась к Нику с незнакомой чужой улыбкой на губах и выговорила первую строчку, поразившую слушателей, словно внезапный удар грома.

Они повторили всю сцену. Энни так и не вышла из транса, пока оба не замолчали.

Студенты безмолвно наблюдали, как Ник бросился на диван. Энни сползла на пол, скрестив ноги, прислонилась к стене, опустила голову на руки.

– Ну что же, – заключил Рой Дирен. – Это уже лучше. Не так плохо. Повторим это опять в среду, и все в порядке. Дело сделано.

Он поглядел на измученную Энни. – Нужно вывести ее из себя, чтобы добиться хоть чего-то, – сухо заметил Рой остальным; на этот раз проницательные глаза светились искренней симпатией к девушке. – Но когда она показывает, что кроме хорошенького личика обладает еще и талантом, то заставляет меня чувствовать что-то. А вас?

Раздался гром аплодисментов, коротких, но искренних и дружных. Энни поблагодарила сокурсников усталой улыбкой и снова спрятала лицо в ладонях.

– Что касается нашего Ника, – объявил Рой, поворачиваясь к молодому мускулистому актеру с темными вьющимися волосами и орлиным носом, – тут дело иное.

Он несколькими точными фразами охарактеризовал игру Ника, но думал при этом только об Энни. Ее товарищи откровенно мечтали о блестящем будущем. Но они были всего-навсего людьми. Энни же совсем другая. Рой знал это с самой первой встречи.

Всего несколькими словами она могла заворожить публику, от этого чуть глуховатого голоса по спине пробегал озноб. Воспоминание о ее игре лишало сна партнера. Но такие порывы случались нечасто. Очевидно, девушка не могла постоянно находиться в этом состоянии – подобное никому не под силу. Если Энни научится вызывать вдохновение по своей воле – она станет великой актрисой. Если, конечно, раньше не сломается.

С тех пор, как Энни начала заниматься у Роя, техника ее игры совершенствовалась на глазах, хотя не видимые миру и посторонним муки постоянно терзали ее сердце. Но зато какой же она была красавицей! Не будь Рой голубым, отдал бы ей сердце, душу, всего себя, с того мгновения, когда увидел впервые.

Но, сам того не сознавая, Рой был почти влюблен в Энни, и когда наблюдал, как она двигается и разговаривает, каждая клеточка в его теле пульсировала воспоминаниями о том коротком периоде в его жизни, когда он поклонялся женщинам.

В каждом жесте девушки сквозила неосознанная чувственность. Вид Энни, расчесывающей волосы, возбуждал больше любого стриптиза. Но откровенная, честная манера обращения с мужчинами не менялась и производила такое же впечатление, как и пять месяцев тому назад.

Сочетание женственной притягательности и глубокой внутренней порядочности делало незабываемой игру Энни. И, хотя ей еще многому нужно было учиться, мало кто из сокурсников в ее студии, а может, и во всем Нью-Йорке, достигнет того уровня, на который может подняться Энни.

Девушка по-прежнему сидела у стены, наблюдая, как трое ее товарищей начали трудную, но интересную сцену. Она восхищалась их техникой, но мысли ее были далеко.

За месяцы, проведенные с Роем Диреном, последние остатки былых амбиций успели улетучиться.

Лицо Энни, хорошо известное жителям Нью-Йорка по рекламным щитам, снимкам в газетах и журналах, знакомое всем американцам благодаря демонстрациям моделей, начинало стираться в их памяти. У Энни не было времени заниматься работой, которую находили для нее Рене и агентство. Все время она посвящала занятиям.

Рене с болью и обидой глядела на Энни каждый раз, когда та проходила через офис. Девушка старалась выдавить улыбку, искренне жалея о том, что пришлось намеренно отдалиться от женщины, которая так много сделала для нее, но желания изменить ход событий Энни не испытывала.

С другой стороны, она не была одинока. На выбранном ею пути встречалось множество новых лиц, а времени и сил становилось все меньше.

Блейн Джексон, учитель танцев, не так давно отвел ее в сторону.

– Не люблю говорить это начинающим, – сообщил он, – потому что они тут же задирают нос и раздуваются от самодовольства, но, считаю, вы должны поработать со мной еще год и подумать о том, чтобы найти себе хорошего агента. Поверьте, вас ожидает блестящая карьера танцовщицы.

С тех пор, как Энни начала заниматься у Джексона, растущее мастерство не затмило естественности и неповторимости ее движений. Она привносила так много характерных черт, такую глубину драматизма в простейшие па, что Блейн не сомневался – девушка станет великой танцовщицей. Кроме того, она была потрясающе сексуальна.

– Если бросите терять время на пустяки и будете заниматься по двенадцать часов в сутки, – продолжал он, – думаю, через два года станете звездой на Бродвее. И не воображайте, что я хочу вам польстить, просто нужно, чтобы вы знали. Все, что сейчас требуется, – упорный труд, и карьера обеспечена.

Улыбнувшись, Энни вежливо поблагодарила Блейна:

– Я подумаю над тем, что вы сказали. Но могу я пока приходить в класс, как раньше?

– Конечно!

Блейн Джексон не мог знать, что танец был всего лишь средством добиться цели, как и уроки вокала, работа и даже Рой Дирен.

Ник Марсиано, поставив локти на стол, наблюдал за Энни, не отрывавшей взгляда от актеров, играющих сцену перед Роем. Густые волосы упали ей на плечи, разметались по груди, словно грива мифического животного.

Ник подпал под обаяние этой девушки с первого дня, когда Энни вошла в студию, и немедленно пригласил ее на свидание. Они ходили в кино, обсуждали постановки экспериментальных театров, находившихся за пределами Бродвея. Ник даже познакомил Энни со своими друзьями. Все они были актерами, работали днем, и отнюдь не в театре, вечера проводили в жарких обсуждениях событий шоу-бизнеса, наполненных слухами и сплетнями.

Целеустремленный, необыкновенно привлекательный молодой человек, большой любитель женщин, крайне честолюбивый актер, Ник не делал секрета из своих намерений овладеть прелестной Энни Хэвиленд. Он знал, что нравится ей, в этом он был уверен – когда их губы встречались, тонкие пальцы Энни, ласкающие его волосы, вздрагивали от желания и нетерпения.

Но, к удивлению и даже раздражению Ника, Энни отказала ему.

– Не думаю, что могу сейчас с кем-то сблизиться, – объяснила она. – Надеюсь, ты это поймешь.

Несмотря на то, что Ник оскорбился и никак не мог поверить в происходящее, Энни сумела все превратить в дружескую шутку, гуляла с ним по парку, ходила обедать, осматривала музеи и галереи, посещала театры.

Энни стала другом Ника, хотя их отношения нельзя было назвать платоническими – что-то в ее манере держать его за руку или ерошить волосы говорило о том, что она сознает, как сильно Ник желает ее.

Не привыкший получать отказы, Ник не знал, как относиться к Энни. Хотя Ник, и это было очевидно, нравился Энни, сам он не мог забыть, что под внешностью блестящей модели прячется девочка из маленького провинциального городка. Возможно, ее отталкивают истории о его многочисленных похождениях. Как и многие актеры, находившиеся в состоянии постоянного напряжения, он не гнушался иногда на вечеринках выкурить пару – другую сигарет с травкой, а по утрам часто мучился похмельем, потому что накануне поглощал дешевую водку в неумеренных количествах.

И, конечно, он был признанным и известным пожирателем женских сердец.

Но со стороны Энни он не замечал ни малейшего признака неодобрения на этот счет. Она, казалось, полностью была на стороне Ника, несмотря на то, что между ними по-прежнему не было близости. Наоборот, дружба, предлагаемая ею, носила неуловимый оттенок чего-то гораздо более интимного, хотя Ник твердо знал: за кокетливым отказом кроется железная решимость.

Недоуменно пожав плечами, он решил принять Энни такой, какая она есть, и неизменно восхищался силой ее характера.

– Бэби, – сказал он, – не знаю, что видит Рой, когда ты работаешь в студии, но я уже довольно давно отираюсь в этом городишке, так что поверь: у тебя есть талант и воля. Ты далеко пойдешь. Да и сейчас, видно, бываешь в подходящем обществе! – Ник рассмеялся. – Надеюсь, возьмешь меня с собой?

– Очень смешно, – фыркнула она. – Я буду добиваться паршивых эпизодиков, когда ты уже станешь героем сериалов, ты и сам прекрасно понимаешь это!

Она знала, что мечтой Ника было попасть на телевидение. Хотя он был настоящим актером, но не питал иллюзий относительно своего таланта – он никогда не сможет добиться успеха на сцене, особенно в классическом репертуаре. Только коммерческие фильмы и мыльные оперы могли принести ему славу, и Ник знал, чего добивается.

Честолюбивые стремления Ника вызывали резкое неодобрение строгого нетерпимого отца, лишившего сына наследства и изгнавшего его из клана Марсиано и родного дома в Ньютоне, штат Массачусетс, когда тот отказался заняться семейным бизнесом и уехал в Нью-Йорк.

Энни как-то поинтересовалась, неужели время не смягчило разногласий и не примирило сына с отцом, но Ник покачал головой.

– Ни в коем случае. Для такого человека, как он, все актеры как женского, так и мужского пола – проститутки. Это не профессия для мужчины, так он считает. И никогда он не переменит своего мнения…, но и меня нелегко сломить. Лучше нам жить подальше друг от друга.

Ник, казалось, с полным спокойствием и безразличием воспринимал ссору с отцом и свое изгнание. Но Энни трудно было обмануть. Легко уязвимая нежная душа Ника страдала, и муки только усугублялись профессиональными невзгодами и хронической безработицей.

Чувствуя постоянную внутреннюю борьбу, происходившую в Нике, Энни скоро привыкла ободрять друга, с почти материнским теплом давая понять, что многое зависит от его профессионального опыта. И вскоре Ник с благодарностью сбросил маску мужского превосходства и охотно принимал столь необходимую поддержку и разумные советы, хотя огонь, зажженный ею в его чреслах, не угасал.

– Не знаю, как я существовал в этом безумном городе, пока не появилась ты, – часто повторял Ник, обняв ее за плечи, когда они спешили под проливным дождем к станции подземки.

– Точно так же, как будешь обходиться без меня, когда придет время расставаться, – смеялась Энни. – Станешь великим актером, и девушки будут часами стоять под твоими окнами, лишь бы ты обратил на них внимание.

– «Конечно, – думал он, улыбаясь, – все, кроме тебя». Но одновременно из слов Энни он сделал вывод, что она не собирается остаться здесь навсегда.

И Ник не ошибался в своих предположениях. Энни действительно бывала в подходящем обществе. Только скрывала это.

Занятия закончились. Энни встала и направилась к двери, ледяной взгляд карих глаз Роя Дирена неотступно следовал за ней. Он смотрел на Энни с обычным высокомерием, за которым крылось что-то вроде невольного одобрения, и, как всегда, странная напряженность говорила о непереносимых страданиях, про которые Энни ничего не было известно – Рой никого не посвящал в личную жизнь.

Даже в самые худшие минуты, когда Рой намеренно оскорблял ее, Энни никогда не забывала о трагическом блеске этих глаз и чувствовала глубокую внутреннюю связь с ним, которую не могла ни нарушить, ни порвать минутная неприязнь. Ни за что на свете Энни не хотела бы подвести Роя.

Но настал момент, когда ей пришлось пойти против его желаний. Выполнение ее планов не допускало ни малейшего промедления. Почти с самого начала занятий в студии она не переставала искать возможности появиться на сцене. Но Рой легко читал ее мысли.

– Нетерпение, – сказал он как-то, – та слабость, которой одарили вас боги. Вы слишком голодны. Но если не смиритесь с тем, что для получения опыта необходимо время, погубите свой талант.

Энни знала: Рой считает, что ей необходимо не меньше года перед тем, как появиться на Бродвее перед взыскательной публикой и строгими критиками.

Но неделю назад у Энни неожиданно появился шанс. И, несмотря на все возражения и сомнения Роя, она собиралась им воспользоваться.

 

Глава VI

Нью-Йорк, 1968 год, 8 февраля

Пьеса называлась «Белая дама». Премьера должна была состояться через месяц. Драма пользовалась большим успехом в Лондоне двадцать пять лет назад, и в Англии по ней был поставлен фильм, получивший свою долю одобрительных рецензий и считавшийся классикой современного легкого репертуара.

Причиной восстановления постановки в Нью-Йорке был, конечно, каприз звезды. Рима Бэйнс последние двенадцать лет была главной героиней, премьершей, суперзвездой Голливуда и неизменно стояла на первом месте в списке самых кассовых актеров, регулярно печатавшемся в «Верайети».

Когда ей только исполнилось двадцать, она буквально ворвалась на сцену, поразительно привлекательная незнакомка, которой удалось получить роль в романтической драме «Знаю наизусть». Рима имела такой успех, что стала одной из кандидаток на получение «Оскара». Премию ей не дали лишь потому, что она была чужой в Голливуде, что, впрочем, не помешало Риме стать одной из звезд первой величины.

Энни было всего двенадцать, когда картина вышла на экраны, и, хотя содержание было совсем не детским, Гарри Хэвиленд уступил мольбам дочери и повел ее в кино. С этого дня Энни не пропускала ни одного фильма с участием Римы Бэйнс.

Список картин все увеличивался – в нем были представлены все жанры – от романтической комедии до приключенческих фильмов и триллеров.

Рима была талантливой актрисой, крайне требовательной и тяжелой в общении, постоянно скандалила с режиссерами, сценаристами, и в результате все ее роли носили печать почти немыслимого совершенства, свойственного и ее капризной, чувственной экранной героине.

Повзрослев, Энни часто гляделась в зеркало, но вместо своего отражения видела лицо Римы Бэйнс.

Золотистые некрашеные волосы, волнами спадающие на плечи, обрамляли безупречно красивое лицо с карими глазами, всегда подернутыми поволокой – главной неповторимой чертой; один взгляд этих удивительных глаз мог превратить соблазнительную улыбку в выражение жгучего гнева, неземной мудрости или мгновенного безумия.

Хотя игру Римы нельзя было сравнивать со стандартными ужимками средних актрис, во всех ее героинях было нечто общее – эксцентричность и сексуальность, перед которой было невозможно устоять. Самые талантливые сценаристы Голливуда писали роли специально для нее, и любой фильм с Римой Бэйнс в главной роли считался значительным событием в американском кино.

В перерывах между картинами она работала на Бродвее, поскольку считала, что ее актерское мастерство может сойти на нет перед безликой камерой и из-за хаотического расписания съемок, если она не будет играть на сцене перед театральной публикой.

Самым большим огорчением Энни в школьные годы была невозможность поездки в Нью-Йорк, чтобы увидеть эти прославленные постановки.

Она никогда и не мечтала о том, чтобы в один прекрасный день получить роль в пьесе, в которой играла бы с Римой Бэйнс.

«Белая дама» была совершенно новым жанром для Римы – романтической фантазией, одновременно и веселой, и зловещей, со странным сюжетом: молодой красивый писатель проводит ночь в доме, где с девятнадцатого века обитает привидение страстной дамы, любовницы величайшего поэта своего времени.

Очарованный герой безнадежно влюбляется в прекрасный призрак, узнает все о бурном прошлом дамы, пишет о ней роман, и наконец призрак, тронутый его любовью, освобождает писателя от чар – тот забывает обо всем и возвращается в мир живых, унося с собой роман, история создания которого остается тайной и для самого автора.

Статная, чувственная Рима Бэйнс идеально подходила для роли романтического призрака, и хотя исполнитель на роль главного героя еще не был найден, предполагалось, что это будет какой-нибудь известный актер, поскольку продюсер Сэм Спектор, поседевший в сценических сражениях ветеран Бродвея, привык во всем добиваться совершенства и не жалел расходов, чтобы создать запоминающийся спектакль.

Уже шли серьезные переговоры о съемках второй киноверсии пьесы, если постановка окажется удачной, и об очевидных шансах Римы Бэйнс получить за эту роль «Оскара». В пьесе было много трогательных эпизодов, в которых героиня воскрешала в памяти былые романы и связанные с ними трагические события. Никто не сомневался в том, что Рима с блеском сыграет героиню.

Энни никогда не представляла, что будет стоять на сцене рядом со знаменитой актрисой, если бы не одно обстоятельство: В «Белой даме» была маленькая, но яркая роль соседской девушки, легкомысленной, но привлекательной, страстно влюбленной в знаменитого писателя, которого сама судьба привела в дом с привидениями. Ее сцены, полные живого юмора и неосознанной чувственности, уравновешивали более серьезные эпизоды, в которых участвовала сама примадонна.

Энни видела «Белую даму» в детстве, но теперь внимательно перечитывала пьесу – тонкую, талантливую, остроумную, и роль Джил, соседки, идеально подходила для девушки. Энни с ее чарующими глазами и темными волосами только подчеркнет экзотический стиль постановки, а прелестная внешность послужит идеальным фоном для главной романтической героини.

Она не сомневалась, что сможет сыграть Джил. Оставалась единственная проблема – получить роль.

Задача была нелегкой.

Бродвейские театры испытывали серьезные затруднения, потому что арендная плата, жалованье театральным работникам, устанавливаемое профсоюзами, и цена на билеты повысились, кроме того, риск, связанный с вероятностью неудачной постановки, был гораздо больше, чем в счастливые годы до рождения телевидения, нанесшего непоправимый вред не только Голливуду, но, главным образом, Бродвею.

Даже такой человек, как Сэм Спектор, постановки которого, несмотря на тревожные времена, приносили неизменные доходы инвесторам, вряд ли пойдет на то, чтобы отдать столь важную роль неизвестной актрисе.

Энни приготовилась к битве. Против нее было все, даже Рой Дирен, который, несмотря на симпатию к Энни, рассмеялся бы ей в лицо, узнав, какой самонадеянный поступок собирается она совершить.

Но даже авторитет Роя не смог повлиять на нетерпение, сжигавшее Энни. Ждать больше не было сил.

Ей еще предстояло узнать, что мужество сослужит ей добрую службу. Но, к собственному жестокому разочарованию, Энни убедится, что талант и мужество – это еще далеко не все.

Во вторник утром без четверти двенадцать Сэм Спектор, как всегда, вышел из своего офиса в «Белл Тиэтер асошиейтс» и зашагал по затянутому ковровой дорожкой коридору к лифту, чтобы спуститься вниз, оказаться на Сорок третьей улице и отправиться обедать с коллегами и приятелями.

Энни тщательно обдумала, как обратиться к Сэму, и ухитрилась оказаться вместе с ним в кабине лифта. Он не повернулся, чтобы взглянуть на нее, а стоял, уставясь в старомодное табло, на котором сменялись номера этажей.

– Мистер Спектор, – наконец выговорила Энни, – простите, что беспокою вас, но другого выхода у меня нет. Видите ли, я работаю моделью здесь на Манхэттене, в агентстве «Сирена» и занимаюсь у Роя Дирена. Я… то есть, у меня нет театрального агента, но я все бы отдала, лишь бы меня прослушали на роль Джил в «Белой даме». Не хотела бы навязываться, но если бы кто-нибудь согласился уделить мне немного времени, всего несколько минут…

Обреченно вздохнув, Спектор повернулся к девушке. На фотографиях в театральной прессе он не казался таким высоким. И теперь он смотрел на Энни сверху вниз с высоты своего роста.

– Послушайте, юная леди, – начал он, – как вы думаете, сколько молодых актеров и актрис звонят мне по телефону, слоняются около офиса, привязываются в лифте? Я бы хотел помочь всем, но, увы, это не в моих силах. Неужели вы не можете понять?! Найдите себе агента, заставьте его связаться с людьми, отбирающими актерский состав к следующему спектаклю, и попытайте удачу, как и все на Бродвее. По-другому у вас не выйдет. Надеюсь, это вам ясно? Сказки о Золушке, ставшей принцессой, больше в театрах не случаются, юная леди, как, впрочем, и в кино. Нужно пройти весь путь. Согласны?

Очевидно, речь была отрепетирована до совершенства, повторялась сотни раз и была предназначена для ушей начинающих актеров. Сэм повторял ее с усталым терпением.

Но, произнося заученные слова, он невольно оценивающе оглядывал лицо и фигуру девушки, ее гибкое тело в облегающем платье, выбранном специально для этого случая.

Блеск в его темных глазах мог означать только одно – Сэм увидел в ней женщину. Энни почувствовала его реакцию, она не могла упустить так внезапно представившуюся возможность. Она заставила себя последовать за Сэмом через весь вестибюль к входной двери.

– Мне неприятно беспокоить вас, но я абсолютно уверена, что обладаю всеми необходимыми для этой роли качествами. Будь у меня агент, я бы не стала…

Он внезапно остановился у вертящейся двери:

– Как вас зовут?

– Энни. Энни Хэвиленд.

– Хэвиленд, – пробормотал Сэм. – Студентка Роя? Как он поживает?

– Неплохо, насколько мне известно. Я вижу его только на занятиях. Он очень…

– Совершенно верно, – иронически докончил Сэм.

Но в устремленных на нее глазах был не только юмор. Кажется, прошло бесконечно много времени, пока оба стояли неподвижно в вестибюле, а нетерпеливая толпа обтекала их.

Энни много раз видела такое выражение в мужских глазах – странное, туманное, безразличное, почти нечеловеческое, словно Сэм находился в чудовищных клешнях чего-то огромного, подавляющего волю и личность.

Энни уже научилась принимать как должное свое влияние на противоположный пол, да у девушки и не было выбора – ведь судьба наградила ее телом, которым многие мужчины так хотели завладеть! Правда, большинство из них старались при первой встрече скрывать свои чувства за неловкими шуточками или мужской бравадой, словно их поймали на месте преступления со спущенными брюками и нужно было как можно быстрее придумать, как защититься.

Но выражение глаз Сэма Спектора испугало Энни. Он казался гигантским хищником, который мог расправиться с ней в один миг.

Когда Энни смело вскинула голову, жесткий блеск в его темных глазах сменился нерешительностью. Надежда вновь загорелась в девушке.

– Ну что ж, – протянул он, – передайте Рою привет, когда увидитесь с ним. Скажите, чтобы он нашел вам агента.

И, не тратя слов, он повернулся на каблуках и исчез. Сердце Энни упало.

Она долго стояла, наблюдая за потоком торопливо бегущих по своим делам пешеходов.

Ей удалось привлечь внимание Сэма Спектора, но это ни к чему не привело. Неудача может повлиять на всю ее дальнейшую судьбу.

Весь остаток дня Энни мучительно перебирала в памяти подробности встречи с Сэмом.

Она знала, что может сыграть Джил. Но Сэм Спектор оказался одновременно и препятствием, и возможностью, позволявшей получить роль. Обладай она другим характером, наверняка сумела бы использовать свои глаза, голос, тело, чтобы заставить Сэма Спектора сделать для нее все на свете.

Но она не была такой женщиной. Сексуальность, которой Энни столь профессионально пользовалась в своей работе, не проявлялась в мужской компании. Энни не хотела пользоваться своей сексуальностью для устройства собственных дел.

Многие годы характер и воля служили Энни защитой и опорой, и она принимала это как должное. Но теперь надежные стены превратились в тюрьму, отгородившую ее от Сэма и будущего, ожидавшего впереди.

Энни недоуменно покачала головой. Чего она могла добиться в те короткие минуты, когда Сэм слушал ее? Вести себя словно дешевая старлетка? Рисковать, чтобы навлечь на себя такое же несчастье, как тогда, в доме Хармона Керта? Нет-нет, она не могла пойти на это!

Тем не менее все попытки Энни ни к чему не привели. Все возможности были исчерпаны. Все ли?

Энни возвратилась в мансарду после девяти, мечтая лишь о горячей ванне и постели. Скинув туфли, она включила автоответчик и стала слушать записанные на пленку сообщения. Первое было от Сэма Спектора:

«Мисс Хэвиленд, мне сообщили номер вашего телефона в «Сирене». Если можете прийти на прослушивание в «Белл» завтра в четыре, я хотел бы, чтобы вы попробовались на роль Джил. Вас будут ожидать у выхода на Сорок третью улицу. Дайте мне знать, если возникнут проблемы. Наверное, у вас есть свой номер. До завтра».

В голосе слышалась усталость, но звучал он уверенно. Запись кончилась.

Энни не могла себе представить, что заставило Сэма переменить решение. Такая неожиданная удача привела ее в замешательство.

Все утро она перечитывала «Белую даму» и пыталась успокоить расходившиеся нервы, перевоплотиться в легкомысленную, жизнерадостную Джил.

К трем часам девушка была твердо убеждена в том, что напрасно ввязалась в эту безумную авантюру… и что сегодняшнее прослушивание пройдет великолепно.

Ровно в четыре она приехала на Сорок третью улицу. Молодой человек с желтым блокнотом проводил ее в зал. Он не представил Энни людям, сидевшим в полутемном зале, а провел ее прямо на сцену.

– Я Дэвид, – сказал он не улыбаясь. – Буду подавать вам реплики.

Он повернулся к невидимым зрителям, сидевшим за рампой.

– Энни Хэвиленд, джентльмены.

Голос, который был Энни незнаком, произнес:

– Начинайте читать!

Это была сцена, в которой Джил, веселая, полная доброго юмора, знакомится с новым соседом и мгновенно начинает проявлять к нему чисто женский интерес.

Молодой человек прочитал первую реплику героя.

На какую-то долю секунды Энни заколебалась. Она знала – роль Джил довольно несложна. Однако даже простейшая из ролей требовала сосредоточенности и самопожертвования, которые могут быть рождены только в душе актера.

И в сотый раз она почувствовала знакомую тошноту и приступ мгновенного головокружения, всегда сопутствующие ей в самом начале. Потом она вынырнула из пучины, обновленная, забывшая о смущении, и прочитала ответную реплику Джил.

Тело девушки словно жило собственной жизнью. Энни обошла вокруг молодого человека, дерзко разглядывая его, осмотрела сцену, словно комнату незнакомого дома. Слова, произносимые ею, словно обволакивали партнера, но одновременно в них чувствовалась доброжелательная насмешка. Казалось, они рвутся из глубины души, продиктованы женственной сексуальной натурой Джил – непосредственные, веселые, легкомысленные, но от этого не менее возбуждающие.

Молодой человек спокойно читал роль, не обращая внимания на чувственное маленькое создание, которое, казалось, все теснее прижималось к партнеру, осыпая его ласками, хотя на самом деле Энни даже не притронулась к Дэвиду.

Какое-то шестое чувство сказало ей, что молчание в зале вызвано неподдельным интересом. Немногие зрители были бесстрастными профессионалами, собиравшимися здесь не для развлечений, а чтобы принять трудное деловое решение.

Но Энни завладела их вниманием и не намеревалась легко сдаваться.

– Хорошо, – донесся безликий голос.

– Акт первый, сцена пятая.

– Последний акт, пожалуйста.

– Страница девяносто три.

– Акт второй, сцена первая.

– Не можем ли мы вернуться к первому акту?

Они дважды прослушали все пять сцен с Джил. С каждым новым прочтением игра Энни становилась все увереннее и выразительнее. Каждое произнесенное ею слово напоминало то детский смех, то призывную песню истосковавшейся по любви женщины. Она была забавной, сексуальной, чуть печальной от сознания того, что проигрывает битву за любовь героя, воображением которого владел дух дамы…, а в конце опять становилась очаровательно естественной и невинной.

Когда девушка закончила читать, тишина в зале говорила о многом. Энни покорила всех и прекрасно это понимала.

Следующий ход за ними.

– Хорошо, мисс Хэвиленд. Мы знаем, как вас найти. Спасибо, что сумели прийти.

Итак, все кончено. Молодой человек показал на лестницу. Энни собрала вещи и спустилась со сцены. Она была удовлетворена. Пусть попробуют найти другую актрису! Конечно, она может не получить роль, но никто не сыграет лучше! Она доказала это.

Энни зашагала по проходу, но Сэм Спектор внезапно встал на ее пути.

Впервые она заметила улыбку на его грубоватом лице. Он словно нависал над ней и казался обескураживающе огромным.

– Вы превосходно играли, Энни, – признал он. – Настоящий сюрприз для всех. Признаюсь, я рисковал, устроив это прослушивание. Не ожидал, что вы так много вложите в роль Джил. Вы были великолепны!

– Спасибо.

Энни застегнула жакет, отбросила назад волосы.

– Спасибо за то, что дали мне шанс.

– Я бы хотел обсудить с вами некоторые детали, – сказал Сэм. – Думаю, что смогу помочь вам исправить некоторые шероховатости. Наверняка вам известны не все актерские приемы.

Энни взглянула на него, вежливо, спокойно, ничем не выдавая истинных мыслей.

– Я… конечно, – отозвалась она.

– Поужинаем завтра вместе? – предложил Сэм, глядя на нее через очки с высоты своего роста. – Почему бы вам не присоединиться ко мне? Я буду в ресторане «Двадцать одно»! Поболтаем немного. Поверьте, помощь опытного режиссера многое может облегчить.

«Не будь дурой! Такая возможность дважды не представится! Думай!»

Противоречивые чувства вели жестокую битву в душе Энни, но с лица не исчезла очаровательная улыбка.

– Конечно, – сказал Сэм Спектор, почувствовав, что она колеблется, – я понимаю, что вы, может быть, заняты. Вероятно, сегодня уже слишком поздно просить вас о свидании. Но, может быть, вы сумеете выкроить время для меня…

Лицо девушки просветлело, глаза зажглись и сверкали искренним облегчением.

– Буду очень рада, спасибо…

– Прекрасно! – громко объявил Сэм. – Уверен, что вы не пожалеете. Я хочу побольше узнать о вас. Сейчас попрошу Элис записать время нашей встречи.

Он показал на средних лет женщину в толстых очках с седеющими кудряшками, которая, подняв голову, кивнула и мельком посмотрела на Энни.

– Надеюсь, семь часов не слишком поздно? Энни раскрыла рот, чтобы ответить, но за спиной раздался женский голос:

– Все это прекрасно, Сэм, но завтра – это завтра! Если я смогу убедить мисс Хэвиленд прийти ко мне сегодня в гости, мы сможем посплетничать за твоей спиной, и я открою ей все насчет твоих слабостей и пристрастий.

Сердце Энни едва не остановилось, когда она увидела обладательницу приятного голоса.

По проходу шагала Рима Бэйнс, великолепная, блистательная Рима в шелковом ансамбле, отделанном мехом; через руку перекинута соболья шуба. Остановившись около них, она чмокнула Сэма в щеку.

– Рима! Какой сюрприз! Я думал, ты уехала на весь уик-энд!

– Ты же знаешь, мне нравится быть непредсказуемой! Рима протянула Энни руку в перчатке.

– Никогда не знаешь, что вы тут натворите, пока меня нет! Кстати, где ты отыскал такую способную молодую актрису?

Она тепло улыбнулась Энни, одновременно зорко следя за реакцией Сэма.

– Она сделала мне честь своим появлением вчера в офисе. Слышала, как она читает?

– Ты чертовски прав, именно это я и сделала, – ответила Рима. – И очень рада, что была здесь, иначе бы куда-нибудь запрятал ее, а я так и не узнала бы, какое зрелище пропустила.

– Рад, что она понравилась тебе, – расплылся в улыбке Сэм.

– Я все время пыталась внушить этому типу, – заявила Рима, заговорщически подмигивая Энни, – что на роль Джил необходима актриса с изюминкой. Видно, вы, наконец, смогли его убедить.

Рима шутливо сжала руку Энни.

– Ну что ж, – пробормотал Сэм, взглянув на часы. – Мне пора в офис. Мисс Хэвиленд, я с нетерпением жду завтрашнего вечера. Рима, позвони позже, расскажешь о своих планах. У нас впереди много работы.

– Безжалостный эксплуататор! Надсмотрщик над рабами! – рассмеялась Рима. – Возвращайся на свои соляные копи! Я позвоню.

Сэм пожал руку Энни, искоса взглянул ей в глаза и быстро зашагал по проходу к уже ожидавшей его секретарше.

– Я со своими падчерицами остановилась в «Плаза-отель», – сообщила Рима. – Рада буду познакомить вас с ними. А потом мы уютно поужинаем вдвоем, и я постараюсь просветить вас насчет мистера Спектора и его многочисленных недостатков. Что скажете?

Энни, потерявшая от смущения дар речи в присутствии великой актрисы, что-то пролепетала в ответ.

По пути в отель она вспоминала все, что читала и слышала о жизни Римы Бэйнс.

Единственная беременность Римы, осложнившаяся тяжелой инфекцией, закончилась рождением прекрасного мальчика, но лишила ее возможности иметь еще детей. Сын Римы, которому уже исполнилось двенадцать лет, учился в Калифорнии в частной школе. Падчерицы Римы были дочерьми ее третьего мужа, администратора в кинобизнесе.

Относительной стабильности ее теперешнего брака постоянно угрожали сплетни в прессе – газеты и журналы публиковали бесчисленные истории о вымышленных или настоящих романах Римы с любыми сколько-нибудь стоящими мужчинами мира кино, включая всех известных актеров. И немудрено: вот уже десять лет Рима была живой сенсацией, постепенно превращаясь в легенду. Энни все время казалось, что это сон, даже когда рассыльный проводил девушку в роскошный номер, где хозяйка приветствовала ее поцелуем и позвала детей, чтобы познакомить их с гостьей.

Рима выглядела необыкновенно красивой и естественной в своем простом вечернем платье. Манеры ее были лишены всякого высокомерия, а в поведении, жизнерадостном и дружелюбном, проглядывало что-то девически-восторженное.

Она выглядела старше, чем на экране, но одновременно человечнее и менее неприступной. Но как только собеседник привыкал к этой разнице, становилось ясно, что перед ним настоящая, редкостная, неподдельная звезда.

– Как мило с вашей стороны, что сумели выкроить время и навестить меня, – сказала Рима. – Тина, Джерри, спросите Энни, что она будет пить. Если будете хорошо себя вести, она, конечно, захочет посмотреть вашу пьесу.

Девочки были очаровательны, прекрасно воспитаны – они принесли Энни стакан шерри; разыграли сценку, которую подготовили с помощью Римы для школьного спектакля.

Когда женщины остались одни, а официант подал ужин, Рима настояла, чтобы Энни рассказала ей все о своих планах.

– Вы молодец, что смогли попасть к Рою, – объявила она. – Он – единственный человек в шоу-бизнесе, который по-настоящему понимает женщин, и кроме того – прекрасный преподаватель. Нужно пытаться достичь совершенства, Энни. Бродвей уже не тот, что прежде. Теперь всем завладели адвокаты, и вот уже несколько лет как здесь не было поставлено ни одной приличной пьесы. То же самое можно сказать и о Голливуде. Эти корпоративные крысы лезут повсюду и пытаются делать кино, ничего о нем не зная. И, взглянув на Энни, добавила:

– Плохие времена для актеров. Но если у вас есть талант – а в этом я не сомневаюсь – и хороший агент и если, к тому же, вы сумеете продержаться здесь подольше, возможность обязательно представится.

Когда принесли кофе, Рима подчеркнуто многозначительно спросила, что известно Энни о Сэме Спекторе.

– Почти ничего, – призналась девушка. – Кроме того, что он пользуется большим успехом и уважением.

Рима сразу стала серьезной.

– Хочу кое-что сказать вам по секрету. Я рада, что вовремя вмешалась в вашу беседу. Сэм – человек непредсказуемый, и обращаться с ним надо осторожно.

Она задумчиво повертела бокал.

– Вы говорите, что еще не успели найти агента…

Энни покачала головой. Агента у нее действительно не было.

– Большой минус, – поджала чувственные губы Рима. – Нужно немедленно это исправить. Я могу предложить нескольких и замолвить за вас словечко, если хотите. Но загвоздка в том, Энни, что именно теперь следующий ход должен сделать за вас ваш агент. Все, что Сэм видел до сих пор, если я правильно поняла, – это молодую, взволнованную девушку в лифте, немного бестактную, но, несомненно, профессионалку, и вашу игру на сцене сегодня. Это, конечно, неплохо.

Она рассеянно коснулась выбившейся из прически прядки волос.

– Но вы не можете знать, что творится в голове продюсера, Энни. Они – могущественные люди и иногда становятся опасными. Вам нужен человек, умеющий обращаться с ними.

Она решительно сжала руки.

– Хорошо! Я дам вам дружеский совет. Пожалуй, не стоит завтра идти на свидание с Сэмом. Во всяком случае, не ходите одна. Черт возьми, я бы сама пошла с вами, но завтра мне необходимо лететь в Лос-Анджелес. Вы должны произвести на него впечатление хладнокровием и профессионализмом. Он уже понял, как вы хотите получить эту роль, и видел, на что вы способны на сцене. Теперь нужно держать его на расстоянии и заставить доказать, что он серьезно собирается дать вам эту роль. Понимаете?

Энни кивнула. Рима пыталась деликатно объяснить, что слишком интимный вечер, проведенный с Сэмом, может возыметь обратный эффект, она просто потеряет роль Джил вместо того, чтобы получить ее.

– Но нельзя, чтобы он разозлился, – задумчиво протянула Рима. – И у вас нет агента, чтобы позвонил и извинился.

Она щелкнула пальцами и улыбнулась:

– Погодите! Позвольте мне сделать это: он знает меня и согласится со всем, что я скажу!

Неожиданно схватив Энни за руку, Рима воскликнула:

– Неплохая идея! Скажу, что вы будете мне нужны завтра вечером! Это позволит выиграть время и дать вам возможность решить, что делать дальше. Конечно, если не захотите, я не буду возражать. Но, думаю, это единственный выход.

Энни мысленно взвесила за и против. Потом кивнула. Рима подозвала официанта и велела принести телефон. Она быстро набрала номер и подождала.

– Сэм все еще на месте, Элис? – спросила, широко улыбаясь, актриса.

– Нет? Послушайте, Элис, передайте ему, что я звонила. Я ужинаю с Энни Хэвиленд, той девушкой, которую он сегодня прослушал на роль Джил. Да-да, Хэвиленд. Завтра нам с ней необходимо встретиться, так что она не сможет поужинать с Сэмом. Пусть Сэм перезвонит ей и договорится на другой день. Обязательно передайте все, что я сказала. Если возникнут вопросы, пусть обращается ко мне. Что-нибудь придумаем. Да, она сейчас здесь, со мной.

Повесив трубку, Рима снова весело усмехнулась Энни; официант унес телефонный аппарат.

– Все устроено! – заверила она. – Сэм поймет. Вы мне нужны, а больше ему ничего не надо знать. С этого дня я сама займусь Спектором. Вы позволите, Энни? И оговорю сумму контракта. Он не должен считать, что вам очень хочется получить эту роль, но и нельзя дать понять, что вы уже заняты в другой пьесе. Это очень деликатный момент – в следующий раз агент поможет вам справиться со всеми трудностями. Но я поняла – вы очень нуждаетесь в друзьях.

Энни с трудом скрывала свои чувства. Трудно было поверить, что предмет ее поклонения, великая Рима Бэйнс, не только сидит так близко, рядом, но и настолько восхищена ее игрой, что предложила свою помощь.

Девушка очутилась на седьмом небе, когда Рима на прощанье поцеловала ее. Теперь можно не беспокоиться о том, чем могло бы кончиться свидание с Сэмом – об этом Энни до сих пор не осмелилась думать. А кроме того, у нее появился настоящий друг, готовый всегда стать на ее сторону.

Конечно, Рима делает это бескорыстно – ведь она премьерша, великая актриса. Выбор никому не известной инженю не прибавит ей славы, ничем не повредит, только поможет завоевать благодарность молодой актрисы, на которую упадет отблеск лучей славы знаменитой звезды.

С этой мыслью Энни поспешила домой, чтобы перечитать «Белую даму» и подготовиться к завтрашнему суматошному дню.

Прошло три дня.

Энни ходила словно во сне, напоминая себе снова и снова, что подружилась с великой Римой Бэйнс и добилась успеха у Сэма Спектора.

Подсознательно она все время ожидала звонка от секретарши Сэма с приглашением к ужину, но радовалась, что никто не звонит. Возможно, Рима тактично предупредила Сэма, что будет сопровождать Энни. И поскольку Рима вылетела на Побережье, свидание пришлось отложить…

Энни работала в студии, выполняла все указания Роя, ничем не выдавая бушевавших в душе эмоций, хотя Дирен постоянно наблюдал за ней, не сводя с девушки проницательных глаз. Энни играла свои сцены с большой уверенностью, поскольку знала – что бы ни случилось теперь, она сможет привлечь внимание самой пресыщенной части бродвейской публики. И она сделала это на первом же прослушивании!

Кончилась неделя. Прошло еще три дня.

Энни начала по-настоящему беспокоиться, не понимая, почему не получает никаких известий.

И тут словно завеса упала с глаз. В газете появилась заметка о том, что на роль Джил в «Белой даме» наконец нашли актрису – молодую бродвейскую исполнительницу, уже успевшую сыграть вторую роль в телевизионном сериале – семейной саге, который продержался на экране меньше полугода. Кроме того, девушка снялась в нескольких рекламных роликах. Звали ее Пэтти Макклер – веселая, бойкая, полная энергии, она невольно привлекла внимание. Но Пэтти трудно было назвать хорошенькой, а тем более красивой. Она, скорее, точно соответствовала образу простой американской девчонки – подружки главной героини. Такие обычно играют медсестер, соседок, сиделок…

Только теперь Энни поняла все. Пэтти Макклер неплохо справится с ролью Джил. Но ей не будет хватать внутреннего огня, присущего Энни, не говоря уже о красоте и чувственности. Пэтти будет трактовать образ Джил как забавного бесполого тинэйджера, тогда как Энни сыграла бы соблазнительную нимфетку, трогательную в своих бесплодных попытках вытеснить любовь к прекрасному привидению из сердца героя.

Энни всю ночь прометалась без сна, недоумевая, как это могло произойти. И когда, наконец, потушила свет, на губах ее играла горькая улыбка. Что ж, ей некого винить, кроме себя. Энни ввязалась в игру настоящих мастеров своего дела и. конечно, проиграла… только по причине, о которой и не догадывалась раньше.

Энни не могла удержаться, чтобы не узнать все до конца, понять, верны ли были ее предположения.

Как-то ветреным февральским днем, подкупив контролера, чтобы тот пропустил ее в театр, она провела несколько часов, наблюдая за репетицией «Белой дамы».

Энни оказалась права в своей оценке Пэтти Макклер. Молодая актриса играла профессионально, но ничем не выделялась.

Но Энни еще не все выводы извлекла из своего урока. Сидя в последних рядах темного зала, она неожиданно услышала за спиной тихий голос:

– Эту роль должны были бы играть вы, юная леди. Обернувшись, она узнала очкастую секретаршу Сэма Спектора, возвратившуюся из закусочной с сэндвичами и кофе для членов постановочной группы.

– Позвольте мне сказать вам кое-что, – заявила она, усаживаясь рядом с Энни. – Нельзя пренебречь предложением самого известного продюсера на Бродвее и ожидать после этого, что он отдаст вам потрясную роль.

Энни, ничего не ответив, кивнула, еле заметно улыбнувшись.

Пожилая женщина бросила на нее проницательный взгляд.

– Ах вот оно что, – протянула она. – Все не так просто, правда, мисс Хэвиленд? Я была на прослушивании и видела, как неожиданно появилась Рима Бэйнс.

Криво усмехнувшись, она покачала головой.

– Знаете, Энни, карьера мисс Бэйнс находится на том этапе, когда все ближе и ближе подступает угроза исполнения одних лишь характерных ролей. Неудивительно, что она боится конкуренции со стороны молодых актрис, тем более, таких сексапильных, как вы.

Глаза секретарши сузились.

– Что случилось? Она пообещала вам все устроить? Старый трюк, дорогая… но часто срабатывает.

Выражение лица Энни сказало женщине, что она попала в самую точку.

– Ну что ж, – вздохнула Элис, – вы еще многого не знаете. Но в следующий раз, когда придете на прослушивание, будьте готовы ко всему и не забывайте, с какими людьми придется иметь дело и какую роль собираетесь играть. Попятно?

Энни кивнула. Секретарша поднялась, чтобы уйти.

– Сэму вы понравились, – сказала она на прощание. – И нам всем тоже. Вы показали нам, что такое настоящая актриса. Помните об этом.

Она исчезла в темноте, нагруженная тяжелой сумкой и большим пакетом с едой.

Энни, не оглядываясь, вышла из театра. Но почему-то на этот раз Сорок третья улица показалась ей менее враждебной, чем тогда, когда она входила в это здание. Девушка чувствовала себя очищенной, хотя горечь унижения терзала душу.

Иронически тряхнув головой, она задала себе последний важный вопрос. С кем разговаривала по телефону Рима в тот вечер в «Плаза-отеле»?

Метеорологическим бюро? Службой точного времени?

Какое это имеет сейчас значение? Да, Энни сделала большую ошибку. Но это будет ее последняя ошибка.

Нужно знать, с какими людьми собираешься иметь дело.

Жестокий, но хорошо усвоенный урок.

В других уроках у нее уже не будет необходимости. Никогда.

 

Глава VII

Нью-Йорк, 1968 год, 8 апреля

«Вы должны выйти из своей телесной оболочки, чтобы познать себя».

– На колени, бэби. Вот так.

Девушке было не больше двадцати лет. Светлые от природы волосы падали мягкими волнами на обнаженные плечи. На ней были только прозрачный лифчик и трусики. Заведя тонкую руку за спину, девушка расстегивала крючки, не сводя глаз с мужчины, стоявшего на коленях перед ней.

Упругие совершенные груди выглянули из-под сползающего лифчика. Соски напряглись – девушка нежно провела кончиками пальцев по, розовым бутонам обнаженной плоти.

Узкая талия, красивые упругие бедра… Было видно, что она строго соблюдала диету и регулярно занималась гимнастикой.

Девушка сделала легкое движение, и лифчик оказался у нее в руке. Губы мужчины искривились в издевательской усмешке.

– В чем дело? – спросила она, помахивая лифчиком. – Видишь что-то интересное?

Поправляя волосы, она зазывно качнула бедрами, зорко наблюдая за реакцией мужчины. Светло-голубые глаза возбужденно блеснули.

Он склонился перед девушкой совершенно голый, если не считать прозрачных чулок, которые она сняла несколько минут назад и заставила его надеть. Как странно они выглядели на мужских ногах! Руки мужчины были связаны за спиной специально принесенным ею шелковым шнуром. Девушка крепко затянула узел так, что веревка врезалась в запястья, но именно это и нравилось мужчине.

Мышцы рук и плеч неестественно напряглись, но фигура его все же была красива: плоский живот, мощные бедра. Напряженный пенис вздрагивал и вибрировал словно вставшая наизготовку кобра, готовая ринуться на жертву.

Темные глаза под широкими бровями чуть сужены, густые волосы аккуратно подстрижены. Вероятно, он был очень высок.

Девушка в который раз равнодушно отметила, что ее партнер был из тех, кого женщины считают привлекательным и интересным мужчиной.

– У бэби стоит, – проворковала она с издевательским одобрением. – Стоит у бэби! – пропела она, повторяя слова снова и снова, словно детскую считалку.

И услышала, как он задышал чаще, не сводя с нее расширенных глаз.

Любой из тех, кто видел девушку в обычной обстановке, поразился бы красоте и необычности ее лица. Но теперь каждая клеточка ее существа участвовала в разыгрываемой ею пародии на похотливую шлюху.

– Ай-ай-ай, – тихо сказала она. – Какой у меня мерзкий непослушный мальчишка!

Каждое слово, произносимое ею, повторялось раньше десятки раз, каждое движение было рассчитано до секунды. Она могла разыгрывать это представление даже во сне. Мысли же ее в этот момент были далеко.

«Вы должны выйти из своей телесной оболочки, чтобы познать себя».

Она размышляла над парадоксом, делая шаг за шагом к стоявшему на коленях мужчине; лифчик по-прежнему свисал с ее пальцев.

«Как можно покинуть себя, чтобы познать себя, если я уже существую?»

Эта странная мысль вызывала тревогу, но она терпеливо пыталась разобраться, не сомневаясь в своих способностях справиться с любой проблемой. Самое важное сейчас – направить поток сознания в нужное русло и увидеть задачу в правильном аспекте.

Она швырнула лифчик на плечо мужчины, так что застежка едва не касалась набухшего пениса, который тут же резко дернулся.

Потом опустилась на колени за спиной мужчины и терпеливо начала водить лифчиком между его ногами, гладя пенис и мошонку прозрачной тканью. Связанные руки, уже посиневшие и затекшие, слегка дрожали. Но лифчик продолжал ласкать упругую плоть, пока приглушенный стон не дал ей понять, что мужчина доведен до невменяемого состояния.

– Негодный мальчишка! – воскликнула девушка, неожиданно ударив эластичной тканью по вспухшей мошонке, не настолько сильно, чтоб причинить боль по-настоящему, но достаточно резко, чтобы мужчина охнул.

– По-моему, у тебя в голове ужасно грязные мысли… обо мне!

Она обмотала лифчиком талию мужчины, застегнула крючки и натянула на грудную клетку так, что он закрыл соски. Как неуклюже выглядели изящные крохотные чашечки на широкой мужской груди!

– Знаю, чего ты хочешь, – упрекнула она. – Собираешься отобрать у меня одежду, чтобы носить самому! Тогда будешь похож на меня, правда, бэби?

Девушка встала, обошла вокруг мужчины, расставила ноги, слегка прикоснулась низом живота к его губам, позволяя тому ощутить свой запах через трусики.

– Ах я бедняжка, – надула она губы. – Тогда я буду совсем голая, ни клочка одежды!

Она грациозно колыхнула бедрами, дразня своим сексом и без того возбужденного мужчину. Тот высунул язык, пытаясь дотянуться до нее.

– Нет-нет, – пропела девушка, услышав невольный стон-рычание, вырвавшийся из его груди. – Как не стыдно!

Она отступила на шаг, не прекращая покачивать бедрами.

– М-м-м, – пробормотала она, запустив пальцы под эластичную ленту трусиков, чтобы спустить их до колен.

Прозрачная полоска медленно скользнула вниз, открывая золотистый треугольник волос внизу живота.

Потом, словно испугавшись чего-то, девушка быстро натянула трусики.

– Ах ты мерзкий мальчишка! Посмотри, ты едва не добился своего!

Девушка повернулась к кровати. На покрывале лежали аккуратно сложенная юбка из шотландки и белая блузка, которые она сняла раньше. Рядом валялась лента, которой девушка стягивала волосы, сумочка и большой пластиковый пакет, который она открыла только сейчас, стоя спиной к партнеру. В пакете оказался блестящий черный кнут. Когда девушка повернулась, мужчина увидел, что кожаные ремешки были завязаны множеством тугих узелков. Пенис его еще больше напрягся в ожидании того, что неминуемо должно было произойти.

– Нехороший мальчишка, – снова упрекнула она, осыпая короткими, жесткими ударами его плечи, грудь и спину. – Злой, противный, дрянной мальчишка!

Кнут опускался на ляжки, бедра, ягодицы, ноги: на чулках поползли петли, оставляя длинные дорожки. Мужчина снова сквозь зубы застонал – один из ремешков обвился вокруг пениса. Но это был стон не боли, а наслаждения. В поднятых к небу глазах стояло выражение мучительного блаженства, как у терпящих пытки святых на картинах старых мастеров.

И девушка в тысячный раз спросила себя, откуда в мужчинах это свойство, столь чуждое женщинам, – устремлять сосредоточенный взор, исполненный высокой нравственной силы, в неведомую прекрасную даль, даже валяясь в грязном болоте, где очутились по собственной воле.

Почему боль доставляет им такое наслаждение? Кого они хотят унизить больше – себя или женщину?

Загадка эта никогда не переставала занимать девушку – именно она и была причиной выбора столь необычной профессии.

Девушка полюбовалась результатом своей работы. На лице не было следов – иначе мужчине пришлось бы оправдываться перед коллегами. Красные вспухшие рубцы на ногах и торсе – его дело. Пусть сам, как хочет, объясняется с женой!

Пенис блестел от прозрачных капель, свисавших вязкими петлями до самого пола.

– Бэби совсем липкий! – воскликнула она с притворным изумлением. – Это из-за того, что у него такие грязные мысли обо мне?

Она отбросила кнут и встала на колени рядом с мужчиной.

– Непристойные мысли, а? Скажи мамочке!

Зажав пенис ногами, она начала медленно тереться лоном о его живот, лаская напряженный член упругими мышцами бедер, ощущая, как влажнеют от спермы трусики.

– Бэби хочет кончить, – пропела она, сжимая и гладя скользкий пенис, делая вращательные движения бедрами. – Бэби хочет кончить!

Мужчина навещал ее много раз, и она смогла за это время научиться говорить с ним языком его детских фантазий. Для этого приходилось поить его допьяна, заставлять шептать на ухо непристойности, подавляя его смущение взрывами буйного смеха, скрывающего все возрастающую власть девушки над партнером. Все казалось таким игривым и невинным, пока она не заглушила в нем угрызения совести, и тогда подавляемые так долго инстинкты вырвались наружу.

С самой первой ночи девушка знала, что больше всего клиента возбуждает ее белье. Она тут же решила оставлять у него лифчик и трусики после каждого свидания.

– Подумай только, – часто говорила она, – когда я иду домой, никто не подозревает, что под платьем у меня ничего нет.

Следующие шаги дались легче. Девушка знала с самого начала, что он действительно хочет носить ее белье, пока она наблюдает, но так, чтобы она сама все надела на него и потом избила кнутом, наказывая за доставляемое наслаждение. Фетишизм мужчины не беспокоил девушку: главное – вести себя тактично и выбрать нужный момент, чтобы соблазнить партнера. Не то чтобы она боялась все испортить – просто была законченной профессионалкой и хорошо знала, как издеваться над партнером, дразнить его, чтобы тот получил удовлетворение.

Теперь она встала и стянула трусики. Золотистый треугольник между ляжек коснулся его губ, но, прежде чем мужчина успел поцеловать его, девушка положила ладонь ему на лоб и опрокинула на ковер.

– Давай, бэби, – проворковала она, натягивая на него трусы. – Пора стать дрянной девчонкой!

Настал момент коснуться его. Мысль об этом не вызывала у нее отвращения, хотя девушка по возможности избегала прикосновений к партнеру, не желая запачкать одежду или из страха физического дискомфорта. Она считала, что может довести каждого мужчину до оргазма любой частью своего тела. Но теперь она могла сама выбирать своих клиентов и предпочитала тех, кто не имел желания овладеть ею – а таких было на удивление немало. Слова и образы значили для них гораздо больше, чем физическое обладание.

Трусы едва не лопались на могучих бедрах. Ее руки скользнули под шелковистую ткань, сомкнулись на мошонке. Размазав по ней прозрачную клейкую жидкость, девушка начала ритмично сжимать готовый взорваться пенис.

– В чем дело? – спросила она, чувствуя, как дрожит мужчина. – Не можешь остановиться? Слишком уж хорошо?

По вздохам и стонам девушка понимала, как он близок к оргазму, поэтому ласкала его то медленно, чуть притрагиваясь, то быстро, ритмично, почти грубо.

– Чуть-чуть слишком хорошо? – повторила она. – Слишком здорово? Ну давай, не стесняйся! Скажи мамочке!

Мужчина снова вздрогнул. Бедра его напряглись. Еще пара секунд – и все кончено.

– Покажи мамочке, – прошептала она. – Покажи мамочке, как ты кончишь.

Судорога пронизала тело мужчины. Пенис в ее ладонях бешено запульсировал.

– О-о-о, – пропел ласкающий голос. – О-о-о…

Последовала мгновенная напряженная пауза. Но тут фонтан спермы окатил ее нежные пальцы, липкие капли потекли по прозрачным трусикам, мгновенно приставшим к смуглой коже.

– Ну вот, – проворковала она, – хороший мальчик.

Потом оглядела стены квартиры, увешанные зеркалами и постерами. Девушка долго ждала, пока клиент привыкнет к обычному ритуалу так, что не сможет жить без него и будет вести себя, как нужно ей, прежде чем удалось завлечь его сюда.

Она знала, что за стенами бесшумно открываются задвижки, работают видеокамеры, чувствительные микрофоны помогают записать на пленку каждое слово.

Весь процесс занял восемь недель. Хотя мужчина не так часто приезжал в город, как хотелось бы девушке, она сделала так, что он не мог жить без нее.

Клиент платил за услуги с готовностью, наводящей на мысли о большом состоянии и высоком положении в обществе. Небольшая проверка дополнила картину необходимыми деталями.

Клиент был слишком молодой, лет двадцати пяти, чтобы с такой легкостью платить большие деньги. С другой стороны, молодость делала его уязвимым. У него была жена, ребенок и могущественный отец. Короче говоря, легкая добыча.

Девушка ласково поглаживала партнера до тех пор, пока прерывистое дыхание не стало ровнее. Беспомощный, распростертый на ковре, в гротескном наряде, выглядевшем столь соблазнительно на теле девушки, мужчина был похож на ожившую машину, двигатель которой она по-прежнему держала в руке. По своей прихоти она могла завести эту машину, остановить ее, вытянуть из мужчины любые деньги и, возможно, даже запрограммировать на самоуничтожение. Но сейчас вовсе не радость испытывала она от своей власти над ним.

Только любопытство.

«Вы должны выйти из своей телесной оболочки, чтобы познать себя».

 

Глава VIII

Нью-Йорк, 1968 год, 10 апреля

Тони Петранера, сжимая ручку портфеля из крокодиловой кожи, вошел в вестибюль маленького отеля в центральной части города, где его уже ждала Кристин.

Портфель был четыре года назад получен в подарок от главы семейства Корона из Майами в благодарность за некоторые услуги. С тех пор Тони не расставался с ним и всюду носил его как амулет и свою личную отличительную марку. Кроме того, портфель прекрасно гармонировал с излюбленной одеждой Тони – темными костюмами в узкую полоску.

И действительно, пока он не раскрывал рот и собеседники не слышали неграмотной речи с бруклинским акцентом, Тони легко было принять за преуспевающего адвоката или банкира. Но внешность его не производила впечатления на сообщников в преступлениях и жертв этих преступлений. Тони не брезговал ничем – от ростовщичества и торговли наркотиками до шантажа, которым решил заняться именно сегодня; но портфель почему-то придавал Тони известную долю самоуважения, которую тот считал неотъемлемой частью собственной личности. А в самоуважении Тони нуждался больше, чем подозревали окружающие.

Сегодня в портфеле хранились результаты восьминедельных трудов Кристин над молодым красивым клиентом с запада штата Нью-Йорк. Там лежали негативы, кассеты, видеопленки, запечатлевшие изощренный сексуальный ритуал трансвестита, материал, который принесет Тони десятки тысяч долларов, как только жертва узнает о его существовании.

Квартира на Парк авеню теперь пустовала, а табличка с фамилией Кристин больше не красовалась на почтовом ящике. Оборудование останется на месте, за стенами, пока квартира снова не понадобится Тони или кому-нибудь из его коллег по бизнесу.

Тони заплатил операторам, поблагодарил их, выдав в качестве премии несколько бутылок старого «Бароло» – еще одна его «личная марка», а теперь шел отпраздновать с Кристин окончание дела.

Кивнув сонному клерку за стойкой, Тони вошел в лифт, сложив пятидолларовую банкноту, и сунул деньги в дрожащую руку старика. Тот удивленно поднял глаза и улыбнулся:

– Всегда рад видеть вас, сэр.

Тони, ухмыльнувшись, потрепал его по плечу с видимой небрежностью, такой же деланной, как и его благополучная внешность.

Все это было лишь игрой, притворством, но Тони не в силах был скрыть правду от самого себя. По мере приближения к номеру, где ждала Кристин, он все меньше и меньше напоминал того, кем хотел бы казаться – властного, грубого сутенера, хозяина ее тела и души.

И как владелец Кристин, от которого зависела сама ее жизнь, он несомненно имел право взять ее, когда и где хотел. Кристин – его вещь, рабыня, служанка.

Но сейчас он почему-то чувствовал себя одновременно кем-то вроде школьника, бегущего на первое свидание, и игрока, поставившего на кон последний доллар. Он был возбужден, нервничал и чего-то боялся. Три года попыток не смогли приглушить этих эмоций, наоборот, с каждой неделей они становились все острее. Тони не мог лгать себе – именно Кристин действовала на него таким образом. И это не могло не тревожить его.

Он открыл дверь и увидел, что Кристин сидит на стуле у окна. Телевизор был развернут к ней, но звук она выключила. Кристин слушала только новости. Она предпочитала наблюдать, как мелькают на экране безмолвные изображения, и говорила, что это помогает ей думать яснее. Тони часто казалось, что девушка впадает в транс, когда экран бросает на ее лицо голубые блики.

Кристин была одета в юбку из жесткого материала и вязаный топ; маленькие серьги блестели в ушах, на шее висел такой же кулон. Кожа, покрытая загаром после недельного отдыха в Майами, была свежей и упругой. Открытые босоножки подчеркивали девическую стройность ног.

Никогда Тони не видел шлюху, менее всего походившую на таковую. Конечно, и проститутки могли выглядеть респектабельными, если пытались, но Кристин ухитрялась всегда оставаться собой, спокойной, сдержанной. Ее легко можно было принять за деловую женщину, танцовщицу, новобрачную – кого угодно, только не за шлюху.

И это тоже беспокоило Тони.

Обернувшись, Кристин взглянула на него ясными голубыми глазами.

– Все в порядке? – спросила она.

– Великолепно! – заверил он, хлопнув по портфелю. – В среду отправлюсь в его город и предъявлю доказательства. Встретимся с тобой в Бостоне. Все должно сработать.

Клиент происходил из маленького городка и, конечно, впадет в панику, когда узнает, что его похождения с Кристин выйдут на свет Божий, а возмездие в образе хорошо одетого итальянского шантажиста не замедлит обрушиться на его голову. Что скажут друзья и родные, если, не дай Господь, узнают обо всем?!

Так что, если все пойдет по плану, жертва заплатит сколько угодно, только бы Тони убрался из города.

Итальянцу не пришло в голову поблагодарить Кристин за великолепно выполненную работу. Но она уже отвернулась к телевизору, безмятежно наблюдая за происходящим на экране.

– Хочешь выпить? – спросил он, вынимая из портфеля Бутылку двенадцатилетнего виски, купленного специально, чтобы отпраздновать событие.

– Нет, спасибо, – отказалась Кристин, не взглянув на него. Тони налил себе двойную порцию в гостиничный пластмассовый стакан и ослабил галстук.

Кристин уже встала, по-прежнему не отрываясь от экрана, и слепо шагнула к телевизору, двигаясь по-кошачьи грациозно. Тони заметил мелькнувшую под юбкой коричневую ногу и перевел глаза на хрупкие плечи, слегка натянувшие лямки топа, когда девушка потянулась. Упругие груди едва не вырвались на свободу.

Чуть приподняв ногу, Кристин прикоснулась к молнии. Юбка тут же сползла на пол, и одновременно погас телевизионный экран. Девушка, по-прежнему не глядя на Тони, легко стянула топ и аккуратно положила одежду на стул.

Тони вынудил себя отвести восхищенный взгляд от стройных бедер, самых прекрасных в мире, необыкновенно изящно перетекавших в длинные прямые ноги.

Волосы девушки рассыпались по плечам. Пушистые густые ресницы на миг отбросили тень на стену.

Понимала ли она, что ширинка его брюк натянута до предела? А ведь Тони даже не дотронулся до Кристин. Он надеялся, что девушка ничего не заметила. Но нет, шлюхи обычно очень наблюдательны.

И это тоже не давало ему покоя.

Заведя руки за спину, Кристин поправляла лямки лифчика. В этой позе она была воплощением женской сути, напоминала гибкое животное кошачьей породы, изящное, словно статуэтка.

Она неспешно пригладила волосы и тихо вздохнула. Это был усталый, измученный вздох – тяжелый день подходил к концу. Но он звучал чувственным стоном в ушах Тони и, как всегда, будил в сутенере ни с чем не сравнимое вожделение.

Он рассеянно глотнул виски, пока Кристин в одном белье шла к его креслу. Предвкушение того, что сейчас произойдет, изводило Тони, но он прилагал все силы, чтобы казаться спокойным. Он ощутил исходящее от девушки благоухание, на какую-то долю секунды перед его глазами возникло ее изображение на пленке: кремовая кожа прекрасного обнаженного тела, открытого жадному взору жалкого глупца – клиента, которого ждет неприятный сюрприз.

Раздражение и желание боролись в сердце Тони. Дыхание его участилось. Ни слова не говоря, Кристин прошла мимо, направилась в ванную и прикрыла за собой дверь.

Тони остался один с пустым стаканом в руке и до боли унизительной эрекцией, распирающей брюки.

Только он знал, насколько сильно Кристин завладела его душой мыслями, как все труднее обходиться без нее, когда приходилось куда-нибудь уезжать по делу. Эту постыдную тайну Тони ни за что не выдал бы, хотя она причиняла ему мучительные страдания.

За тридцать четыре года жизни Тони не испытывал к женщинам ничего кроме животной похоти. Но когда три года назад к нему пришла Кристин, закаленная профессионалка, выглядевшая как капитан команды болельщиков и выполнявшая самую грязную работу, словно хирург, положение сразу изменилось.

Тони немало заплатил, чтобы перекупить девушку у мелкого сутенера из Майами, который, казалось, был готов расстаться с ней только потому, что Кристин, по его мнению, была слишком уж независима. Но его предостережения опоздали. К тому времени, как Тони понял, что Кристин обладала силой воли, намного превосходившей его собственную, ничего уже нельзя было изменить, и девушка успела внушить ему страшные, тревожащие чувства.

Все началось постепенно. Однажды ее не оказалось там, куда ей приказал прийти Тони. Потом Кристин отказалась встретиться с клиентом, которого он для нее нашел, и еще с одним, и еще… Она логически доказывала обоснованность своих решений и выносила побои бесстрастно, глядя на него с безразличным презрением, от которого холодела душа Тони. Ему было наплевать, что ее суждения всегда были вполне профессиональны и справедливы. Он знал только, что его обязанность – усмирить и заставить повиноваться непокорную шлюху, и что она тысячью мелких деталей давала ему понять, что не позволит этого. Кристин ухитрялась сохранять полную свободу мыслей и действий и хотя бы поэтому никак не могла считаться шлюхой.

Но вскоре оба обнаружили, что прекрасно разбираются в искусстве шантажа, и поскольку с этой минуты начали работать дружной командой, все ссоры прекратились. Но что-то в девушке постоянно напоминало Тони: этот неписаный договор – тоже победа Кристин. Он чувствовал мятеж даже в нежных звуках голоса, а сама кажущаяся покорность наводила на мысли о бунте. Спокойное достоинство, с которым держалась девушка, говорило об уважении к себе, намного превосходившем его собственное.

Но это не бросающееся в глаза поражение Тони сбивало его с толку.

Конечно, Кристин знала, чего от нее ждали, – необходимо ублажать сутенера, купившего ее; она так и поступала… когда находила нужным, принимала без жалоб самые жестокие ласки, позволяла брать себя любыми способами, чего не допустила бы ни одна итальянка, и доставляла Тони небывалое, непередаваемое наслаждение; казалось, даже своими искусными прикосновениями она разрушала его власть над ней.

И все же Кристин оставалась равнодушной, даже когда Тони страстно обнимал ее, и выражение холодных голубых глаз говорило лишь о том, что она отдается по обязанности, из вежливости, но не испытывает при этом никаких чувств.

И хотя Тони сам того не сознавал, гнев и подозрения уступали место более сильным чувствам. Когда он думал об ослепительной красоте Кристин, ее спокойной гордости за свое тело, о ее волшебных руках, сердце Тони сжималось от нежности. Шелковистые светлые волосы, мягкие губы и пронзительные глаза очаровали Тони, он постоянно ощущал нежное благоухание ее плоти.

Она проникла в душу Тони, и он знал это, испытывая настойчивое, не испытанное до сих пор желание сжать девушку в страстных объятиях, отгородить ее от всех опасностей, защитить, не дать в обиду. Эта безумная прихоть заставляла Тони смеяться над собой. Но он ничего не мог поделать, хотя знал, что никогда не признается ей: такие отношения между сутенером и проституткой просто немыслимы. Но одержимость девушкой росла, смущая Тони, выводя из себя.

Кристин жила в грязи и зарабатывала деньги на чужой похоти и разврате. Но юность и гордость позволяли ей оставаться чистой, свежей и красивой. Тони восхищенно наблюдал, как Кристин причесывает волосы и, грациозно ступая, идет через комнату. Она настоящий ангел.

По мере того, как шло время, чувственность итальянца все сильнее воспламенялась, но попытки заставить ее лечь с ним в постель становились все более робкими и неуверенными. Даже когда он брал Кристин, все равно понимал, что она чувствует, как необходима ему, ощущает мольбу в каждом его прикосновении.

Он не мог вынести сознания того, что вынужден просить, когда имеет право приказывать. И, как это ни невероятно, Тони начал томиться по девушке, но напрасно проклинал собственные страдания – сердце неодолимо жаждало одного: навеки принадлежать ей.

Но Кристин, казалось, даже не подозревала, что делается с Тони при одном взгляде на нее, и занималась своим делом, словно не замечая его страданий.

И это терзало Тони больше всего.

Поэтому он проглотил еще порцию виски, надеясь, что прохладная жидкость снимет обжигающую боль в паху.

Потом снова наполнил стакан и лег на кровать, когда услыхал, что шум воды в ванной стих.

Через минуту появится Кристин в своей укороченной пижаме и потихоньку заснет, а он еще долго будет мучиться, зная, что она так близка и все же недоступна.

Тони подозревал, что Кристин специально делает это – чередуя ночи, когда ему приходилось часами лежать без сна, и короткие моменты, в которые позволяла делать с собой все, что угодно. Но Тони ничего не мог поделать, потому что терял последнее мужество и теперь попросту боялся приблизиться к девушке.

Из ванной доносились тихие шорохи, такие спокойные, домашние звуки, несущие в себе иронию, слишком тонкую, чтобы Тони сумел ее понять.

Только неотвязные мысли стучали в мозгу, вонзались в душу и сердце, словно осколки стекла.

Он услышал, как тихо открылась дверь, послышался шум вентилятора. Тони попытался закрыть глаза, не желая, чтобы она поняла силу его страсти.

Кроме того, он не мог вынести этого зрелища – полуобнаженной девушки. Но и противиться не сумел.

Тони повернулся и взглянул на Кристин. Она подходила к кровати: махровое полотенце завязано небрежным узлом на груди. Голые ноги бесшумно ступали по полу.

Кристин села на край кровати, взяла у Тони стакан и поставила на ночной столик.

Тони ощутил свежий запах мыла и шампуня для ванны. Узел развязался, и полотенце сползло к ногам. Тони увидел вожделенный треугольник золотистых волос между ляжками.

Она наклонилась с легкой улыбкой на губах и поцеловала Тони. Волосы покрывалом опустились на его глаза и щеки. Он почувствовал неукротимое желание, и в этот же момент Кристин оседлала его и откинулась назад, словно хищное молодое животное, так что влажные нежные губы нависали прямо над пульсирующим пенисом. Руки Кристин нашли его пояс, и пряжка отстегнулась будто сама собой. Тони взглянул на девушку. Лампа в углу комнаты бросала золотистые отблески па облако ее волос. Изгиб губ был не виден в тени. Она чуть приподнялась и застыла.

Безумное облегчение затопило душу Тони, мгновенно воспламенив его вожделение – он знал, что через секунду войдет в нее, обретет покой и счастье, пусть тело сотрясают все более жестокие спазмы, опустошая его, лишая сил. Тони сознавал, что это случится помимо его воли – не он будет хозяином и повелителем.

Видно, Кристин – его благословение и проклятие, словно Святая Дева, незримо присутствовавшая в молитвах маленького Тони, наполнявшая его душу стыдом за совершенные грехи и одновременно обещавшая искупление, бесстрастная, достойная поклонения, но такая далекая.

Тони почувствовал, как Кристин принимает его в себя, окружает, душит…

В ужасе от собственного бессилия Тони сдался.

 

Глава IX

Нью-Йорк, 1968 год, 11 апреля

На следующее утро Кристин вернулась в свою маленькую квартирку около западной стороны Центрального парка, оставив Тони после того, как провела с ним положенное время.

Она встала рано и приступила к заведенному раз и навсегда режиму, от которого ее не могли отвлечь ни сутенеры, ни клиенты и никакие события.

Сначала Кристин полчаса занималась акробатикой, в бешеном темпе выполняя сложные упражнения, разминала шею, спину, руки и пальцы, без усилия сделала больше сотни приседаний. Хотя внешне девушка казалась тоненькой и хрупкой, на самом деле была очень сильной и не намеревалась сдавать позиции.

После гимнастики она двадцать минут медитировала, сидя со скрещенными ногами на ковре. Это помогало прояснить мозги и спокойно встретить наступающий день.

Кристин не занималась йогой и не питала почтения к вошедшему в моду мистицизму, но считала необходимыми попытки собственной волей направлять течение мыслей.

Когда она открыла глаза, дыхание было неглубоким, кожа прохладной. Не поднимаясь, Кристин обдумывала дела на сегодняшний день.

Обед и ужин с богатыми клиентами, а во второй половине дня свидание с президентом банка и членом совета правления, считавшим ее своей содержанкой. На молодого администратора, которого она пыталась завлечь, времени сегодня не хватит.

Она не увидится с Тони несколько дней. Но Кристин не нуждается ни в его присутствии, ни в его защите. Приобретенный опыт научил ее предвидеть проблемы, которые могут возникнуть с каждым из ее любовников, и предпринимать необходимые меры для их разрешения.

Выполняя все стадии сложной работы, зная, как заставить клиента обратить на себя внимание, нуждаться в ней, даже влюбиться, а потом вытянуть из мужчины как можно больше денег, Кристин оставалась неизменно хладнокровной и сохраняла полное спокойствие.

Она была непревзойденным мастером своего дела и выполняла нелегкие обязанности с чувством ответственности, рожденным гордостью.

У нее имелись постоянные клиенты во многих городах, и девушка регулярно посещала их по маршруту, который менялся в зависимости от времени года. Все мужчины безумно боялись ее потерять, и она намеренно усугубляла эту зависимость: встречалась с ними как можно реже и постоянно повышала цену.

Ее прибытие в Нью-Йорк на несколько недель подействовало на клиентов словно укол героина на бьющегося в ломке наркомана. Человек двадцать богатейших людей в этом огромном городе жаждали ощутить прикосновение ее мягких рук и услышать спокойный голос.

То же самое происходило в Бостоне, Чикаго, Атланте, Филадельфии, Балтиморе, Майами и, конечно, в Вашингтоне. За каждую ночь Кристин получала тысячи долларов. Словно машина, печатающая деньги, Кристин зарабатывала около миллиона долларов в год и знала это. И Тони знал, что она это знает.

За завтраком, состоящим из чашки овсянки с обезжиренным молоком и фруктового сока, Кристин тщательно просмотрела «Нью-Йорк таймс» и «Уолл-стрит джорнал». Кристин привыкла следить за финансовыми и политическими событиями, которые могли повлиять как на ее клиентов, так и на нее. Не раз за последние годы забастовки, затишье на рынке, расследования, проводимые Конгрессом, вынуждали Кристин изменить профессиональные планы: часто богатого клиента вырывали из ее объятий неотложные дела, банкротство или тюрьма.

Сегодня Кристин прочла о расовых беспорядках, возникших в Балтиморе, Чикаго и других городах после убийства Мартина Лютера Кинга. Цена на золото в Лондоне оставалась на уровне тридцати семи фунтов.

Юджин Маккарти только сейчас победил президента Джонсона на предварительных выборах в Висконсине, но это, конечно, не имело значения – ведь Джонсон уже объявил, что не будет баллотироваться на следующий срок.

Кроме того, Ричард Никсон выходил победителем на всех предварительных выборах.

Осада Кхе-Сана была снята после того, как Вашингтон объявил о прекращении бомбежек на территории выше двадцатой параллели. Обе стороны выражали желание начать официальные переговоры; возможно, в Париже. Это означало, что успешное наступление на Тет в январе и феврале, которое Джонсон и Уэстморленд объявили почему-то поражением, вынудило американцев начать торговаться.

Из всего прочитанного Кристин усвоила две вещи: Никсон станет президентом. Если Джонсон уйдет, Рокфеллер побоится взять на себя ответственность, и препятствий для Никсона не останется. Правление Никсона на руку Кристин. Он поможет богатым людям сохранить деньги, те деньги, которые они платят Кристин. С другой стороны, нет никаких сомнений насчет Вьетнама. Север победит. Юг потерпит поражение.

Кристин не волновало, каким образом Никсону удастся вывести Америку из войны. Самое главное – престижу Америки будет нанесен сокрушительный удар из-за потери Вьетнама. И это неизменно приведет к финансовому кризису, который затронет даже самые верхние слои американского общества.

Кристин сложила газеты и отодвинула их, не переставая размышлять о том, как лучше защитить свои деньги в обстановке столь нестабильной экономики. Она не была бедна. И сутенер, и клиенты считали Кристин самой дорогой шлюхой. У нее были собственные средства не только на одежду, поездки и текущие расходы, но и немалые сбережения. Девушка получала оговоренные проценты, не допуская никаких проволочек, и вкладывала деньги в акции ведущих компаний, в не облагаемые налогом облигации, недвижимость и медицинское страхование. Она знала: работа высокооплачиваемой девушки по вызову продлится самое большее десять лет и намеревалась обеспечить себе благополучную и спокойную жизнь. В отличие от других женщин ее профессии, Кристин не позволяла эксплуатировать себя, старалась извлечь как можно больше доходов из своего нелегкого занятия и всегда стремилась получить заслуженную награду. Конечно, ни один сутенер не мог смириться с подобным поведением. Но Тони вынужден был на все смотреть сквозь пальцы, потому что к тому времени, как узнал об этом, почти влюбился в нее и даже сильно побаивался.

Все шло, как задумала Кристин.

Без четверти одиннадцать. До ланча и свидания с клиентом остается час. Кристин подошла к полке, где стояло несколько потрепанных книг в мягких переплетах, из которых торчали многочисленные закладки. Рядом лежал блокнот, прошитый пластиковой спиралью.

Эти книги были единственными, которые Кристин оставила себе, хотя много читала и знала многих известных авторов.

Несколько лет назад она решила заняться самообразованием, чтобы знать не меньше любой выпускницы колледжа. Кристин отлично понимала, что ее будущее зависит от того, удастся ли ей сойти за свою в высшем обществе.

Кристин с детства любила читать. Она взяла списки учебных пособий в университетских книжных лавках тех городов, куда ее забрасывала судьба, проштудировала некоторые из них и смогла подобраться к гуманитарным и общественным наукам. Хотя ее знание высшей математики оставалось самым минимальным, логический ум позволил ей усвоить достаточно слов, относящихся к точным наукам, так что при случае она могла спокойно упомянуть о своем высшем образовании.

Сначала поставленная цель и новизна впечатлений удовлетворяли стремление Кристин к совершенству и даже развлекали девушку. Но постепенно чтение стало скорее привычкой, чем потребностью, а стремление выдать себя за культурную, утонченную женщину перевесило желание стать таковой на самом деле. Причина этих перемен заключалась в следующем: Кристин поняла, что книги писателей, которых уважает весь мир, полны беззастенчивого вранья.

Она прочла с полдюжины биографий и автобиографий людей, которых обслуживала лично, и лишь улыбалась, видя, Как превозносятся их качества, старательно записываются хоть сколько-нибудь значительные мысли; ведь кому как не ей было знать безумные фантазии, заставлявшие их вести себя с ней по-ребячески капризно.

И когда Кристин думала о каком-нибудь великом человеке, чьи поступки изменили мировую историю, то невольно начинала гадать, в чем же заключается его слабость. Поскольку Кристин знала, что поступки мужчин зачастую являются искаженным изображением скрытых навязчивых идей и извращений, она легко пришла к логическому выводу: прошлое нельзя объективно осветить, только исходя из беспристрастного взгляда на вещи – излюбленного метода историков.

Под ее суровым, проницательным взглядом великие литературные герои тоже не выдерживали критики. Кристин читала Толстого, Джойса, Флобера и Фолкнера и была поражена самоуверенностью, с которой эти писатели препарировали душу женщины, их снисходительностью к женскому полу, отношению столь же необоснованно-высокомерному, насколько было велико их невежество в этом вопросе.

В конце концов Кристин отвергла истины, провозглашаемые миром мужчин, ибо их точка зрения на вещи была предназначена для того, чтобы укрепить сильный пол в сознании собственного превосходства и не дать окружающей действительности показать в истинном свете их недостатки и слабости.

Иллюзии не прельщали Кристин, она давно усвоила: до добра они не доведут. У профессиональных проституток цинизм зачастую сочетался с истинным доверием и любовью к сутенерам. Кристин же не зависела ни от чего и ни от кого, она принадлежала только себе – так легче было с безжалостной объективностью оценивать людей.

Но жажда знаний по-прежнему бурлила в девушке, несмотря на все разочарования. Именно поэтому небольшое собрание книг в мягких обложках заняло почетное место на ее полке.

Кристин вынула одну, положила на кофейный столик вместе с блокнотом. Сидя со скрещенными ногами на полу, она открыла книгу и старательно выписала цитату.

«Вы должны выйти из телесной оболочки, чтобы познать себя».

Кристин долго смотрела на написанные слова. Потом переписала еще одну фразу:

«Вы выходите из той точки, куда стремитесь попасть».

Второй парадокс был еще более странным и поэтичным, чем первый. Кристин представила, как слепо погружается в разверзшуюся перед ней тьму, протягивает руки и встречает теплое дружеское пожатие собственных пальцев, протянувшихся из ниоткуда, чтобы сжать ее ладони и привести к жизни и свету – новую личность, неузнаваемую, но оставшуюся ею самою.

Кристин отложила ручку и задумалась.

Парадоксы долгое время терзали ее мозг. Часть ее души сопротивлялась им, но та часть, которая желала верить только в себя, в свою изобретательность, сильную волю и способность управлять событиями. Эта часть не собиралась смириться с идеей, что судьба человека зависит от внешних факторов.

Но присущее Кристин упорство не позволяло ей отмахнуться от этих мыслей как ненужных и нелепых. Она не могла допустить, чтобы потенциально полезные факты или идеи бесплодно ускользали в пустоту. Именно поэтому вещи Кристин всегда были на своем месте, она никогда не опаздывала на свидания, а в ее квартире царил образцовый порядок. Девушка знала, как починить любой прибор и приспособить недостающую деталь.

Она была словно одержима идеей повелевать миром, в котором обитала.

Но главное было не в этом – она смутно понимала и принимала абсурдную на первый взгляд логику парадоксов.

Разве ее собственная жизнь не была целью странных метаморфоз, превративших Кристин из беззащитного ребенка в сильную женщину, способную уверенно идти по жизни и выигрывать тяжелые битвы? И разве наивность детского ума не была целиком вытеснена интеллектом гордой охотницы, которой стала Кристин?

Кто предложил ей руку помощи? На кого могла опереться, кроме себя, когда превращалась в женщину, какой была сейчас? Никто. Она все сделала сама и, словно семечко, занесенное ветром в чужую землю, высасывала из почвы все необходимые питательные вещества и росла, становясь с каждой минутой все сильнее и увереннее.

Да, она стала такой, безжалостно отбросив прошлое, позволив старому раствориться в новом. Именно это отличало ее от других.

Люди обычно довольствовались тем, что имели, и знали, что впереди их не ждут неожиданности, которые могли бы изменить их жизнь.

Эти люди попросту коптили небо и были легкой добычей для любого хищника, желавшего их сожрать, они безропотно давали уничтожить себя.

Разве не ее «заботы» помогали клиентам узнать новые и удивительные вещи о себе? Кристин заставляла их стремиться к новой цели, познать неосознанные раньше отчаянные желания, в существовании которых они еще недавно боялись бы себе признаться.

Да, Кристин использовала пороки, тщеславие и природную инертность своих клиентов, она могла и умела это делать, потому что жила в ином мире. Сила Кристин была в ее одиночестве.

Но парадоксы влияли на Кристин не только потому, что были связаны с прошлым. Они звали, манили, обещали будущее, заманчивое и неизведанное.

Кристин была уверена: ее настоящая жизнь не начиналась, истинному ее предназначению еще предстоит раскрыться. Она верила в свою судьбу. Другой религии, других убеждений у Кристин не было.

«Вы выходите из точки, куда стремитесь попасть».

Она не случайно пошла по этому пути фантастического превращения из беспомощного ребенка в самую лучшую и высокооплачиваемую девушку по вызову. Нет, такая решимость и целеустремленность в столь юном возрасте могли быть лишь прелюдией к чему-то более значительному…

Но к чему?

Этого Кристин не знала. Будущее словно было скрыто в темном кристалле, в глубине которого, тем не менее, было запечатлено ее лицо, и она не боялась идти вперед.

Ей начинало надоедать однообразие мира, в котором она добывала средства к существованию. Кристин знала, что способна ценить не только деньги, ведь они извлекались у мужчин сравнительно несложными способами.

Где-то как-то она должна найти новый путь, совсем не похожий на тот, каким идет сейчас, дорогу гораздо прекраснее и надежнее, чем любая, известная Кристин до сих пор, но которую она пока не сумела разглядеть.

Именно поэтому уже знакомые парадоксы, такие странные, гуманно-лаконичные, манили Кристин непреложной истиной, тогда как застывший внешний мир становился бесцветным и невыразительным.

Размышляя об этом, Кристин записала несколько фраз. Потом перечитала другие абзацы, отмеченные в книге. Но тут переплет не выдержал, и страницы разлетелись. Придется купить новую, как она уже делала дважды.

Наконец Кристин снова подошла к полке, где лежали такие же растрепанные книги. И хотя это были единственные сокровища, которые Кристин ценила, она никогда не боялась, что пожар или воры отнимут их.

Ведь она знала их содержание наизусть.

Тони обнаружил блокнот через несколько недель после того, как взял Кристин под свою «опеку».

По утрам она сидела за столом, скрестив ноги, стройная, хорошенькая, как школьница и что-то писала с изумлявшим Тони прилежанием. Лицо спокойное, бесстрастные глаза обрамлены длинными ресницами.

Тони вырвал у нее блокнот и перелистал страницы. То, что он увидел, лишило его дара речи. Сутенер ожидал найти какую-нибудь обычную чепуху или заметки о клиентах, их доходах и семьях. Тони нужно было знать, не содержится ли в блокноте какой-нибудь компрометирующей его информации. Но он увидел лишь логические выкладки, четко написанные на языке, явно не доступном его пониманию.

– Что это за дерьмо? – презрительно спросил Тони. – Чертовщина какая-то! Чем ты занимаешься, детка?

Кристин безмолвно взглянула на сутенера, подождала, пока тот бросит тетрадь обратно на стол. Шариковая ручка в ее руке не дрогнула.

Стычка эта провела границу в их отношениях, и Тони знал это. Опыт сутенера подсказывал ему, что нужно разорвать блокнот, избить Кристин до полусмерти и трахать, пока не подчинится. Блокнот символизировал совершенно независимое течение ее мыслей, мир, в котором она была свободной, не имела с ним ничего общего. Неизвестный язык, на котором были сделаны записи в блокноте, еще больше отгораживал ее от него.

Только он, Тони, имел право присутствовать в ее мыслях и душе! Иначе он изменит своему призванию.

Но нет, бесполезно. То, как она сидела и терпеливо ждала, глядя на него ясными голубыми глазами, было невозможно вынести. Воля у нее была гораздо сильнее.

Тони решил для начала предупредить девчонку. Она была не похожа на других шлюх.

И тут он впервые капитулировал – отдал Кристин блокнот и отправился на кухню выпить чего-нибудь.

«По крайней мере, сучка не ведет досье на меня», – утешал себя Тони с наивностью человека, сумевшего предвидеть одну опасность и воображающего, что все остальное в порядке.

* * *

Пора было уходить.

Кристин положила блокнот на полку, подошла к зеркалу, висевшему около гардероба, и начала себя рассматривать.

Волосы были перехвачены белой лентой и легкими блестящими волнами падали на плечи – каждое утро Кристин сто раз проводила по ним щеткой.

Она была во всем белом – белый лифчик и трусики под белым свитером и спортивными брюками. Упругие груди и бедра рельефно выделялись под жесткой тканью.

Кристин заглянула в пластиковый пакет, где лежали две пачки презервативов, запасная пара трусиков, моток шнура, три тюбика помады разных оттенков, пачка бритвенных лезвий и большая глянцевая фотография, взятая из пачки, хранившейся в шкафу; сделанная сорок лет назад, она представляла собой снимок богатой лонг-айлендской семьи. Отец и единственный сын стояли по обе стороны от матери, симпатичной женщины средних лет. Отец казался респектабельным, пустоголовым и высокомерным. Маленький мальчик, которому предстояло так многого достичь в жизни, невинно глядел на мать снизу вверх. Сразу было видно: именно она – самый главный для него в жизни человек.

Бритвенные лезвия Кристин нужны, чтоб вырезать изображение матери, прежде чем изрезать тело сына. Спирт и бинты для перевязки у хозяина были.

Что ж, конечно, у вице-президента странные прихоти, но клиент всегда прав!

 

Глава X

Нью-Йорк, 1968 год, 13 апреля

В среду утром Тони пересек мост Джорджа Вашингтона и направился в сторону Форта Ли по Восьмидесятому шоссе через Нью-Джерси в Нью-Йорк-17, а оттуда в Бингхэмптон и Эльмиру, чтобы завернуть по пути в маленький городишко на западе штата Нью-Йорк.

Поездка была приятной – мимо холмов, на которых кое-где еще белел весенний снежок. Но лихорадку, бушевавшую в крови Тони, ничто не могло заглушить.

Он то и дело смотрел на часы, зная, что в эту минуту в гостиничном номере Кристин дарит наслаждение и муки богатому клиенту. Ее усмешка, покачивание бедер и нежные ловкие пальцы стоили столько же, сколько тело любой женщины в этой стране.

Время Кристин ценилось так высоко! И даже сейчас Тони, словно мальчик на посылках, пересек штат, чтобы закончить начатое Кристин. Она сделала так, что теперь жертва будет готова на все. Сложнейшая хирургическая операция сделана, остается только наложить швы.

В тысячный раз Тони ощутил унижение, внезапно обернувшееся яростью. Если бы он только мог причинить Кристин настоящую боль, хоть раз в жизни, только для того, чтобы сбросить ужасное ярмо ее власти или, по крайней мере, облегчить боль от тяжелых оков!

Но интуиция и опыт подсказывали Тони, что лучше не углубляться в темное прошлое Кристин, – это слишком опасно.

Хотя девушка никогда не говорила с ним о своем прошлом, Тони были известны слухи, ходившие о ее прежних хозяевах-сутенерах и о безжалостной мести, настигшей тех, кто плохо с ней обращался.

В шестнадцать лет Кристин была под покровительством Рея д'Анджело, скрывавшего от Кристин часть ее доли заработанных денег. Если верить слухам, Кристин за спиной сутенера обольстила самого могущественного «капо», главу детройтского гангстерского синдиката, в котором Рей был всего лишь незначительной пешкой, и убедила его, что сутенер продал их секреты соперничающей банде.

Рей д'Анджело исчез в жаркий июльский полдень. В последний раз его видели в маленьком ресторанчике на южной стороне Детройта. Тело его так и не нашли, но и скучать по нему было некому.

Некоторое время после этого Кристин работала на Нунцио Лунетту, злобное животное огромного роста, члена синдиката в Майами, владевшего целой группой девушек, но питавшего особые чувства к Кристин. Прекрасный семьянин, он относился к девушке, как к любимой дочери, восхищался ее туалетами, очень редко спал с ней и ревностно следил за благополучием подопечной.

Но Нунцио был уверен, что во имя дисциплины нужно до полусмерти избивать девушек, хотя бы раз в месяц. Кристин это явно не нравилось – синяки и рубцы плохо влияли на ее профессиональные занятия.

Унылым декабрьским понедельником он сломал себе ребро, растянул мышцы на шее и до утра оставил Кристин привязанной к кровати.

Две недели спустя Нунцио Лунетта был убит – вернее, его казнили, как принято у гангстеров поступать с предателем. Уголовный мир был сбит с толку, потому что у Нунцио почти не было врагов, а боевики не получали задания расправиться с ним.

Ходили слухи, что Кристин убила его сама, каким-то образом ухитрилась запихать его тушу в багажник автомобиля и поставить машину так, чтобы полиция легко смогла найти труп. Немногие верили в это – ведь Кристин была почти девочкой, с тонкими ручками, а Нунцио задушили перед тем, как нанести несколько огнестрельных ранений.

Тони тоже был в числе скептиков. Тем не менее, двух подобных историй об одной шлюхе было вполне достаточно, чтобы предостеречь его: никогда не стоит рисковать, если речь идет о Кристин.

Стальной блеск спокойных глаз во время ссор, происходивших в самом начале их «союза», довершил то, что начали сплетни. Тони смирился с тем, что любое насилие против Кристин может плохо кончиться для него самого.

Тони покачал головой, признавая, что, если такое положение вещей будет продолжаться и дальше, для него это хуже смерти!

Он подозревал, что, как и все хищники, Кристин не прекратит играть на его чувствах и желании, пока не уничтожит его так же, как тех клиентов, из которых высасывала кровь. Таков будет финальный итог их жалкой гонки и, возможно, начало его конца.

Все же Кристин была для Тони одновременно и ядом, и противоядием, способным принести временное облегчение его страданиям. Неизлечимая болезнь и прелестная спокойная сиделка, которая заботливо будет ухаживать за пациентом до самой его кончины.

Если, конечно, Тони каким-то образом не положит этому предел. Кристин нужно остановить! Но у него не хватало воли смирить ее.

Машина его мчалась через живописные долины, где снег еще не успел растаять, а сам Тони упрямо смотрел вперед, сжав зубы, что, впрочем, не придавало его лицу решительности.

 

Глава XI

Нью-Йорк, 1968 год, 2 мая

Энни знала, что второго такого шанса, как роль Джил в «Белой даме», она может ждать долго.

И что обиднее всего, с профессиональной точки зрения она возвратилась туда, откуда начала: ни агента, ни ролей, даже эпизодических.

Конечно, находилась она в отчаянной нужде, влияния Роя Дирена было бы достаточно, чтобы добыть ей какую-нибудь работу. Но не деньги нужны были Энни.

Она жадно прислушивалась к разговорам о шоу-бизнесе, надеясь добыть хоть какую-нибудь информацию о работе для себя, каждый день читала газеты, проводила свободное время в кафе с Ником и его друзьями, горячо обсуждавшими новые постановки. Молодые люди знали все о новых пьесах, идущих в экспериментальных театрах, о мюзиклах, телефильмах и сериалах, бенефисах… Но все, о чем рассказывали они, либо оказывалось чистым вымыслом, либо никакой подходящей роли для Энни в них не было.

Но возможность наконец-то представилась.

Снимался дорогой и претенциозный коммерческий ролик с рекламой одеколона «Дейзи», которым пользовались многие женщины – те, кому не по карману были дорогие духи. Производители пытались создать элегантный образ для рекламы своей продукции.

Именно чувственность – главное условие для героини ролика – помогла Энни получить эту роль. В самом начале фильма героиня предстает неряшливой домохозяйкой в халате и в бигуди, но потом мгновенно преображается в сексуальную танцовщицу, одетую в вызывающий костюм, окруженную восхищенными мальчиками из кордебалета – и все благодаря одеколону «Дейзи».

Роль требовала от актрисы умения играть, танцевать, петь, быть соблазнительной, изящной и иметь фотогеничную внешность.

Энни была убеждена, что справится с ролью.

Слушая, как ее подруги взволнованно щебечут о новом рекламном фильме, она пыталась объективно оценить свои возможности: небольшой, но чистый голос, пластичность и главное – те актерские приемы, которым она научилась в студии Роя Дирена. Ей понадобится каждая унция таланта и умения… и еще нечто.

Но существовало одно препятствие.

– Думаю, уже слишком поздно, – сказала ее подруга Джуди. – Я слышала, они уже нашли девушку. Вчера. Наняли ее на целую неделю.

– Кто продюсер? Какое агентство? – спросила Энни.

– Агентство – «Бирнбаум и Смит», – сообщила Джуди. – Подписали контракт с режиссером с каким-то стариком из Голливуда, Хэлом Парри. Раньше ставил мюзиклы в стиле Басби Беркли. Вроде бы знаменитость. И, вздохнув, добавила:

– Жаль, что они уже нашли девушку. Ну, да ладно, еще что-нибудь подвернется.

– Конечно, – улыбнулась Энни, – как всегда. – Но мысли в ее голове уже начали бешено крутиться.

Хэл Парри в свое время пользовался большой известностью в Голливуде, владел особняком на Колдуотер Каньон Драйв, несколькими автомобилями, спал со всеми женщинами, которыми хотел обладать, и хранил в погребах неограниченные запасы виски марки «Джек Дэниел», поскольку обожал именно этот напиток.

Но тут Хэл начал пить за завтраком, обедом и ужином, пропускать репетиции и не мог больше заниматься сложной постановочной работой, не говоря уже о тонком искусстве компромисса, неизбежного при каждой большой работе в кино.

Правда, к этому времени пик успеха мюзиклов прошел и начал клониться к закату.

Хэл, толстенький человечек в очках, чья несколько странная внешность противоречила бурной энергии и неиссякаемому юмору, сошел с катушек. Жена развелась с ним, прежде чем Хэл спустил последние деньги на спиртное и длинноногих девушек из кордебалета, перед которыми не мог устоять.

Алименты, которые сумела отсудить бывшая супруга, превышали все финансовые возможности Хэла.

Дом в Колдуотер Каньон был продан на аукционе молодому известному сценаристу. Хэл несколько лет проболтался на студиях, выполняя работу консультанта, помощника хореографа, был даже мальчиком на побегушках у некоторых известных режиссеров. Жил он теперь в крохотном бунгало на Голливуд Флэтс. Потом колодец окончательно пересох, и Хэл очутился за прилавком маленькой закусочной в Сан-Бернардино.

Хэл, со своей неизменной жизнерадостностью, не очень расстраивался из-за постигших его несчастий. Он знал и плохие, и хорошие времена, но на этот раз, похоже, черная полоса затягивалась; не исключено, что она продлится до самой смерти.

Так Хэл прожил двадцать пять лет. Развлекал клиентов закусочной историями о звездах мюзиклов тридцатых годов, пока не надоел всем до смерти.

О Хэле забыли.

Но однажды в закусочной появился разговорчивый жеманный незнакомец. Мужчина назвал себя и сказал, что он кинокритик и писатель, пишет книгу о мюзиклах и намерен посвятить главу прославленным хитам Хэла. Парри очаровал критика бесконечными рассказами из истории Голливуда и пошловатыми анекдотами из жизни кинозвезд, особенно женщин.

Критик, явный гомосексуалист, с заметным интересом слушал рассказы бывшего режиссера. Вернувшись в Нью-Йорк, он рассказал о встрече с Парри на нескольких вечеринках.

Звезда Хэла, кажется, снова загорелась на небосклоне.

Хореография и техника пения находились в полнейшем упадке – изумительные мюзиклы времен Великой Депрессии мало кто помнил. Но теперь перед танцорами и певцами открылось новое поле деятельности – телевизионные концерты, шоу и рекламные ролики.

Незадолго до этого на телевидении был снят рекламный фильм в стиле романтического мюзикла тридцатых годов с Мэй Сэмсон, известной звездой того времени, в главной роли. Она была в такой прекрасной форме, что была готова и могла танцевать и петь в шестьдесят пять лет. Предприимчивый агент убедил продюсеров вызвать Хэла из Сан-Бернардино, чтобы заняться новым фильмом с Мэй Сэмсон.

Хэл дружески обнял Мэй при встрече и первый вечер в Нью-Йорке провел за бутылкой виски, смеясь и плача, вспоминая старые времена.

На следующее утро он появился на съемочной площадке – грозный повелитель, профессиональные навыки которого не смогли изменить даже годы, проведенные вдали от мира кино. Он заставлял танцоров репетировать, пока те не падали с ног, изменял на ходу рисунок танца; его взяли на этот фильм – и Хэл сделал его, не выходя из графика и бюджета.

Фильм имел оглушительный успех, темпы продажи рекламируемой продукции значительно увеличились, рекламное агентство наслаждалось заслуженным успехом, Мэй Сэмсон получила главную роль в возобновленном бродвейском спектакле, а Хэла Парри ждала новая карьера. Он делал «ток-шоу» на радио и телевидении, давал длинные интервью для киножурналов, поставил еще два рекламных фильма и подписал контракт на постановку танцев в новом мюзикле.

В настоящее время он был на гребне неожиданного успеха и относился к этому с философским спокойствием: снял роскошный пентхаус на Парк авеню, который был ему не по карману, взял напрокат дорогую мебель и заплатил импортеру вин целое состояние, чтобы тот снабдил его запасами спиртного лучших марок.

И, конечно, начал давать шумные вечеринки с ресторанным обслуживанием для всей театральной братии и сотрудников рекламных агентств.

Хэл считал себя знаменитостью и разыгрывал эту роль с тем же безумным азартом, над которым смеялись его друзья в добрые старые времена.

Он снова неумеренно пил виски и по-прежнему страдал по утрам с похмелья. И старался изо всех сил соблазнить как можно больше нью-йоркских моделей, девушек из кордебалета и молоденьких актрис.

События его жизни ни для кого не были секретом, а сплетни, распространяющиеся по Манхэттену со скоростью лесного пожара, добавляли к рассказам живописные детали.

Посвященные знали, что актерский состав для ролика, рекламирующего одеколон «Дэйзи», уже набран и съемки вот-вот начнутся.

Энни тоже знала это. Но кроме того ей сказали, что сегодня вечером Хэл Парри дает одну из своих беспорядочных шумных вечеринок, чтобы привлечь внимание к новому фильму.

И она твердо решила быть там.

 

Глава XII

Нью-Йорк, 1968 год, 2 мая

Телефон зазвонил в одиннадцать. Молодой человек провел утомительный день, пытаясь до роковой встречи занять хоть немного денег у равнодушных коллег, и теперь лежал в одних трусах на постели – даже душ не смог успокоить расходившиеся нервы.

Десять тысяч долларов – огромные деньги. Возможно, не для его семьи, а для него самого – отец сознательно не повышал жалование сыну, чтобы сбить со следа сотрудников службы внутренних доходов.

После того, как этот мерзкий тип, Тони, осмелился придти и офис, у молодого человека не было иного выбора как только продать самую дорогостоящую облигацию и заплатить. От непосредственной опасности он был избавлен. Теперь оставалась главная проблема – возместить деньги, чтобы никто ничего не узнал.

В семье было решено, что первый взнос за дом Фостеров необходимо сделать этим летом. Отец подарил ему чек на прошлое Рождество и подчеркнул, что деньги должны быть Потрачены на дом, чтобы он и Джинни, наконец-то, смогли иметь большую семью.

Но теперь все изменилось.

Молодой человек вспомнил, как небрежно выложил Тони эти ужасные снимки на стол в конференц-зале.

Через несколько дней после его трусливой капитуляции он получил по почте обычный конверт, в котором были негативы – большая, хаотически перепутанная кипа.

Он сжег их с лихорадочной поспешностью, даже не проверив, все ли фотографии и негативы были вложены в конверт. Он торопился покончить с этим.

Вздохнув, молодой человек поднял трубку:

– Да?

– Хелло, – сказал знакомый голос. – Это я. Несколько минут он молчал, стиснув зубы, и уж совсем было решил повесить трубку, но верх взяло любопытство. Что она скажет?

– Могу представить, что ты чувствуешь, – прошептала Кристин.

– И что все это значит, черт возьми?

– Выслушай меня, пожалуйста! Я так же потрясена тем, что произошло, как и ты. Только что вытянула все из Тони. Это ужасно!

– Издеваешься надо мной? – сорвался он. – Я не вчера родился, Кристин!

– Пожалуйста, верь мне, – настаивала девушка. – Такая женщина, как я, не может обходиться без Тони; нужно, чтобы кто-то защищал меня. Он – необходимое зло. Но он знал и знает, что не имеет право шантажировать людей, с которыми я бываю. Я честно выполняю свою работу и получаю за это деньги. Вот и все. Знай я, что он задумал, никогда бы не назначила тебе свидание на той квартире. Отправились бы, как обычно, в отель.

Молодой человек вздохнул.

– Пришли чек на десять тысяч долларов, – сказал он, – и я тебе поверю.

– Именно это я и намереваюсь сделать, – спокойно ответила Кристин. – Тони взял деньги и уехал из города на несколько дней, но, когда он вернется, я все у него отберу. Пусть попробует отказаться – я просто не буду с ним работать.

Молодой человек никогда раньше не попадал в подобную ситуацию, но он не поверил Кристин. Она пытается удержать его. Потом она скажет, что ничего не может поделать с Тони – нужны деньги. Ее цель – держать его в зависимости, пока не заполучит все деньги и его, и отца. Он только сейчас понял это.

– Клянусь, – настаивала Кристин. – Позволь, я докажу тебе – и тогда между нами все будет, как прежде. Ты всегда честно расплачивался со мной, и больше ничего у тебя не возьму. Я ценю твою дружбу… твое уважение…

Последовала пауза.

– И что же?

– Почему бы нам не встретиться? – смущенно проговорила она. – Позволь доказать мою искренность.

– Смеешься, Кристин? За кого ты меня принимаешь?

– Если хочешь подождать, пока не верну деньги, я пойму. Только поверь мне. Мы можем пока быть вместе. Если я не сдержу слово, ты ничего не потеряешь.

Молодой человек задумался. Он понимал – иметь дело с ней после того, что произошло, – безумие, самоубийство. Но ее голос воскрешал тот сверкающий, неописуемо прекрасный мир, где они были вместе. Мысли его отчаянно заметались.

– Я не лгу тебе, – спокойно сказала Кристин. – И ты должен быть искренен со мной. Все будет по-прежнему.

– А сколько для Тони?

Хотя молодой человек старался говорить с насмешливым презрением, на самом деле горел, словно в огне.

– Не говори так, – мягко запротестовала Кристин. – Повторяю, все будет, как прежде. – Ты ведь знаешь, мои услуги стоят дорого. Но я все делаю так хорошо, правда?

Он молчал. Кристин поняла, что собеседник колеблется, но не повесил трубку.

– Кроме того, – едва слышно прошептала она, – если хочешь быть плохим мальчиком, нужно за это платить.

Слова звучали нежной лаской. Он чувствовал, как чужая воля парализует его.

– Не хочешь больше быть для меня нехорошим мальчишкой? – она вздохнула.

Он ничего не ответил, не сводя глаз с тугого кома, распирающего трусы.

– Мне нравится, когда ты плохой, – тихо сказала она.

Казалось, комнату заполнила его собственная нагота. Трусы были мокры. Дыхание участилось. Мысли превратились в наслаждение, а наслаждение – в безумие.

– Я могу приехать через двадцать минут, – донесся ее шепот. – Я сейчас раздета, но могу надеть трусики, лифчик, чулки – займет всего минуту.

Она опять вздохнула.

– Не хотела говорить об этом по телефону, но маленькая птичка прочирикала мне, что у тебя в голове очень дурные мысли… обо мне.

Молодой человек плотно сцепил зубы и закрыл глаза.

– В чем дело? – спросила она. – Не можешь сказать мамочке?

С покорностью обреченного он назвал номер своей комнаты.

 

Глава XIII

Нью-Йорк, 1968 год, 2 мая

Энни добралась до угла Пятьдесят девятой улицы и Лексингтона и теперь шла вверх к незнакомому зданию, на крыше которого находился пентхаус Хэла Парри.

Она была одета в облегающее шелковое платье, державшееся на тонких лямках. Туфли на высоких каблуках подчеркивали изящество ее щиколоток. Из украшений – только кулон из слоновой кости в форме солнечного диска, ее амулет. Аромат духов и запах кожи, соединившись, создавали благоухание, напоминавшее одновременно об английском саде в пору цветения и о хищной самке, призывно ревущей в джунглях.

Время было позднее – половина двенадцатого. Она прекрасно знала, что Хэл много пьет, и сознательно рассчитала время – она не собиралась разговаривать с ним, когда тот был трезв.

Хотя верхний Ист-Сайд выглядел спокойным и безлюдным, Энни шла осторожно, оглядываясь, держась подальше от входных дверей. Тем не менее то и дело слышалось одобрительное посвистывание невидимых полуночников, а за квартал до дома Хэла рядом притормозила машина, и водитель начал настойчиво предлагать ей отправиться с ним на прогулку. Энни ускорила шаги.

Назойливый ухажер все-таки вывел Энни из себя: бросившись вперед, она едва не сбила с ног девушку.

– Простите, – сказала Энни, разглядывая поразительно красивую девушку, видимо, чуть моложе ее самой. Девушка, одетая в плотный плащ, наклонилась, чтобы поднять упавший на тротуар пластиковый пакет. Ее светлые волосы рассыпались, закрыв лицо, но она ничего не ответила. Энни быстро опустилась на колени, чтобы помочь собрать выпавшие из пакета вещи. Но рука остановилась в воздухе: Энни заметила моток нейлонового шнура и черную рукоятку какого-то инструмента. В глубине пакета белела шелковистая ткань.

Девушка запихнула вещи в пакет и выпрямилась. Улыбнувшись Энни, она смущенно кивнула.

– Простите, – повторила Энни. – Я не видела, куда неслась! Девушка снова ничего не ответила, только пристально посмотрела на Энни, и во взгляде ее мелькнуло какое-то странное выражение.

Пожав плечами, Энни пошла дальше. Она часто встречала в Нью-Йорке людей, глаза которых несли в себе какую-то загадку, даже опасность.

Лучше не думать об этом, не вдаваться в детали.

Минуту спустя она уже забыла о девушке и думала только о том, как бы поскорее добраться до дома Хэла. Тем не менее образ хрупкой блондинки со стройной фигурой вызывал чувство беспокойства – сколько еще прекрасных девушек будут пытаться завоевать внимание Хэла Парри сегодня? Он был известным бабником и вряд ли намеревался сегодня провести вечерок в унылом целомудрии! Придется сделать все, что от нее зависит!

Хэл Парри начал пить еще с вечера, к половине девятого он уже был сильно под мухой и прилагал все усилия, чтобы остаться на ногах хотя бы до полуночи, чтобы соблюсти правила вежливости и гостеприимства. А после этого пусть нанятый на вечер дворецкий и бармен управляются сами с бандой танцовщиков, актеров, продюсеров, рекламных деятелей и неизвестно откуда взявшихся гостей, появлявшихся и таинственно исчезавших в пентхаусе.

Это была неравная битва, потому что сам повод для торжества и братские чувства Хэла по отношению к присутствующим требовали, чтобы он глотал один стакан виски за другим, а остатки здравого смысла диктовали необходимость лишь пригубить шампанское между бесчисленной чередой тостов и закусить канапе, в противном случае к полуночи он будет мертвецки пьян.

Хэл и понятия не имел, который час, когда перед ним появилась девушка сверхъестественной красоты в вечернем платье, открывавшем ее нежные плечи.

Волны темных волос падали на эти плечи, совершенные линии груди ласкали взгляд, облако непередаваемо возбуждающего запаха вилось над ней.

Хэл опомнился только через несколько секунд и набрался достаточно мужества, чтобы посмотреть в серебристо-кошачьи глаза. И тут он понял, что пропал. Взгляд девушки был светел и ясен, но эти глаза звали, соблазняли, обещали неведомое наслаждение, хотя незнакомка не произнесла ни слова.

– Рад видеть вас, – заикаясь, пробормотал Хэл. – Не расслышал, как вас зовут, дорогая.

– Какая обида, мистер Парри! Вы не помните меня? Мы встречались на вечеринке у Джулиуса Мира на прошлой неделе.

Она кокетливо улыбнулась.

– Забыли меня? Или опять шутите?

Хэл никак не мог ее вспомнить. Конечно, из памяти не мог изгладиться этот певучий голос с такими дразнящими, волнующими нотками, нежная кожа, проницательные умные глаза и атмосфера знойной чувственности, окружавшая девушку. Он никогда не думал, что все эти качества могут сойтись воедино в одной женщине.

Правда, он напился в стельку на вечере у Мира. Так что все могло случиться. Действительно, в ней было что-то смутно знакомое.

Хэл взглянул на девушку глазами опытного хореографа и задал точный вопрос:

– Вы танцовщица?

– И еще многое другое, – кивнула она. – Люблю петь. Но разве вы не припоминаете, мистер Парри? Мы говорили обо мне на прошлой неделе. Нельзя ли теперь для разнообразия поговорить о вас?

Эти слова удивили Хэла – ведь он знал, что всегда говорят исключительно о себе.

С другой стороны, как мило, что девушка так хорошо воспитана!

Он позволил ей взять себя за руку. Пока они шли из комнаты в комнату, Хэл пытался заставить девушку рассказать о себе, чтобы хоть как-то припомнить детали их знакомства на прошлой неделе. Но язык под действием алкоголя ворочался с трудом, а кокетливые взгляды и ее потрясающее тело туманили мозг. Правда, когда девушка упомянула, что работала моделью, он вспомнил ее лицо, красовавшееся на обложках журналов мод.

У Хэла вообще была хорошая память на лица. Он вспомнил, что рассматривая ее фотографии в журналах, он восхищался безупречными очертаниями ее ног и бедер. На снимках девушка выглядела потрясающе – холодная и спокойная; но он-то знал, что подо льдом скрыто адское пламя, слишком мощное для работы в домах моды.

И вот теперь она появилась во плоти, она здесь, рядом, держит его под руку, обращается с ним, как с любимым отцом.

Маленькие глазки Хэла перестали замечать разряженных женщин. Опьянение прошло, оставив приятное чувство тепла. Неловкость испарилась, и Хэл позволил своей великолепной спутнице вознести его над толпой.

Вечер явно удался. Хэл не спал почти всю ночь, и, к его радости, девушка не отходила от него. Он рассказал ей о славном прошлом и блестящем будущем. Девушка ловила каждое его слово. Хэл долго распространялся о последнем фильме-рекламе «Дэйзи», предпостановочных работах, трудностях с подбором актеров. Одно лишь мешало ему: он никак не мог припомнить имя собеседницы, хотя был уверен, что девушка, знакомясь, назвала себя.

Пришлось к ней обращаться попросту «дорогая». Она, казалось, одобрительно реагировала на такое обращение.

Хэл скрывал растущее возбуждение, пока она провожала вместе с ним первых уходящих гостей и даже отдавала приказания дворецкому и бармену, занявшимся уборкой под конец вечера.

Хэл находился на седьмом небе, а эта замечательная девушка была его другом, ангелом-хранителем. Желание ознобом пронизывало тело. Он не осмеливался представить, что случится, если она скинет это облегающее платье и предложит ему себя. Он умрет от счастья.

Но отнюдь не с разочарованием, а с чувством благоговения и внутреннего покоя он, наконец, лег и позволил ей подоткнуть одеяло, поцеловать его в лоб, как мать целует на ночь ребенка.

Хэл смутно припомнил, как настаивал, чтобы она завтра же пришла пробоваться на главную роль в рекламе коммерческого фильма, и даже под взглядом девушки записал время в своем ежедневнике.

Но она, как Золушка, к утру, конечно, снова станет самой необыкновенной девчонкой, лишится своей удивительной красоты. И о пробах придется забыть. Она слишком прекрасна, чтобы быть настоящей.

Глядя на таинственную улыбку и прелестное лицо, озаренное слабым светом, падающим из холла, Парри погрузился в дремоту, но тут же удивленно сообразил, что произносит какое-то имя. Имя, которое всю ночь не мог вспомнить.

Энни Хэвиленд.

 

Глава XIV

Нью-Йорк, 1968 год, 3 мая

Молодой человек почувствовал, как Кристин пошевелилась рядом с ним в темноте. Слышно было, как за окном проехала машина.

Теплое и мягкое обнаженное тело прижалось к нему. Она останется в его объятиях еще несколько минут, прежде чем ускользнет.

Кристин появилась через полчаса после телефонного разговора, одетая в красивую юбку и блузку, под которыми, он знал, было прозрачное белье; позже она будет ласкать его тонкой тканью, возбуждать, пока он вновь не потеряет рассудок.

Все произошло, как в мечтах.

Но обреченность происходящего делала эту ночь абсолютно неповторимой, и когда все было кончено, он стиснул обнаженную Кристин в объятиях, прижал к себе, наслаждаясь прикосновениями к гладкой коже, целуя груди, щеки, плечи, пока девушка глядела на него непроницаемыми глазами.

Чувство благодарности и облегчение затопили душу молодого человека – ведь совсем недавно он был уверен, что никогда больше не увидит Кристин. И он знал, что, если они не встретятся, что-то внутри него умрет навеки. Звонок ее был чем-то вроде отсрочки смертного приговора.

Теперь он стал беднее на пятьсот долларов, а ведь он приехал в Нью-Йорк за деньгами. Он понимал, что на этом его несчастья не кончатся. Это прекрасное светловолосое создание высосет из него всю кровь, прежде чем бросит окончательно.

Бездонная порочность была сущностью ее неотразимой привлекательности.

Даже говоря с Кристин по телефону, он понимал, что вступает на роковой путь самоуничтожения.

И в эту секунду он вдруг осознал, в чем его спасение.

Мягкое тело в его объятиях будет преследовать его в мечтах и доведет до гибели, если он позволит желанию взять верх над волей.

Но желание было сейчас всем тем, ради чего он жил.

Его терзания кончатся только со смертью Кристин.

А без нее существование потеряет всякий смысл.

Поэтому он нежно прижимал девушку к себе, с изумлением думая о том, как огромная бездушная машина судьбы может избрать своим орудием обыкновенную теплую человеческую плоть. Молодого человека успокаивали мысли о том, что его дни с ней сочтены. Все равно, какое теперь его ждет будущее, и есть ли оно вообще.

Еще несколько недель, месяцев… лишь бы держать ее, вот так, близко, наблюдать, как она раздевается, слышать ее голос… и потом он покончит с ними обоими.

Есть время все обдумать. Когда настанет день, он будет спокоен и собран. Рука не дрогнет. Умереть с Кристин… Даже смерть покажется наслаждением.

 

Глава XV

Нью-Йорк, 1968 год, 3 мая

На следующий день ровно в час дня, стоя перед бледным, невыспавшимся, но потрясенным Хэлом, Энни вложила каждую унцию вдохновения, таланта и честолюбия в реплики главной героини рекламного фильма.

Хэл мечтал об Энни всю ночь, и теперь он был вне себя от нетерпения. Хотя он сам был в ужасе от своего столь некстати проявленного великодушия, Хэл умирал от желания увидеть девушку еще раз. И он не был разочарован. Оказалось, что Энни так же прекрасна под ослепительным светом юпитеров, как и вчера, в его доме. А когда она осталась в одном трико, чтобы продемонстрировать танец, вид ее ног почти лишил его дара речи.

Пока он давал Энни указания и болтал с ней между дублями, в глазах девушки по-прежнему сияли лукавые искорки, которые свели Хэла с ума и окончательно запутали его мысли.

Ее манеры и строгое поведение говорили о самоуважении и природном достоинстве, так что мужчинам вряд ли приходило в голову позволить с ней вольности. Но неуловимый призыв в этих сияющих серебристо-прозрачных глазах притягивал неотвратимо.

«Я знаю, о чем вы думаете, – казалось, говорила ее улыбка. – Вы думаете о том, что я – женщина, вы ощущаете это всеми силами мужских инстинктов. Вы мне тоже нравитесь, но я бы не хотела, чтобы вы прикасались ко мне, я была бы потрясена и обижена. Но я тоже думаю об этом и чувствую, что вы хотите»…

Хэл постоянно находился в трансе. Он с трудом заставлял себя отводить глаза от Энни, чтобы просмотреть видеоленты с пробами. И тут его ждал самый большой сюрприз.

Все богатство ее натуры засверкало перед камерой – в танце, в каждом жесте, взмахе руки. Даже в неряшливом халате домохозяйки Энни была прекрасна! Не было ни одной детали, которую Энни Хэвиленд не наполнила бы свежим очарованием юности.

Оказавшись лицом к лицу с трудной дилеммой, Хэл заставил ее сделать три дубля.

К полудню все было решено. Нельзя упускать такой талант!

– Дорогая, – объявил Хэл, – решено: роль за вами.

Энни бросилась ему на шею, умоляя позволить ей приготовить ему обед в субботу, и обещала быть на площадке завтра к шести утра – предстояла генеральная репетиция.

Хэл облегченно вздохнул, но в глубине души он был доволен. Он объяснит ситуацию представителям агентства. Те сочинят какую-нибудь сказку для агента другой претендентки. Можно объяснить отказ предварительной договоренностью с Энни, наплести все, что угодно.

Самое главное – она рядом.

На следующий день Энни с первой же попытки нашла себе театрального агента. Это оказалось совсем просто. Она вошла в манхэттенский офис агентства «Континенталь Артистс менеджемент, Инкорпорейтид», сказала секретарше, что уже подписала контракт на участие в съемках большого рекламного фильма и ей нужна помощь, чтобы разобраться с условиями контракта. Потом Энни стала ждать.

Через полчаса она уже разговаривала с Барри Стейном, молодым служащим огромного агентства, с которым подписала соглашение. Он пожал девушке руку и задал ей неизбежный вопрос:

– Как вам это удалось, Энни?

– Скажем, я оказалась в нужное время в нужном месте, – улыбнулась она.

Барри проводил ее до двери и долго смотрел, как девушка уверенно идет по коридору. Да, красавица, что и говорить! И, должно быть, талантлива. Как-никак студентка Роя Дирена…

Но он слышал, что актрису на главную роль в «Дэйзи» уже нашли.

Что-то здесь не сходилось…

Барри, конечно, знал о пристрастии Хэла к выпивке и женщинам, но вряд ли здесь дело в этом – Энни казалась такой чистой и порядочной девушкой…

«А, не все ли равно, – подумал он, глядя на контракт. – В конце концов, каким способом она заполучила роль, – ее дело». Зато у него появился новый клиент.

Рекламная компания «Дэйзи» была солидно обеспечена. Рекламодатель был готов купить самое дорогое время для показа премьер получасовой и часовой версий фильма. Фирма даже собиралась заказать продолжение, если реакция зрителей окажется положительной. Энни будет получать проценты с каждого показа.

Конечно, деньги интересовали ее меньше. Главное заключалось в том, что публика, уже знакомая с ее неподвижными анонимными изображениями на обложках журналов, теперь увидит, как она говорит, поет и танцует, узнает и запомнит ее имя.

Работа полностью поглотила Энни. Каждый день она просматривала отснятый материал со служащими агентства. Когда показывали сцены с танцами, она замечала, как мужчины ерзают в креслах, а лица их становятся напряженными. Энни прекрасно все понимала. Конечно, под строгими костюмами бьются горячие сердца. Вид полуодетого женского тела возбуждал их. Но она только улыбалась про себя. Энни получила прекрасный урок от Римы Бэйнс и Сэма Спектора. На этот раз она навела справки о Хэле, прежде чем появиться перед ним во всеоружии, точно зная, куда направить главный удар.

Это оказалось так легко.

Даже слишком легко…

Торжество было омрачено только одним событием.

Через несколько дней после начала съемок Энни отправилась в офис рекламного агентства Боба Тюдора на Медисон-авеню, чтобы поговорить с администратором, ответственным за съемки фильма.

Пока она ждала в просторной приемной, за соседней стеной разгоралась ссора. Наконец привлекательная молодая женщина в джинсах и свитере, сопровождаемая невысоким мужчиной, буквально вылетела из кабинета. Глаза ее были полны слез.

Энни сразу узнала актрису и модель, которая вела передачу О погоде в «Новостях пятого канала». Истинная профессионалка, она излучала неподдельно-жизнерадостную энергию. Но сейчас она не стеснялась кричать на коротышку, очевидно, ее агента.

– Они ничего не хотят признать! – кричала девушка, набрасывая на плечи жакет и полностью игнорируя высокомерный взгляд секретарши. – Грязные трусы! Идем отсюда, Сэнди!

– Успокойся, Тина! – уговаривал ее агент. – Это еще не конец света. Поговорим в моем офисе.

Девушка раздраженно повернулась к нему, сверкая глазами.

– Это была моя роль, Сэнди! Я работала, как сумасшедшая, чтобы ее получить! Ты же видел отснятые кадры!

– Конечно, бэби, – тихо сказал агент, пытаясь успокоить рассерженную клиентку. – Только давай потолкуем внизу. Хорошо, солнышко? Ну, пойдем же!

Девушка застегнула жакет.

– Ты же знаешь, как много для меня значила эта роль, – продолжала она. – Не желаю ничего слушать об этом дерьме! Если им это сойдет с рук, значит в мире нет справедливости!

Секретарь в ужасе охнула, услышав ругательство, но Энни показалось, что грубые слова только подчеркнули необыкновенную женственность девушки.

Через минуту они исчезли. Войдя в офис, Энни постаралась забыть поскорее сцену, которую только что видела. Но это оказалось не так-то просто.

Через несколько дней Энни сидела в захламленном офисе Хэла Парри. Ожидая, пока тот возвратится с совещания С продюсерами, Энни огляделась и заметила полку, забитую видеолентами, среди которых были и ее пробы для рекламного фильма. На одной из коробок Энни увидела имя которое напомнило ей о встрече в рекламном агентстве. «Тина Меррил».

Зная, что Хэл вернется нескоро, Энни заправила пленку в видеоплеер и просмотрела на мониторе. Это действительно оказались пробы той девушки, которая так громко скандалила в офисе продюсера – последние пробы для той роли, которая досталась Энни.

Энни была потрясена и убита. Тина привнесла в роль несомненное обаяние и энергию. Конечно, внешне она была не так соблазнительна, как Энни, но по-своему сексуальна или смогла произвести такое впечатление, создавая его неуловимыми деталями, движениями, умело расставляя акценты. Тина была удивительно профессиональна и как танцовщица, и как певица. В ней чувствовались уравновешенность и самоконтроль, восхитившие Энни. И в ее игре переливались блестки жизнерадостного юмора, недоступного Энни.

К концу просмотра Энни успела усвоить много новых приемов от прекрасной актрисы, которая дала ей этот урок. Они послужат Энни большим подспорьем в ее собственной игре.

Но тут Энни сделала весьма неприятное для себя открытие. Она так старалась заставить беднягу Хэла понять, что никто, кроме нее, не подходит на главную роль! И сделала так, как это было необходимо и важно для ее будущего. И получила роль.

Но она видела Тину в офисе, пылающую праведным гневом, плачущую, потому что потеряла твердо обещанную роль. Тина больше не была соперницей. Всего-навсего усталая, расстроенная молодая женщина, ищущая поддержки у агента, после того, как ее подло обманули люди, слишком могущественные, чтобы с ними бороться.

Энни почувствовала себя преступницей. В порыве раскаяния она решила было отказаться от роли и упросить Хэла и продюсеров вновь обратиться к Тине, но поняла, что вряд ли кто поймет ее порыв. Скорее всего ее поступок будет расценен как непрофессиональный и повредит не только ее карьере, но и фильму, на который было уже потрачено столько времени и денег.

Энни раздраженно спрашивала себя, почему ее терзает чувство вины. Ведь она прекрасно подходила для роли, именно она дала своей героине искорки чувственного огня, на который Тина не была способна. Если Тину отличали уравновешенность и юмор, в Энни было больше внутренней силы.

Конечно, это вопрос субъективной оценки. И Энни, сама того не желая, убедила себя в том, что выбор продюсеров был вполне обоснованным.

Конечно, она ни в чем не виновата! Да, рекламное агентство не сдержало обещания, данного Тине, но, в конце концов, это на их совести.

Но разумные доводы не действовали. Ведь именно из-за Энни все произошло – она начала добиваться роли и фактически сделала так, что Тина осталась ни с чем. Энни вытеснила соперницу, и Тина проиграла.

Энни угадала в девушке родственную душу, еще одну женщину, готовую на все, лишь бы попасть в шоу-бизнес. При других обстоятельствах общность их надежд, усилий и страданий могли бы сделать их друзьями.

При других обстоятельствах…

Вечером Энни отправилась домой и попыталась уснуть, потому что съемки были назначены на раннее утро.

Лежа в кровати, она снова и снова размышляла о том, стоит ли пачкать руки, чтобы получить то, чего желаешь?

Совесть заставила ее прибегнуть к анализу собственных поступков, хотя Энни по своей упрямой натуре редко чувствовала необходимость внутреннего анализа.

«Несправедливость, – заключила она, – составная часть игры—по крайней мере, в шоу-бизнесе. Кто-то должен непременно проиграть, хотя бы для того, чтобы выиграл соперник».

Неужели это верно и для других профессий?

Это казалось невероятным. Мир не может быть настолько жесток!

Возможно, даже в шоу-бизнесе успех иногда приходит к истинно талантливым людям как честно выигранная награда, и нет необходимости совершать ужасные вещи, от которых остается мерзкий осадок.

Но жестокий урок, преподанный Римой Бэйнс, врезался в память: нельзя сидеть сложа руки и ждать счастливой минуты. Необходимо самому выискивать возможность, создавать ситуации, закреплять связи…

За счет своих коллег? Таких, как Тина Меррил?

От этого неожиданного заключения сердце сжало болью гак, что Энни смогла заснуть только после того, как твердо решила: раньше или позже она должна загладить вину и возместить Тине все, что отняла у нее.

Но Энни, строгая моралистка, по-прежнему не переставала спрашивать себя, а устроит ли Тину или ее саму такая цена?

И как только сон начал одолевать Энни, в ее затуманенном сознании возникло лицо, угрожающе надвигаясь из темноты.

Лицо Хармона Керта.

Очень долгое время Керт был таким невыносимым кошмаром, что девушка запрещала себе вспоминать о нем. Он всегда присутствовал где-то на периферии ее сознания, в самом далеком уголке мозга, хотя взгляд Энни всегда был устремлен вперед – на дорогу, лежащую перед ней.

Невероятно, но именно Керт указал ей этот путь и ждал в конце тропы. Именно он был главной движущей силой честолюбивых замыслов Энни. Дата ее встречи с ним стала началом отсчета. И, устремляясь по этой дороге вперед, Энни переступила через Тину Меррил. Тине причинили зло в мире Керта, и в этом же мире Энни ждал первый успех.

И этот мир считается настоящим? Единственным? Значит, первые годы в «Сирене» были просто нереальным зачарованным существованием, неизбежно приведшим ее к Керту и к еще большим, пока неведомым опасностям, которые ждут ее впереди.

Сон не дал Энни подумать об ответах. Но вместе с ним нахлынули воспоминания о давно прошедших временах, когда не было ни Керта, ни «Сирены», и сама мысль об успехе и карьере никогда не приходила в голову девочки.

Память не хранила веселых и добрых мгновений. Воспоминания являлись к ней с кривыми улыбками, словно нелюбимые старые друзья. Энни ворочалась и металась, не желая вновь воскрешать их даже во сне, потому что вся была устремлена в будущее и торопилась оставить позади прошлое. Но, изгнанные из повседневных мыслей, воспоминания прокрались в мир ее фантазий. Энни не знала, что именно в воспоминаниях заключен ответ на эти мучительные вопросы, в них – ключ к тяжелой, дубовой, казалось, накрепко запертой двери.

 

Глава XVI

Долгое время она верила в то, что своим рождением убила мать, и именно поэтому живет теперь одна, с папочкой.

Но Гарри Хэвиленд был добрым и чувствительным отцом. Он успокоил подсознательные тревоги дочери, когда ей еще не исполнилось шести, и сказал ей правду, хотя и не всю. Этого оказалось достаточно, чтобы девочка перестала мучиться вымышленной виной.

Знай сам отец истинную причину, открыл бы ей больше.

– Твоя мать была очень красива, – сказал он, – и очень тебя любила. Но умерла, когда ты была маленькой. Ей пришлось лечь в больницу, и там она умерла.

Он улыбнулся; усталые голубые глаза за очками в роговой оправе светились добрым лукавством. Энни сидела на коленях у отца, упершись спинкой в его толстый мягкий живот, и болтала ногами.

Взяв Гарри за руку, девочка спросила:

– А ты очень грустил, когда она умерла? Гарри, тронутый ее искренностью, кивнул:

– Я долго печалился. Но у меня была ты, принцесса, поэтому я в конце концов развеселился.

Энни извернулась и взглянула в доброе лицо. Для нее отец был таким же надежным и крепким, как земля под ногами. Девочка не замечала, что у отца седые виски, и хотя он был сравнительно молод, но сдавал и старел все заметнее.

В доме почти не было фотографий матери, кроме крохотного черно-белого моментального снимка в рамке на комоде в комнате Гарри. Когда Энни была маленькой, она никак не могла дотянуться до него, но потом подросла и часто украдкой забегала взглянуть на лицо матери, пока отец был в офисе, а миссис Дайон – на кухне.

Энни никогда не могла понять, почему отец предпочел сохранить то фото, где мать была снята в профиль. На снимке мать приветливо улыбалась. Нос у нее был прямой и тоненький, скулы высокие. По воротнику блузки шла узкая оборка, и можно было заметить, что плечи у нее были округлые и изящные.

Но выражения глаз нельзя было заметить. Энни глаза матери казались проницательными и умными, а вот цвет этих глаз ей так и не суждено было узнать.

Мать была прекрасна – отец говорил правду. И то, что она умерла такой молодой, романтически будоражило детский мозг Энни. Мать словно стала героиней легенды, и судьба \ несла ее из этого мира. Лицо ее напоминало профиль на римских монетах с изображением неизвестной императрицы. И красота, и доброта были высечены на металле, более драгоценном, чем человеческая плоть. Так Энни создала свой мир, она никому не говорила о нем, не желая, чтобы другие узнали о ее тайне. Но, как и все миры, он существовал, он сверкал, пока время не покрыло его паутиной.

К тому времени, когда Энни перешла в высшую школу, она начала понимать, что является объектом странного и неприязненного внимания в их маленьком Ричлэнде.

В таком городке приятно провести юность. Уютный, раскинувшийся в холмистой местности Фингер Лейкс, расположенный в пятидесяти милях к югу от озера Онтарио, город был похож на пасторальную картинку, хотя отсюда можно было легко добраться до Рочестера, Сиракуз и Буффало.

Но, как и все маленькие городки, Ричлэнд был крайне замкнутой общиной, где десятки глаз зорко следили за проявлением малейшей человеческой слабости.

Энни слышала шепоток за спиной, удивлялась неестественному молчанию, сопровождавшему ее, как только она появлялась в школе, шла по знакомым тротуарам домой или делала покупки в старых магазинах на Главной улице.

Каким-то шестым чувством, присущим подросткам, она постепенно поняла, что, хотя Гарри Хэвиленда и уважали в городе, поскольку он принадлежал к одной из двух старейших и влиятельнейших семей Ричлэнда, к браку его с матерью Энни относились неодобрительно, будто в нем было нечто скандальное. Энни, конечно, была бы последним человеком, кому в городе сказали бы о подобной вещи. Она не осмеливалась задавать вопросы отцу, чье преклонение перед памятью жены было неизменным, хотя он никогда не выставлял свои чувства напоказ. Кроме того, драгоценные воспоминания и фантазии Энни делали самую мысль о расспросах невозможной.

Поэтому девочка настойчиво отворачивалась от правды и шла своим путем, пока, наконец, суровая действительность не вторглась в ее тихий и уютный мир.

Как-то Энни с Жанин Спенсер, ее единственной близкой подругой, катались на велосипедах. Мать Жанин сидела на крыльце вместе с Мэриен Блендиш, старой девой и заядлой сплетницей, которая могла проводить время, пересказывая многочисленные слухи вынужденным слушать ее приятельницам. Наконец, накатавшись, девочки положили велосипеды на дорожку, и Жанин повела подругу к задней двери. Энни пошла было за ней, но вспомнила, что забыла на газоне портфель, и побежала назад; услыхав голоса на крыльце, остановилась – уж очень заговорщически они звучали. Девочка спряталась за живой изгородью и стояла неподвижно, боясь выдать свое присутствие.

– Хорошенькая крошка, – хрипло объявила мисс Блендиш. – И фигурка уже округляется. Помяни мое слово…

– О, Мэриен, прекрати… – донесся укоризненный голос матери Жанин, которая, казалось, не в первый раз слышала рассказ подруги.

– Ты видишь это так же ясно, как и я, и нечего меня стыдить… – упрямо продолжала мисс Блендиш. – Вот увидишь, пойдет в мамашу. Дурная кровь всегда сказывается. Эта женщина наставила Гарри рога на глазах у всего города! Страшно подумать, сколько мужчин успели воспользоваться ее благосклонностью. – И, прищелкнув языком, добавила: – А теперь дочка пожинает плоды распутства матери! Подожди, пока мальчишки не начнут крутиться вокруг нее! Такая на все готова. Да по ней сразу видно! Стоит только взглянуть в эти развратные глаза!

Миссис Спенсер вздохнула, словно против своей воли была вынуждена подтвердить сказанное. Энни осторожно попятилась к кухне, забыв о портфеле. Когда Жанин сказала подруге, что та бледна, как призрак, Энни выдавила улыбку и, взяв предложенный сэндвич с арахисовым маслом, молча стала слушать новую пластинку Элвиса Пресли.

Вечером в спальне Энни подошла к зеркалу и долго рассматривала свои глаза—светлые, почти серебристые, с аметистовым отливом и едва заметными синевато-зелеными искорками, сверкающими в радужной оболочке. На первый взгляд прозрачные и доверчивые, но в их таинственных глубинах мерцал призыв.

Выражение этих глаз беспокоило Энни, потому что она никогда раньше не всматривалась в них так близко, и теперь Энни казалось, что перед ней – глаза незнакомки.

«Развратные глаза…»

Она плохо спала в ту ночь. И в следующую.

Теперь она начала задумываться над не замеченными раньше мелочами – почему, например, ее отец никогда не встречался с родственниками, за исключением тети Селесты, считавшейся в семье чудачкой. Однако тетя неизменно подавала чай с пончиками, когда отец дважды в год привозил к ней Энни, и посылала племяннице по пять долларов на день рождения и Рождество.

Но существовали и десятки других Хэвилендов – богатые люди, фотографии которых часто появлялись на первой странице местной газеты. Жены этих мужчин часто возили дочерей-невест в дома Даулингов, Паттерсонов и, главное, Макмилланов – состоятельных семейств, за сыновей которых обычно девушки и выходили замуж.

Но Энни никогда не бывала в роскошных особняках Хэвилендов на Главной улице. Для нее не существовало ни воскресных визитов, ни летних пикников, ни семейных сборищ.

Эта мысль поразила ее одновременно с тем открытием, что они бедны. Энни поняла, что убогий домишко на Элм-стрит, где они жили с отцом, не шел ни в какое сравнение с домами богатых родственников. Собственно говоря, это было одно из самых непритязательных зданий в бедном районе, известном среди жителей Ричлэнда как «Дублин» в память об ирландских иммигрантах, впервые поселившихся здесь сто лет назад.

Энни другими глазами взглянула на свою одежду. В тринадцать лет она уже умела неплохо шить платья по выкройкам, которые покупала миссис Дайон. Но, конечно, эта дешевенькая одежда не шла ни в какое сравнение с нарядами других девушек из семейства Хэвилендов. Их покупали в модных магазинах «Гриншо», «Стайл шоп» или даже в универмагах Итаки, Рочестера и Нью-Йорка.

Впервые Энни задумалась о том, что ее велосипед куплен в лавке подержанных товаров, мебель в доме ветхая, машина отца вот-вот развалится, а ковры потертые. Гарри, по всей видимости, уже давно вел убогое существование, не общаясь с родственниками. И причиной этого добровольного уединения была его женитьба. Теперь Энни это твердо знала.

С того дня Энни изменилась – она стала скрытной и с головой углубилась в прошлое своих родителей. Оставаясь одна дома, она поднималась на чердак, пересматривала содержимое ящиков и чемоданов, покрытых пылью. Она сама не знала, что ищет, но однажды в ее руках очутились фотографии Элис. На дне старого саквояжа лежала коробка из-под ботинок, полная давнишних фотографий. Все они, очевидно, были сделаны в одно и то же время, за несколько коротких летних месяцев, судя по платьям матери.

Фотоаппарат был, видимо, плохоньким, и добиться хорошего качества снимков вряд ли было возможно, но Гарри вложил в них всю свою любовь и восхищение женой.

Русые волнистые волосы падали густой волной на тонкие плечи, чувственные губы нежно улыбались, изящные руки с длинными пальцами грациозно придерживают юбки.

Наконец-то Энни увидела выражение глаз матери. Как и у нее самой, они были светлыми, притягивающими взор. Но в глубине их скрывался острый ироничный блеск, говоривший о незаурядном уме, слишком проницательном для обыкновенной женщины, за ее веселой улыбкой угадывалась холодность, способность причинить боль.

Энни вспомнила об услышанном разговоре женщин – дети всегда рады узнать то, что вовсе не предназначено для их ушей.

Элис Хэвиленд не была уроженкой Ричлэнда, Гарри встретил ее в другом городе во время одной из деловых поездок и женился против воли родителей. Они так и не смирились с выбором сына.

Была ли Элис дурной женщиной? Густой покров прошлого скрыл истину. Но каким-то образом – Энни не могла или и не пыталась понять, каким, – Элис, пока жила в Ричлэнде, навлекла позор и унижение на Гарри. Город не забыл этого и не простил Гарри.

И Элис не умерла, как говорил дочери Гарри, а сбежала, окончательно довершив падение мужа. Смерть пришла к ней позже.

Это – все, что знала Энни. Детали, скорее всего, были известны жителям Ричлэнда, но они, очевидно, не желали обсуждать их, особенно в присутствии любопытной девчонки, а сама Энни была неспособна сложить воедино кусочки головоломки.

Но Энни узнала достаточно, чтобы понять – история о любящей матери оказалась выдуманной. Элис Хэвиленд вовсе не была безвременно ушедшей сказочной королевой! Наоборот, именно в ней крылась причина уединения и несчастий Гарри и Энни.

Но почему?

Ломая голову над этой загадкой, девочка вновь смотрела одну фотографию матери, которая особенно заинтересовала ее.

Гипнотический взгляд женщины притягивал, огромные глаза проницательно глядели на девочку, словно их взор проникал в ее сердце.

Энни долго не отрывала взгляда от снимка. Кожа начала зудеть, дыхание участилось. Энни казалось, что ее собственные глаза, отраженные в зеркале, принадлежат незнакомке; глаза на снимке завладели частью ее души, и теперь сама Энни, новая, цинично-насмешливая, улыбалась с фотографии, словно воплощение зла.

И прежде чем девочка успела отвернуться, внезапная вспышка света, яркая, цветная, словно появилась перед глазами и мгновенно пропала – слишком быстро, чтобы понять ее происхождение, но настолько реальная, что отрицать ее существование было невозможно. Энни вздрогнула и уперлась ладонями в голову, как будто мир качнулся, и сейчас земля разверзнется под ее ногами.

Она была живой, эта крошечная судорога внутри, она билась в поисках выхода. Девочка чувствовала, как манит ее прошлое, то время, когда она была прежней Энни, а не чужачкой, так легко принявшей ее облик; время, когда ей незачем было защищать свое «я» и не нужно было искать способов обороняться; время, когда единственной связью с внешним миром и опорой была ее мать.

Потрясенная, девочка закрыла глаза и долго-долго сидела так. Потом убрала фотографии в коробку и засунула их обратно в саквояж.

Когда Энни вернулась в свою комнату, она уже не думала об Элис Хэвиленд.

В этот вечер, придя домой, Гарри увидел прежнюю дочь – жизнерадостную веселую девочку-подростка на пороге юности. Она поздоровалась с отцом, села рядом с ним на диване, пока тот читал газету, – она была уже слишком большой, чтобы устроиться, как прежде, на его коленях – и потом помогла миссис Дайон приготовить ужин.

Но позднее, умываясь и расчесывая волосы, Энни избегала глядеть в отраженные в зеркале почти прозрачные кошачьи глаза с мерцающими точками калейдоскопически меняющейся радужной оболочки.

На посторонний взгляд Энни ничуть не изменилась. И даже себе самой она не призналась бы в том, что стала другой. Тринадцатилетняя девочка не могла разобраться в обрушившихся на нее ощущениях. Но интуитивно Энни чувствовала: в ней живут два разных человека.

И в ванной комнате, оставаясь наедине с собой, Энни избегала смотреть в зеркало – она боялась заглянуть в свои глаза.

С этого дня в Энни открылась способность безошибочно угадывать чужие несчастья, и у нее обнаружился незаурядный артистический талант.

Она прилежно училась в школе, и, если ей казалось, что отметки занижены, не стеснялась прямо спросить у преподавателей, в чем причина. Их уклончивые осторожные ответы скрывали тот факт, что в ханжеском обществе Ричлэнда девушка из семьи с запятнанной репутацией просто не имела права соперничать с учениками из приличных семей.

Энни, улыбаясь, пожимала плечами и продолжала заниматься. Но теперь работала вдвое больше над такими предметами, как математика, физика и история, где знания и точные ответы не зависели от субъективных суждений. Вскоре у нее по всем предметам были отличные оценки.

Она была членом команд по плаванию и гимнастике и боролась за получение стипендии для поступления в университет.

Энни старалась не обращать внимания на то, что во время соревнования ее выступления встречались гораздо более сдержанными аплодисментами.

Если у девочки и болело сердце за то, что Гарри Хэвиленд, стоящий в толпе, видит холодность болельщиков, она не показывала это.

Она так и не поняла, что среди болельщиков соперничающих школ, где о репутации ее матери ничего не было известно, многие с восхищением засматривались на красивое лицо и идеальную фигурку Энни Хэвиленд – ведь она расцвела раньше и без сомнения была самой привлекательной девушкой из всех тех, которые родились здесь за последние тридцать лет.

Красота ее бросалась в глаза, но почему-то ни сама Энни, ни соседи Хэвилендов словно не замечали этого. В глазах жителей Ричлэнда внешность Энни служила лишь постыдным напоминанием о прошлом матери. И когда девушка гляделась в зеркало, то отводила глаза от нежно-фарфоровых щек и стройных ног, как когда-то от глядящих в душу глаз, казавшихся мистическим озером, содержащим тайны, которых лучше не знать.

В такие минуты Энни отворачивалась от зеркала и старалась сосредоточиться на повседневных делах, на мире вокруг нее, неприязнь которого она отказывалась принимать.

Подвергнутая остракизму со стороны девушек из семейств Даулингов, Макмилланов и их окружения, после школы она либо занималась гимнастикой, либо шла домой. Прыщавая Жанин Спенсер оставалась единственным другом Энни.

Девушка находила тысячу предлогов, чтобы объяснить Гарри, почему ее не приглашают на вечеринки и танцы, и даже сумела отвлечь внимание отца от того странного факта, что после трех лет учебы в высшей школе ни один мальчик не пригласил ее на свидание.

Учеба, спорт и домашние обязанности отнимали почти все время, и все-таки Энни сумела найти еще одно занятие – записалась в театральный кружок и играла эпизодические роли в студенческих спектаклях. Как-то ей даже выпала удача сыграть Лауру в «Стеклянном зверинце» Теннесси Уильямса.

Незаменимая руководительница кружка мисс О'Киф сумела сделать так, что сам знаменитый драматург поздравил студентов с премьерой. Телеграмма Уильямса привела в полный восторг и трепет маленькую труппу.

Вечер прошел, как во сне. Энни не только стала центром внимания зрителей, среди которых был и Гарри Хэвиленд, но и неожиданно для себя обнаружила, что своей игрой может держать зал в напряжении в продолжение всей пьесы.

Аплодисменты были оглушительными, хотя, возможно, вызваны скорее сочувствием, чем восхищением, но Энни их почти не слышала. Она была словно в тумане. В эту единственную ночь в ее жизни девушка, защищенная от обстоятельств собственной жизни тем, что играла роль другого человека, чувствовала себя совершенно свободной. Энни и не догадывалась, что все эти годы оттачивала свое актерское мастерство, в совершенстве научившись скрывать свое несчастье и его причины от Гарри Хэвиленда, здоровье которого с каждым днем ухудшалось. Гарри бледнел и худел с каждым днем.

Так шло время. Единственным большим огорчением Энни было то, что в начале предпоследнего семестра ее не приняли в Общество национальной чести, несмотря на средний – за три года – балл 3,49, который ей удалось получить у неохотно сдавшихся преподавателей.

И хотя у большинства членов общества оценки были хуже, они отвергли Энни тайным голосованием на том основании, что «она не внесла значительного вклада в социальную и общественную жизнь города».

В этот вечер Гарри впервые увидел слезы в глазах дочери. Когда он спросил, почему Энни плачет, она солгала, что прочитала сентиментальный роман с грустным концом, и нежно обняла отца, чтобы отвлечь его внимание.

Похлопав дочь по плечу, Гарри кивнул, хотя не поверил ни единому слову. Но чем он мог помочь ей?

За две недели до церемонии окончания школы Гарри пришлось лечь в больницу. Лекарства, которые Гарри принимал вот уже десять лет, чтобы побороть хроническую сердечную болезнь сердца, оказались бессильны.

Но Гарри успел поздравить дочь с окончанием школы. Он подарил ей кулон из слоновой кости в виде солнечного диска.

– Ты всегда будешь для меня солнечным лучиком, принцесса, – прошептал он, стискивая пальцы Энни слабой рукой. – Пусть это солнышко станет твоим амулетом, доченька.

Энни отправилась на церемонию без отца, а вернувшись домой, застала миссис Дайон в слезах. Звонили из больницы. Гарри Хэвиленд скончался.

Энни до сих пор не могла понять, откуда у нее взялись тогда силы, словно дух бесстрашия вселился в нее с этой минуты.

Она была спокойна и почтительна с членами семьи Хэвиленд, собравшимися на похороны, вызвала агента по продаже недвижимости и распорядилась заняться продажей дома на Элм-стрит. Мебель и домашняя утварь пошли с аукциона.

Она собрала кое-какие вещи, дорогие сердцу Гарри, и положила их в сейф Ричлэндского государственного банка. Там же лежала и коробка из-под обуви, полная фотографий Элис Хэвиленд, снятых одним давно прошедшим летом.

Энни никогда не пересматривала их – она в этом не нуждалась. Девушка не забыла ни выражения глаз матери на этих снимках, ни мгновенной вспышки, озарившей ее мозг и открывшей Энни то, что она всегда, не отдавая себе в этом отчета, знала об Элис Хэвиленд. Знала, но не признавалась в этом даже сама себе.

Но незачем возвращаться в прошлое. А Гарри и Элис принадлежали прошлому. Надо было думать о будущем.

Энни решительно обрубила все корни, связывающие ее с Ричлэндом, и села на поезд, идущий в Нью-Йорк, захватив с собой лишь один чемодан. Она нашла комнату в недорогой, но респектабельной гостинице для женщин и отправилась на Пятую авеню, чтобы купить самое красивое платье, которое смогла найти. Ужаснувшись его цене, Энни тем не менее купила его и уже на следующий день застенчиво стучалась в двери Манхэттенского агентства по найму моделей.

К изумлению Энни, решимость перевесила страх. Она знала, чего хочет. Если привлекательная внешность была проклятием в прошлом, Энни использует ее, чтобы создать свое будущее.

Час спустя Энни наткнулась на агентство «Сирена». Войдя в большую, захламленную студию, девушка обнаружила, что стала объектом пристального внимания со стороны гримеров, фотографов, агентов и служащих. Они все что-то говорили на непонятном ей своем профессиональном языке, сделали множество пробных снимков и наконец оставили ее в покое.

Через двадцать минут появилась доброжелательная женщина средних лет в очках и села рядом с Энни.

– Я – Рене, – представилась она. – Значит, вы хотите стать моделью?

– Да, – уверенно ответила Энни, хотя с таким же успехом могла согласиться на предложение полететь на Марс, поскольку не совсем ясно понимала, что от нее требуется.

– Ну что ж, поздравляю, – объявила Рене Гринбаум, протягивая руку. – Место за вами. А теперь пошли. У нас впереди много работы.

Энни не успела оглянуться, как подписала контракт, сделала под руководством Рене альбом со своими снимками и каждое утро спешила на съемки, видела в витринах магазинов свое собственное изображение. Так начался ее путь.

Энни много слышала об ужасах Нью-Йорка, но для нее этот огромный город стал олицетворением удачи и дружелюбия.

Рене нашла для нее квартиру. Энни снимала ее вместе с другой моделью. Девушка жадно осматривала достопримечательности, она записалась в Нью-Йоркский университет, с удовольствием ходила на занятия и ловила себя на том, что зачарованно наблюдает за манерами нью-йоркцев, старается запомнить бронкский и бруклинский выговоры.

Энни легко сходилась с людьми. Почти сразу же она почувствовала себя дома в шумном, суматошном мире Манхэттена, в гораздо большей степени, чем на Элм-стрит в Ричлэнде.

Молодые люди, ее коллеги и знакомые наперебой приглашали ее в кино, театр, даже на балет. Пораженная вначале своим собственным успехом, удивляясь тому, что ее считают интересной и желанной, Энни вскоре научилась принимать это как должное.

Три восхитительных года Энни радовалась тому, что жила в обществе, не имеющем ни малейшего желания сравнивать ее с кем-то еще, интересоваться ее происхождением или сплетничать о личной жизни. Равнодушие окружающих людей вполне устраивало девушку.

В двадцать один год она уже была на пути к блестящей карьере модели и к университетскому диплому. Энни была счастлива, в ладу сама с собой и не желала задумываться о будущем – настоящее стоило того, чтобы полностью им насладиться.

Тогда-то Рене и послала Энни в Голливуд – пробоваться на роль в новом фильме, продюсером которого должен был стать сам великий Хармон Керт, глава «Интернэшнл Пикчерз». В самолет Энни садилась без малейшей тревоги, подгоняемая жаждой приключений.

Успокоенная успехом, поверившая в себя, Энни легко рассталась с необходимостью бороться с несправедливостью, за свое место под солнцем.

Но Хармон Керт вышиб из нее остатки наивности и оптимизма.

 

Глава XVII

Рекламный фильм был только началом. Энни стала получать новые роли. Она старалась узнать о каждой новой постановке и из официальных объявлений в профессиональной прессе, и от вечно ищущих работы коллег.

Новая роль, а вернее, ее добывание была для Энни своего рода военной операцией. Каждая постановка была для нее объявлением войны. Она изучала пороки и слабости людей, от которых зависело получение роли. Она знала, какой продюсер вел беспорядочный образ жизни, кто из звезд – гомосексуалист и пользуется ли режиссер своим положением, чтоб завлечь актрису в постель. Энни всегда знала, кто неумеренно пьет, кто играет, у какой актрисы климакс, и поэтому безнадежно испортился характер, чья карьера на подъеме и чья слава угасла.

Энни искала слабое звено – влиятельного администратора, который мог поддаться ее чарам, не принуждая к сожительству; если бы ей пришлось покупать благосклонность такой ценой, она сразу отказалась бы от попыток получить роль.

Но таких было мало. Ничуть не смущаясь, Энни вновь продолжала поиски. И наконец ее усилия были вознаграждены. Этим летом и осенью она получила роли еще в двух рекламных фильмах, эпизоды с репликами в двух пользующихся успехом постановках экспериментальных театров, которые, к сожалению, шли недолго. Но публика успела заметить Энни.

В результате в агентстве моделей работы у нее было больше, чем раньше. Энни не отказывалась от предложений, потому что чем чаще фотографии Энни появлялись на обложках и разворотах самых престижных модных журналов, тем прочнее в сознании читателей и коллег закреплялся ее имидж элегантности и ненавязчивой чувственности.

Она прекрасно сыграла во второй серии рекламного фильма «Дейзи», поставленной Хэлом Парри, и позировала для журнальной рекламы туалетной воды. Хэл считал Энни неотъемлемой частью своей карьеры, золотым амулетом, возил ее на обед в «Двадцать одно» или «Русскую чайную», в зависимости от того, насколько позволяло время. Хэл любил показываться с ней на людях как с обожаемой питомицей и наслаждался мыслями о том, как все окружающие мужчины завидуют ему и гадают, в каких он отношениях с Энни.

Даже сейчас в ее присутствии он чувствовал чисто мужской голод, но желание каким-то образом превращалось в потребность заботиться и оберегать девушку, а не пытаться овладеть ею.

А Энни относилась к Хэлу по-матерински, шутливо упрекая за неисправимые пороки, и никогда не позволяла чувственности, скрытой под обаятельной внешностью и улыбкой, вырваться наружу. И Хэл, согретый ее дружбой, чувствовал, как учащается дыхание, и это стоило большего, чем ночь любви с другой женщиной. Энни требовала, чтобы к ней относились с уважением, и Хэл получал невыразимое наслаждение, ощущая себя галантным рыцарем, поклоняющимся даме.

Энни владела телом и душой Хэла, и это ему нравилось.

Но он не знал, с какой легкостью все новые и новые жертвы попадали под обаяние Энни. И каждую она выбирала с величайшим терпением, без лишней спешки, безошибочно угадывая их интерес к ней. Среди таких ее знакомых были не только мужчины, но и женщины. Сам Хэл был своего рода эталоном, по которому Энни рассчитывала свои новые победы – ведь работа, которую она получала, зависела не только от ее таланта, но и от их власти.

В этом равнодушном, привыкшем ко всему городе, в этой жестокой и безжалостной профессии Энни для многих стала чистым весенним воздухом.

Брызжущая молодостью и жизненными силами, свежая и сладострастная, как душистый цветок, она радовала окружающих своим присутствием в их жизни. Перед такой девушкой никто не мог устоять.

Никто, конечно, кроме Роя Дирена, для которого Энни не могла быть объектом сексуальных притязаний, но стала дочерью, которой у него никогда не было.

Он ощущал в себе истинно отцовскую тревогу, потому что знал степень своего влияния на Энни и хорошо помнил, какой она пришла в студию. Тогда у нее не было ничего, кроме сжигающего честолюбия.

Рой не говорил с Энни о ролях, которые она пыталась получить, хотя посмотрел все рекламные фильмы и спектакли с ее участием. Игра девушки поразила его.

Рой гордился Энни. Но с каждым днем он все больше волновался за нее. Он видел, каким огромным талантом обладает Энни, но одновременно понимал: что-то подстегивает ее, грызет, заставляет любыми способами, даже нечестными, добиваться ролей, которые иначе бы прошли мимо. Рой никогда не видел такого всепоглощающего стремления к славе, хотя Энни работала усерднее и больше любой другой молодой актрисы.

Что-то не дает ей покоя. Прошлые разочарования? Разбитое сердце? Жестокая обида?

Но, что бы это ни было, Энни не имела ни минуты покоя. Она шла вперед, вверх, не оглядываясь, без секстанта и якоря и в своей наивности не могла понять, что конкуренция на самой вершине может уничтожить человека, сжечь в своем огне даже самых умных и талантливых.

Рой знал это, потому что двадцать четыре года назад то же самое произошло и с ним. Головокружительная любовная связь с недостойным человеком, с другом, которого Рой искренне любил, безудержные амбиции этого друга, вмешательство опасного человека – могущественного продюсера, похотливый интерес самого влиятельного рекламного агента Голливуда прикончили мечты Роя о карьере в кино еще до того, как она началась. А потом… Потом было много пустых, унылых безнадежных лет. Рой нашел убежище от душевных ран, уйдя со сцены и забыв о профессии актера.

Конечно, ничего хорошего это ему не принесло, потому что все его чувства и надежды умерли вместе с единственной любовью. Но Энни не была пустой оболочкой, как сам Рой, она пылала жаждой жизни и была готова к борьбе.

Рой многое знал об опасностях, подстерегавших Энни. Как искренне он хотел предостеречь девушку! Но Рой понимал, что Энни будет глуха к советам – в ушах ее звучит призывный зов собственного будущего. Поэтому Рой в глубине своей измученной души молился за Энни. Идя на исповедь, он останавливался у алтаря и молил Бога, чтобы судьба пощадила девушку, не оставила грязи и шрамов в ее душе, дала счастье, которого она так заслуживает.

Успех в шоу-бизнесе редко означал счастье и душевный покой. Рой знал это лучше чем кто бы то ни было. Исключений из этого правила не было.

А может, Энни будет первым исключением.

Однажды Рой оказал ей небольшую услугу. Позвонив куда-то, он послал девушку на прослушивание в «Сенчери Плейерз», экспериментальный театр с постоянной труппой, находящийся вдалеке от Бродвея. Главным режиссером театра был чудаковатый, но обладавший блестящим талантом Тиг Макиннес.

Тиг, огромный, громкоголосый шотландец с пышной бородой, влюбился в Энни с первого взгляда и дал ей роль Офелии в авангардной постановке «Гамлета», которую ставил в старом помещении театра на Четырнадцатой улице.

Игра Энни отличалась органичным сочетанием трагической невинности и игривой чувственности. Тиг стал постоянно давать Энни роли в пьесах Олби, Жене, Пиранделло, Чехова, Ибсена. Она играла и в авангардных пьесах, которые иногда ставились в театре.

Энни даже представилась возможность сыграть Лауру в «Стеклянном зверинце», и она сама была потрясена, увидев, как далеко ушла в своем исполнении от давнишней наивной трактовки героини Уильямса.

Конечно, постановки «Сенчери Плейерз» быстро сходили со сцены, в зрительном зале зачастую бывало много свободных мест, да и платили до обидного мало. Но сейчас главным для Энни было приобрести опыт. А Тиг Макиннес, шумный и экспансивный, такой не похожий на Роя Дирена, был не менее великим учителем.

Работая на сцене, Энни скоро начала по-настоящему разбираться в драматургическом материале, в структуре, темпоритмике, научилась профессионально оценивать текст и его возможности.

Именно здесь она сделала для себя одно важное открытие. Труппа Тига возобновила постановку пьесы «Парабола». Пьеса была написана двадцать пять лет назад никому тогда не известным драматургом по имени Дэймон Рис. Это позже Рис был награжден несколькими премиями Пулитцера, международными премиями «Тони» за свои романы и пьесы. В последнее время Рис пользовался огромным успехом в Голливуде как выдающийся сценарист.

«Парабола» стала открытием для Энни. Пьеса была написана, когда Рису не исполнилось и тридцати, но по силе психологического анализа не уступала работам известнейших мастеров. Зрители могли оценить тонкие сплетения сложной интриги, переходы настроений. А великолепные диалоги, в которых трепетала еле сдерживаемая страсть и нежность, когда герои произносили обычные, казалось, ничего не значащие слова!

«Парабола» несла в себе зародыш более знаменитых поздних работ Риса – темную трагическую атмосферу. Страсти героев неизбежно вели к гибели, которую, казалось, они сами жадно искали. Но зрители покидали театр, а актеры сцену со странным чувством облегчения. Рок и обреченность несли в себе таинственную прелесть, ибо драматург с присущим ему талантом показывал трагические конфликты, скрытые за обычными судьбами, конфликты, как правило, приводящие к гибели героев и их падению.

После того, как «Парабола» сошла со сцены, Энни не смогла противиться искушению и посмотрела пять известных фильмов, снятых по сценариям Риса. Она прочитала все его романы, которые смогла достать. Все они были одинаково прекрасны, тревожили душу, и впечатление, произведенное ими, было незабываемым.

Однажды в букинистическом магазине на Сорок четвертой улице Энни нашла потрепанный экземпляр «Параболы» в мягкой обложке с фотографией Риса, снятой в то время, когда была написана пьеса. Лицо драматурга произвело огромное впечатление на Энни. В нем читались и юношеская гордость, и высокомерие, но небольшие пронзительные глаза горели язвительным огнем, отражавшим, казалось, состояние души их обладателя. Энни охватило знакомое волнение, которое она всегда испытывала, прочитав очередной роман писателя.

В то же время она с удивлением обнаружила, что никогда раньше она и не пыталась представить себе Риса, хотя он уже считался признанным гением, классиком американской литературы. Она наверняка много раз видела его портреты в книжных магазинах, журналах и даже по телевизору. Странно, но сам Рис совершенно не интересовал ее как личность.

Книги Риса будоражили душу, и Энни решила найти и прочитать все написанное им, подспудно чувствуя то, что ощущали все, кто подпал под обаяние его таланта: Рис извлекал на поверхность то, что было глубоко скрыто в сердцах людей и в душе Энни, хотя эти эмоции были старательно похоронены, и Энни старалась никогда не позволять им вырваться наружу.

– Молодец, Энни, – повторял ее агент Барри Стейн каждый раз, когда клиентка приносила очередной контракт. – Продолжай в том же духе.

– Обязательно, – следовал уверенный ответ.

К собственному удивлению, Барри обнаружил, что Энни Хэвиленд не нуждается в агенте, Стейну оставалась лишь роль клерка, который читал ее контракты и ставил вторую подпись. Она находила работу либо хитростью, либо умением, восхищавшим его. Барри хорошо знал—сейчас трудные времена, и все же Энни постоянно получала роли.

У него не было ни времени, ни желания узнать, как ей удается выполнять все свои профессиональные обязательства. Действительно, изматывающая работа отнимала у Энни все силы, и, чтобы хоть как-то держаться, она принимала самые радикальные меры – довольствовалась пятичасовым сном, принимала витамины, впадала в транс, ни с кем не разговаривала в коротких паузах между актами в «Сенчери Плейерз» и даже спала в поезде подземки по пути домой.

Она не падала с ног благодаря несгибаемой воле и постоянному движению вперед, которого требовала ее работа. Энни никогда не оглядывалась, но зорко следила за обстановкой.

Тем не менее она не могла унять тревожащих душу мыслей.

По мере того, как шло время, Энни понимала, что навязчивые воспоминания о Тине Меррил и других молодых актрисах ее круга не дают ей покоя. Каждая победа, одержанная над продюсером или режиссером, от которого зависело распределение ролей, приносила поражение соперницам, которые могли выполнить эту работу так же хорошо, как сама Энни, и, как она честно признавалась себе, возможно, даже лучше.

Энни не могла не размышлять о жестокости этой гонки, в которой кто-то обязательно будет побежден. Но и победитель, как она убедилась, не испытывал торжества.

Она вспоминала школьные годы: соревнования по гимнастике, лучшая роль в любительской постановке, успехи, достигнутые за счет других студентов, которые не намного отстали в своих усилиях стать первыми. Почему же в те дни совесть не терзала ее так?

Вероятно, тогда от конкуренции не зависело чье-то существование…

Но дело было не только в этом и, несмотря на смятение души, Энни не могла не сознавать: в чем-то она неправа.

В высшей школе она высоко держала голову, свято верила в честность и правосудие и старалась выжить, когда терпела сокрушительное поражение. Но теперь Энни принимала несправедливость в расчет и старалась сделать так, чтобы она поразила кого-нибудь другого. Иначе как еще объяснить ее хорошо просчитанные подходы к людям, питавшим слабость к ее очарованию, к людям, от которых зависела ее работа? В ее расчеты никогда не входило условие оплаты этой благосклонности, она не обещала взамен того, что не могла дать.

В чем причина неудач старательных и даже способных актрис, обладавших не меньшим, чем Энни, талантом, но терявших роли, потому что не владели таким же тонким умением очаровать и обольстить жертву?

Да, время изменило ее; та, прежняя Энни, играла честно и проигрывала так же часто, как побеждала. Но благодаря Хармону Керту и Риме Бэйнс сегодняшняя Энни вела жестокую игру, стремясь только к одному – к победе.

Энни верила в свой талант. Но шоу-бизнес был миром, в котором выжить мог сильнейший, а не лучший. Да, она поставила перед собой цель – чего бы ей это ни стоило.

Цену за выживание приходилось платить высокую.

Эта открывшаяся ей истина была словно яркая вспышка света, ослепляющая мозг, лишающая чувств. Энни с тревогой думала об этом поздно ночью, после целого дня изнурительной работы, но, не найдя ответов и объяснений, впадала в тяжелый сон. К счастью, усталость всегда брала верх. Но наступал новый день, и тяжелые мысли возвращались.

Зато теперь в ее образе жило столько разных Энни, а у нее было так мало времени разобраться в каждой из них…

Прошло уже больше года с того дня, когда в квартире Роя Дирена она впервые испытала приступ тошноты, которую должна была ощутить, чтобы реально представить свою героиню. И чтобы не погибнуть самой под обрушившимися на нее образами, характерами, жизнями своих героинь, Энни научилась жить их ощущениями и мыслями.

Эта ее способность жить чужой жизнью мстила Энни, она постепенно лишала актрису ее собственных чувств и реакций. Энни казалось, что она очутилась в пустоте, подобной космической черной дыре, куда она с каждым днем падала все глубже и где опьяняющие зелья преображали ее во множество различных, необычайно странных существ, тогда как ее собственное «я» растворялось все больше и больше в этих новых образах.

Эти безумные метаморфозы, ломающие грани ее личности, происходили каждый раз, когда Энни получала роль. Она рисковала собственной сущностью, как игрок последними деньгами, чтобы снова погрузиться в соблазнительную пустоту, из которой опять и опять она будет создавать новую жизнь, новую сущность. В этой опасной игре она или должна была стать истинной актрисой, или потерять себя навсегда.

Ощущения ее были такими сильными, чувственно-сладострастными, что Энни уходила со сцены словно лунатик – настолько она была опьянена напряженностью собственной игры.

Энни вспоминала изречение, которое часто любил повторять Рой: «С каждой ролью вы убиваете часть своей души. Если вы делаете это достаточно хорошо, герой в свою очередь подарит вам нечто такое, что может изменить вашу жизнь».

Она надеялась, что Рой окажется прав, но все больше и больше замечала, как захватывает ее сама игра, постепенно проникая в кровь, становясь жизненно необходимой.

Энни превращалась в творца иллюзий, мастера создания грез. Это было опасное, безликое мастерство, ибо, чем увереннее она завладевала вниманием зрителей, захваченных ее красотой, таинственной сексуальностью, совершенной техникой игры, тем меньше оставалось от настоящей Энни Хэвиленд – бледной тени, бесконечно скитающейся между своими героинями и зрителями.

А пока она употребляла все свои силы, шла на любые хитрости, на которые прежде не считала себя способной, лишь бы получить работу.

Энни не заблуждалась на свой счет: она охотилась за ролями, словно хищник за добычей. В ее одержимости было нечто кровожадное, нечеловеческое, словно она добивалась не успеха, а власти, чтобы вершить чужими судьбами и править миром.

Эта всепожирающая страсть пугала. Иногда Энни с тревогой спрашивала себя – неужели этот бесконечный бег в колесе и есть то, что она хочет от жизни? Может быть, в глубине души Энни тосковала по внутреннему покою, которого не знала со дня смерти Гарри Хэвиленда, хотя едва ли это ощущение душевного покоя было ведомо ей и раньше. Покой, бывший совсем близко, за поворотом, казалось, вот-вот можно обрести: в следующей роли, в следующем успехе, в скором признании…

Но Энни не осмеливалась долго мучиться этими навязчивыми мыслями – иначе даже то слабое равновесие, которое удавалось создать, было бы безвозвратно утрачено.

Найти работу. Получить еще одну роль. Создать новый образ. Сделать так, чтобы тебя заметили. Продолжать трудиться! Пусть продюсеры берут ее, обманываясь ложными надеждами, лишь бы брали! И пусть публика аплодирует, благодарит за чувства, которые она будит в их сердцах. Лишь бы продолжать играть! Лишь бы выходить на сцену, чтобы снова и снова растворяться в своих героинях, чтобы создавать волшебство, завораживать зрителей.

Работа, работа, работа! И Энни находилась в постоянном поиске. Она напоминала снаряд, направляемый к цели чьей-то уверенной рукой. Талант сжигал душу Энни, наполнял все ее существо так стремительно, что она должна была выпустить его на волю, освободить любой ценой, чего бы это ни стоило.

И, к собственному удивлению, в этом бешеном водовороте, завертевшем ее, Энни была еще способна расслышать чужие голоса. Это были голоса людей, воздающих ей должное за ее работу, поглощающую ее целиком, затягивающую все глубже. Это были интервью в прессе, восторженные, лестные и длинные или покороче, в зависимости от ролей, исполняемых ею: «Незабываемая, прекрасная…»

«Актриса, не по годам зрелая, обладающая ярким талантом».

«Самая многообещающая студентка Роя Дирена».

«Ее глаза притягивают и манят, странная, завораживающая сила светится в них, покоряет зрителей».

«Большое будущее ждет мисс Хэвиленд. Мы неотрывно следим за ней, за ее успехами…»

Энни не обращала внимания на эти статьи, не только потому, что Рой запретил их читать. Льстивые слова критиков казались ей неуместными, авторы этих статей и не пытались проникнуть в то, что хотела сказать своей игрой Энни.

Но само существование хвалебных рецензий, перспективы блестящего будущего, которое критики так единодушно ей пророчили, означал и нечто другое. Энни понимала, что карьера ее, достигнув определенной высоты, могла замереть на одной точке. Нужно идти вперед.

Энни работала много и напряженно. И независимо от газетных статей она все ближе и ближе приближалась к Голливуду. Ее судьба делала новый виток.

По настоянию Энни Барри Стейн разослал голливудским продюсерам письма, вложив в конверты фотографии Энни, списки ее ролей. В письмах содержалась просьба прослушать актрису.

Энни сказала своему агенту, что готова взяться за любую работу в Голливуде, главное – оказаться перед камерой. А с таким ее послужным списком Барри просто обязан что-нибудь найти для нее.

Но результат этой атаки оказался нулевым. Это скорее удивило Энни, чем огорчило.

– Нужно потерпеть, солнышко, – убеждал ее Барри. – Не так-то просто найти работу на Побережье. Успокойся и оставайся в Нью-Йорке. Тебя здесь знают.

– Вот тут ты ошибаешься, – покачала головой Энни. – Людям знакомо мое лицо по рекламным фильмам и журнальным фото. Но они не знают, кто я такая на самом деле. Я для них просто неизвестная хорошенькая девушка: аноним. Даже для тех, кто видел меня в театре, не существует связь между мной и моим именем в титрах.

Барри вздохнул.

– Энни, у агентов есть старая поговорка: сначала приходит признание публики, а узнавать на улице начинают потом. Все, что тебе необходимо сейчас, – постоянно привлекать внимание зрителей, и поверь, они скоро запомнят тебя. Ты в два счета можешь завоевать их любовь! И завоюешь очень скоро! Брось волноваться!

Барри не мог понять, чем так озабочена Энни. Не увенчавшиеся успехом попытки Барри найти для девушки работу в Голливуде были своего рода лакмусовой бумажкой – Энни получила подтверждение своим подозрениям: на ее пути к Голливуду стоят непроходимые препятствия.

Самый удачливый агент не смог добиться успеха там, где потерпел поражение Барри. Нет, работы ей не видать, даже если она поднимется на вершину славы, станет звездой Бродвея и каждый критик в городе будет у ее ног. Голливуд для нее закрыт, пока в этом городе судьба актеров зависит только от благосклонности продюсеров – могущественного клана, возглавляемого Хармоном Кертом.

Но трудности не обескуражили Энни; наоборот, сложные головоломки только подстегивали ее острый ум, побуждали к решительным действиям. Энни размышляла, каким образом пробить брешь в стенах крепости, которую намеревалась штурмовать, и какие места могут оказаться наиболее уязвимыми.

Придется опять начинать все заново, хотя этот этап пути она уже прошла. Один раз она уже начинала с Хэла Парри. Теперь он взял Энни на главную роль в большом рекламном фильме.

Теперь придется довольствоваться гораздо меньшим. Самое главное – ее должны заметить, но сделать это надо было так, чтобы всемогущие боссы Голливуда до поры до времени не подозревали о ее успехе. А потом – потом будет слишком поздно изменить что-либо.

Но как этого добиться, что нужно предпринять? Мужество звало ее в бой, но Энни никак не могла решить ребус.

Шла неделя за неделей. Энни справлялась у тех, кто имел отношение к шоу-бизнесу, о вакансиях в кино и на телевидении, вновь и вновь перебирала все, что знала или слышала о «правилах игры» в Голливуде.

Крепость казалась неприступной. Это был замкнутый мир, в котором все знали друг друга. Изгнанные из него знали: с этой минуты все двери в этот мир для них закрыты. До сих пор многие жертвы «черных списков» времен Маккарти по-прежнему не могли найти работу.

Как можно проникнуть в эту надежно защищенную, зорко охраняемую крепость? Невозможно! Немыслимо!

Но тут судьба улыбнулась Энни. Она нашла ответ.

Как-то снежным декабрьским утром она сидела у себя в мансарде, за три тысячи миль от своей цели, читала последний номер «Лос-Анджелес таймс». Энни уже успела просмотреть сообщения о расовых беспорядках, об оползнях, смоге и уличном движении и, иронически усмехнувшись, пробежала глазами заметку о том, что местные законодательные власти намереваются присудить Хармону Керту премию за выдающиеся общественные заслуги.

Энни вздохнула, смиряясь с могуществом врага, и обреченно задумалась – обзор калифорнийских новостей вновь – в который раз! – лишил ее надежды.

Потом она снова начала бесцельно перелистывать страницы.

 

Глава XVIII

Лос-Анджелес, 1969 год, 3 января

Эл Кэнтил не находил себе места. «Кэнтил энд Бил Инкорпорейтид», самая крупная в Лос-Анджелесе фирма по продаже импортных автомобилей, терпела огромные убытки. Каждый день приносил все новые потери.

Расширяющееся производство отечественных автомобилей, низкие цены на бензин, сравнительно невысокий уровень безработицы и высокие заработки в автомобильной промышленности – вот причины того, что спрос на импортные машины снизился за последние два года на тридцать процентов. Недоверие американцев к иностранной продукции, усиленное вьетнамской войной, только ухудшало положение.

Эл много вложил в дело, когда проворные маленькие чужеземные машины вошли в моду. Ничто не предвещало неприятностей.

Но теперь крах, похоже, неминуем.

Три лос-анджелесских магазина фирмы занялись продажей подержанных машин, лихорадочно пытаясь спасти положение. Но если в самое ближайшее время не произойдет чуда, один, а возможно, и два салона придется закрыть.

По совету специалистов финансового отдела Эл Кэнтил убедил своего партнера Джэрри Била начать рекламную кампанию. Постоянная реклама фирмы шла во время вечерних сеансов в пятницу и субботу на четвертом канале, спонсорами которого компания была вот уже десять лет. В последнее время реклама «Кэнтил и Бил» начала появляться на местном телевидении все чаще и в самые разные часы. Сюжет рекламного ролика был незамысловат – двое грузных мужчин средних лет, стоящих около сверкающей лаком машины той или иной марки, на которой огромными цифрами была выведена цена, рассыпались в похвалах по поводу достоинств автомобиля и, наконец, хором восклицали: «Кэнтил и Бил» – вот где лучший автомобиль!»

Эл Кэнтил и Джэрри Бил были знакомы всем и каждому в Лос-Анджелесе. Но никто не догадывался, что они вот-вот должны были вылететь в трубу.

Похоже, что семейная жизнь Джэрри и Дорис Бил тоже находилась под угрозой. Да и у Эла, получившего пятьдесят четыре года назад при рождении в Детройте имя Алоис, дома было не все благополучно… Его жена, Ширли, климактеричная сварливая особа, вот уже почти год не пускала его к себе в постель, сын Дэвид, будущий актер, по всем признакам голубой, каждый уик-энд брал машину отца и отправлялся в Сан-Франциско.

Дочь Эла Лайа, бывшая в тринадцать лет такой милой, прелестной девочкой, стала теперь противной хиппи и нагло вешалась на шею никчемному сынку богатых соседей Кэнтилов Лагадонов. Мальчишка был избалованным бездельником и к тому же, как подозревал Эл, еще и наркоманом; бледный, тощий, неопрятного вида, с длинными грязными волосами, обвешанный рядами амулетов, он каждый раз с многозначительной усмешкой вертикально складывал ладони в знак приветствия, как делают в Индии, когда Эл приходил за дочерью.

Распадалась семья, под угрозой была и фирма. И, если вскоре ничего не изменится, «Кэнтил энд Бил» будут объявлены банкротами, а Элу придется в его солидном возрасте все начинать сначала.

Эти невеселые мысли терзали Эла и утром в четверг, когда он сидел у себя в кабинете за чашкой кофе, безнадежно взирая на стопку счетов, лишний раз доказывающих, насколько плохи его дела.

Джерри, как обычно, играл в гольф – таким образом он привык спасаться от всех неприятностей.

В дверях появилась секретарша, скептически глядя на шефа сквозь стекла очков.

– К вам девушка. Говорит, по важному делу, но не хочет ничего мне объяснить.

Эл, раздраженно поморщившись, встал и через стеклянную дверь бросил взгляд в приемную. Подозрительность в его взгляде уступила место восхищению, когда он увидел девушку, сидевшую на диване и невозмутимо смотревшую телевизор.

Почувствовав на себе его взгляд, она обернулась и приветствовала Эла жизнерадостной улыбкой, удивительно гармонирующей с чувственным выражением ее глаз. Девушка подняла руку и откинула пряди темных волос назад, на тонкие плечи, скрытые кожаной курткой.

Секунду поразмыслив, Эл принял решение:

– Пригласите ее, Маргарет. Но предупредите, что я могу уделить ей лишь пару минут. – Последние слова предназначались самой секретарше, которая как Элу было известно, дважды в неделю звонила его жене и сообщала обо всем, что творится в офисе. Элу приходилось иди на разные ухищрения, чтобы скрыть от секретарши свои многочисленные связи, без которых он просто бы тронулся с такой женой, как Ширли.

Маргарет величественно кивнула посетительнице. Девушка встала и направилась в его кабинет, придерживая перекинутую через плечо сумочку.

– Мисс…? – начал Эл, показывая на стул для посетителей.

– Хэвиленд, – докончила она. – Энни Хэвиленд. Спасибо, что согласились меня принять, мистер Кэнтил.

– Ну что ж…

Эл сложил руки перед собой и внимательно посмотрел на девушку.

– Чем обязан столь неожиданным удовольствием?

– Перейду прямо к делу, – сказала она, кладя ногу на ногу. – Думаю, мы можем помочь друг другу. Я ищу интересную работу в области рекламы, а вы, если мои предположения верны, терпите затруднения именно в этой области.

– Не понимаю, – пожал плечами Эл. – У нас прекрасные представители – «Файер энд Ассошиейтс», вот уже много лет мы пользуемся их услугами. Не знаю, что привело вас сюда, мисс…

– Зовите меня Энни, и привел меня сюда именно тот факт, что ваша фирма за последние два года потеряла почти миллион долларов, а кроме того, деньги, которые вы тратите на дурацкую унылую рекламу в ночных передачах, просто выброшены на ветер.

Кэнтил побагровел.

– Послушайте, юная леди, – начал он. – Я не потерплю, чтобы всякие выскочки с улицы указывали мне, как вести дела. Если хотите купить автомобиль…

Девушка быстро встала. Вид стройных бедер, изящество которых не могли скрыть даже слаксы, почти лишил Эла дара речи. Он решил быть с девушкой повежливее.

– Вот именно, – подтвердила она, убирая непослушный локон за ухо. Под тонкой тканью блузки обрисовались очертания упругой груди.

– Если бы я хотела купить машину, поискала бы магазин, реклама которого более соответствовала бы моим понятиям о красоте. Эти рекламные ролики создают впечатление о вас и вашем партнере как о парочке толстых, старомодных торговцев подержанными автомобилями, которые, к тому же, так и ищут, кого бы облапошить. Лично я поискала бы более современные и не такие стандартные образы для рекламы.

Девушка сдержанно улыбнулась.

– Я не хотела вас обидеть, когда упомянула о толстяках. На самом деле вы, господин Кэнтил, очень интересный мужчина. Я имела в виду рекламный фильм.

Эл сосредоточенно размышлял, какие причины заставили девушку прийти сюда, и одновременно не мог отвести глаз от этого великолепного тела. Ему еще никогда не приходилось встречать такую очаровательную девушку.

– И что же вы предлагаете? – спросил он.

– Я все обдумала и пришла к выводу, что ваш товар должны рекламировать девушки. Надо создать более свежий и привлекательный имидж фирмы.

– Кто-нибудь вроде вас? – предположил Эл.

Девушка кивнула – темные пряди весело заплясали по плечам.

– Я прошу вас посмотреть кое-что в вашем демонстрационном зале, если, конечно, у вас найдется еще несколько минут.

Пожав плечами, Эл поднялся и проследовал за девушкой, неотрывно глядя на грациозно покачивающие бедра.

Войдя в демонстрационный зал, девушка открыла дверцу одного из «седанов» последней марки и села за руль. Потом пристегнула ремень безопасности и взглянула на Эла.

– Приходите в «Кэнтил энд Бил», – низким голосом сказала она, чуть улыбнувшись, – только здесь вы найдете для себя нечто надежное и удобное – как нашла я.

Ремень обхватывал хрупкие плечи девушки и, казалось, ласкал ее мягкую грудь, обнимал тонкую талию. Эл, заинтригованный, взглянул на нее:

– «Кэнтил энд Бил» – роскошный автомобиль, – прошептала она с интересом оглядывая Эла, и села так, что юбка поползла вверх, обнажив колени. – Почему бы и вам не прийти сюда?

Вся сценка была проникнута таким чувственным обаянием, что Эл едва не залился краской.

Но девушка по-прежнему улыбалась, а ее глаза словно гипнотизировали Эла.

– Ну как? Убедила я вас? – спросила, наконец, она.

Эл глубоко вздохнул, изо всех сил стараясь не показать своих чувств.

– Что ж, по крайней мере, – обреченно признал он, – я совершенно уверился в том, что должен пригласить вас на ланч.

– Согласна, – кивнула девушка, отстегнула ремень и легко выскользнула из машины. Эл поспешил подать ей руку. Но о еде он не думал – пожар, бушевавший в чреслах, был во сто крат сильнее любого голода. Эл решил внимательно выслушать предложение Энни. Если ничего не выйдет, он хотя бы проведет часок в ее компании. Каждый мужчина имеет право помечтать, особенно во время такого свидания.

А может… может быть, это к чему-нибудь и приведет… Вот уже одиннадцать месяцев Эл не занимался любовью с женой.

Эл Кэнтил так и не понял толком, что на него нашло. Движимый желанием произвести впечатление на молодую девушку, сумевшую понять его затруднения, он повел ее в один из самых интимных ресторанов на бульваре Уилшир.

Там они и обсудили все аспекты новой рекламы фирмы «Кэнтил энд Бил». Правда, Эл долго не мог принять новую идею – в его представлении в продаже маленьких, экономичных импортных автомобилей не было ничего романтичного.

Однако после двух мартини и получасового созерцания огромных словно серебряных глаз его спутницы, вся затея начала казаться не такой уж безумной.

Позже, расставшись с Энни, немного протрезвев и возвратившись в магазин, Эл зашел в туалетную комнату и долго всматривался в свое отражение. Наконец он решил, что лично уведомит «Файер энд Ассошиейтс» о своей новой идее и о девушке, кандидатке на главную роль, которую он сам сумел найти.

Вначале Мартин Файер скептически отнесся к предложению Эла – ведь именно его агентство обеспечило известность фирме «Кэнтил энд Бил» в Лос-Анджелесе. Публика привыкла видеть улыбающиеся простодушные лица владельцев фирмы – в представлении зрителей они были неотделимы от ночных сеансов в половине двенадцатого и десятков старых фильмов, Девиз «Кэнтил энд Бил» – вот где лучший автомобиль» был дорог Мартину Файеру, как собственное дитя – ведь он сочинил его десять лет назад.

С другой стороны, его давно уже волновало состояние дел клиентов. На рекламу уходило много денег, а потери фирмы достигли угрожающих размеров. Если ничего не изменится, они попросту найдут другое агентство или разорятся.

Поэтому Мартин Файер и решил терпеливо выслушать все, что скажет Эл Кэнтил, он даже был готов познакомиться с этой предприимчивой девушкой.

А девушка, Энни Хэвиленд, действительно выглядела потрясающе. Мартин многое бы дал, чтобы узнать, откуда она взялась и каковы ее отношения с Элом. Ни для кого не было секретом, что Ширли Кэнтил вот уже много месяцев не пускает мужа в спальню, а Эл, добропорядочный семьянин по натуре, поневоле вынужден искать утешений на стороне.

Мартин внимательно слушал, переводя взгляд с Эла на девушку. Когда они замолчали, Файер улыбнулся.

– Давайте отснимем несколько пробных кадров, – объявил он, готовый на все, лишь бы не потерять заказчика.

* * *

Джэрри Бил, уехавший на две недели в Палм-Спринг поиграть в гольф, ничего не знал о планах партнера, и только по возвращении нашел записку с просьбой встретиться с Элом в офисе «Файер энд Ассошиейтс», где его «ждет небольшой сюрприз».

Загоревший, отдохнувший, Джерри Бил, внешность которого не портили даже редеющие светлые волосы, сидел в офисе Мартина Файера, ожидая, пока погасят свет и включат видеомонитор.

То, что увидел Джерри, заставило его изумленно разинуть рот.

За рулем импортной малолитражки кричащего цвета сидела Энни Хэвиленд: слаксы от известного модельера туго обтягивали стройные бедра и ляжки, под облегающей футболкой-безрукавкой обрисовывались контуры упругой груди, тонкие руки небрежно лежали на баранке, лицо светилось улыбкой.

– Я посетила «Кэнтил энд Бил», чтобы подобрать что-то поудобнее, – чувственно-призывно сказала она чуть хрипловатым голосом, – и поверьте, нашла все, что искала. Если вы, как и я, не прочь в свободное время покататься по окрестностям, почему бы вам не заглянуть туда? Самую выгодную покупку можно сделать только в «Кэнтил энд Бил»! – Девушка застегнула ремень вокруг талии, а плечевой ремень подхватил грудь.

На экране появились заключительные слова:

– «Секси-автомобили! Только у нас!»

Эл Кэнтил повернулся к ошеломленному партнеру. Несмотря на загар, было заметно, что Джерри Бил побледнел.

– Ну? – спросил Бил. – Я нашел врага, и это мы сами, дружище! Почему бы нам для разнообразия не попробовать что-нибудь новенькое?

Мысли Джерри отчаянно заметались. Ему смертельно надоел Эл Кэнтил. Вот уже несколько лет он мечтал об одном – чтобы партнер выкупил его долю, тогда можно будет уйти на покой и с легким сердцем заняться игрой в гольф. Но за последнее время потери были так велики, что о подобном и думать не приходилось.

И в довершение всего неизвестно откуда появилась эта девушка с развевающимися волосами и призывной улыбкой. Просто поверить невозможно!

Если что-нибудь на свете и поможет изменить положение дел и спасти их от разорения, то только эта девушка.

– Если считаешь, что это может сработать, Эл, – осторожно сказал Джерри, – давай попробуем.

Эл улыбнулся и повернулся к Файеру:

– Ну что ж, договорились, Мартин. Все обменялись рукопожатием.

Эл, гордый, как петух, галантно предложил Энни руку. Вот уже две недели он не отходил от нее, потом позвонил, но ни на дюйм не стал ближе к этому великолепному телу, такому дразняще-соблазнительному.

Но почему-то это теперь не имело значения. То, что Энни делала на экране, было ошеломляюще! Надежды на поворот к лучшему утешали Эла и оттесняли на второй план фантазии одинокого человека и мечты об этой манящей плоти.

Фильм вышел на телеэкраны в конце февраля и был показан между частями популярной у молодежи картины.

Энни Хэвиленд произвела сенсацию. На следующее утро в демонстрационном зале фирмы толпилось в два раза больше народу, чем обычно бывало по субботам в последние шесть лет.

Мартин Файер успел сделать фотоизображение Энни на картоне в полный рост и расставить среди машин новых моделей.

Пришлось срочно вызывать на работу во все три магазина дополнительных продавцов и просить их перенести выходные, чтобы справиться с наплывом покупателей.

Ни у кого не осталось времени, чтобы пообедать или хотя бы выпить кофе. Слышалось позвякивание ключей, хлопанье дверей, шум моторов. Продавцы лихорадочно метались от одного покупателя к другому, на пробные поездки тоже уходило немало времени, словом, день пролетел, как один час. Никогда еще фирме не удавалось совершить столько сделок. Реклама создала фирме новый имидж за двадцать четыре часа!

Фильм снова показали в субботу вечером и в воскресенье в паузах спортивной передачи.

Новости в автомобильном бизнесе разлетаются быстро, и вскоре все владельцы солидных фирм по продаже автомобилей от Малибу до Сан-Бернардино постарались посмотреть новый ролик.

Смелость Кэнтила и Била, решивших уничтожить традиционный и испытанный рекламный образ, произвела на них огромное впечатление, а решительность, хотя и вызванная отчаянной попыткой спасти положение, была достойна всяческих похвал.

Но трое из них с особенным интересом вглядывались в экран.

Дон Маккарти из фирмы «Пэсифик моторс» сразу же узнал Энни. Месяц назад она приходила к нему с той же идеей и была вежливо выпровожена секретаршей.

Пол Петровски, президент «Уэстсайд Импортс», тоже встречал эту хорошенькую молодую женщину – она появилась в приемной недели три назад… Он отказался принять ее, поскольку жена и дочери Пола в этот момент находились в офисе.

Дин Ферратин, представитель «Ферратин Моторс», увидев фильм, побагровел, как свекла. Энни Хэвиленд уже показывала ему все то, что делала сейчас на экране, вплоть до чувственно-ленивых движений, которыми затягивала ремень.

И Дин наотрез отказал ей!

 

Глава XIX

Лос-Анджелес, 1969 год, 16 апреля

Прошло полтора месяца. Как-то в пятницу вечером Энни и Бет Холланд направлялись по ярко освещенной дорожке на южной стороне бульвара Санта-Моника к ресторану «Ла Сенега», где Бет должна была встретиться со своим приятелем Майклом. Энни намеревалась провести время дома, за книгой.

После огромного успеха рекламного фильма для «Кэнтил энд Бил» Энни уже дважды возвращалась на Побережье, чтобы доснять вторую и третью серию, и с благодарностью приняла предложение Бет пожить это время у нее.

Публика еще не знала ее имени, но двум с половиной миллионам американцев, жителей Лос-Анджелеса, было уже хорошо знакомо ее прекрасное лицо, и многие убеждались, что импортные малолитражки, потребляющие мало бензина, – идеальное транспортное средство для вечно забитых шоссе, несмотря на неизменные предостережения о том, что маленькие автомобили в случае аварии гораздо опаснее больших.

Эл Кэнтил был на седьмом небе по двум причинам: он был счастлив, что смог подстегнуть и опередить ленивого партнера и одновременно значительно увеличил объем продажи.

Джэрри Бил решил пока не уходить на покой. Гольф мог подождать – уж слишком хорошо пошли дела.

Энни была настроена умеренно-оптимистично относительно своего стратегического наступления на мир рекламы, так близко соприкасавшийся с Голливудом. Ей удалось привлечь к себе внимание… Да, конечно, только от этих людей зависело так немного. Каким же должен быть ее следующий ход?

Но пока она наслаждалась возможностью возобновить знакомство с Голливудом. Когда она не работала с Мартином Файером и его видеооператором, Энни осматривала окрестности города. Эл Кэнтил любезно предоставлял девушке автомобиль фирмы. Энни очень медленно преодолевала страх перед дорогой, ее пугало уличное движение – ведь она выросла в маленьком спокойном городке и не имела машины в Нью-Йорке.

Именно поэтому Энни получила возможность увидеть неповторимые кварталы к югу от бульвара Сансет, которые она показывала Бет – в этом районе были расположены самые красивые дома, построенные первыми жителями.

Бет изумленно слушала рассказы Энни о старом сером здании на Норт Лорел, в котором Скотт Фитцджеральд писал за несколько месяцев до смерти роман «Последний магнат», и дом на Хэйуорт авеню, где великий писатель скончался в квартире репортера Шейлы Грэхем, доведенный до трагического финала алкоголем и отчаянием.

– Детка, – воскликнула Бет, откидывая назад светлые волосы, – ты знаешь об этом месте больше, чем я когда-нибудь знала. А ведь я выросла здесь. Хорошо, что ты привела меня сюда. Совсем не похоже на Шерман Оукс, правда?

Она покачала головой, подумав о тихих пригородных улочках и жилом многоквартирном доме, где жила с тех пор как ушла от родителей. Бет всегда считала эту часть западного Голливуда лишь районом, через который проезжаешь по пути к Беверли Хилз. И надо же, чтобы именно Энни, чужая в этом городе, смогла показать ей, что за каждым знакомым фасадом кроется необычная и занимательная история.

– Кто знает? – улыбнулась Энни, помахивая сумочкой. – Может, когда-нибудь ты переедешь сюда, просто так, для забавы.

– При такой цене на квартиры? Проснись, – сказала Бет, мысленно оценивая жалованье секретаря и вероятность того, что она и Майкл обвенчаются и поселятся в уютной квартирке где-нибудь в Долине. – Однако мысль неплохая. Как это ты находишь такие отдаленные уголки?

– Люблю бродить по новым местам – тогда они становятся мне как бы родными, – ответила Энни. – Мне кажется, я не могла бы жить в доме, пока не определю для себя его место во времени, не свяжу с событиями, происходившими тогда, когда дом был только построен. Я – путешественница!

Она говорила правду: за первый год жизни в Нью-Йорке Энни все уик-энды бродила по улицам, аллеям и пригородам, от Бэттери-Парк до Клойстерса, игнорируя опасности, о которых ее предупреждали старожилы.

И теперь, когда ее цель – получить работу в Голливуде – снова и снова приводила ее в этот город, Энни и здесь исследовала окрестности. Правда, делать это приходилось с помощью машины, ведь в отличие от Нью-Йорка в Лос-Анджелесе не было метро, да и в перспективе не намечалось.

Но в эти районы ее приводило не просто любопытство. В глубине души Энни знала, что когда-нибудь она оборвет связи с Нью-Йорком и переедет в Лос-Анджелес навсегда.

Она десятки раз проезжала по бульвару Сансет, от дальних пляжей на Пэсифик Пэлисейд через холмы и дальше, на шумный вызывающий Сансет Стрип, чтобы попасть в безумную паутину шоссе.

И куда бы она ни глядела, повсюду замечала метки, оставленные историей кино, – развалины и пришедшие в ветхость здания разорившихся студий, сломанные ограды, бульвары и перекрестки, лишенные прежнего блеска и служившие приютом ресторанам, закусочным, дешевым магазинчикам.

Голливуд – земля прошлого, полная реликвий былого, от разрушающегося дорожного знака с названием города, где не хватало буквы «О», и огромных отпечатков ног в цементе около кинотеатра «Грауман Чайниз» – единственное, что осталось от некогда блистательных звезд, многие из которых были к этому времени мертвы или забыты, – до костюмов и реквизита знаменитостей, продающихся небольшими студиями на аукционах, – последних остатков золотого века, напоминавших о великих людях, которых пережили их вещи.

Многие говорили, что Голливуд действует на людей угнетающе. Энни не могла отрицать этого. Но сама она испытывала чувство, скорее близкое к восторженному любопытству ученого, чем к неразборчивому благоговению туриста или разочарованию критика.

Теперешнее состояние Голливуда напоминало ей о геологических срезах, которые она в детстве видела в учебниках, показывающих почву и растения на поверхности, дальше слои разлагающихся органических веществ, а еще ниже – основание, измененное временем и эрозией. Разве мистический ландшафт Голливуда не был подобен геологическому образцу?! Только история развития земли, насчитывающей миллионы лет, здесь была спрессована в несколько десятков – ведь именно столько времени прошло с тех дней, когда первые режиссеры снимали здесь немые фильмы и раздражали местных землевладельцев тем, что использовали их участки под съемочные площадки для своих двухчастевок, до золотого века Голливуда и послевоенного упадка. Еще были живы многие свидетели начала эры кино.

Некоторые прославленные звезды до сих пор жили в величественных особняках на холмах. Другие, забытые и заброшенные, влачили жалкое существование в маленьких бунгало, подальше от людей, в убогих меблированных комнатах или в знаменитом Кантри-Хаузе – доме для престарелых актеров и студийных работников. И, конечно, почти все сейчас были безработными, еще с тех пор, как в пятидесятых могущество студий пошло на убыль. Но люди эти по-прежнему жили здесь, существовали во плоти, как деревья и трава в верхних слоях срезов в учебнике Энни, и несмотря на неизбежный близкий конец их пребывания на земле, они были полны воспоминаниями о тех, кто уже сошел со сцены и ушел из жизни.

Они помнили! Энни видела интервью с ними в местных телепередачах, читала мемуары в профессиональной прессе и популярных журналах, приводившие ее в восхищение и восторг. Конечно, очень часто бывшие звезды занимались самовосхвалением, но тем не менее были живыми свидетелями присутствия на этой земле Барриморов, Харлоу, Ломбардов – имен и людей, неотделимых от величия, великолепия и неизгладимого романтизма раннего Голливуда.

Но сколько их еще осталось! И кто станет последним свидетелем былого величия?

Плоть человеческая действительно бренна. Уходят люди, создавшие и населявшие великолепный изменчивый Голливуд прошлого, и самая горькая ирония в том, что памятники, бессмертные, вечные – плод величайших коллективных усилий в истории мирового кино, – разрушались быстрее своих создателей – ведь они были сделаны из непрочного материала, целлулоидной пленки, которая так легко крошилась, стиралась при вторичных показах, терялась или просто выбрасывалась.

Грусть охватывала Энни при мысли, что во многих случаях усталые и старые люди, вложившие столько труда в эти пленки, были все еще живы, а фильмы, где они выглядели такими юными, красивыми и талантливыми, были безвозвратно утрачены или погибли. Герои этих фильмов еще оставались на земле, как опавшие листья, сорванные с деревьев, но лежащие на поверхности, люди эти жили, храня воспоминания, старые привязанности, вражду… и еще теплящиеся хотя и напрасные надежды. Потому что Голливуд всегда был и оставался местом неугасимых надежд, землей грез, где росли и расцветали фантазии.

И хотя город мог обеспечить работой лишь пять процентов актеров, режиссеров, художников и операторов, здесь продолжали выходить фильмы. И самые отчаявшиеся из старожилов и бывших знаменитостей улыбались, представляя будущее, в котором должно совершиться невообразимое чудо – они вновь станут звездами на небосклоне кино.

Эти храбрые улыбки больше всего разрывали сердце Энни. Они говорили о неистребимой способности человека цепляться за будущее, хотя его жесткие щупальца уже начали высасывать жизнь как из их тел, так и из чаяний и фантазий. Но это будущее, несмотря ни на что, было заполнено таинственными манящими голосами, а из тьмы грядущего глядели миллионы вопрошающих глаз. С каждым днем все больше молодых, талантливых, жаждущих признания актеров появлялось в городе. Они снимали дешевые квартиры в районе, где жили восточные и латиноамериканские иммигранты, мечтающие не о славе, а о том, чтобы выжить, приезжали из Долины на одно прослушивание за другим.

Вряд ли сознавая, что все вокруг дышит историей, не смущаясь бедностью и неустроенностью, молодые актеры, исполненные надежд, продолжали штурмовать заоблачные вершины кино.

Но почти все они возвращались назад, растеряв иллюзии. Только самые упорные добивались победы: и их на вершине успеха настигала порой неудача – и тогда падение бывало сокрушительным. Но сдаваться никто не хотел.

Энни была одной из таких смельчаков.

Конечно, она никогда не считала, что принадлежит к этой суматошной толпе – ее уверенность в собственном таланте в сочетании с почти религиозной верой в будущее убеждали Энни: она не похожа на других. И, хотя Энни явственно ощущала, какое множество усилий, способностей, таланта разных людей делают Голливуд тем, что он есть, она никогда не пыталась определить свое собственное место среди них. Просто эти люди находились на своем уровне, а она – на своем, они существовали независимо друг от друга, как когда-то владельцы мелких лавок и служащие ресторанов жили по соседству с молодыми актерами, многим из которых было суждено стать звездами.

Энни просто была не способна посмотреть на себя со стороны, задуматься над сложностями своего характера. Поэтому и не замечала идеализма молодости, не погибшего в ней, а робко пробивающегося из-под холодного цинизма, защищавшего Энни от ловушек, расставленных жизнью.

Не отдавала она отчета и в том, что обладала неистребимой потребностью быть любимой, желанной, защищенной от трудностей и одновременно твердостью характера, не позволявшего ей зависеть от кого бы то ни было.

Под внешним спокойствием скрывались неутолимое честолюбие, подавляемые страхи, наивные фантазии, ужас одиночества, отчаянная жажда счастья и смутная жажда чего-то большего, чем счастье.

И все эти желания и чувства жили в ней, не сливаясь друг с другом, занимая свою территорию, как слои почвы в разрезе – каждый строго на своем месте.

Вот так все и шло, и когда Энни спрашивала себя, почему продолжает надеяться на успех в столице шоу-бизнеса, сильно подорванного безработицей и упадком, то предпочитала не поддаваться страхам, спокойно отмечая, что, как бы ни менялся мир, люди по-прежнему нуждаются в развлечениях.

Зрители всегда будут ожидать, что актеры и актрисы создадут новых героев, воплощающих их мечты и фантазии – яркие судьбы, суровое наказание за пороки, которое никогда не постигнет обычных людей в повседневной жизни – словом, все то, во что они хотели верить…

Раньше этот иллюзорный мир рождался в театре, теперь – в кино.

История величия и падения Голливуда – это не только прошлое, это и будущее. А где будущее, там непременно представляются возможности.

Энни, со свойственной ей проницательностью, мгновенно поняла это. Но один – главный – вопрос оставался нерешенным.

Почему среди множества приезжавших в Голливуд талантливых молодых людей, снедаемых честолюбием, преданных своему призванию, но обреченных на поражение, лишь Энни Хэвиленд должна обязательно добиться успеха?

Просто она обязана сделать это. Ответ был простым, но никогда не произносился вслух – здесь ее здравый смысл уступал место фанатичной вере и решимости.

Этот безмолвный спор происходил каждую ночь, в манхэттенской мансарде или в квартире Бет, когда Энни медленно уплывала из мира реальности и дневных забот в сумеречное царство самоанализа, откуда дремотное течение уводило ее в сон. Она добьется успеха, потому что должна. Никогда Энни не изменит своему жизненному назначению.

Но была еще одна причина.

Шагая рядом с подругой, Бет не могла знать, что не только любознательность приезжей вела Энни по городу.

Каждый день она приезжала к поместью Хармона Керта на Холмби Хилз и останавливала машину на противоположной стороне улицы.

Рассматривая ограду через лобовое стекло, она перебирала в памяти слова, сказанные тогда Кертом: «Ты никогда, ни при каких обстоятельствах не будешь работать в Голливуде. Никогда. Запомни это».

Этот голос в телефонной трубке по-прежнему звенел у нее в ушах.

«Если только я узнаю, что ты пытаешься вылезти, я сделаю все, чтобы тебя уничтожить».

Энни медленно повторяла его слова, глядя на закрытые ворота владений Керта. Он думал, что уничтожил ее? Наоборот, эхо его угроз делало Энни сильнее и увереннее, а неприступный мир Керта казался хрупким и ненадежным.

Потом она включала мотор и уезжала, чтобы вернуться сюда на следующий день. Но в боковом зеркале по-прежнему маячила тень Керта, так что перед глазами все путалось, а дорога, по которой она только что ехала, казалась незнакомой.

Нет, с Хармоном Кертом еще не покончено.

– Ну что ж, детка, пора, – сказала Бет, взглянув на часы, когда подруги стояли у светофора на перекрестке около «Ла Сенега» – Посмотрим, явится ли Майкл.

– Обязательно, – рассмеялась Энни. – Он без ума от тебя.

– Сомневаюсь, – усмехнулась Бет. – По-моему, он желает заиметь дом с двумя машинами в гараже, тремя собаками, попугаем и полностью обставленной детской, прежде чем попросит какую-нибудь девушку выйти за него замуж.

– Вот подожди – увидишь, – успокоила ее Энни.

Она оглядела свою привлекательную подружку и снова подумала о том, какие же они с Бет разные.

Дочь скромных служащих из долины Сан-Фернандо, Бет выросла такой красавицей, что, не закончив высшую школу, решила перебраться через горы Санта-Моники и попробовать счастья в шоу-бизнесе.

Правда, ее нос, который был чуть длиннее, чем нужно, и близко посаженные глаза помешали девушке сделать карьеру. После нескольких незначительных ролей Бет без лишнего шума решила перейти в иное амплуа – найти подходящего защитника, такого, который смог бы обеспечить ей спокойную жизнь замужней женщины.

Хотя у Бет все еще был агент и она изредка ходила на прослушивание, читала «Дейли Верайети» и была в курсе всех голливудских слухов, было ясно – она больше не желает иметь ничего общего с шоу-бизнесом, а сбережения в банке зависят только от прибавок к жалованью секретарши. Энни не подозревала, что в основе их дружбы лежало именно это ее самоотречение.

С того дня, шестнадцать месяцев назад, когда Энни вернулась из больницы, никак не объяснив причину своего ужасного состояния, Бет была поражена одержимостью, поселившейся в подруге и светившейся в ее удивительных почти серебристых глазах.

Короткие письма, которые потом присылала Энни, рассказывали о ее скромных успехах и достижениях. И теперь, когда она вновь получила работу на Побережье, стало очевидно – честолюбие и стремление к успеху превратились в ее непроницаемую броню, способную выдержать сильнейшие удары. Она была настоящим борцом, эта девушка.

Бет гадала, увенчается ли успехом эта отчаянная попытка в таком умирающем городе, как Голливуд. Кроме того, ее интересовала загадка Энни, под внешней простотой и откровенностью которой скрывалось нечто таинственное, недостижимое, о чем девушка сама не догадывалась.

Но, что бы там ни было, это только прибавляло ей неизмеримо большую привлекательность. Сегодня, как и всегда, на бульварах было полно красивых девушек, которыми всегда славился Голливуд. Но нельзя было не заметить, что взгляды пресытившихся женской красотой мужчин то и дело останавливались на Энни.

Несмотря на простой наряд – обычные джинсы, хлопчатобумажную облегающую рубашку, спортивные туфли – девушка выделялась из толпы.

Редко кто из прохожих узнавал в ней героиню рекламного фильма, несколько раз у Энни просили автографы, которые она раздавала смеясь – ведь никто даже не знал ее имени.

– Вы такая потрясная! – восторженно говорила девочка-подросток, очевидно, помешанная на кинозвездах. – Я могла видеть вас в каких-нибудь еще фильмах?

– Вряд ли. Я только начинаю, – разочаровала ее Энни, – но зато я работала моделью. Может, поэтому вы меня знаете?

– Желаю удачи… Энни, – пожелала девочка, взглянув на автограф.

– Постараюсь сделать все, что смогу.

Когда девочка отошла, Бет хлопнула Энни по плечу.

– Вот это я и называю признанием. Ты уже почти на пути к «Оскару».

Но даже говоря это, она знала: Энни не нуждается даже в такой скромной славе, чтобы привлечь внимание. Будь она вообще никому не известна, все равно стала бы центром внимания.

Энни была не похожа ни на кого – в жизни и на пленке в ней было нечто особенное и неповторимое. И Бет нравилось купаться в лучах славы Энни, потому что часть внимания доставалась и ей.

Единственный раз в жизни Бет довелось понять, что это такое – магнетизм личности, подойти так близко к человеку, которого ожидают известность, слава, а может быть, и величие.

Бет не сомневалась – Энни добьется успеха в Голливуде, даже если борьба будет ей стоить жизни.

Они подошли к «Тэнджерину» – музыкальному бару, где Бет должна была встретиться с Майклом. В шумном, заполненном людьми зале оглушительно звучала музыка современной рок-группы.

– Не уходи, Энни, – без особого энтузиазма сказала Бет, – оставайся с нами. Может, заведешь полезное знакомство – здесь бывают такие интересные люди.

– Нужно бежать, – с улыбкой покачала головой Энни. – Передай привет Майклу.

– В самом деле, детка, – настаивала Бет, – ты никогда не расслабляешься. Нельзя все время только работать и гулять в одиночестве. Тебе нужен кто-нибудь, тебе нужно развлечься.

Энни решительно пожала плечами.

– Зато я храню огонь в домашнем очаге, – отшутилась она.

– Не жди меня, – предупредила Бет, в сумке которой лежало все необходимое, чтобы провести ночь у Майкла. – И будь осторожна. В этом городе полно психов.

– Желаю тебе хорошо провести время, – многозначительно произнесла Энни и махнула Бет рукой, решив отправиться домой, чтобы провести спокойный вечер.

Она шла к автомобильной стоянке бульвара Санта-Моника, где была припаркована вишневая двухдверная малолитражка Эла Кэнтила. Несмотря на долгую прогулку с Бет, девушка шла быстро и уверенно.

Магазины и рестораны чередовались здесь с различными ночными заведениями, где жители города любили проводить время. Сюда с удовольствием устремлялись и голубые, и молодые люди, стремившиеся быть на виду.

Этот район был шумным и людным, но не опасным. Поэтому Энни не спеша шла мимо какого-то кабачка, когда случилось неожиданное. Она засмотрелась на причудливую обстановку зала и не заметила, как в двух шагах от нее резко распахнулась дверь. Крупный мужчина в брюках цвета хаки и клетчатой охотничьей куртке вывалился из бара и врезался в Энни, едва не сбив ее с ног! Девушка попятилась, пытаясь сохранить равновесие, и поняла, что мужчина смертельно пьян. Он покачнулся и уперся спиной в стену бара – ноги едва держали его.

На какое-то мгновение взгляд его остановился на Энни. Таких странных глаз она еще никогда не видела. Маленькие, такой яркой голубизны, что казались освещенными изнутри, они глядели остро и проницательно даже сквозь мутный туман алкоголя, но при этом в них была какая-то невыразимая мука. Странное выражение этих глаз придавало мужчине сходство с представителем иной цивилизации.

Энни подумала, что причиной этого выражения мог быть гнев, потому что через несколько секунд из двери появился молодой бармен и схватил мужчину за лацканы куртки.

– Иди домой, – жестко сказал он. – Ты уже принял свою порцию. Там, внутри, трое парней, которым не терпится вышибить из тебя мозги. Чеши отсюда! Хочешь, найду тебе такси?

– Еще глоток, – ответил мужчина поразительно отчетливо, – и я оставлю тебе такие чаевые, что твоя мамаша может целый месяц не выходить на панель!

Бармен залился краской.

– Катись отсюда! Отвали! Что это ты себе позволяешь? Кто ты такой?

– Добряк, у которого одна рука не действует, но уж, поверь, у меня хватит сил, чтобы разукрасить твою конфетную рожу!

– Слушай, – прошипел бармен, – знаю я таких! Не успокоишься, пока кто-нибудь тебе не врежет как следует. Сделай одолжение, иди куда-нибудь в другое место, и пусть тебя там обработают. Мне здесь неприятности ни к чему.

– Прекрасно! – произнес мужчина и, сверкнув своими яркими глазами, неожиданно размахнулся огромной ручищей. Сжатый кулак с удивительной точностью врезался в красивый подбородок молодого бармена. Хотя незнакомец был сильно пьян, он вложил в удар столько силы, что противник пошатнулся. Но парень тут же ответил сильным тычком в толстый живот пьяницы. Тот согнулся от боли. Потрясенная взрывом насилия, Энни не могла двинуться с места.

Бармен выругался и исчез за дверью.

Пьяный тяжело плюхнулся прямо на тротуар, не отрывая спину от стенки. Из горла вырывались стоны вперемежку с тихим смехом. Похоже, он и вправду чувствовал себя неважно.

Энни вдруг поняла, что бармен был неплохим психологом. Мужчина, казалось, начал приходить в себя, и вид у него был почти торжествующий – после того, как он спровоцировал драку и получил свое.

Энни перевела взгляд со скорчившейся фигуры на окно, за которым она увидела бармена. Он говорил по телефону.

Что-то необычное было в иронической манере держаться и в самом облике этого человека, что заставило Энни приблизиться к нему.

Мужчина медленно повернул голову. В голубых глазах по-прежнему полыхал невиданный свет, но выражение их было равнодушным. Он, возможно, не узнал девушку, которую едва не сбил с ног.

Но он тут же надменно скривил губы.

– Консесьон? – спросил он неестественным актерским голосом. – Ты? Здесь? Какой сюрприз! Как поживают девочки в приюте? Неужели дошла до такого постыдного состояния ради спасения их душ?

Энни наклонилась, чтобы помочь ему встать.

– Бармен звонит в полицию, – предупредила она, не обращая внимания на чушь, которую он нес. – Если не уберетесь отсюда, проведете ночь в тюрьме.

– Превосходно, – сказал он, приподнимаясь и обвисая на ней всем телом так, что Энни едва не упала, – отправимся туда вместе, старушка! Зато будет время поговорить о былой любви! Тюрьма – прекрасное место для дружеской беседы. Червовый валет и дама пик, не так ли? Возьми меня под руку.

Мужчина неожиданно покачнулся, и Энни опять чуть не свалилась на него. Он был так пьян, что не мог идти. Спиртное окончательно связало его по рукам и ногам, а удар отнял последние силы.

Энни быстро обернулась, и вовремя, потому что увидела такси, ползущее по мостовой к перекрестку. Она помахала рукой, водитель подрулил к тротуару.

Энни подозвала таксиста и помогла ему подхватить пьяного под мышки.

– Пожалуйста, скорее, – попросила она, понимая, что ее подопечный может в любую минуту загреметь в тюрьму и полезет в драку с полицейским, если представится возможность. Он просто нарывался на неприятности.

Вместе им удалось затащить мужчину на заднее сиденье. Энни закрыла дверцу, водитель сел за руль.

– Поезжайте домой, – велела она мужчине. – На сегодня вам уже достаточно.

– Достаточно?

Глаза его снова остановились на Энни, неожиданно ясные, словно черпающие силу в опьянении. Только сейчас она увидела в них пугающую проницательность и ум, и страсть к саморазрушению… Было и еще что-то, больно полоснувшее по сердцу, тронувшее душу, необъяснимое и притягательное.

– Вы никогда не должны произносить этого слова, дитя мое, – объявил он. – Вы – ангел милосердия и спокойно приведете меня к гибели, но никогда не произносите этого слова.

Водитель обернулся:

– Я уже возил вас раньше, мистер Рис. Бенедикт Каньон, не так ли?

Мужчина рассеянно кивнул, уставившись на трепещущие на ветру волосы девушки. Губы его вновь скривились в иронично-торжествующей улыбке.

Но тут, словно выключили свет, сияние ярких глаз погасло, мужчина, казалось, больше не помнил и не узнавал ее. Энни поняла – он будто закрыл перед ней невидимую дверь, оскорбленный ее попытками помочь, не желая принять участия.

Он откинулся на спинку сиденья и, неподвижный, намеренно-пассивный, позволил увезти себя.

Такси влилось в поток уличного движения.

Энни уже добралась до конца квартала, когда раздался короткий вой сирены. У обочины остановилась патрульная машина. Обернувшись, Энни заметила, что над баром горит яркая неоновая вывеска «Харви» и улыбнулась при мысли о своем невероятном, никем не оцененном добром деянии. Незнакомец наверняка сделал все возможное для того, чтобы провести ночь в каталажке.

Но, подойдя к стоянке, Энни уже забыла о нем, нашла свою машину и уехала домой.

К тому времени, как она приняла душ и улеглась в постель с книгой, имя незнакомца окончательно выветрилось из памяти.

Скоро Энни уже крепко спала, не ведая, что сегодняшняя встреча навсегда изменит ее судьбу.

 

Глава XX

Прошло еще несколько месяцев, тяжелых, унизительных. Нетерпение подстегивало Энни, время шло, а ощутимого прогресса не было.

Возвращаясь в Нью-Йорк, Энни продолжала брать уроки хореографии и вокала, заниматься у Роя Дирена. Кроме того, ее ожидала серьезная, но такая утомительная работа с «Сенчери Плейерз».

Надо было и зарабатывать на жизнь, поэтому нельзя было порывать с агентством моделей – плата за квартиру и постоянные поездки в Лос-Анджелес съедали большую часть заработков.

Каким должен быть следующий шаг? Этот вопрос день и ночь терзал Энни.

Ник Марсиано отважился первым: оставил Роя Дирена, Манхэттен и переехал в Голливуд. Последнее их свидание было сладостно-горьким. Хотя у Ника еще не было прочных связей в Голливуде, его переполняла безграничная уверенность. Когда Энни сказала, что восхищается его мужеством, Ник рассмеялся.

– Не стоит, бэби! Во-первых, этим жлобам на Побережье меня не удержать. Вот увидишь; не пройдет и месяца, как я уже буду сниматься в сериале! Не успеешь оглянуться, как заделаюсь лучшим насильником и похитителем детей на телевидении!

Энни посмотрела в его темные глаза, перевела взгляд на орлиный нос, квадратный подбородок. Такой красивый, энергичный, живой, решительный… и сколько же уязвимости кроется за этой показной храбростью!

Энни боялась за Ника, ведь в нем было что-то хрупкое и беззащитное, а шоу-бизнес требует совершенно иных качеств, стальных нервов и холодной решимости, которыми не обладал Ник, хотя сам он считал иначе.

– Нет, Энни, – снова улыбнулся Ник, притягивал ее ближе. – Тут нечем восхищаться. Только ты из всей группы пойдешь далеко. Ты – единственная настоящая актриса здесь, и Рой это знает.

– Не говори так, – упрекнула Энни, – сам знаешь, это неправда.

Ник молча отстранился от Энни и пристально посмотрел ей в глаза. Руки его с такой силой сжали плечи девушки, что она почувствовала себя маленьким бессильным ребенком. На секунду Энни показалось, что он рассердился, но потом заметила мучительно-лихорадочный блеск глаз.

– Бэби, – тихо сказал он. – Я люблю тебя.

Сердце Энни едва не разорвалось от жалости. Она знала: Ник не лжет, но чем могла ему ответить? Никогда ей не повторить этих слов Нику.

– Не знаю, когда мы увидимся и что ждет нас впереди, – продолжал он, – поэтому должен сказать тебе сейчас. Пусть это тебя не смущает и не волнуйся – больше я этого не повторю. Но если я понадоблюсь – я всегда приду. И помни то, что я сказал, хорошо?

Энни кивнула, зарывшись лицом в его волосы. Ник целовал ее лоб, приподняв подбородок, коснулся ее губ. В ласках Ника чувствовалась обреченность – он понимал, что Энни никогда не будет принадлежать ему, и смирился с этим.

Может быть, Энни смогла бы скоро забыть прощание с Ником, лишь изредка с грустью вспоминая о нем… Но она понимала, что именно ее холодность и невозможность ответить на его любовь стала причиной невысказанного глубокого разочарования, скрытого за радужными надеждами. Энни знала – с этого момента победное шествие Ника по жизни будет затруднено тайным отчаянием. И дай Бог, чтобы оно не сломило Ника.

Но что может она сделать, как ей защитить этого прекрасного, ранимого человека от жестокости этой жизни?! Она не может отдать ему свое сердце – оно не принадлежало Энни. И уж, конечно, не тело – сделать это без любви просто нечестно.

Энни позволила Нику уйти, поправила на прощанье воротник рубашки, сняла с кожаной куртки несколько своих волосков. Улыбнувшись широкой пиратской улыбкой, он помахал ей и ушел.

Дня через два в душе Энни воцарилась сосущая пустота – некому было позвонить, как в старые времена, пригласить ее в театр или на чашку кофе. Телефон Ника был отключен, а в его квартире, скорее всего, уже жили другие жильцы. Ник уехал.

Но неделю спустя Энни получила открытку с ярким изображением «Тэйл ов зе Пап», голливудской закусочной, построенной в форме огромной сосиски в булочке, где продавались горячие сосиски.

На обороте был адрес Ника и несколько строчек, написанных его размашистым почерком.

«Прекрасно провожу время. Заключаю контракт с «Метро-Голдвин-Мейер»– планируется еще один вариант «Унесенных ветром». Дали роль Мамашки, но я не жалуюсь. Прыгай в самолет, бэби, обещаю, что использую все свое влияние и добуду тебе роль Скарлетт.

Твой друг Н.»

Значит, Ник держит слово.

Без Ника в Нью-Йорке стало совсем одиноко. Он был ее самым близким другом, исповедником, единственным человеком, которому без опаски можно было довериться, поведать терзающие душу страхи и сомнения.

Никто не мог заполнить эту пустоту. Каждая минута Энни была расписана, все дни заняты, и у нее совсем не оставалось времени, чтобы по-настоящему подружиться с кем-нибудь из студентов Роя или коллегами-артистами.

Подруги, с которыми Энни работала вместе в агентстве моделей, исчезали одна за другой – слишком высокая цель сияла впереди, Энни не могла размениваться на мелочи. А молодые актеры и актрисы, которых Энни встречала на прослушиваниях, хоть и вели себя дружелюбно и приветливо, но все же были конкурентами, поэтому Энни не стремилась узнать их получше.

Энни понимала, почему уехал Ник. Не было смысла тратить время здесь, когда за три тысячи миль ждало будущее. Нужно сделать попытку.

Но сама она все еще не могла решиться, хотя драгоценные часы и дни таяли, словно песок между пальцами. Энни пыталась утешить себя мыслью о том, что рекламные фильмы «Дейзи» пользовались большим успехом, а во всех женских журналах регулярно появлялись ее фотографии. Энни знали и в Голливуде – рекламу фирмы «Кэнтил энд Бил» крутили постоянно.

У всех на виду никому не известна.

Энни знала, что нуждается в большем – в огромном скачке вперед… Но как его сделать?

 

Глава XXI

В Нью-Йорке была поздняя весна, когда Энни позвонила из «Файер Ассошиэйтс» и пригласили приехать в Голливуд позировать для газетной рекламы «Кэнтил энд Бил».

Эл Кэнтил встретил ее словно родную дочь, настоял, чтобы она пришла к нему домой на обед. Его жена Ширли, раньше такая неприветливая, разговаривала с девушкой, как с рассудительной племянницей, которой можно пожаловаться на неразумных детей.

Самой большой новостью оказалось то, что Бет и Майкл, наконец, обручились. Энни радовалась за них, хотя знала, что теперь уютная квартирка в долине навсегда потеряна для нее и придется искать другое жилище.

Энни будет не хватать язвительного юмора Бет, той надежности и дружелюбия в их отношениях, которые и делали Бет идеальной подругой.

Теперь Энни придется найти другие причины для поездок на Побережье. А пока мир Голливуда был по-прежнему закрыт для нее, хотя теперь Энни узнавали на улицах.

Энни была счастлива, что помогла Элу Кэнтилу и Джерри Биллу, но не имела понятия, как перейти от рекламного фильма к работе другого рода. Такой переход требует изобретательности и воображения, а Энни слишком устала, чтобы придумать что-нибудь.

На этой неделе она видела Ника дважды. Загорелый, веселый, он встретил ее в условленном месте на Голливудском бульваре, вертя в руках розу на длинном стебле. Вручив цветок, он крепко обнял девушку.

Но, присмотревшись к Нику, Энни увидела, каким измученным было красивое лицо Ника. Ник сказал, что начинающий приобретать известность продюсер Боб Ромеро собирается дать ему эпизодическую роль в сериале – работу, которая к чему-нибудь, может быть, и приведет… Но, рассказывая это, Ник не выглядел довольным или гордым.

Он снимал квартиру в старом доме неомавританского стиля, в нескольких кварталах к югу от Санта-Моники. Квартира на первый взгляд была вполне сносной, даже с маленьким кондиционером, но на деле оказалась такой же убогой, как и прежнее жилище Ника, в районе Сохо в Нью-Йорке.

Энни усердно и много работала с Мартином Файером, пытаясь отвлечься от тоскливого чувства, терзающего душу. Атмосфера вокруг Энни, казалось, все более наполнялась тревожным ожиданием. Она пыталась заставить себя смириться с возвращением в Нью-Йорк и поисками новых возможностей… которые вряд ли появятся.

Но тут случилось нечто необычное.

* * *

В автоответчике Бет звучал знакомый голос:

«Дорогая! Это я, Хэл Парри. Поскорее надевай лучшие туфельки. Я только сейчас вернулся из Нью-Йорка. Остановился в «Беверли Уилшир». Мы идем на вечеринку. Роскошную, куколка! В доме Гарри Голда. Он один из самых крупных продюсеров в бизнесе. Весь Голливуд там будет. Ты должна выглядеть по первому классу – то есть, приходи как есть. Завтра в восемь пришлю за тобой машину. Позвони мне».

Энни немедленно набрала номер. Хэл подтвердил приглашение. Благодаря вновь обретенной в Нью-Йорке славе его неожиданно вспомнили и в Голливуде. Ему предложили поставить музыкальный сериал и сделать пару спецвыпусков на телевидении. Поговаривали даже о полнометражном фильме – новой киноверсии одного из его знаменитых мюзиклов, где Хэл должен был ставить танцы. Словом, Хэл снова был при деньгах и наслаждался жизнью.

Он заехал за Энни в огромном, роскошном, взятом напрокат автомобиле с водителем в ливрее, который и глазом не моргнул, когда Хэл облапил Энни, громко, на весь квартал выражая свою радость и так же громогласно сообщив о том, как ему везет за последнее время. Хэл вновь расплылся в улыбке.

– Присоединишься, дорогая? – спросил он, помахивая бутылкой виски «Джек Дэниел», взятой из маленького бара, скрытого между сиденьями.

– Нет, спасибо, – покачала головой Энни. – И тебе бы не стоило, Хэл. – Кто же сегодня обо мне позаботится, если ты напьешься?

– Чепуха, – пожал плечами Хэл, наполнив стакан. – Голливудские вечеринки совершенно безопасны. Переходи от одного гостя к другому – и ничего больше.

Он для наглядности повертел пухлым пальцем.

– Уж в одиночестве ты не останешься, это точно. Только не в этом наряде.

Влажными от восхищения глазами он уставился на скромное зеленое платье Энни. Тонкие лямки и низкий корсаж обнажали кремовую кожу рук и плеч. Единственными украшениями были крохотный нефритовый кулон и такие же серьги.

Волосы легкими волнами переливались на спине. Запах духов кружил голову.

– Надеюсь, я не буду выглядеть дурочкой, – сказала Энни. – Я никого там не знаю.

– Тем лучше, – заверил Хэл, как следует глотнув виски. – По крайней мере, будешь иметь удовольствие познакомиться со здешними обитателями. Но помни, – уже серьезнее предупредил он, – в Голливуде никто не ходит на вечеринки развлекаться, только по делу. Каждое слово, каждая улыбка имеет свой скрытый смысл. Понятно? Эти люди пришли не валять дурака, а заключать сделки и посмотреть, нельзя ли каким-то образом наступить на хвост конкуренту. Таков этот город, дорогая.

Энни кивнула, с каждой секундой все больше нервничая, несмотря на убежденность, что Хэл не ошибается. Кроме того, чем может сегодняшний вечер повлиять на ее судьбу?

Энни не пришлось долго ждать, чтобы убедиться, насколько был прав Хэл в своих предсказаниях.

Гарри Голд жил недалеко от Стоун Каньон Роуд на Бель-Эр, в особняке – устрашающе огромном здании в неоготическом стиле, где было не менее тридцати комнат. Дом неуклюже расположился на пяти акрах земли так, что даже этот участок казался для него слишком маленьким.

На просторной подъездной площадке было припарковано множество машин. Энни никогда не видела такого количества «роллс-ройсов», собранных в одном месте. Взятый напрокат «мерседес» Хэла казался нищим, случайно попавшим в компанию миллионеров.

Хэл галантно помог ошеломленной девушке выйти из машины, прошел с ней в дом, провел мимо хмурой хостесс, ободряюще сжал руку и предоставил самой себе.

Энни растерянно наблюдала, как Хэл, семеня на коротких ногах, направился в глубь комнаты к незнакомому мужчине. Оба тут же исчезли в огромном саду.

Энни взяла бокал с шампанским у смазливого официанта и начала прогуливаться по двум большим гостиным первого этажа.

Мебель была в стиле Людовика XVI, ковры – огромные и роскошные, стены увешаны пейзажами и портретами кисти художников, имена которых Энни знала из университетских лекций. Скульптуры неизвестных мастеров в величественном спокойствии украшали залы и коридоры.

Гости были под стать экзотической обстановке дома. Женщины – в облегающих платьях необычных пастельных тонов или в широких брюках, мужчины – в элегантных вечерних костюмах. Дорогие ткани, изысканные украшения.

Энни чувствовала себя оборванкой. Роскошь, окружавшая ее, душила. При каждом движении дам переливались и светились драгоценные камни в украшениях, в воздухе витали ароматы дорогих французских духов. Наряды женщин несомненно были сделаны известнейшими модельерами. Но больше всего Энни потрясло отсутствие громких звуков. Гости весьма оживленно беседовали, но каждый жест, каждая фраза были исполнены сдержанного, уверенного достоинства и выверены абсолютно точно.

Они словно играли роли богатых благополучных людей, хотя на самом деле и были ими, эти знаменитые и очень знаменитые люди, казавшиеся редкостными тепличными растениями, так отличавшимися от незатейливых полевых цветов.

А их загар! Он словно был таким же признаком богатства и славы, как «роллс-ройсы», драгоценности от Гермеса, хрустальные бокалы для шампанского Вотерфорда. Одинаково загорелые, прекрасно одетые, они производили впечатление иной экзотической расы спокойных и величественных людей, появившихся на этих холмах в результате тщательного генетического отбора, произведенного самим солнцем. Остальное доделали роскошь и деньги.

Энни неуклюже двигалась между ними, боясь, что выглядит, как бродяжка на празднике у Рокфеллера.

Но через несколько минут после исчезновения Хэла, к удивлению Энни, к ней подошел уверенного вида мужчина в дорогом костюме.

– Стэн Рузин, – представился он, пожимая Энни руку; на запястье звякнул браслет. – Рад познакомиться. Видел вас в рекламном фильме «Кэнтил энд Билл» – потрясающе!

– Правда? – спросила Энни. – Вы так добры, что заметили меня…

– О, я вообще очень внимательный. Можно узнать ваше имя?

– Энни. Энни Хэвиленд.

– Скажите, как вам понравилась Калифорния, Энни?

– Очень!.. Я…

– Послушайте, Энни, – могу я вас называть просто Энни? – вы именно то, что нужно этому городу.

Стэн говорил спокойно, но в голосе звенела тревожная напряженность, так гармонировавшая с неестественным блеском глаз, – В вас есть свежесть, сексапильность. Это привлекает с первой секунды. Я агент Джека Ситона, и мы сейчас работаем над несколькими проектами. По-моему, вы как раз то, что нам нужно.

И он тут же начал описывать с десяток сценариев, для которых требовалось подобрать привлекательную героиню, и без перехода воодушевленно заговорил, какой занятый человек его прославленный клиент.

Энни вспомнила, что как-то видела имя Джека Ситона в титрах нескольких телефильмов. Может быть, и сценарии новых фильмов должны иметь рекламу на телевидении?

Стэн Рузин, казалось, был настроен серьезно.

– Послушайте, – повторил он, – позвольте мне поговорить с Джеком завтра утром. – Если у вас найдется время, мы могли бы встретиться на следующей неделе. Сумеете?

– Д-да, – нерешительно согласилась Энни. – С вашей стороны так мило помочь незнакомой девушке…

– Вовсе нет, – покачал головой Стэн. – Находить многообещающих талантливых актеров – моя работа. Джек будет в восторге, когда познакомится с вами. Ему нравится ваша реклама.

– Спасибо, – пробормотала Энни, чувствуя, что не стоит дальше продолжать беседу в столь же неопределенном и в то же время лихорадочном стиле.

– Слушайте, – повторил Стэн в третий раз, но глаза его метнулись куда-то мимо Энни. – Простите, мне надо бежать. Нужно кое с кем поздороваться. – Он снова пожал ей руку. – Очень рад был познакомиться. Джек тоже страшно обрадуется. Я позвоню. Желаю хорошо провести время.

И он сосредоточенно устремился вперед.

Через несколько минут Энни снова увидела Стэна. Он разговаривал с двумя незнакомыми мужчинами. Манеры его по-прежнему оставались сдержанными, но теперь они почему-то казались подобострастными. Выражение внимательных глаз в сочетании со льстивой улыбочкой и тихими смешками говорило о том, что Стэн заискивает перед этими людьми.

Позже, когда Энни рассказала Хэлу о встрече, тот цинично усмехнулся.

– Да знаю я Стэна, – объявил он. – Все это чушь собачья, радость моя. Джек Ситон сидит в дерьме. Он и никелевой монеты не заработал для телевидения за шесть лет. С трудом может наскрести денег, чтобы заплатить приглашенной звезде. Стэн просто хотел попытать счастья.

Он наклонился ближе.

– Помни, никогда не обращай внимания на то, о чем говорят в Голливуде. Важно, что они делают. Если Джек Ситон заставит продюсера позвонить твоему агенту и пригласить тебя на пробы и ты получишь контракт, вот тогда это что-то значило бы. Тогда ты была бы обязана Джеку. Но все обещания Стэна Рузина не стоят и гроша; просто хочет знать, насколько ты известна и что собираешься делать. – И, пожав плечами, добавил: – Кроме того, он балуется наркотиками. Никто не обращает на него внимания. Правда, и остальные не лучше.

Хэл с одобрительным видом поднял стакан виски.

– По крайней мере, ваш покорный слуга честно может сказать, что держится подальше от всего, кроме простой честной выпивки.

Но тут Хэлу кто-то махнул с другого конца комнаты, и он поспешил прочь. Энни заметила, что Хэл слегка покачивается и слишком уж громко и самодовольно расписывает собеседникам свои успехи. Энни вдруг увидела в развязной манере Хэла, в его нарочитом панибратстве что-то от подхалимства Стэна Рузина.

Она познакомилась еще с несколькими «Стэнами» до того, как закончился вечер.

Энни быстро устала от неискренних признаний, ехидных вопросов и слишком горячих предложений встретиться в спокойной обстановке, поговорить о проектах, обсудить условия контрактов.

К тому, что Энни уже знала об обитателях Голливуда, теперь добавлялись новые сведения. Все собравшиеся в доме Гарри Голда носили одинаковые маски, запечатлевшие черты непроходящей молодости, стойкого успеха и неотразимого очарования.

Если судить по их лицам, то все обитатели Голливуда наслаждаются жизнью и прерывают плодотворную и доходную работу только для того, чтобы задуматься о блестящем будущем, в котором их ждут новые замечательные роли, большие деньги и долгая прекрасная жизнь.

Но непредвзятому наблюдателю хватило бы нескольких минут, чтобы увидеть под этими масками усталость, тихое отчаяние, а зачастую пагубное влечение к наркотикам.

Энни не могла не заметить, что у обладателей великолепного загара, сдержанных манер и дорогих костюмов голоса звучат тускло и невнятно, а глаза горят лихорадочным блеском от действия наркотиков и алкоголя.

Энни была не настолько наивной, чтобы не знать о так называемых психоделических веществах, вошедших в моду в последние безумные годы. Многие из ее нью-йоркских друзей, включая Ника, экспериментировали с ЛСД, мескалином и сильными наркотическими веществами, а кисло-сладкий запах марихуаны стал привычным на любой манхэттенской вечеринке.

Но там марихуану курили молодые люди, чье опьянение проявлялось в глупом смехе, во внезапных приступах голода и, наконец, в тяжелом сне, сковывающем вопреки яростному грохоту рок-музыки. Калифорнийцы, очевидно, нюхали, курили, кололись целыми днями, вплетая наркотики в кружево своей жизни так же привычно, как подставляли тела солнцу, оставляющему на них свою бронзовую метку.

«Боже, спаси меня от наркотиков», – подумала она, содрогнувшись скорее от презрения к этим созданиям, чем из жалости. Она мысленно благодарила свою счастливую звезду за то, что единственным безумием, неодолимой страстью в ее жизни была работа, поглощавшая целиком.

Она взглянула на часы. К ее удивлению, прошло всего два часа, а она чувствовала себя так, словно пробыла здесь год. К тому же ей осточертело слушать обрывки чужих разговоров. Хэл оказался прав: за каждым словом и улыбкой пряталось холодное любопытство и алчность хищника.

Энни не испытывала никакой симпатии к людям, которых встретила здесь, она явственно ощущала, что все они были готовы столкнуть друг друга в пропасть. Таковы были творения девяностопятипроцентной безработицы в индустрии, способной, тем не менее, награждать избранных славой и огромным богатством.

Можно было только испытывать восхищение ученого перед способностью этих экземпляров выживать в столь бесплодной почве. Эти особи – загорелые, праздные, озлобленные стервятники готовы были разорвать друг друга, чтобы удержаться на своей территории. Это настоящая борьба за выживание, в которой люди жертвовали своими лучшими качествами, хотя сердца их зачастую были разбиты или покрыты шрамами – следствиями стычек, поединков, борьбы…

И больше всего Энни поразили бесконечная грусть и напрасное мужество, с которым они бродили по комнатам Гарри Голда, изображая из себя очень занятых людей.

Приятным исключением оказалась Норма Крейн, красивая женщина лет под семьдесят, с которой Хэл познакомил Энни в тихом солярии. Ее славное лицо, на котором время и солнце оставили следы, казалось таким знакомым, что Энни тактично выразила свой восторг при встрече с Нормой еще до того, как Хэл успел сказать, какой великой актрисой была мисс Крейн во времена немого кино.

– Норма Крейн, – объявил он, – была и остается самой знатной дамой в этом благословенном городе.

Не смахивая выступивших на глазах слез, он нагнулся, чтобы обнять пожилую женщину, но через секунду глаза его снова были сухими, влага, словно по волшебству, испарилась, и Хэл куда-то упорхнул.

– Познакомьтесь поближе, мои дорогие, – успел сказать он. К удивлению и облегчению Энни Норма оказалась глотком свежего воздуха в этой невыносимой духоте.

– Я здесь играю роль украшения вечера – сказала Норма, сделав глоток из стакана. – Гарри любит приглашать давно забытых звезд на такие вечеринки. Это дает возможность нам, старикам, хоть ненадолго почувствовать себя в центре внимания.

Энни очень хотелось расспросить Норму о ее прошлом, но живое остроумие пожилой дамы было направлено на настоящее.

– Оглянитесь, Энни. Все, что вы видите здесь, – просто кладбище, полное трупов вроде меня, обеими ногами стоящих в гробу, и призраков, бродящих в ночи. Все мы пережили себя и теперь восхваляем мир, переставший существовать двадцать лет назад.

– Значит, в ваших бедах виновато телевидение? – спросила Энни.

– Верно, – кивнула Норма. – Конечно, говорят о том, что вкусы зрителей после войны изменились, о засилье плохих фильмов, о дурной репутации, которую приобрел Голливуд из-за черных списков. Но простая истина заключается в том, что люди предпочитают оставаться дома и смотреть телевизор вместо того, чтобы ехать куда-то, платить деньги, чтобы посмотреть новый фильм. Конечно, телевизор совсем не так интересно смотреть, как хороший фильм, а беспрерывная реклама так раздражает! Но свое дело оно сделало – убило кино, а вместе с ним и Голливуд. Старый Голливуд. Студии. – И, тихо рассмеявшись, Норма добавила: – Черт возьми, Энни, от наших студий тоже остались одни воспоминания! МГМ, «Уорнер и Фокс» теперь сдают площадки независимым для съемок телефильмов и сериалов.

Энни кивнула:

– Людям не хватает таких звезд, как вы, мисс Крейн. Ради Бога, зовите меня Нормой. Да, девочка, людей вроде меня сейчас почти не осталось. Так же, как и мира, в котором мы жили. Почему нет? Все умирают. Она коснулась руки Энни.

– Теперь на подобных вечеринках люди только и говорят о том, сколько платят на телевидении. Все думают, это может вернуть прошлое и дать нам работу. Только ошибаются: это может изменить кое-что, но не возвратить то наше безумное время, когда с нами обращались, как с любимыми рабами, изнуряли работой, баловали, наряжали, как манекенов. Нет, этот мир навсегда ушел. Он был жестоким и веселым, но теперь все кончено.

Заметив задумчивый взгляд Энни, Норма примирительно улыбнулась.

– Не слушайте меня, дорогая. У меня много свободного времени, вот я и предаюсь мрачным мыслям. Не стоит грустить о прошлом. Оно только и годится на то, чтобы уступать дорогу будущему. Звезды были, есть и будут всегда. Людям они нужны.

Энни задумалась над словами Нормы. Один мир Голливуда кончился навсегда. Норма принадлежала этому миру и сохранила в себе его частицу. Она могла вызвать этот мир к жизни воспоминаниями, как джина из бутылки.

Но по-прежнему снимались фильмы, и появлялись все новые звезды – Уоррен Битти, Дастин Хофман, Фэй Данауэй и Барбара Стрейзанд, сиявшие словно бриллианты в разряженной атмосфере пустого заброшенного Голливуда. То же самое можно было сказать о немногих талантливых режиссерах, сценаристах и продюсерах.

Голливуд был страной, в которой возможности появляются, как упрямые растения, пробившиеся через пески пустыни, а необозримое будущее вырастает из воспоминаний тех, чье время прошло.

– А как насчет вас, Норма? – спросила Энни.

– У меня есть внуки, дом, альбомы с вырезками, – пожала плечами женщина, затягиваясь сигаретой, – и,– рассмеялась она, – мой агент. Бьюсь об заклад, вы не знали, что большие агентства все еще не отказались от таких старых развалин, как мы, можно хвастаться этим перед друзьями, говорить, будто мы еще работаем и на что-то надеемся. Конечно, агенты ничего для нас не делают – работы нет, и мы никому не нужны. Но отблеск потускневшей славы падает и на них, а мы хоть иногда чувствуем, что не забыты, так что польза взаимная.

Глаза ее лукаво блеснули.

– Мне нравится иногда приходить в агентство, хотя бы чтобы немного развлечься.

Норма потушила сигарету.

– Нет, Энни, я счастливая старая сова, у которой есть что вспомнить. Если я чему и научилась, так это умению сохранить уважение к себе, даже когда твоя звезда погаснет. Слишком многие в Голливуде так и не поняли это, а потом уже было поздно. Как я благодарна судьбе, что вышла замуж за Джимми, упокой Господи его душу, и смогла пожить по-человечески.

Норма сжала руку Энни.

– Если не возражаете против совета дряхлой бывшей актрисы, поступайте так, как я – найдите человека, который любил бы вас, и держитесь за него изо всех сил, независимо от того, как высоко подниметесь и как низко упадете.

Энни подумала, что за сегодняшний вечер она не слышала слов разумнее. Тем не менее, слова эти растревожили ее, предостерегающие нотки задели за живое. Казалось, Норма при всем ее деловом подходе к профессии актрисы была интуитивно уверена, что Энни ждет большое будущее, хотя почти не знала девушку.

Кроме того, Норма угадала и то, что Энни вряд ли способна на романтические отношения, которые могут отвлечь ее от намеченной цели. Искренние слова Нормы заставляли задуматься о том, что еще не слишком поздно изменить курс, который может привести к беде… конечно, если Энни в силах сделать это.

Норма уехала рано, пошутив, что нужно как следует выспаться и посидеть несколько дней дома, чтобы быть в форме, когда в следующий раз ее захотят вынуть из нафталина.

Она обещала Энни, что позвонит на следующей неделе, пригласит на ланч и познакомит с внучками. Энни почему-то поняла, что из всех обещаний, данных на этой вечеринке, только это может оказаться правдивым.

После отъезда Нормы Энни охватила безмерная усталость, только усилившаяся от необходимости поддерживать разговор со скучными, неинтересными, незнакомыми людьми.

Старательно избегая новых знакомств, она переходила из одной роскошной комнаты в другую, рассматривала картины, скульптуры – все то, чем Гарри Голд окружал себя, стремясь обеспечить необходимый уровень респектабельности, чем в сущности не отличался от Хэла Парри с его взятой напрокат мебелью и винным погребком.

Наконец Энни решила отдохнуть в библиотеке, уставленной множеством полок со стеклянными дверцами и клубной кожаной мебелью. Строгие рисунки, развешанные на стенах, создавали атмосферу деловой сосредоточенности.

В углу на столике восемнадцатого века был устроен небольшой бар, как, впрочем, в каждой комнате. Среди хрустальных графинов Энни высмотрела соблазнительную бутылку с содовой, положила в бокал лед, кусочек лимона и налила пузырящуюся жидкость, прежде чем поближе подойти к книгам в кожаных переплетах.

Но тут же замерла, поняв, что в библиотеке есть кто-то.

В кожаном кресле у окна с книгой на коленях и стаканом чистого виски на столике сидел не кто иной, как мужчина, чуть не сбивший ее с ног на бульваре Санта-Моника, тот, кого она спасла от неприятностей.

Он не поднял глаз и, казалось, был полностью поглощен книгой. Сигарета в пепельнице дотлела почти до конца. Губы сжаты, глаза бегают по строчкам.

Он то и дело переворачивал страницы. Голова, увенчанная копной волнистых седых волос, по-прежнему непричесанных, как и в первый раз, часто склонялась в едва заметных кивках; пальцы были желты от никотина – рядом на мраморном столике лежала раскрытая пачка «Лаки страйк».

Энни растерялась до слез, потому что тишина в комнате, где кроме нее был только этот ничего не замечавший вокруг незнакомец, становилась все более напряженной. Очевидно, он не слышал, как вошла Энни, и даже не обратил внимания на звяканье льда в стакане, хотя девушка стояла всего в нескольких шагах от него.

Незнакомец продолжал читать, сжимая книгу сильными руками, Энни безуспешно пыталась придумать, что сказать, и уже собиралась было осторожно попятиться и потихоньку выйти, но тут мужчина неожиданно рассмеялся, тихо, коротко, и на мгновение прикрыл глаза. Потом, заложив книгу пальцем, сделал огромный глоток виски, так что в стакане почти ничего не осталось.

– Ха! – снова рассмеялся он. – Иисусе…!

И снова потянулся было за стаканом, но тут увидел Энни и молча уставился на нее, подняв мохнатые брови.

Незнакомец выглядел относительно трезвым, особенно если вспомнить вечер их знакомства, но какой-то лихорадочный блеск в глазах указывал на то, что он либо находился в состоянии нервного возбуждения, либо виски уже начало действовать. Интересно, сколько он уже успел выпить?

Молчание затянулось. Мужчина, казалось, без всякого смущения глазел на Энни, а она никак не могла сообразить, что сказать. Бегство от гостей, тишина в комнате и неожиданная встреча с этим человеком почему-то отняли у нее всю энергию.

Наконец он с улыбкой открыл книгу и, откашлявшись, начал читать вслух с веселыми нотками в голосе.

«…Поскольку многие женщины в зрелом возрасте теряют красоту, они пытаются переделать лицо и в пятьдесят лет обретают новую привлекательность, как те люди, которые в зрелые годы приобретают новую профессию, – словом, сажают корнеплоды на поле, уже не пригодном для посадки лоз».

Он метнул ехидный взгляд на дверь, за которой веселье было в полном разгаре. Энни поняла намек на всех этих женщин, которых видела сегодня, но, прежде чем успела сказать что-то, мужчина поднял палец и продолжал читать: странные, язвительные, убийственные слова срывались с губ, и каждое безжалостно обличало тех, кто собрался сегодня в доме Гарри Голда.

«Другие женщины пытаются сохранить то, что составляло особую их привлекательность, но она никак не хочет проявиться на обновленном полотне обретенного лица.

Улыбка, загадочная, грустная, делавшая женщину столь неотразимой, не может пробиться сквозь паутинку стареющих щек, она растаяла вместе с изящным очертанием рта.

… Сдавшись, она пробует новую маску – ясной, непринужденной веселости, которой так и веет от легких морщинок лица, и, если повезет, обретет новый кружок обожателей. Они слишком молоды, чтобы помнить, как она выглядела раньше, если только не видели ее на экране. Она притягивает их как магнит, нестареющая добрая фея, щедро дарящая почти материнскую любовь и, к тому же, не жалеющая денег».

Закончив читать, он взглянул на Энни: в маленьких голубых глазках полыхнуло знакомое пламя.

– Пруст, – объяснил он, подняв толстый том.

Энни нерешительно улыбнулась. Поведение незнакомца было несомненно вызывающим, но в то же время невраждебным. Казалось, он гордится едким остроумием автора и приглашает ее в союзники.

– Хотя, знаете ли, – добавил он, задумчиво хмурясь, – это было написано задолго до пластических операций.

– Мне почему-то кажется, что и они ему вряд ли понравились бы, – ответила Энни, никогда не читавшая Пруста, но мгновенно почувствовавшая злую иронию, владевшую его мыслями.

Мужчина одобрительно кивнул, поглядев на Энни уже с большим уважением.

– Вы, по крайней мере, еще долго можете не думать ни о каких подтяжках.

Почувствовав насмешку в отеческом тоне мужчины, Энни не обиделась – незнакомец явно не хотел уже задеть ее. Она продолжала дружески улыбаться, и собеседник ответил такой же искренней улыбкой.

Но теперь мужчина вновь посмотрел на стакан; казалось, удивился, что он почти пуст и хотел уже было подняться, но, поняв, что на коленях лежит тяжелая книга, а в руке – пачка сигарет, растерялся – слишком много действий пришлось бы совершить.

– Будьте так добры, – обратился он к Энни, – налейте мне виски.

Он одним глотком допил то немногое, что оставалось на дне, и протянул стакан Энни. Только теперь она поняла, что незнакомец пьян – рука описала неверный полукруг.

Энни отошла к маленькому бару и показала на один из хрустальных графинов. Он широко развел руками в знак одобрения. Энни плеснула виски в стакан, заметила укоризненный взгляд, прибавила еще на палец, но, увидев, как предостерегающе сжались его губы, наполнила, наконец, стакан до краев и, подойдя к окну, протянула мужчине. Тот молча поднял стакан, словно салютуя девушке, и, сделав большой глоток, поставил на столик. На секунду он казался погруженным в невеселые раздумья, но внезапно поднял голову и уставился на девушку. В проницательных глазках под кустистыми бровями было что-то явно мефистофельское. Взгляд был одновременно и рассеянным, и пристальным – словно он рассматривал ее в телескоп.

– Не хотелось бы участвовать в преступном… – начала она.

Но глаза мужчины словно заволокло дымкой. Энни смолкла, поняв, что он уже не видит ее. Через секунду незнакомец уже углубился в книгу, полностью забыв о существовании девушки, и она, не позаботившись извиниться за то, что побеспокоила его, повернулась и, задумчиво улыбаясь, вышла.

Гораздо позже, уже собравшись уходить, она заметила, как незнакомец, сильно покачиваясь, пробирается через комнату, не обращая внимания на гостей, и спросила стоявшую рядом женщину, кто он.

– Господи, солнышко! – ответила та. – Это же Дэймон Рис. Единственный и неповторимый. Откуда вы взялись? Этот город у него в кармане. Кто бы мог подумать, что такой интеллигентишка, как он, заработает тридцать миллионов на каких-то психованных фильмах? Знаете, я слышала, что он написал потрясающий сценарий, и съемки вот-вот начнутся. Все только об этом и говорят, но никто не знает, в чем там дело. Ну же, дорогая, вы должны знать Дэймона Риса. Как можно забыть такое лицо?

Вопрос преследовал Энни все время, пока она ехала домой.

 

Глава XXII

Подъехав к дому Бет, Энни с удивлением заметила Ника Марсиано, прислонившегося к темному «мустангу».

– Ну, бэби, – спросил он, – как насчет небольшой прогулки?

– Ник! Что ты здесь делаешь? Не хочешь войти? Он покачал головой.

– Бет сказала, что ты на вечеринке. Я решил подождать, но разговаривать с ней как-то не хотелось. – Ну что, едем?

Какая-то странная настойчивость в его поведении заставила Энни послушно кивнуть.

– Это твоя, Ник? – спросила Энни, садясь в машину. Внутри пахло новой кожей.

– Откуда! – ухмыльнулся он. – Служебная машина, если можно так выразиться. Награда за оказанные услуги.

Резкий тон голоса и горькие нотки не ускользнули от внимания Энни. Ник небрежным движением включил мотор, автомобиль рванулся вперед и на большой скорости помчался к шоссе.

Энни видела, что Ник явно не в себе, но не знала, как поделикатнее расспросить, в чем дело, и только пыталась взять себя в руки и не замечать, как лихо лавирует Ник между летящими по серой ленте автомобилями.

Только когда они возвратились в Голливуд, девушка заставила себя заговорить.

– Ник, что случилось? – Не молчи. Ты должен мне сказать.

Он покачал головой.

– В том-то и дело, крошка, что не могу. И, грустно усмехнувшись, добавил:

– Иначе перестанешь меня уважать. Энни пригляделась к нему. За последние несколько месяцев энергичный, уверенный в себе актер превратился в бледного, угнетенного, явно чем-то униженного мальчишку. Сегодня в его поведении сквозило что-то безумное. И хотя Ник пришел к Энни, невероятное напряжение не позволяло ему во всем признаться.

– Хорошо, – вздохнула она, – можешь не говорить. Почему бы нам не поехать куда-нибудь выпить кока-колы?

Ник неожиданно метнул на Энни подозрительный взгляд, но тут же вновь стал смотреть на дорогу.

Выражение его глаз испугало Энни. Она ожидала, что новая роль в сериале придаст ему уверенности, но эффект получился обратным.

Молчание становилось невыносимым.

– Остановись где-нибудь, Ник, – попросила Энни. – Я хочу тебя обнять.

Ник слабо тряхнул головой.

– Ах, детка, если бы ты это сделала, когда я действительно нуждался в тебе!

Энни коснулась его рукава.

– Ник, пожалуйста.

– Не имеет значения, – медленно и зло произнес он. – Боб Ромеро не любит молодых людей, проявляющих интерес к противоположному полу.

Энни все поняла. Сердце ее разрывалось от жалости и боли. Она пыталась найти нужные слова, которые бы утешили и ободрили его, но не успела раскрыть рот, как Ник молча развернулся и направился к Сансет Стрип. Они проезжали мимо тротуаров, заполненных проститутками, наркоманами, сутенерами. Ник все прибавлял скорость.

– Очень милое местечко! – воскликнул он.

– Ник…

Энни не знала, что сказать. Перед глазами мелькали лица Хармона Керта, Сэма Спектора, Римы Бэйнс и других «звезд» шоу-бизнеса. Так много способов надавить на молодого актера, так много препятствий на пути. Разве все предпринятые Энни предосторожности не спасли ее от несчастья?!

А Ник так рвался к успеху, был так раним…

Ник внезапно нажал на тормоз и остановился у обочины. На тротуаре перед незнакомым баром толпились мужчины. Ник потянул ее внутрь. В комнате было темно. Тихо звучала рок-музыка. Энни разглядывала посетителей. Висячие усы, с поясов, позвякивая, свисают связки ключей. Они с любопытством смотрели на вошедшую парочку.

Красный от злости, Ник заказал себе двойную порцию водки.

– Для тебя кока-колу?

Энни кивнула, встревоженно наблюдая, как она залпом проглотил водку.

– Ну, дорогая, – сказал он слишком громко, – думаю, здесь нет ни одного человека, который не удивлялся бы, где я нашел такую прекрасную спутницу. Ручаюсь, им до смерти не терпится узнать, что она собирается делать сегодня вечером и с кем?

Ник сделал знак бармену. Тот, настороженно глядя на него, налил вторую порцию.

Энни прикоснулась к руке Ника. Он повернулся к ней, и, к своему ужасу, девушка только сейчас заметила неестественный блеск глаз, точно такой же, как у многих гостей Гарри Голда.

– Ради бога, Ник, – прошептала она, – что ты задумал? Пойдем отсюда, пожалуйста!

– Кока-колу, – промямлил он, допивая водку. – Еще коки для малышки. Иначе она меня не дотащит…

В это мгновение Энни сообразила, что десятки глаз вожделенно оглядывают мускулистое тело Ника, да и она сама является объектом пристального внимания, ничуть не напоминавшего похотливые приставания, которым она подвергалась раньше.

Намерения собравшихся были настолько очевидны, что Энни умоляюще взглянула на Ника. Тот, с видом гневной удовлетворенности, уронил стакан на стойку, швырнул бармену деньги и потащил ее из бара.

– Разреши, я сяду за руль, – предложила она, видя, что Ник пошатывается.

– Нет, мэм!

Ник включил мотор и помчался к холмам. Не успела Энни опомниться, как они проехали Малхолланд Драйв и начали лавировать по извилистой дороге.

– Пожалуйста, Ник, помедленнее, – попросила она, застегивая ремень. – Давай остановимся и поговорим.

– Прекрасно, дорогая.

Звенящий смех Ника больно ударил в уши.

– О чем поболтаем? О любви и искусстве? Сравним достоинства Станиславского и Рашель Уэлш? Интересно, что скажет по этому поводу Рой…

И разгоряченный собственной иронией Ник вновь нажал на педаль. В этот момент раздался рев мотора встречной машины, ослепительный свет фар ударил в глаза Энни. Когда автомобиль промчался мимо, она с ужасом заметила, что Ник потерял управление. «Мустанг» свернул с дороги и летел налево, к каньону.

Раздался дикий скрежет шин по гравию. В стекло брызнули песок и мелкие камни. Машина ткнулась в кустарник и замерла. Энни упала вперед, больно стукнулась головой и коленками и потеряла сознание.

 

Глава XXIII

Три часа спустя Энни сидела у кровати Ника в Голливудском Пресвитерианском Медицинском центре. За полуприкрытой дверью виднелась унылая серая пустыня коридора. На лбу девушки красовался кусочек пластыря. Дежурный врач послал ее на рентген: выяснилось, что серьезных повреждений у нее нет. Густая поросль кустарника задержала падение, а ремень безопасности не дал ей вылететь из машины. Нику повезло меньше, его ремень не был застегнут. Он лежал бледный, измученный, рука в гипсе, на ребрах – тугая повязка, сломанный нос и ободранная щека забинтованы.

В глазах застыла боль. Врачи отказались колоть наркотики, поскольку выяснилось, что опасная смесь депрессантов и алкоголя в крови, скорее всего, и явилась причиной несчастного случая.

– Говорят, ты легко отделался, – сказала Энни, держа его за руку. – Жаль, что ремень не был пристегнут, иначе ты вообще бы не пострадал.

Ник покачал головой, виновато глядя на пластырь, украшавший лоб Энни.

– Господи, Бэби, мне так жаль! Будь это только я… Подумать только, едва тебя не убил! Ты можешь простить меня?

– Ну конечно, глупыш, – сделала попытку пошутить Энни, – только не делай этого больше.

Заметив, как потускнели глаза Ника, Энни сжала его руку чуть сильнее, но не смогла возвратить его к реальности. Он падал куда-то в пропасть безразличия, и это больше всего тревожило Энни.

– Тебе пора домой, – проговорил он, – а то Бет с ума сойдет.

– Я позвонила ей, – улыбнулась Энни. – И не уйду, пока не пообещаешь быть осторожным. Вернусь сюда утром, дай слово, что без меня будешь вести себя прилично!

Ник нехотя кивнул.

– Ник, – тихо сказала она, – все проходит: и обиды и боль. Можешь ты понять это? Было время, когда я хотела нырнуть поглубже и никогда не выплывать на поверхность, но все прошло. Ничто не вечно. Пожалуйста, пообещай, что, когда меня не будет, не наделаешь глупостей.

Лицо Ника передернулось гримасой, но он тут же выдавил улыбку.

– Что ж, может со сломанным носом я скорее получу роль грабителя.

– Ну уж нет, – рассмеялась Энни. – Будешь играть обаятельных частных детективов.

Ник кивнул, глаза его выдавали смятенное состояние: он словно надеялся на помощь и в то же время пытался погрузиться в себя, отталкивая Энни и всех, кто попытается разделить его беды.

Она взяла такси и поехала домой по пустым, обезлюдевшим улицам, намереваясь поспать несколько часов перед тем, как вернуться к Нику. Увидев, что на заднем сиденье такси нет ремней безопасности, Энни почувствовала приступ страха.

– Разве в этих машинах нет ремней? – спросила она водителя.

– Закон этого не требует, поэтому компании все равно. Клиенты все равно их не пристегивают.

Энни постаралась подавить тревожное чувство и глядела в окно, наблюдая за проносящимися мимо холмов машинами. Автомобиль выехал на шоссе. И тут какая-то смутная мысль промелькнула в мозгу, исчезла и появилась вновь, еще не оформившаяся, но неотступная. Энни вновь и вновь возвращалась к ней…

Ремни безопасности…

Случившееся сегодня подарило ей идею.

 

Глава XXIV

Чтобы разыскать рекламное агентство, услугами которого пользовался Департамент дорожного движения, не пришлось прикладывать особых усилий. Бернард Юэр, директор агентства, согласился принять Энни и вежливо выслушал все, что она хотела сказать.

Когда девушка замолчала, он с сомнением оглядел ее. Да, он видел рекламные фильмы для «Кэнтил энд Бил», и они ему понравились, но, с другой стороны, созданный ей образ вряд ли подходит для освещения кампании за использование ремней безопасности. Люди просто не примут ее всерьез.

– Я бы согласилась с вами, если бы не одно «но». Люди не хотят застегивать ремни, потому что ремни стесняют их движение. Автомобилистам нравится просто хорошо проводить время, веселиться, и они считают, что ремни делают их смешными и неуклюжими. Самое главное, мистер Юэр, – связать воедино две идеи – развлечения и безопасности. Именно поэтому я и пришла к вам.

Но Юэр, казалось, по-прежнему настроен скептически.

– Кроме того, – добавила Энни, – нужно что-то делать, и побыстрее. Количество аварий со смертельным исходом на калифорнийских шоссе все увеличивается. В вашем штате самая опасная езда.

Юэр откашлялся.

– Понимаю ваше беспокойство, – ответил он холодновато, – но должен все обсудить с Джимом Макивеном.

Энни знала, что подпись Макивена стоит на всех водительских правах штата Калифорния. Макивен был руководителем Департамента дорожного движения.

Она еще раз внимательно оглядела представительного седеющего Бернарда Юэра. Казалось, он остался абсолютно равнодушным к ее чарам, а за вежливостью, скорее всего, скрывалось желание поскорее распрощаться с Энни.

Но других аргументов у Энни не было, поэтому она с улыбкой попрощалась и уехала домой.

Она долго решала, стоит ли обратиться непосредственно к Макивену. Задача была трудной. Слишком открытая навязчивость могла повредить делу – ведь Джим Макивен был очень занятым и важным человеком.

Время шло, а она ничего не предпринимала. Пора было возвращаться в Нью-Йорк и начинать работать. Работать, ждать и надеяться.

Три недели спустя Энни уже была в Нью-Йорке и начала репетировать новую роль в «Сенчери Плейерз» в одной из ранних пьес Лероя Джонса.

Ник выписался из больницы, и Энни не забывала звонить ему по три раза в неделю и внимательно прислушиваться к его интонациям, пытаясь определить каждый раз, преобладает ли в его голосе оптимизм или им опять овладела депрессия.

Энни трудилась с утра до вечера, стараясь не вспоминать свою встречу с Бернардом Юэром, уверенная, что и он, скорее всего, давно забыл о ней.

Однажды вернувшись домой поздно вечером, Энни включила автоответчик. Она услышала незнакомый голос:

«Говорит Бернард Юэр, мисс Хэвиленд. Мы подумали над вашим предложением относительно ремней безопасности. В Департаменте заинтересовались вашим предложением. Мы хотим сделать пробы. Не смогли бы вы приехать на следующей неделе…»

* * *

Пятнадцатого июля на калифорнийском телевидении перед шестичасовым выпуском новостей появились первые выпуски новой рекламы.

Волнующе-привлекательная девушка, уже известная лос-анджелесцам по рекламе «Кэнтил энд Бил», появилась на экране и чувственными пальцами медленно застегивала ремень безопасности. Ремень туго обхватывал плечи девушки, под тесной майкой рельефно выделялась грудь.

– Когда я веду машину, – говорила девушка, – то хочу развлечься, а не попасть в аварию. Почему бы вам, когда в следующий раз сядете за руль, не последовать моему примеру? Поищите для себя что-нибудь удобное… и безопасное.

Девушка выглядела так соблазнительно, что зрители не могли оторвать от нее глаз. Казалось, автомобильное кресло обнимает ее, а ремень ласкает волнующее тело.

На экране появлялась надпись:

«ПОДУМАЙТЕ О СВОЕЙ ЖИЗНИ! ПОЛЬЗУЙТЕСЬ РЕМНЯМИ БЕЗОПАСНОСТИ!»

И реклама заканчивалась.

Впечатление было ошеломляющим, сама идея дорожной безопасности больше не ассоциировалась с унынием и скукой, а именно это и было нужно калифорнийцам, для которых автомобильная езда являлась образом жизни. Многие молились за успех рекламы в этот вечер, но особенно Энни.

Реакция зрителей была бурной и ошеломляющей. В течение нескольких недель неотразимая героиня рекламы «Кэнтил энд Бил» приобрела известность от Сан-Диего до Орегона как полномочный представитель Департамента дорожного движения и как своего рода секс-символ. Ее лицо мелькало на газетных и журнальных страницах, на огромных рекламных щитах по обочинам шоссе, а ее низкий голос звучал по автомобильным радиоприемникам, чувственно призывая к безопасности.

Результаты не замедлили сказаться. Статистики отмечали, что количество аварий со смертельным исходом в Калифорнии значительно снизилось вследствие усилившегося внимания к правилам дорожной безопасности и, в частности, поголовного пользования пристяжными ремнями. Джим Макивен был на седьмом небе. Он надеялся построить на этом будущую предвыборную борьбу за пост губернатора штата.

С лица Бернарда Юэра не сходила не свойственная ему широкая улыбка. За двадцать пять лет существования его рекламное агентство ни разу не добивалось такого бесспорного успеха. И хотя никто не знал имени Энни Хэвиленд, ее лицо теперь было знакомо всем на Побережье.

 

Глава XXV

Скоро осень…

Почти два года прошло с той трагической ночи на Холмби Хилз, ставшей новой точкой отсчета в жизни Энни.

И сейчас она раздраженно глядела на календарь. Она сделала все, чтобы талант, работа и воображение помогли ей осуществить свой план. Девушка трудилась до изнеможения, оттачивая технику и пытаясь заставить других людей признать ее, хотя часто и против их собственного желания.

И она почти добилась своего. Энни стояла на пороге настоящего успеха. Ей был нужен один-единственный шанс, чтобы показать всем, что она может сделать с настоящей ролью. Она бы доказала публике, что роль главной героини ей дали не зря.

Но именно этого шанса не предвиделось. Ее карьера и на этот раз дошла до определенной точки и остановилась на ней – и ни малейшей надежды впереди.

Верно, что долгая борьба в значительной степени изменила ее жизнь. Два года назад Энни была честолюбивой молодой фотомоделью, которую ожидала неизбежно-короткая карьера, а будущее оставалось неясным. Теперь она могла уверенно считать, что пользуется большим успехом на телевидении и в рекламном бизнесе, обеспечена гарантированной работой на будущее и, кроме того, получила признание как театральная актриса. Можно ли после этого жаловаться?

«Да, – с горечью думала Энни, – можно. Людой почувствует себя обманутым, если его лишат целого мира – кино».

Энни делала все, что могла, но счастливый случай никак не представлялся. Энни чувствовала, что время делать решительный шаг неумолимо приближается.

Джим Макивен и Бернард Юэр были единодушны в том, что Энни должна переехать в Калифорнию.

– Если вы действительно хотите возглавить кампанию за безопасность, – убеждал Бернард, – вы должны иметь калифорнийские водительские права и стать гражданином нашего штата. Что скажут калифорнийцы, когда узнают, что вы живете в Нью-Йорке?! Энни, этот проект очень важен для вас. Осуществление его может потребовать нескольких лет. Вы нужны нам здесь.

Энни не могла отрицать логичности его доводов, да и кто устоит против соблазна жить и работать в столице кино – в Голливуде?!

Никогда еще и никто не ждал Энни с таким нетерпением и с такой доброжелательностью!

Да и за Ника Энни волновалась все больше и больше. Его голос по телефону часто звучал глухо и невнятно. Несмотря на то, что в ее присутствии Ник бодрился, Энни знала – он скрывает правду о себе и своем положении.

Телевизионный сериал, в котором у него была эпизодическая роль, только что показали в вечерние часы. Игра Ника очень расстроила Энни не только потому, что показалась ей вялой и немотивированной, но, главным образом, из-за его вида. На экране Ник выглядел больным и осунувшимся, а ведь прошло всего несколько месяцев со дня его отъезда из Нью-Йорка.

Ник быстро катился по наклонной плоскости. За ним было необходимо присматривать, иначе Энни даже боялась предположить, что ждет его впереди.

Ник, казалось, тоже понимал, что единственным его спасением была Энни, поэтому при последнем телефонном разговоре он был более оживленным. Ник нашел в Голливуде идеальную квартиру для Энни. Знакомый актер собирался переезжать и твердо заверил Ника, что освободит ее через несколько недель.

– Это просто подарок, бэби, – уверял Ник. – Скажи слово – и она твоя. Оттуда два шага до «Парамаунт» и «Уорнер Бразерс». Это будет важно для тебя, когда они кончат драться и выяснят, кому первому заключить с тобой контракт.

Энни мучилась целую неделю, размышляя о том, что приходится обрывать так много связей с Нью-Йорком ради совершенно неопределенного будущего, ожидающего ее за три тысячи миль. Но, наконец, набрав полную грудь воздуха, она решила рискнуть.

* * *

Энни удалось, наконец, застать одну из трех стюардесс – ее соседок по мансарде – и сообщить о своем отъезде. Она перестала посещать уроки декламации и нежно попрощалась с Блейном Джексоном, который так до конца и не простил девушке то, что она отказалась от карьеры танцовщицы.

Последняя встреча с Рене Гринбаум оказалась гораздо тяжелее и мучительнее потому, что Энни терзали угрызения совести. Пять лет Рене была для нее лучшим другом, помогала всем, чем возможно, лишь бы Энни сделала карьеру модели, возлагала на нее личные и профессиональные надежды. Несмотря на все уговоры, Рене понимала, что Энни ускользает, и считала ее уход катастрофой не только для себя, но и для агентства.

Пора было расставаться с театром и с Тигом Макиннесом, который рвал и метал, объявляя Энни сумасшедшей. По его мнению, только безумцы могли бросить Нью-Йорк ради безбожного Голливуда. Но тут его крики неожиданно стихли, голос прервался. Сжав девушку в объятиях, он пожелал ей успеха, которого та заслуживала.

– Ты – настоящая актриса, малышка, – проворчал Тиг. – Не позволяй грязным сутенерам забывать это ни на минуту! И возвращайся к папаше Тигу, когда будешь сыта по горло этим вонючим солнцем и злобными выходками. Для тебя у меня всегда найдется место.

Энни с удивлением узнала, что больше и громче всех протестовал против ее отъезда не кто иной, как Барри Стейн.

– Преждевременно, – сокрушенно качал он головой. – Там вас никто не ждет, Энни. Ради бога, неужели не можете еще немного потерпеть?! Мы сможем добыть вам сколько угодно работы, если вы хотите. Но Побережье – вовсе не место для вас, особенно теперь.

Хотя Энни вежливо отвергла советы Барри, ей вдруг стало ясно, что и Барри каким-то образом стало известно о непреодолимых препятствиях, на пути к ее карьере в Голливуде, и беспокойство Барри вызвано не только потерей комиссионных, но и искренним желанием защитить ее.

Но все его возражения только усиливали решимость девушки. Энни чувствовала, что она и так затянула с последним сражением. Она может победить или погибнуть в бою, но в бой она должна ринуться именно сейчас.

Но еще одно прощание было просто непереносимым.

В день отъезда Энни сложила вещи, отнесла их в машину – маленький автомобиль с прицепом, который дал ей для переезда Эл Кэнтил, и отправилась к Рою Дирену, в студию на Тридцать седьмой улице.

Рой долго смотрел в глаза Энни остерегающим и любящим взглядом.

– Послушай меня, – сказал он наконец. – Я тебя знаю. И понимаю, что сжирает тебя изнутри. Не только потому, что у меня есть глаза. Я долго был в этом бизнесе и, кроме того, много лет назад тоже питал надежды и получал удары. Прими совет от того, кто сделал неверный шаг и заплатил за него, – никогда не позволяй погаснуть огню в душе, даже если это оставит тебя беззащитной и послужит причиной неисцелимых ран. – Он сжал ее руки. – И помни, Энни: они не смогут отнять у тебя душу, если только ты не отдашь ее по собственной воле.

И, пожав плечами, добавил:

– Никаких больше советов от живущих. Я произнес свой монолог. Только не забывай одно – если когда-нибудь понадобится рука помощи или плечо, на котором можно выплакаться, даже если не захочешь признаться в этом, – а ты не из таких, кто захочет признаваться, что нуждаешься в друге, – я буду ждать. У тебя впереди большое будущее. Поверь, боль будет так же велика, как и радость, и если суждено жить с этим, ничто тебя не остановит. Только не исчезай совсем, ладно, девочка?

Энни прижалась к Рою, обнимая ее за плечи, он проводил ее до двери. И на улице до Энни доносился звук его шагов.

Другого пути нет – идти надо только вперед. Энни отыскала свою машину и направилась к мосту Джорджа Вашингтона. А в безмолвной студии плакал мужчина – по щекам Роя Дирена впервые за двадцать лет катились слезы, – он мучительно страдал, безвозвратно потеряв Энни.

 

Глава XXVI

Путешествие казалось бесконечным.

Совершив столько перелетов в Лос-Анджелес, Энни, как оказалось, совершенно не представляла красоты пейзажей и долин Среднего Запада, огромных просторов Великих Равнин, величественных гор, возвышавшихся по обеим сторонам узких извилистых дорог, по которым она вела маленький автомобиль с закрытым фургоном, куда сложила свои вещи. Мотор протестующе завывал при каждом подъеме, и Энни постоянно останавливалась, чтобы долить воды в радиатор.

Она старалась ехать как можно быстрее, и останавливалась на ночлег, только когда валилась с ног, но все-таки ушло шесть дней, чтобы добраться из Манхэттена до Лос-Анджелеса. Какое счастье, что Эл Кэнтил дал ей возможность вволю поездить по калифорнийским дорогам, иначе Энни никогда бы не справилась, да и сейчас она пугалась каждый раз, когда нетерпеливые водители обгоняли машину с трейлером.

Добравшись наконец до авеню Франклина, Энни направилась прямо к Нику. Тот встретил ее с распростертыми объятиями, напоил кофе и отвез на Анита-стрит, недалеко от Мелроуз, где находилась ее квартира.

Здание оказалось одним из многих доходных домов, выстроенных в различных архитектурных стилях в двадцатых-тридцатых годах. Кроме того, Нику удалось найти неподалеку платную стоянку, и через несколько минут Энни уже пожимала руку приземистой, ужасно толстой, но величественной квартирной хозяйке, миссис Эрнандес.

– Боже, – пробормотала женщина, уставясь на Энни широко раскрытыми глазами, – вы еще прекраснее, чем говорил Ник.

Она показала Энни скромную квартирку с одной спальней на третьем этаже, не особенно дорогую, но приличную. Мебели оказалось немного, зато был кондиционер, кухня хорошо оборудована. Но подлинным украшением квартиры были высокие угловые окна. Из окон можно было даже увидеть Беверли Хилз.

– Квартира тихая, к тому же, никаких тараканов и муравьев, – улыбнулась миссис Эрнандес. – У нас порядочный, респектабельный дом. Все жильцы – приличные люди. Вам здесь понравится.

Тон хозяйки был весьма уверенным, хотя и доброжелательным.

Плата, естественно, оказалась высокой, но квартира стоила не дороже, чем в Манхэттене, улица оказалась тихой, обсаженной пальмами и перечными деревьями, а миссис Эрнандес производила приятное впечатление.

– Мне здесь нравится, – сказала Нику Энни, – как мило с твоей стороны позаботиться обо мне!

– Нужно же было как-то вытащить тебя сюда!

Ник выдавил шутливую улыбку, хотя глаза по-прежнему тревожно блестели.

– Ты возьмешь этот город приступом, бэби. Вот увидишь! Энни улыбнулась Нику, хотя его вид – бледное осунувшееся лицо и исхудавшее тело – расстроил ее.

– Ну что ж, – объявила она, – почему бы тебе не поразмяться? Принеси-ка мои вещи, а потом сходишь в магазин, и я приготовлю поесть. За шесть дней во рту ничего не было, кроме сэндвичей с тунцом, и я просто с голоду умираю.

– Как скажешь, красавица!

Поздно вечером Энни осталась одна в новой квартире, прислушиваясь к незнакомым звукам отдаленного уличного движения, крикам ночных птиц и скрипу сверчков. Миссис Эрнандес сказала правду: ни из коридора, ни из соседних квартир не доносилось ни звука.

Постель была мягкой, обивка на креслах и диване еще вполне приличная, стол и стулья крепкие. Хорошая квартира.

Но теперь, когда ушел Ник, Энни чувствовала себя так одиноко!

Ник выглядел хуже, чем когда-либо. Казалось, голливудская жизнь нанесла его душе рану, и теперь кровь по каплям уходила из него, с каждым днем все больше ослабляя.

Энни так хотела опереться на него, поведать о своих страхах, но не ощущала его присутствия – он жил словно в другом измерении. Энни чувствовала, что Ник одной ногой уже в иной жизни, и сомневалась, хватит ли у нее сил, чтобы вернуть его назад.

Энни твердо решила до конца бороться с чудовищем, пожиравшим друга. Но интуиция подсказывала ей, что не стоит делать этого – Ник сам должен сражаться и победить… если сумеет. Энни же должна взяться за свои дела, как бы ни беспокоила ее судьба друга.

Она вернулась домой, по пути заглянув в бакалейную лавку и купив свежий номер «Дейли Верайети». И теперь, поджав ноги, уселась на пол перед кофейным столиком, перевернула первую страницу и скользнула глазами по заголовкам. Рука замерла в воздухе:

«НОВЫЙ СЦЕНАРИЙ РИСА – ЕГО ЛУЧШАЯ РАБОТА! Дэймон Рис, известный писатель и признанный «тяжеловес» американского кино, закончил новый сценарий под названием «Полночный час». Сейчас Рис начинает подбирать съемочную группу и исполнителей для своего нового фильма.

В интервью нашему корреспонденту Рис заявил, что в его новом фильме не будет героини. Анти-героиня его нового произведения совершенно не похожа на женские персонажи прежних лент. Страстная, хищная, роковая женщина по имени Лайна, не задумываясь, продает свое тело и покоряет героя с единственной целью – уничтожить его.

Трагический бурный конец фильма никого не оставит равнодушным. Выбор актрисы на роль Лайны станет событием года, поскольку без сомнения принесет ошеломляющий успех той, кого изберет Рис.

«Молодая, коварная, прекрасная», – вот краткая характеристика образа, данная самим Рисом. Ходят слухи, что самые блистательные звезды вступили в борьбу за этот приз.

Ну что ж, очаровательные леди и агенты, удачной вам охоты!»

Энни, не читая дальше, свернула газету. Что-то проснулось в ее сердце в эту минуту, и это новое ощущение все больше и больше завладело ею. Она автоматически направилась в ванну, приняла душ, легла в кровать, не обращая внимания на чужую, непривычную обстановку. Усталость быстро сомкнула веки, но даже во сне Энни ощущала, что произошло нечто очень важное, она уже не могла сопротивляться захватившему ее предчувствию скорых перемен.

Она должна увидеть сценарий Дэймона Риса!

Энни не была суеверной, но слишком много предзнаменований, касающихся Калифорнии и ее будущего, случилось за последние несколько недель. Глупо было бы не замечать их. В четвертый раз пути Энни и Дэймона Риса пересекаются: когда-то блестящий молодой автор «Параболы», ставший теперь пузатым пьяницей, которому она помогла на бульваре Санта-Моника, ироничный любитель Пруста в библиотеке Гарри Голда и вот теперь незнакомец, от которого зависит тот самый единственный главный шанс в жизни, шанс, который носит ее имя…

Ведь двадцать три года назад ей при рождении дали имя – Лайна Вирджиния Хэвиленд.

 

Глава XXVII

Лос-Анджелес, 1969 год, 3 сентября

Энни знала, что ей предстоит нелегкая борьба. Но силы, подгонявшие ее, были настолько неодолимы, что весь страх испарился.

Через два дня после приезда в Голливуд она надела скромное платье, повесила через плечо большую сумку и поехала на студию «Интернешнл Пикчерз», где, как узнала, вот уже десять лет находился офис Дэймона Риса.

Она присоединилась к экскурсии, чтобы беспрепятственно пройти мимо охранников. Оказавшись внутри, Энни потихоньку отделилась от группы и направилась к административному зданию, в котором два года назад заполняла все необходимые анкеты для злополучной пробы на роль в фильме «Трое в одном». Здесь все было по-прежнему, дом был таким же безликим, как и любая другая контора в любом американском городе, разве только каждое имя в справочнике означало миллионы долларов и было известно всей стране. Но самая большая ирония заключалась в том, что именно отсюда Хармон Керт правил не только «Интернешнл Пикчерз», но и почти всем Голливудом.

И вот теперь, прямо у него под носом, Энни намеревалась переиграть великого и могущественного Хармона Керта.

Найдя в справочнике номер офиса Дэймона Риса, Энни вошла в лифт. Ковровая дорожка на шестом этаже была ярко-оранжевой, в коридоре пусто, двери орехового дерева плотно закрыты. Ни одного окна. Очевидно, продюсеры, режиссеры, сценаристы и администраторы превыше всего ценили уединение.

Офис, который она искала, оказался в конце коридора. На двери скромная табличка:

ДЭЙМОН РИС

Энни повернула ручку. В приемной стояли небольшой диван, заваленный журналами стол, большой шкаф и письменный стол, за которым сидела занятая телефонным разговором секретарша.

– Жаль, что решение задерживается, – сказала она в трубку, спокойно оглядывая Энни, – но уверена, что сегодня он сможет это устроить. Если не трудно, позвоните около четырех. Думаю, к этому времени что-то прояснится. Прекрасно. До свидания.

Повесив трубку, женщина снова взглянула на Энни с привычной настороженностью. Девушка улыбнулась с заранее продуманным выражением доверчивого ожидания.

– Чем могу помочь? – спросила секретарша.

– Я немного опоздала. Ужасные пробки на дороге. Надеюсь, мистер Рис не забыл меня.

Секретарша явно насторожилась.

– Простите, мисс… не расслышала как вас зовут.

– Энни Хэвиленд. Как я уже сказала, все из-за этого движения.

– Мистер Рис назначил вам встречу?

Секретарша с деланной неуверенностью перевернула страницу регистрационной книги.

– Ну да, конечно! – с весьма убедительным удивлением воскликнула Энни. – Разве… то есть я хочу сказать, вы не записали время?

– Честно говоря, нет.

Искушенная в подобных уловках секретарша, похоже, видела Энни насквозь.

– Ну… право, не знаю, что сказать, – пролепетала Энни. – В прошлый четверг вечером мистер Рис просил меня прийти сегодня. Он был… как это сказать… не совсем уверен…

Секретарша подняла брови.

– Конечно, – трагически прошептала Энни, – если записи нет, значит, должно быть, произошла ошибка. Дело в том, что мы были на вечеринке. Может, он посчитал, что говорит неофициально.

Мгновенно промелькнувшая в глазах женщины искорка подсказала Энни, что она взяла правильный тон. Секретарша поняла, что Рис, скорее всего, был пьян до бесчувствия, когда пригласил эту молодую привлекательную девушку в офис. Он, возможно, и вправду ничего не помнит. И вот теперь ошеломленная посетительница стоит здесь, очевидно, насмерть обиженная таким пренебрежением, но достаточно хорошо воспитанная, чтобы объяснять секретарше, в каком состоянии был хозяин, когда пригласил сюда незнакомку.

– Может быть, – растерянно пробормотала Энни, – я оставлю у вас записку для него… и когда-нибудь в другой раз, если он захочет, конечно… Но я хотела бы дать ему знать, что приходила.

Секретарша вздохнула.

– Почему бы вам не присесть, мисс Хэвиленд? Я поговорю с мистером Рисом и узнаю, как все произошло. По какому делу вы пришли?

– Ну, – с удивлением сказала Энни, словно ответ подразумевался сам собой, – конечно, насчет «Полночного часа».

– Прекрасно. Секретарша встала.

– Подождите, пожалуйста.

Она исчезла в кабинете шефа, закрыв за собой дверь. До Энни донесся ворчливый мужской голос. Она сразу узнала этот необычный тембр. Должно быть, Рис с кем-то разговаривает по телефону.

В приемной было тихо, но Энни казалось, что стук ее сердца эхом отзывается в комнате. Она не знала, что делать дальше.

Энни встала и огляделась. На столе секретарши ничего не было, кроме письменного прибора и регистрационной книги. Тогда она с отчаянной решимостью метнулась в угол и открыла шкаф, молясь, чтобы секретарша задержалась в кабинете хоть на минуту, пока Рис кончит разговор.

Энни сразу увидела то, что ей было нужно. В шкафу лежало несколько стопок с экземплярами сценариев, которые присылают обычно продюсеры или агенты в надежде заинтересовать Риса и получить его поддержку.

Словно порыв вдохновения нашел на девушку, и она быстро перебрала папки, пытаясь найти папки одинакового формата и толщины. И действительно, на нижней полке лежало несколько таких папок. В них были копии сценария, явно сделанные с одного оригинала. Энни лихорадочно открыла верхнюю папку и сразу увидела заголовок: «Полночный час»… Копии, видимо, предназначались для коллег Риса или агентов тех актеров, которые будут пробоваться на роли.

Энни схватила сценарий, успела произнесли про себя слова благодарности Богу или судьбе, сунула папку в большую сумку, которую предусмотрительно захватила, и метнулась к дивану. Время ползло невыносимо медленно. Энни старалась прийти в себя и успокоиться.

Наконец возвратилась секретарша.

– Мне очень жаль, мисс Хэвиленд. Мистер Рис действительно не помнит о разговоре с вами. Оставьте записку или позвоните.

Энни с сокрушенным видом встала, продолжая играть роль обиженной невинности…

– Н-ничего, все в порядке. Это я виновата. Нужно было позвонить вчера или позавчера. Я знаю, как он занят. Должно быть, даже не помнит, кто я такая. Простите, что побеспокоила вас.

Девушка говорила настолько искренне, что секретарша взглянула на нее с неподдельным сочувствием.

– Не извиняйтесь, такое постоянно случается, – со стоическим смирением добавила она. – Пожалуйста, звоните в любое время.

– Обязательно, – храбро улыбнулась Энни, хотя прекрасно знала, что к Рису ей не пробиться и через сто лет.

– До свидания и спасибо вам.

– До свидания, мисс Хэвиленд.

Только в лифте Энни смогла вздохнуть с облегчением.

Она раздобыла сценарий «Полночного часа»!

Девушка не знала, что собирается делать с ним, хотя, по крайней мере, теперь его можно будет прочитать. По пути домой она улыбалась, вспоминая свой отчаянный маневр, хотя сама до конца не понимала, что ее толкнуло на это мелодраматическое представление. Но Энни скоро забыла о пережитом потрясении, потому что всю дорогу домой сценарий, лежавший рядом на сиденье, манил ее неотвратимо. Эта невзрачная папка излучала такое притяжение, что Энни стоило многих трудов не смотреть на нее. Словно перед ней была бутылка с джинном, который в одно мгновение изменит всю ее жизнь! Наконец она справилась с нетерпением и сосредоточилась на дороге.

Энни все прибавляла скорость. Домой! Нужно добраться до дома.

 

Глава XXVIII

Войдя в квартиру, Энни сбросила туфли, уселась с ногами на диван и начала читать. Перевернув две страницы, она задохнулась. Она читала больше часа, ни разу не оторвав глаз от текста. И когда, наконец, перевернула последнюю страницу, была настолько потрясена, что долго не двигалась с места.

«Полночный час» был шедевром, произведением истинного гения, хотя и не похожим на все, что создал раньше Рис. Это была история сексуального насилия, настолько простая и одновременно ужасающая, что никто никогда не смог бы забыть ее.

Не меняя позы, Энни принялась читать во второй раз.

Героя звали Терри. Сценарий начинался с его возвращения из армии в маленький городок на Юге. Его родственники и соседи надеялись, что он женится на девушке из порядочной семьи и возьмет в руки бразды правления семейным делом – огромной богатой фермой.

Но судьба рассудила иначе. На пути домой он встречает местную девушку Лайну, которая за время его отсутствия превратилась из неуклюжего подростка в очаровательную пылкую женщину, хищницу, за красотой которой скрывается душа змеи.

Энни затаив дыхание читала, как Терри, окончательно потеряв голову, забыл обо всем и, охваченный страстью, попал в рабство к Лайне, столь жестокое, что казалось, только смерть могла освободить его. С изобретательностью, порожденной отчаянием, Терри сумел сделать так, что его лучший друг тоже поддался чарам Лайны и, ревнуя Терри к девушке, привел историю к трагическому концу, убив Терри, но так и не поняв, что именно это и было целью и намерением жертвы.

Автор поспешно, тихо подводил рассказ к ужасной развязке. Причиной фактического самоубийства героя была не только всепоглощающая страсть, но и некая душевная слабость, червоточина, зародившаяся в душе этого обаятельного, жизнерадостного человека, сделавшая его столь уязвимым к смертоносным чарам Лайны.

Сценарий производил тяжелое, но одновременно опьяняющее впечатление. Энни остро чувствовала обреченность героя, особенно в тот момент, когда счастливая спокойная жизнь была совсем рядом.

Но судьба распорядилась иначе, и в таком повороте была некая трагическая закатная красота. Рис обладал истинным талантом и сумел разбудить в читателе угрызения совести за то, что всего минуту назад весь этот кошмар вызывал у него странное, необъяснимое восхищение.

А Лайна!

Словно ангел смерти, она была центром сюжета, прекрасная, кокетливая, чувственная, самовлюбленная – чистое воплощение зла. Такая роль выпадает раз в жизни, и актриса, сыгравшая ее, столкнется с трудной задачей, но одновременно получит блестящий шанс стать знаменитостью.

Несколько минут Энни не двигалась, глубоко погруженная в раздумье. Потом прочитала сценарий в третий раз, поражаясь необыкновенному богатству языка и оттенков. Самые простые диалоги были полны скрытого тревожного смысла. Рис обозначил даже определенные углы съемки с тем, чтобы камера подчеркнула невысказанную игру страстей.

Энни не заметила, как за окном стемнело, и машинально включила настольную лампу. Прочитав сценарий в четвертый раз, она взглянула на часы; было уже почти одиннадцать.

Ноги затекли и ужасно болели. С трудом встав, девушка направилась на кухню, пошатываясь от усталости. Только сейчас она вспомнила, что не успела поесть.

Скинув одежду, Энни встала под душ, струйки воды обтекали разгоряченную кожу. Намыливаясь, Энни словно впервые рассматривала свое тело. Обнаженная плоть казалась чужой.

«Что если бы мне выпало сыграть Лайну?» Вопрос возник подсознательно, ниоткуда. Но прежде, чем Энни успела уверить себя в его бессмысленности, он вошел в ее сердце и завладел им так же бесповоротно, как честолюбие, сжигающее ее душу последние два года.

«Конечно, – убеждала себя Энни, – это чистое безумие, наваждение. Роль Лайны получит какая-нибудь известная голливудская актриса, а может пригласят кого-нибудь из-за границы. Во всяком случае, это будет та, агент которой обладает влиянием и связями. И уж, конечно, никто и не подумает обратить внимание на ничтожество, неизвестную актрисульку, сыгравшую в нескольких рекламных фильмах, чье имя в Голливуде не известно ни одному продюсеру».

Энни улыбнулась, вспомнив, как ухитрилась пробраться в офис Риса, находящийся всего несколькими этажами ниже офиса всемогущего владельца «Интернешнл Пикчерз» Хармона Керта.

Нет, совершенно ясно, никто не предложит Энни Хэвиленд роль Лайны в «Полночном часе».

С другой стороны, сама абсурдность этой мысли будоражила Энни, бросала вызов, искушала, манила.

Случались же в жизни вещи гораздо более странные!

Она вспомнила о неизвестных актрисах, ставших звездами после того, как они получили шанс сыграть в настоящем фильме – Джин Сиберг в «Жанне д'Арк», Джули Кристи в «Докторе Живаго», Фэй Данауэй в «Бонни и Клайде». Этим актрисам выпал случай показаться на экране в главной роли и завоевать корону только благодаря своему таланту.

И плевать ей на Хармона Керта; если они смогли, сможет и она. Здравый смысл девушки немедленно восстал против последнего предположения. Но одержимость, охватывающая ее все сильнее и сильнее, была необратима.

Энни стояла голая перед зеркалом и вглядывалась в свои почти прозрачные глаза, как это часто делала и раньше. Глаза ее были чужими на этом лице, будто принадлежали незнакомке, но взгляд Энни впивался в неведомые глубины этих зрачков все настойчивее.

И неожиданно, словно блуждающий огонек, словно падающая звезда на горизонте, в ее глазах что-то вспыхнуло. Смотрела уже не Энни, а Лайна. Она тут же исчезла, слишком проворная, чтобы дать себя поймать. Но через несколько трепетных мгновений появилась снова, прекрасная, соблазнительная – воплощенное зло, по-детски невинное в своей разрушительной силе.

Заинтригованная, Энни перевела взгляд с обнаженных бедер и груди на лицо, обрамленное прядями мокрых волос, и наблюдала, как на губах появилась хитрая полуулыбка. Руки поднялись к волосам, медленно, лениво скользнули по шее. Голова наклонена, взгляд исподлобья выражает застенчивое самолюбование. Она восхищалась своим телом, кремовой кожей, гибкими руками, созданными для любви, своей неотразимой красотой.

В зеркале была Лайна – эгоистичная, жадная, вызывающая, опасная, выросшая, казалось, из крохотного зернышка в отдаленном уголке личности Энни, семечка, долго дремавшего в плодородной почве до этой ночи и этой минуты.

Сначала хрупкий тонкий росток робко поднял голову, но с каждой минутой он становился крепче и сильнее. Вот оно! Свершилось! Лайна обрела форму и плоть, налилась силой, взяв ее у глаз, неотрывно смотревших в зеркало, глаз, завороженных ее чарами и зловещим обаянием.

И, подобно доктору Джекилу, глядевшему в зеркало в поисках самого себя, но видевшего лишь торжествующую улыбку мистера Хайда5, Энни обреченно созерцала появление незнакомки, жившей в ее теле.

Чувствуя себя неким моральным уродом, трансвеститкой, она подошла к шкафу, выбрала самое простое из платьев – нечто подобное носила по сценарию Лайна, натянула его и босиком подошла к зеркалу.

На нее уставились глаза, полыхнувшие неестественно-опасным блеском; слова, принадлежащие героине пьесы, сами собой сорвались с губ:

– Как жарко! Куда тебе спешить? – Этот воркующий голос принадлежал Энни. – Ну же! Тебе ведь жарко, правда?

Эхо ее игривых слов отдалось в комнате, легкое, звенящее чувственным призывом. Каждый дюйм этого роскошного тела манил, обещал неслыханное наслаждение.

Энни исчезла. В зеркале отражалась незнакомка. Лайна. Теперь она стала здесь владычицей.

Жребий брошен.

 

Глава XXIX

Энни узнала все, что могла, о характере и жизни Дэймона Риса, его прошлом, стиле работы, о распорядке дня и поняла, что встретилась с самым эксцентричным гением из всех, которые когда-либо появлялись на американской сцене.

Рис проводил полгода в Голливуде, где жил в огромном, беспорядочном доме, окруженном садом, заросшим сорняками, и расположенном в тупике, недалеко от Бенедикт Каньон Драйв.

Верная экономка, прослужившая много лет у Риса, вела хозяйство и прилагала все силы, чтобы дом окончательно не разрушился при таком беззаботном владельце.

Остальную часть года Рис проводил в любимом жилище в пустыне Мохава, к западу от Лас-Вегаса, около Лейк Мид в северо-западной части Аризоны. Самым большим его увлечением было наблюдение за жизнью обитателей пустыни и Большого Каньона.

Говорили, что оба дома Риса полны были странными редкостями, тешившими причудливое соображение Риса, – средневековым вооружением, орудиями пыток, высушенными человеческими головами, статуэтками, изображающими древних богов. Но, если верить слухам, самым зловещим и удивительным было то, что оба дома были оборудованы всем необходимым для самоубийства, чтобы хозяин, если ему взбредет в голову покончить счеты с жизнью, смог сделать это быстро и безболезненно. Такова была странная прихоть этого человека. Как-то он высказался по этому поводу в интервью, причем, так небрежно и спокойно, словно говорил о вполне заурядном событии.

Рис сказал, что примирился со старостью и смертью, но если его постигнет неизлечимая болезнь или разочарование в жизни, то он не будет сидеть и ждать, пока старуха с косой придет за ним. Он сам выберет, когда отправиться на тот свет.

Способ самоубийства, который бы предпочел Рис, никому не был известен, хотя ходили слухи и о взрывчатых веществах, и о баллонах со смертельным газом, и даже разнообразном наборе ядов, из которых Рис сделает собственный «коктейль».

Чуть только ему исполнилось двадцать, он женился, но тут же развелся и с тех пор не связывал себя семейными узами. Детей у него не было.

Многие годы Рис вел беспорядочную жизнь, меняя женщин едва ли не каждую неделю, но к пятидесяти годам намеренно стал избегать отношений с молодыми старлетками и поклонницами, которые с величайшей готовностью удовлетворили бы любые его сексуальные прихоти. У Риса было несколько постоянных любовниц, которые сменяли одна другую, все они были почти его возраста, и Рис всегда заявлял журналистам, что не боится стареть и предпочитает находиться в близких отношениях со зрелыми женщинами.

Дэймон покровительствовал многим американским художникам и скульпторам, в его домах было много картин – абстрактных, экспрессионистских и сюрреалистических работ.

Он терпеть не мог литературных собраний, на которых превозносились его произведения, зато испытывал ехидное удовольствие, появляясь на шумных голливудских вечеринках вроде той, которую давал Гарри Голд. Рис ненавидел машины и всегда ездил только с водителем, и, хотя терпеть не мог Лос-Анджелес, где нельзя было обходиться без автомобиля, вынужден был жить в городе по несколько месяцев. Но, как ни парадоксально, Дэймон любил самолеты, любил за безопасность, крывшуюся за их обтекаемыми формами, и наслаждался трепетом, охватывающим его при взлете и приземлении.

Он любил и сами парадоксы, насилие и гротеск. Его приводил в восторг тот смехотворный факт, что Лондонский мост, разобранный в 1967 году и перевезенный в Америку, теперь, как рыба, брошенная на берег, установлен в городе Лейк Хавасу, штат Аризона. Ему пришлось по душе вызывающее богатство выскочек с Запада, застой американской культуры и фальшь Голливуда.

Он получал мстительное наслаждение, публично объявляя о пристрастии к таким вещам, восхищаться которыми многие известные писатели считали ниже своего достоинства, ему нравились рестораны быстрого обслуживания, профессиональная борьба, порнография и даже телевидение, которое Рис характеризовал как «величайший вклад Америки в сюрреализм».

О его самом большом пороке знали многие, даже Энни. Он был известен как закоренелый пьяница и возмутитель спокойствия и когда не был погружен в процесс создания романа или рассказа, пьесы или сценария, то испытывал непреодолимое желание шататься по самым грязным кабакам, затевать ссоры с посетителями и даже с полицией.

Его бесчисленное количество раз арестовывали за пьяные дебоши, и если бы не услуги хорошо оплачиваемых адвокатов, ему давно уже были бы предъявлены обвинения за оскорбление действием или за драку в общественных местах и нанесение увечий.

Но когда Рис работал, он менялся неузнаваемо. После напряженного дня он в одиночестве напивался до бесчувствия, засыпал к одиннадцати, чтобы встать в три утра, сесть за машинку и работать до восхода, не беря в рот даже глотка воды, потом вновь впадал в тяжелый сон на три-четыре часа. Просыпался, завтракал сырым яйцом, разболтанным в овощном соке, пил с дюжину чашек кофе и снова начинал работать.

К полудню он ел салат с анчоусами, опрокинув предварительно четыре рюмки крепкого ирландского виски, и запивал все это черным кофе. Днем он ехал на студию или писал дома, а ровно в половине шестого пил коктейли и, несмотря на количество принятого спиртного, не пьянел. Вечером Рис ужинал, звонил по делам, но к одиннадцати бренди, соединившись с уже выпитыми коктейлями, окончательно туманило мозг, и сон снова одолевал его.

На следующий день все начиналось сначала.

В общем, пока еще Рис с честью выдерживал битву с алкоголем. Но друзья его знали, что упрямое нежелание Риса сесть за руль объясняется вполне понятным страхом перед тем, что может произойти, если он в таком состоянии окажется один на один с машиной.

Такова была жизнь Риса.

Но теперь он был вынужден утро и день проводить в своем офисе в «Интернешнл Пикчерз», где велась утомительная работа над подготовкой к съемкам «Полночного часа», требовавшая решения различных проблем, от финансирования до отбора не только актеров, но и всей съемочной группы – от осветителей до рабочих.

Рис относился к работе на удивление серьезно, за многие годы успел собрать надежную команду художников, модельеров, звукорежиссеров, операторов, техников, и в результате все его фильмы обладали лишь одному ему присущим стилем, интеллектуальным и драматически цельным. За камерой Рис всегда работал вместе с Марком Сэлинджером, выбранным им режиссером, сам работал на площадке с актерами, точно так же как сам делал монтаж.

Энни изучала собранный материал и пыталась сообразить, как лучше подойти к Рису.

После недели раздумий она приняла решение.

Как в прошлый раз, девушка снова присоединилась к экскурсии и проникла в «Интернешнл Пикчерз». Когда Рис направился из офиса в столовую, она встала на его пути.

– Привет! Помните меня?

Рис чуть замедлил шаг и, казалось, пронзил ее взглядом маленьких проницательных голубых глаз, которые она так хорошо помнила.

– Вы читали мне цитату из Пруста в библиотеке дома Гарри Голда весной. Было очень интересно.

Какое-то выражение без тени узнавания промелькнуло в глазах Риса, словно он впервые заметил девушку, но не замедлил шага и продолжал идти. Энни семенила рядом, но неожиданно он остановился и, откинув назад волосы, недоуменно пожал плечами.

– Ну что ж. Видно, вы все-таки не помните меня. Как бы то ни было, рада видеть вас.

Рис, не говоря ни слова, продолжал путь, будто девушка была всего-навсего муравьем, которого он решил пощадить и обойти стороной.

По пути домой Энни подумала, что Рис, скорее всего, спешил добраться до бутылки с виски и отнюдь не обрадовался, когда совершенно незнакомая девушка преградила ему путь.

Кроме того, Рис, естественно, ожидает, что каждая хорошенькая актриса, претендующая на знакомство с ним, наверняка авантюристка.

Решив не сдаваться, Энни возвратилась домой.

Она пыталась как бы невзначай попадаться на глаза Рису: проходила мимо в фойе мексиканского ресторана, куда он часто приходил обедать, встречалась с ним глазами, но не пыталась заговорить.

Сталкивалась в парке около студии, где Рис иногда гулял в середине рабочего дня, мило улыбалась, но хранила молчание. Выражение быстро отводимых глаз говорило о том, что сценарист видел ее, но предпочитал не обращать внимания на ее присутствие.

Энни даже заходила одна в его любимый голливудский бар и подслушивала разговоры Дэймона с коллегами и барменом, мужчиной средних лет, обращавшимся с ним скорее как со старым знакомым, чем с клиентом. Рис либо угрюмо молчал, либо раздражался громкими тирадами, оглушавшими посетителей, большинство которых имели отношение к кино и балансировали на грани алкоголизма.

Как-то раз, когда Рис, пошатываясь, выходил из бара, Энни ухитрилась столкнуться с ним.

– Опять встретились, – улыбнулась девушка.

На этот раз, похоже, он узнал ее – в глазах промелькнули искорки раздражения, рот упрямо сжался. Нет, Рис не желал иметь с ней ничего общего. Он демонстративно отвернулся.

Энни окончательно растерялась. Она пыталась подойти к Рису, когда тот был пьян, трезв… В пьяном виде он мог говорить с ней, но не узнавал, трезвый – не обращал ни малейшего внимания.

Книги и пьесы Риса ясно давали понять, что их автор не верил в случайность. Он, очевидно, понимал, что Энни его преследует, и сопротивлялся с еще большим упорством.

И Энни сообразила – на этого человека не действуют ни ее улыбка, ни соблазнительное тело – всем было известно, что Рис не интересуется молодыми женщинами.

Как-то утром, когда Рис вышел из дома и направился к такси, чтобы ехать на студию, на его пути встала Энни.

– Мистер Рис, пожалуйста, не могли бы вы меня подвезти? Заплывшие глазки покраснели от гнева. На секунду Энни показалось, что он хочет ее ударить.

Но Рис тут же пожал плечами, кисло ухмыльнулся и жестом показал на машину.

Пока такси направлялось на север, в Малхолланд, а потом к студии, Рис не произнес ни слова. Энни тоже молчала, молясь, чтобы он заговорил или хотя бы начал ее укорять, тогда она могла бы ответить, чтобы начать разговор.

Энни почти физически ощущала, как мучается с похмелья Рис, как не терпится ему начать работу, чтобы время шло быстрее и можно было поскорее отправиться выпить.

Жизнь этого человека была подобна туго натянутому канату, а всякое постороннее вмешательство мгновенно расстраивало неустойчивое равновесие.

– Простите, что побеспокоила вас, – наконец выдавила Энни.

Рис глядел мимо нее на проплывающие за окном холмы, будто девушки не существовало.

– Конечно, вам же понятно, – поспешно продолжала Энни, – что я ищу возможность поговорить с вами.

Рис по-прежнему молчал.

– Я недавно играла Сару в «Параболе» в труппе Тига Макиннеса, – сдержанно сказала Энни. – Какая прекрасная пьеса, мистер Рис! С тех пор я ни о чем другом думать не могу. Ваша Сара – такая многогранная натура и ее двойственность… Мне доставило истинную радость сыграть в «Параболе».

– Это было очень давно.

Наконец Рис заговорил. Это были первые слова, услышанные Энни от него со времени их встречи в доме Гарри Голда. Она на секунду замолчала, потом заставила себя продолжить.

– Но я считаю, ваше мастерство уж тогда было поразительным. Признаюсь, что раньше не была знакома с вашими работами, но теперь прочла все и искренне восхищаюсь.

Рис недобро взглянул на девушку.

– Вы не годитесь для нее, – сказал он. Энни была захвачена врасплох.

– Жаль, что вы так считаете, – ответила она. – Я сделала все от меня зависящее и критикам понравилась. Я в самом деле думала, что у нас с Сарой много общего. – И любовь к семье, и верность.

Рис покачал головой.

– Я имею в виду Лайну.

Губы его скривились в жестокой улыбке. Только сейчас Энни поняла, что он произнес имя Лайны. Все правильно, «Лиэна» – именно так должны были говорить жители маленького южного городка в «Полночном часе».

– Она – блондинка, – пояснил Рис, пристально и зло глядя на Энни. – Грудь гораздо больше. Сексуальнее.

И, пожав плечами, добавил:

– Зато у вас неплохие глаза. Заставьте вашего агента найти что-нибудь на телевидении. Триллер или детектив. Если повезет, может, сумеете получить роль героини в сериале.

Значит, он прочел ее мысли и раздавил, как назойливого комара. Объяснить что-либо не было никакой возможности.

– Простите, – выдавила она. – Водитель, остановитесь, пожалуйста. Я выйду здесь.

Они почти добрались до шоссе, где было полно машин. Придется добираться домой отсюда.

Рис попытался остановить ее. Такси подкатило к обочине. Энни схватилась за ручку дверцы и взглянула на Риса. Он уставился в какую-то точку над головой водителя.

– Простите, что отняла у вас столько времени. Но я и в самом деле считаю вас великим писателем.

Рис посмотрел на нее.

– Спасибо, – сухо ответил он. – Я обязательно буду пользоваться ремнем безопасности.

Он захлопнул дверцу. Машина отъехала. Значит, он с самого начала знал, кто такая Энни!

* * *

Проходили дни, и напряжение становилось все невыносимее. Каждый раз, когда Энни смотрелась в зеркало, она видела Лайну и думала о многих прекрасных актрисах, упустивших шанс сыграть роль, которая могла принести им славу, и только по той простой причине, что пьеса была написана, когда актриса была слишком молода или слишком стара, чтоб в ней играть. Не повезло!

Даже те, кто, как Энни, восхищался Элизабет Тейлор в фильме «Кто боится Вирджинию Вульф?», не могли не представлять себе, что могла бы сделать с этой ролью Бетт Дэвис, если бы картину снимали на пятнадцать лет раньше! Но теперь об этом можно было только размышлять с сожалением.

Насколько повезло актрисам, сумевшим поймать золотую птицу счастья и находившимся в расцвете таланта, когда появлялась роль, одна, настоящая, единственная в жизни. Как Джоан Вудворд в «Трех лицах Евы» или Вивьен Ли в «Унесенных ветром»…

Энни почти физически ощущала, как Лайна настойчиво требовала возродить ее к жизни: каждая кровинка в венах, каждая клеточка терзались желанием воплотиться в ней, стать плотью другой женщины – Лайны.

Потерять Лайну означает потерять часть души.

Она не откажется от сражения, не предприняв последней отчаянной попытки, иначе просто сойдет с ума.

* * *

Поздно вечером в среду, когда Рис, как знала Энни, ужинал дома, она отправилась в Бенедикт Каньон Драйв, поставила машину в тупике подальше от его дома и неслышно пробралась через густые заросли на веранду. Энни хотела заглянуть в окно перед тем, как набраться мужества и позвонить, но в этот момент услышала, как открылась входная дверь. Это экономка Риса, привлекательная испанка лет сорока пяти, уходила домой. Значит, Рис, скорее всего, остался один.

Энни осторожно пересекла веранду с задней стороны дома и приблизилась к окнам. Запах чапарраля и ночного жасмина смешивался с ароматом эвкалиптов, окружавших дом.

Как ни странно, в гостиной было темно. Но в это мгновение кто-то включил свет; Энни, испугавшись, отпрянула. Вытянув голову, она заметила Риса, сидевшего в складном кресле футах в пяти от нее, и тут же поняла, что раздвижные двери на веранду открыты. Должно быть, Рис не боялся ни москитов, ни комаров, позволяя им свободно летать по комнате. Теперь Энни не могла шевельнуться без того, чтобы не привлечь его внимания. Придется подождать, пока он не выйдет из комнаты.

Большой пивной стакан, наполненный бренди, таким крепким, что Энни даже с того места, где она находилась, чувствовала его запах, стоял на столе, рядом с Рисом. В руках его была скрипка, которую он тщательно настраивал. Положив под подбородок платок, Дэймон начал играть медленную, торжественную пьесу в стиле барокко. Хотя техника его игры была далека от совершенства, Рис, по-видимому, не раз исполнял этот отрывок, потому что смычок двигался по струнам уверенно и вдохновенно.

Виски на столе так и осталось нетронутым. Музыка, казалось, целиком поглотила Риса. Энни неподвижно стояла в тени, завороженная мелодией.

Мебель в просторной гостиной была старой и обшарпанной, но, очевидно, удобной. Перед диваном стоял огромный круглый журнальный стол, заваленный книгами, блокнотами, листами бумаги, пепельницами и странными предметами – там лежали зловеще-изогнутый меч для харакири, средневековая гаррота с кожаными ручками, незнакомое устройство из бамбука, которое Энни посчитала орудием пытки, и уродливая каменная статуэтка бога плодородия с эрегированным членом почти такой же величины, как и само тело.

Рис кончил играть и теперь сидел, устало глядя в угол комнаты, скрытой от глаз Энни. Потом вздохнул, положил скрипку со смычком на колени. Девушка едва осмеливалась дышать – в этой тишине будет слышно даже, как упадет булавка.

Неожиданно раздался телефонный звонок, заставивший Энни вздрогнуть от неожиданности. Она едва успела закрыть рукой рот, чтобы не вскрикнуть.

Рис, проворчав что-то, поднял трубку одной рукой, а другой потянулся за бренди.

– Да, – сказал он, поднося стакан к губам, – да, привет. Несколько секунд он слушал, неуклюже пытаясь сделать глоток и одновременно удержать трубку у губ. Потом сдался, с внезапным бешенством почти швырнул стакан и прервал звонившего.

– Послушай меня, черт бы вас побрал! Вы меня в могилу сведете! Я уже дважды объяснял, что Рима не может сыграть эту роль! Можешь понять это своей тупоголовой башкой? Рима не получит эту роль. Рима слишком стара. Усек? – повторил он хриплым злым шепотом.

Выслушав ответ собеседника, Рис рассмеялся.

– Вы, подонки! Думаете, сценарист такая дешевка, что можете заставить его поменять Тихий Океан на Сахару, только лишь бы ваша б… актриса не замочила ножки во время съемок! Поставь вы на своем, и Шекспиру пришлось бы написать не «Венецианского купца», а «Купца из Пакоймы», сделать Отелло альбиносом, чтоб угодить этому гомику – ведущему актеру, а Ромео и Джульетта стали бы Оззи и Харриет! Господи, да понимаете ли вы, о чем я толкую?! Уймись! Уймись!

Он начал что-то бессвязно, пьяно бормотать в трубку, язвительные слова с каждой минутой становились все непристойнее. К удивлению Энни, речь становилась отчетливее по мере того, как рос гнев. Теперь она распознала необузданную ярость, заставившую его ударить бармена той ночью, когда она впервые его встретила.

Наконец Рис швырнул трубку, но, сообразив что-то, вновь поднял ее и положил рядом с аппаратом.

– Чертов проклятый…

Послышались цветистые ругательства. Рис прерывался только затем, чтобы в очередной раз глотнуть виски.

– Рима! – то и дело скандировал он. – Рима!

Он повторял это имя так издевательски-ехидно, что Энни едва не взорвалась от смеха; но тут услышала, как смеется Рис, сначала тихо, пьяно радуясь собственной иронии, потом громче и громче. Одним глотком прикончив виски, он поставил стакан и снова расхохотался, задыхаясь.

– Рима!! – заревел неожиданно Рис так громко, что, казалось, стены затряслись. Он попытался встать, но вновь захохотал и повалился на кресло. Хохот то затихал, то усиливался снова и наконец перешел в судороги, которые сотрясали его огромное тело.

Он поднял скрипку, провел смычком по струнам и вновь положил с тихим глухим стуком, убедившись, очевидно, в том, что слишком пьян, чтобы играть.

Потом, наклонившись, поднял с пола блокнот и, казалось, охваченный вдохновением, начал шарить в поисках ручки, бормоча проклятья. Наконец ручка была найдена. Рис поднес ее к бумаге, и на какой-то невыносимо долгий момент замер. Глаза Риса были полузакрыты, губы сосредоточенно сжаты. Воздух со свистом вырывался из горла.

Ручка коснулась бумаги. Пальцы неуклюже задвигались, но тут же, тихо выругавшись, Рис вычеркнул все, что успел написать, швырнул блокнот и ручку на пол и вновь рухнул в кресло.

– Мать вашу, – пробормотал он сквозь зубы и, покрутив в руках стакан, вздохнул. Потом заметил платок, который подкладывал во время игры. Белый квадратик все еще лежал на плече. Рис взял его, поднес к лицу.

– Старый дружище! – театрально объявил Дэймон. – Ты один мне верен!

И уронил платок на колени.

Медленно опустил скрипку и смычок на пол и накрыл платком, точно саваном.

– Пусть лампа присоединит свое сияние… – прошептал он, озадачив ничего не понявшую Энни.

Взрыв его гнева в соединении с парами спиртного отнял последние силы. Бесплодная попытка написать что-то только ухудшила положение.

– Вверх, – снова прошептал Рис, уставясь на пустой стакан, – вверх.

Он слабо ухмыльнулся.

– Выше и выше. В-ы-ш-е. Вверх.

Теперь он впал в транс – молчание было таким напряженным, что Энни стало не по себе. Рис продолжал тупо смотреть в пространство. Потом его глаза наполнились слезами, так неожиданно, что Энни почувствовала болезненный толчок в сердце. Отчаяние Дэймона казалось безграничным. Он снова вздохнул.

Телефон и стакан стояли на столе, забытая скрипка лежала на полу рядом с блокнотом. Энни ощутила безграничную подавленность, отнявшую желание двигаться среди вещей, ставших в миг непонятными и чуждыми.

– Я – не – буду – писать! – монотонно объявил он, с отвращением глядя на блокнот. – Никаких сценариев. Ни за что!

Глаза его закрылись. Снова наступила тишина. Энни боялась дышать. Потом с губ Дэймона снова сорвался горький смех.

– Рима! – покачал он головой, – Ты, старая шлюха, не будешь играть мою девочку. Нет, сэр. Б-р-р! Никто не будет… Я сам ее убью…

Опершись о ручки кресла, Рис попытался встать, чтобы поковылять на кухню за новой порцией спиртного.

– Никто не посмеет сыграть тебя, – нерешительно объявил он. – И я… не могу… написать тебя… Уйдем вместе, хорошо? Никаких сценариев…

Ухитрившись, наконец, подняться, Рис стоял, пошатываясь, как карточный домик.

– Рима, ты грязная тварь! – неожиданно заорал он. И в этот момент он заметил Энни.

 

Глава XXX

Несколько секунд он, покачиваясь, рассматривал девушку с таким выражением, будто увидел привидение. В глазах отражались бесконечная усталость, и безнадежность, смешанная с недоумением. Наконец верх взяла злоба.

– Рад видеть вас, – иронически протянул Рис. – Оставайтесь, где стоите, душечка. Позвольте вызвать полицейского, и мы встретим вас вместе.

Он начал угрожающе надвигаться на Энни. Девушка только теперь поняла, что Рис – довольно высок, а мускулистая грудь и широкие плечи придавали ему вид человека, с которым нельзя не считаться, особенно сейчас, когда маленькие голубые глазки яростно сверкали. Ступив на веранду, он ринулся на девушку, очевидно, намереваясь силой затащить ее в дом.

Но Энни с ловкостью истинной спортсменки отступила на шаг, уклонившись от его руки.

Рис был слишком пьян, чтобы сразу остановиться – по инерции пролетев мимо, он поймал рукой воздух там, где только что стояла девушка. Раздраженное рычание вырвалось из груди, и, не сумев сохранить равновесие, Рис растянулся прямо у ног девушки.

Энни нерешительно стояла над ним. Рис лежал на животе, большое тело сотрясалось от смеха. Он медленно повернул голову, явно забавляясь абсурдностью ситуации.

– Я подам на вас в суд! За злонамеренное… ну словом, за вторжение. Вы ворвались в мой дом. Это незаконно.

Но в этот момент из его носа поползли струйки крови. Рис коснулся пальцем и захохотал, казалось, обрадованный тем, что расшибся.

– Кровь невинных, – сказал он. – Взгляните, что вы наделали! Неужели в вас ни капли жалости? Что вы за колдунья, добрая или злая?

Неожиданно хохот стих. Он внимательно присмотрелся к Энни, видимо, узнал ее.

– Это были вы. Вы посадили меня в такси в ту ночь, когда меня вышвырнули из «Харви»…

Энни в замешательстве кивнула, поняв, что только в последней степени опьянения Рис вспомнил ее, в других ситуациях он ее не узнавал.

– Иисусе, – сказал он, с искренним страхом в глазах. – Иисусе…

– Вот, – сказала Энни, вынув из кармана платок. – Откиньте голову.

Она встала на колени и приподняла его голову. В ноздри ударил сивушный запах.

– Назад…, – промямлил Рис. – Иисусе…

На секунду он, казалось, забылся, прижавшись головой к ее груди. Но тут же лицо вновь омрачилось, и он сказал почти про себя:

– Можно сколько влезет баловаться спиртным… Но всему наступает предел.

И, прищелкнув языком, попытался встать.

– Ну, мисс Ремень Безопасности, тащите меня в комнату и попробуйте разбудить.

Она помогла ему подняться и повела в дом.

– Сварить кофе? – спросила она. Рис ухмыльнулся.

– Вы ничего не понимаете в выпивке, юная леди. Мне пора. Мне пора отключаться. Не желаю бодрствовать. Если придете в три утра, я буду свеж и бодр!

Подойдя к буфету, он налил себе немного виски и ткнул бутылкой в стаканы. Энни покачала головой. Рис показал на гостиную. Девушка пошла вперед. Хозяин тяжело свалился в кресло. Энни села напротив на диван.

Наступила тишина. Рис вертел в пальцах стакан.

– Простите, – пробормотала наконец Энни, – я… просто должна была прийти. Попытаться еще раз…

– Великий и могущественный повелитель страны Оз, – подмигнул Рис, – знает, почему вы пришли.

Он поднял стакан и начал медленно пить. Энни, багровая от смущения, сидела перед ним. Рис критически оглядел ее ноги, грудь, плечи и волосы. Потом покачал головой и, дотянувшись до тетради со сценарием, лежавшей на полу, рядом с блокнотом, поднял ее и протянул девушке.

– Сцена шестьдесят четвертая, – промямлил Рис, широко зевая.

Найдя нужную страницу, Энни удивленно взглянула на Риса. Это была самая эротичная и напряженная сцена Лайны, та, где ей как тонкому психологу удается сыграть на подсознательных инстинктах Терри и затащить его в постель. Именно здесь героиня произносит слова, которые впервые сорвались с губ Энни, когда Лайна вселилась в ее тело:

«Лайна: – Куда это ты собираешься?

Терри: (от двери) – Домой. Нужно идти.

Лайна: – Такая жара. Что за спешка? (Идет к нему через кухню, кладет руки на его бедра.)

– Ну же, пойдем. Тебе ведь жарко, правда? (Медленно уводит Терри через кухню в спальню.)

Энни откашлялась. Рис с интересом наблюдал за ней. В глазах сверкали неприкрытая издевка и презрение.

Энни знала: он надеется вывести ее из равновесия, заставить механически пробормотать реплики. На секунду она ушла в себя, вспомнив черный водоворот дурноты, служивший источником вдохновения все эти годы. Придет ли он сейчас на помощь!

Вид массивного тела Риса неожиданно изменил ход ее мыслей. Нет, она устала быть жертвой, хотя бы и собственного таланта. На этот раз все будет по-другому. Этот не скрывающий своего презрения человек загораживает ей дверь к ее же собственной сущности. Сегодня инициатива будет принадлежать ей! Прошлого, к которому можно обратиться, не было, а будущего без Дэймона Риса просто не существует. Энни уберет пелену недоверия с его маленьких голубых глаз и сделает это сейчас, здесь.

Она отложила сценарий. Чья-то душа вселилась в ее тело и заполняла его, управляя всеми движениями и поступками.

Голосом, напоминавшим чувственное кошачье мурлыканье, она прочла первую реплику. Рис, не заглядывая в текст, ответил за Терри. Энни лениво встала, давая ему разглядеть свое тело, соблазнительно покачивающееся в полутьме!

Вторая реплика вырвалась у нее с едва подавляемой страстью, напоминавшей, скорее, мускусный аромат женского разгоряченного секса, чем обыкновенные слова. Она уже направлялась к нему скользящей грациозной походкой хищницы. Встав на колени, Энни положила руки на колени Риса, впилась в его глаза глазами Лайны и почти пропела последнюю фразу:

– Ну же, пойдем. Тебе ведь жарко, правда?

Рис, не мигая, уставился на девушку. Казалось, он заинтересовался. И Энни точно знала, что достигла цели и сумела показать горевшее в ней пламя, превращавшееся в бесконечное зло, носительницей которого была Лайна.

– Не можете повторить еще раз? – спросил он.

Энни отошла, села на диван и начала сцену снова. Каждое ее движение содержало множество оттенков, поразивших даже ее – она играла иначе, чем в первый раз, хотя с такой же страстью. Возбуждение сжигало Энни. Она знала, что сможет повторить сцену дюжину, сотню раз, и Лайна не подведет.

Рис потряс головой.

– Черт побери, – пробормотал он, и, очевидно, смирившись, взглянул на полный стакан виски, а потом на девушку, склонившуюся у его ног.

– Мне бы давно пора спать. Но тут же, вздохнув, кивнул.

– Пожалуй, нужно выпить кофе.

Они репетировали до пяти утра.

Настороженность Риса исчезла уже через несколько минут. Нервное оживление, вызванное игрой Энни, и энтузиазм, вызванный собственным сочинением, взяли верх. С бескорыстным уважением он начал учить Энни, как читать роль. Некоторые места он поспешно вычеркивал или изменял на ходу прямо в своем экземпляре сценария. Потом встал и, схватив Энни за руки, стал показывать походку Лайны, как она наклоняется и поднимает книгу, пепельницу, как стоит, откидывает волосы. Рис ничего не говорил ей об интонациях, но какое-то шестое чувство подсказало девушке: нужно говорить с мягким южным акцентом.

Они снова и снова варили кофе, очень крепкий, как любил Рис, и вновь и вновь повторяли сцены.

Когда Рис не делал заметок, он не отрываясь смотрел на Энни. Выражение его глаз стремительно менялось. То он выглядел потрясенным и лицо его искажалось странной мукой, причины которой Энни не могла понять. Временами он удовлетворенно кивал головой, и почти отцовская гордость светилась в его глазах, но тут же возобновлял наставления.

В эту ночь Энни будто рожала ребенка. Она не замечала, как летит время, и хотя делала все, что велел Рис, все ее чувства подчинялись тайным приказам, звучавшим из неведомых пределов.

Казалось, в комнате сейчас три человека, и Лайна, несуществующая Лайна, постоянно приводила в изумление двух других.

Рис продолжал качать головой, обдумывая идеи, которые не хотел высказывать, пока Энни играла сцену за сценой на одном дыхании, словно стоя на краю бездны, смертельно опасной, но такой манящей.

Она удивленно моргнула, когда наконец Рис посмотрел на часы и показал на окна веранды, где за высокими кедрами уже розовело небо.

– Помогите мне встать, – сказал он.

Энни взяла Дэймона за руки. Он поднялся, медленно обнял девушку, с силой сжимая ее плечи. Восхищенно коснулся волос.

– Она – блондинка, – с усталым смирением пробормотал он.

И, повернувшись, с мрачной решимостью, потрясшей Энни, поднял забытый стакан с виски и залпом осушил его. Потом повел Энни на кухню. Только сейчас девушка почувствовала, как устала. Рис показал на телефон, около которого стояла старая жестянка из-под кофе, полная денег. Потом потащил ее в спальню. Увидев москитную сетку над большой кроватью, Энни поняла, почему на окнах не было штор.

Рис тяжело взобрался на кровать и лег, глядя на нее.

– Возьмите деньги, сколько нужно, – велел он. – Вызовите такси. Если, конечно, не желаете спать здесь.

Метнув взгляд на кровать, Энни помотала головой.

– Я не это имел в виду, – усмехнулся Рис. – В конце коридора две спальни. Не волнуйтесь. Кончита содержит их в чистоте.

Но Энни опять покачала головой:

– Моя машина на той стороне улицы.

– Вот как!

Она с нежностью взглянула на Дэймона; Энни чувствовала, что каким-то образом прекрасно узнала его после этой долгой ночи.

– Мой ремень безопасности застегнут? – спросил Рис с прежним едким юмором.

Энни кивнула и повернулась, чтобы уйти.

– Подожди, – пробормотал Рис. – Поцелуй меня на ночь. Он лежал совершенно неподвижно, не отрывая от нее взгляда. Энни, наклонившись, поцеловала его в лоб.

– У меня никогда не было дочери, – сказал он, сощурив глаза так, что они превратились в лазурные щелки. – Оставьте свой номер в блокноте у телефона, – вздохнул он, – и не трудитесь запирать. Все равно входная дверь их не удержит. И спокойной ночи, взломщица. Осторожнее за рулем. Я позвоню.

Не успела Энни сделать шаг, как услыхала тихий храп. Рис уснул. Она записала в блокноте адрес и номер телефона, прикрыла входную дверь и направилась к машине.

По дороге домой солнце жгло ее уставшие глаза. Хорошо еще, что на бульварах в этот час совсем мало машин. К тому времени как девушка добралась до дома, она окончательно выдохлась.

Энни приняла душ и легла. Яркий солнечный свет пробивался сквозь жалюзи. Ночь, проведенная с Дэймоном Рисом, сейчас казалась фантазией, сном, растворившимся в неумолимой реальности.

Последняя тревожная мысль перед тем, как уснуть: если Энни все это кажется несбыточной фантазией, то Рис тем более скоро забудет обо всем – ведь он был совершенно пьян, когда все началось, и снова напьется к вечеру. Невозможно угадать, какие из их предыдущих встреч помнит Рис.

Он, конечно, не позвонит.

Ну что ж, будь что будет. Она сделала все, что могла. И если сегодня плохо, завтра все будет иначе.

Несвязные сны будоражили усталый мозг, затягивая в пропасть небытия, глубокую и мрачную, как могила.

 

Глава XXXI

«Дейли Верайети», 29 сентября 1969 года

«Рис отдает самую взрывную роль неизвестной актрисе.

Дэймон Рис снова добился своего. Не обращая внимания на советы сценарного отдела, продюсеров и потрясенных администраторов «Интернешнл Пикчерз», он объявил во вторник, что отдал столь завидную роль Лайны, хищной соблазнительницы из южного городка, героини его последнего фильма «Полночный час», молодой актрисе – модели Энни Хэвиленд.

Мисс Хэвиленд, знакомая американцам только по журнальной рекламе и нескольким рекламным фильмам, известна калифорнийцам как эротичная, веселая девушка, ведущая кампании за безопасность движения, чье лицо мы привыкли видеть на дорожных щитах и плакатах. Ранее мисс Хэвиленд снялась в рекламных роликах фирмы «Кэнтил энд Бил Моторз».

К сожалению, мы не смогли раздобыть информацию о связях мисс Хэвиленд с «Интернешнл Пикчерз» и пробах, которые помогли ей получить эту роль. Один из посвященных так объяснил этот удивительный факт.

– Мистер Рис знает, чего хочет, и, когда речь идет о его фильмах, всегда добивается своего.

Больше десятка звезд Голливуда пробовались на эту роль и, если верить слухам, отдали бы правую руку, только бы получить ее. Для никому не известной актрисы сняться в фильме Риса означает не просто известность. Роль Лайны может принести славу и корону несравненной звезды.

Перед юной леди стоит сложная задача. Все последующие месяцы общество будет неустанно следить за ней. Кто знает, сумеет ли она выдержать столь беспощадное давление?

Мы желаем ей удачи. А тем, кому не удалось получить роль Лайны, пусть повезет в следующий раз.»

Миссис Ральф Сондерборг сложила «Верайети» и сунула в кухонный стол вместе с остальными газетами, купленными горничной Лулу; горничная Сондерборгов, игравшая когда-то в мыльных операх, ревностно следила за событиями в шоу-бизнесе, как, впрочем, и миссис Сондерборг, для которой, правда, подписка на такое издание считалась бы в обществе Палм-Спринг поступком крайне дурного тона.

Миссис Сондерборг посмотрелась в зеркало, висевшее над кухонным столом, рассеянно прислушиваясь к разговору в столовой. До нее донесся пронзительный голос Ральфа. Опять потчует Китингов историями о своих военных подвигах.

Война была для Ральфа неиссякаемым источником гордости. Он уже тогда был немолод и из-за больного сердца был вынужден заниматься канцелярской работой в Вашингтоне и уж, конечно, не получил наград. Но теперь единственные картины, на которых он не засыпал, были фильмы о войне, и если удавалось найти внимательных слушателей вроде Китингов, Ральф вновь с упоением возвращался к былым воспоминаниям.

Ральф как президент банка, в котором служил Росс Китинг, считал своей обязанностью время от времени приглашать подчиненного с женой. У Китинга была неплохая репутация, и в один прекрасный день ему пообещали место вице-президента; таким образом руководство Первого Национального банка надеялось вознаградить «усердного служащего» за самоотверженную работу и мизерную зарплату.

Обычно миссис Сондерборг ненавидела эти скучные бессмысленные обеды, которые так любил давать ее муж. Но стоило хозяйке увидеть Китингов, как ее настроение мгновенно изменилось. Росс оказался высоким, мускулистым и красивым – совсем не похожим на банкира-очкарика. Очевидно, он был неглуп, честолюбив и сообразителен, но главное, что расположило миссис Сондерборг, – его внимательный взгляд, брошенный в ее сторону.

Жена, его, напротив, была маленькой, чересчур толстой, с бесцветными волосами: желтовая кожа и обвисшая грудь указывали на то, какую цену пришлось заплатить за рождение двоих детей, как, впрочем, и за нежелание заняться собственной внешностью, что сделала бы каждая жена, желающая угодить мужу.

Поженились они, как предположила миссис Сондерборг, скорее всего, рано, и, возможно, по необходимости. Но вряд ли они продолжали оставаться любящими супругами.

За первые же пять минут разговора миссис Китинг ухитрилась дважды намекнуть на их стесненные обстоятельства – поездку, которую они не могли предпринять из-за отсутствия денег, огромные проценты, которые приходилось платить по закладным за крохотный домик. Она непрерывно жаловалась на, утомительную работу по дому и мужа, отказавшегося ей помогать. Настоящая зануда!

Но глаза молодого банкира при виде жены президента зажглись неподдельным интересом, не имеющим ничего общего с почтительным уважением.

Глядя на себя в зеркало, миссис Сондерборг могла видеть, почему Китинг так увлечен ею: стройные ноги, изящные руки, ансамбль от Пуччи прекрасно облегал фигуру. Глаза блестели в полумраке, лицо обрамляли светлые, волнистые волосы, чувственные губы и прямой нос дополняли впечатление сдержанной сексуальности, скрытой за спокойной утонченностью.

Никакого сомнения: для своих лет она великолепно выглядит и вооружена всем необходимым, чтобы получить от мужчины все, что захочет.

Конечно, Ральф – особый случай. Ночь, изредка проведенная с ним в постели, заученные ласки – этого вполне хватало, чтобы удовлетворить мужа. Все остальное время он восхищался ею со стороны, с радостью платил за ее наряды, в которых она так элегантно выглядела, раскланивался с ее гостями, провожал в бридж-клуб.

Из-за разницы в возрасте Ральф с самого начала поставил свою жену на пьедестал. В его глазах она была прекрасной феей, по которой он тосковал всю свою унылую юность и вот теперь нашел это чудо уже на склоне лет, когда овдовел и смог жениться вторично.

Их союз оказался идеальным. Миссис Сондерборг считалась самой привлекательной из светских дам Палм-Спринга. Она была украшением общества: деятельность ее в различных благотворительных организациях вызывала всеобщее восхищение, миссис Сондерборг была почетной гостьей на всех вечеринках, балах и приемах. Словом, восхищение Ральфа разделяло все общество.

Но, конечно, миссис Сондерборг тоже нуждалась в простых человеческих радостях…, а те, которые она считала таковыми, вряд ли соответствовали образу, созданному общественным мнением. Но она знала, как скрывать свои несколько необычные пристрастия от любопытных глаз.

И в этом умении, как считала миссис Сондерборг, ей не было равных.

Так обстояли дела, когда она распахнула дверь в столовую, шепотом распорядившись, какое блюдо подать следующим и чувствуя себя уверенной, словно хирург, входящий в операционную или закаленный в боях политик перед лицом своих избирателей. Она знала, что не совершит ошибки. Инициатива принадлежит ей.

На секунду, однако, она вспомнила о заметке в «Верайети», которую только что прочитала.

Энни Хэвиленд…

Конечно, не только имя убедило ее – все эти голливудские старлетки пользуются псевдонимами, – нет, лицо, глядевшее на женщину с газетной страницы, сразу же стерло все сомнения. Снимок был, скорее всего, взят из профессионального альбома Энни. Девушка выглядела восхитительно чувственной: темные волосы обрамляли нежное личико со странными светлыми, почти прозрачными глазами. Мужчинам она, конечно, казалась ангелом, красавицей, конфеткой, которую так хочется съесть.

Миссис Сондерборг, специалист по странностям человеческой натуры, узнала ее без труда, философ в этой проницательной женщине забавлялся, видя, как девушка, снова встреченная после стольких лет, изменилась, но в чем-то главном она осталась прежней.

Улыбаясь, миссис Сондерборг вошла в столовую.

– О, миссис Сондерборг, – воскликнула жена Китинга, не вытирая влажных от супа губ. – Ваша кухарка – гений! Я сейчас сказала мистеру Сондерборгу, что ела подобное консоме только в детстве. Я бы попросила у нее рецепт, но нет времени приготовить что-нибудь вкусное. Грудной ребенок на руках, а со вторым сладу нет… благодарение Богу, у нас не столько комнат, чтобы гоняться за ними.

– Я попрошу миссис Эймс записать его для вас, – ответила миссис Сондерборг, – хотя не уверена, что ваш измученный работой муж поправится от консоме.

– Если гамбургеры с лапшой, которыми я его кормлю, не помогают, значит, дело гиблое, – хихикнула жена. – Нам обоим полезно есть поменьше.

– По-моему, он не выглядит слишком уж толстым, – запротестовала миссис Сондерборг, глядя в темные глаза молодого человека, любуясь загорелой кожей, мускулистыми руками и плечами, распиравшими костюм.

Президент банка, сидевший во главе стола, о чем-то задумался и не заметил, как встретились взгляды жены и его подчиненного. У миссис Сондерборг не осталось сомнений относительно того, как Китинг относится к своей неряхе-жене и как поступит, стоит лишь супруге президента поманить его.

Как-никак хорошие отношения с Ральфом – кратчайший путь к повышению для любого молодого банкира.

А кто, кроме миссис Сондерборг, сможет помочь завоевать расположение самого президента? Конечно, если сделать все, чтобы ублажить ее…

Миссис Китинг, казалось, заметила затянувшееся молчание и поспешила вмешаться:

– У вас такое элегантное серебро, – заметила она. – Никогда не видела такой прекрасной работы!

В этот момент Китинг снова многозначительно посмотрел на миссис Сондерборг и тут же почтительно обратился к Ральфу с вопросом относительно недвижимости в округе.

Миссис Сондерборг рассеянно слушала болтовню женщины, все время возвращаясь к мыслям об Энни Хэвиленд, никому не известной актрисе, вокруг которой поднялся такой шум.

Невероятная удача! Попасть в Голливуд и тут же получить главную роль в фильме самого Дэймона Риса! Интересно, как ей это удалось? Рис, конечно, псих, каждый это знает, но во всем, что касается работы, стремится к совершенству.

И к тому же, Рис назвал свою героиню Лайной! Какое интересное совпадение. С другой стороны, решила миссис Сондерборг, вряд ли это совпадение. Лучше сказать «связь».

В любом случае, какая ирония! Весьма пикантно, если учесть, как повезло девчонке. Поистине, трудно предсказать повороты судьбы, но уж, конечно, по дороге могут встретиться не только друзья, но и враги, и отнюдь не одни приятные сюрпризы, но и множество неприятностей.

Миссис Сондерборг знала о Голливуде только понаслышке, но жила достаточно близко к прославленным джунглям, чтобы ощущать омерзительный звериный запах.

Да, опасное будущее ожидает девчонку Хэвиленд!

И миссис Сондерборг может наблюдать за этой судьбой со стороны или изменить ее в один миг по своему капризу. И это было соблазнительнее всего! Нет-нет! С этого времени решительно необходимо регулярно читать «Верайети»! А пока можно уделить внимание сидящему напротив молодому человеку, настороженные глаза которого не отрывались от ее лица, пока жена продолжала монотонным голосом жаловаться на очередную неприятность.

* * *

Барри Стейн, сидя в своем офисе, качал головой.

Энни Хэвиленд опять удалось добиться своего! Подумать только! Вот он сидит, ее агент, в обязанности которого входит добывать ей роли, а вместо этого приходится читать в «Дейли Верайети» о ее очередной победе и ждать, пока Энни соизволит позвонить и рассказать все в подробностях, после чего останется только просмотреть контракт. Какое унижение чувствовать себя скорее мальчиком на побегушках, чем опекуном и защитником! Однако Барри должен был признать, что инициатива с самого начала находилась в руках Энни – он сам просто побоялся бы идти на такой риск, не имея надежды на успех.

Но получить главную роль в фильме Риса! Как ей удалось это?! Особенно если учесть, что последние полтора года Барри ясно давали понять, хотя у него не хватало мужества объяснить это Энни: двери Голливуда для нее закрыты.

Но она все равно добилась того, чего хотела. Сама. Одна. Поистине, девушка обладает необыкновенным талантом отыскать оазис в самой засушливой пустыне. Но какой смысл оплакивать то обстоятельство, что Энни снова выполнила за Барри его работу?!

Теперь самое главное – оговорить в контракте наиболее выгодные условия и придумать подходящее объяснение, чтобы руководство агентства «Континентал Артистс Менеджмент» восхитилось умением и талантом Барри – пусть думают, что это он добыл Энни Хэвиленд такую выигрышную роль! Без сомнения, Энни ждет блестящее будущее, судьба звезды!

И, не переставая думать об этом, Барри снял телефонную трубку.

* * *

Эл Кэнтил смеялся громко, восторженно, львиный рык разносился по всему дому. Еда, которую поставила перед ним жена, осталась нетронутой, стакан ньянти наполовину опустел.

Утром позвонил Мартин Файер с ошеломительной новостью, и Эл немедленно послал секретаршу купить «Дейли Верайети». Теперь он восхищенно уставился на заметку и фотографию улыбающейся Энни.

– Ширли! Взгляни на это!

Он хлопнул ладонью по газетной странице.

– Наша Энни получила большую роль! Настоящую! Господи! Вот это да!

Жена неохотно подошла к столу, не зная, как отнестись к тому, что услышала. Она, конечно, была рада за Энни, которую считала одной из немногих разумных девушек, так редко встречающихся в наше время, особенно после того, как эти ужасные шестидесятые разрушили все, что осталось от семейных традиций.

Но как Ширли ни восхищалась девушкой, все же не хотела, чтобы она бывала в их доме. Очевидное увлечение Эла делало его посмешищем – ведь по возрасту он ей в отцы годился. Одному Господу известно, какие у мужа могли быть намерения!

Ширли только молилась и верила, особенно когда одолевали сомнения, что порядочность Энни не позволит ей совершить что-то предосудительное.

В любом случае, благодарение Богу, Энни станет кинозвездой и будет слишком занята, чтобы посещать их дом и контору Эла.

– Рада за нее, – сказала Ширли, погладив мужа по плечу. – А теперь доедай обед.

Эл чувствовал истинно отцовскую гордость. Он решил послать Энни корзину с фруктами и бутылку сухого вина. Но сердце его разрывалось от стыда. Отеческие чувства, которые он испытывал сейчас, никак не вязались с теми тайными и постыдными, которые он тщательно скрывал все время. Слава Богу, между ними никогда ничего не было!

Он выбросил тревожные мысли из головы и снова хлопнул по газете, широко улыбаясь.

– Ну, что скажешь, Ширли? Что скажешь?

* * *

Ник Марсиано сидел в одних плавках за стеклянным столиком около большого бассейна. Утро выдалось очень жаркое, и даже морской ветерок не охлаждал разгоряченного тела. Из дома доносились мужской смех и голос – кто-то говорил по телефону.

На столе лежала развернутая газета, придавленная пепельницей и стаканом с водкой. Лицо Энни, в капельках воды, глядело на Ника.

Значит, она добилась этого.

Мысли об удаче Энни терзали затуманенный мозг, пробиваясь через тяжелое похмелье, угрожавшее взорвать голову.

Не фантазия ли все это? Может, этот снимок – игра воображения?

Последнее время все казалось сном. Транквилизаторы и спиртное были лучшими друзьями по вечерам, но утром превращались в смертельных врагов. И теперь, когда Ник смотрел на себя в зеркало, он не видел себя!

Странная судьба, вряд ли она подходит для человека, которого держит на земле сила притяжения. Теперь она постигла и Ника, сила притяжения стала катастрофически таять, а сумасшедшее скольжение вниз с каждым днем набирало силу.

Ник закрыл глаза и долго сидел не двигаясь. Потом вновь открыл. Снимок по-прежнему оставался на месте. Как прекрасна Энни! Чистая, искренняя, добрая!

Нужно попробовать собраться с силами и позвонить ей. Он поздравит Энни, пообещает пригласить на ужин, согласится со всеми просьбами позаботиться о себе. Согласится на все.

Не люби Ник ее так сильно, он был бы теперь спокоен. Зверь, пожирающий его, торжествовал, чавкал и облизывался, но Нику было все равно.

«Давай, становись шлюхой! – Гневные слова отца, сказанные на прощанье, сатанинским эхом вновь и вновь звучали в мозгу. – Катись в ад, благословляю! С этой минуты у меня больше нет сына».

Ник улыбнулся, глядя поверх бассейна на ближние холмы. Скоро проклятие отца сбудется, и все беды и заботы придут к концу.

Но Энни! Она заслуживает долгой жизни, любви, детей, счастья.

Что он за человек, этот Рис? Чего он требовал от нее? И согласилась ли Энни? Нет. Нет!!!

Вопрос этот мучил больше, чем все раны, нанесенные Нику, вместе взятые.

Неожиданно на голое плечо опустилась теплая рука.

– Хорошие новости, Ник? – спросил голос, который только что звучал в доме; рука медленно поползла вниз, лаская сильное тело.

Ник кивнул, глаза метнулись к стакану с водкой.

– Вставай, любовничек, – снова послышался голос, – пойдем, искупаемся.

Сидя в переполненном кафетерии на Тридцать седьмой улице, Рой Дирен улыбался про себя. Потом он аккуратно вырвал страницу «Дейли Верайети» с заметкой об Энни Хэвиленд.

Энни получила роль Лайны в фильме Дэймона Риса!

Истинно, лучше всего начинать с самой вершины!

Рой разрывался между чувством гордости и раздирающим душу страхом. Он знал – Энни может сыграть роль. Такой талантливой актрисы ему еще не доводилось видеть. Он поделился с Энни всем, что знал и умел, и теперь ей по силам любая, самая сложная роль.

С другой стороны, Голливуд попытается уничтожить Энни, хотя бы потому, что она никому не известная выскочка. Энни будут ненавидеть за то, что она не может соблюдать правил мишурного города.

Именно это чудовище заживо сожрало Роя двадцать четыре года назад в тот момент, когда он был убежден, что находится в лучшей своей форме.

Пожав плечами, Рой сунул в карман ветровки сложенную заметку и вышел из кафетерия.

Несмотря на мучившие его чувства, утро показалось Рою более свежим, чем обычно. Желтый свет такси был ярче, улицы, омытые дождем, сверкали, неоновые вывески весело подмигивали.

Странно, кто же это смыл тень и усталость с печального лица мира? Рой улыбнулся. Энни, конечно! Хотя он может беспокоиться за нее, но у девчонки сверхъестественная способность к выживанию. Даже самым могущественным силам в Голливуде долго придется трудиться, прежде чем согнуть ее. Рой скрестил пальцы на счастье.

«Покажи им, Энни, – подумал он. – Не давай никому пощады».

* * *

Рима сидела в шезлонге у бассейна: на мокром кафеле валялась скомканная «Дейли Верайети». Дрожащей рукой она поднесла к губам стакан с двойной «кровавой Мэри» и искоса взглянула на розовый телефон, стоявший на столике рядом. В эту секунду прозвучал приглушенный звонок. Рима сорвала трубку. Это оказался ее агент. Актриса разразилась грязным ругательством.

– Надеюсь, ты видел газеты? – ехидно спросила она. – Эта маленькая тварь Хэвиленд… Не знала, что Рис такой охотник до шлюх! Этот старый козел должен бы уже держать свои причиндалы в узде!

Агент мудро воздерживался от каких-либо замечаний.

Между раздраженными репликами Рима не забывала подносить к губам стакан. Наконец ее агент попытался ввернуть словечко. Она оборвала его шесть раз, прежде чем, гневно вздохнув, замолчала.

– Рима… – нерешительно начал он.

– Что?

– Рима, не стоит тратить времени и пытаться понять свихнувшихся алкоголиков вроде Дэймона Риса. Вот уже двадцать лет как он не в себе. По-моему, начисто спятил. Просто критики делают рекламу его фильму, – беззастенчиво лгал агент, скрестив пальцы, – а эта последняя авантюра доконает его! Ты – слишком великая актриса, чтобы идти на такой риск! Ты – королева, а Рис – просто шут!

Он снова скрестил пальцы. Такая роль, как эта, выпадает раз за всю жизнь и могла бы принести бессмертие… будь Рима на десять лет моложе. Ну хотя бы на пять… нет на семь-восемь.

– Ладно! – оборвала она его. – Я иду купаться! Поговорим позже. Но предупреждаю, тебе лучше заранее постараться, чтобы по сравнению с моим следующим фильмом «Полночный час» выглядел бы просто дерьмом, как оно и есть на самом деле!

– Конечно, Рима! Ты на голову выше всего этого мусора. Передай привет своим. Скоро все обсудим поподробнее, дорогая.

Агент осторожно положил трубку и облегченно вздохнул. Слава богу, ураган прошел стороной.

И, покачав головой, агент потянулся к шкафчику со спиртным.

Десять лет!

Рима раздраженно швырнула трубку. Будь проклята эта сучка Хэвиленд! Должно быть, позволила Рису трахать себя во все места, лишь бы добиться роли!

Хуже всего то, что она и понятия не имеет, как по-настоящему можно обвести мужика вокруг пальца, потому что слишком молода, не то что Рима. Просто добралась до Риса первой.

Проклятье, проклятье, проклятье!

* * *

Хэл Парри в развевающемся халате танцевал по всем комнатам, размахивая газетой. Повсюду стояли разной степени наполненности стаканы с виски. Хэл засиделся с приятелем допоздна, служанка придет не раньше двух. Остановившись у телефона, он позвонил в Калифорнию, где было десять утра. Ответил механический голос:

– Привет, я Энни Хэвиленд. Извините, что я не могу сейчас подойти к телефону, но, если хотите передать что-нибудь, перезвоню, как только сумею.

– Это Хэл, дорогая. Звоню, чтоб поздравить, Иисусе! Я всегда знал, ты покажешь этим шутам, что такое настоящая игра. – Глаза Хэла увлажнились. – Ты – величайшая актриса, Энни, дорогая. Я ужасно тобой горжусь! Слушай, позвони, когда сможешь.

– Встретимся, Хэл? – в трубке неожиданно раздался сонный голос. – Это действительно ты? Я подняла трубку, как только поняла, кто звонит…

– Бэби! – восторженно закричал Хэл. – Я тебя люблю!

– И я тебя, Хэл. Как хорошо, что это ты! Мне все утро звонят, и в основном люди, которые пытаются либо получить контракт, либо выпросить денег. Я просто с ума схожу в этом городе.

– Нет, дорогая, не надо! Только не ты. Послушай старика Хэла. Он знает, что хорошо, что плохо! Ты добилась своего!

Хэл искренне верил своим словам. Редко бывает, чтобы у красивой и к тому же неопытной девушки была такая разумная головка!

– Хэл, когда мы увидимся? – весело спросила Энни.

– Только позови, крошка, и я тут же прилечу. Вот что, солнышко, у меня кое-какие дела в Бербенке, на следующей неделе. Я дам тебе знать. Хорошо?

– Спасибо, Хэл. Большое спасибо.

– Береги себя! Когда приеду, поставим этот город на уши! Повесив трубку, Хэл хлопнул себя по животу и потянулся к ближайшему стакану с виски. Подумать только, Энни Хэвиленд получила главную роль в хорошем фильме! Хоть раз порядочному человеку воздали по заслугам! Конечно, это именно он дал возможность Энни начать карьеру, когда взял в рекламный фильм. По крайней мере можно сказать, что он с первого взгляда умеет распознать настоящий талант. Этого никто не будет отрицать! Энни – звезда!

Нужно позвонить дружкам. Вот подходящий повод попировать!

* * *

Хармон Керт сидел на террасе, выходящей на лужайку позади дома. На коленях его лежала газета. Хуан принес ее молча, не сказав ни слова, и дал понять, что он в курсе, только поставив на поднос с кофе бутылку пятидесятилетнего арманьяка.

Керту стоило только бросить взгляд на газету, чтобы сразу увидеть главную новость. Он знал Дэймона Риса и представлял, что могло произойти.

И сейчас Керт сидел неподвижно, наблюдая за парившим над холмами ястребом. Серые глаза магната уставились в одну точку. Лицо было каменным, бесстрастным, как у ящерицы.

От бассейна донесся приглушенный смех. Розмари давала обед для подружек Тесс и Мэгги – последний перед тем, как девочки должны были вернуться в женевский пансионат.

Керт пригубил бренди, тщательно обдумывая случившееся.

Наконец он поднял трубку и набрал номер.

– Найдите мне сегодня же Уолтера Даненберга. Потом Лона Хэммера, Майрона Шубова, Тео Керка и Пола Сзински. В таком порядке. Я пробуду здесь полчаса. Потом поеду в офис. Спасибо.

И повесил трубку.

Лицо Энни Хэвиленд все время стояло перед его внутренним взором. За два года, прошедшие с их встречи, она ничуть не изменилась. Темные волосы ореолом обрамляли фарфоровое личико.

Глаза Керта хищно потемнели. Кровь, бегущая из уголка этого прелестного рта, багровые капли на яркой губной помаде. Красная пленка расползается по лицу, а с разорванных губ срываются вопли о пощаде.

Извивающееся под ударами стройное тело, схваченное мужскими руками, неторопливо сдирающими кожу, отсекающими груди, вонзающими ногти в бедра и наконец добирающимися до лона. Сдавленные крики, возбуждающие страсть, отчаянные мольбы звучат словно торжествующие гимны в сверкающих храмах фантазии.

Плоть Керта, скрытая брюками, отвердела, напряглась, вот сейчас, сейчас, багряный водопад хлещет между ног, тяжело падает на пол, обнаженное тело дрожит, волосы слиплись от крови, а он… он врезается прямо в открытую рану, глубоко, до конца…

Керт задыхался. Через несколько секунд он кончит прямо в брюки, настолько соблазнительно было представить, как корчится в невыносимых муках это мягкое тело.

В этот момент маленькая ручка скользнула в его ладонь, в ушах зазвенел мелодичный голосок:

– Папочка?

Это оказалась Тесс.

Керт, вздрогнув, уставился на милое личико девятилетней девочки, усыпанное задорными веснушками. Каштановые волосы были собраны на затылке в конский хвостик, Тесс улыбалась. С красивого купального костюма все еще капала вода.

– Разве ты не идешь? – спросила она.

Керт притянул к себе дочь, обнял ее, не обращая внимания на то, что шелковая сорочка промокла насквозь. Все еще держа ручонку девочки, он чуть отстранился.

– Не сегодня, дорогая. Боюсь, мне нужно поскорее быть в офисе. Но я вернусь, и мы покатаемся верхом. Хорошо?

Тесс очаровательно-невинно улыбнулась.

Отец закутал ее полотенцем, чтобы согреть, и снова поцеловал. Керт так любил обнимать своих детей. Такое ощущение, что держишь в руках ангела. Тесс и Мэгги – единственные чистые и прекрасные существа на этой земле, кроме их матери, конечно.

Только ради них стоило жить.

– Осторожнее, не поскользнись, – велел он. – Не бегай у бассейна.

– Не буду. До свидания, папочка.

– Я тебя люблю.

– И я тебя.

Керт долго смотрел вслед худенькой девочке, бегущей к газону. Когда она исчезла за подстриженной живой изгородью, тревожная мысль вновь вернулась. Через минуту зазвонит телефон. Шубов, Озинский и другие уже услышали новость и ждут приказа.

Губы Керта вытянулись в сухой улыбке. Настало время потребовать уплаты кое-каких долгов.

* * *

По другую сторону Центрального парка напротив пентхауза Хэла Парри еще один человек читал «Дейли Верайети». Тонкие пальцы держали газету, холодные глаза пробежали по строкам раз, потом другой.

Энни Хэвиленд улыбалась с фотографии – элегантный, чувственный образ высокой моды. Изящный овал, высокие скулы, тонкие брови, густые ресницы обрамляют таинственные кошачьи глаза, во взгляде которых странно совместилось чистосердечие и способность – или желание? – скрыть потайную суть под непроницаемым фасадом великого актерского таланта.

Глаза, изучавшие снимок, задумчиво сузились.

Она где-то видела эту девушку. Наверняка видела.

В статье рассказывалось о том, что Энни Хэвиленд была моделью, снималась в рекламных фильмах.

Да… реклама одеколона «Дейзи». Совершенно верно. Но не только это. Она видела девушку в жизни.

Где? Когда?

Глаза закрылись, золотистые ресницы напоминали два переливчатых опахала. В мозгу не осталось ни единой мысли, все постороннее изгнано, необходимо как следует сосредоточиться. Существовала только неосязаемая черная стена, на которой вскоре появится ответ.

Минуты шли. Успокоительная пустота обнимала ее, раскачивала медленно, медленно…

И тут пришел ответ.

Они встретились случайно. Она не придала этому значения. «Я уронила сумочку…»

Конечно, в жизни нет ничего случайного. Кто-то сказал, что случайность – скрытая форма неизбежности. Это, должно быть, правда, потому что независимо от того, насколько удалены друг от друга две орбиты, они должны обязательно пересечься в какой-то точке во времени и пространства…

Рука отложила газету. Женщина пересекла комнату, взяла ножницы, аккуратно вырезала заметку. Перечитала ее еще раз и направилась к книжной полке. Взяв первую попавшуюся книгу, вложила туда вырезку. На открывшейся странице чернели строчки, которые она читала сотни раз, абзацы, давно знакомые, как мебель в комнате.

Она подошла к зеркалу и долго стояла, как зачарованная, вглядываясь в собственные глаза и думая о молодой модели, ступившей из мрака на свет, чтобы заблистать в роли, созданной одним из величайших писателей современности.

О чем думает эта Энни Хэвиленд, просыпаясь по утрам во власти выпавшей на ее долю удачи и внезапного жадного внимания публики. Неужели радость и страх ведут борьбу за власть в ее мозгу? Сознает ли она, что будущее надвигается со скоростью в сотни раз большей, чем раньше?

Но лицо на снимке не давало ответа… только в глазах был знакомый блеск, то самое выражение, как тогда ночью при встрече, когда их пути пересеклись. «Простите… Я не видела, куда иду…» Славная молодая женщина. Хорошие глаза. И… прирожденная актриса. В этих глазах никогда не прочтешь правду… им и не дано увидеть правду во всей ее жестокой откровенности. Их словно закрывала чудесная и непроницаемая пелена, в которой преломлялась, причудливо изменяясь, действительность…

Кристин с улыбкой отвернулась от зеркала. В руках она по-прежнему держала книгу. Она подошла к полке, чтобы поставить ее в ряд среди таких же потрепанных томиков.

Взгляд девушки задержался на маленькой библиотечке, каждая книга которой была так же знакома ей, как собственные мысли. В этих книгах заключался весь ее мир – единственное, что имело значение. А теперь в них заключалась судьба и предназначение неизвестной Энни Хэвиленд. В них была и судьба самой Кристин.

На полке у Кристин было собрано все, что написал Дэймон Рис.

 

Глава II

«Голливуд рипортер» 12 октября 1969 года

«Не прошло и двух недель с тех пор, как мир кино потрясла новость о никому не известной актрисе Энни Хэвиленд, получившей главную роль в новой сенсационной картине «Полночный час», как Дэймон Рис, живущий в Голливуде гений, фактически обеспечил блестящее будущее своему фильму, отдав роль героя Эрику Шейну.

Хорошо известно, что Шейн, звезда первой величины и самый кассовый актер за последнее десятилетие, с самого начала намечался на роль Терри в «Полночном часе», но не дал согласия, поскольку был занят в других фильмах.

Неделю спустя после сделанных проб, позволивших мисс Хэвиленд получить роль Лайны, Шейн, очевидно, изменил решение, связался с Рисом и по собственному требованию провел пробные съемки с мисс Хэвиленд на студии «Интернешнл Пикчерз» в Калвер-сити. Результаты, как говорят профессионалы, были потрясающими, и с агентами Шейна была немедленно заключена сделка.

В четверг наш корреспондент взял короткие интервью у Риса и его звезд. Шейн, известный своей сдержанностью при контактах с прессой, как обычно отделывался междометиями, но, казалось, был доволен, что снова работает с создателем картины «Время покажет», почти легендарного фильма Риса, который девять лет назад помог Шейну стать суперзвездой.

У мисс Хэвиленд спросили, как она намеревается решить двойную задачу – сыграть сенсационную роль «роковой женщины» в фильме Дэймона Риса перед зрителями, никогда не слыхавшими о ней, и не спасовать перед самым сексуальным и кассовым актером Голливуда.

Мисс Хэвиленд, хорошо воспитанная, сдержанная молодая женщина, очаровала корреспондентов своей искренностью:

– Когда я прочла сценарий «Полночного часа», – сказала она, – то подумала, что с помощью хорошего режиссера смогу сыграть Лайну, но теперь, получив роль, вовсе не так уверена в этом. Правда, мистер Рис, кажется, по-прежнему верит в меня, и, если хоть немного его уверенности передастся мне, все будет хорошо.

Когда мисс Хэвиленд спросили, что она ощущает, стоя на съемочной площадке рядом с известным сердцеедом Шейном, она ответила с неожиданным юмором:

– Видите ли, – улыбнулась она, взглянув на своего партнера, – я очень серьезно отношусь к своей работе. Обещаю вести себя как профессионалка и не подвести товарищей. Если Эрик Шейн сможет вынести мое искреннее обожание в перерыве между съемками, возможно, мы поладим. Но я не удивлюсь, если он сядет обедать как можно дальше от меня, чтобы хоть поесть спокойно.

Подготовка к съемкам «Полночного часа» официально начнется на этой неделе. В связи с этим глава «Интернешнл Пикчерз» Хармон Керт в начале недели устраивает роскошный прием. Предполагают, что постановщиком будет Марк Сэлинджер, соавтор Риса в последних пяти фильмах, получивших широкую известность, а Дункан Уорт, чье искусство придает всем фильмам так называемый «стиль Риса», станет главным оператором. Сам Рис будет исполнительным продюсером, а продюсером фильма – его давний коллега Клиффорд Номс.

Обозреватели предполагают, что утверждение Эрика Шейна на роль Терри – патологического, ущербного типа, решает последний вопрос головоломки Риса под названием «Полночный час». Но, кажется, сам Рис считает центром всей истории Лайну. Это означает, что мисс Энни Хэвиленд, удивительно привлекательной молодой девушке с изящной осанкой и определенной выразительной манерой, скоро придется нести бремя, с которым могут справиться лишь немногие актрисы ее лет и опыта. Ей не только нужно будет воплотить самый эротичный персонаж из тех, что появлялись на экране за последнее десятилетие, но и привнести в игру достаточно таланта и глубины, чтобы суметь держаться вровень с прославленным актером Голливуда, обладающим сложным, многогранным характером, человеком, чье непреодолимое сексуальное притяжение берет начало именно из утонченности его восприятия.

Для начинающей актрисы, весь предыдущий экранный опыт который состоит из участия в нескольких коммерческих фильмах, роль Лайны может стать высокой наградой, а может обернуться сомнительной удачей.

Дэймон Рис был как всегда ироничен и небрежен. Вопросы, которые были заданы по поводу способности новой звезды выдержать невероятное напряжение роли, мистер Рис игнорировал.

– Погодите, пока не увидите фильм, – завершая беседу, сказал он, отечески обняв мисс Хэвиленд. – Она откроет вам глаза.»

 

Глава III

Хармон Керт сидел один в личной проекционной, находящейся в подвальном помещении его дома. Он отдал строжайший приказ ни при каких обстоятельствах его не беспокоить. Телефон, стоявший около большого кожаного кресла, был установлен только на передачу – звонить сюда никто не мог. Номер знал только личный секретарь.

На большом экране застыло изображение Энни Хэвиленд в роли Лайны – пробы с Эриком Шейном, снятые десять дней назад.

В комнате был слышен лишь звук работающих динамиков по другую сторону экрана. Губы актрисы были разомкнуты насмешливой улыбкой; она глядела вдаль, за кадр, где, должно быть, стоял Терри – герой Шейна.

На девушке было простое ситцевое платье, льнувшее к груди, в его вырезе были видны нежные ключицы. Босоногая, простоволосая, она небрежно опиралась на кухонный столик, чуть отведя бедро. Волосы водопадом рассыпались по спине.

Керт нажал кнопку. Проектор включился.

«Куда это ты идешь?» – окликнула девушка с мелодичным южным акцентом, призывно шевельнув бедром под тонкой материей.

«Домой. Нужно спешить». – Появился Шейн, крупным планом, читавший реплики со смесью грубоватого обаяния и сдерживаемой силы чувств. Он использовал свою внешность как блестящую упаковку для червоточины, пожирающей душу его героя.

Керт кивнул, поджав губы. Шейн был превосходным актером. Он идеально подходит для фильма, хотя это и увеличит расходы на миллион долларов. Картина неминуемо провалится, если в титрах не будет хотя бы одного известного имени. А у Шейна не было соперников среди актеров.

В кадре вновь появилась Лайна.

«Ужасно жарко. Куда ты спешишь?»

Девушка, казалось, мурлыкала, как кошка. Она едва заметно потянулась. Невероятно, но в самой мягкости ее движения было что-то неистовое, словно последний настороженный взгляд в глазах хищника перед прыжком на жертву. Камера медленно скользила по стройным упругим бедрам, потом спустилась ниже – к коленям и пальцам голых ног на деревянном полу.

Девушка подошла к Шейну и прильнула к нему.

«Пойдем, – прошептала она так, что на экране был виден только рот. – Тебе ведь не терпится, правда?»

Увидев, как мелькнул ее язык, облизывающий губы, Керт почувствовал, как отвердел пенис и натянулась ширинка.

Теперь на экране в полутьме вырисовывался только силуэт девушки. Она подталкивала Шейна к двери в спальню и, казалось, платье само собой растаяло, оставив обнаженную светящуюся плоть. Зритель почти чувствовал мускусный пряный запах желания, волной хлынувший с экрана.

Керт едва верил глазам.

Энни Хэвиленд, которую он изнасиловал два с половиной года назад, была чистым гордым созданием, отличавшимся непримиримо-строгим самоуважением. Именно ее невинность довела его тогда до исступления. Керт никогда не забудет, как легко и ловко ускользала она от него, какое возбуждение охватило его, когда Хуан поймал девчонку.

Но теперь на экране ее серебристые глаза сверкали нескрываемым вожделением. Похотливые слова срывались с губ, словно невидимая паутина, оплетающая жертву, сосущая из нее жизнь. Чувственность Лайны была столь смертоносной, что даже объектив камеры, казалось, подмигивал со злобным удовлетворением, уставившись на девушку.

Керт перемотал пленку в пятый раз и просмотрел сцену с самого начала, возбуждаясь все больше по мере того, как ненависть, словно кольца змеи, оплетала девушку на экране.

Она оказалась хорошей актрисой – в этом не могло быть ни малейшего сомнения. Прекрасная школа, ум, красота и огромное честолюбие.

Но ее присутствие на экране было непереносимым оскорблением могуществу Керта. Он намертво закрыл все двери в мир кино для этой девчонки два с половиной года назад. Ее изгнание словно было отмечено клеймом Керта.

Но вот она здесь – в Голливуде, во всей красе и высокомерии юности и таланта.

И все благодаря Дэймону Рису. Этому проклятому негодяю Рису! Единственный человек в бизнесе, кто мог бы помочь ей, потому что ни от кого не зависел и был слишком поглощен собой и собственными делами, чтобы думать о правилах и тем более подчиняться им.

Рисом нельзя управлять. Его фильмы не только приносили славу «Интернешнл Пикчерз» – Академия киноискусства просто восторгалась им, не говоря уж об Ассоциации кинокритиков Нью-Йорка и каннских перерастах, – но еще и приносили огромные прибыли. Ни одна студия не могла позволить себе уволить такого человека.

Девчонка Хэвиленд, должно быть, продумала все заранее. Керт не мог не восхищаться ее ловкостью.

На приеме она появилась под руку с Рисом. Тот, пьяный не столько от виски, который пил стаканами, сколько от неожиданной удачи с актерами на первые роли, просто лучился от гордости, когда представлял их.

Хэвиленд пожала руку Керта, как будто видела его впервые, спокойно, холодновато, с подобающим уважением.

– Много лет наблюдаю за вашей работой и восхищаюсь, – сказала она. – Для меня большая честь находиться здесь.

Именно ледяной блеск в этих серебристых глазах и предостерег Керта – в этой девушке таится опасность. Ни малейшего признака враждебности, ни искорки торжества. Только непреложные грубые факты ее появления здесь, в его собственной студии, ее главная роль в таком фильме… А ведь Керт тогда кричал ей, что она никогда не будет работать в Голливуде.

«Это – только начало», – вот что крылось за ее решительным рукопожатием. Девчонка поняла, что ее звезда восходит, а блестящее будущее ознаменует неизбежное падение Керта. И означало это одно – Энни Хэвиленд вынашивает план мести и приведет его в исполнение.

Керт снова остановил пленку: изображение улыбающейся девушки застыло на экране. Он должен уничтожить ее. Во что бы то ни стало.

Но она получила роль. И, что всего важнее, хороша в ней. Очень хороша. Керт, пресыщенный ценитель актрис, был искренне поражен ее способностью доносить эмоции до зрителей.

Керт, прежде всего, был профессионалом. И для него на первом месте стояла студия и ее интересы. Тем не менее, ненависть в сердце и пульсирующий комок плоти между ногами требовали удовлетворения.

Есть только одно решение. Он должен извлечь пользу из девчонки, а потом уничтожить ее. Использовать, а потом раздавить, как червя.

Конечно, гордость его будет уязвлена, ведь придется отступить от клятвы, данной два с половиной года назад. Ну что ж, сначала он сделает хороший фильм для «Интернешнл», а потом устранит угрозу своему авторитету и тщеславию.

Керт задумался над деталями своего нового плана…

Но он никак не мог сосредоточиться – лицо на экране все еще стояло перед глазами, терзало своей красотой, улыбалось, соблазнительная плоть словно обволакивала его, возбуждала непреодолимое желание.

И теперь образ Энни словно множился: в ее глазах Керт видел не только Лайну, но и испуганную отчаявшуюся девушку, чьим телом он насладился два года назад, и спокойную сдержанную Энни Хэвиленд, протеже Риса, пожавшую ему руку на приеме, торжествующую тайную победу, о которой знали только она и Керт.

И она была блестящей актрисой – очевидно, сумела ею стать за два с половиной года, актрисой, сумевшей прекрасно воплотить гибельную чувственность Лайны. Каждая клеточка ее тела дышала опасностью, голодным стремлением к власти и сексу. Она была переполнена сексом.

Прирожденная соблазнительница, она нашла оружие и пользовалась им без милосердия.

Сгорая от желания, Керт оставил все попытки собраться с мыслями. Он схватил трубку и набрал номер.

– Да?

– Сандра? – спросил он, облегченно вздохнув. – Это я. Приезжай сюда. Немедленно.

– Ну… я… то есть… меня ждут в другом месте, мистер…

– Брось! Я заплачу больше. Будешь здесь через десять минут, получишь лишнюю тысячу.

И, не ожидая ответа, повесил трубку. Дыхание Керта участилось, он не сводил глаз с терзающей душу фигуры девушки на экране.

Подумать только, до чего он дошел – приходится удовлетворяться знакомой плотью Сандры, когда он жаждет только крови Энни Хэвиленд!

 

Глава IV

Сердце Энни не переставало тревожно биться с того момента, когда на пробы пришел Эрик Шейн.

– Зовите меня Эрик, – сказал он, швыряя свитер на шезлонг и протягивая руку.

– Надеюсь, вы не очень рассердились, что вас не смогли предупредить заранее. Спасибо, что согласились прийти.

Просто невозможно было осознать, что этот высокий, красивый мужчина из плоти и крови и романтический экранный герой фантазий Энни и сотен американских женщин – один и тот же человек. У девушки едва хватило сил, чтобы приветливо кивнуть ему и приготовиться к испытанию.

Но опомниться ей не дали. Через несколько суматошных минут они оказались на съемочной площадке. Энни в роли Лайны впервые в жизни ощутила вкус губ Эрика Шейна.

Она очутилась на небесах и сильно сомневалась в том, что когда-нибудь вернется на землю.

Но жребий брошен. И, как бы невероятно это ни было, Энни и Эрик Шейн играют главные роли в фильме Дэймона Риса.

«Я сама хотела этого, – повторяла про себя девушка. – И теперь ничего не остается, кроме как закончить то, что начала».

Скрестив пальцы и стиснув зубы, она пыталась взять себя в руки, хотя сделать это оказалось не так-то легко.

Многие актеры в Голливуде пользовались таким же уважением, как Шейн. Но ни один из них не обладал таким уникальным обаянием, никого не окружал такой ореол таинственности.

Первая главная роль Шейна в бурной психологической драме «Игра отражений» принесла ему славу. Роль неуравновешенного юноши, сыгранная со сдержанной силой, необычной для столь молодого актера, мгновенно превратила его в идола взыскательной публики. С этих пор по силе воздействия на целое поколение любителей кино его неизменно сравнивали с Монтгомери Клифтом и Джеймсом Дином.

С самого детства Энни поклонялась Шейну и по нескольку раз смотрела каждый его фильм. Он и в самом деле был героем ее девичьих фантазий, сердце замирало, а по телу пробегал озноб при одном упоминании его имени. На экране он излучал безмятежное обаяние и почти патологическую чувственность, а сквозь мальчишеский задор проглядывало нечто вроде печальной мудрости.

Такая психологическая раздвоенность делала его еще более привлекательным. Миллионы женщин мечтали только о том, чтоб обнять и утешить его, беспомощно обмякнуть в сильных руках, запустить пальцы в копну густых темных волнистых волос, приоткрыть губы в ожидании поцелуя, которому невозможно противиться, а изменчивое выражение сияющих голубых глаз держало в гипнотическом напряжении бесчисленных поклонниц.

Шейн в юности начинал как блестящий театральный актер, но, повзрослев, посвятил свою жизнь кино. Несмотря на несравненный успех и безусловный талант, он не получил «Оскара» и выдвигался на премию только однажды. Причина, по мнению Энни, заключалась в том, что красивое лицо и непреодолимое обаяние Шейна заслонили отточенное мастерство и великолепную технику исполнения. Его индивидуальность была настолько притягательной, что никто не обращал внимания на богатство оттенков игры. Хотя многие известные продюсеры желали заключить с ним контракт. Шейн придирчиво отбирал сценарии, и в результате в каждом новом фильме игра его становилась все более психологически точной, а личность – все многограннее; именно в этом видел Шейн свое актерское призвание.

Он и вправду, казалось, подобно своим персонажам, был чем-то встревожен. Все его герои испытывали некую раздвоенность, так что за внешним обаянием и искренностью скрывалась душа, исстрадавшаяся и доведенная до предела, за которым начиналось саморазрушение.

Неудивительно, что девять лет назад он потряс своих коллег исполнением главной роли во втором фильме Дэймона Риса «Время покажет».

Эти два человека были близки по духу, создали шедевр – ибо каждый по-своему пытался рассказать о скрытых слабостях человеческой природы, из-за которых жизнь непрерывно связана с опасностью, а любовь зачастую обречена.

Рис получил «Оскара» за лучший сценарий года и в своей ответной речи на церемонии награждения назвал Шейна фактическим соавтором, поскольку его игра стала таким же решающим фактором успеха фильма, как и сам сценарий.

С тех пор оба они шли к вершине разными путями, но никогда не теряли друг друга из вида. Неудивительно, что Рис упросил своего знаменитого друга сыграть роль Терри в «Полночном часе».

И вот теперь наконец Шейн дал свое согласие.

Энни никак не могла понять – то ли это мечты начинают сбываться, то ли это фантастический сон, и она вот-вот проснется. Сама мысль о том, чтобы играть в одном фильме с Шейном, казалась невероятной. Ведь он уже много лет был самым кассовым актером, звездой, а она… никем. И, что страшнее всего, Шейн считался величайшим секс-символом своего поколения. А Энни предназначена роль роковой соблазнительницы, которая должна лишь его сил и довести до гибели. Сможет ли она создать характер такой силы и убедительности, который бы сломил волю Шейна, подчинил его своей индивидуальности.

Даже во время коротких пробных съемок она ощущала сексуальный магнетизм, исходящий от мускулистого тела Шейна, словно все его инстинкты устремились к тому, чтобы отыскать Терри и с потрясающей уверенностью возродить его к жизни. Многолетнее восхищение Эриком не подготовило Энни к ошеломляющему воздействию его личности и актерского мастерства.

Только теперь она поняла, насколько основательны слухи, ходившие о нем.

Всякий, хоть сколько-нибудь знакомый с жизнью Голливуда, знал, что в жизни Шейн был так же обаятелен и неотразим, как на экране. За последние десять лет его имя постоянно упоминалось в связи с именами известнейших и красивейших актрис, от молодых старлеток до женщин на двадцать лет старше его. Никто не мог устоять перед ним. Репортеры постоянно намекали на его доблести в амплуа любовника и ненасытный аппетит к противоположному полу.

Энни почти не беспокоилась, что может оказаться очередной «жертвой» Шейна – вряд ли он обратит внимание на никому не известную девушку, – но уже через несколько минут почувствовала инстинктивно-женскую потребность поддержать и защитить его, всей душой сознавая, какая тонкая чувствительность кроется за привлекательной внешностью.

Энни понимала, что должна подавить эти губительные эмоции – ведь Лайна самой судьбой предназначена для уничтожения Терри. Но неуместные здесь чувства казались от этого лишь более привлекательными.

Энни всеми силами постаралась взять себя в руки и сосредоточиться на задаче, ожидавшей впереди. Через два дня они с Шейном будут репетировать под придирчивым оком Дэймона Риса, а месяц спустя начнутся съемки «Полночного часа». Энни предоставлен единственный в жизни шанс показать, чего она стоит как актриса, сделать все мыслимое и немыслимое. Что-то говорило ей – первая возможность может стать и последней.

 

Глава V

В свое время Харви Конклин был некоронованным царем Голливуда, а кинозвезды – его изнеженными подданными.

Свыше сорока лет Харви Конклин, обладавший различными титулами и званиями, которыми награждали его четыре главных студии, боровшиеся за его внимание и милости, был единственным достойным доверия Голосом Голливуда для окружающего мира.

Любое значительное, отраженное в прессе событие, связавшее две звезды любовью, дружбой или враждой, не говоря уже о сплетнях, затягивающих менее удачливых в трясину скандала, способного прикончить любую карьеру, было создано и раздувалось лично Харви Конклином.

Благодаря Харви сотни никому не известных актеров мгновенно становились звездами, десятки средних фильмов делали бешеные сборы, бесчисленные продюсеры, сценаристы и режиссеры превращались из нищих в богачей, только чтобы видеть, как их благополучие лопнет, словно мыльный пузырь, как только они лишатся благосклонности Харви.

Во времена его правления судьба любой звезды зависела от каприза Харви. Лишенный скромности, он считал Голливуд собственным созданием, а актеров чем-то вроде рабов.

Харви удалось избежать ужасов эры Маккарти не только потому, что его ценность для Голливуда была ни с чем не сравнимой, но и потому, что он благоразумно избрал роль свидетеля со стороны защиты на заседаниях Комиссии Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности и позаботился о том, чтобы те из друзей, которые были обязаны ему, сделали то же самое.

Когда все было кончено, Харви провозгласили Великим Американцем. И, по правде говоря, он искренне ненавидел коммунизм, но еще больше не переваривал мысли о том, что кто-то из звезд может иметь какие-то политические воззрения помимо верности студиям, системе звезд и ему лично.

Итак, в течение четырех десятилетий Харви оставался милостивым и грозным повелителем и главнокомандующим сплетен, слухов, скандалов и лести, невидимым церемониймейстером фабрики грез – Голливуда.

Но за последние годы блеск кино померк из-за вторжения телевидения, увеличения количества независимых продюсеров и крушения иерархии звезд. Вместе с падением империи кончилось владычество Харви Конклина. Теперь он был просто престарелым гражданином умирающего города, последним оставшимся в живых величайшим специалистом вымирающего искусства – создания звезд.

Когда-то всемогущий король, а ныне, в семьдесят три года, просто дряхлеющий старик, в прошлом обладатель могущества, которое истаяло вместе с крахом огромных студий, а звезды, созданные им, канули в небытие, Харви упрямо цеплялся за то, что еще оставалось.

Сегодня он сидел в огромной приемной перед офисом Хармона Керта в «Интернешнл Пикчерз». Он ждал уже больше получаса – немыслимое унижение в дни его славы. Его пригласили сюда коротко, бесцеремонно, без лишних предисловий, к тому же, через секретаря. При существующих обстоятельствах эти признаки казались поистине зловещими.

Наконец секретарь сделал Харви знак войти. Керт не подошел к порогу, просто повернул кресло, когда появился посетитель.

– Харви! – широко улыбнулся он, – садитесь, пожалуйста.

– Доброе утро, Хармон.

Изобразив широкую улыбку, Харви с деланным дружелюбием протянул руку.

– Рад видеть вас.

– Поверьте, я тоже, – ответил Керт. – Прошу извинения, что не позвонил лично – пришлось присутствовать на проклятом совещании с губернатором относительно корпоративного налогообложения и расходных статей бюджета штата. Отнимает кучу времени, но пришлось пожертвовать собой ради общего блага этого типа по первому разряду. Что будете пить, Харви?

Конклин протестующе поднял руку в знак вежливого отказа, прекрасно понимая, что необходимо сохранить ясность мышления.

– Днем ни капли. Желудок не выдерживает. Что я могу сделать для вас, Харм?

Хармон Керт сложил пальцы домиком и спокойно взглянул в бесцветные глазки Харви Конклина.

– Нет, Харви, вопрос, пожалуй, в том, что я могу сделать для вас.

И, намеренно затягивая время, посмотрел на раскрытую папку, лежавшую на столе, казалось, с удивлением оценивая ее содержимое.

– Харви, – сказал он наконец, закрывая папку. – Вы, кажется, знакомы с молодым водителем по имени… – Он вновь заглянул в досье. – Том Паснек, если не ошибаюсь. Живет в Беверли Хилз. Так?

Взгляд Керта стал ледяным, Харви Конклину никак не удавалось заглянуть в глаза Керту.

– Харм, – слабо пробормотал он, – я не понимаю…

– Молодой человек, кажется, работает на концерн «Престиж Ливери», – продолжал Керт. – Ответьте на простой вопрос, Харви: вы знакомы с этим человеком?

Старик заерзал в кресле и побледнел, умоляюще глядя на Керта.

– Харм! Я просто не знаю, что ответить…

Керт встал, возвышаясь над посетителем, и, скривив чувственные губы в гримасе отвращения, пояснил:

– Харви, я хочу, чтобы вы поняли одно: мы все в этом бизнесе должны держаться вместе и знаем, кого необходимо ценить. «Интернешнл Пикчерз» не поддастся на дешевый шантаж, нанесший ущерб человеку вашего положения, с которым нас связывают многолетние дружеские взаимовыгодные отношения. Это самое главное.

Он задумчиво уставился в окно, за которым виднелись дальние холмы.

– Именно по этой причине, – вновь заговорил Хармон, поворачиваясь к посетителю, – я думаю, вам должно быть известно о том, что в наши руки попала определенная информация относительно вашей связи с этим человеком. Думаю, не стоит распространяться, от кого она исходит. Главное, что дальше этой комнаты она не выйдет. Я позвал вас для того, чтобы сообщить это.

Харви Конклин грустно кивнул, не осмеливаясь облегченно вздохнуть.

Он нанял Тома Паснека прошлой зимой, когда его постоянный шофер заболел. За целый хлопотливый день поездок по Беверли Хилз оба узнали друг друга достаточно хорошо. Молодой человек был так очаровательно искренен в своих высказываниях, так скромен и почтителен, что для Харви оказалось восхитительным сюрпризом очутиться вместе с юношей в номере мотеля. Его искусство дарить наслаждение оказалось таким же искренним и вдохновенным, как и красивое лицо.

С тех пор они стали любовниками. Том был хорошим мальчиком, и если оказался шантажистом, то не грубым и откровенным – брал небольшие суммы денег в долг, принимал подарки: сорочку, пояс, ботинки и билет на самолет в Лейк Тахоэ или Лас-Вегас, когда Харви отправлялся туда.

Отношения были безоблачными, почти не омраченными ссорами – идеальная связь для престарелого чувствительного гомосексуалиста, нуждавшегося в нежном, угодливом любовнике.

Харви в голову не приходило, что за Томом могут стоять другие люди, менее достойные, менее скромные, менее сговорчивые.

До этого момента.

Хармон Керт вновь подошел к огромному столу и открыл папку.

– Харви, – серьезно сказал он. – Голливуд уже не тот, что был. И люди здесь изменились, они не ведут себя, как прежде, если намерены выжить. Мы понимаем, что в современном мире необходимо держаться вместе и заботиться друг о друге. Наша общая репутация требует особой заботы и внимания.

Он снова закрыл папку, глядя на сидевшего в кресле старика.

– Такой человек, как вы, Харви, нуждается в защите. И мы, в «Интернешнл», будем счастливы и горды взять вас под свое крыло. Я достаточно ясно выражаюсь?

В голосе Хармона наряду с заверениями слышалось явное предостережение.

– Я… понимаю, Харм. Не могу выразить, как ценю…

– Ничего больше не говорите, Харви.

Хармон поднял ладони в шутливом неодобрительном жесте.

– Ни слова. Я знал, вам все станет ясно. Можете во всем положиться на меня, даю вам слово.

Он неожиданно понизил голос, лицо потемнело.

– Но именно поэтому я должен знать, что с этого момента могу рассчитывать на ваше благоразумие. Никаких ошибок, никаких срывов. Помните, мой друг, – в Голливуде нет больше ничего святого. Нынче все ценится дешево: и люди, и вещи.

И пожав плечами, добавил:

– Таков мир, в котором мы живем.

Харви Конклин прекрасно понял угрозу, скрытую за притворным сочувствием.

– Я не подведу, Харм, – пробормотал он, вытирая выступившие на морщинистом лбу капли пота и прислушиваясь к стуку сердца.

Печаль и ужас боролись в его душе. Он вспомнил о божественной фигуре, к которой не прикоснется больше, прекрасной молодой коже, которую любил ласкать слабеющими пальцами, чувственных губах…

Боль потери была нестерпимой, но Харви вынудил себя справиться с ней. Сейчас самое главное – выжить. А его существование зависело от бесчеловечного, бездушного создания, стоявшего над ним.

– Не стоит об этом говорить, – сказал Керт, презрительно отталкивая папку. – Будем считать, что ничего не произошло. Согласны?

Старик лихорадочно закивал.

– Прекрасно, – с улыбкой заключил Керт, усаживаясь в кресло, втайне довольный, что наконец-то унизил старого гомика. Не первый раз Харви использовал шантаж, чтобы привести к повиновению как администраторов «Интернешнл Пикчерз», так и влиятельных в Голливуде людей, зависящих от студии.

Он щадил Харви Конклина вот уже десять лет, поскольку знал, что потребует услуг старика только в крайнем, самом важном случае. Хотя возможности и силы Харви были уже не теми, что прежде, все же у него оставалось достаточно влияния, которое необходимо было употребить с умом.

– Превосходно, – повторил Керт, казалось, глубоко погруженный в мысли, отвлекшие его от присутствия Харви. Нахмурившись, он потрогал пресс-Папье на столе.

– Впрочем, послушайте, Харви, – резко сказал он. – Я хотел еще кое-что обсудить с вами. Нечто очень важное. Думаю, вы сможете помочь нам.

– Только скажите, о чем речь, Харм, – прошептал Харви, стараясь унять дрожь в голосе. – Все, что угодно.

– В «Интернешнл Пикчерз» сложилась весьма деликатная ситуация. Одна из таких вещей, которые случаются неожиданно, как снег на голову. Весьма досадно. Это касается молодой актрисы. Ее зовут Энни Хэвиленд.

– Конечно, Харм, – ответил Харви Конклин, промокая платком верхнюю губу. Чем могу служить?

Керт улыбнулся.

– Сделайте все, что в ваших силах, Харви. Чем же еще?

* * *

Полчаса спустя Харви Конклин ушел. Но перед этим Керт объяснил, чего ожидает от него. Харви был готов выполнить любой приказ, потому что знал: жалкое существование, за которое он еще цеплялся, сейчас целиком зависит от благоволения Керта.

Керт немного посидел за столом, потом поднял трубку, набрал номер междугородней телефонной службы и попросил телефонистку соединить его.

После нескольких звонков ответил негромкий, с хрипотцой, мужской голос.

– «Дугас Инвестигейшнз». Чем могу помочь?

– Это Керт. Последовало молчание.

– Все прошло как надо?

– Да, превосходно. Большое спасибо, мистер Дугас. Чек вам уже отослан. Я свяжусь с вами, если понадобится помощь насчет Конклина.

– Прекрасно, сэр.

В голосе сыщика звучала профессиональная гордость с оттенком иронического подобострастия.

– До свидания, – сухо попрощался Керт. Мысли его уже были заняты совсем другим.

* * *

Уолли Дугас повесил трубку, прислушиваясь, как скрипит древнее кресло, когда он крутанулся на нем в своем крошечном офисе без окон.

На дешевых панелях висели диплом в рамке и пейзаж, купленный в магазине уцененных товаров, изображающий неестественно яркую осеннюю листву. Перед металлическим письменным столом стояли два стула для посетителей и напольная пепельница. Жалюзи были спущены, чтобы прикрыть стеклянное окошечко во входной двери, на котором белой краской было выведено название агентства.

Помещение выглядело еще более убого, чем офисы, которые описывает в своих романах Реймонд Чендлер, но именно этого добивался Уолли. Он никогда не бегал в поисках клиентов. За последние десять лет люди заходили сюда только по ошибке.

Уолли проводил все конфиденциальные расследования один, и платили ему, переводя деньги в банк на его личный счет. Он предпочитал общаться с «заказчиками» исключительно по телефону. Мало кто из коллег знал его имя, и клиентов у Уолли было совсем немного.

Только закаленные в боях ветераны сыска, живущие к Западу от Миссисипи, знали, что Уолли Дугас был, возможно, самым талантливым, проницательным и хитрым детективом в стране, и большие агентства часто обращались к нему, когда их служащие не могли справиться с заданием. Кроме того, Уолли неофициально использовала полиция нескольких штатов.

Коллеги называли Уолли специалистом по преступлениям «белых воротничков», но сам он считал себя экспертом по обнаружению тайн. В его глазах окружающий мир представлял сложную сеть маскировок – камуфляжей, и его призванием было увидеть скрытую за ними правду.

Толстый Уолли с луноподобным лицом и странными повадками выглядел никчемным неудачником. Он культивировал этот образ двадцать лет, оттачивая технику игры и манеру вести себя, пока не обрел способность заставить даже самых коварных врагов проговориться и сказать именно то, что они так хотели скрыть.

Шесть лет назад он подготовил по личной просьбе Хармона Керта материалы по некоторым голливудским режиссерам и звездам. Гонорар был исключительно высоким, а работа, по стандартам Уолли, легкой. Люди Голливуда никогда не умели как следует скрывать свои похождения.

Уолли взял эту работу, чтобы позабавиться, но решил продолжить после того, как лучше узнал Керта. Личная жизнь жертв Керта не особенно интересовала детектива, он все это уже тысячу раз видел. Но сам Керт – дело другое. Такие особи редко встречаются и заслуживают более пристального изучения.

Хармон Керт думал, что использует Уолли для своих целей, как охотник – дорогое ружье.

Он и представить не мог, что у Уолли Дугаса были свои причины помочь Керту сделать так, чтобы грехи этих известных людей выплывали наружу, преследовали и терзали их. И, если эти мотивы изменятся, бомба, которую держал Керт, вполне может разорваться у него в руках.

 

Глава VI

В среду днем Энни и Эрик Шейн начали репетировать с Дэймоном Рисом. По требованию Риса Энни приехала к нему домой пораньше и разделила с ним легкий ланч, после чего девушка уселась, глядя в сценарий и чувствуя, как бешено колотится сердце. Она была одета в джинсы и легкую блузку; амулет из слоновой кости свисал с золотой цепочкой.

Дэймон Рис расположился на старом складном стуле и играл на скрипке своего любимого Баха. Запах чапарраля из близлежащих каньонов проникал через открытые окна. Минуты тянулись, как часы, по мере того, как ленивое полуденное солнце медленно плыло над горами.

Вскоре Энни поняла, что просто сойдет с ума, если ожидание продлится еще несколько минут. Неужели Рис заметил, как она расстроена, и ничего не говорит, чтобы держать ее на взводе – тогда она сможет вложить больше энергии в чтение.

Наконец за окном послышался шум мотора; прозвенел звонок. Энни не задумываясь встала, чтобы открыть дверь.

На пороге стоял Эрик Шейн. Он оставил мотоцикл на подъездной дорожке. Парализованная, безмолвная, словно громом пораженная Энни тщетно искала подходящие слова приветствия.

Эрик пришел ей на помощь. Он усмехнулся и протянул руку. – Как поживаете? – выпалила Энни, смущенно улыбаясь и наблюдая, как исчезают ее пальцы в большой мужской ладони.

– По всему городу развешаны ваши фото, – сообщил Эрик. – По-моему, вы совсем меня затмили.

– О, мистер Шейн, – запротестовала Энни.

– Зовите меня Эрик. Вы ведь обещали, помните? Он придержал двери и дал ей пройти.

– И не беспокойтесь о том, что можете превзойти кого-то. Вы в роли Лайны должны привлечь внимание публики, причем заслуженно. Могу я звать вас Энни?

– Конечно, – вспыхнула она, заметив, как на пороге гостиной появился Дэймон Рис.

Мужчины обменялись рукопожатиями и шутливыми дружескими приветствиями. Шейн стянул свитер, оставшись в трикотажной рубашке, обтянувшей мощные плечи, и выцветших джинсах.

Энни не могла заставить себя отвести глаз от длинных ног, упругих бицепсов, сильных рук и мощной шеи под густыми красивыми волосами. Камера не могла схватить всех оттенков, переходов, пластики актера, которые были в нем в жизни.

Он казался более уверенным, но одновременно был больше погружен в себя, чем на экране, а простота в обращении и дружелюбие довершали впечатление об Эрике как о человеке, перед которым невозможно устоять.

– Кофе, Эрик? – спросил Рис. – Чай? Виски?

– Чай со льдом, если можно.

Дэймон Рис исчез, предоставив Шейну улыбаться сконфуженной Энни. Эрик постукивал о колено папкой со сценарием. Несколько секунд показались девушке вечностью. Когда Рис вернулся, стояла такая тишина, что было слышно даже, как ходит по кухне Кончита.

Секунду спустя она появилась с подносом, на котором стояли стаканы. Рис в это время показывал Шейну последние изменения, внесенные в сценарий.

– Ну что ж, – улыбнулся Дэймон партнерам. – Начнем с вашей первой совместной сцены.

Каждый из них открыл сценарий. Энни откашлялась. Она знала, что должна читать первой – диалог начинался с реплики Лайны, когда она, крутя педали велосипеда, словно школьница, которой вовсе не была, обращается к Терри, возвращавшемуся домой с вокзала.

Шейн не сводил глаз со сценария, ожидая, пока Энни войдет в образ и произнесет первые слова. Девушка мысленно перекрестилась.

«Ну вот, ничтожество, твоя очередь», – вздрогнув, подумала она.

Они прочли первую сцену пять раз, прежде чем идти дальше.

Реплики Лайны и ее движения были исполнены двойного смысла. В начальных сценах с Терри ей необходимо казаться невинной и молодой. Тот, со своей стороны, должен отнестись к ней снисходительно и покровительственно… до первого робкого поцелуя. Игре Энни необходимо придать такую утонченность, чтобы зритель, как и сам Терри, смог понять, насколько она расчетлива, только тогда, когда будет уже слишком поздно.

Энни делала все от нее зависящее и смиренно принимала резкие, но все же достаточно сдержанные указания Риса.

Тем временем она слушала чтение Эрика Штейна с возрастающим восхищением. Очевидно, перед тем как прийти сюда, он много работал над ролью. В игре Эрика было нечто задорное, мальчишеское, и в то же время уязвимое, какой-то скрытый надлом. Вызывающая внешность скрывала оттенки характера невидимой, но плотной завесой. От него, как и от Энни, требовалась мотивация каждого слова. И Эрик делал это с ритмичной точностью и богатством оттенков, поражавших Энни.

Но где-то в глубине души она чувствовала огорчение и беспомощность. Те акценты и ударения, над которыми она так много работала бесконечными вечерами перед зеркалом, казалось, давались Шейну без всяких усилий. Она чувствовала себя музыкантом-любителем рядом с виртуозом.

Энни слышала, как в перерывах мужчины обсуждали Терри, и с безошибочной интуицией тут же соглашались относительно деталей и нюансов образа и способов передачи их на сцене.

«Зачем я им нужна?» – угнетенно думала Энни. – Они гениальны, истинные мастера своего дела, а она – пятое колесо в телеге, профан, неспециалист, безнадежная тупица, неспособная быть с ними на равных.

По мере того, как день клонился к вечеру, она казалась себе все более ничтожной. Даже южный акцент куда-то пропал. Желудок сжался от голода, и она с каждой минутой слабела.

– Простите, сказал Шейн после того, как Энни совершенно отвратительно произнесла реплику, – это я виноват, не с той интонацией прочел. Если вы не против, пройдем это место еще раз, и я смогу задать нужный темп.

Рис ничего не сказал и не поднял глаз от сценария.

К изумлению Энни, Шейн действительно слегка изменил артикуляцию, по-иному расставив ударения, и это дало возможность более выигрышно выделить место Лайны в ритме сцены. Ободрившись, Энни прочитала свои реплики с чем-то вроде требуемого от нее апломба и краем глазам заметила, как Рис почти неуловимо кивнул.

Еще сама не понимая этого до конца, Энни интуитивно оценила, насколько благороден Эрик Шейн – одним ударом он сумел ободрить партнершу, внести выигрышный штрих в роль Лайны и помочь «Полночному часу» чуть продвинуться вперед по трудной дороге, ведущей к успеху.

К концу дня Энни чувствовала себя вроде неоформившейся Галатеи в руках двух гениальных Пигмалионов, и, хотя по-прежнему терзалась сознанием того, что способности ее явно ограничены, утешала себя мыслью, что Рис и Шейн не допустят слабой игры.

Энни так разнервничалась и вымоталась, что, когда Рис к половине шестого закончил репетицию, усталость словно кузнечным молотом ударила по голове, окончательно ее обессилев.

– Ну, – спросил Рис, швырнув сценарий на журнальный столик, – что вы думаете? Получится у нас фильм?

– Давайте спросим Энни Хэвиленд, – предложил Эрик, проводя рукой по волосам и откидываясь на спинку дивана.

– По-моему, – начала Энни, собравшись с духом и пытаясь говорить так же небрежно, – это уже потрясающий фильм, и единственное препятствие на пути к успеху – это я.

Мужчины дружно высмеяли ее опасения, и Шейн распрощался. Энни проводила его до выхода. Эрик пожал ей руку.

– Еще раз поздравляю с получением роли, – сказал он, – и не волнуйтесь. Дэймон никогда не ошибается. Уверен, вы отлично справитесь.

Он натянул свитер и взялся за ручку двери.

– До завтра.

– Спокойной ночи, мистер… Эрик!

Шейн одобрительно кивнул и направился к мотоциклу.

– Спокойной ночи, Энни.

 

Глава VII

Энни навсегда запомнятся эти четыре месяца как самый невероятный период ее жизни.

С одной стороны, это были одинокие тяжелые дни, когда ее способность к самостоятельному существованию подвергалась жестокому испытанию.

Но именно эти шестнадцать недель стали временем безоглядного воодушевления, головокружительных открытий и волнующей близости к окружающим ее людям.

Прежде чем Энни успела до конца перевоплотиться в Лайну, репетиции с Дэймоном и Эриком закончились, и пришла пора начать трехмесячный съемочный период, включающий две недели натурных съемок в равнинной части Южной Каролины, где Энни впервые увидела висячий мох и магнолиевые деревья – основные пейзажные элементы картины.

В первые, самые трудные, дни Энни пришлось познакомиться с шумливо-краснолицым продюсером Клиффордом Номсом, весьма недружелюбно настроенным человеком, казалось, раздражавшимся при каждом разговоре с девушкой.

– Подобное животное просто необходимо, чтобы расходы не превысили смету, – смеясь пояснил Дэймон Рис, когда заметил, как обижена Энни. – Просто плюнь ему в глаза, если очень уж расстроишься – и вот увидишь, Клиф сразу влюбится в тебя за это!

Рис работал за камерой вместе с Марком Сэлинджером, знаменитым режиссером, отличительными приметами которого была невероятная худоба и неизменная сигарета в зубах. Марк был неизменно вежлив, особенно когда просил сделать очередной дубль почти каждой ключевой сцены, доводя актеров до изнеможения попытками добиться именно того ритма и техники, которые считал необходимыми.

Оператор, Дункан Уорт, чья опытная рука и зоркий глаз были так важны для успеха фильма, оказался человеком совсем другой породы. Ростом шесть фунтов восемь дюймов, бывший игрок американской университетской сборной по футболу, он имел вид домоседа, рассеянного добряка. Он показывал Энни снимки жены и семерых детей, посвятил ее в тонкости операторского искусства и поисков композиции с помощью драгоценного видеоискателя. Именно благодаря уникальному искусству Дункана «Полночный час» будет отличать неповторимая игра светотени, нагнетающая зловещую атмосферу.

Энни быстро подружилась со звукооператором Джерри Фолковски, специальность которого интересовала ее больше всего. Джерри отличался высоким профессионализмом и жизнерадостным юмором. Он оставался неизменно спокойным, какие бы неприятности ни происходили на съемочной площадке, и лично исправлял неполадки с уверенностью хирурга. Джерри брал уроки французского для собственного развлечения и часто проводил перерывы, беседуя с Энни по-французски.

Но лучшим другом Энни стала помощник режиссера Элейн де Гро, откликавшаяся на довольно странное прозвище «Дидл». Именно ей удавалось держать под контролем суматошную съемочную бригаду и актеров, не теряя при этом ни спокойствия, ни такта.

Элейн очаровала Энни добротой и искренностью. По воскресеньям девушки часто отправлялись в походы за покупками, когда удавалось улучить достаточно времени.

Вся команда работала слаженно, дружно, и Энни училась чему могла… Но прихоти и причуды отдельных личностей затмевал властный, требовательный гений Дэймона Риса, благодаря которому каждый съемочный день словно насыщался электрическими зарядами опасности и нервного веселья. Энни никогда не испытывала ничего подобного на съемочной площадке.

Дэймон старался следить за техникой игры Энни, наставлял ее в поисках нужных интонаций и согласованности действий. Однако он мало говорил о понимании Энни образа Лайны, позволяя ей самой вживаться в образ. Его указания словно заводили Энни дальше, в неизведанное, и в то же время оставляли крошечные вехи, за которые можно было цепляться, чтобы сохранить равновесие и ту малую долю уверенности, в которой так отчаянно нуждалась Энни.

Каждый день Рис изменял сценарий в тех сценах, которые должна была играть Энни – совсем немного, чуть-чуть: там слово, здесь жест, наклон головы вправо или влево, так что девушка не могла понять их значение, но все это каким-то образом больше соответствовало персонажу и облегчало изнурительную ежедневную работу, поэтому Энни охотно подчинялась.

И хотя Рис был строгим наставником, он никогда не скупился на похвалы, если съемки проходили хорошо, и, кроме того, ничем не давал понять, что считает Энни менее опытной или не столь одаренной, как остальные актеры.

Его вера в нее была тем более неоценимой, если учесть, что пресса была настроена явно враждебно по отношению к Энни. Казалось, «медовый месяц» с репортерами подошел к концу– почти каждый день ее фото появлялось в той или иной газете, сопровождаемое заметкой, злобный тон которой отражал очевидную неприязнь Голливуда к этой выскочке, укравшей роль Лайны у гораздо более талантливых и достойных актрис.

«Может ли она сделать это?» – гласил один заголовок.

«Езда по ухабам для девушки, рекламирующей ремни безопасности!»– кричал другой.

«Не изменит ли удача новенькой?» – спрашивал заголовок третьей заметки, в которой утверждалось, что любительская игра Энни задерживает съемки фильма.

Энни благодарила свою счастливую звезду за Дэймона Риса. Он был поводырем и наставником на самом трудном отрезке пути ее жизни, и в самые тяжелые моменты на площадке все время оказывался рядом.

Но, хотя Дэймон во всем поддерживал ее, в его отношении к Энни не было ничего личного. Он был слишком поглощен «Полночным часом», чтобы видеть в ней женщину.

Энни знала, что Рис по-прежнему много пьет по вечерам, но всегда встает с первыми лучами солнца, готовый к работе, заряжая своей энергией окружающих. Ни малейшего сходства с полубезумным подавленным пьяницей, которого она встретила в Голливуде. Но, когда Энни наблюдала, как он нервно мечется по площадке и чувствовала на себе яростный взгляд маленьких горящих голубых глазок, она все больше убеждалась, что первое впечатление было верным – Дэймон словно принадлежал другой расе, живущей по другим законам и правилам, и, что самое главное, – по-иному мыслящей.

Очевидно, единственной его страстью был фильм, но Энни чувствовала, что Дэймон – ее настоящий друг. Когда она видела Риса, тяжело откинувшегося на спинку шаткого стула, совсем как Гарри Хэвиленд в гостиной убогого ричлэндского домика, Энни чувствовала себя еще более одинокой, чем после смерти отца.

Оставался Эрик Шейн.

Энни никогда не работала с таким доброжелательным и деликатным коллегой. Эрик постоянно ободрял ее, принимал предложения Энни, поддерживал их собственными замечаниями и тактично наставлял девушку в новой для нее роли киноактрисы.

В отличие от напряженного, непостоянного Дэймона Риса, Эрик в работе был холодно-спокоен и беспристрастен, как врач, банкир или адвокат. Он добродушно шутил насчет неприятностей, вечно случавшихся на площадке, но никогда не повышал голоса и ни с кем не ссорился.

После каждого съемочного дня он куда-то уезжал на мотоцикле, одетый как обычно в джинсы, свитер или кожаную куртку, небрежно махнув рукой на прощанье.

Энни, все еще преклонявшейся перед Эриком, было почему-то неприятно вот так легко по-приятельски расставаться с ним после стольких часов, проведенных в его объятиях, когда приходилось изображать страстную женщину-убийцу, соблазнившую, одурманившую ласками, завлекшую героя Эрика в сети, словно паук, подстерегающий жертву, чтобы высосать из нее кровь, отравить душу ядовитым зельем чувственного дурмана.

Почти неделя была потрачена на бесконечные дубли длинной любовной сцены – актеры должны были сниматься обнаженными. Снова и снова Энни наклонялась над Эриком так, что голые груди едва касались мускулистой мужской груди, покрывала его лицо нежными поцелуями, пока камера наезжала все ближе.

Потом свет выключался, на обнаженные тела накладывался грим, и в следующем кадре Энни медленно и чувственно гладила руки Эрика, запускала пальцы в его волосы, завладевала им, окутывая страстью.

Изо всех сил Энни держала себя в руках роли и игры, но прикосновения к столь прекрасному образцу противоположного пола заставляли Энни задыхаться от невольного возбуждения. В эти моменты Энни явственно чувствовала в прикосновениях Эрика, в блеске его светлых глаз мужское желание и едва подавляемый голод.

Шейн не боялся обнажить физическую сторону своих эмоций, наоборот, использовал ее, чтобы придать мощь и глубину образу Терри. Ни одна частичка скрытого притяжения между Энни и Эриком не пропадала даром – все было ради фильма.

Энни тогда не отдавала отчета в своем состоянии. В отличие от нее Дэймон Рис продуманно и ловко использовал ее преклонение перед Эриком Шейном.

Эрик был так невероятно привлекателен, что Энни не могла не вплетать собственное восхищение этим человеком в непреодолимую злобу его героини, в ее яростное желание соблазнить и уничтожить Терри. И в игре Энни смутно ощущалась какая-то робкая покорность, мягкость, женственность, скрытые за жестокой чувственностью Лайны. Образ Лайны становился все более сложным и глубоким.

И еще одна деталь добавилась к образу Лайны, придуманному Рисом: восхищение Энни мастерством Эрика и ее способность почувствовать его затаенную боль и необъяснимую обиду, маскируемые красивой внешностью и отточенной техникой исполнения.

Итак, Лайна обрела жизнь на экране, и невидимая аура женственной нежности слилась с торжеством хищника, поглотившего жертву. Именно так она обрела истинную глубину характера.

Только когда Энни вместе с Эриком смотрели отснятый материал, девушка увидела цель и эффект небольших на первый взгляд изменений, сделанных Рисом.

Сведенные воедино в отснятом материале, они придавали образу большую глубину. Рис точно оценил возможности Энни и позволил Лайне стать такой, какой ее сделала Энни. В Лайне появилась неосознанная доброта и мягкость, над которыми в конце концов берет верх ее разрушительная сила, ее жестокость.

Рис предвидел все лучше остальных, продуманно совершенствуя сценарий, подгоняя его под актеров, играющих главные роли. Изменения были внесены рукой мастера. Благодаря им экранная Лайна, плоть и кровь Энни Хэвиленд, стала еще более противоречивой и пугающей, чем была на бумаге. Гибель Терри предопределена, а из хаоса съемок родился фильм, почти совершенный, если вообще совершенство достижимо.

Оглядываясь назад, Энни решительно не могла понять, как все эти суматошные дни она могла почти не спать, приезжать без четверти шесть утра на площадку, улыбаться Энди Ричи, своему личному гримеру, и жизнерадостно здороваться с членами съемочной бригады.

Но каким-то образом ей это удавалось. Энни спала, ела, репетировала, делала дубль за дублем, повторяла одну реплику, движение, пока едва не падала от усталости и раздражения.

С каждой уходящей неделей она чувствовала, как совершенствуется, становится глубже ее игра, и испытывала постоянное сожаление, что нельзя вернуться и переснять первую сцену. Слишком поздно. Теперь кто-то другой будет учиться на ее ошибках и промахах.

Так шло время, с каждым днем все больше выматывая, раздражая, веселя и возбуждая. И как раз когда изнурительная напряженность «Полночного часа», казалось, достигла накала, работа – этот страшный сон, от которого невозможно было избавиться, – вдруг кончилась.

Дэймон Рис и Клиффорд Номс с грубоватым юмором возвестили об окончании съемок.

Съемочная бригада и актеры – из тех, кто еще оставался в городе, отпраздновали великое событие вечеринкой. Начался монтаж фильма. Рис и Марк Сэлинджер заперлись вместе с режиссером монтажа Эйлин Малер и ее командой, а Клиффорд Номс осаждал администрацию «Интернешнл Пикчерз», вымаливая договоры и дополнительное финансирование, которые не так-то просто было вырвать.

Члены съемочной бригады уже разъехались на все четыре стороны, чтобы, возможно, никогда больше не встретиться в одном фильме.

Для Энни все было кончено.

Или почти кончено.

 

Глава VIII

Энни сидела рядом с Эриком Шейном в звуконепроницаемой кабине звукозаписи. Перед ними лежали листы бумаги с репликами героев. На актерах были наушники. За окном перед звуковым пультом сидел оператор со своим экземпляром сценария и номерным обозначением соответствующих смонтированных и отпечатанных кадров.

Сегодня был последний день озвучивания. Энни и Шейн должны синхронно, вместе с героями на экране повторить те реплики, которые по тем или иным причинам заглушил уличный шум. После этого к диалогу будут добавлены посторонние звуки, чтобы создать эффект естественности.

На экране шел немой фильм. В необходимом месте пленка останавливалась. В наушниках раздавались три гудка – знак приготовиться. Наконец она начинала говорить в унисон с персонажем, в точности воспроизводя интонации и настроение сцены.

Проговаривая реплики, Энни вспомнила сумасшедший ритм работы, усталость, с которой жила каждый день. В последний раз от нее требовалось воссоздать крошечный фрагмент роли и сделать это убедительно.

Энни закончила читать и услышала в наушниках голос Эрика. Как всегда, он был целиком поглощен характером своего героя. Энни снова поблагодарила судьбу за его профессионализм, неизменное спокойствие в самые тяжелые минуты, безупречную технику игры.

– Попробуем повторить последние четыре строки, – донесся голос звукооператора. – Немного громче, Лайна. Только на всякий случай… для большей верности.

Пленку перемотали, запустили снова, повторили короткие гудки, и Энни с Эриком начали диалог.

Энни заметила, как кивнул оператор. Рядом с ним сидела Эйлин Малер, поскольку для монтажера было крайне важно узнать результаты озвучивания.

Она улыбнулась и, оттопырив большие пальцы, показала их актерам.

– Конец, молодые люди, – объявила она, отходя от звукооператора. – Вы свободны.

Эрик Шейн встал и протянул Энни руку.

– Мисс Хэвиленд, для меня было огромным наслаждением работать с вами. Надеюсь, мы еще не раз встретимся на съемочной площадке.

Энни сжала его пальцы, охваченная внезапным недоверием.

– Вы хотите сказать… в самом деле, конец? – спросила она, мысленно перебирала в памяти длинные дни, заполненные нескончаемой работой.

– Конец, – подтвердил Эрик и, махнув на прощанье Эйлин и звукооператору, вывел Энни из полутьмы студии на яркий свет.

– Если Дэймон, Марк и Эйлин найдут какие-нибудь недостатки в последней копии, они могут попросить вас приехать и помочь. Но по контракту ваша работа закончена, так же, как и моя, и нас придется вновь нанимать. Конечно, мы сделаем все, как они просят, но официально и вы, и я свободны.

Они медленно шли мимо оштукатуренных зданий. И Энни почему-то ощутила страшное одиночество. Как она будет тосковать по интересным людям, которых собрал Дэймон Рис для создания своего шедевра. Все они—даже раздражительный, вечно хмурый Клифф Номс, приняли Энни в свой круг, несмотря на ее неопытность, и сделали все от них зависящее, чтобы помочь ей создать на экране образ Лайны.

Вспомнив, как напряженно они трудились вместе, Энни поняла, почему люди так любят работать в кино, несмотря на долгие изнурительные часы, когда они выматываются морально и физически, а на площадке все идет вкривь и вкось. Только коллективными усилиями создавался фильм, и конечный результат этих усилий сближал их так же надежно, как и любое сражение, которое так любят ностальгически вспоминать вояки-ветераны за дружеской беседой. И для них всех нашлось местечко в сердце Энни, хотя теперь друзья рассеялись по отдаленным уголкам мира кино. А теперь вот и Эрик Шейн, последний из тех, кто работал рядом, тоже собирается распрощаться.

Они добрались до автостоянки. Энни заметила мотоцикл Эрика и улыбнулась, вспомнив ворчливые предупреждения Дэймона о том, что Шейн обязательно сломает шею на шоссе.

– Ну что ж, – сказала она вслух, повернувшись к актеру. – Не знаю, что сказать. С вами так легко работать. Вы просто великолепны. Я многому научилась… И теперь буду скучать…

Лицо Шейна осветилось.

– Я бы хотел кое о чем спросить. – Если мой вопрос покажется слишком бестактным, просто скажите «нет» и забудем об этом. Хорошо?

Энни кивнула, откинув со щеки непослушную прядь. Эрик нервно улыбнулся.

– Не сможем ли мы встретиться в пятницу вечером? Энни потрясенно уставилась на него.

– Вы это серьезно?

– Простите, – извинился Эрик. – Не хотел ставить вас в неловкое положение.

Энни еще никогда не видела такого грустного лица. Эрик выглядел сейчас совсем мальчишкой, робким, уязвимым, искренне смущенным.

– Вы и вправду не шутите? – с сомнением переспросила она. – Но почему… почему так много времени спустя? Почему вы ни разу не пригласили меня раньше? Я не думала…

Эрик пожал плечами.

– Ну… наверное я бы мог сказать, что не хочу смешивать работу с личной жизнью или не желаю, чтобы меня путали с Терри и не собираюсь усложнять вашу только начавшуюся жизнь в Голливуде. Все это правда, но главное, что я много раз решался назначить свидание, набраться мужества… и не мог. Но теперь, когда совместная работа закончена, мы можем больше не увидеться. И я понял, как мне будет не хватать вас. – Эрик рассмеялся. – Сейчас или никогда.

Энни удивленно смотрела на этого нового, незнакомого Эрика, о существовании которого до сих пор не подозревала. Не уверенный в себе профессионал, не блестящий, обладающий безошибочной интуицией мужчина, а чуткий, деликатный, застенчивый человек, который в самом деле хотел встретиться с ней.

– Это лучшее приглашение из всех, которые я когда-либо получала, – улыбнулась девушка.

– Если откажетесь, я не обижусь, – заверил ее Эрик. – Мы могли бы пообедать как-нибудь. Это… Я был бы рад увидеться с вами. Теперь, когда…

– Не так быстро, – остановила его Энни, порывисто коснувшись руки Эрика. – Никто не думает отказываться.

Его лицо светилось улыбкой, и Энни почувствовала восхитительное смущение. Она целовала и ласкала Эрика, потому что так полагалось по сценарию, десятки раз прижималась к его обнаженному телу, но теперь эта область чувств казалась новой, неизведанной, но такой волнующе-призывной.

– А вы? Вы действительно хотите, чтобы мы встретились? Эрик сжал руки Энни, глядя на нее сияющими глазами.

– Никогда ни в чем не был более уверен, – прошептал он.

– Тогда… – Энни улыбнулась, не замечая, как ветер треплет волосы.

– В пятницу вечером? В семь часов? Энни кивнула.

– В пятницу вечером.

 

Глава IX

Эрик Шейн подъехал в назначенное время в шикарном спортивном автомобиле, который Энни никогда раньше не видела. Он постучал в дверь ее квартиры через несколько секунд после того, как Энни услышала звонок и открыла входную дверь внизу. Она была почти готова и, смеясь над восхищенными замечаниями Эрика по поводу ее квартиры, поспешно заколола волосы и чуть подкрасила щеки.

Никто из них не увидел ошеломленных взглядов миссис Эрнандес, наблюдавшей из окна за выходившими на улицу молодыми людьми. Эрик восторженно следил за бликами ночных огней на фарфоровом личике Энни.

– Выглядите просто сказочно, – заметил он, распахивая перед ней дверцу.

– Вы тоже, – искренне ответила Энни, не сводя глаз с мускулистого тела, красоту которого не могли скрыть спортивная куртка и легкие брюки. Он выглядел естественно в самой изысканной одежде. Эрика несколько раз включали в список самых модных мужчин страны. В распахнутом вороте сорочки были видны темные волосы, лицо казалось еще более загорелым, чем во время съемок «Полночного часа».

Когда они входили в «Жак-Марк», новый уютный ресторан, Энни заметила, как сверкнула вспышка, – репортеры не зевали. Но через минуту метрдотель проводил их в отдельный кабинет, где официант уже разливал шампанское «Дом Периньон» в высокие бокалы.

– Надеюсь, вы любите шампанское, – сказал Эрик, поднимая бокал. – У меня сегодня праздник.

– Не только у вас! – заметила Энни. – Не каждой девушке выпадает свидание с Эриком Шейном.

– Не такая уж большая честь, – возразил Эрик. – Ничего во мне нет особенного.

– Неправда, – заспорила Энни. – Вы необыкновенный актер.

Эрик пожал плечами и улыбнулся.

– Рыбак рыбака…

Выпив шампанское, Энни почувствовала себя свободнее.

После обеда они поехали в Малибу. Эрик показал Энни свой просторный, без лишней роскоши обставленный дом, а потом они отправились босиком на прогулку по пляжу. Они встречали других гуляющих, но никто не узнавал их в темноте.

Энни неожиданно для себя начала рассказывать о своей жизни; Эрик заинтересованно слушал, расспрашивая о подробностях. Теперь, когда Лайна осталась позади, она чувствовала непонятный прилив откровенности и желание поделиться с кем-то воспоминаниями о годах, прожитых в одиночестве после смерти Гарри Хэвиленда.

– Вы должны были остановить меня, – сказала она, наконец. – Я, наверное, до смерти надоела вам.

– Вовсе нет, – серьезно ответил Эрик. – Вы для меня просто глоток свежего воздуха. Я так часто думал о вас… о том, откуда вы родом, где жили до приезда в Голливуд. Говоря по правде, я был поражен – как можно с такой силой играть Лайну, не имея опыта работы в кино. Но теперь, думаю, все понятно. Вы настолько уравновешенный человек, что смогли вынести непосильный стресс и в то же время играть так правдоподобно. У вас хорошая голова на плечах, Энни.

Девушка улыбкой поблагодарила Эрика.

– Она вам очень понадобится. – Эрик показал в направлении холмов Голливуда. – Это безумный город.

– Не знаю, сколько пробуду здесь, – вздохнула Энни.

– Думаю, вам лучше приготовиться к долгой жизни в Голливуде. Я разбираюсь в нашем деле и чувствую, что «Полночный час» сделает вас звездой, хотите вы этого или нет.

Эта идея настолько потрясала воображение и пугала одновременно, что Энни всю дорогу до дома задумчиво молчала.

– Выпьете что-нибудь на ночь? Никакого подвоха, обещаю. Энни со смехом согласилась. Через несколько минут они уже сидели на большом диване в гостиной со стаканами старого кальвадоса. Энни разглядывала простую, чисто мужскую обстановку, потом повернулась к окну, за которым шумел ночной океан.

Когда она вновь посмотрела на Эрика, тот ответил ей нерешительным взглядом.

– Странно, – сказал он. – Мы десятки раз занимались любовью перед камерой. Но от этого все только хуже. Я хочу поцеловать тебя, Энни, и не смею…

Загорелые руки нервно перебирали бахрому подушки.

– Я хорошо расслышала? – засмеялась она. – Эрик Шейн боится поцеловать Энни Хэвиленд?

Но Эрик заставил ее замолчать, порывисто обняв ее и поцеловав.

– Вот, – прошептал он с притворным вздохом облегчения. – Может, это сломает лед.

Теперь настала очередь Энни нежно коснуться его щеки, шеи, притянуть эту красивую голову к своей. Потрясенная новизной ощущения при встрече с этой плотью, которую так хорошо знала, Энни раздвинула языком его губы и почувствовала влажную сладость рта. Поцелуй был долгим, медленным, трепетным и интимным.

– Я должен кое в чем признаться, – прошептал он, гладя большой рукой ее волосы. – Только не смейся. – Он был явно смущен. – Я… ну словом, я довольно никудышный любовник, – пробормотал Эрик, глядя в сторону.

Энни ничего не ответила.

– То есть…

Эрик запустил пальцы в волосы, сконфуженно хмурясь:

– Если женщина мне по-настоящему не нравится или я ей не доверяю… ну… я… ничего не могу.

Он засмеялся.

– Сама понимаешь, о чем я.

«Ну вот теперь я услышала все», – подумала Энни. Но Эрик вновь мальчишески-торопливо наклонился, чтобы поцеловать ее.

В глазах сверкали голод и одиночество.

– Эти женщины, с которыми ты видела меня в модных журналах, – пробормотал Эрик, – они просто друзья. Нет, даже не друзья – просто любят, когда их имена связывают с моим – по деловым соображениям. Бывает так, что Наши агенты договариваются о совместных съемках.

Он вздохнул:

– Некоторые из них – совсем неплохие женщины, порядочные, добрые. Но не моего типа. Что только Голливуд не делает с людьми! Приходится прежде думать о себе. Я это понимаю. Но в женщинах… и девушках вытравлено все человеческое. Не знаю, во что они превращаются, но любить их я не могу. И, глубоко вздохнув, он заставил себя договорить:

– Когда-то у меня была девушка. Я очень любил ее и доверял… но беда в том, что совсем ей не нравился.

Несколько секунд он не отрываясь смотрел в холодный камин, не снимая руки с плеча Энни. Потом взглянул в ее серебристые глаза.

– Я работал с тобой полгода. И знаю тебя как актрису. Но, думаю, сумел разглядеть, какова ты на самом деле. И – не знаю, как выразить это, – ты мне нравишься, Энни. Очень нравишься. Это нечто новое для меня. Когда я тебя вижу, хочется улыбаться. Сама мысль о том, что мы можем больше никогда не встретиться, терзала мне душу.

И, взяв девушку за руку, прошептал:

– Я не могу ничего обещать. Относительно себя, конечно. Но даю слово, что буду крайне признателен, если поцелуешь меня.

В комнате слышался лишь единственный звук – приглушенный шепот прибоя. Энни взглянула на лампу, глазами прося Эрика выключить свет. Через мгновенье комнату окутала тьма – они поднялись и устремились друг к другу, встали у открытого окна в потоке лунного света.

Энни сжала его руки, потом обняла и подставила губы, зарывшись пальцами в густые волосы и пригнув его голову к своей.

Ладони девушки скользили по мускулистой груди, широким плечам. Энни чувствовала, как все глубже проникает в нее чистый земной запах, когда вновь и вновь ощущала вкус его губ.

И неожиданно Энни осознала себя истинной женщиной: сильной, нежной и искренней. Эрик Шейн мог сомневаться лишь в себе, не в ней.

Он был так нежен и, наверное, очень волновался, когда сделал нерешительный шаг к спальне. Но именно Энни взяла его за руку и повела через полутьму к кровати. Она снова обняла Эрика и отдала свое тело во власть его рук. Скоро расстегнутое платье соскользнуло на пол, как лепесток с цветка, за ним последовали крошечный лифчик и трусики. Энни осталась обнаженной, совершенное тело словно сверкало в лунном свете. Она снова стала целовать Эрика, ладони скользнули по животу к ремню, застежка, щелкнув, расстегнулась. Энни помогла ему раздеться. Оставшись обнаженным, он неожиданно подхватил ее на руки, силу которых Энни до сих пор не изведала. Страстный поцелуй заставил ее вздохнуть.

Эрик положил Энни на мягкое покрывало и стоял перед ней – таинственный силуэт в серебристых лучах, высокий, сильный и красивый – таким она никогда его не видела.

Энни протянула к нему руки. Она не боялась коснуться его, быть смелой, упиваться его возбуждением, делить с ним свое наслаждение. Тела двигались в унисон друг другу, словно под неслышную мелодию ласк и объятий, знакомую и неизвестную, как будто эти двое знали друг друга давным-давно… или не знали совсем.

Наконец, легким нетерпеливым движением бедер Энни дала понять, как хочет, чтобы он взял ее, и, держа его лицо в ладонях, ждала, когда это свершится, и она станет принадлежать ему… И вот мгновение настало. Эрик вошел в нее: Энни охватило такое жгучее наслаждение, что с губ невольно сорвался потрясенный крик. Она сцепила руки на его талии, чтобы помочь ему проникнуть глубже – мощная напряженная плоть ласкала ее уверенными толчками. Радостное освобождение, удовольствие чувствовать себя желанным мужчиной переполняли Эрика.

Это было непереносимо прекрасно: так чувственно, так медленно, что она вздрагивала, стонала, извиваясь в конвульсиях экстаза, снова и снова, прежде чем огромная сила его желания подняла ее, понесла выше и выше, пока комната не зазвенела торжествующими криками женщины, в сердце которой пело безграничное блаженство.

 

Глава X

«Дейли Верайети», 10 июня 1970 года

«Из достоверных источников стало известно: сегодня вечером в «Дайел Тиэтр» в Уэствуде «Интернешнл Пикчерз» устраивает закрытый предварительный просмотр нового фильма Дэймона Риса «Полночный час».

Те, кто помнит необычные обстоятельства, предшествующие созданию фильма, начиная с утверждения никому не известной Энни Хэвиленд на роль знойной героини и согласия Эрика Шейна стать ее партнером, несомненно захотят быть в числе зрителей, как, впрочем, и многие, кому известны слухи, выходящие из-под жерновов «голливудской мельницы сплетен», истории о тайной связи между Хэвиленд и Шейном, связи, благодаря которой мисс Хэвиленд и получила роль героини… несмотря на талант, которые одни считают стихийным и необработанным, а другие – вообще не существующим, и именно это обстоятельство и вызвало затруднения и задержки при съемках картины. Дэймон Рис, привыкший во всем добиваться совершенства, как утверждают, делал все возможное, чтобы отвлечь партнеров по фильму от непрерывных занятий любовью и заставить их делать то же самое на съемочной площадке.

Правдивы ли эти истории или нет, но фильм сегодня будет показан, и это несомненно подбавит масла в огонь слухов, так занимающих жителей нашего города».

Энни швырнула на пол гнусную газетенку и закрыла лицо руками.

– Господи, – прошептала она, чувствуя, как слезы жгут глаза, – когда же они оставят меня в покое?

Заметка была самой последней в длинном списке ей подобных, появлявшихся в бульварной прессе и изданиях шоу-бизнеса в течение всех пяти месяцев после окончания съемок.

Сначала слухи ошеломили Энни своим неправдоподобием. Она пыталась не обращать на них внимания, но теперь поняла, что сплетни не прекратятся.

«ЛАЙНА ПОКОРИЛА ШЕЙНА». «СВЕНГАЛИ В ЖЕНСКОМ ОБРАЗЕ ДОБИВАЕТСЯ СВОЕГО!» «ЛАЙНА: – Я ЗНАЮ, ЧТО НУЖНО МУЖЧИНАМ!»

Под последним заголовком красовался вызывающий снимок Энни, державшей Шейна под руку.

Нападки не прекращались, становясь все озлобленнее. Всякий, кто принимал всерьез подобные заметки, мог легко поверить, что сама Энни была сексуальным вампиром, намного превосходившим героиню фильма, хищницей, эгоисткой, одержимой жаждой власти.

Ее объявили бездарной актрисой, окрутившей Шейна и вынудившей его использовать свое влияние, чтобы надавить на Дэймона Риса, старого друга и союзника, заставив его отдать роль Лайны Энни Хэвиленд, несмотря на очевидное отсутствие способностей и таланта.

Но этим дело не кончилось. Газеты недвусмысленно намекали, будто честолюбие и жажда успеха Энни были столь велики, что ни один мужчина, так или иначе занятый в постановке фильма, не мог чувствовать себя в безопасности от ее рокового очарования. Ходили слухи о ее весьма близких отношениях с продюсером Номсом, Марком Сэлинджером, самим Дэймоном Рисом и всеми служащими «Интернешнл Пикчерз», начиная от президента Хармона Керта и кончая студийными рабочими.

По мере продвижения съемок тон статей менялся: от скептических замечаний насчет неопытности Энни в разгар работы над фильмом до гнусных измышлений относительно ее сексуальных похождений в последних перед выходом на экран публикациях.

Безжалостная кампания привела к тому, что интерес к фильму невероятно возрос, а унижение и позор Энни оказались столь велики, что она была вынуждена отказаться давать интервью о себе и о картине и не показываться на людях.

Дэймон Рис отвечал на все нападки пренебрежительной усмешкой и публично заявлял, что Энни получила роль Лайны задолго до совместных кинопроб с Эриком Шейном, во время которых они впервые встретились. Эрик во всем подтверждал слова Риса. Но пресса принимала эти опровержения как повод раздуть очередную мерзкую сплетню.

Энни поняла, что остается только выжидать, пока не утихнет буря и фильм не появится на экранах. Может, тогда публика поймет, сколько сил и таланта потрачено на воплощение образа Лайны.

Она денно и нощно молилась, чтобы вера Риса в нее оправдалась. Дэймон был слишком придирчив к себе и другим, чтобы удовлетвориться посредственной или просто хорошей работой тех, кто участвовал в съемках фильма. Он требовал совершенства. Значит, Энни должна, по крайней мере, соответствовать своей роли.

Но спокойствие и уверенность в себе были настолько подорваны, что, когда смонтировали черновой вариант фильма, Энни не нашла в себе мужества посмотреть его. Даже когда Дэймон Рис пригласил ее на просмотр окончательного варианта в главной проекционной «Интернешнл Пикчерз», Энни отказалась под предлогом, что хочет сидеть среди обыкновенных зрителей, когда впервые увидит себя на экране, и теперь одновременно жалела о своем решении и радовалась, что поступила именно так. Сегодня вечером ее будет окружать пресыщенная голливудская публика, осаждаемая, кроме всего прочего, неутомимыми слухами о том, что Энни нет нужды играть и притворяться на съемочной площадке – для нее это способ открыто проявлять ненасытную чувственность, позволившую ей получить роль, подчинив своей воле создателей фильма.

Больше всего на свете ей хотелось забиться в какую-нибудь нору и проспать лет двадцать. Потом, возможно, она сумеет проснуться далеко от этого времени и места и посмотреть «Полночный час» в шоу «Для тех, кто не спит» в одиночестве, подальше от любопытных глаз и грязных намеков.

Но все это было недостижимой мечтой. Приходилось жить в настоящем и приспосабливаться к обстоятельствам, хотя неутомимое любопытство окружающих не давало спокойно существовать. Слезы беззвучно скользили по щекам девушки. Энни не осмеливалась поднять голову и не могла отвести глаз от газетной страницы, каждая строка которой была пропитана ложью.

Чьи-то теплые руки опустились на плечи, осторожно подняли, заставили повернуться. Энни улыбнулась сквозь слезы, глядя в глаза Эрика Шейна.

Он обнял ее, прижал к себе, усадил на мягкую постель, где всего несколько часов назад она принадлежала ему всем своим растревоженным сердцем.

– Держись, – сказал он шепотом, который так хорошо знала Энни. – Они проделывают это с каждым, особенно перед премьерой. Им хотелось бы сожрать тебя заживо, но, после того как зрители увидят тебя на экране, увидишь, вся эта свора запоет по-другому.

Энни недоверчиво взглянула на Эрика и, спрятав лицо на его груди, обхватила его и притянула ближе, ощущая ласкающее прикосновение теплой кожи к телу.

За пять месяцев, проведенных вместе, Энни успела узнать силу ободряющих, ласковых, полных уважения слов Эрика и его удивительной, прекрасной любви, и хотя он не мог ни уничтожить, ни объяснить неукротимую злобу ее преследователей, все же стал неоценимым советником и защитником.

– Вот уже пятнадцать лет меня называют сексуальным маньяком, и заткнуть им рты невозможно. Поверь, если бы я имел столько женщин, как они утверждают, у меня бы не было свободной минуты, чтобы сходить в туалет. Энни, поверь, все это игра по жестким правилам. Эти люди – свиньи, но в нашем городе они обладают властью. Придется перетерпеть, пока тебя не оставят в покое.

Но когда Эрик просматривал газеты, в глазах его чаще стыло недоумение и беспокойство, а Энни сгорала от стыда, что ее позор может запятнать имя Шейна. В этих историях он выглядел словно очарованный школьник, глупый мальчишка, а не блестящий профессионал, актер милостью Божьей.

Но Эрик никогда не упоминал об этом. Он считал Энни единственной жертвой.

– Эрик, – сказала она с отчаянной нежностью, прижимаясь к нему. – Думаю, нам не стоит сегодня идти вместе. Это только все ухудшит. Люди поверят…

– Плевать на то, во что они верят! – объявил Эрик. – Мы должны вдвоем встретиться со зрителями. Хочу наблюдать за их лицами, когда они увидят тебя на экране. Кроме того, – добавил он с улыбкой, – еще неизвестно, узнают ли они нас.

Энни понимала, что имеет в виду Эрик. За последние пять месяцев она обнаружила, что нельзя было превзойти его в умении отделаться от репортеров. И теперь, когда он и Энни стали любовниками, Эрик делал все, чтобы и она стала неузнаваемой для уличных зевак и прессы.

Они обедали в маленьких ресторанчиках, где хорошо знали Эрика и его любовь к уединению, ходили в кино на самые ранние сеансы, когда поклонники еще спали, обедали в шумных закусочных и маленьких кафе, где для защиты от любопытных глаз было достаточно надеть широкополую шляпу и солнечные очки, и, самое забавное из всего, натягивали мотоциклетные шлемы и спокойно катались по Уилширскому бульвару, бульварам Сансет, Санта-Моника и Родео Драйв никем не узнанные. Энни крепко держалась за Эрика, обхватив его бедра стройными ногами в джинсах, и наблюдала Голливуд во всем мишурном великолепии.

Потом они отправлялись к холмам, где Эрик знал такие уединенные каньоны, куда не заглядывал ни один турист. Там они долго стояли рядом, вдыхая запахи чапарраля и океанского воздуха, приносимых ветром сюда, на эти отдаленные высоты.

Потом они бросались в объятия друг другу, и веселый смех умолкал, вытесненный жгучим желанием. Эрик успокаивал ее страхи нежной улыбкой, вел Энни в царство, напоенное ароматами тишины; пальцы, знакомые с каждым дюймом ее кожи, осторожно, ловко раздевали девушку, и обнаженные тела сливались в экстазе под усыпанным бриллиантами небом.

Но время, проведенное вместе, не могло снять камень с души Энни и притупить все усиливающееся чувство одиночества. Теперь она гораздо реже видела Эрика. Он был занят на съемках нового фильма, а Энни проводила время в ожидании звонка от Барри Стейна или его редких визитов на Побережье. У нее не хватало мужества самой заняться поисками работы, и когда агент уверял, что наступило временное затишье и после показа «Полночного часа» предложения посыплются градом, устало соглашалась с его толкованиями происходящего.

Энни навещала Бет Холланд, ездила за покупками с Элейн де Гро, обедала с Нормой Крейн и ее внучками и пыталась отвлечься от беспокойных мыслей. Но ничего не помогало. Дни тянулись бесконечной серой лентой.

Зато по вечерам ей словно бросали спасательный круг: звонил телефон, и голос Эрика окутывал ее. Он был на съемках в Нью-Мехико, но звонил каждый вечер, его ободряющие слова были единственным транквилизатором, могущим пролить бальзам на ее раны и поднять утомленный дух.

Приезжая в Голливуд, Эрик любил удивлять Энни, появляясь в тот момент, когда она меньше всего ожидала его; бесшумно подкатывал, когда она возвращалась домой из магазина, и над ухом внезапно слышался знакомый голос:

– Вас подвезти, леди?

Иногда Энни находила в почтовом ящике шутливую записку с просьбой о свидании или приглашение разделить заманчивое приключение, неизменно приносившее столько радости.

И были драгоценные ночи, когда Эрик появлялся поздно, а в глазах горел неутомимый голод, от которого по спине Энни бежала дрожь предвкушения.

Она деланно сердитым тоном выговаривала ему за поздний приход.

– Что ты здесь делаешь, Эрик? Неужели никогда не спишь? Ты загонишь себя в могилу!

Но теплая ладонь сжимала ее пальцы с мягкой настойчивостью, и Энни отправлялась с ним путешествовать через темные холмы, сгорая от желания. Когда они оказывались в его доме, вздохи девушки зажигали в нем ответный огонь, и Эрик нес ее в постель. Его поцелуи заставляли забывать о враждебном мире, уносили прочь тоску и одиночество, а образ смеющегося Эрика царил в ее сердце.

Эрик настаивал, чтобы Энни взяла ключ от его дома. Но ключ был не нужен ей – Энни боялась всякого вмешательства в личную жизнь Эрика. Ему удалось уговорить ее только оставаться иногда на несколько дней или уик-энд.

Бывали моменты, когда она оставалась одна в просторных комнатах, зная, что через несколько секунд появится Эрик и подойдет к ней. Уединение заставляло Энни желать Эрика еще сильнее, отдаваясь нимфоподобным инстинктам. Она срывала с себя одежду, лишь заслышав его шаги.

Он сжимал в объятиях обнаженное тело, целовал шелковистую кожу, омытую свечением ночного неба, пробуждал к жизни нежную плоть.

Утолив страсть, Энни любила сидеть голая перед Эриком, долго молча зачарованно глядя на него, чувствуя, как его глаза проникают в душу, исследуют самые дальние уголки, совсем как руки, ласкавшие ее всего несколько минут назад.

Энни рассматривала свое отражение в этих глаза, сверкающих, таинственных, скрывающих сложные оттенки настроений. Энни хотела бы навсегда безвозвратно потеряться в этих глубинах.

Эрик был подобен хамелеону, некоему тысячеликому созданию, имеющему множество форм, неожиданных, непредсказуемых, и в этом был секрет невероятной его сексапильности в жизни. И на экране Шейн был почти болезненно доверчив и открыт в своей уязвимости, но в то же время никто не мог сказать, что хорошо его знает. Юмор, доброта и бесконечная мука боролись за владычество в этих сверкающих, словно драгоценные камни, глазах… боролись и не могли победить.

Поэтому Энни молча протягивала руки и чувствовала, как Эрик ласкает ее взглядом, шутит, задает вопросы, отвечает, поддразнивая, и все молча, без слов.

Энни, подчиняясь магии тишины, обводила взглядом его богоподобное тело – от прямых плеч и широкой груди до сильных бицепсов и предплечий к длинным гибким пальцам, от кустика жестких волос внизу живота до драгоценного места между ног, где средоточие его мужественности покоилось в густых завитках словно дремлющий хищный зверь, готовый каждую секунду пробудиться к жизни, мгновенно обретя поразительную силу и способность брать, завоевывать, будить неутомимое пламя в теле женщины. Уже сейчас под ее взглядом он вздрогнул, зашевелился, сильные руки, обнимавшие Энни, вновь притянули ее к себе, их прикосновение – будто магнит, слишком манящий, чтобы противиться хотя бы на мгновение. Забыв обо всем, кроме потрясшего ее невыразимого наслаждения, Энни целовала Эрика, густые волосы окутали их лица темным покрывалом, а тело вновь горело жаждой ощутить волшебство его прикосновения, отдаться до конца.

Эрик был так же ненасытен в желании обладать ее телом, как и в стремлении узнать о прошлом Энни, ее воззрениях на жизнь, идеях и планах. И уже через несколько недель после начала их связи Энни чувствовала себя так, словно он проникал во все уголки ее индивидуальности и вбирал ее в себя. Эрик так прекрасно умел слушать, что Энни постепенно стала бояться его суждений о ней. Она считала себя слишком поверхностной для него и как-то высказала это Эрику.

Тот удивленно рассмеялся.

– Об этом тебе меньше всего стоит волноваться, – заверил он. – Ты очень серьезный, глубокий человек, Энни, гораздо многограннее, чем сама думаешь. И в этом кроется секрет твоего таланта.

– Какого таланта? – с горечью спросила Энни. – Быть объектом газетных сплетен?

Эрик серьезно покачал головой.

– Я скажу все, что думаю. Ты слишком добра и порядочна, чтобы обладать присущими Лайне жаждой власти и эгоизмом, однако все-таки сумела возродить ее к жизни, потому что была достаточно храбра, чтобы отыскать ее в себе и выпустить на волю ради Дэймона. А для этого необходим талант и нечто большее, чем талант – именно таким качеством и должен обладать истинный актер.

Энни благодарно улыбнулась. Она не стала ничего говорить Эрику о том, что терзало ее с тех пор, как студия обнародовала ее настоящее имя – Лайна, со злорадным удовольствием отождествляя ее с экранной героиней.

И когда расспросы Эрика о прошлом возвращали мысли Энни к Гарри Хэвиленду к ее юности, девушка вспоминала таинственную Элис Хэвиленд и снимки, найденные на чердаке, – снимки, наполнившие душу столь безрассудным страхом, что она в панике убежала.

А неотступно мучил Энни один вопрос: не могло ли так случиться, что омерзительные намеки прессы имели под собой какое-то основание? Неужели то древнее дьявольское зло, проглядывавшее в лице матери, гнездится в душе Энни и находит выход в ожившей на экране Лайне?

Но Энни не хотела обременять Эрика своими тревожными мыслями. Хватит и того, что в слухах и сплетнях об их связи было зерно истины. Разве не правы были репортеры, утверждая, что Эрик ее любовник? И пусть их отношения начались после съемок «Полночного часа» – что это может изменить?!

Она пыталась собрать всю свою волю и отогнать угрызения совести, она пыталась ненавидеть своих врагов, а не винить себя. Она знала, что не сделала ничего дурного, и если бы нужно было пройти этот путь еще раз, повторила бы его. Тем более она бы, благодарение Богу, еще раз приняла приглашение Эрика и пошла бы на свидание, с которого и начались эти волшебные минуты соединения.

По мере того, как проходило время, Эрик все больше посвящал ее в подробности своей личной жизни, заставлявшие Энни стыдиться того, что она так копается в себе и постоянно беспокоится о впечатлении, которое производит на окружающих.

Она, как миллионы его поклонников, уже знала, что Эрик уже в детстве был известным актером, сыном честолюбивой мамаши, помешанной на театре. Его старшая сестра, ставшая известной бродвейской актрисой, делила с ним все трудности такого детства.

Обоих выставляли напоказ словно дрессированных животных перед многочисленными продюсерами, а беззащитные детские души подвергались непосильному давлению шоу-бизнеса.

Дети были свидетелями бесконечных браков их матери, разводов и романов, но друг для друга они стали настоящей опорой.

Даже сейчас раз в неделю они звонили друг другу, хотя, казалось, находили странное удовлетворение в том, что живут в разных концах страны и никогда не видятся друг с другом.

Другого человека такие испытания в детстве могли бы сломать и уничтожить. Но Эрик сумел пройти через бесчисленное количество ролей в давно забытых постановках, взял Голливуд приступом и в двадцать лет этот невероятно красивый и талантливый юноша стал живой легендой этого города для миллионов зрителей.

Эрик рассказывал о своей жизни коротко, отрывисто, сухо, глядя в сторону, не снимая руки с плеча Энни. Но по мере того, как он говорил, она все яснее понимала, как удалось Эрику совершить такое чудо – выжить и стать знаменитостью. Он достиг этого своей игрой, выучился полностью растворяться в персонаже, преображаться в своих героев, возрождать их к жизни перед кинокамерой. Уничтожая себя, Эрик освобождал душу человека, которого воплощал в этот момент. И с каждым фильмом техники его игры становилась все более отточенной.

Не случайно персонажи его фильмов были измученными, неуравновешенными, сломленными людьми, которых ожидал неизбежный страшный конец. Таким образом, Эрик пытался победить прошлое, изгнать демонов из души, избежать опасности быть сожранным ими. Именно это сделало его столь известным в Голливуде и почти национальным героем.

Эрик не сомневался в своем таланте, несмотря на противоречивые оценки его работы критиками. Он знал, чего стоит как актер, принимал свой титул звезды как должное и никогда не смешивал одно с другим. Но Эрик никогда не забывал, что самый важный шаг в своей жизни он сделал тогда, когда избрал своим призванием ремесло актера.

И, как ни странно, Энни чувствовала себя ближе к нему именно из-за этого выбора, хотя никогда не считала себя равной ему по мастерству. Оба росли, чувствуя себя каким-то образом отверженными, париями, не похожими на других. И оба пытались залечить свои раны, перевоплощаясь в других людей, выражая их боль, неудачи, любовь… Актеры до мозгов костей, они обладали свойством «скрыться из глаз на пустом месте», как говорил Эрик. Создавая образы, они получали возможность как бы видеть себя по стороны. В зеркале их лица были незнакомыми, странными, только на экране или на сцене они наконец узнавали себя.

Эрик словно стал для нее братом по крови, и судьбы у них были схожи, хотя Эрику приходилось намного труднее – ведь в его жизни не существовало Гарри Хэвиленда, скрашивавшего ее детство любовью и добротой. Она слушала и утешала Эрика, как сестра, ласковыми словами, нежными прикосновениями рук и губ…

Но, словно жена, прижимала Энни любовника к груди, манила в постель, обретая новую, не зависящую от мозга мудрость, мудрость близости, узнавания этого прекрасного тела, этого замечательного человека. Энни возбуждала его, доводя до бурного, слепяще-белого взрыва страсти, а он, в свою очередь, сводил ее с ума, даря экстаз, которого Энни даже представить себе не могла в самых буйных фантазиях.

И Эрик, как муж, с властной гордой нежностью подолгу глядел на нее.

Он был для Энни другом, коллегой, братом, любовником, Адамом для своей Евы, тенью, вытеснявшей ужасы прошлого, угрожавшего поглотить будущее. Эрик постепенно становился для Энни всем – целой вселенной. Сознание того, что она нужна и желанна для кого-то, было таким новым, волнующим, что Энни позволила образу Эрика затмить весь белый свет, стать оболочкой, скрывающей ее преображенную индивидуальность.

И она действительно не узнавала себя. Провалившись когда-то, как Алиса в кроличью нору, она вышла спустя годы на свет божий с осознанием своего предназначения в жизни – быть актрисой, и она теперь потерянно блуждала в темноте, преобразившись в новое существо подобно героине Льюиса Кэрролла.

На этот раз магическим средством, чудодейственным эликсиром, возносившим Энни на головокружительную высоту, стал Эрик, чудесный белый единорог среди животных мужского пола. Он позволил ей войти в свой мир, и она не могла ни покинуть его, ни стать его частью. Как было бы чудесно затеряться насовсем в этом мире! Но только в безумных мечтах жизнь предлагала покой и счастье. Экстаз, расцветающий в душе, боролся с тоской и одиночеством женщины, оказавшейся в чужом враждебном мире, обитатели которого вероломно вторгались в ее личную жизнь и поливали грязью все, что было дорого Энни. Даже самые драгоценные светлые моменты встреч с Эриком были запачканы, осквернены омерзительными сплетнями, настойчиво проникающими в их островок мира и тишины.

И поэтому она цеплялась за Эрика из последних сил, не зная, куда несет ее судьба и жестокое время, но опасаясь того, что подстерегает ее за первым же поворотом.

Энни вела двойную жизнь – одна половина слишком хороша, чтобы быть правдой, другая—слишком страшная, чтобы быть реальностью.

* * *

Эрик подкупил управляющего «Дайел Тиэтр», и им оставили два неприметных места на последнем ряду. После того, как погас свет и стали закрываться двери, Энни и Эрик проскользнули в зал.

Зал был погружен в полнейшую тьму. Экран оставался черным, но вот откуда-то издалека раздался тихий голос Лайны, поющей песенку. Наконец показались первые титры, словно подвешенные в черноте:

«ИНТЕРНЕШНЛ ПИКЧЕРЗ» ПРЕДСТАВЛЯЕТ

ЭРИКА ШЕЙНА

Зрители затаили дыхание при появлении легендарного имени.

ЭННИ ХЭВИЛЕНД

Публика зашумела, зашепталась, но реакция была слишком неопределенной и труднообъяснимой.

В ПОСТАНОВКЕ

КЛИФФОРДА НОМСА

ФИЛЬМ РИСА – СЭЛИНДЖЕРА

«ПОЛНОЧНЫЙ ЧАС» Картина началась.

Энни поразила жалобная тихая музыка, сочиненная Рисом и оркестрованная Кэнджи Нишимурой, блестящим молодым композитором. Она мрачным эхом звучала над темными, резными силуэтами магнолий и дубов, с ветвей которых свисали длинные бороды мха.

Энни читала знакомые имена актеров и членов съемочной группы: Эйлин Малер, Джерри Фолковски, Элейн де Гро, Энди Ричи. Впервые в жизни за печатными буквами она смогла увидеть знакомые лица людей, с которыми трудилась бок о бок.

На экран выплыло имя Марка Сэлинджера. Титры кончились. Начался фильм. Энни судорожно сжала руку Эрика.

На экране был Терри, возвращавшийся с вокзала в отчий дом по узким дорожкам и грязным тропинкам. Он нес единственный чемодан и шагал бодро, но неспешно. Но тут на пути возникла роковая судьба в образе Лайны на велосипеде, простое платьице обтягивало упругое, рано развившееся тело. Едва не столкнувшись с Терри, она улыбнулась и заговорила с ним.

С этого момента сердце Энни куда-то провалилось, стало трудно дышать.

Она слушала диалог словно в бреду. Голос звучал ужасно скованно, деревянно, словно мелодию Моцарта исполнял дилетант на десятидолларовой скрипке. Акцент казался деланным, речь вымученной. Она ненавидела свое лицо, глаза, мимику. Каждое движение тела и рук казалось нескладным.

К этому моменту руки Энни повлажнели, а голова пошла кругом. Она ощущала крепкое пожатие пальцев Эрика. Пытается рассеять ее беспочвенные страхи или утешить, приглушить боль стыда?

Через некоторое время какой-то человек встал и вышел из зала. Его примеру последовала супружеская пара постарше; муж, заботливо поддерживая жену под руку, вел ее по проходу.

Кто-то кашлянул. Наступила мучительная тишина. Энни подумала, что сейчас умрет. Фильм медленно, мучительно медленно двигался к ужасному концу.

Энни осмеливалась глядеть на экран, только если сама не была в кадре. Когда же появлялась ее героиня, девушка искоса краем глаза наблюдала за происходящим.

Игра Эрика, воплотившего образ человека, почти намеренно позволявшего Лайне уничтожить себя, поглотить, свергнуть в бездну, завораживала зрителей. Его жесты, взгляды были пластичны, выразительны, полны мрачных предчувствий. Никогда еще он не был так великолепен!

Теперь только Энни могла увидеть результаты бескорыстных усилий Эрика помочь ей внести новые штрихи в картину.

В одной из главных сцен, где они занимались любовью, в кадре оказывался Терри, полулежавший на кровати, пока на заднем плане Лайна ходила по спальне в одном лифчике и трусиках. Эрик, против воли режиссера, настоял на том, чтобы его лицо было не в фокусе, на противоположной стороне установили зеркало, и Лайна, самозабвенно любующаяся собой, оказалась в центре всей сцены.

Дэймон и Марк согласились и отсняли сцену, как хотел Эрик. Но оказалось, что размытое изображение Терри, благодаря блестящей игре Эрика, придавало происходящему оттенок неприкрытого трагизма. Даже находясь не в фокусе, он смог передать всепоглощающую одержимость и сломленный дух Терри. В самой неподвижности, делавшей его похожим на труп, и в фигуре Лайны, его убийцы, удовлетворенной своей работой, целиком поглощенной собственной красотой, словно в капле воды отражалась драма Терри.

Фильм продолжался. «Полночный час» снова и снова поражал Энни мощью и блеском. Только собственная игра убивала ее: девушка находила недостатки в каждой сцене, где появлялась.

Когда фильм закончился, аплодисменты были вежливыми, но сдержанными. Энни не осмеливалась даже оценивать эту реакцию.

Она стояла с Эриком в темном углу и наблюдала за идущими к выходу людьми. Они выглядели подавленными.

«И неудивительно, – подумала Энни. – Мрачная трагедия Дэймона все еще преследует их».

Многие из зрителей брали карточки для отзывов, писали что-то и бросали в ящики, предоставленные для этой цели студией. Энни боялась даже подумать о том, что в них написано.

Зал опустел, и Эрик увел ее домой. Энни цеплялась за него; ночной ветер свистел в ушах, пока они мчались на мотоцикле по бульвару Сансет к шоссе, ведущему на Малибу. Когда они оказались у его дома, Энни не хватило мужества заговорить первой.

– Ну? – спросил он, закрывая ворота. – Не мучай меня. Что ты думаешь?

Энни попыталась что-то сказать, но не смогла. Слова не шли с языка.

– Неужели я так плох? – допытывался Эрик.

– Ты? – закричала она, громко засмеявшись, чтобы скрыть, как страдает. – О, Эрик, как ты можешь?! Спрашивать об этом меня?!

Эрик, окончательно сбитый с толку, молча глядел на нее со смешанным выражением недоумения и боли.

– Ну же, – пробормотал он наконец. – Ты можешь позволить себе быть великодушной. Ты была просто великолепна. Совсем затмила меня, как я и говорил. Два часа держала их в напряжении. Не молчи же, Энни. Действительно я так ужасно играл?

– О, я люблю тебя! – вырвалось у Энни, она бросилась на шею Эрику, ошеломленная его добротой. Она и не пыталась допытываться, искренен ли он. – Я так люблю тебя!

Эрик нежно гладил ее по плечу, понимая, что с ней происходит, и готовый поддержать, пока самое худшее не будет кончено.

Через минуту Энни возьмет себя в руки и скажет, как нечеловечески прекрасен он был в этой сложной и ответственной роли, и что она проведет остаток жизни, благодаря свою счастливую звезду за подаренную радость работы вместе с ним.

Но пока Энни могла только льнуть к Эрику, тонкие пальцы притягивали его все ближе, лицо, спрятанное на груди, покрыто слезами, а в ушах все еще звучало замирающее эхо трех слов, которые только что сорвались с губ и, несмотря на все опасения и сдержанность Энни, нашли путь к свободе.

 

Глава XI

На следующее утро Энни проснулась в объятиях Эрика. В доме было прохладно и тихо. Приглушенный шум прибоя только усиливал впечатление безмятежного, совершенного покоя.

Несколько минут Энни лежала неподвижно, разглядывая лицо спящего Эрика; за опущенными ресницами, казалось, скрывались бесконечные миры, в которых происходили невероятные события. Какие сны видит он сейчас? Грустные? Терзающие мозг? Счастливые? Энни так никогда и не узнает этого, а Эрик не вспомнит, когда проснется, чтобы встретить новый день.

Энни потихоньку соскользнула с кровати, на цыпочках прошла через кухню к боковой двери. На ступеньках лежали газеты.

Энни распахнула дверь навстречу свежему ветру, взяла всю пачку и положила на кухонный стол. Потом заставила себя не торопясь сварить кофе – совсем как ребенок, который в рождественское утро старательно умывается и чистит зубы, прежде чем помчаться к елке смотреть подарки.

Наконец Энни села, взглянула на первую страницу «Таймс» и сразу же встретилась глазами с собственным изображением. Снимок был помещен в углу, на врезке. Под ним была небольшая информация: «Секс-ангел, потрясший публику на закрытом просмотре. Подробности на странице 38».

Но Энни, еще не успев развернуть газету, увидела свои портреты в «Дейли Верайети» и «Геральд-Икземинер». Странная фраза «секс-ангел» встречалась во всех заголовках.

Она вновь взяла «Таймс», развернула, отыскала обзор за подписью Портера Эткинсона, едва ли не самого влиятельного кинокритика в Голливуде, и быстро пробежала статью, в середине которой был помещен большой снимок: она в роли Лайны, в куцем платьишке; и чуть меньше размером фотография Эрика и Дэймона. Вначале шли сдержанные похвалы сценарию и его автору, но Энни почти не уловила смысла: она искала приговор себе. Наконец дошла до абзаца, дававшего оценку ее игры.

«Мисс Хэвиленд может не быть актрисой, – писал Эткинсон, – но столь сильной игры, такого безусловного воплощения образа зрители не видели уже давно. Она словно излучает почти невыносимый чувственный голод хищницы, так глубоко укоренившийся в душе, что сама его носительница не сознает этого. Зрители остро ощущают незримое могущественное присутствие чудовищной ненасытной сексуальности, стремящейся поглотить жертву, уничтожить ее ради собственного триумфа. Какое черное зло гнездится в столь прекрасном теле и скрывается за личиком мадонны!..»

Энни, нахмурившись, продолжала читать.

«Можно лишь поздравить Дэймона Риса с тем, что он обнаружил и смог сформировать согласно собственным стандартам этого истинного ангела секса независимо от того, какие трудности он был вынужден преодолеть на съемочной площадке и во время репетиций. Хэвиленд—актриса, которую каждый должен увидеть, – знойная, страстная женщина с серебряными глазами, кремовой кожей и обволакивающей ее аурой чувственности. Она может стать одним из величайших секс-символов этого поколения – истинной преемницей Бардо, Монро, Мэнсфилд и им подобным».

Покраснев от смущения, Энни прочитала две другие рецензии. Как и в первой, критики лестно отзывались о Дэймоне Рисе и холодно-уважительно об игре Эрика Шейна, восхваляли их стандартными фразами, обычно употребляющимися в подобных обзорах.

Но объектом внимания критиков стала Энни – сексуальный центр притяжения фильма, хотя никто и словом не обмолвился о ее игре. Критики размышляли о том, было ли вообще игрой сделанное Энни на экране; они делали акцент на том, что актриса достигла желаемого эффекта только потому, что не пыталась притворяться и оставалась собой перед камерой.

Все это было очень странно. Прозвище «секс-ангел», подхваченное у Портера Эткинсона из рецензии в «Тайме», повторялось во всех статьях и заголовках. Неужели они так однообразно-единодушны в оценках?

Во всех трех рецензиях слышалась одна и та же назойливая интонация.

Энни побелела от нахлынувшего сознания собственной вины, – ведь именно ее игра испортила весь фильм, словно отметила его гнусным клеймом, зачеркнула великолепную работу Дэймона и Эрика. Из рецензий совершенно невозможно было понять, о чем идет речь в «Полночном часе». Критики даже не упомянули о глубочайшем смысле, вложенном Дэймоном в его произведении.

Она все еще сидела перед нетронутой чашкой кофе, не сводя глаз с кричащих фото, когда на плечо опустилась сильная рука Эрика.

– Ты не удивляешься, надеюсь? – мягко спросил он. – Они проделывают это со мной вот уже пятнадцать лет. Такая у них работа, Энни. Расхвалить фильм, сделать одолжение приятелю, прилепить ярлык. Им безразличны сама картина и труд, который в нее вложен. Они – обозреватели.

В голосе звучали презрение и давнишняя усталость, хотя Эрик и пытался утешить ее. Но когда Энни подняла глаза, она увидела в его глазах искренне сочувствие, совсем как тогда, когда он разглядывал безжалостно-подлые статьи, не дающие покоя все эти месяцы.

Что-то не так. Энни ощущала это. И Эрик тоже все понимал. Но он чувствовал ее отчаяние и молча нежно глядел ей в глаза. Потом встал на колени, поцеловал ее, руки осторожно скользили по волосам, гладили щеки, плечи, спину.

Энни закрыла глаза и с еще более яростным голодным желанием потянулась к нему, желая ощутить Эрика в себе, там, где он мог владеть ею, защитить от окружающего мира; и когда Энни попытается заглянуть в себя, чтобы узнать, кто она и каково ее предназначение, она встретит взгляд именно его глаз с их гипнотической глубиной, затягивающей словно в водоворот.

Но она знала – это не поможет. Не так-то легко спрятаться от мира. Ее, только ее, хотел заполучить этот мир, и ничего не изменится, пока Энни не вступит с ним в смертельный поединок. Раз и навсегда.

 

Глава XII

Хармон Керт стоял у окна своего офиса, глядя на огромную территорию «Интернешнл Пикчерз» с многочисленными зданиями. Телефон на письменном столе молчал. Секретарша в приемной то и дело отвечала на звонки по поводу сенсационной премьеры «Полночного часа».

Картина наверняка принесет не менее пятидесяти миллионов прибыли. Каждый администратор «Интернешнл Пикчерз», друг, союзник, конкурент спешили объявить Керту, что он «снова добился своего».

Говард Мэнн, глава кинокомпании «Америкен Студиоз», самый вероятный из всех голливудских акул претендент на место Керта в том, почти невероятном, случае, если Керт выпустит штурвал из ослабевших рук, поспешил позвонить первым.

– Харм! – воскликнул он. – Хочу передать поздравления. Великолепная работа! «Полночный час» прекрасная, значительная картина! Ты можешь гордиться! Еще раз поздравляю, приятель!

«Приятель!» Любимое навязчивое слово Мэнна. Он и не подозревал, что не мог выбрать худшего обращения!

Будь у Говарда хоть малейшая возможность, этот шакал мгновенно бы осмелел и не задумался бы первым столкнуть Керта в пропасть. Керт давно знал это, поскольку зорко следил за всеми, казалось бы, незначительными симптомами – стратегическими связями Мэнна, стараниями подружиться с людьми, питающими к Керту зависть и неприязнь, – словом, такими признаками, на которые никто, кроме закаленного в битвах проницательного профессионала, не обратил бы внимания.

Но Мэнн, как и все в Голливуде: и друзья, и враги – должен был признать, что, несмотря на паутину гнусных слухов, «Полночный час» обернулся очередным огромным успехом Керта, блестящим кассовым фильмом, а не тем сокрушительным провалом, который уже предвкушали Мэнн и его прихлебатели.

Керт был по-прежнему на самой вершине. И намеревался там и остаться.

– Огромное спасибо, Говард, – поблагодарил он с хорошо рассчитанным дружелюбием. – В твоих устах эта похвала много значит!

– Давай пообедаем на следующей неделе, Харм. Вспомним прежние времена, поболтаем.

– Буду очень рад, Говард. Попрошу мою секретаршу позвонить твоей. Еще раз спасибо.

Весь последний час Керт находился в глубоком раздумье. Двадцать лет неограниченной власти помогли усвоить простую истину: находясь на вершине, человек сам творит свою судьбу. Его суждения должны быть безупречны, ибо подчиненные, не обладающие правом собственных решений, должны быть только рупором, выражающим мысли начальника.

Керт обнаружил, что верность суждений в Голливуде основана на простой истине – никогда не нужно почивать на лаврах.

План, выработанный за последние шесть месяцев, сработал великолепно. «Полночный час» стал объектом непрерывно подогреваемого жгучего любопытства публики, а слухи о предполагаемом романе кинозвезд… правда, как оказалось, имеющие под собой некоторые основания, только подбавили масла в огонь. Ну а тем временем прессе удалось основательно очернить репутацию Энни Хэвиленд.

Но Керт внимательно смотрел последний вариант фильма – он был слишком хитер и проницателен, чтобы согласиться с чепухой, которую репортеры вываливали на газетные страницы.

Девушка обладала талантом. И хотя это являлось бесспорным фактом, будущее оставалось неопределенным. Судьба, как знал Керт, может повернуть по-своему и разрушить даже самые твердые намерения и просчитанные планы.

Поджав губы, он поднял трубку прямого телефона и набрал знакомый номер другого города. После нескольких щелчков и звонков ответил мужской голос:

– «Дугас Инвестигейшнз». Чем могу помочь?

– Это Керт.

– Да, сэр. Что-то случилось?

– Нужно проверить одного человека. О его прошлом ничего не известно, хотя эту даму хорошо знают в Голливуде. Она играла главную роль в фильме Риса «Полночный час» вместе с Эриком Шейном.

– Энни Хэвиленд?

Как и всякий, интересующийся шоу-бизнесом, Уолли читал сенсационные статьи в прессе и слышал о неизвестной модели-актрисе, получившей главную роль.

– Мне нужно, чтобы вы разузнали все о ее прошлом.

– Будет сделано. У вас есть, с чего начать?

– Абсолютно ничего. Биография и несколько анкет из Агентства моделей в Нью-Йорке. Но я хочу, чтобы расследование было проведено как можно тщательнее. Приложите все силы.

Уолли прекрасно знал Керта. Необходимо отыскать информацию, способную очернить имя Энни так, что ее профессиональная карьера будет уничтожена раз и навсегда. Использует ли эти сведения Керт – его дело.

– Если что-нибудь имеется, я это найду, сэр, – проговорил Уолли с простонародным акцентом, которого Керт не мог переносить.

– Будем надеяться, – согласился он. – Необходимо сделать это быстро и осторожно, – и главное – не наделать ошибок.

– Рассчитывайте на меня, сэр, – автоматически пробормотал Уолли.

Раздраженный высокомерным обращением Керта, прекрасно сознавая, как необходимы его услуги, сыщик любил развлекаться, притворяясь дурачком.

Раздались короткие гудки. Керт никогда не тратил время, чтобы попрощаться с теми, кому отдавал приказы.

 

Глава XIII

– Добрый вечер, леди и джентльмены! Добро пожаловать на «Томми Грейнджер шоу!»

Оркестр заиграл вступительную тему, хорошо известную публике; на экране поплыли титры, сопровождаемые голосом диктора и аплодисментами публики.

– Томми Грейнджер, Джерри Николз, оркестр и ваш покорный слуга Дон Хьюдж! Представляем гостей передачи – Рэна Сигела, Мэрилин Прайз, композитора Аллена Рубина и мисс Хэвиленд.

Приглашенные зрители разразились бешеными аплодисментами: в студии появился улыбающийся Томми Грейнджер, знакомым жестом поднимая в знак приветствия кулак с оттопыренными большими пальцами. Наконец, когда хлопки стали беспорядочными, он призвал к тишине.

Томми, мужчина с обманчиво-невинной внешностью, карими глазами и рыжеватыми волосами, говорящий с едва заметным южным акцентом, был самым популярным и влиятельным ведущим «ток-шоу», потому что гостеприимные манеры и мальчишеское дружелюбие усыпляли подозрительность публики и гостей, заставляли их потерять бдительность, расслабиться; в тот момент едкое остроумие ведущего заставало их врасплох, оставляя беззащитными.

– Спасибо, – сказал Томми, бросив мимолетный взгляд на Дона Хьюджа и оркестр. – Но будете ли вы так же уважать меня к концу передачи?

В публике послышался смех, раздались хлопки.

– У нас сегодня потрясающая тема! – объявил он. – Как вы уже слышали от Дона, здесь сам повелитель оскорблений мистер Рэн Сигел!

Снова оглушительные аплодисменты при упоминании имени знаменитого комика, специализирующегося в оскорбительных замечаниях по поводу слушателей. Рэн Сигел был высоким темноволосым мужчиной со сверкающими глазами и расчетливо-развязными манерами, чей острый ум и блестящее чувство ритма заставляли слушателей беспомощно захлебываться приступами непрерывного истерического смеха.

Сделав за двадцать лет блестящую карьеру в ночных клубах, он стал признанным королем «лас-вегасского стиля» и теперь служил образцом для таких многообещающих комических актеров, как Филлис Диллер и Дон Риклз.

– И, – продолжал Томми Грейнджер, – в студии присутствуют Мэрилин Прайз, очаровательная певица – сопрано из «Метрополитен Опера», которую мы всегда так рады видеть. С нами и Аллен Рубин, молодой композитор, чьи песни имели такой успех в Голливуде.

Публика встречала каждое имя вежливыми аплодисментами.

– И, наконец, последнее, но не менее важное, – заключил Томми многозначительно подняв брови. – Женщина, которую знают все, разве что среди присутствующих есть немногие, кому не удалось посмотреть «Полночный час». Поверьте, эта молодая леди… – Он очертил в воздухе выразительные контуры женской фигуры. – Она в самом деле… ну, скажем, нечто! Мисс Энни Хэвиленд…

Шквал аплодисментов заглушил конец предложения. Публика явно ждала сенсаций.

Энни сидела в зеленой комнате, слушая речь Томми, и нервничала, ожидая пока настанет ее очередь появиться перед зрителями. Мэрилин Прайз спела две короткие арии и немного поболтала с Томми перед тем, как распрощаться. Потом настала очередь Рэна Сигела прочитать шестиминутный монолог, прокатившийся по залу беспощадной, уничтожавшей все на своем пути колесницей и оставивший публику в состоянии тихой истерики. За эти несколько минут Рэн ухитрялся оскорбить едва ли не половину сидящих в зале людей и истратил еще секунду, выпалив заряд шуток в Томми, который даже не потрудился их парировать. Зато Рэн почтительно молчал, пока молодой Аллен Рубин обсуждал с Томми свои песни и музыку к кинофильмам, написанные за последнее время.

Энни с каждой минутой все больше теряла самообладание. Она знала, что не стоило принимать предложение Томми, хотя в то время не имела ни малейшего представления об участии в шоу Рэна Сигела. Но успех «Полночного часа» оказался настолько сенсационным, а ожидаемых предложений работы не последовало, Барри Стейн убедил свою клиентку в необходимости появиться перед публикой.

– Все знают вас только как Лайну, – убеждал он, – то есть как товар, приносящий большую прибыль в короткий срок. Но если хотите сделать настоящую карьеру, необходимо заставить публику увидеть, что за хорошеньким личиком скрывается истинный талант. Нельзя больше прятаться!

«От собственного позора», – горько размышляла Энни.

Она, насколько это было возможно, избегала давать интервью о себе и о своей героине, поскольку все репортеры задавали одни и те же утомительные вопросы, повторяемые сотни раз с плохо скрытым грязным любопытством.

– Вы похожи на Лайну в реальной жизни?

– Что представляет собой Эрик Шейн как мужчина? Уклончивые ответы и отрицание Энни не могли отвлечь репортеров от одержимого желания представить перед публикой подробности личной жизни Энни. То, что Барри столь откровенно называл товаром, основывалось на жадном стремлении публики узнать подробности о романе с Эриком, поэтому ее не спрашивали ни о чем другом. Положение было одновременно смехотворным и невыносимым.

Настало время последней части передачи. Гример небрежно прошелся пуховкой по лицу Энни.

– А теперь, – объявил Томми, – для тех, кто достаточно добр, чтобы впустить меня в спальню в такой поздний час, настал момент, которого все мы так ждали. Я хочу представить вам юную леди, шокировавшую множество людей своей изумительной игрой в известном фильме «Полночный час», имевшем такой успех по всей стране. Те, кто интересуется, может ли женщина быть в жизни столь же эротичной, как и созданная актрисой экранная героиня, сумеют, наконец, ответить на этот вопрос. Приветствуйте мисс Энни Хэвиленд!

Энни украдкой оглядела в зеркале простое летнее цветастое платье – плод долгих размышлений и споров. Энни хотела надеть строгий брючный костюм, а Барри настаивал, чтобы она появилась перед публикой в наряде Лайны. Энни не хотела выглядеть словно раздираемая комплексами неполноценности, боящаяся собственной сексуальности школьная учительница, но и не желала иметь вид неразборчивой старлетки.

Платье было удобным и милым, но у Энни не осталось времени побеспокоиться насчет собственной внешности – рабочий открыл занавес, и она оказалась на сцене, улыбаясь разразившейся аплодисментами публике. Послышались свистки и что-то вроде волчьих завываний, окончательно смутивших Энни.

Вспомнив наставления Барри о том, что нужно казаться естественной, Энни пожала Томми руку и уселась в кресло для гостей около стола ведущего.

– Истинное удовольствие видеть вас, – начал он вкрадчивым тягучим голосом. – Только на прошлой неделе я видел «Полночный час» и должен сказать, что фильм держал публику в постоянном напряжении. Конечно, это серьезная, глубокая картина, но ваша игра – просто изумительна. Скажите, очень сложно работать с такими мастерами, как Эрик Шейн и Дэймон Рис? Чувствовали вы себя не в своей тарелке, или наоборот, все оказалось гораздо легче, чем мы предполагаем?

– Собственно говоря, и то, и другое, – ответила Энни. – Сначала мне было непросто, потому что я давно знала их работы и восхищалась ими. Кроме того, они оба – великие труженики и стараются во всем достичь совершенства, особенно Дэймон Рис, настоящий хозяин на съемочной площадке. Он не успокоится, пока не добьется, чего хочет…

Глуповатые неуместные смешки послышались в зале и мгновенно вывели Энни из равновесия.

– Эрик Шейн гораздо спокойнее и проще в обращении, – продолжала девушка, вызвав еще один короткий взрыв смеха. – Но он тоже крайне требователен и не удовлетворится небрежной работой. К счастью для меня, они в очень хороших отношениях, поскольку много сотрудничали вместе. Они сделали все, чтобы я почувствовала себя, как дома…

Снова хохот, заставивший Энни смущенно замолчать. Она нерешительно взглянула на Томми, ища моральной поддержки, но тот уставился на нее мечтательно-восхищенным взглядом, явно предназначенным, чтобы позабавить публику. Энни проклинала себя за то, что не подготовила заранее более нейтральное выступление, хотя в том, что она сказала сейчас, можно было лишь с большой натяжкой уловить двойной смысл, некий эротический подтекст, возбудивший любопытство публики.

Словно мгновенно спустившись на землю, Томми продолжал с невозмутимым видом:

– Вам, должно быть, нелегко пришлось? Несколько недель такой напряженной работы.

– Сказать по правде, да, – кивнула Энни. – Я впервые участвовала в полнометражном фильме, где сцены снимались в произвольной последовательности. Но работа, как вы сказали, была такой напряженной, что скоро я уже почти не замечала, как идет время. Энергия Дэймона была безгранична, и он безжалостно подгонял нас, требуя все большего… мы словно оказались в другом мире. Только когда все было кончено, я осознала, насколько вымоталась…

Голос Энни постепенно затихал… последние слова утонули в шуме и смешках. На этот раз они никак не могла понять причину веселья. И тут Энни случайно глянула в сторону Рэна Сигела. Тот, как напроказивший школьник, тут же принял невинный вид, но было поздно. Энни успела заметить алчный волчий взгляд. Она почти чувствовала исходящую от него злобную иронию.

Только сейчас девушка поняла, что все четыре студийных камеры работают и показывают крупным планом издевательски ухмыляющиеся лица Томми и Рэна. Неудивительно, что публика постоянно прерывала ее слова взрывом смеха.

– Не можешь ли ты успокоиться немного, Рэн? – спросил с улыбкой Томми. – Неужели никогда раньше не видел красивую девушку?

Рэн с притворным смирением поднял руки, в уверенности, что его репутация и положение делают его главным лицом в шоу, что позволяет уделять ему большую часть внимания, предназначавшегося Энни. Он имел полное право оттеснить ее на задний план.

– Теперь, – объявил Томми, взглянув в свои заметки, – поговорим о девушке, которую вы играли в этом фильме, о Лайне, – невероятно эротичной и властной хищнице. Не могу не спросить, как вам удалось отыскать в себе такую глубину чувств, чтобы воплотить столь сложный образ? Было это для вас серьезным испытанием или вы настолько похожи на Лайну в реальной жизни, что смогли сделать это естественно?

– Ну… я… – начала Энни, но взрыв хохота снова перебил ее. Она увидела, как Томми метнул взгляд на камеру и собравшихся в студии зрителей.

– Не то, чтобы вы действительно были во всем похожи на Лайну, – вмешался он. – Я хочу сказать, такого второго монстра…, но какие-то черты вы все-таки могли передать ей.

Приступ безумного веселья охватил публику; Энни, уверенная, что она сейчас не в кадре, взглянула на Рэна Сигела, и увиденное потрясло ее. Зная, что его показывают крупным планом и телезрители видят только его лицо, комик непристойно вращал бедрами, так что это могла наблюдать только собравшаяся в студии аудитория.

Энни в полном расстройстве повернулась к Томми. Изо всех сил пытаясь скрыть смущение, она постаралась как можно более искренне ответить на вопрос ведущего.

– Следуя режиссерским указаниям Дэймона, я пыталась играть Лайну как человека одержимого стремлением достичь власти и могущества. Она очень молода, родилась в бедной семье, и ее сексуальность – единственное оружие, которым она может сражаться с окружающим миром, причем орудие это она получила совсем недавно, так что по-своему оно так же ново для Лайны, как и для Терри, человека, соблазненного и уничтоженного ею. Мы старались сосредоточиться на этом элементе новизны в ее поведении и на том, что секс для Лайны скорее средство, чем цель.

– Как вы думаете, – спросил Томми, подперев подбородок ладонью, – встречается ли подобное в реальной жизни? В Голливуде, например?

– Видите ли, – замялась Энни, – должна сказать, что я совсем недавно живу в этом городе, так что еще не составила себе определенного мнения, но считаю, что почти в любой ситуации человек может использовать свое сексуальное обаяние, чтобы управлять другими.

Прежде чем она успела справиться со смущением, вызванным нескромным вопросом, по рядам прокатился смешок.

Почувствовав легкое прикосновение к плечу, Энни обернулась и увидела Рэна Сигела в классической позе верного раба – голова лежит на ее плече, глаза подняты к небу.

– Можете делать со мной все, что захотите, – протянул он.

Публика разразилась хохотом. Энни смогла лишь покраснеть и храбро улыбнулась Томми.

– На место, парень, вниз, – смеясь, предупредил Рэна ведущий.

Тот покорно уселся, но, увидев, что штативы студийных микрофонов повернуты в другую сторону, пробормотал, ни к кому в особенности не обращаясь.

– Не выйдет, приятель, пока она здесь, у меня смотрит вверх.

– А теперь, – предложил Томми, – расскажите немного об Эрике Шейне. Конечно, он – живая легенда своего времени, но зрителя интересует, каков он в жизни? Конечно, истории о его неотразимости и романтических похождениях широко известны. Он действительно настолько привлекателен?

– Несомненно, – засмеялась Энни, – Мистер Шейн очень красивый и обаятельный человек. Но кроме того, он – истинный профессионал. С самого начала он прислушивался к моим замечаниям, относился с уважением к манере моей игры, никогда не вел себя снисходительно. Думаю, это только прибавляло ему обаяния. Он делал все, чтобы фильм получился, помогал мне во всем, и исполнение им роли было безупречным.

– Я знаю, он безупречен во многим отношениях, – сухо заметил Рэн, видя, что микрофон по-прежнему направлен в сторону. Энни невольно покраснела, но тут же, сжав зубы, приготовилась выдержать любые нападки.

– Ну, а теперь, – объявил Томми, вновь глянув в записи, – людям, живущим в других штатах, возможно это неизвестно, но мы на Западном побережье хорошо знали ваше лицо еще до того, как увидели в «Полночном часе». Администрация Департамента дорожного движения была так добра, что разрешила показать отрывок из фильма, рекламирующего ремень безопасности. Взгляните на мониторы…

Энни подняла глаза и увидела себя, сидящую за баранкой автомобиля.

«В следующий раз, когда сядете в машину, найдите себе что-то поудобнее, как нашла я. Езда возбуждает меня, но я люблю кататься для развлечения, а не для того, чтобы попасть в аварию. Почему бы и вам не попробовать сделать по-моему?»

На экране появились слова:

«Заботьтесь о своей жизни. Пользуйтесь ремнями безопасности».

Снова смех. Энни быстро обернулась и успела заметить, как Рэн Сигел, глядя на экран, плотоядно облизывает губы.

– Попробую сделать по-вашему, если вы сделаете по-моему, – заявил он так громко, что его голос разнесся по всему залу.

Энни вымученно улыбнулась Рэну, глядящему на нее с видом невинного пай-мальчика.

– Я люблю делать это в автомобиле, а вы? – мило осведомился он.

Энни почувствовала приближение неминуемой опасности и попыталась что-то предпринять, обернувшись к Томми. Тот шутливо-укоризненно покачал головой.

– Ну и дрянной же мальчишка! Тебя нужно бы поставить в угол!

Не успел он договорить, как Рэн вскочил и метнулся со сцены под ободряющие вопли зрителей – операторы пытались поймать его в кадр. Он помчался по проходу, на секунду задержавшись около красивой девушки, оглядел ее с ног до головы, потом, пробежав мимо билетеров, встал в угол, понурив голову с притворным стыдом.

Барабанщик оркестра выбил лихую дробь.

– Что ж, – широко улыбнулся Томми, – так-то лучше. И теперь расскажите, как вам удалось получить роль Лайны. Должно быть, интересная история…

Но продолжать не было времени. Рэн Сигел уже выкрикивал комментарии, пытаясь успеть, пока камеры еще направлены на публику.

Продолжая резвиться, как мальчишка, Сигел подлетел к креслу у прохода, где сидела безобразно толстая женщина, которую он уже успел оскорбить во время сольного выступления, и бросился в ее объятия, как изголодавшийся по сексу юнец, чем вызвал очередной взрыв веселья у нее и публики, но тут же оставил ее и возвратился к хорошенькой девушке, рядом с которой остановился минуту назад.

– Возьмешь меня к себе домой? – трагически спросил он. – Никто меня здесь не ценит. Из меня выйдет прекрасный слуга. – Буду поливать твой газон, крошка, в любое время, как только прикажешь…

Томми, решив принять участие в забаве, направился к Рэну, и Энни, сидя в одиночестве на сцене, наблюдала, как он ринулся в глубину и словно строгий учитель схватил Рэна за уши, оттащил на сцену, где силой усадил на дальний конец дивана.

Энни поглядела на студийные часы. Еще минута, и передача кончится. Рэн Сигел ухитрился полностью завладеть вниманием публики. Но Энни чувствовала искреннее облегчение при мысли о том, что скоро она сможет уйти. Наконец, не пытаясь успокоить ревущую публику, Томми вернулся на свое место за столом, предостерегающе грозя пальцем Рэну.

– Простите его пожалуйста, – попросил он Энни. – Не знаю, что на него нашло сегодня.

Меньше сорока пяти секунд до конца.

– Спросите лучше, что на нее наехало… или кто? – отозвался Рэн с неожиданной злобой.

Энни почувствовала, как ледяная рука скрутила внутренности: до нее дошел смысл оскорбления. Она сомневалась, что реплику слышали миллионы телезрителей, но полной уверенности не было. Очевидно, Рэн не боялся открыто поливать ее грязью.

– Прошу извинить моего неисправимого друга. Энни перевела взгляд с Рэна на ведущего.

– Мальчишка есть мальчишка, – кивнула она снисходительно улыбнувшись.

– Да, таким способом он просто показывает, как вы ему нравитесь, – притворно-серьезно согласился Томми.

– Я бы еще не то хотел показать ей, – отозвался Рэн, поднимая брови.

– Ну-ну, – снова остерег Томми, улыбаясь.

Но Рэн, заметив, что осталось всего тридцать секунд, решил достойно завершить передачу: прополз вдоль дивана и театрально бросился к ногам Энни, касаясь головой коленей девушки.

– Я буду вашим рабом! – воскликнул он. – Забудьте Эрика Шейна! Что в нем такого, чего нет во мне?

Осталось пять секунд. Смертельное оружие, ждавшее своего часа в душе Энни все эти шесть месяцев, словно мина с часовым механизмом неожиданно пришло в действие, прежде чем она успела остановить его:

– Не знаю, – ответила девушка, спокойно улыбаясь. – Почему бы вам не спросить об этом у своей жены?

Лицо, обращенное к ней, побагровело от ярости. Рэн не мог ничего ответить – слишком поздно, пианист уже сыграл заключительную мелодию.

Зрители в восторге от уничтожающих слов Энни одобрительно вопили.

– Ах ты маленькая сучка, – прошипел Сигел, поднимаясь. Никто, кроме Энни, не услышал его слов за все нарастающим хохотом собравшихся. Нестройные аплодисменты, выкрики, свистки. Даже Томми Грейнджер скорчился в кресле от смеха.

Рэн бессильно взглянул на продюсера, тот пожал плечами. Остроумный ответ Энни, заставший Рэна врасплох, в самую неожиданную минуту, когда тот растянулся у ног девушки, слышали миллионы американцев, и теперь было слишком поздно что-нибудь предпринять. Прямой эфир, острейшее оружие Рэна, обернулось против него самого, и удар этой беспощадной шпаги разил наповал.

– Мир тесен, кошечка, – предупредил он, приблизив лицо к Энни. – Еще увидимся.

– Не могу дождаться этой минуты, – ответила Энни, холодно глядя в жестокие маленькие глазки. – Рада была поработать с вами, мистер Сигел.

Рэн раздраженно отвернулся, а публика по-прежнему смеялась ему в спину.

 

Глава XIV

Уолли Дугас хорошо знал жизнь маленьких американских городишек: множество раз проводил там расследования и приучился надевать маску грубоватого добродушного простачка, так что ничем не выделялся на фоне окружающего пейзажа. Поэтому его появление в Ричлэнде прошло незамеченным. Он расспросил, как добраться до Торговой палаты, остановился в гостинице «Холидей Инн» и поехал в центр старого поселка.

Уолли был уверен, что здесь сможет обнаружить много интересного о жизни Энни Хэвиленд. Он уже успел побывать в Манхэттене, но ничего интересного узнать не смог – обыкновенная, ничем не примечательная жизнь актрисы-модели: ни наркотиков, ни лесбиянства, ни стремления залезть в любую постель ради того, чтобы получить роль, даже никаких любовных романов.

С трудом скрывая ехидное удовлетворение, Уолли доложил Керту по телефону о результатах предварительного расследования.

– Насколько могу сказать, сэр, ничего скандального или хоть сколько-нибудь из ряда вон выходящего с тех пор, как девушка приехала в Нью-Йорк и стала моделью… если не считать визита в ваш дом три года назад. Обвинение в насилии и встречное обвинение в проституции: многие люди посчитали бы это скандалом, хотя до суда так и не дошло.

Молчание Керта было красноречивее любых слов.

Теперь Уолли оказался в своей стихии – двойная жизнь клиента, внешне тишь да гладь, а в глубине – весьма неприятное прошлое.

Двадцать лет работы детективом открыли Уолли одну непреложную истину – нет человека без прошлого и нет прошлого без тайны.

Сначала Уолли решил расспросить самых бедных жителей городка, явно не принадлежавших к высшим слоям ричлэндского общества и переживающих трудные времена, таких, кто любил предаться воспоминаниям о прошлом: стариков, сидевших в качалках на крылечках, посетителей кабачка, располагавшихся за стойкой бара, портье в старом пансионе, единственного городского таксиста.

Уолли выступал под личиной страхового агента. После беседы с предполагаемыми клиентами Уолли вынимал газету и показывал на снимок Энни Хэвиленд.

– Говорят, она родилась и выросла здесь? – спрашивал он.

– Точно, – следовал ответ.

– Ну разве не здорово? – восклицал Уолли, сдвигая на лоб соломенное канотье. – Настоящая кинозвезда! Вот так история!

Собеседники, гордые своим хоть и очень отдаленным знакомством со знаменитостью, охотно вступали в разговор на интересующую Уолли тему. И если они были весьма сдержанны относительно того факта, что репутация Энни в Голливуде сильно пострадала, то Уолли в два счета избавил их от неловкого чувства, выражая искреннее восхищение столь блестящей судьбой, затмевающей любые скандалы, и в результате без труда смог освежить их память настолько, чтобы узнать об истории пресловутой Элис Хэвиленд.

Повесть оказалась весьма необычной. Гарри Хэвиленда, старшего сына мирового судьи округа и землевладельца Кори Хэвиленда, готовили к тому, что со временем ему придется занять место отца и встать во главе огромной империи, включающей несколько ферм, недвижимость, производство сельскохозяйственного оборудования и магазин розничной торговли. Будущее молодого человека казалось тем более обеспеченным, что младший брат Боб считался чем-то вроде местного дурачка, а кузены не обладали таким чувством ответственности, как Гарри.

Он закончил колледж в университете штата и уехал учиться дальше в юридический колледж Буффало, как в свое время и его отец. Однажды, жарким августовским днем 1945 года, он поехал в Буффало, чтобы получить диплом, и, вернувшись через три дня, поверг в изумление семью: из отцовского автомобиля, взятого на время поездки, вышла молодая женщина, которую Гарри представил как свою жену.

– Подумать только, – вздыхал уборщик городского бассейна, представляете, какая пощечина всей семье! Хэвиленды желали, чтобы Гарри женился на одной из девушек Доулинг или, может быть, Джейни Макмиллан – они встречались, когда учились в высшей школе. Эти две семьи владели в округе всем, что не принадлежало Хэвилендам. Ожидали, что будет пышная свадьба. Но нет – Гарри как ни в чем ни бывало посадил им неизвестно кого чуть ли не на шею!

Уолли представил себе эту сцену – вымученные улыбки, приветствия сквозь зубы, пересуды за спиной Гарри и накатывающие волны неприязни, приведшие к неизбежному противостоянию.

– Нужно знать, – добавил престарелый пенсионер, живший когда-то в одном пансионате с молодой четой, пока Гарри искал подходящий дом, – что здешние люди считали, что Элис происходила из простой и бедной семьи. Она была артисткой. Говорят, Гарри попал в театр, решив развлечься после выпускных экзаменов, а Элис как раз работала в бродячей труппе. Они встретились после спектакля… ну а там и покатилось… Никто не знает, почему они так поспешно решили пожениться. Гарри унес тайну в могилу. Но в округе все считали, что Элис-авантюристка и погналась за богатством, а Гарри, должно быть, проговорился, что у семьи есть деньги.

– Ох уж эти языки, – с деланным сочувствием кивнул Уолли, вытирая лоб платком и обмахиваясь шляпой.

Картина вырисовывалась достаточно неприятная… Молодой адвокат, такой же упрямый, как и родители, купил убогий домишко на Элм-стрит и поселился там с женой, презрев советы родственников и их помощь.

Огонек вражды долго тлел, чтобы в один прекрасный день вспыхнуть ярким пламенем.

– А случилось вот что, – поведал бывший железнодорожный проводник, удалившийся на покой и подрабатывающий уборкой на вокзале.

– Старый Кори Хэвиленд так и не смог простить Гарри за то, что сын отвернулся от девицы Доулинг. Он всегда мечтал, чтобы оба семейства породнились.

Шло время, а старик не смягчался, наоборот, все больше злился и наконец позвал Гарри, чтобы побеседовать с глазу на глаз; он предъявил сыну ультиматум: либо он бросает Элис и женится на той, кого выбрал отец, либо его лишают наследства. И что бы вы думали? – покачал головой рассказчик в восторге от собственного повествования. – Гарри выбрал именно этот момент и гордый, как павлин, объявил, что Элис ждет ребенка. Я не видел лица Кори и рад, что не был там. Старик обезумел от ярости. Он не перенес известия, что кто-то переиграл его. Кори посмотрел Гарри в глаза и повторил угрозу, слово в слово. Либо развод с Элис, либо лишение наследства и всякой поддержки.

Проводник поднял брови и рассмеялся.

– Скажу вам, мистер, что Гарри ухватился за ультиматум словно за рождественский подарок – поцеловал мать, попрощался с отцом и, не оглядываясь, вышел из дому. Но Кори слово сдержал – не только вычеркнул сына из завещания, но до конца дней своих не разговаривал с ним.

Хэвиленды обошлись без Гарри в управлении семейным делом, и империя их от этого вовсе не пострадала.

Тем временем Гарри открыл адвокатскую контору на Главной улице и попытался торговать недвижимостью, но не преуспел, потому что случившееся стало известно всему городу, и мало кто из жителей Ричлэнда осмеливался вести дело с человеком, которого невзлюбил Кори Хэвиленд.

– Даже в лучшие времена в таких городках денег не заработаешь, – признался парикмахер, подстригавший Уолли, – а если не можете делать бизнес с тремя самыми богатыми семействами в этой округе – потому что и Макмилланы, и Доулинги, конечно, взяли сторону Кори, – приходится довольствоваться тем, что осталось. Гарри так и поступил. Он никогда не был нытиком.

Судьба своенравного молодого адвоката была решена, когда ровно через восемь месяцев со дня его возвращения из Буффало в окружной больнице родилась Энни Хэвиленд. Естественно, жители города вывели свое заключение из подозрительных обстоятельств рождения ребенка, и переубедить их нельзя было никаким способом.

– Я часто видел Элис, проходящую мимо. – Парикмахер показал ножницами в окно. – Клянусь Богом, она была красивой женщиной. Идет себе по Главной улице гордо, голову держит высоко, заходит в магазин или, уже позже, катит ребенка в коляске. Думаю, ей нравилось, когда на нее смотрели, – так она пыталась отомстить людям за то, что не хотели иметь с ней ничего общего. Уж поверьте, она чертовски хорошо знала, что за сотню миль в округе ни одна женщина не могла с ней сравниться.

Парикмахер вздохнул и принялся подравнивать волосы Уолли.

– У нее были блестящие глаза, красивые волнистые волосы и идеальная фигура. И роды совсем ее не испортили. Элис очень следила за собой.

– И что, родственники мужа потом смягчились? – спросил Уолли. – Еще бы, внучка, такая милая девочка, есть кого баловать…

– Нет, сэр, – покачал головой парикмахер. – Вы не знаете Хэвилендов. А старый Кори всех упрямее! Он не отступился от слова. Считая, что девочка – позор для семьи. В могилу сошел, но так и не признал ее. Гарри жил в этом городе, как чужак. Правда, вроде Элис делала попытки сломать лед, или, по крайней мере, я так слышал. Пыталась подружиться с семьей мужа. Отправилась в магазин Мэг Хэвиленд, подошла в церкви к кузенам, рассылала приглашения на крестины дочери. И все, прошу заметить, за спиной Гарри. Но ничего не вышло. Это Хэвиленды – та еще семейка. Крепкие орешки.

Рассказчик неожиданно замолчал. Уолли почувствовал, что приближается самое важное.

– Ну вот, а потом она исчезла. Мгновенно. Гарри остался без гроша и с ребенком, но никогда не жаловался и продолжал работать, словно ничего не случилось. Приходил сюда каждую неделю и садился на этот стул, где сейчас вы сидите. Отдыхал, пока я его стриг. Хороший человек, порядочный. Очень образованный.

И, понизив голос, добавил:

– Ходили слухи, что Элис увезла все деньги, до последнего пенни, какие только могла украсть. Но Гарри не желал о ней дурного слова слышать. Стоило упомянуть ее имя, и на его лице появлялось такое выражение, что говорливый понимал – лучше поостеречься.

– Парень, что надо, – кивнул Уолли, разглядывая собственное лицо в зеркале.

– Именно, – пробормотал парикмахер. – Элис вскоре умерла, но где и отчего, не знаю. Вроде бы, туберкулез… Злые языки сплетничали, что у нее была венерическая болезнь… Так или иначе, о женитьбе Гарри начали забывать. Но он не помирился с семьей. Думаю, все уладилось бы теперь, когда Элис не стояла на пути, для этого достаточно было прийти к отцу и повиниться. Кроме того, он мог взять ребенка и уехать в другой город– начать все сначала. Любой бы поступил так, только не Гарри. Ни за что не стал бы унижаться или бежать. Все они, Хэвиленды, такие – спокойные люди, не любят выставляться, но гордые и несгибаемые. Их не сломишь.

Уолли ничего не ответил, только уклончиво улыбнулся парикмахеру, продолжавшему трудиться над его прической.

Факты все накапливались. Но чутье подсказывало Уолли: из мужчин он уже вытянул все, что мог, о Гарри Хэвиленде и его неудачном браке. Подробности истории лучше узнать от женщин.

* * *

– Я – единственная в семье, кто признавал существование Гарри и Энни, – сказала Селеста Хэвиленд, незамужняя тетка Гарри, живущая в мрачном старом викторианском доме на холме за Дьюс-стрит. – Остальные – просто трусы и дураки. Таковы все Хэвиленды. Думаю, Гарри – единственный хоть сколько-нибудь нормальный человек в семье, по крайней мере, делал что-то самостоятельно. Но, конечно, об Элис ничего хорошего не скажешь. Ей нужны были только их деньги. Лично мне это ясно как день. Но кто осудит мужчину за то, что он ведет себя как глупец во всем, что касается любимой женщины? Такова их природа!

Она проницательно взглянула на Уолли поверх блюда с пончиками, которое поставила перед ним. Знай Селеста, что кроме нее никто из Хэвилендов не согласился говорить с Уолли, должно быть, тоже промолчала бы. Но старая дева, казалось, была рада возможности высказать свои суждения о представителях человечества и их глупости.

– Самое главное в том, что он не сдался. Пошел против Кори, и был Элис хорошим мужем, пока та не сбежала, а потом… не желал и слова слышать против нее и не пошел на поклон к семейке. Трясся над Энни, и стал ей прекрасным отцом. Он знал, что жизнь девочки в этом старом болоте будет нелегкой, особенно после того, что произошло, но, клянусь Богом, сохранил гордость и передал это качество дочери.

– Значит, они остались в одиночестве? – поспешно вставил Уолли.

– В наших местах каждый второй так или иначе находится в родстве с нами, с Макмилланами и Доулингами. А остальные, скорее всего, у нас в долгу по уши. Нет, мистер Дугас, у Гарри не было друзей. И маленькой Энни совсем плохо приходилось. Но скажу вам, она настоящая Хэвиленд! Всегда была жизнерадостной девочкой и трудолюбивой. Не из тех, кто вечно ноет и хнычет.

Селеста показала Уолли рождественские открытки, полученные от Энни за много лет. Уолли заметил, как детский неровный почерк становится все увереннее.

– Что бы о ней сейчас ни болтали в Голливуде, – объявила тетя Селеста, – все это наглая ложь. Могу дать слово! – Энни – самая порядочная девушка на земле. Конечно, – фыркнула она, – здешние людишки не преминут сказать, мол, яблочко от яблоньки недалеко падает – такого скандала вполне можно было ожидать. Так все это ерунда! Я знаю человеческую природу, молодой человек, и не зря дожила до таких лет – кое-чему научилась. Только потому, что мать сбилась с пути, еще нет причин плохо думать об Энни! Может, именно из-за Элис Энни всегда вела себя безупречно! Люди всегда делают все возможное, лишь бы не повторять ошибки родителей. И даже не будь этого, порядочнее и чище Энни на свете нет. Вы просто не знаете ее так, как я.

Старушка вздохнула.

– Трусы в этом городе не дали ей возможности спокойно жить, – заключила она. – Но, думаю, это только закалило ее. Она сумела справиться.

Пола Спайсер, удалившаяся на покой преподавательница английского высшей школы Ричлэнда и классный руководитель Энни, подтвердила слова Селесты: школьные годы были самыми тяжелыми в жизни Энни.

– У жителей маленьких городов очень ограниченное мировоззрение, – сказала она. – Они не любят прощать и никогда не забывают. Видите ли, Энни так похожа на Элис! Та же походка, фигура, красота… и главное, глаза. Когда они смотрели на нее, вспоминали Гарри и его позор. А тут еще девочка родилась преждевременно.

Она болезненно поморщилась.

– Не люблю говорить об этом, потому что могла помочь девочке и не сделала этого. Никогда не забуду, как сидела в учительской, слушая, как эти ехидные бабы льют грязь на мать Энни. Девочка прекрасно училась, была одной из первых в школе, но никто не хотел этого признать. За каждую отличную оценку она должна была сражаться в два раза упорнее, чем любой ученик.

Она покачала головой.

– У Энни было так мало друзей – всегда она одна, и в средней, и в высшей школе. Я всегда восхищалась ее мужеством, потому что Энни держала голову высоко, что бы ни произошло, продолжала получать награды и грамоты, не сдавалась и даже играла в школьном драматическом кружке…

Женщина выглядела совершенно убитой:

– Когда Энни закончила школу, я была советником от учительского персонала в Обществе национальной чести, – продолжала она. – Поверьте, мистер Дугас, я умоляла и просила этих детей. Я даже не выдержала и разрыдалась. Но они ее забаллотировали и… не приняли. По-моему, это было самым подлым поступком за все времена существования Общества, особенно если учесть, что главной целью этой организации было показать самым лучшим и порядочным школьникам неоценимое значение независимого мышления… все равно, никогда не прощу себе. Нужно было сказать, что лично размозжу голову каждому, если Энни не будет принята, но винить бедную малышку за грехи матери…

– Как злы люди! – посочувствовал Уолли.

Пола Спайсер вытирала платочком влажные глаза, но выцветший квадратик, казалось, служил ширмой, из-за которой женщина внимательно разглядывала собеседника.

Тот понял, что последнюю часть головоломки еще предстоит решить.

Уолли с безошибочным инстинктом переходил от свидетеля к свидетелю, пока на пятый день пребывания в Ричлэнде не отыскал городскую сплетницу. Звали ее Мэриен Блендиш. Одинокая старая дева семидесяти с лишним лет, прикованная артритом к инвалидному креслу, она отчаянно жаждала человеческого общения. Мэриен дважды выслушала легенду Уолли о преимуществах страхования и заставила дать клятву выслать брошюру и страховую премию при первой возможности.

Искривленными пальцами она едва могла удержать чашку, но все же налила Уолли охлажденного чая и поставила тарелку с печеньем.

Сыщику не составило никакого труда навести ее на разговор о Хэвилендах, поскольку сомнительная репутация Энни в Голливуде была известна всем жителям Ричлэнда. Уолли вежливо слушал, как она перебирает уже известные слухи, и навострил уши, когда старуха дошла до особенно пикантного места и понизила голос.

– Конечно, не стоило бы говорить этого, но я знала девушку, служившую в банке той осенью, когда сбежала жена Гарри. Элис сняла с совместного счета все сбережения, до последнего пенни. Мерзкая тварь!

– Ужасно, – согласился Уолли. – Думаете, это правда? Я имею в виду то, что люди о ней говорили.

Глаза старухи блеснули.

– Позвольте сказать, молодой человек, я уверена: это правда. В таком маленьком городе можно знать все, если держать глаза и уши открытыми. У Элис был роман с Леоном Гатричем, продолжавшийся до того дня, как она сбежала. И это при том, что Леон тоже был женат!

Старуха закивала, укоризненно прищелкивая языком.

– Жена уже умерла, упокой, Господи, ее душу. Что она только не вытерпела от него! Самый гнусный бабник во всей округе! Двадцать пять лет женщинам от него проходу не было!

– А он все еще жив? – спросил Уолли, прихлебывая охлажденный чай.

– Скрипит. По-прежнему на ферме, хотя с трудом обрабатывает землю. Пьет много, насколько мне известно. Да, он и Элис друг друга стоят. Два сапога пара!

– Думаете, были и другие? – осведомился Уолли. Старуха раздраженно поморщилась:

– Не удивилась бы, молодой человек, – объявила Мэриен Блендиш. – Нисколечко не удивилась бы. Она вечно шлялась по улицам. Заходила в магазины и все такое. Неизвестно, что ей могло в голову взбрести. Да, нехорошая была женщина, эта Элис. На все способна.

Уолли отказался съесть еще печенье, искренне поблагодарил старуху и поднялся. Пора идти.

Следующей его остановкой было Окружное медицинское общество. Там он узнал, что акушер-гинеколог, наблюдавший за Элис Хэвиленд во время беременности, умер, истории болезни пропали. К тому же, в архиве местной газеты не оказалось снимков Элис Хэвиленд. Извещение о крестинах Энни Хэвиленд появилось в майском выпуске за 1946 год, но фотографии родителей там тоже не было. Элис пробыла в Ричлэнде так недолго и старалась, по-видимому, вести себя как можно незаметнее, чтобы не оставлять следов. Скорее всего, снимки ее можно найти только в альбоме Гарри Хэвиленда.

Уолли отправился в окружную больницу и нашел запись о рождении Энни. Дата рождения Гарри – пятое июня 1920 года, Элис – двадцатое октября 1925 года. Появилась она на свет, если верить документам, в Тосоне, штат Мэриленд. Энни родилась двадцать второго апреля 1946 года. Мысли Уолли унеслись на восемь месяцев раньше этой даты, в август 1945 года.

Придется отправиться в Ассоциацию адвокатов и к мировым судьям в различных городах поблизости от Буффало, включая, без сомнения, и Ниагара Фолс.

Кровь у Энни была группы АВ, у Гарри – В, у Элис – А.

Уолли мысленно подводил итоги путешествия в Ричлэнд. Он узнал достаточно, чтобы представить себе эту загадочную женщину – Элис Хэвиленд, но ничего больше. Остальное прояснится, только когда он обнаружит, откуда она появилась до того, как их дороги с Гарри пересеклись, и что с ней стало после исчезновения.

Шестое чувство подсказывало сыщику, что здесь кроется настоящая тайна. Ни один из обывателей Ричлэнда не имел представления, когда, где и как погибла Элис, и никогда не подвергал сомнению этот факт, наивно повторяя, словно заклинание: она сбежала – и умерла, и хорошо, что мы от нее избавились.

Поскольку сами Хэвиленды отказывались признать ее, только ближайшие родственники, Гарри и Энни, могли помочь воспоминаниями или документами. Но Гарри давно умер, а Энни была ребенком, когда исчезла мать. Миссис Дайен, экономка, жившая столько лет в доме Хэвилендов, умерла от абсцесса мозга вскоре после того, как похоронили Гарри.

Уолли узнал все, что мог. Пора идти по следу Элис. Он приготовился к первому шагу.

Леон Гатрич, лысеющий мужчина лет пятидесяти с огромным животом, стоял на крыльце дома, глядя на Уолли пустыми глазами.

Уолли показал удостоверение агента-детектива страховой компании и спокойно объявил:

– Мы проводим расследование относительно Элис Хэвиленд. Нам известно, что у вас были когда-то близкие отношения с этой дамой.

Мужчина ничего не ответил, только медленно, не спеша продолжал давить муравьев на грязной дорожке. Уолли слушал, как фыркает корова в загоне, и размышлял о том, что пятнадцать-двадцать лет назад Леон Гатрич, должно быть, считался красивым человеком и, возможно, был хорошим любовником. В нем чувствовалась грубая мужская сила, должно быть, неотразимо привлекательная для женщин определенного сорта.

– Ничем не могу помочь, – спокойно объявил Гатрич.

– Я надеялся с вашей помощью избежать лишней беготни, – вздохнул Уолли. – Видите ли, владелица страхового полиса, умершая два месяца назад, оставила его в наследство Элис Хэвиленд. Я поговорил со всеми родственниками, но никто не знает, что на самом деле случилось с Элис. Потом нашлась ее история болезни. Но, насколько я понял, она покинула Ричлэнд двадцать лет назад. Здешние жители вроде думают, что она мертва. Но если это неправда, а ведь ей нет еще и пятидесяти, Элис может унаследовать немало денег. Нужно постараться любым способом обнаружить, так ли это.

Но лицо мужчины превратилось в обожженную солнцем маску. Сняв шляпу, Уолли вытер вспотевший лоб.

– Конечно, все это было давным-давно, – продолжал он. – Неудивительно, что никто в городе не знает, куда она отправилась, когда ушла от Гарри Хэвиленда. Но тем, кто может сообщить какие-то сведения, полагается небольшая награда. Имя, адрес… хоть что-нибудь.

– Никогда ее не знал.

В холодных голубых глазах Леона Гатрича промелькнули странные искорки, которые Уолли расценил как нарастающее беспокойство. Должно быть, в рассказе Мэриен Блендиш была какая-то доля правды.

– Ну что ж, – вздохнул сыщик, показывая удостоверение, – может, вспомните хоть что-нибудь; буду крайне благодарен, если свяжетесь со мной по этому адресу. Эта леди получит немалые денежки, если мы отыщем ее. Либо это, либо дядя Сэм станет богаче, чем был.

Сыщик ушел, отъехал от фермы, остановился на грязной тропе через пастбище и пошел через дубовую рощицу, окружавшую дом. Шагал он удивительно легко для такого грузного человека.

Грузовичок, который он видел, когда подъезжал, все еще стоял между домом и амбаром.

Уолли постоял, прислушиваясь. Потом осторожно свернул за угол, вернулся к входной двери и осторожно скользнул внутрь.

В прихожей пахло луком и томатным соусом. Откуда-то послышался шум. Сыщик на цыпочках пошел туда и оказался перед маленьким кабинетом. Леон Гатрич сидел за письменным столом, глядя на какой-то предмет, и задумчиво барабанил пальцами по крышке. Уолли услышал тяжелый вздох. Потом Леон открыл ящик, положил то, что держал в руке, запер замок и отодвинул кресло.

Уолли неслышно, словно змея, прополз по прихожей, скользнул в гостиную и скрылся из вида. Наконец послышался стук входной двери, мотор грузовичка надсадно зачихал, скрип гравия возвестил о том, что хозяин дома уехал.

Уолли тут же оказался в кабинете и через несколько секунд открыл отмычкой ящик стола. Поверх старых счетов и писем лежала выцветшая открытка с именем и адресом Гатрича, написанная аккуратным женским почерком.

«Прекрасно провожу время. Надеюсь, ты тоже».

На штемпеле стояла дата – седьмое ноября 1949 года, Буффало, штат Нью-Йорк.

Уолли перевернул открытку. На оборотной стороне был изображен отель «Эксельсиор» – величественное сооружение, видавшие лучшие времена. Отправительница обвела кружочком одно из окон.

Иронический тон открытки позволял предположить: Элис надеялась на то, что послание попадется на глаза жене Леона. Таким образом она, вероятно, решила уколоть бывшего любовника.

Уолли еще раз рассмотрел открытку, запомнил почерк, дату и вид отеля. Потом положил ее в ящик и снова закрыл и, не позаботившись запереть замок, вышел из дома и направился к машине.

Он отыскал все, что хотел: адрес Элис Хэвиленд.

 

Глава XV

Кристин завернула за угол Бикмен Плейс. Белый плащ был застегнут на все пуговицы – дул холодный октябрьский ветер. В руках девушка держала маленький зонтик и пластиковую хозяйственную сумку от Блумингдейла, в которой лежала большая плоская коробка.

Подойдя к знакомому дому, девушка нажала кнопку звонка. Швейцар улыбнулся при виде жизнерадостного личика и длинных развевающихся волос.

– Рад видеть вас, мисс Уитни, – приветствовал он. – Давно не заходили.

– Много дел. Как ваша семья, Уильямс? Швейцар пожал плечами:

– Неплохо, мисс. Всякое бывает, конечно, иногда и ссоримся, зато наш мальчик хорошо успевает в колледже, а дочь сдала почти все экзамены.

Кристин показала на дверь.

– Надеюсь, Дорис еще дома. Я не предупреждала, что зайду именно в это время.

– Она наверху, ждет вас.

Кристин снова улыбнулась и поспешила поскорее скрыться от пронизывающего ветра в просторный вестибюль, отделанный панелями из орехового дерева. Шагнув в маленький лифт, она нажала кнопку и через секунду оказалась на шестом этаже. Выйдя в коридор, Кристин направилась по толстому ковру к двери и позвонила.

Открыла привлекательная женщина лет под сорок и, увидев девушку, просияла.

– Дорогая! Как я рада, что ты пришла! Сегодня у Миры выходной, так что мы посидим вдвоем. Заходи, раздевайся!

Кристин оставила пальто и зонтик на кресле в холле и последовала за хозяйкой, по-прежнему держа сумку под мышкой.

Квартира казалась огромной и роскошной. Обстановка бесчисленного количества комнат стоила десятки тысяч долларов. Дорогие – в основном, восточные – ковры устилали полы. На стенах висели картины и литографии известных европейских и американских художников.

Дорис Хэстингс была замужем за одним из самых богатых и удачливых корпоративных администраторов «Манхэттена», но и сама она была единственной наследницей большого состояния и по происхождению принадлежала к верхушке общества. Она родила мужу двух сыновей, учившихся в дорогих закрытых пансионах и с нетерпением ожидавших, когда можно будет приехать домой на День Благодарения.

– Как Чарльз? – спросила Кристин, усаживаясь на диван в гостиной.

– Надоедлив, как всегда, – засмеялась Дорис. – Я стараюсь поменьше с ним видеться, и, кроме того, с тех пор, как началась разработка его проекта, он вообще домой не является. Курсирует между Рокфеллеровским центром и Уолл-стрит, а в промежутках ездит в этот проклятый клуб здоровья. – И, пожав плечами, добавила: – Зато он очень милый. Скажи, Кристин, а как Джек?

– Все та же история, – улыбнулась девушка. – Добивается повышения и делает половину всей работы в офисе. А я-то думала, адвокаты приходят домой рано.

– Погоди, пока не появятся дети, – вздохнула Дорис. – Тогда станет еще хуже. Кстати, о детях. Джек еще ничего не решил?

Кристин покачала головой.

– Он так много трудится. Я просто не могу выбрать время для серьезного разговора.

– Заставь Джека взять отпуск после Дня Благодарения. Когда увезешь его подальше от проклятого офиса, может, заставишь выслушать себя.

Дорис встала, чтобы принести поднос с хрустальными бокалами и графин старого шерри. Она выглядела гораздо моложе своих лет, несмотря на беременность и роды. Следы нескольких подтяжек были тщательно скрыты за ушами и в волосах, а небольшая операция на бедрах и животе позволяла сохранить стройность фигуры. Дорис причесывалась у известного парикмахера-стилиста и три раза в неделю посещала массажистку – словом, служила олицетворением богатой скучающей дамы из общества, и хотя была еще молода, не испытывала никакого желания добиться чего-то в жизни, не занималась ничем, кроме благотворительности, следила за домом, за образованием детей, встречалась с друзьями, такими, как Кристин.

Они попробовали шерри, обменялись ничего не значащими замечаниями, но тут Дорис заметила сумку.

– Что-то подсказывает мне, тут скрывается интересная вещичка. Покажешь?

– Конечно, – кивнула Кристин, вынимая коробку. Потом открыла ее, встряхнула. Чудесное модное вечернее платье с большим декольте и высоким разрезом на левом бедре скользнуло на пол.

– Боже, какая прелесть, – воскликнула Дорис. – В нем ты будешь выглядеть потрясающе! Представляю, что скажет Джек, когда увидит! Забудет о том, как проводить столько времени в офисе!

Кристин качнула головой.

– Я мерила его, но мне не идет цвет. Поэтому и решила взять твой размер. – Почему бы тебе не надеть его?

– О, Крис! – воскликнула Дорис. – Как я могу?! Я слишком стара! Оно такое сексуальное!

– Чепуха, – рассмеялась Кристин. – Взгляни на ткань! Оно просто для тебя, Дорис! С твоими глазами… да если еще подобрать украшения! Ну же, примерь!

– Право, – скептически пробормотала женщина, – думаю, что ты сумасшедшая, но…

– Ну же!

Кристин сморщила нос и, откинув волосы на плечи, приложила к себе платье.

– Где зеркало? Я помогу застегнуть молнию. Дорис поднялась.

– В комнате для гостей. Там оно самое большое. Женщины вошли в просторную затемненную комнату с пейзажами на стенах, огромной кроватью и высоким зеркалом около громадного шкафа-кладовки.

Кристин наблюдала, как Дорис медленно снимает костюм. Оставшись в лифчике и комбинации, подняла руки. Кристин помогла ей надеть платье; улыбаясь, застегнула молнию. Она оказалась права. Платье идеально обрисовывало фигуру Дорис. Женщина казалась еще моложе, красивее, соблазнительнее и не выглядела при этом вызывающе.

Дорис включила верхний свет, в восторге оглядывая себя.

– Крис, как тебе это удается? Просто поверить невозможно!

– Ну, а теперь, – объявила Кристин, взбивая волосы подруги и приглаживая ткань на бедре, – остается только подобрать подходящие туфли – и Чарльз перестанет проводить время в дурацких клубах!

– Ты просто чудо! Знаешь меня гораздо лучше, чем я себя. Как бы я хотела, чтобы ты выбирала все вещи для меня!

– Ты не позволяешь себе расслабиться, – улыбнулась Кристин. – Слишком много зануд вокруг. Забываешь, что жизнь – не черно-белое кино, а цветное.

– Да, – вздохнула Дорис, по-прежнему изучая свое отражение в зеркале со всех ракурсов, – не знаю, как насчет всего остального, но вкус у тебя безупречный. Почему бы тебе и Джеку не прийти к нам на обед? Мы не видели вас вдвоем уже больше года.

Выключив свет, она вновь восхищенно оглядела себя.

– Мужчины, – сказала Кристин, взявшись за застежку молнии, – не позволяют себе ни на секунду снизить темп, а мы должны поспевать следом.

– Прекрасно понимаю, – вздохнула Дорис.

Кристин в последний раз осторожно огладила платье кончиками пальцев, расправила складки и начала расстегивать молнию.

За окном стоял пасмурный день, и в комнате был полумрак. Казалось, на город уже опускается вечер.

Расстегнув платье, Кристин подняла его над головой подруги. В наступившей тишине слышался только шелест шелка. Комбинация и лифчик Дорис смутно поблескивали в зеркале. Наслаждаясь приятным ощущением, Дорис удовлетворенно вздохнула. Платье упало на пол. Женщина, полузакрыв глаза, наблюдала, как палец Кристин осторожно прикасается к лямке лифчика, но тут же удивленно подняла брови: застежка расстегнулась, и теплые руки опустились на плечи. Напуганная неожиданной лаской, она вновь взглянула в зеркало и увидела гибкую фигуру Кристин, маячившую за спиной.

Нежные руки восхитительно медленно скользили вниз. Потрясенная Дорис задрожала под убаюкивающей лаской. Длинные пальцы погладили ладони, поползли ниже к бедрам.

Не осмеливаясь обернуться, женщина пролепетала, обращаясь к зеркальному отражению.

– Крис… нет…

Но руки сжали ее талию, поднялись выше, лифчик словно по волшебству соскользнул на пол. Дорис в отчаянии поняла, что еще минута – и она окажется обнаженной.

– Крис… пожалуйста… ведь мы друзья…

Но тело уже сотрясал озноб непроизвольного наслаждения, неутомимые пальцы скользили все ниже, пока не замерли у охваченного огнем запретного местечка между ног.

– Пожалуйста, – пролепетала Дорис, плотно сомкнув веки, – я никогда не делала этого. Кристин. Ни разу.

– Ш-ш-ш, – успокаивающе прошептала девушка. – Разве это так ужасно – хотеть чего-нибудь? Тебе будет хорошо, Дорис. Вот увидишь!

Теплые ладони погладили живот, прежде чем сжать груди. Соски напряглись в неожиданном возбуждении под кончиками пальцев Кристин.

Глаза Дорис вновь широко открылись. Она почувствовала, как падают на пол трусики, увидела в зеркале треугольник волос внизу живота. Кристин внезапно отстранилась, но Дорис не двигалась с места, завороженная эротическим зрелищем – молодая гостья медленно снимала одежду. Простое платье сползло к ногам, обнажив гладкую кожу упругого тела. Заведя руку за спину, Кристин расстегнула лифчик и стянула трусики.

«Она – богиня», – подумала Дорис, тяжело дыша и не сводя глаз с обнаженной нимфы.

Кристин подошла совсем близко, прижалась всем телом. Бедра и ляжки Дорис опалило жаром.

– О, Крис…

Тонкие руки нежно обвили ее плечи.

– Все хорошо, Дорис, все хорошо, – успокаивающе прошептал тихий голос. – Не стыдись своего желания. Мы созданы для этого. Мужчины должны иметь все, что хотят, но нет ничего неестественного в том, что и мы иногда хотим побыть вдвоем.

Засмеявшись, Кристин вновь сжала соски Дорис.

– Расслабься хоть немного, дай себе волю, – уговаривала она и, охватив бедра Дорис, повернула ее к себе. Теперь, когда они оказались лицом к лицу, Кристин прижалась грудью к груди подруги, соски терлись о розовые холмики легко, едва прикасаясь, воспламеняя безумное желание готовой сдаться Дорис. Приоткрытые губы их встретились, языки сплелись в эротическом прикосновении. Дорис ощутила, как золотистая поросль волос внизу живота Кристин ласкает ее собственную, и вновь задрожала от жгучего наслаждения, слыша, как из горла рвутся глухие стоны.

Непередаваемое возбуждение трепетало в ней – Кристин прижимала Дорис все крепче. Но тут девушка, высвободив ее, грациозным прыжком оказалась у кровати, легла на темное покрывало и, приподняв колени, поднялась на локтях, выставив обнаженные груди. Потом вновь опустилась на подушки, раздвинула ноги и раскрыла объятия. Белая кожа словно мерцала в полумраке, глаза призывно блестели. Дорис, не произнося ни слова, как загипнотизированная двинулась к кровати, в ужасе от собственной несдержанности, и легла рядом. Кристин обвила руками ее шею и снова поцеловала. В воздухе разлилось особое, присущее только Кристин благоухание, смесь животной похоти и эротических ароматов. Волны светлых волос упали на лицо Дорис, защекотали плечи и ключицы. Кристин скользнула вниз, чтобы по очереди сосать и покусывать ее соски.

Стоны изумления и восторга потрясли Дорис—умелые губы и язык проложили влажную дорожку к животу, остановились у пупка, прежде чем влиться в ее ляжки и наконец добраться до раскинутых ног.

Конвульсии потрясли Дорис, как только язык коснулся напряженного клитера, безумная дрожь скрутила тело; Дорис сознавала только, что язык любовницы ласкает влагалище, гладит, доводит женщину до безумия, посылая волны блаженства, охватившего все ее существо.

Пальцы Дорис впились в бедра Кристин, голые женские ноги скользили по покрывалу, обнаженные тела сплелись в страстном объятии. Дорис наслаждалась вкусом шелковистой кожи; жесткие волосы лобка излучали мускусный запах разгоряченной женской плоти, и, наконец, язык и губы коснулись влажной внутренней поверхности живой раковины, таившей сокровенную тайну женского секса.

Содрогаясь в экстазе, Дорис прижала к себе Кристин. Ее тело напряглось в ожидании, когда неутомимый язык проник еще глубже. Дорис зарылась лицом в кустик густых волос, впилась поцелуем в скользкую плоть; стройный ноги сжали ее голову, пока безумный проворный маленький зверек все глубже вгрызался в узкую расщелину, доводя до беспамятства неустанными ласками.

Снова и снова содрогалась Дорис в сладких буйных судорогах от оргазма; каждая новая волна поднимала ее выше и выше, и пламя разгоралось все горячее, лишая дыхания, вихрь все усиливался, пока с губ не слетел полувздох-полуплач беспомощного блаженства.

Когда все было кончено, они лежали в объятиях друг друга, а волосы Кристин вновь закрыли лицо Дорис душистым покрывалом, пока женщина гладила плечи подруги, задевая набухшие груди, и целовала ее губы.

Наконец они отстранились друг от друга. Кристин встала, натянула одежду и причесалась, потом помогла Дорис одеться. Еще не забытое наслаждение не давало вернуться к реальности, сделало движения замедленными. Дорис, однако, вела себя так, словно ничего не произошло.

– Как мило с твоей стороны вспомнить обо мне и принести это платье, – сказала она, провожая Кристин в гостиную. – Но я сейчас же выпишу чек. Сколько оно стоит?

– Всего двести пятьдесят плюс налоги, – улыбнулась Кристин. – По-моему, совсем недорого.

Дорис разыскала чековую книжку, выписала чек и протянула Кристин. Та сложила его и спрятала в сумочку.

– Выпьешь что-нибудь? – спросила хозяйка. – Может, пообедаем вместе?

– Нет, мне уже пора бежать, – отказалась девушка, протягивая руку. – Я позвоню. Джек передает тебе привет.

– Поцелуй его за меня. И вспоминай о бедняжке Дорис, когда ходишь по магазинам. Уверена, Чарльзу это платье понравится.

Дверь за Кристин закрылась. Сумка с коробкой остались на диване, Дорис уже хотела унести их, но, вспомнив что-то, открыла чековую книжку и написала на корешке: «К. Уитни, портниха, 775 долларов».

Цифра, конечно, менялась. Дорис просто добавляла пятьсот долларов к цене платья и выписывала чек.

Их светская болтовня была плодом изобретательности Кристин и потребностью Дорис разыгрывать комедию. Дорис каждый раз отдавалась словно впервые – этого, по-видимому требовала ее фантазия. Кристин, конечно, не знала, сколько десятков или сотен подобных встреч было у богатой клиентки, да и не желала знать. И Дорис ничего не было известно о Кристин, кроме вымышленной фамилии. Конечно, не существовало ни Джека, ни адвокатской конторы.

Иногда приходилось по нескольку недель ждать звонка Кристин. Дорис сходила с ума от ожидания. Если бы она только знала, как найти партнершу! Можно было бы провести вместе восхитительный уик-энд!

Но этому не бывать. Придется довольствоваться тем, что есть. Дорис оставалось только благодарить небо за случайную встречу с Кристин в ювелирном магазине Картье полтора года назад.

Так или иначе, им удалось прийти к удовлетворительному для обеих сторон соглашению. Даже если Чарльзу вздумается проверить чековую книжку жены, выплаты Кристин не возбудят в нем подозрения.

Мужчины не имеют понятия, сколько может заплатить женщина за платье.

 

Глава XVI

Энни решила отправиться повидать Ника. Ей все труднее давалось решение приехать к нему – тем более что последние полгода они фактически не встречались.

Начало разлуке положили съемки, а потом Энни ни с кем не хотелось разговаривать – до такого состояния довели ее нападки прессы. Кроме того, Энни терзала совесть: роман с Эриком поглотил ее настолько, что почти не осталось времени размышлять над превратностями судьбы Ника.

Тем не менее она много раз звонила приятелю в надежде, что их дружба не оборвется из-за неожиданно обретенной известности. Но Ник, осыпая ее похвалами и сочувствуя невзгодам, находил предлог за предлогом, чтобы избежать встречи. Голос по телефону звучал глухо и невнятно. Это раздражало и расстраивало Энни: впечатление было такое, словно говорит не живой человек, а некое потустороннее существо. В то же время интуиция подсказывала ей, что Ник ревнует к Эрику, к неожиданному, хотя и весьма сомнительному успеху, хотя гордость не давала ему высказать открыто свои чувства. Он словно окружил себя броней равнодушия, рассчитанного на то, чтобы оттолкнуть ее.

Хуже всего то, что она увидела первую серию телевизионного фильма, где Ник, как и предсказывал, играл похитителя детей. Хотя его герой был психически больным человеком, но за щетинистой бородой и кричащим гримом Энни нетрудно было разглядеть, что в действительности болен именно Ник – он сильно похудел, глаза ввалились и смотрели без всякого выражения.

Играл он тоже без блеска. Щеголь-пират, с которым Энни работала в студии Роя Дирена, казалось, перестал существовать. Энни невольно задавалась вопросом, уж не находился ли он под влиянием наркотиков в ту ночь, когда произошел несчастный случай, и хотя отсутствие явных признаков того, что Ник употреблял сильные средства вроде героина, которыми увлекались сейчас многие, сбивало Энни с толку, она все же подозревала, что Ник поддался совместному воздействию барбитуратов и алкоголя.

Энни не могла бросить Ника на произвол судьбы. Если друг нуждался в помощи – значит, необходимо сделать все, чтобы его выручить. К тому же, учитывая все неурядицы ее личной и профессиональной жизни, лучше всего для нее сейчас перестать думать о себе и попытаться стать полезной тем немногим друзьям, которые что-то значат для нее. Но у Энни была и другая, более эгоистичная, причина повидаться с Ником.

Эрик Шейн вот уже три недели находился на съемках в Испании, звонил почему-то редко, говорил недолго и сухо, так что Энни ощущала свое одиночество все острее.

Ник был единственным человеком в Голливуде, способным помочь пережить трудные времена, почувствовать себя немного лучше. Может, совместные воспоминания исцелят обоих.

Энни могла только надеяться на это, иначе, если она в самом скором времени не отвлечется от терзающих душу проблем, наверное, сойдет с ума.

Пресса неотступно преследовала Энни, в газетах постоянно чернили ее имя, одновременно раздувая интерес к «Полночному часу», не говоря уже о том, что события приняли иной оборот, которого никто не ожидал. Фильм произвел необычайное впечатление на публику. Он прошел по всей стране и принес огромные прибыли. Вскоре фильм, фигурально выражаясь, взял штурмом все кинотеатры для автомобилистов, словно вражеская армия, и хотя со дня премьеры прошло уже пять месяцев, казалось, не потерял ни частички своей постыдной популярности.

Отдел рекламы «Интернешнл Пикчерз» решил выпустить новую шокирующую афишу, на которой была изображена головокружительная сцена из фильма – та, где Лайна в лифчике и трусиках, опершись на кухонный стол, выставив бедро, призывно глядит на Терри. Полуобнаженное тело, голые щиколотки, упругая грудь, едва прикрытая тонкой тканью, невольно притягивали взгляд, вызывая чувственные фантазии; голые ступни, казалось, ласкали грубые половицы пола и выглядели при этом особенно вызывающе.

Афиша вскоре стала не только ассоциироваться с самим фильмом – на глубинный смысл уже никто не обращал внимания, – но и начала приносить огромный доход, поскольку продавалась во всех магазинах как плакат. Вся шумная рекламная кампания основывалась исключительно на изображении Лайны. Ходили даже слухи, что эти плакаты висят в каждой спальне, а «Полночный час» оказался величайшим сексуальным возбудителем по всей истории существования кинотеатров для автомобилистов, совершенно вытеснив эротические и порнографические фильмы, так долго царившие на экранах таких заведений.

И все из-за Энни.

То простенькое обтягивающее ситцевое платье, которое она носила в фильме, неожиданно вошло в моду. В магазинах на Сансет-стрит продавались майки, а в одной лавочке куклы «Лайна», похожие на Барби, одетые в платьице Лайны, под которым были крошечные трусики и лифчик.

Ходили даже слухи о салонах «массажа» и других порнозаведениях, изготавливающих и поставляющих клиентам надувных кукол «Лайна» в полный рост.

И это было только началом. Сексуальная аура, окружающая Энни, распространялась словно смертельный газ, сметая все на своем пути, уничтожая карьеру девушки.

Каждую неделю звонил Барри Стейн, чтобы передать выгодные, но совершенно неприемлемые предложения. Изготовитель женского белья, известного своим специфическим покроем и продававшегося, в основном, в секс-шопах, хотел начать производство белья в стиле «Лайна» и решил, что рекламировать товар непременно должна Энни. Парфюмер просил позволить назвать новые духи ее именем при условии, конечно, что она поможет увеличить объем продажи.

Кроме того, все журналы для мужчин, от самых известных и респектабельных до откровенно порнографических, предлагали Энни огромные суммы за ее фото в обнаженном виде. Она стала самым сенсационным секс-символом Голливуда со времен Мэрилин Монро, и издатели готовы были платить миллионы, чтобы первыми заполучить ее.

Рене Гринбаум позвонила Барри и объяснила, что несколько десятков издателей и агентов осаждают «Сирену», заявляя, что готовы дать огромные деньги за альбом со снимками Энни, сделанными, когда та служила в агентстве. Поступили также предложения выпустить более дорогие альбомы и книги, где были бы смонтированы лучшие и самые эротические снимки, рассказывающие о карьере Энни и ее работе.

Не успели Барри и Энни решить, что лучше – соглашаться или отказывать, как в магазинах уцененных товаров, книжных лавках и на лотках начали продаваться изданные пиратским способом, наспех состряпанные книжонки, альбомы, лживые биографии, основанные на газетных статьях и грязных домыслах.

Энни предлагали также написать книгу о правильном питании с предписанными меню и снимками Энни, руководство по уходу за лицом, фигурой, техникой макияжа и, конечно, сочиненную за нее неизвестным писателем брошюру с советами женщинам, как завлечь приглянувшегося мужчину.

Лицо Энни смотрело с обложек всех бульварных журналов и газет страны. Фото, на котором она была снята в вызывающей близости от Эрика Шейна, печатались рядом со снимками ведущих политиков и бизнесменов Америки.

И, словно омерзительный припев пошлой песенки, постоянно повторялись два слова, так полюбившиеся желтой прессе:

– «Секс-ангел рассказывает все!»

– «Секс-ангел раскрывает свой планы!»

– «Тайная трагедия секс-ангела».

Осада не прекращалась. Энни давно уже отказывалась давать интервью, потому что была сыта по горло одними и теми же вопросами, ответы на которые никто не слушал – ведь репортеры давно уже составили мнение о девушке и теперь попросту обходились без нее, не прекращая осыпать грязными намеками относительно ее личной жизни.

Энни, к собственному изумлению, поняла, насколько прав был Эрик относительно роли агентов в устройстве самых шумных голливудских романов. К Барри обратилось несколько агентов известных актеров, заинтересованных в том, чтобы их имена упоминались в связи с именем Энни Хэвиленд. Они были бы рады пригласить ее на ужин, в дискотеку, театр и на балет, даже повезти в Париж, Рим или на Капри, конечно, с непременным присутствием фотографов и обещали за это приличную финансовую компенсацию.

Барри, смеясь, объяснил шокированной Энни, что многие из этих голливудских идолов и любимцев публики были гомосексуалистами, и слухи о связи с Энни помогут обезопасить их репутацию и возбудить угасающий интерес публики к ним самим.

– Нет худа без добра, – шутил он. – По крайней мере, с самого начала будешь знать, что тебе ничто не грозит в их обществе.

Так все и шло, продолжалось с неослабевающей силой.

Энни почти ежедневно приглашали на дискуссионные передачи, ток-шоу, встречи с известными людьми. Томми Грейнджер просил выступить ее еще раз, помня тот успех у публики, когда Энни сумела поставить на место Рэна Сигела. Но в ней видели не столько известную актрису, сколько секс-символ, женщину сомнительной репутации – доказательством тому служило то, что все продюсеры просили позволения одобрить туалет Энни и показать самые эротические отрывки из «Полночного часа».

Барри получил для Энни десятки предложений сниматься в фильмах, которые неизбежно оказывались неприкрытой дешевой порнографией, сыграть в постановках независимых продюсеров, пользующихся дурной славой.

По мере того как продолжалось сражение, мужество Энни слабело. Она оказалась в руках равнодушного чудовища, живущего ради денег и питающегося людьми. Никто не мог противостоять ему. Благодаря безграничной способности Голливуда к эксплуатации, собственное лицо и фигура стали чужими для нее; их жадно рассматривали и оценивали окружающие, обсуждая каждую черту, находя в этом извращенное наслаждение. Тело, талант, внешность существовали отдельно от нее, а сама Энни оказалась далеко от того мира, в котором надеялась занять место преданной своему делу актрисы.

Но и в одиночестве не было уединения. Телефон постоянно звонил, и менять номера было бесполезно. Хотя, по желанию Энни, их не вносили в справочник, уже через несколько дней снова раздавались звонки. Только автоответчик спасал Энни от постоянного беспокойства.

Люди осаждали Энни, где бы она ни появлялась – приветствия и просьбы дать автограф сопровождались многозначительными смешками и похотливыми улыбочками, от которых становилось не по себе.

В этом настойчивом внимании не было ни сочувствия, ни дружелюбия. После выхода «Полночного часа» ее постоянно приглашали на голливудские вечеринки. Девушка почти сразу же отказалась ходить туда, потому что ее тут же начинали преследовать льстивые агенты и прихлебатели, а вслед раздавался уничтожающий шепоток относительно ее запятнанной репутации и предположения, что Энни пригласили только ради рекламы.

Энни произвела величайшую сенсацию в мире кино, ее узнавали повсюду, на нее обращали внимание – любая актриса душу бы заложила за это. По голливудским меркам Энни находилась на вершине славы, но жесточайшая ирония заключалась в том, что, очутившись в водовороте любопытных взглядов, жадных расспросов и выгодных предложений, Энни не могла заниматься делом, которое избрала.

Каким бы невероятным это ни казалось, она была безработной.

Она с трудом поверила ушам, когда Барри пожаловался на полное отсутствие приемлемых сценариев. За исключением телеигр, дискуссионных передач и ролей в порнофильмах, ни одному голливудскому продюсеру в голову не пришло рассматривать кандидатуру Энни на главную роль или хотя бы роль второго плана в новой картине.

Энни хотела бы попробовать сыграть в комедии, приключенческом фильме или в серьезной картине вроде «Полночного часа», и хотя не была уверена в том, что благоразумно появляться на телевидении так скоро после съемок в кино, все же считала, что многогранность актрисы должна отражаться в игре на любой сцене и в любых условиях. Но ее готовность трудиться не имела никакого значения – предложений все равно не было.

Энни, донельзя раздраженная происходящим, подумывала о том, чтобы возвратиться на Бродвей. Она так изголодалась по работе, что перспектива серьезной, пусть и скромной, роли в театре была словно глотком свежего воздуха. Энни даже собиралась вернуться к Тигу Макиннесу, у которого могла бы, по крайней мере, целыми днями работать до изнеможения.

Но Барри сообщил, что она не имеет права работать в театре. По условиям контракта с «Интернешнл Пикчерз» Энни должна была сняться не менее чем в трех фильмах, прежде чем принимать предложения другого продюсера. Агент утверждал тогда, что иного выхода не было – придется соглашаться, чтобы Энни смогла сыграть в «Полночном часе».

Но администрация студии вовсе не горела желанием предложить ей новую роль; она, очевидно, считала Энни отличным средством рекламы, и не больше того. Даже получая огромные прибыли от продажи афиш и плакатов, студия вовсе не собиралась позаботиться о профессиональной карьере Энни.

Энни осталась совсем одна. Никто, если не считать охотников за автографами, бульварных репортеров и издателей, которым не терпелось поскорее нажиться на ней и использовать для своих целей, не обращал не девушку никакого внимания. Она словно перестала существовать физически, оставив взамен лишь нежную, стилизованную, почти обнаженную скульптуру, безликую и ничего не выражавшую. Какая ирония! Ведь Энни сейчас стала еще более анонимным, символическим персонажем, олицетворяющим чувственность и эротические фантазии, чем была во времена службы в «Сирене». Но теперь каждый знал, как ее зовут, имел право смеяться и сплетничать о ней.

«Она – не я!» – хотелось ей кричать сводившим с ума негодяям-репортерам, чьей единственной целью было отождествлять Энни с Лайной.

Но теперь эти слова приобрели более зловещий смысл. Энни не имела ничего общего со своей мгновенно обретенной славой, с той знаменитостью, лицо и фигура которой были растиражированы в миллионах экземпляров и разосланы во все уголки страны, секс-бомбой, которую знали все, но не уважали. Это была не Энни.

У той девушки, что красовалась на афише, вообще не было имени. Энни чувствовала себя так, будто у нее украли душу.

Эрик Шейн с присущей ему интуицией прекрасно понимал, что приходится выносить Энни, тем более что сам когда-то испытал нечто подобное, хотя и в менее жестокой форме.

– Болезнь, которую ты подхватила в Голливуде, Энни, может стать смертельной, если с ней не бороться, – объяснил он. – Они отнимают у тебя все, что могут украсть, и им плевать на то, что случится с тобой завтра. Но помни: талант всегда остается при тебе. Только держись. Ты сможешь пережить все это. У тебя хорошая голова на плечах – она не подведет. Оставайся сама собой. – Он улыбнулся, обнял девушку и добавил:

– И позволь мне быть с тобой. Для меня это значит так же много, как и для тебя.

Но слова Эрика не пролились бальзамом на истерзанную душу. Энни была слишком умна, чтобы не понять – неудачи, с такой упорной злобой преследующие ее все эти месяцы, не могут быть результатом одной лишь простой случайности.

Ее подозрения превратились в уверенность. За всем происходящим отчетливо чувствовалась умелая рука Хармона Керта. Да, в уме Керту не откажешь! Одним блестящим ходом, использовав желтую прессу, он обеспечил успех «Полночному часу», – фильм принес в пять раз больше дохода, чем любая предыдущая картина Дэймона Риса, одновременно уничтожив карьеру молодой актрисы, как Керт и поклялся сделать несколько лет назад.

Только сейчас Энни поняла, что своевольный эксцентрик Дэймон Рис, которого судьба поставила на ее пути, возможно, был единственным человеком в Америке, достаточно сильным и независимым, чтобы отдать ей роль Лайны, несмотря на то, что стараниями Керта ее имя значится в черном списке.

В какую ярость, должно быть, пришел Керт, узнав, что Энни все-таки будет играть Лайну на его же собственной студии.

Ну что ж, он достойно отомстил и продолжает мстить.

Энни сгорала от желания встретиться с Кертом лицом к лицу, вооружившись знанием о том, что он делает, или подать на него в суд за нанесенный жестокий моральный ущерб. Но нет. Все ее обвинения бездоказательны. Керт, естественно, будет все отрицать, и никакой суд не решит дело в ее пользу потому, что яростная кампания в прессе не может считаться уликой, ведь газетчики достаточно осторожны, они избегают прямой клеветы.

Холодный рассудок диктовал другую линию поведения. Это игра в покер, и все карты по-прежнему оставались у Керта. Гнев сейчас – худший враг Энни. Терпение, хитрость и выносливость– вот ее союзники. Ставкой была ее карьера и, возможно, все будущее. Она не имеет права проигрывать.

Но все же Энни хотелось бы рассказать Эрику об истинных причинах своих бед, хотя и это, конечно, было невозможно. Вряд ли Эрик сможет сделать что-нибудь для ее защиты – даже звезда такой величины не обладает силой сопротивляться Хармону Керту без риска быть уничтоженным, и Шейн будет только винить себя за невозможность помочь, если Энни наберется мужества объяснить все, что происходит на самом деле.

Поэтому девушка с благодарностью принимала его моральную поддержку, но несла свое бремя в одиночку. По мере того как шло время, они все меньше говорили о бедах Энни, стараясь забыться в объятиях друг друга, и проводили в молчании долгие часы, действовавшие на Энни как транквилизаторы и помогавшие сохранить надежду.

Но сейчас Эрика не было, Энни осталась одна.

Постепенно девушка поняла, как недостает ей Дэймона Риса. Она вспоминала долгие вечера, когда слушала его игру на скрипке, а потом оба они молчали, размышляя о Лайне, о том, как вызвать ее к жизни.

«У меня никогда не было дочери», – звучали в ушах невеселые слова Риса, которые он так часто повторял, прикасаясь к плечу Энни и гладя ее по голове, стоя так близко, что девушка ощущала знакомый, присущий лишь ему смешанный запах табака, виски и лосьона после бритья. Рис, сидевший на складном стуле, напоминал ей Гарри Хэвиленда: так хотелось обнять его, утешить, поухаживать за ним, словно Энни в самом деле была его дочерью.

Но теперь и Рис был далеко – жил отшельником в уединенном домике в пустыне, где проводил бессонные ночи, ожидая, пока искра вдохновения не зажжет в душе божественное пламя и не подарит замысла новой книги или пьесы.

Эти перерывы между произведениями были мучительными для любого писателя, и Рис старался как можно больше сокращать их, хотя в пьяном бреду мог выкинуть что угодно и оказаться в любом месте – на Юго-Западе, в Мексике или даже в Европе. Во всяком случае, сейчас Рис замкнулся в собственном мирке. Он навсегда останется другом Энни, к которому можно обратиться в трудную минуту, но она уже принадлежала его прошлому.

Рядом не осталось никого. И поэтому, даже зная, что Ник вовсе не горел желанием видеть ее, Энни решила сегодня отправиться к нему. Несмотря на терзающие его проблемы Ник был связан с воспоминаниями о более счастливых днях. А вдруг ее неожиданное появление, которое даст ему возможность выговориться и облегчить душу, сможет помочь Нику.

Вестибюль многоквартирного дома был погружен в темноту. Звонок не работал. Энни в нерешительности стояла у почтового ящика, но тут молодая женщина в джинсах и футболке быстро вышла из двери, оставив за собой волну странного аромата. Энни мельком взглянула на грязные волосы, уложенные мелкими завитками в стиле «афро». Женщина исчезла, не закрыв за собой внутреннюю дверь. Повинуясь какому-то порыву, Энни потянула за ручку и скользнула в коридор, где стояли запахи гниющего дерева, пыли кошек и мочи. Видимо, дом переживал плохие времена – когда Энни последний раз была здесь, все выглядело гораздо приличнее.

Она поднялась наверх. Из квартиры Ника доносилась тихая музыка. Энни постучала, но никто не ответил. Пожав плечами, она повернула ручку. Эта дверь, как оказалось, тоже не была заперта. В гостиной пусто. Единственная свисающая с потолка зеленая лампа ярко освещала комнату. Повсюду на столах и полу стояли грязные стаканы и набитые окурками пепельницы. Энни ощутила застарелую омерзительно-сладковатую вонь марихуаны.

– Ник, – позвала она. – Ты здесь?

Девушка направилась на кухню. Раковина была битком заставлена немытой посудой. На блюдце стоял огарок свечи. Под босоножками Энни хрустели объедки и мусор.

Она пробралась в спальню, стараясь не споткнуться о раскиданные пустые бутылки и пивные жестянки.

На грязной постели спал Ник. Дыхание было почти неслышно, лицо страшно осунулось. Он походил на мертвеца.

Девушка осторожно подошла к кровати. На большом столике стояла пепельница, полная окурков сигарет с марихуаной и сожженных палочек с благовониями. На ветхом столе у окна валялись совсем уж зловещие предметы: крохотная ложечка, свечка, пластиковый пакетик, обрывок алюминиевой фольги, маленькая медная трубка. Энни заметила полиэтиленовый мешочек с красными капсулами, еще один со странными пятнистыми пилюлями и горсть больших белых таблеток.

Энни не осмелилась заглянуть в ящик из страха перед тем, что может там найти.

– Ник, – вновь позвала она, присаживаясь на край кровати, – Ник, милый.

Он был бледен, как привидение, небрит и грязен. Спал явно неестественным сном, вызванным, скорее всего наркотиками. Дыхание оставалось таким неровным, что Энни испугалась за его жизнь.

Неожиданно в кухне громко зазвонил телефон. Видя, что Ник не шевелится, Энни побежала туда.

– Алло!

– Кенди, это ты? Где Ник? – спросил незнакомый мужчина.

– Простите, я друг Ника. Он здесь, но спит.

– Хорошо, все в порядке, – резко ответил мужчина и повесил трубку.

Энни возвратилась в спальню, осторожно потрясла Ника за плечо. Он не шевелился. Энни включила лампу и подняла его веко. Хотя зрачки реагировали на свет, веко не дрогнуло. Энни взглянула на таблетки, потом на Ника – от него пахло спиртным. Она посчитала пульс. Слабый и неровный.

Собрав все мужество, она попыталась разбудить Ника.

– Ник, проснись! Это я, Энни. Ну же, Ник, пожалуйста. Но Ник только тихо стонал. Энни никогда еще не видела его в таком состоянии.

Необходимо что-то предпринять. Энни решила было вызвать «скорую», но Ник наверняка обозлится на нее. Вспомнила об Эрике, Дэймоне. Никого из тех, к кому можно обратиться, нет в городе. Ничего не оставалось делать. Прочитав короткую молитву, Энни набрала номер миссис Эрнандес.

– Хелло, «Ридженси эпатменто».

– Миссис Эрнандес? Это я, Энни, с верхнего этажа.

– А, Энни! Чем могу помочь? Неприятности с квартирой?

– Нет, миссис Эрнандес, я не дома. Я у старого друга. Простите, что беспокою вас, но мне больше не к кому обратиться.

– В чем дело, Энни? Что случилось?

– Вы знаете какого-нибудь доктора? Мне кажется, дело очень срочное.

* * *

Час спустя доктор Вайруэт, семейный врач миссис Эрнандес, захлопнул саквояж и встал, жестом поманив Энни в кухню.

– Ну, как он? – спросила девушка.

Доктор, привлекательный человек лет пятидесяти с золотистой кожей и маленькими усиками, со спокойной усталостью взглянул на нее.

– Ваш друг – жертва отравления барбитуратами, тем, что вы, молодые люди, называете депрессантами, – сказал он, ставя саквояж на неубранный стол. – Поскольку это продолжалось довольно долго, существует угроза жизни. Красные пилюли. Кроме того, тут замешаны алкоголь и, возможно, кокаин, если судить по выделениям из носа! Кроме того, он крайне истощен, значит, скорее всего, принимал и метедрин. Ваш молодой человек – просто ходячая аптека. Вы видели, что он принимал?

– Я не была здесь несколько месяцев, но заподозрила что-то во время последней встречи…

Доктор кивнул.

– Ваш друг пытается убить себя, мисс. Судя по внешности, он, вероятно, на восемьдесят процентов достиг цели.

Энни в отчаянии заломила руки.

– Что мне делать?

– Сейчас непосредственной опасности нет – объявил доктор. Сегодня он не умрет. Но я, тем не менее, рекомендую госпитализацию и немедленное лечение наркомании.

И, заметив встревоженный взгляд Энни, добавил:

– Если по каким-то причинам это невозможно, пусть сегодня переночует здесь. Я сделаю ему укол на всякий случай. Оставайтесь рядом. Утром дадите аспирин, кофе, попытайтесь накормить. Придите ко мне в кабинет до полудня. Я оставлю адрес.

Он оглядел грязную кухню.

– Во всяком случае, его необходимо увезти отсюда. Если считаете, что несете за него ответственность, примите мой совет.

– Спасибо, доктор, – воскликнула Энни. – Не знаю, что бы я делала…

– На вашем месте, я не очень бы полагался на медицину, по крайней мере, в отношении вашего друга, – добавил доктор. – Только время излечит его от токсинов в крови. Не они убьют его, а желание умереть. Никакой наркологический центр не поможет исцелить того, кто не желает исцелиться. Он вздохнул и печально взглянул на Энни.

– Вы сами не…

Она покачала головой.

– Прекрасно. Увозите вашего друга, и поскорее. Я осмотрю его завтра. Попытайтесь вернуть ему желание жить. Иначе будет слишком поздно.

Энни закусила губу.

– Возможно, миссис Эрнандес позволит Нику пожить у меня, пока ему не станет лучше. Больше я ничего не могу сейчас придумать. Если попытаюсь устроить его в больницу или клинику, он попросту сбежит и возненавидит меня за это.

Доктор кивнул.

– Мария Эрнандес хорошая женщина.

Он направился в спальню, чтобы сделать укол, через несколько секунд вышел и уже с порога обратился к Энни:

– Вы действительно очень красивы, мисс Хэвиленд. Я, правда, не видал этого фильма, который наделал столько шума. Я занятой человек, семья у меня большая. Мы рано ложимся спать.

Энни облегченно улыбнулась.

– Рада познакомиться с кем-то, кто не видел его, – призналась она.

– Зато читал газеты. Должно быть, вам нелегко приходится.

Он кивнул в направлении спальни.

– Помните, только не таким способом. Нужно надеяться только на себя.

– Спасибо, доктор! Большое спасибо.

Дверь тихо закрылась. Энни прислушалась к шагам доктора на скрипучей лестнице и вернулась в захламленную комнату.

 

Глава XVII

Гарри Хэвиленд сдавал выпускные экзамены в Буффало двадцать первого, двадцать второго и двадцать третьего августа 1945 года.

В этот период в городе работали несколько варьете и два театра. Один в то время ремонтировался, в другом, «Сивик Тиэтр», выступала постоянная труппа «Дейн Плейерз», делавшая довольно большие сборы. В репертуаре у них тогда была всего одна пьеса – «Жизнь с отцом». Труппа распалась в начале пятидесятых годов с наступлением эры телевидения, «Сивик Тиэтр» превратился в кабак со стриптизом, потом в кинотеатр, и наконец здание снесли.

Импресарио «Дейн Плейерз» Лауэлл Ингрем умер в 1953 году. О составе труппы не осталось никаких сведений. Службы внутренних доходов и социального страхования не вели регистрации актеров и театральных работников. Им по большей части платили наличными, поскольку сразу после войны профсоюз актеров почти не работал.

Но мировой судья в городке Батавия, штат Нью-Йорк сохранил запись о регистрации брака Гарри от двадцать четвертого августа. Девичье имя невесты, записанное с ее слов, было Элис Крофорд, место рождения – Тосон, штат Мэриленд, дата рождения – двадцатое октября 1925 года.

Эту же ложь она позднее повторит при получении свидетельства о рождении Энни.

Уолли уже успел проверить – Элис никогда не жила в Тосоне, и теперь только улыбнулся, заметив в записи, как дрогнула рука женщины, когда она заполняла соответствующие графы.

Пора отправляться в Буффало.

Отель «Эксельсиор» прекратил жалкое существование четырнадцать лет назад после шестидесятилетней службы. Окружающие убогие дома в квартале, пользующиеся дурной репутацией, также были либо снесены, либо опустели. Руины здания загромождали тротуары, создавая полное впечатление последствий недавней бомбежки. Но остались еще одно-двухэтажные трущобы, в которых размещались бары, кабачки, дансинг-холлы и меблированные комнаты, обитателями которых были алкоголики, удалившиеся от своих дел жулики, воришки и проститутки, еще сохранившие воспоминания о прежних развеселых временах.

Уолли мгновенно почувствовал себя в своей стихии. Пропавшие без вести, которых ему так часто удавалось найти, никогда по-настоящему не пропадали, кроме как для того, кому это было по тем или иным причинам выгодно. Они оставляли неизгладимые следы, хотя бы следы усилий исчезнуть навсегда.

Уолли словно ощущал присутствие Элис Хэвиленд в окружающем пейзаже. Именно здесь она вошла в жизнь Гарри Хэвиленд и отсюда послала открытку Леону Гатричу. А в конце длинного, начавшегося здесь когда-то пути Элис умерла.

Уолли было необходимо знать, когда и как. Он тщательно, аккуратно проделал работу, обошел обе стороны улицы, не пропуская ни одного квартала, расспрашивал нищих забулдыг, не об Элис, а об отеле и театре. Тех, кто был достаточно стар, чтобы сохранить воспоминания о давно прошедших послевоенных годах.

Кто сохранил ясное сознание, чтобы связно рассказать обо всем? Уолли легко отыскал таких: вдову последнего владельца отеля, заведующего постановочной частью театра, прикованную к постели костюмершу, бывшего рассыльного отеля, не гнушавшегося сутенерством, официантку гостиничного ресторана.

Никто не помнил ни Элис Хэвиленд, ни Гарри.

Но Уолли не терял надежды. Он провел в городе три дня, ночевал в грязных меблированных комнатах, спал на дырявых простынях, боясь блох и клопов, опасаясь, что зря тратит время, когда в любой момент может подвернуться выгодное дельце, и не желал уезжать – вдруг отыщется нужный человек.

Ничего не выходило.

Утром четвертого дня Уолли уже был готов сдаться, ехать в Голливуд и попробовал расспросить Энни Хэвиленд. Несколько осторожных вопросов – и он, может быть, вытянет из нее хоть что-то – воспоминание, имя, фото… если, конечно, подойти к делу как можно деликатнее.

С другой стороны, на нее вылили столько грязи, что девушка сразу догадается – это расследование приведет к очередным гнусным нападкам – и будет совершенно права. Она вполне может отказаться говорить о матери, омрачившей ее детство.

Кроме того, один шанс на миллион, что девушке вообще известна правда о родителях.

Уолли обратится к ней только в крайнем случае. Пока придется обойтись теми уликами, что удалось добыть, а при желании и сообразительности умный человек всегда знает, как вывернуться.

В истории о смерти Элис Хэвиленд было что-то явно фальшивое, как ее подпись на брачной лицензии. Похоже, Гарри придумал все это, чтобы спасти свое имя, и жители города, свидетели его позора, охотно поверили.

Элис – здоровая молодая женщина, родившая без всяких осложнений. Уолли поэтому и сомневался в столь безвременной смерти от неизвестной болезни.

Он неожиданно вспомнил Леона Гатрича. Когда Уолли упомянул о бывшей любовнице, тот скрыл муку и боль за маской грубого безразличия.

Значит, Элис знала, как заставить мужчин тосковать по ней. Кроме того, она за один день смогла вскружить голову Гарри так, что тот женился на ней.

Но Элис умерла.

Странно: если она послала прощальную открытку Гатричу, то почему ничего не сообщила Гарри?

«Прекрасно провожу время. Надеюсь, ты тоже».

Как отреагировал бы Гарри на такое вызывающее послание? Он был адвокатом, значит непременно, как и Уолли, заметил бы, откуда послана открытка. Но помимо всего прочего, он был Хэвилендом. Спокойные, но несгибаемые люди. Гордые, таких не сломить.

Что если он нашел ее? И убил…

Уолли, нахмурившись, уставился в стену, вдыхая вонь дезинфекции, гнили, несвежей пищи и застарелого секса. Он думал о сдержанной гордости Гарри, не желавшего слышать плохого слова о сбежавшей жене. Такое поведение заслуживало уважения. Но не могло ли быть так, что он изгнал Элис из сердца, потому что раз и навсегда избавился от нее? Потому, что твердо знал: Леон Гатрич больше никогда не насладится ее телом?

Уолли вздохнул. Да, жизнь детектива нелегка. Неприметные двери открывались в лабиринт коридоров, ведущих в неизвестное, в может быть, и в непознаваемое.

Одно Уолли знал точно – у Энни Хэвиленд было прошлое.

Но сейчас ему ничего не оставалось кроме как прочесывать улицы и ждать звонков, которых так и не было. Кроме того, Буффало – только первая остановка на долгом пути. Если ничего не выйдет здесь, все дело может рассыпаться. И собственная неудача жгла его больше, чем гнев Хармона Керта.

Уолли и представить себе не мог, что тот, кого он так хотел найти, находится здесь и сидит в соседней комнате.

Звали этого человека Бастер Гатьел.

Восьмидесятилетний алкоголик медленно передвигался по холлу к ванной, едва удерживая бритвенный прибор дрожащей рукой, от его нестиранных месяцами штанов разило табаком и мочой.

Уолли столкнулся с ним на пятое утро в Буффало, когда тоже направлялся в ванную. Двухминутная осторожная беседа помогла обнаружить, что за двадцать лет до того, когда снесли отель «Эксельсиор», Бастер служил там лифтером.

Уолли пригласил его к себе в комнату распить бутылку красного вина, купленного в магазине через дорогу, и с трудом сдерживал волнение, когда понял, что память старика о давно прошедших днях оказалась неожиданно острой.

О, да, он помнил сорок пятый достаточно хорошо. Да, он помнил «Дейн Плейерз». Они останавливались в «Эксельсиоре» каждый раз, когда приезжали в Буффало. Актеры жили по двое в одном номере.

И, чудо из чудес, он вспомнил Элис, молодую инженю, приехавшую в Буффало во время третьих гастролей. Ни до, ни после она не появлялась.

Не может ли он сказать, каким образом Элис покинула труппу?

– Да, сэр, – объявил Бастер, прихлебывая вино и быстро теряя связность речи. – Какой-то парень увез ее. Новоиспеченный адвокат. Порядочный молодой человек. Прожил здесь всего три дня. Потом они отправились в Ниагара Фоло, куда обычно ездят молодожены.

Но тут гордость собственной памятью уступила место расчетливому взгляду, давшему понять Уолли, что старик не намерен задаром выкладывать все, что знал.

– Вы можете помочь мне и облегчить работу, – сказал сыщик, вынимая пятидолларовую бумажку, – если припомните еще кое-что. Конечно, все это древняя история, но важна каждая мелочь.

– Я помню, – странно бесстрастным голосом объявил старик.

– Расскажите об этом адвокате, – предложил Уолли.

– Очень сдержанный молодой человек. Жил в отеле, пока сдавал экзамены. – Хорошо одет, темные волосы, очки. Серьезный парень.

Старик не сводил глаз с денег, желая заработать, но боясь, что сведения, им сообщенные, стоят меньше… или гораздо больше.

– Так вот, – продолжал он. – Элис играла в «Сивик Тиэтр», а молодой человек посмотрел пьесу и поздравил Элис, когда они познакомились в лифте. Застенчивый парень… ну а она, сами понимаете, актриса. Но я видел, что он ей понравился. Держала себя строго. Сплошное достоинство и сдержанность.

Он хрипло засмеялся.

– Совсем на себя не была похожа. Тонкая игра. Как на сцене. Сам Президент Соединенных Штатов, не задумываясь, просил бы ее руки.

– А вы видели ее когда-нибудь в спектакле? – спросил Уолли.

– Я-то? Никогда. Не люблю всего этого. Кроме того, приходилось работать по ночам.

Уолли про себя улыбнулся, представив, что лифт Бастера был настоящей сценой, на которой разыгрывались драмы человеческого желания и обмана.

И вряд ли лифтер был простым наблюдателем.

– Конечно, – сказал Уолли, отодвигая деньги, – все было давно, и никому теперь нет дела до этого. Вы когда-нибудь видели ее с мужчиной?

Налитые кровью глаза встревоженно замигали.

– Два-три раза, – поспешно сказал Бастер. – Ничего особенного, понимаете ли. Время от времени. Так, простое знакомство. Никогда не видел ее на сцене, но вот в жизни она была потрясающей актрисой. Могла мгновенно стать той, что хотел найти в ней мужчина. Я сам это видел, собственными глазами.

Уолли потряс его, предъявив десятидолларовую банкноту, которую положил рядом с пятью долларами, и нерешительно коснулся бумажки меньшего достоинства, словно размышляя, стоит ли ее оставлять.

– У меня не слишком много времени, – объявил сыщик. Насколько я понял, у адвоката не было никаких шансов.

Старик разволновался еще больше. То, что он знал лично, стоит даже больше, чем пятнадцать долларов, но придется все выложить, а то деньги уплывут.

– Он был из какого-то города южнее Буффало – Итака, Элмира, Бингемтон… Так радовался, что сдал экзамены, но скучал по дому. Ну, Элис считала себя серьезной актрисой. Серьезной и подающей надежды. Окрутила парня в два счета. Я видел, как они держались за руки на следующий же вечер. Ну, а потом они уехали.

– Кто-нибудь искал ее? – задал Уолли главный вопрос.

– Да, сэр, – кивнул Бастер. – Ее дружку это совсем не понравилось.

И, притворно поколебавшись, пробормотал:

– Черт, никак не припомню, как его звать.

Уолли молча ждал. Наконец старик, сдавшись, вздохнул:

– Кажется, Фонтейн. Майк Фонтейн. Да-да, так и есть. Приехал вместе с труппой. Но он не был актером. Остановился в отеле, следил за Элис. По-моему, он просто помогал ей подцепить клиента в свободное время. Красивый парень… по-своему. Похож на футбольного игрока. Я сам болел за «Доджерс»…

Уолли улыбнулся.

– Что случилось с Майком Фонтейном?

– О, он здорово разозлился. Но такова жизнь. Люди приходят и уходят. Майку пальцы в рот не клади, но и Элис не промах. Он понял, что проиграл. Возвратился в Балтимору, если не ошибаюсь. Но самое смешное произошло в тот день, когда она заявилась.

Бастер замолчал, запоздало сообразив, что выложил на стол главный козырь.

– И что же? – допытывался Уолли. – Прошло полтора года. Что тут забавного?

Старик, вконец расстроившись, глотнул вина.

– Я собирался сказать, что она спрашивала о Майке, когда приезжала в последний раз.

Глаза пьяницы тревожно забегали, когда Уолли спрятал пятидолларовый банкнот, но на его месте тут же появилась вторая бумажка в десять долларов. Теперь на столе было двадцать долларов, такая сумма Бастеру и не снилась.

– И вы сказали, где он? – спросил сыщик.

– Ну, конечно, послал ее в Балтимору. Думаю, сделал одолжение ей, как, впрочем, и Майку. Прежде всего, они были партнерами…

– Она рассказывала о своем замужестве? Старик покачал головой.

– Элис о себе не говорила. Просто отдавала приказания или объявляла, чего хочет. Уж такой она была.

– Вы никогда ее больше не видели?

– Нет, сэр. Никогда.

Бастер с голодной жадностью уставился на деньги.

– Но уж, верьте, не пропустил бы, появись она в городе.

– Элис Крофорд – ее настоящее имя? Старик задумался.

– В этой жизни немногих интересуют настоящие имена. Что им до этого?

Он невесело усмехнулся.

– Она была просто Элис. А что называла после имени – ее личное дело.

– Как найти Майка Фонтейна?

– Никак, сынок. Майк мертв, погиб лет двенадцать или больше назад. Какой-то поляк прикончил его в Питсбурге в пьяной драке.

– Ладно, – кивнул Уолли. – Элис нашла его в Балтиморе?

– О, да, – просветлел старик. – В два счета отыскала. Слухи доходят быстро до таких людей, как мы. Которые в отелях служат.

Последовало осторожное молчание. Все мысли Бастера сосредоточились на деньгах. Уолли думал только об убийстве. Двадцать долларов лежали на столе. И снова старик сдался первым.

– Да, вздохнул он. – Майк принял ее без разговоров. Собственно говоря, готов побиться об заклад, он был счастлив по уши! Да что говорить, видели бы вы ее! Как держалась! Да, эта девушка – высокий класс! Всего могла добиться, чего ни пожелала бы!

Бастер пожал плечами.

– Хотя, по-моему, она вскоре опять бросила Майка, да и неудивительно. Он ей совсем не подходил. Голь перекатная. Думаю, у нее на уме был кое-кто получше.

– И нашла она другого?

– Что сказать? Я-то потерял ее из виду. Люди приходят и уходят, но припоминаю, как говорили, что она вроде бы уехала в Кливленд и связалась с парнем, у которого друзей было больше, чем у Майка. Люди вроде бы поприличнее. Как же его звали?

Уолли положил руку рядом с деньгами.

– Итальяшкино имя, что-то цветочное… погодите… да, точно Фьоренцо. Сэмми Фьоренцо. Никогда не видел его. Поэтому и не вспомнил сразу. По-моему, у него неплохие связи в Кливленде. Семейные связи.

– Он все еще там? – спросил Уолли. Бастер Гатьел хрипло, визгливо рассмеялся.

– В этом мире все непрочно, брат. Сэмми умер и похоронен. Убит в перестрелке давным-давно. Не знаю даже, когда. Очень давно.

Уолли задумчиво всматривался в стакан с мускателем.

– Что случилось с Элис?

Старик неловко заерзал на стуле. Уолли почувствовал, что поток сведений вот-вот иссякнет.

– Говорите все, Бастер. Она жива? Где она? Сморщенные губы сжались. Уолли внимательно следил за стариком. Если Элис умерла вскоре после побега от Гарри, Бастер Гатьел наверняка это знает.

Сыщик попробовал подойти по-другому:

– Кто-нибудь еще искал Элис?

Пальцы Уолли предупреждающе коснулись банкнот.

– Мне нужно найти ее.

– Майк Фонтейн был отребьем, – наконец заговорил Бастер. – У такого человека, как он, нет ни родни, никого, кто бы о нем позаботился. Но у Сэмми были друзья и семья. Люди, которым не все равно, жив он или умер. По-моему, у него было два брата. Один тоже в могиле, но другой все еще жив.

– Где я могу найти его?

– Тебе повезло, сынок, – улыбнулся Бастер. – Он тут, недалеко, в нескольких шагах, можно сказать. Отправляйся в Аттику и найдешь его в тамошней тюрьме. Твердый орешек, так просто не сдается. Сидит на всем готовеньком вот уже лет двенадцать!

– Как его зовут?

– Как и меня, Бастер. Не знаю, настоящее это имя, или прозвище. Только все его так кличут.

Сыщик положил рядом с деньгами визитную карточку.

– Я слыхал, Элис умерла, – сообщил он. – Знаешь что-нибудь об этом?

Старик нахмурился. Казалось, он искренне недоумевает.

– Нет, сэр, ничего. Правда, и о том, жива ли она, не довелось слышать. В последний раз видел Элис, когда она уезжала к Майку. Лучше разузнайте у Бастера Фьоренцо. Он как раз тот, кто вам нужен.

Уолли добавил еще пять долларов и показал на карточку:

– Если услышишь о чем-нибудь, что поможет найти Элис, можешь позвонить за мой счет. Назовешь себя и, если сведения стоят чего-то, получишь еще денег. Договорились, Бастер?

Он протянул руку.

– Договорились, сэр, – пробормотал Бастер, почтительно пожав ладонь сыщика, недоверчиво и с некоторым сомнением глядя на деньги. Если бы он знал что-нибудь еще!

 

Глава XVIII

Тюрьма города Аттика действительно находилась всего в нескольких милях вниз по шоссе, ведущем из Буффало, но Уолли, прежде чем поговорить с Бастером Фьоренцо, сначала отправился в Кливленд.

Во время полета у сыщика было достаточно времени оценить полученные сведения. Конечно, ему необыкновенно повезло с Бастером, но так называемая Элис Крофорд по-прежнему оставалась загадкой, хотя воздействие, производимое ею на других, было поразительно сильным, можно сказать, даже исключительным.

Уолли легко мог представить усталого Гарри Хэвиленда, решившего немного отвлечься и пойти в театр отдохнуть. Скорее всего, он видел Элис на сцене. Она произвела на него впечатление, и при случайной встрече в лифте Гарри не упустил случая заговорить с актрисой. Должно быть, красота Элис привлекла его с первого взгляда.

Собирался ли он по возвращении жениться на девушке из семьи Доулингов или Макмилланов? Смирился ли с мыслью о жизни под пятой отца? Может, в душе Хэвиленда, унаследовавшего гордость предков, уже загорелись искорки мятежа? Или ему было просто одиноко в незнакомом городе?

Если предположить, что все вместе взятое ослабило упорство этой консервативной натуры, Элис не могла выбрать более подходящего момента. И, конечно, при первой встрече блестяще сыграла искреннюю серьезную девушку. Но как профессионалка шоу-бизнеса, была несомненно соблазнительна. Запретный плод… а кроме того, милая честная девушка с золотым сердцем!

Держала ли она себя неприступно в ту первую встречу? Или, проведя пару часов в задушевной беседе с Гарри, уговорила его выпить слишком много и позволила уговорить себя провести ночь в его номере?

Неважно. Что бы она ни сотворила, ясно – в искусстве обольщения ей не было равных. А когда все кончилось, она, вероятно, мгновенно превратилась в оскорбленную, терзаемую угрызениями совести девственницу. И, конечно, благородство Гарри не могло этого вынести.

Все становилось на свои места. Гарри не желал обесчестить Элис и предложил жениться на ней, чтобы исправить совершенное зло. Но, как истинный Хэвиленд, не захотел позорить себя и семью и привезти домой взявшуюся неизвестно откуда невесту, без денег и положения, выставить ее позор напоказ; в церкви, во время свадьбы, на которую, конечно, соберется весь город.

Поэтому он настоял на поспешной регистрации и возвращении в Ричлэнд, надеясь примирить непримиримое. И Элис согласилась, без сомнения, солгав при этом, что она—круглая сирота и не имеет родственников. Проницательный человек мог бы многое понять, хотя бы по фальшивой подписи на брачном свидетельстве.

Единственной ее ошибкой было, по мнению Уолли, то, что привыкшая к кочевой жизни девушка понятия не имела, что это такое – существование в маленьком провинциальном городке вроде Ричлэнда. Должно быть, она с ума сходила от скуки. Зачем она связалась с таким неопытным юнцом, как Гарри? Из-за денег? Вероятно. Вытянув из Гарри все сведения не только о размере состояния, но и о том, что именно он должен стать во главе семейного дела, Элис все взвесила и решила попытать счастья. Может, юность и желание иметь обеспеченное будущее стали ее союзниками. Не исключено, что она считала все это чем-то вроде приключения, попытки начать респектабельную жизнь, которая, бывает, и удается.

А может, была и другая – неизвестная, гораздо более сложная и темная причина.

В любом случае, действительность оказалась гораздо хуже, чем ожидала Элис – ей достались лишенный наследства муж, убогий домишко в бедном квартале и к тому же – нежеланная беременность.

Поэтому, выждав немного, она и сбежала с деньгами Гарри и попыталась вернуться к прежней жизни с Майком Фонтейном в Балтиморе, без сожаления оставив раздосадованного любовника и покинув мужа с ребенком, рожденным на месяц раньше положенного срока, оскорбив достоинство и благородство Гарри, покрыв его позором. Кто знает, какие чувства бушевали в нем? Ярость? Гнев? Стыд? А возможно, в Гарри зрела упорная решимость отыскать когда-нибудь жену.

Почему она не умерла?

Если бы только отыскать хоть одну ее фотографию!

Тюремщик усадил Уолли перед грязным окном с решеткой. Сыщик поднял трубку и заговорил, глядя в злобное морщинистое лицо собеседника по другую сторону решетки.

– Меня зовут Уолли Дугас. Я собираю сведения об одной молодой женщине, которая когда-то была близка с вашим братом Сэмми.

Бастер Фьоренцо – его настоящее имя было Васко – презрительно скривил губы.

Но Уолли с улыбкой продолжал:

– Звали ее, должно быть, Элис Крофорд, Элис Хэвиленд… хорошенькая девушка, каштановые волосы, возможно, блондинка. Голубые глаза. Прекрасная фигура, насколько мне известно.

Выражение лица в окне не изменилось. Темные глаза блестели, как раскаленные угли.

– Мистер Фьоренцо, – сказал Уолли. – Я вчера разговаривал с вашей сестрой в Кливленде. Она скучает о вас. Она очень больна, и лишние деньги ей не помешают. Я был бы рад помочь ей.

Выражение лица изменилось – упоминание о семье сломало лед.

– Ей необходимо лечиться. Она не хотела беспокоить вас, поскольку знает, что у вас нет денег, но у меня есть приятели-доктора на Среднем Западе. Люди, которые мне обязаны. Я, конечно, смог бы что-то сделать для вашей Анны-Марии.

– Настоящей она была девкой, – сказал Бастер Фьоренцо без всяких эмоций.

Сбитый с толку Уолли заколебался. Кого он имеет в виду? Собственную сестру?

– Простите…

– Эли. Я никогда не звал ее Элис. Просто Эли.

– Что значит настоящая?

– Лучше объясните, чем больна Анна-Мария, – нахмурившись, пробормотал Фьоренцо.

– Рак груди, – поморщился Уолли. – Ей сделали операцию, но лечение будет стоить немалых денег.

– Зачем вам понадобилась Эли? – подозрительно осведомился Бастер.

– Нужно узнать, что с ней случилось. Ни вы, ни ваша семья в этом не замешаны.

– Ну что ж… не туда ты пришел, приятель. Я вот уже двадцать лет ничего о ней не знаю. Обошлась моему брату в кучу деньжищ и смылась от него.

– Прекрасно, – кивнул Уолли. – Вы уже помогли мне. Просто расскажите обо всем, что помните.

– Классная была девочка, – пожал плечами Бастер. – Казалась такой приличной. Сэмми взял ее к себе, познакомил с нужными людьми. Оказалась хорошей шлюхой, неплохо зарабатывала. Не то, что всякое отребье – любила одеться хорошо. Но через некоторое время не пожелала работать. Жила с Сэмом как жена, тратила его денежки. Обвела его вокруг пальца…

Значит, Бастер Гатьел говорил правду.

Уолли был уверен, что речь идет об одной и той же женщине, несмотря на измененное имя.

– Что случилось потом?

– Сэма схватили легавые. Попался по глупости, получил пять лет, вышел из тюрьмы через полтора года. Только кошечка не захотела ждать. Зацапала все, что могла, взяла ребятенка и упорхнула. Больше мы о ней не слыхали. Сэм на стенку полез – он-то думал, она его ждет. Говорю же, тварь самая настоящая.

Уолли изо всех сил попытался скрыть удивление.

– Ребенок? У нее был ребенок?

– Ну да. Этим-то она и завлекла Сэмми. Бедная бездомная женщина с малышом. Сэм обожал детей, и Анна-Мария тоже. Она помогала Эли ухаживать за младенцем, пока Сэм был в каталажке. Но той плевать было на родственников. Ничего ей не было нужно, кроме денег. Сэмми она не подходила – делал все, лишь бы ей угодить. Только когда избавился от нее, стал нормальным человеком.

– Ребенок, – напомнил Уолли, тщательно выбирая слова. – Как его звали?

– Дай подумать… может Хани… не знаю. Совсем крошечная. По-моему, у нее вообще имени не было.

– Как она выглядела?

– Ну… как все малыши… совсем крошка.

– Волосы? Глаза? Бастер покачал головой.

– Снимков не осталось?

– Мы никого не снимали, приятель.

– Ладно. Теперь насчет даты, мистер Фьоренцо. Когда это было?

– Может в сорок девятом… или пятидесятом… Спроси Анну-Марию. Она эти вещи помнит.

Уолли кивнул. Анна-Мария Паоли, урожденная Фьоренцо, лежала в коматозном состоянии в кливлендской больнице: раковые метастазы пожирали ее заживо, и до конца осталось всего несколько недель или дней. Возможно, в полицейских архивах сохранилась дата ареста Сэмми Фьоренцо – тогда можно будет узнать наверняка.

– Сколько времени пробыла Элис с вашим братом?

– Год… полтора, – пожал плечами заключенный.

– Не можете сказать, сколько было ребенку, когда появилась Элис?

– Совсем маленькая… грудная. Помню, Эли меняла пеленки.

– Не ходила?

– Нет.

– Ну что ж, очень благодарен за помощь, мистер Фьоренцо. Сделаю для вашей сестры все, что смогу. Значит, вы не знаете, что случилось с Элис?

– Исчезла, – безразлично пробормотал Бастер. – И счастливого пути. Надеюсь, она когда-нибудь получит то, что заслужила.

Уолли согласно кивнул.

По дороге к автостоянке сыщик, зябко ежась в осеннем пальто, не защищавшем от холодного ветра, думал о Гарри Хэвиленде, до конца жизни тосковавшем о юности и красоте женщины, называвшей себя Элис Крофорд. Но теперь еще один, третий неизвестный образ прибавился к первым двум, имевшим такое странное зловещее влияние на судьбу Энни Хэвиленд.

Маленькая девочка…

«Все интереснее и интереснее», – думал Уолли, включая двигатель и осторожно выводя машину на шоссе.

 

Глава XIX

Прошла неделя. Ник, конечно, разозлился, но не протестовал, когда очнулся и обнаружил, что находится в постели Энни. Когда Энни объяснила, что спит на раскладном диване, в гостиной, изможденное лицо осветилось улыбкой.

– После всех моих стараний залезть к тебе в постель! Я наконец добился своего и что же? Ты спишь в чертовой гостиной!

И хотя шутка не очень удалась, Энни надеялась, что это первый шаг к выздоровлению. Она попросила миссис Эрнандес помочь ей готовить и ухаживать за Ником и сообщать доктору Вайруэту о его состоянии, уговорив хозяйку пользоваться запасным ключом на время. Миссис Эрнандес, конечно, будет довольна, что за молодыми людьми есть надлежащий присмотр, и репутация ее заведения не пострадает. И хотя миссис Эрнандес играла роль строгой дуэньи, на деле она оказалась жизнерадостной и доброй, став истинным другом для Ника.

Энни дала понять Нику, что не желает видеть у себя никого из его приятелей и приготовилась, если это необходимо, держать его в заключении.

– Как ни говори, а время у меня есть. Если хочешь знать, я совсем без работы. Великая прославленная безработная секс-бомба!

Ник, казалось, впервые забыл о собственных бедах, поняв, как велики обиды и боль Энни.

– Конечно, свинство с моей стороны так совсем о тебе забыть, – признался он. – Если бы я только сообразил, что они делают с тобой… Но, честно говоря, я ревновал. Думал, тебе удалось добиться всего, зачем еще заботиться о неудачниках, обивающих порог твоего дома. Но вижу, тебе тоже пришлось хлебнуть…

Несмотря на природную гордость, Энни позволила ему жалеть себя, потому что считала – лучший способ исцелить Ника – попросить у него защиты. Если он посчитает, что должен оберегать Энни, она сможет лучше следить за ним.

– Мне так обидно, что ты стал совсем чужим. Не позвонил. Никуда от меня не уйдешь, парень.

– Как прикажешь.

Ник сделал вид, что устраивается поудобнее на постели.

– Если твой дружок не возражает против меня, я-то уж, конечно, могу обойтись без своих дам!

Реплика была явно двусмысленной, и Энни прекрасно это поняла. Она играла с Ником в карты, смотрела телевизор, выслушивала ехидные замечания о ведущих популярных передач и актерах, сплетни о продюсерах, кормила его, ухаживала, но пугавшее Энни выражение глаз Ника не менялось. В них по-прежнему была тоска и холодное отчаяние. Только его оболочка находилась с ней в этой комнате. Сам Ник был далеко, куда она не могла дотянуться. Но все же Энни считала, что, пока он здесь, рядом с ней, все будет в порядке – чувство долга и порядочность оставались еще достаточно сильными в Нике. Но дружба, как и опасалась Энни, не могла тягаться с когтями невидимого хищника, державшего Ника в тисках все эти месяцы. Поэтому Энни оставалась дома почти все время, выходя только затем, чтобы купить еды и газет.

Но сегодня ей необходимо уйти. Нужно отдать старый долг, исправить содеянное зло.

Несколько дней назад Ник рассказал, что на телевидении ищут актеров для нового телефильма-сериала. Продюсер Норман Малкевич считался одной из самых влиятельных фигур в шоу-бизнесе. Сам Ник собирался пробоваться на одну из ролей.

Но Энни интересовала роль героини. Фильм был романтической комедией о молодой женщине, вышедшей замуж за богатого, влиятельного правительственного чиновника, дети которого были ее ровесниками. Из-за несоответствия их возрастов в отношении детей к мачехе возникает множество комедийных ситуаций. Такую роль Энни сама хотела бы сыграть. Но, конечно, об этом не могло быть и речи из-за того, что Барри называл «проблемой имиджа». Однако роль идеально подходила молодой жизнерадостной девушке, и Энни сразу представила единственную актрису, которая могла бы достоверно сыграть ее – Тину Меррил.

Энни так и не забыла неповторимо энергичный стиль игры Тины в пробах для рекламного фильма Хэла Парри. Наконец-то представился шанс помочь Тине – тем более, что Барри Стейн находился в дружеских отношениях с Норманом Малкевичем и был агентом двух его любимых актеров.

Вырвав у Барри обещание лично проследить за тем, чтобы Тину нашли и вызвали на прослушивание, Энни заглянула в актерский профсоюз и выяснила, что немного опоздала. Тина теперь жила в Шерман Оукс. Это означало, что она, должно быть, уехала в Калифорнию в поисках работы. После имени Тины в скобках было указано – «Скайлер Раш». Значит она вышла замуж.

Энни позвонила ей домой, и няня малыша ответила, что миссис Раш будет после обеда. Энни поняла, как давно она не видела Тину, и ничего не узнала о ней, не знала о ее ребенке. Возможно, ей просто необходимо получить работу. Энни постарается употребить кое-какие свои связи. Если она не смогла помочь себе, попытается сделать что-то для человека, заслужившего хоть немного удачи в жизни.

Она выехала на запруженное машинами шоссе Сан-Диего, перебралась через холмы в Шерман Оукс, спросила дорогу и вскоре оказалась перед домом, где жила Тина.

Шоссе было обсажено молодыми, почти не дававшими тени деревьями. Энни огляделась и заметила на подъездных дорожках велосипеды, газонокосилки, недорогие малолитражки, заставившие ее с улыбкой вспомнить об Эле Кэнтиле и его процветающем бизнесе.

Дом Тины был похож на все соседние, только номер был написан покрупнее. Энни припарковала машину на раскаленном асфальтовом пятачке, нажала кнопку звонка и услышала детский крик.

Молодая женщина, открывшая дверь, удивленно воззрилась на гостью.

– Господи! Энни Хэвиленд! Не может быть! Но тут плач стал еще громче.

– Заходите, – улыбнулась женщина. – Пойду возьму ребенка. Не знаю, чему обязаны такой честью, но будьте как дома.

Через минуту Энни уже сидела в простой, скромно обставленной гостиной. Из спальни появилась Тина и стала кормить грудного ребенка, одетого во все розовое. Значит, у нее девочка.

– Как ее имя? – спросила Энни.

– Натали. Натали Энн Раш. Мужа зовут Скип, то есть Скайлер. Агент по торговле недвижимостью.

Энни тут же вспомнила о Бет, живущей с Майклом в Пасадене, и взглянула на Тину, очевидно, еще не вошедшую в форму после родов, – она слегка поправилась, но лицо осунулось, побледнело, наверное, от бессонных ночей. Теперешняя Тина не подходила для той роли, которую имела в виду Энни – она выглядела старше, не такой живой и энергичной, как раньше.

Усталая замужняя женщина. При этой мысли Энни неожиданно почувствовала прилив ревности. Тина устроила свою судьбу, внешность ее и была внешностью женщины, только что выносившей в своем лоне прекрасный плод взаимной любви и счастливой жизни.

– Ну что ж, – пробормотала Энни, – не стала бы беспокоить вас, если бы знала о ребенке и вообще…

Тина с любопытством рассматривала ее.

– Мы нигде не встречались раньше?

– Едва ли… разве что случайно…

– Ой, вспомнила, – улыбнулась Тина.

– Я видела вас однажды в офисе Боба Тюдора. Я еще ругалась с ним насчет рекламного фильма, который они снимали. Одеколон «Дейзи»…

Она с подкупающей прямотой взглянула на Энни.

– Я видела вас в нем. Потрясающе! Действительно потрясающе!

Энни неловко заерзала в кресле, не зная, что сказать и как лучше выйти из этого положения.

– Вы давно вышли замуж? Я думала, вы переехали сюда, потому что работы не было.

– Ну уж нет! – засмеялась Тина. – Хотя именно из-за работы я и встретила Скипа. Он увидел меня во внебродвейском ревю и пригласил на свидание. Это была любовь с первого взгляда, вот мы и поженились, и он привез меня сюда. Смешно… столько лет чего-то добиваться в Голливуде и теперь снова оказаться за порогом. Но, думаю, ближе уже не удастся подойти!

Она взглянула на малышку.

Энни неожиданно ощутила сладковатый запах пеленок, детской присыпки и нежный, едва уловимый аромат, присущий только грудным детям.

– Я покончила с кино, когда мы поженились. Записалась на факультет психологии в Калифорнийском университете, – пояснила Тина. – Надеюсь получить степень и заняться обучением детей-инвалидов.

Тина улыбнулась крохотной Натали.

– И как только малышка научится ходить, рожу еще одного! Хочу детей! Много! А вы любите детей, Энни?

– О, да! – Энни воодушевленно закивала. – У меня никогда не было братьев и сестер, но я часто ухаживала за соседскими девчонками…

Малышка наконец насытилась. Тина встала и бесцеремонно передала ее Энни, накинув ей на плечо полотенце.

– Почему бы вам не погладить ее по спинке? Пусть срыгнет, а я пока приготовлю кофе…

Крохотный мягкий сверток, лежа у груди Энни, издавал воркующие звуки, пока Тина хозяйничала на кухне. Но на кратчайшее мгновение странное чувство обреченности затмило восторг Энни при виде малышки – столько лет прошло с тех пор как она держала на руках младенца. Но почему она чувствует себя так одиноко, ужасно одиноко?

Возвратилась Тина с подносом и вопросительно взглянула на Энни.

– Итак, – спросила она, – что привело вас в нашу глушь?

– Видите ли, – ответила Энни, укачивая малышку, – теперь это вряд ли имеет значение, поскольку вы бросили сцену и, очевидно, не жалеете об этом. Я узнала об одной интересной роли. Не то чтобы ее предложили мне, но я подумала, она очень подходит для вас, и можно было бы что-то сделать… Просто приехала спросить: может, вы захотите сделать пробы? Тина улыбнулась приветливо, но настороженно.

– С вашей стороны это очень мило, но, как вы уже видели, я вне игры.

Она внимательно взглянула на женщину, державшую ее дочь, и в зеленых глазах промелькнули непонятные искорки:

– Но, Энни, – могу я вас так называть? Вы меня совсем не знаете. Я ничего для вас не значу. Почему вы взяли на себя труд приехать?

Энни покраснела.

– Тина, – а я могу звать вас Тиной? – добавила она со смехом, – я бы хотела спросить, почему вы ушли из шоу-бизнеса? Из-за замужества? У вас было… вы так талантливы.

Тина вздохнула, задумчиво глядя куда-то вдаль.

– Я поняла, что талант – еще не все. По крайней мере не для меня и не для таких, как я. Приходится годами гнуть спину на невольничьем рынке, чтобы чего-то добиться, лизать, извините за выражение, слишком много задниц. У меня талант актрисы, а не шлюхи и прилипалы. Понимаете, о чем я? Необходимо вести войну, чтобы тебя прослушали и дали роль, ничего не попросив взамен. – И, просветлев, она кивнула:

– Когда-нибудь я, наверное, попробую сыграть в местном театре, если, конечно, будет время. Хотя бы для собственного развлечения. Но снова бизнес? Никогда!

И, пожав плечами, взглянула на Энни.

– Я говорю о простых людях вроде меня. Должно быть, вам сложно понять мои проблемы. Мы со Скипом видели «Полночный час» месяц назад. Он был просто потрясен. До того завелся, прямо сумасшедший. Энни, у вас такой необычный талант! Что вы делаете с людьми! По-моему, у вас грандиозное будущее! И вы должны им гордиться! – Тина вздохнула. – Но для простой смертной вроде меня тратить лучшие годы, пытаться получить роль в рекламном фильме или сериале – не самая лучшая идея. Совсем не лучшая. Гораздо спокойнее жить так, как сейчас, иметь мужа, дом, кучу детишек. Поверьте, я очень счастлива!

Энни явно чувствовала себя не в своей тарелке, слушая простые, проникновенные слова Тины. И кроме того, она была так великодушна. Вряд ли бывшая актриса забыла, как несправедливо поступили с ней, отдав Энни роль в рекламном фильме.

Крохотные ручонки слабо цеплялись за блузку Энни. Ребенок зачмокал губками, забеспокоился.

– По-моему, она не наелась, – сказала Энни, отдавая девочку матери.

– Ест как лошадь, – засмеялась Тина. – Вся в папочку.

Она кивком показала на семейное фото. Скип Раш оказался славным белокурым гигантом с яркими голубыми глазами.

– Думаю, она похожа на вас обоих, – решила Энни, взглянув на девочку.

Тина критически посмотрела на ребенка веселым взглядом, полным любви.

– Ну… Скип считает, что у нее мой характер. И вы слышали, как она орет. Господи… должно быть, станет певицей! Так или иначе, благодарение небу, хоть спит, как Скип. Ее и землетрясение не разбудит!

Она расстегнула лифчик и приложила ребенка к груди. Девочка сразу начала сосать. Мать и дочь являли собой безмятежную картину семейного счастья.

Поколебавшись секунду, Энни собралась с силами и решилась рассказать все.

– Тина, – начала она, – я тогда видела ваши пробы для рекламы «Дейзи». Я сидела в офисе Хэла Парри, когда там никого не было, и посмотрела ленту. Вы были… просто великолепны! И, если быть до конца честной, именно поэтому я сегодня появилась здесь после стольких лет. До сих пор считаю, что вы заслужили эту роль. И должны были ее получить. Я знала, что актерский состав был уже набран, когда решилась отбить у вас роль… Конечно, я совсем отчаялась в то время, но это не оправдание. Все мы были в одинаковом положении. Просто вас обманули и ограбили. С тех пор я не могла о вас забыть…

Снова умное лицо Тины стало задумчивым. Прежде чем ответить, она несколько минут помедлила.

– Бедная девочка, – вздохнула она наконец. – Думаю, вы больше причинили зла себе, чем мне. Послушайте, Энни, это все в природе бизнеса. Кто-то должен проиграть, чтобы другой выиграл. Конечно, я тогда очень расстроилась. Но потом увидела, что вы сделали с этой ролью. Вы не случайно ее получили. Разве не понимаете? Ваш талант должен был проявить себя. Не стоило проводить бессонные ночи, беспокоясь о том, что уже нельзя поправить.

Энни почувствовала простое человеческое сочувствие в словах Тины. Но ее дружелюбие было поверхностным, оно не могло проникнуть в те глубины, где таилась боль. Энни знала: то, что началось на пьяной вечеринке в доме Хэла Парри, отняло часть ее самой, хотя с этого момента и началась ее дорога в будущее. И эту маленькую потерянную частичку души нельзя вернуть назад, что бы она ни предпринимала.

Энни взглянула на счастливую, уверенную молодую женщину, прижимавшую к груди ребенка. Какая ирония в том, что Тина, явно потерпевшая поражение в борьбе, пытается утешить Энни, одну из самых известных актрис шоу-бизнеса.

Ирония… но все же в этом есть жестокий смысл!

«У Тины свои шрамы, – подумала Энни, – но она сохранила цельность натуры. Могу ли я это же самое сказать о себе?» На этот вопрос ответа не было.

– Не нужно жалеть меня, – заверила Тина, нежно глядя на дочь. – Я благодарна шоу-бизнесу за то, что помог встретить Скипа. А это награда.

Она коснулась щечки Натали.

– Что было суждено, то и случилось. Я получила все, что хотела, Энни.

И снова немой вопрос возник в мозгу Энни: «А я? Получу все, что хочу?» Но она вынудила себя улыбнуться:

– Вижу, что вы правы. И завидую вам, Тина.

Но тут Тина, чуть прищурясь, проницательно взглянула на гостью:

– Я читала газеты, – сказала она. – Вас постоянно обливают грязью. Все это неправда, так ведь?

Энни, беспомощно пожав плечами, отрицательно качнула головой.

– Я так и поняла, когда посмотрела фильм, – сказала Тина. – Ваша трактовка роли просто великолепна! Каждому дураку понятно, вы совсем не похожи на Лайну. Очевидно, вы были законченной актрисой, когда получили роль.

– Спасибо, – улыбнулась Энни. – Похвала из ваших уст многое значит для меня, Тина.

Обе немного помолчали.

– Держитесь, – сказала наконец Тина, укачивая на руках дремлющую малышку. – Мне никогда не приходилось беспокоиться насчет падений и взлетов, но теперь вижу, что эти типы из Голливуда потеряли всякую совесть – хотят утопить вас. Не дайте им добиться своего, Энни. Такой человек, как вы, имеет обязательства перед собственным талантом. А ведь у вас великий талант! Не позволяйте задушить его – и увидите: он поможет и проведет вас через все трудности.

По-матерински нахмурившись, Тина добавила:

– И, ради Бога, не тратьте зря время, беспокоясь о давно забытых историях. Если я могу не думать о них, значит, вы – тем более.

Тина неожиданно встрепенулась:

– Эй, почему бы вам не пообедать с нами? Скип будет дома около пяти и, если увидит вас здесь, умрет на месте. Ну, что скажете?

Энни встала:

– Я бы с удовольствием, но не могу. Вы ужасно добры, но у меня тяжело болен друг… это, конечно, выглядит глупым предлогом, хотя он в самом деле болен… лежит у меня дома. Но я бы хотела когда-нибудь вернуться, повидать всех вас, особенно малышку Натали.

– Договорились, – сказала Тина, провожая ее до двери. – Подождите секунду!

Она поспешила на кухню и вернулась с бумагой и ручкой.

– Оставьте Скипу свой автограф. Он ужасно разозлится, когда узнает, что не застал вас, но, по крайней мере, будет что показать приятелям в офисе.

«Скипу Рашу, – написала Энни, – и его прекрасной семье, с пожеланием счастья. Энни Хэвиленд».

– Скажи «до свиданья», Натали.

Тина подняла крохотную ручонку девочки и помахала ею вслед выходящей Энни.

Через минуту дома на тихой улочке исчезли из вида. Энни вырулила на шоссе.

Девушка чувствовала себя совершенно обессилевшей и несчастной. Как она и подозревала, Тина понравилась ей с первого взгляда и, должно быть, могла стать ей настоящим другом. Вот уже во второй раз жизнь разводит их.

Она сомневалась, что когда-нибудь заставит себя вернуться в маленький уютный домик, чтобы услышать, как Тина пытается ободрить ее из глубины мира, в котором так хотела и не могла очутиться Энни.

Она приехала с намерением помочь Тине, бороться за нее и, быть может, пожалеть ее. Только не завидовать…

Энни изо всех сил старалась стряхнуть печаль. Что ни говори, нельзя повернуть назад время. Вперед, только вперед. Ей нужно беспокоиться и о будущем.

Но то ли это будущее, о котором стоит заботиться?

Какая тяжелая судьба – стремиться вперед, неустанно, неутомимо, бесконечно, когда все, чего она хотела, – остановить безумное кружение, скользнуть в уютный домик и закрыть за собой дверь. Но такое убежище – для обычных людей. Не для нее. То, что началось три года назад, нельзя остановить. Если все вышло из-под контроля, значит, и с ней невозможно совладать.

Всю дорогу эти мучительные мысли не давали ей покоя. Только дома они исчезли, потому что Энни обнаружила, что миссис Эрнандес ждет ее, тревожно поглядывая в окно.

Ник исчез.

 

Глава XX

– О-о-о… давай, бэби, давай… Еще… вот так… еще…

В номере мотеля было темно. Две фигуры на кровати сплелись в последнем лихорадочном объятии – его ноги прижаты к ее лону; длинный мощный пенис с каждым толчком врезается все глубже.

Миссис Сондерборг наслаждалась жизнью. За последний час любовник взял ее три раза и был поистине неутомим. Ему требовалось довольно много времени, чтобы достичь оргазма, возможно потому, что пил он тоже не зная удержу. Поэтому стройное тело миссис Сондерборг уже дважды сотрясали судороги наслаждения, пока партнер продолжал неустанно трудиться, словно заведенный мотор, врезаясь в нее сильными ударами. Как же он был велик! Поистине, природа его не обидела – настоящий жеребец, как она и подозревала в тот вечер, когда увидела его впервые за ужином. Неудивительно, что его дуреха-жена тут же залетела и не один раз.

– М-м-м, – простонала она, – м-м-м, еще чуть-чуть… Подожди… Нет…

Она дразнила его; непристойно-ласковые, произнесенные шепотом слова мутили его разум и доставили ей извращенное удовольствие.

Наконец комнату наполнил тихий смех, такой всезнающий, полный почти маниакального торжества, что она тут же почувствовала, как он, изогнувшись, поднялся над ней и, сотрясаясь в порыве страсти, приготовился к последнему толчку. Мягкая рука прокралась вниз по бедру, тонкие пальцы, пощекотав, чуть сжали набухшую мошонку.

Громко вскрикнув, он кончил в нее; остатки спермы – жалкий ручеек по сравнению с двумя предыдущими оргазмами – исчезли в ненасытной глубине ее лона. Обессиленный любовник придавил ее всем телом, но жаркое, долгое наслаждение все не кончалось. Он оказался грубым, почти без воображения, неумелым любовником. Пришлось долго обучать его, наставлять почти на каждом шагу, чтобы добиться хоть чего-нибудь, но ей это удалось, и миссис Сондерборг была довольна. Не так-то легко найти нужного человека, особенно женщине ее положения.

И кроме того, она никогда не довольствовалась вот такими любовными поединками, нет, ей нужно было завладеть мужчиной, если не душой и телом, то, по крайней мере, знать слабые стороны его характера, чтобы играть на них.

А этим человеком она уже владеет. Или почти…

Пока он корчился в конвульсиях, словно похотливый козел, пенис был все еще глубоко спрятан в женщине, широкая грудь тяжело поднималась и опускалась. Женщина, наблюдавшая в полутьме за лицом партнера, заметила улыбку на его лице. Значит, гордится собой. Воображает, что покорил ее своей сексуальной доблестью. Настоящий молодой копьеносец, которому удалось трахнуть жену босса, за что она должна быть благодарна. Она знала его мысли лучше, чем он сам. И еще знала: партнер в своем высокомерии считает, что свободен от нее. В этом смысле она еще не завладела им. И за это Китинг будет наказан.

Наконец он отстранился и лег рядом, все еще тяжело дыша и положив руку на ее бедро. Он не произнес ни слова.

Миссис Сондерборг выжидала, пока мужчина отдохнет. Потом, почувствовав, что момент настал, пробежалась пальцами по завиткам волос на груди и зло прошептала:

– Так не может больше продолжаться. Подумав немного, он кивнул.

– Тебе придется оставить ее, – добавила она. На этот раз пауза длилась дольше.

Но он снова кивнул.

Она знала: его покорность была только кажущейся. Миссис Сондерборг вот уже три месяца добивалась своего, сначала осторожно, намеками, потом более открыто. По мере того, как росла ее сексуальная власть над ним, аргументы становились все убедительнее.

Миссис Сондерборг объявила Китингу, что Ральф открыл дело на деньги ее семьи, и его жалованье президента Первого Национального банка ничто по сравнению с ее состоянием. Сама миссис Сондерборг якобы происходит из рода давно разбогатевших поселенцев, а кроме того, от первого мужа ей досталось значительное наследство.

Она объяснила, что вышла замуж за Ральфа, рано овдовев и еще не опомнившись от потери, когда она отчаянно нуждалась в чьей-то поддержке, будучи молодой и неопытной, и едва ли не с самых первых дней пожалела о своем решении. Для Ральфа она всего лишь ценное приобретение, собственность. Он не любил жену, не мог ее удовлетворить.

Трудно было не поверить жалобно-молящим глазам женщины, и Китинг верил.

Но теперь, когда она нашла Росса, все изменилось. Их манит новая жизнь, жизнь в духовной близости, так соответствующая сексуальной совместимости. Конечно, она старше, но такой другой не найти. Он знал это. Ни одна женщина не может сравниться с ней в постели, а кроме того она была удивительно красива.

По сравнению с этой женщиной ни одна жирная коротышка-наседка с двумя вопящими сорванцами и третьим в животе не стоит того, чтобы губить из-за них свое будущее.

– Какая трагическая жертва, – повторяла миссис Сондерборг, – зря растраченные сексуальность, воображение, талант, жажда жизни. Ошибка юности должна быть исправлена.

Когда они оба будут свободны, он сможет перестать гнуть спину, добиваясь повышения, как все, ступенька за ступенькой, медленно поднимаясь по служебной лестнице. Он сразу окажется на самой вершине – молодой энергичный банкир сделает карьеру, которую заслуживает. Она будет рядом – поддерживать, помогать, верный его партнер в жизни; ум, проницательность, знание бизнеса и большие деньги. Вместе они смогут жить интересной, романтической, полной приключений жизнью.

И у них останется ее собственное состояние, не так ли? Неуверенность в будущем не сможет отвлечь его от намеченной цели, бедность больше не будет препятствием к исполнению мечты.

– Ты будешь самим собой впервые в жизни, – говорила она. – Только собой. Сейчас многие посторонние вещи связывают тебя по рукам и ногам: счета, семья, эта смехотворная служба в Первом Национальном. Ты выше всего этого и все-таки не можешь обрести собственное «я». Когда мы будем вместе, все это останется позади. Тогда ничто не сможет остановить тебя.

Она соблазняла его умно, осторожно, взывая то к гордости, то к алчности, зная, что перед этими перспективами он не сможет устоять – слишком уж слаб и тщеславен. К такому легко подобрать ключи.

Теперь она видела, что почти добилась своего. Осталось последнее препятствие. Жена и дети много значили для Росса, особенно если учитывать, что он произошел из среднего класса. Кроме того, они являлись частью будущего, спланированного им для себя. Оторвать его от семьи не так просто, но она хорошо изучила механизм, заставлявший функционировать Росса, поэтому могла регулировать его с довольно высокой степенью точности, чтобы склонить на свою сторону.

– Скоро? – спросила она настойчиво, с едва заметными чувственными нотками в голосе. – Ты сделаешь это скоро?

– Скоро, – вздохнул он.

Погладив его по плоскому гладкому животу, она поднялась и голая пошла в ванную.

Проходя мимо комода, женщина заметила экземпляр «Голливуд рипортер», который принес сегодня Росс. Она сказала ему, что любит читать светскую хронику, и он, словно выполняя романтический ритуал, всегда приносил газету в номер отеля.

В сегодняшнем выпуске, как уже знала женщина, опять поливают грязью Энни Хэвиленд – неутомимая мельница продолжала раскручиваться с того дня, как фильм Риса вышел на экран.

«Секс-ангел».

Закрывая дверь ванной комнаты, миссис Сондерборг размышляла над тем, чьими руками устроена эта публичная кампания лжи и оскорблений.

Если верить газетам, Энни с самого начала сумела окрутить Эрика Шейна. Ну что ж, девочка, очевидно, прекрасно усвоила правила игры.

Но было ли это правдой?

Миссис Сондерборг оглядела в зеркале свою прелестную белокурую головку и представила себе темные волосы и фарфоровые щечки Энни.

Соблазнительница, способная увлечь Шейна и даже самого Риса!

С одной стороны, трудно этому поверить. Миссис Сондерборг несколько раз присутствовала при интервью Энни. Девушка выглядела милой и очень порядочной. Вполне логично, если учесть ее происхождение и воспитание: маленький город, замкнутое общество, гордые упрямые предки. Она казалась даже слишком прямолинейной.

Но миссис Сондерборг видела «Полночный час» и крайне заинтересовалась игрой молодой актрисы. Дела, как ей было известно, говорили громче всяких слов. То, что проявлялось на экране, возможно, оказывалось гораздо более глубоко укоренившимся, чем подозревала сама девушка.

Более того, Энни штурмом взяла препятствие, чтобы получить роль, не сомневаясь, что знает, чего хочет, уверенная в собственном таланте и предназначении. Какую жертву готова была она принести ради достижения желаемого?!

Леди или хищница?

Миссис Сондерборг улыбнулась. Все это вопрос химии. Или, возможно, алхимии. Энни была достаточно сложной натурой, понимала ли она сама это или нет. Во всяком случае, она далеко не так проста, как заявляла о себе и какой желала быть. Любой посторонний мог видеть это, и яснее всех – миссис Сондерборг. Эта выведенная в оранжерее орхидея не может укорениться так быстро, как обыкновенное растение.

Какая ирония во всех этих мерзких сплетнях, грязнивших Энни и тем самым лишь увеличивающих ее сомнительную известность. Энни на пути к титулу суперзвезды, секс-идол, обольстивший Эрика Шейна.

Как мало во всем этом правды!

Но ведь человечество, от талантливой актрисы вроде Энни до амбициозного, ограниченного лицемера, лежащего сейчас в постели за этой дверью, так же не переносило правды, как и пресса, существовавшая только для развлечения этого самого человечества.

Глядя в зеркало, люди видели призраки, идеалы, даже кошмары. Но никогда реальность.

Значит, и Энни тоже… Как бы выглядело это прелестное личико, если бы его вынудили встретиться с истиной, неопровержимой и бесспорной?

Миссис Сондерборг могла бы найти ответ на этот вопрос в любое время, когда только захочет.

Последний раз взглянув, все ли в порядке с гримом и прической, она вернулась в спальню. Еще будет время подумать насчет Энни. Пока главное – любовник. Завтра она попросит Ральфа дать Россу Китингу повышение, которое она ему обещала. Все это было только частью задуманного плана.

 

Глава XXI

Гарри Хэвиленд солгал. Молодая жена, бросившая его, вовсе не умерла преждевременно от таинственной болезни или по какой-либо иной причине.

Конечно, она могла скончаться, причем давно. Но, оставив Гарри, она окунулась в новую жизнь, которая увела ее далеко. Уолли убедился, что Гарри так и не узнал, что с ней стало.

Теперь сыщику стало ясно; версия о том, что Гарри продолжал любить Элис, преследовал с яростью покинутого любовника и каким-то образом навсегда отделался от нее, не выдерживает критики.

О, нет, конечно, Элис могла послать ему жестокую открытку. Но в таком случае Гарри просто спрятал бы ее вместе с личными бумагами и постарался бы скрыть свою боль от дочери.

Уолли получил достаточно доказательств, что Элис вернулась к Майку Фонтейну, а от него перешла к Сэмми Фьоренцо. И, насколько теперь стало известно сыщику, этот путь вел ее все дальше.

Гарри сочинил историю о смерти жены, чтобы спасти остатки достоинства. И защитить честь дочери…

Уолли считал, что гордость и упрямство Хэвилендов тоже сыграли свою роль. Смирившись с потерей Элис, хотя для него это было тяжким ударом, Гарри всю непреклонную, унаследованную от предков волю направил на то, чтобы воспитать дочь, вырастить ее в достойном, респектабельном окружении. Девочка, единственное дитя, была ему дорога еще и как последняя ниточка, связавшая его с некогда любимой женщиной. Поэтому он делал для нее все, что мог.

Но Гарри не согнулся под ударом судьбы, не пошел на поклон к семье, отказался просить прощения у отца и принять финансовую поддержку, без сомнения явившуюся бы следствием примирения.

Поэтому он жил словно бы в раздвоенном мире, но, возможно, не видел в этом ничего странного. Да и кроме того, он как истинный Хэвиленд был достаточно прямолинеен, прекрасно сознавал свое общественное положение и был привязан к тому месту, где родился.

Казалось, он каким-то непонятным образом был создан для того, чтобы стать изгоем, и неравный брак, заключенный в момент мятежного порыва, бросил тень на всю его последующую жизнь.

Гарри держал голову высоко в своей гордости и неизменной верности Энни и ее исчезнувшей матери. Соседи считали его мучеником, рогоносцем, впавшим в бедность, национальным героем…до самой безвременной кончины от сердечной болезни.

Да, трагическая эта история и человечная… кроме того, вполне логичная. Все части головоломки сошлись, и решение удовлетворяло аналитический ум Уолли. У Гарри Хэвиленда не было никакой тайны. Он всего-навсего жертва.

Но вот Элис – дело другое.

Она была как комета. Никто не видел ее сущности – только яркий светящийся след, оставленный прохождением по орбите. Чем больше Уолли считал, что понимает ее, тем больше она сбивала его с толку.

Сыщик так и не мог найти следов пребывания Элис до того, как она присоединилась к труппе «Дейн Плейерз». Она не была членом профсоюза актеров, не имела карточки социального страхования. Ни водительских прав, ни страхового полиса. Сведения в брачном свидетельстве были фальшивкой, как и история болезни в ричлэндской окружной больнице, где рожала Элис.

Но важнее всего для Уолли было то, что она не состояла на учете в полиции. Ни одно исправительное учреждение также не имело никаких сведений об Элис.

Но Бастер Гатьел оказался совершенно прав в своей оценке Элис – он-то уж знал, какого типа эта женщина. Она, возможно, зарабатывала на жизнь, торгуя собой, еще до того, как встретилась с Гарри Хэвилендом, и уж, несомненно, после того, как уехала из Ричлэнда. Подобная профессия в сочетании с молодостью требовала обязательного покровительства сутенера. Значит, теперь необходимо было пустить в ход годами приобретенные навыки и разыскать кого-нибудь из них.

Существовал такой человек по имени Пэт Чирек, обитавший в Торонто, бродяга и забулдыга, занимавшийся сводничеством, который был связан с Элис в пятидесятых годах. Его убили по непонятной причине десять лет назад.

В Тампе Элис полгода жила с неким Питером Златкиным, мелким сутенером, умершим от пневмонии в федеральной тюрьме.

Несколько весьма бурно проведенных месяцев она работала в Филадельфии с Бертом Реддишем, грубым животным, арестованным за вооруженные грабежи и по подозрению в изнасиловании. Из него Уолли, посетившему Фолсольскую тюрьму, удалось выжать нечленораздельное описание тех лет.

Между этими людьми только одно было общим, но очень важным для Уолли – их полнейшая посредственность. Все это были еще менее удачливые преступники, чем Сэмми Фьоренцо, и их общая судьба доказывала это. Преступный мир для подобного отребья был еще более опасным врагом, чем правоохранительные учреждения.

Большинство из них умерли или исчезли. Каждый пересекал жизненный путь Элис по дороге к собственной гибели и наблюдал, как она исчезает после нескольких недель или месяцев непрочной связи.

Уолли, возможно, не нашел бы никого или не смог бы проследить жизнь Элис после ее романа с Сэмми Фьоренцо, не будь одного благоприятного и непредвиденного момента, отличавшего Элис от десятков безликих, суматошных женщин, кочующих из города в город. У нее был ребенок.

Все встречавшие девочку помнили ее под тем или другим прозвищем, но она неизменно присутствовала в жизни Элис. Никто не имел ни малейшего понятия, почему ребенок был с ней и откуда появился. Но присутствие ребенка облегчало поиски Элис, хотя все больше затрудняло попытки понять ее. Поездка Элис в Балтимору после побега от Гарри имела смысл – она решила разыскать Майка Фонтейна, пытаясь склеить осколки прежней жизни. Майк был старым приятелем, на него можно положиться, он с радостью примет Элис обратно. Имело смысл и то, что честолюбивая молодая женщина бросила вскоре Майка, начала искать новые связи и в конце концов нашла Сэмми Фьоренцо. Но временной интервал, разделяющий эти два эпизода, словно черная дыра хранил тайну местопребывания Элис. Именно тогда она родила второго ребенка. Но все, что с ней случилось, покрыто мраком неизвестности.

Логика подсказывала, что женщина такого типа после неудачного эксперимента с Гарри Хэвилендом через некоторое время решит снова попытать счастья. Когда жизнь кочующей проститутки утомит Элис, она применит свои блестящие таланты, чтобы заарканить состоятельного мужа.

Но вместо этого она пустилась во все тяжкие и довольствовалась неотесанными, глупыми сожителями. Такая жизнь могла привести к печальному концу.

А второй ребенок, безликая маленькая девочка, поочередно именуемая Хани, Типпи, Тина, Крис, все время была с ней.

Уолли отнес бы присутствие девочки на счет материнских причуд сбившейся с пути женщины и не обратил бы на малышку внимания – в конце концов, его больше интересует прошлое Энни Хэвиленд – если бы не одно весьма важное обстоятельство.

Все, кто помнил мать и дочь, в один голос утверждали две вещи – маленькая девочка была необычайно красива, и Элис втянула ее в детскую порнографию и проституцию почти с того дня, когда она научилась ходить. Второй вывод, сделанный Уолли на основе осторожных намеков, был еще более интригующим – Элис Хэвиленд была самой злобной и садистски-жестокой истязательницей, которую он встречал когда-либо в течение всей карьеры детектива. И маленькая девочка была ее жертвой.

Побои были постоянными, хотя и наносились так, чтобы не оставлять ссадин и синяков. Кроме того, те из дружков Элис, которые хотели спать с дочерью, пользовались этой привилегией, хотя страсть к ребенку часто приводила к сценам ревности со стороны матери. Через некоторое время, однако, у девочки появились постоянные клиенты, и многие из них – жестокие негодяи, привыкшие избивать женщин.

Все это сбивало с толку Уолли. Зачем и почему Элис предпочла родить ребенка и повсюду таскать за собой? Девочка только мешала ей, стесняла свободу. Ребенок, рожденный от Гарри, несомненно предназначался для того, чтобы крепче привязать мужа к себе. Но второй младенец принадлежал только Элис.

Нет, все это не имело никакого смысла.

Уолли представлял Элис сложной натурой, для которой приключение с Гарри Хэвилендом, короткое существование в атмосфере респектабельности вызвало невиданный внутренний взрыв, словно жизнь с Гарри возбудила в ней неудержимое, но, возможно, неосознанное желание – желание, которое не было дано удовлетворить людям, подобным Леону Гатричу. И все последующие годы она была охвачена этим желанием.

Но, может быть, все это было не просто похотью? Была ли это ярость?

Как и чем еще объяснить гнусную среду, в которой она обитала, бесчисленные связи со скотоподобными сутенерами? Отказ использовать природные способности, чтобы подняться выше? Хаотические блуждания по городам, насилие и грязь, драки и побои?

Уолли снова подумал о маленькой девочке. Если Гарри Хэвиленд был последним светлым пятном в существовании Элис, то таинственное появление дочери являлось отправной точкой того, что произошло потом.

Только самый легкомысленный наблюдатель мог предположить, что Элис считала ребенка помехой своему счастью и наказывала ее, выражая тем самым ненависть и отвращение к девочке. Нет, если бы Элис стремилась к свободе, она просто бы бросила ребенка. Уолли, наоборот, считал, что разгадкой поведения Элис служило именно нежелание отделаться от девочки. Она подвергла дочь немыслимым унижениям и страданиям, била ее, отдавая на милость зверей в образе человеческом, но тем не менее не отпускала и никому не отдавала. Почему?

Этот вопрос не давал покоя Уолли. И он не переставал размышлять над ним, пока упорно пытался разыскать их следы. Двадцать лет службы детектива привели его к выводу, что все разнообразие человеческих пороков и извращений можно выделить в несколько групп и подгрупп. Элис была исключением.

Загадочнее любой добычи, преследуемой им все эти годы, она все больше возбуждала воображение сыщика. Уолли знал, что следующая остановка на долгом пути позволит ему, наконец, увидеть ее лицо.

 

Глава XXII

– Ну же, Кенди, давай! Я просто сдохну, если не ширнусь!

Ник лежал на неубранной грязной постели в меблированных комнатах на Пойнсетта авеню, недалеко от Мелроуз, почти рядом со студией «Парамаунт Пикчерз». Здесь было что-то вроде притона, где можно всегда купить наркотик у мелких торговцев и наркоманов, уколоться или прийти шумной компанией повеселиться.

Ник сегодня явился именно сюда, сообразив, что Энни сразу бросится к нему домой.

После того, как Энни уехала, Ник выждал, пока миссис Эрнандес с детьми отправится за покупками, поспешно оделся и в последний раз оглядел чистенькую, аккуратную квартирку Энни, которую сам нашел для нее не так давно. Она почти ничего не добавила из обстановки, только, как в Нью-Йорке, поставила на комод фотографию отца в рамке.

Рассеянно думая о деньгах, которые он не мог решиться украсть у нее, Ник с тоской перебирал вещи в шкафу. Платья, юбки и блузки, выглаженные, благоухающие, чинно висели на вешалках, джинсы, футболки, лифчики и трусики аккуратно сложены в ящиках.

Глаза Ника затуманились при мысли об этой чистой, прекрасной девушке, на которую Голливуд со злобной радостью лил сейчас помои ведрами, но он знал – Энни выживет и справится. Не так-то легко ее сломить!

Ник осторожно коснулся трусиков. Чего бы он не отдал, чтобы хоть раз стянуть такие с ее прелестных бедер. Хоть раз… Но, оглядевшись назад, Ник должен был признать: это к лучшему, что он любил ее издали, не грязня своей похотью! Окружающий мир и так причинил ей немало зла! Ник был рад, что его руки ни разу не коснулись ее с вожделением.

Кроме того, ее ждет такая необыкновенная судьба, такая слава, которой ему никогда не видать! Рой Дирен увидел это с самого начала, и Ник тоже.

Поэтому Энни лучше не иметь с ним дела.

Ник оставил ей прощальную записку:

«Ты потрясающая Флоренс Найтингейл, а я отвратительный пациент. Огромное спасибо, бэби. Смотри меня осенью в сериале „ФБР". У меня все задатки прирожденного насильника», – и вышел из квартиры не оглядываясь. Но сначала позвонил Кенди и попросил приехать в дом на Пойнсетта авеню.

– Ну же, лапочка, – нетерпеливо сказал он, обнажая руку и перетягивая ее повыше локтя резиновым жгутом. – Я уже десять дней сижу пустой! Это мой последний шанс. Завтра прослушивание.

– Ладно, не гони лошадей.

Кенди подошла к нему с дешевым шприцем; мелкогофрированнные волосы в свете свечи будто светились причудливой массой спутанных нитей. Ник увидел очертания маленьких грудей под рубашкой. Бедра, слишком тощие, угловато выделялись под джинсами.

Ее слабостью был метедрин. Он медленно убивал Кенди. Иногда за компанию с Ником и другими она принимала депрессанты, кваслунд, кокаин и героин. Но «спид» был ее жизнью и тоником.

Кенди медленно ввела иглу в вену. Ник почувствовал мгновенный прилив жара. Кенди согнулась над ним, глядя в пустые глаза с юмором и искренней симпатией.

– Ты, псих, парнишка, – засмеялась она. – Да ты до завтра очухаться не успеешь!

– А, – улыбнулся он, кладя руку на ее бедро, – а, хрен с ним.

Несколько минут он молча глядел на Кенди, но видел, казалось, Энни, сидевшую на кровати. Да-да, Энни принесла ему суп, заставляет есть, гладит мягкими пальцами виски.

Но Энни тут же превратилась в Кенди, которая, по-своему, тоже была медсестрой, только если одна спасала, другая помогала совершиться убийству. Обе нежные, добрые, терпеливые…

Ник знал, в ком из двоих нуждается сейчас больше.

– Давай опрокинем по одной, – предложил он.

Кенди принесла пинту виски, которую они дружно прикончили.

– Ах-х-х, – вздохнул Ник, чувствуя, как жгучая жидкость стекает в желудок, где уже находилась пара таблеток депрессантов, которые он принял тайком от нее.

– Погоди, мне нужно в ванную.

Он захлопнул за собой дверь, нашел несколько пилюль квалуда, запил водой. Потом, еле держась на ногах, помочился; перед глазами все плыло.

Когда Ник вернулся в спальню, Кенди, скрестив ноги, сидела на постели. По ее виду он понял, что она успела сделать себе укол.

– Ну же, бэби! – воскликнул он, включая стерео, – один раз на дорожку!

Кенди покорно стянула одежду, пока Ник раздевался. К своему удивлению, она заметила, что, несмотря на героин, он находился в полной боевой готовности.

– Солнышко, что это на тебя нашло?

– Военная тайна, – пробормотал Ник, сверкнув глазами, и медленно вошел в нее, двигаясь неспешными тяжелыми толчками, растрачивая последние силы. Перед глазами плыло лицо Энни.

«По крайней мере, не я один», – усмехнулся он про себя. Миллионы мужчин обрабатывали сегодня ночью женщин, мечтая об Энни. Он был счастлив и горд присоединиться к ним. Последняя дань любви – ведь Ник так и не коснулся Энни и никогда больше не увидит ее.

– Ну и жеребец же ты, – вздохнула Кенди, когда все было кончено.

– Точно, – спокойно согласился Ник. – Давай отдохнем. Завтра у меня пробы. Не буди до восьми. Заведи будильник, если уйдешь.

– Конечно, солнышко. Полежи, поспи.

Кенди прижала его к груди. Ник ощутил кисловатый, нездоровый запах немытого тела и пота. Внутрь этой девушки излилась его сперма, последняя, мгновенно убитая противозачаточными таблетками.

«Превосходно», – подумал Ник, благодарный за силу действия лекарств, изобретенных на земле, чтобы облегчить его прощание с этим миром.

Огромная темная волна облегчения нахлынула на него, завертела, понесла, каждая клеточка тела уходила вдаль, через черные стены, через героин и таблетки, мимо рук, ртов и голосов, использовавших его плоть, мимо глупых, напрасных надежд, умерших в нем…

Ник в последний раз поднял глаза, чтобы увидеть свет в конце тоннеля, оставшегося далеко позади, – улыбающееся лицо Энни, безнадежно недостижимое, все еще укоризненное, но нежное и прощающее.

Ник беззвучно шевельнул губами.

– Прости, бэби. Я ничего не мог поделать. Его глаза закрылись.

– Прощай.

 

Глава XXIII

Чарли Гржибек стоял за стойкой бара «Тип-Топ» на Гроув-стрит в Скрэнтоне, как и все последние десять лет, когда в зале появился незнакомец.

«Тип-Топ» был классический провинциальный бар с неоновой рекламой пива в окне, музыкальным автоматом, столом для игры в пул, автоматом для попкорна, бочками с пивом и клиентами из рабочего класса. Большинство из них приходили каждый день в один и тот же час; некоторые – рабочие бутылочной фабрики, расположенной в двух кварталах отсюда, приносили с собой пластмассовые формочки с обедом.

Чарли встречал их с неподдельным уважением, был неизменно приветлив. Он знал проблемы многих посетителей лучше, чем священник, – в округе жили католики.

Чарли, грузный спокойный человек неопределенного возраста, никогда не повышал голоса. Когда изредка по вечерам в пятницу или субботу возникали потасовки, завсегдатаи дружно выбрасывали драчунов из заведения на улицу, одновременно избавляя Чарли от необходимости платить жалованье вышибале и от неприятной обязанности возиться с воинственно настроенными пьяницами.

Чарли не обладал ни мужеством, ни достаточно сильной волей, чтоб причинять зло окружающим. Поэтому у него было много друзей.

Сегодня в баре почти никого не было. Маленький человечек в соломенном канотье заказал пива. Доброжелательный вид незнакомца развязал Чарли язык.

– Вы здесь недавно, мистер? – спросил он.

– Проездом, – хрипловато ответил клиент, уставясь на бармена белесыми глазами.

– Продаете что-нибудь? Выглядите именно так. У меня хобби – узнавать профессии по лицам, – улыбнулся Чарли.

– Нет, мистер Гржибек, – покачал головой незнакомец, протягивая руку. – Я не торговец.

Сбитый с толку Чарли, недоуменно хмурясь, потряс его ладонь, но мужчина неожиданно сжал пальцы. Усмешка, словно приклеенная, не сходила с лица, но выражение глаз почему-то стало холодно-суровым.

– Я – детектив, – объявил мужчина, – разыскиваю людей, которых вы знали когда-то. Женщину с девочкой. Женщину звали Элис или Эли, а девочку… Ну что ж, может, вы подскажете, как ее имя.

Голос коротышки был настолько непререкаемым, что Чарли, казалось, даже съежился. Встревоженно оглядевшись, бармен откашлялся:

– Почему вы считаете… – начал он.

– Люди многое о вас знают. Они мне рассказали. Я всюду искал вас, пока не нашел.

Дружелюбное выражение появилось так же мгновенно, как и исчезло. Сыщик отпустил руку Чарли.

– Меня зовут Уолли Дугас. Дело, которым я занимаюсь сейчас, вас не касается, мистер Гржибек. Мне просто нужна ваша помощь.

Чарли побледнел и в испуге воззрился на собеседника. Немного придя в себя, он отправился в заднюю комнату и вскоре вернулся, развязывая тесемки фартука.

– Дэнни, пока приглядывай за баром. Пойдемте ко мне, мистер Дугас. Это недалеко отсюда.

– Спасибо.

Уходя, Уолли оставил доллар рядом с нетронутой кружкой пива.

– Ее имя Элтея. По крайней мере, она велела, чтобы ее так называли.

Чарли Гржибек поставил на стол две бутылки пива. Мужчины сидели в квартире Чарли, в двух кварталах от бара «Тип-Топ».

– А девочку? – спросил Уолли.

– Крис. Для меня – Крисси.

Глаза бармена, казалось, затуманились, пока он слушал рассказ Уолли о бесплодных попытках узнать что-нибудь об Элис и ее дочери. На этот раз сыщик не позаботился сочинить трогательную историю, подкупить или польстить Чарли, понимая, что тот до смерти напуган и без того выложит все, что знает.

– Вы были с ними… как долго?

– Может, год – может, немного меньше, – пробормотал Чарли, нервно крутя пивную бутылку. – Это было в пятьдесят шестом… весна и лето…, помню, мы ходили на футбол.

– Филадельфия, – вставил Уолли.

– Да, и некоторое время Балтимора. Элтея не любила сидеть на месте. Я, как обычно, работал барменом.

– Подыскивали ей клиентов?

В тихом голосе Уолли вновь прорезались властные нотки. Чарли, испуганно глядя на гостя, кивнул.

– Не так часто. С этого все и началось. Честно говоря, я просто не был для Элтеи достаточно энергичным. Я из тех, кто предпочитает спокойную жизнь. Думаю, я просто надоел ей.

Он покачал головой.

– У нее был ужасный характер, особенно если разозлится, а злилась она по малейшему поводу – кран течет или шина у автомобиля лопнула, цвет моего галстука не понравился… но будь я проклят, если Элтея уступала хоть на дюйм! Не такой уж она была плохой – просто… слишком нервная. Сказать по правде, – сконфуженно отвел глаза Чарли, – с тех пор я вообще держусь подальше от женщин. Элтеи мне хватило на всю жизнь. Сыт по горло.

– Расскажите еще немного, – попросил Уолли. – Какая она была? Чисто внешне?

– Было на что посмотреть. Красавица. Гладкая кожа, голубые глаза, огромные, как звезды. Волнистые рыжеватые волосы, потрясающая фигура.

Во взгляде бармена читалось нечто вроде смешанной с ужасом тоски.

– Она… просто пугала… как женщина, я имею в виду… забирала тебя с потрохами. Как-то даже жутко бывало. Не то что Элтея была плоха в постели! Клянусь Богом, лучше ее не сыщешь. Мужики от нее балдели, не могли оторваться. Я всегда думал, что она нашла кое-что получше, когда бросила меня. Кто я для нее? Так, пешка. И всегда останусь пешкой. Сам не пойму, что она такого во мне нашла? Но, как уже сказано, Элтея ни на кого не похожа.

Уолли кивнул.

– Она плохо обращалась с девочкой, так?

– Откуда вы знаете? – затравленно выпалил Чарли. Сыщик ничего не ответил.

– Ну, – вздохнул Чарли, – наверное, теперь нет смысла скрывать. Она была строга к Крис. Часто била, щипала. Заводилась ни с того ни с сего. Уж такая она была, Элтея. Мне это не нравилось, но справиться с ней не мог. Пытался, конечно, вмешаться… уладить…

– Малышка тоже имела клиентов, так? – спросил Уолли, не сводя с собеседника взгляда и медленно прихлебывая пиво.

Глаза Чарли подозрительно повлажнели.

– Я уже говорил, справиться с Элтеей сил не хватало. Я знал, что происходит, но не мог положить этому конец. Стоило раскрыть рот – и она набрасывалась на меня, как львица. Поэтому и старался не вмешиваться. Видите ли, мистер Дугас, – покачал головой Чарли, – все это было не по мне. Я ведь не сутенер, никогда им не стану. Просто так уж получилось в том году. Элтея этого желала и, клянусь Богом, она умела своего добиться.

Чарли устало откинулся на спинку стула.

– Когда они уехали, я почувствовал облегчение. Конечно, грусть тоже, но сразу спокойнее стало.

Наступило молчание.

– Вы спали с девочкой? – спокойно спросил Уолли, уже зная ответ.

Чарли не ответил, но взгляд его был красноречивее всяких слов.

Наконец он вздохнул.

– Я пытался помочь ей. Скрасить жизнь. Не можете представить, как она была хороша. Всего восемь лет… Маленький ангел. Маленький светловолосый ангел.

Глаза его вновь заволокло дымкой.

– Она была так серьезна, так печальна. Никогда не позволяла Элтее унизить себя. Клянусь Богом, воля у Крис была такая же сильная, как у матери. И, думаю, Элтея это знала. Да-да, знала.

Он вытер капельки пота, выступившие над верхней губой.

– Я держался подальше, когда они были вместе, но если заставал Крисси одну, дарил ей подарки, вел в кондитерскую. Черт, я бы причесывал ее, если бы Элтея позволила. Но нет, этим она сама занималась. Видели ли бы вы, как она одевала девочку! Очень за ней следила. Когда они выходили на люди, было на что взглянуть.

Но тут лицо Чарли потемнело.

– Зато после всегда жди скандала. По-моему, Элтея ревновала. Конечно, она сама была хороша, но Крис… словно явилась из другого мира. Противно говорить это, но она зарабатывала кучу денег! И чем больше приносила, тем больше злилась Элтея. Такое просто вынести невозможно, – покачал головой бармен.

Уолли медленно кивнул.

– Вы любили ее?

– Какую из них двоих?

Вопрос, словно стрела вонзился в старую рану, открывшуюся в душе Чарли. Оба мужчины понимали, о которой из женщин шла речь.

Чарли встал, подошел к шкафу, вынул коробку из-под обуви и разыскал маленький моментальный снимок.

– Вот все, что осталось от того лета. Мы поехали на прогулку к заливу, и я взял у приятеля фотоаппарат. Элтея ненавидела сниматься, но на этот раз сдалась.

Уолли с трудом скрывал волнение. Сейчас он впервые увидит Элис.

Со снимка на него глядела очень привлекательная женщина лет тридцати, с волнистыми волосами, большими глазами, изящным прямым носом и красиво очерченным подбородком. Летнее платье обрисовывало идеальную фигуру.

Выражение лица было двойственным. Женщина, очевидно, очень не хотела сниматься, но выдавила улыбку, должно быть, потому, что так принято. Однако было еще что-то в глубине этих сверкающих светлых глаз. Не только смущение, не только вымученное веселье… острый неприятный блеск, нечто среднее между злобой и иронией.

Уолли немедленно распознал, что это. Ощущение власти над фотографом, удовлетворенное мерцание глаз хищницы, свидетельство воли настолько сильной, что она переходила, возможно, за грань разума. И сознание того, что Чарли восхищается стоявшим рядом с матерью ребенком.

На заднем плане виднелся залив. Ветер трепал белокурые волосы малышки. Изящная, стройная, с идеальными чертами лица, в красивом переднике, возможно, слишком строгом для подобного случая.

Мать ревниво вцепилась в плечо дочери, на маленькой ключице отчетливо выделялись длинные пальцы женщины. Девочка словно вся сжалась, но стояла спокойно.

Теперь Уолли всматривался в ее глаза: на первый взгляд, нежные, добрые, с отблеском застенчивой улыбки. Но наблюдательного человека вряд ли могло обмануть это внешнее спокойствие. Под внешней безмятежностью крылась глубоко запрятанная подозрительность. Не страх, но только бесконечная осторожность, столь же устрашающая, как откровенное торжество матери. И еще какое-то выражение, которое Уолли поначалу не смог определить. Он поднес снимок ближе, покачал головой, слишком ослепленный поразительным воздействием этого взгляда, чтобы сразу определить его.

Но тут неожиданно все стало понятным. Терпение. Вот оно что. Терпеливые, чего-то ждущие глаза. Улыбка, специально предназначенная для фотографа, была всего лишь тенью, танцующей на поверхности омута, скрывающего глубинное бесконечное терпение… выносливость… стойкость…

Этот снимок был словно кадром из фильма ужасов. Мать и дочь и побережье летним днем. Палач и жертва на отдыхе, соединенные тесным объятием.

Пленница смотрела в фотоаппарат, словно видела путь к спасению, тысячу раз обрывавшийся в тот момент, когда свобода уже близка.

Пляж был клеткой, залив и небеса – решетками, солнце – усталым сообщником в мире, навсегда закрытом для счастья и покоя.

– Я бы хотел сделать копию, – сказал Уолли. – Не волнуйтесь, не потеряю.

– Да уж, поосторожнее, – сказал Чарли, казавшийся еще более устало-бессильным, чем всегда. – Не хотелось бы лишиться его, мистер Дугас. У меня больше ничего не осталось.

На следующее утро Уолли вернулся в «Тип-Топ» и, положив фото на стойку, подтолкнул его к Чарли.

– И последнее, – сказал сыщик. – Издевательства Элтеи над дочерью… Она когда-нибудь теряла над собой контроль?

Чарли, побледнев, взглянул на сыщика.

– Бывало, – признался он. – Это продолжалось по нескольку дней. Крисси выглядела ужасно. Я забеспокоился, повел девочку к знакомому доктору – там, в Филадельфии. Она была покрыта синяками. Я боялся, что у Крис внутреннее кровоизлияние… понимаете? На того парня можно было рассчитывать. Он не из болтливых. Принимал девок, аборты делал, гонорею лечил, все такое. Он осмотрел Крисси. Сказал, что сильно избита, но девочка сильная, особенно для ее роста и возраста. Кровоизлияния не было. Он велел мне следить за ней.

Чарли впал в молчание, настолько безнадежное, что Уолли сочувственно коснулся его руки.

– Вы бы сказали мне, если бы знали куда они уехали, правда? Если бы слышали что-нибудь?

В глазах Чарли стояли слезы:

– Если вдруг отыщете ее… надеюсь… надеюсь с ней все в порядке.

Очевидно, он так и не осознал, что Крисси успела вырасти, стать взрослой женщиной. В его глазах она по-прежнему оставалась храброй беззащитной девчушкой, которую он любил, но не смог спасти.

– Я найду ее, – сказал Уолли. – Передать от вас привет? Чарли покачал головой.

– Нет, не стоит. Сомневаюсь, что она меня помнит. Честно говоря, лучше бы она обо всем забыла.

Уолли сделал шаг к двери, но обернулся:

– Этот доктор… – начал он. Чарли пожал плечами.

– Его упрятали в тюрьму за торговлю наркотиками. Он и сам был наркоманом. К тому же, записей не вел, знаете ли…

– Знаю, – кивнул Уолли. – Знаю.

 

Глава XXIV

Если бы не лихорадочные поиски Ника, Энни узнала бы правду последней. Его тело было найдено двумя завсегдатаями дома на Пойнсетта авеню. До смерти напуганные увиденным, они сбежали, не вызвав «скорую помощь».

Именно Кенди Резник, поставившая перед уходом будильник на восемь, обнаружила Ника незадолго до полудня и, не назвав себя, позвонила в лос-анджелесский полицейский участок.

Энни, заподозрив худшее, сидела на телефоне еще с прошлого вечера, обзванивая больницы и морги, и в бессилии металась по комнате, когда в полиции объяснили, что могут начать розыски только в том случае, если Ник не объявится через двадцать четыре часа. Проведя почти бессонную ночь, она вновь начала звонить. Только к вечеру врач реанимации Голливудского Пресвитерианского медицинского центра сказал, что видел умершего от передозировки наркомана, внешность которого соответствовала описаниям разыскиваемого.

Он попросил Энни подождать и после нескольких мучительных минут вновь взял трубку.

– Из его удостоверения личности, мисс, я понял, что это ваш Николас Марсиано. Буду крайне благодарен, если сможете прийти и опознать его. Вы бы очень помогли нам.

Энни опознала груду бледного холодного мяса, бывшего когда-то Ником. Она не верила глазам. В последний раз она видела мертвеца, когда умер отец. Но тогда Энни была готова к этому – Гарри долго болел и последний год жизни с каждым днем бледнел и слабел. Но Ник был красивым жизнерадостным молодым человеком. Всего за полгода наркотики и алкоголь уничтожили его, погубили, сожрали. То, что лежало на прозекторском столе перед Энни, ничем не напоминало чувственного, полного жизни мужчину-ребенка, блестящего актера, любимца учеников Роя Дирена, который так часто смешил Энни, говорил ей комплименты, а когда сжимал ее в объятиях, его страстные поцелуи пробуждали дрожь желания, скрыть которое от себя самой было невозможно… и подавить тоже.

И Энни знала, что убило его. Голливуд пожирал его душу капля за каплей, заставлял вести себя как проститутка, чтобы получить работу, и предлагая наркотики, которыми он убил свое тело, когда гордость, такая хрупкая и неумолимая, не позволила Нику примириться с тем, что с ним стало.

И теперь… так скоро… так бесполезно… ее Ник, наконец, нашел покой.

На долю Энни выпало сообщить в больнице имена родителей Ника. Едва сдерживая слезы, она позвонила в Ньютон, штат Массачусетс.

Хуже всего, что сначала миссис Марсиано была так потрясена звонком знаменитой Энни Хэвиленд, что потребовалось несколько минут, пока она поняла, какие трагические вести сообщает девушка. Женщина беспомощно зарыдала. Трубку взял отец Ника. Он говорил спокойно, сдержанно и заверил Энни, что следующим же самолетом вылетит в Голливуд вместе с женой, чтобы забрать сына.

Энни встретила их в аэропорту и привезла в больницу. Мать Ника, маленькая, похожая на птичку женщина, была явно раздавлена несчастьем. Отец, темноволосый человек с жестким взглядом, такой же красивый, как Ник, но более тяжеловесный и поразительно моложавый, изо всех сил старался держать себя в руках. Упрямо сцепив зубы, он выполнял все формальности, позвонил гробовщику в Бостон, распорядился перевезти тело самолетом.

– Вы были его другом? – спросил он, глядя на Энни. Она кивнула.

– Знали о том, что происходит?

– Во всем я виновата, – прошептала Энни, терзаемая угрызениями совести. – Мы не виделись уже несколько месяцев. Я приехала к Нику только десять дней назад. Он был так болен, что мы с моей квартирной хозяйкой ухаживали за ним. Никогда не прощу себе, что позволила ему ускользнуть в тот день. Он был в состоянии депрессии, но непременно оправился бы, если бы я уследила… ободрила его… помогла.

Мистер Марсиано коснулся ее плеча. Безжалостные глаза чуть смягчились, стали глазами Ника, светящимися, добрыми.

– Мисс Хэвиленд, – начал он, – когда мой сын ушел из дома, чтобы стать актером, я запретил ему возвращаться. Мать пыталась уговорить меня, но я не желал слушать. Теперь случилось то, чего я так боялся. Но в том, что произошло, виновен лишь я. Если бы Николас чувствовал, что у него есть семья, дом, люди, которые примут его, что бы ни случилось… Не осуждайте себя за то, что пытались спасти его и не смогли. Подумайте, каково это – сознавать, что ты и не пробовал помочь. Ни разу.

Он обнял жену, которая была слишком убита горем, чтобы говорить.

Энни проводила их в аэропорт, оставалась с ними, пока не объявили рейс, говорила о Нике, о днях, проведенных в Нью-Йорке, прекрасной работе Ника у Роя Дирена, его планах на будущее.

Она не открыла ужасной правды о том, что было причиной гибели Ника и что его смерть не была ни случайной, ни, к сожалению, преждевременной. Уже давно она поняла, что в душе Ника гнездится червоточина. Только спокойная жизнь и удачливая судьба могли спасти его от несчастья. Выбрав Голливуд, он приговорил себя.

Поэтому Энни делала все возможное, чтобы смягчить удар, и нарисовала образ молодого, здорового, блестящего актера, погибшего из-за трагической случайности, ибо такова была воля Господа.

Когда миссис Марсиано обняла Энни в последний раз, а отец Ника поцеловал ее перед тем, как подняться по трапу, девушка поспешила через паутину коридоров к автостоянке и поехала домой, ничего не замечая вокруг, вбежала в свою квартиру и захлопнула дверь. Теперь можно было поплакать о Нике – ведь она слезинки не проронила с самого звонка из больницы.

Если бы только Эрик был здесь! Он бы все понял. Он лучше других знал Голливуд, его злобные хищные челюсти, ядовитые искушения, гибельное воздействие.

Но Эрик не вернется из Европы раньше воскресенья. Не стоит звонить и обременять его своей скорбью, ему и так достается на съемочной площадке.

Энни стояла одна в пустой комнате, чувствуя, как что-то ужасное поднимается изнутри, все сильнее сжимая сердце, словно кольцо гигантского удава.

Энни долго гляделась в зеркало. Она сильно похудела за последнее время, выглядела бледной и измученной, почти ничего не ела. Много дней вынуждая Ника проглотить хоть что-нибудь, она сама с трудом заставляла себя взять в рот хоть что-то, а последние сумасшедшие тридцать шесть часов вообще было не до еды.

Глядя в собственные глаза, Энни думала о Нике и Тине Меррил, о жертвах шоу-бизнеса, но если судьба одной оказалась счастливой, другой ушел навсегда, впустую растратив жизнь.

Находил ли Ник удовлетворение в знании того, что медленно убивает себя – сам, по собственному выбору и желанию? Принесло ли это ему хоть подобие покоя в самом конце? И могли ли знавшие его найти в этом пусть слабое, но утешение?

И могла ли чудовищная уродливая маска смерти скрыть тайны, неведомые живущим, но каким-то образом подсмотренные теми, кого судьба раньше времени поставила лицом к лицу с собственной гибелью?

Это было последней мыслью Энни перед тем, как лицо в зеркале расплылось. Слезы не успели хлынуть из глаз: девушка, потеряв сознание, упала.

 

Глава XXV

Когда Энни пришла в себя, первое, что она увидела, – было встревоженное лицо миссис Эрнандес. Добрая женщина обмахивала ее веером, растирала руки, не обращая внимания на стоявшего в дверях младшего сына, явно встревоженного происходившим.

Энни попыталась прошептать нечто похожее на извинение за то, что причинила столько неприятностей, но, прежде чем успела закончить, в комнату вошел доктор Вайруэт с медицинским саквояжем в руках.

– Пойдемте со мной, – велел он, помогая Энни встать. – В мой кабинет.

Доктор помог спуститься Энни по ступенькам, привез в кабинет, в котором она уже побывала десять дней назад с Ником. Они прошли через переполненную приемную. Обессиленная Энни позволила медсестре провести ее в смотровую, послушно разделась. Сестра измерила девушке давление, усадила на высокий стол, надев на нее бумажную рубашку.

Через некоторое время появился доктор и тщательно осмотрел Энни, от глаз и ушей едва ли не до пяток. Закончив, он разрешил ей одеться и, усадив на пластмассовый стул, сел напротив.

– Вы находитесь в состоянии крайнего физического переутомления и нервного истощения. Последнее время вы плохо питались и сейчас страдаете от депрессии – тревожного состояния, и, кроме того, скрываете свой стресс от себя самой.

– Лучше скажите то, чего я не знаю, – горько улыбнулась Энни.

– Это я и намеревался сделать, – вздохнул доктор. – Вы беременны.

Энни лишилась дара речи.

– Анализы подтвердят мое предположение, – сказал доктор Вайруэт, – дня через два. Симптомы нас не обманывают. Не меньше четырех недель, а возможно, и пять. У вас не было месячных, так?

– Они у меня всегда бывают нерегулярно, – пожала плечами Энни, – а с тех пор, как началась вся эта… кампания в прессе, знаете, последний месяц я и вправду неважно себя чувствую, я имею в виду, что месячных нет. Я не очень-то обращала на это внимание, скорее всего, я просто не желаю чувствовать себя женщиной, – добавила она, вздохнув.

Энни не могла сказать всю правду. Неприятная атмосфера, которую она постоянно ощущала, была каким-то образом связана с Эриком. Близость к нему, казалось, увеличивалась прямо пропорционально тому ощущению, которое испытывала Энни, находясь вдали от него. Вдали от Эрика она не могла вынести даже мысли о сексуальных отношениях – такой грязной она казалась себе в собственных глазах. Энни сознавала себя женщиной только в объятиях Эрика, защищавшего и очищавшего ее своей любовью.

Доктор сурово глянул на нее.

– Этот ваш молодой человек, Ник. Он – отец? Энни покачала головой.

– Но вы знаете, кто отец? Она кивнула.

– Ник пытался заставить вас принимать лекарства или наркотики?

– Нет! – закричала Энни. – Он никогда не говорил об этом!

– В Голливуде распространено много лекарств. Возможно, вы иногда принимали понемногу то одно, то другое. Транквилизаторы? Стимуляторы? Снотворное? Или кое-что посильнее?

– Ничего, – покачала головой Энни.

– Хорошо. С этого момента не принимайте ничего, кроме тех лекарств, что я назначу. Когда придете домой, обязательно отдохните. Мария Эрнандес присмотрит за вами. Настала ваша очередь быть пациенткой. Спите как можно больше. Если будет бессонница, немедленно звоните. Ешьте супы, пока не оправитесь. Сэндвичи, горячие обеды. Много молока, ни капли спиртного. Симптомы токсикоза есть?

– Нет… да… то есть, я не уверена. Чувствовала себя неважно, но считала, что это…

– Никаких предположений. Звоните, если почувствуете слабость. Что же касается депрессии из-за погибшего друга, я знаю хорошего психиатра. Записать вас на прием?

– Нет, – покачала головой Энни, – со мной все будет в порядке. Обещаю.

Она вымученно улыбнулась.

– Не мне. Обещайте себе. Поймите себя. Ясно? В вашем теле растет новая жизнь. Это большая ответственность. Достаточно ли вы сильны, чтобы взять ее на себя?

Энни кивнула, присмирев как от строгости доктора, так и от медленного осознания того, что должна стать матерью.

– Еще три вопроса, – объявил доктор, глядя на часы. – Первый – беременность случайная?

Энни снова кивнула.

– Вы хотите этого ребенка?

– Я… да!

В голосе звучали удивление и неожиданный восторг.

– Прекрасно. Как отнесется к этому отец?

Энни широко раскрытыми глазами взглянула на доктора. Ей и в голову не пришло задуматься над этим.

 

Глава XXVI

Уолли поднялся со скамьи в церкви Святой Екатерины на Лорен авеню в Кливленде и последовал за священником, идущим к своему дому, пока верующие направлялись на кладбище.

Анна-Мария Паоли, урожденная Фьоренцо, умерла от рака, не приходя в сознание. Верный личному кодексу профессионала, Уолли не забыл обещания, данного Бастеру Фьоренцо в тюрьме города Аттика, и узнал о судьбе его сестры. Сейчас он хотел оказать заключенному последнюю услугу.

– Отец, – обратился он к священнику, – прошу вас помочь мне. Брат миссис Паоли сидит в тюрьме штата Нью-Йорк. Он очень любил сестру. Могу ли я взять для него на память прядь ее волос?

Отец Дэниел Тромбетта без удивления взглянул на Уолли. Многие из семьи Фьоренцо, глубоко религиозных католиков, сидели по тюрьмам. Ожидать мужей и братьев, отбывающих срок за тюремной решеткой, было вполне привычным делом для женщин Фьоренцо.

– Если у членов семьи нет возражений, пожалуйста, – согласился он. – Я попрошу одну из сестер усопшей помочь вам.

– Благодарю, – сказал Уолли.

– Откуда вы знаете Васко?

Священник назвал Бастера настоящим именем.

– Я детектив, – объяснил Уолли. – Допрашивал его в связи с расследованием, касавшимся знакомой его брата Сэмми. Женщина по имени Элис. У нее был ребенок… но к чему утомлять вас подробностями, отец? Бастер-Васко очень помог мне, и я обещал узнать о судьбе его сестры, упокой Господи ее душу.

Священник медленно кивнул.

– Я очень хорошо помню Элис. И ребенка, конечно. Я крестил девочку.

Уолли затаил дыхание. Ему в голову не пришло искать связи между религиозностью Фьоренцо и дочерью Элис.

– Простите мое удивление, отец, – сказал он, – я просто потрясен. Никогда не думал…

Священник пожал плечами:

– Я был духовным отцом Фьоренцо больше тридцати лет. То, что случилось, меня не удивило. Когда Сэмми взял женщину под свое покровительство, он настоял на немедленном крещении ребенка. Он был очень религиозен. Мать не возражала.

Уолли лихорадочно думал, что предпринять.

– У вас есть свидетельство, отец? Вы бы очень помогли мне.

Они вместе прошли через дом в церковную канцелярию, где хранился приходский архив. Через несколько минут отец Дэниел отыскал свидетельство о крещении:

«Сим удостоверяю, что Кристин Мари Смит, дочь Дэниела Гарми Смита и Элис Мэй Крофорд, рожденная в Тосоне, штат Мэриленд, четвертого июля 1948 года, была крещена восьмого сентября 1948 года согласно обряду Римской католической церкви достопочтенным отцом Дэниелом Тромбеттой в присутствии свидетелей Сэмюела Дж. Фьоренцо, Анны-Марии Фьоренцо и Розы Фьоренцо…»

Уолли несколько минут изучал текст свидетельства, чтоб получше запомнить, отметив, в который раз, лживость Элис. Она выбрала безликую затертую фамилию Смит по очевидным причинам; она назвала имя Дэниел, возможно, потому, что так звали священника, Гарри – имя ее брошенного мужа. Дата – четвертое июля – национальный праздник, День Независимости, скорее всего, говорила о присущей ей злой иронии. Тосон, штат Мэриленд, – этот город Элис указала как место своего рождения в брачном свидетельстве. Должно быть, этот городок по каким-то причинам застрял в ее памяти. Второе имя Кристин – Мари, без сомнения, взято у сестры Сэмми Фьоренцо.

Уолли вспомнил, что Бастер Фьоренцо не мог назвать имени девочки и думал, что ее зовут Хани. Может быть, сам факт крещения девочки подал Элис мысль назвать ребенка Кристин. Кто знает…

В любом случае, все это реальность. Каждое слово.

Но даты были крайне важны.

– Святой отец, – спросил Уолли, – простите за назойливость, не можете ли вы припомнить этого ребенка, Кристин?

Священник нахмурился.

– Собственно говоря, – сказал он, поразмыслив, – могу. Прелестная девочка. Блондинка, голубые глаза. Мать тоже была поразительно красива, и я все время мысленно сравнивал их во время церемонии. Очень большое сходство.

– Позвольте спросить еще вот о чем, отец. – Миссис Смит сказала, что дочь родилась четвертого июля 1948 года. Значит, во время крещения ей было чуть больше двух месяцев.

– Крестить ребенка можно в любом возрасте.

– Я имею в виду другое, – улыбнулся Уолли, – может, ребенок выглядел не на два месяца?

Отец Дэниел беспомощно поднял руки:

– Я стольких крестил…

– Вы не считаете, – настаивал Уолли, – что дата указана ошибочно, и девочка была старше двух месяцев? Скажем, три, четыре или пять?

Внезапно священник встрепенулся, словно вспомнив что-то.

– Нет, – решительно заявил он. – Я припоминаю. Совсем маленькая и весила немного, кроме того, глаза… не сфокусированы, как у детей постарше, и довольно бессмысленны. Нет, ей было не больше двух месяцев.

Уолли кивнул, в его мозгу шла неторопливая работа мысли.

– А как насчет отца ребенка? – спросил он.

– Насколько я понял, он скончался, – заявил отец Дэниел. – Конечно, не могу поручиться за правдивость этого утверждения. Мы, священники, многое видим…

– Ясно. Значит именно мистер Фьоренцо хотел, чтобы ребенка миссис Смит окрестили в присутствии его семьи и родственников – в качестве крестных родителей.

– Совершенно верно.

Уолли полез в нагрудный карман и вынул снимок Элтеи и Крис, стоявших на берегу залива Чезапик.

– Именно эту женщину вы видели в тот день на церемонии? Священник пригляделся.

– Да, думаю, она. Немного старше. А девочка – это Кристин, успела так вырасти?

– Вы уверены?

– Скорее всего. Блондинка, очень хорошенькая… по-прежнему напоминает мать… Скорее всего, она.

Священник снова взглянул на снимок. Казалось, на его лице беспокойство смешалось с выражением искреннего любопытства. Когда он вернул фото, в глазах сияли вековая мудрость и бесконечная усталость.

– Что-нибудь еще, мистер Дугас?

– Нет, отец, – покачал головой Уолли, кладя фото в карман. Вы очень помогли. Спасибо.

Уолли вышел из церкви, облегченно вздыхая, благодаря судьбу, приведшую его на похороны Анны-Марии Паоли, и мысленно ругая себя за то, что не догадался расспросить священника дальше.

«Все хорошо, что хорошо кончается», – решил он. Хотя дата рождения Кристин, без сомнения, фальшива, память у священника достаточно ясная – восьмого сентября 1948 года девочке не могло быть больше трех месяцев. Значит, она действительно появилась на свет в июне или июле.

Оставался один вопрос. Уолли вновь осыпал себя проклятьями – пора бы уже знать ответ. Но чтобы его найти, необходимо еще раз посетить городок Ричлхэнд в штате Нью-Йорк.

 

Глава XXVII

Следующие сорок восемь часов прошли словно во сне. Энни подчинялась строгим приказам Марии Эрнандес, ела сваренный ею суп с поразительным аппетитом. Девушка читала, смотрела телевизор, слушала записанные на ленте автоответчика сообщения, ответила на несколько звонков, никому не выдавая свою тайну.

Лаборатория подтвердила диагноз доктора Вайруэта, и Энни была на вершине счастья. И если сначала Энни обуревали сомнения относительно того, стоит ли сейчас рожать, очень скоро ее охватил ужас: что если доктор ошибся?!

Она хотела кричать от радости во весь голос, так, чтоб слышали все.

«Ребенок, – повторяла она снова и снова, боясь отнять руки от живота. – Малыш Эрика…»

Энни думала о Тине Меррил и ее очаровательной маленькой Натали, нежном воркованье девочки, упоительном запахе, крошечных ручках и ножках. Неужели странные чувства, испытанные в доме Тины, были знаком того, что собственное тело пыталось сказать ей о беременности?

Мир так ошеломителен, и ситуации непредсказуемы. Из самой сердцевины скорби по безвременно ушедшему Нику вырос ослепительный цветок радости. Из пепла страшного разрушения словно Феникс возникла несравненная красота. Как можно ненавидеть мир за жестокость, когда он был способен одарить такими щедрыми подарками!

В ней зрела новая жизнь.

Дитя их с Эриком любви.

Энни хотелось смеяться от счастья, так, чтобы слышали все, она была бы в непрерывном состоянии безумного, безудержного восторга, если бы слабость не ввергала ее в состояние тихого блаженства.

Какие проблемы, связанные с карьерой, могли сейчас волновать ее? Неужели любопытные, назойливые глаза репортеров сумеют расстроить, обозлить ее, а слухи и сплетни причинить вред? Энни предстояло стать матерью!

Пока миссис Эрнандес хлопотала над Энни, звонила доктору, прося совета, хотя все сама прекрасно знала, Энни втайне размышляла об Эрике.

В первый день она не могла даже подумать над тем, как сообщить Эрику новость, благодарная ему уже за одно только, что именно он сделал ее женщиной в истинном смысле слова… тем, что хотел ее, овладел, и теперь его семя прорастало в Энни.

Когда, наконец, ее возбуждение улеглось и верх взял здравый смысл, Энни тут же решила, что не стоит сообщать новость Эрику прямо сейчас. Он вернется из Европы в воскресенье – ждать совсем недолго. Только на какое-то мгновение Энни задалась вопросом, – какова будет реакция Эрика. Но тут же поняла, что нет смысла волноваться. Ребенок принадлежит только ей, ей одной. Она не боялась вынести все в одиночку и готова встретить любые трудности.

Конечно, она никогда не подумала бы сообщить Эрику обо всем и хоть чем-то намекнуть, будто он тоже должен нести ответственность. Эрик ничего не должен ей. Энни уважала его независимость, считала, что он свободен выбрать собственное будущее, и знала – Эрик и к ней относится так же. Его ребенок не должен быть нежеланным бременем, ярлыком с ценой, прикрепленным к их роману.

Нет! Эрик и так подарил ей целый мир, осуществив казавшиеся несбыточными мечты и надежды. Жизнь, прораставшая в ней, была плодом прекрасных незабываемых встреч с ним и почти мистическим символом близости, связывавшей их все эти месяцы.

И Энни думала сейчас об этой близости, медленных, томительных ласках губ, рук, глаз, нежном шепоте и тайной силе ее любви, любви такой сильной, что она могла расти и расцветать, не нуждаясь в декларациях и громких заверениях, не требуя ответной любви, довольствуясь собой.

Что она могла испытывать к Эрику кроме этой любви и вечной благодарности? Но Энни неожиданно осознала, что обманет Эрика, если не разделит с ним свой секрет сейчас, сразу – ведь лучшей новости никто не мог ему сообщить. А что если Энни нанесет ему смертельную обиду тем, что не решится признаться в своем счастье? Эрик чувствительный человек, и ему тяжело будет думать, что Энни не желает признать его участия в чуде, снизошедшем на нее.

Более того, Эрик мог пожелать разделить с ней ответственность за крохотный росточек, расцветавший в ней. Он будет убит, если представит, что Энни уже решила в одиночку завладеть тем, что они создали вместе.

В конце концов, кто может предсказать будущее? А вдруг свободный, без принуждения выбор Эрика окажется сюрпризом для Энни?

Энни впервые в жизни поняла, что страстный блеск глаз, так часто глядевших на нее за эти последние несколько месяцев, мог бы стать явным доказательством того, что Эрик был привязан к ней больше, чем она представляла себе.

Разве Эрик не клялся с самого начала их отношений, что она не похожа на других женщин, которых он знал? Что она приносит радость, что с ней он чувствует себя человеком, что такого он давно уже не испытывал…

Может, в этом ее шанс, надежда на то, что, услышав новость, Эрик попросит разделить с ним жизнь? И это станет ответом на ее вопрос… Сама мысль лишала рассудка, слепила. Энни не осмеливалась задерживаться на ней, боясь, что сердце, и так переполненное радостью, вот-вот взорвется.

Она решила не позволять ни надежде, ни страху затмить ее счастье. Поскольку она решила освободить Эрика от всякой ответственности, которую он, может быть, не был готов принять на себя, чего же ей бояться? Ее сюрприз станет предложением подарка, радостью, которую Эрик, если пожелает, разделит с ней. Ведь дар небес не может быть ослепительно-прекрасным?

Энни выждала, пока пройдут несколько дней, оставшиеся до приезда Эрика, сгорая от желания поскорее рассказать ему все.

В пятницу ее осенила блестящая идея. Она приедет в Малибу и встретит его на пороге, когда он явится домой в субботу утром. Сколько раз в прошлом он умолял ее пожить в его доме, дождаться его приезда со съемок, делить с ним вечера и ночи… Ну что ж, на этот раз Энни исполнит его желание. Но ее сюрприз окажется в миллион раз прекраснее, чем представляет Эрик. Десятки раз повторяла она слова, которые скажет ему. Сначала нужно успокоить Эрика, убедить его, что между ними ничто не изменилось, что ее чувства к нему остались прежними. Только потом она объяснит, что произошло и какое ослепительное счастье он подарил ей.

Может быть, может быть, они будут любить друг друга… до того, как Энни осмелится рассказать ему правду… или потом, когда Эрик поймет, как много значат его тело и его ласки сейчас…

Почти пьяная от печали и радости, певших в душе, Энни нетерпеливо ждала самого главного дня в своей жизни.

 

Глава XXVIII

Процесс был долгим, полным взлетов и падений. Но для Кристин в нем не было ничего особенного.

Сначала молодой человек в беспомощном отчаянии заплатил столько, сколько требовали шантажисты, – потребность в Кристин была сильнее угрызений совести и страха. И когда она просила еще и еще денег – обычно по нескольку сотен долларов – якобы для того, чтобы помешать Тони послать его родителям единственный оставшийся у него набор фотографий – клиент всегда соглашался.

– Меня он шантажирует больше, чем тебя, – говорила она. – Пытается управлять мной, уничтожить мою репутацию. Если я не сумею остановить Тони – по крайней мере, пока не смогу отыскать защиту от него, нас обоих ждут большие неприятности.

Кристин обсуждала с ним, как лучше пригрозить Тони, как навеки избавиться от него, как нанять профессионалов, чтобы те устранили сутенера… И все это стоило денег.

За год она ухитрилась вытянуть из жертвы двадцать тысяч долларов и считала, что, учитывая обстоятельства, это совсем неплохо. Потом он исчез.

Кристин пыталась звонить ему в офис, но ответа не было. Дома его тоже не оказалось.

Поэтому она выжидала и приказала Тони делать то же самое.

Прошло девять месяцев. Срок, за который женщина вынашивает ребенка. Он вернулся с деньгами в кармане и фантазиями, доведенными до точки кипения. Кристин, удовлетворенная собственным терпением, спокойно начала укреплять паутину, которую успела свить вокруг жертвы.

Через несколько месяцев он исчез из вида, но на этот раз вернулся гораздо быстрее. Всего через восемь недель. Конечно, Кристин знала, что он влюблен в нее! В глазах горела страсть, не утихавшая даже тогда, когда он, одетый в ее белье, мастурбировал перед Кристин и заставлял ее делать то же самое. Хотя мыслями клиент, казалось, был далеко от нее, затерянный в пустыне своих грез; взгляд, устремленный на нее, сказал девушке, какое место она заняла в его душе.

Его финансовые дела, как знала Кристин, пошатнулись, состояние таяло. Он не купил дома, как ожидал отец, все облигации были проданы. Кристин подозревала, что во время долгих отлучек он из кожи лез, лишь бы раздобыть еще денег.

Следующим этапом было убедить его занять деньги у отца. Как только это будет сделано – ценой унижения, которое постарается сгладить Кристин, Тони получит по крайней мере в четыре раза больше прежней суммы. Конечно, клиенту придется придумать, как солгать. Карточные долги, например. Кристин предложит именно это.

Сегодня он позвонил из незнакомого мотеля в Квинзе, где, по собственному признанию, отчаянно пытался достать денег. Она обещала, что поможет ему скрасить тяжелые дни.

Услыхав тихий стук, он открыл дверь. Кристин безмолвно скользнула в комнату, повесила пальто и повернулась к нему. Клиент был в одной рубашке и брюках.

– Ну как ты? – спросила она.

– Прекрасно.

Он казался спокойным, а в глазах было выражение покорности, присущее некоторым клиентам, воля которых была давно сломлена женщинами.

– Выглядишь хорошо, – сказала она, кладя ему руки на бедра и приподнимаясь на цыпочки, чтобы рассмотреть его лицо в тусклом свете. Волосы девушки прохладными волнами спадали на плечи. Узкий корсаж платья льнул к груди. Короткая юбка обнажала стройные ноги почти до бедер. – Конечно, – улыбнулась она. – Ты выглядишь так, словно скучал по мне.

Он уселся на кровать.

– Я имею в виду, – сказала Кристин. – Ты выглядишь так, будто сильно возбужден, извини за выражение.

Молодой человек, казалось, борется с собой.

– Наверное, у тебя какие-нибудь нехорошие мысли в голове насчет меня, – прошептала она, все теснее прижимаясь к нему, медленно шевеля бедрами под облегающим платьем. – Что-то еще более гадкое, чем я думаю?

И неожиданно, тряхнув головой, мужчина встал и пересек комнату. Схватив девушку за плечи, он тихо сказал ей на ухо:

– Не так. Не сегодня. Я хочу, чтобы все было как в самом начале. Пожалуйста. Только сними с себя все. – Он начал целовать ее со страстной нежностью. Растерявшись, она позволила ему раздеть себя. Мужчина расстегнул лифчик, поцеловал в грудь, потом стянул с нее трусики.

Когда Кристин осталась обнаженной, он обнял ее; словно во сне, гладил шелковистую кожу. Инстинктивно поддаваясь его желанию, Кристин коснулась крепкой шеи, волос, возвратила поцелуй – каждое движение было исполнено целомудрия, словно у стыдливой новобрачной.

Она расстегнула его сорочку, взялась за пряжку ремня. Через секунду молния поползла вниз – мужчина стоял перед ней, затаив дыхание, в одной рубашке, сжимая ее плечи; напряженный, пульсирующий пенис, казалось, был готов к прыжку, словно затаившийся хищник.

Кристин зажала этот твердый фаллос между ляжками, нежно поцеловала мужчину в губы, осторожно сняла сорочку. Потом повела к постели, легла сама, притянула его к себе. Они долго целовались. Затем он начал сосать розовые холмики грудей, тереться о живот губами и языком; большие руки стискивали тонкую талию.

Она уже справилась с удивлением, вызванным его странным возвращением к нормальному поведению. Если это еще сильнее привяжет его к ней, пусть так и будет.

Словно умирающий от жажды, он вошел в нее, глубоко, до конца, начал двигаться, медленно, уверенно, гладя ее мощными, упругими толчками. Руки блуждали в волосах, по щекам, яростно вцепляясь в ее бедра и ляжки, насаживая на неутомимый пенис, врезавшийся все глубже.

Выражение лица было отрешенным, задумчивым, почти поэтичным, как в те минуты, когда он умолял ее высечь его. Но глаза глядели в глаза Кристин с почти трагическим доверием и страстью.

Кристин ощутила первые нерешительные конвульсии его экстаза. Руки в последний раз запутались в волосах, прежде чем упасть на подушки возле ее головы. Он застонал, вжимая Кристин в матрац.

«Он мой теперь, – думала она, несмотря на тревогу, будоражившую мозг. – Хочет быть моим мужем».

Мысли оказались предательскими. Они слишком долго убаюкивали Кристин, а ведь она должна была насторожиться.

Ее руки любовно сжимали его бедра, когда, захватив ее врасплох, он внезапным рывком схватил подушку и изо всех сил прижал ее к лицу Кристин – его еще напряженный пенис по-прежнему надежно связывал их.

 

Глава XXIX

Душистый вечер опустился на холмы, принося с собой воздух, напоенный ароматами эвкалиптов и лимонных деревьев. Энни ехала по шоссе, ведущему в Малибу, теплый ветерок ласкал щеки, соленый аромат океана заполнял автомобиль.

Ночь была безумной, насыщенной ее возбуждением. Энни взяла с собой небольшой саквояж, собираясь ожидать Эрика в постели, когда тот вернется. Девический трепет предвкушения сюрприза смешивался с пламенем, пылавшим в глубине души при мысли о новой жизни, зародившейся в ее лоне.

Энни казалось, что только сейчас она оправилась после смерти Ника. Приближение будущего, такого ослепительного, прогоняло тоску, наполняя девушку новыми надеждами. Энни чувствовала себя такой цельной, как никогда раньше. Когда она впервые увидела Ника, холодного и безжизненного, память о Тине Меррил, ее честном, трудно добытом счастье все еще была свежа. Чудовищное предчувствие охватило ее, словно все решения, принятые в жизни, были осквернены неудачей и слабостью.

Казалось, все усилия только уносили ее все дальше от безоблачной судьбы Тины, дома и очага, который она заслужила бы, если бы вела себя иначе.

Далеко от всего этого… Но навстречу чему? Одиночество, ссылка, пустой коридор, простиравшийся перед ней, черный, непознаваемый, словно та глубокая пропасть, разверзшаяся в глубинах души с того момента, когда она стала актрисой.

Неверно. Плохо. Чистейшая истина, одна во всей вселенной, воплощенная прекрасным ребенком Тины и безвременной, ужасной гибели Ника, словно звучала предупреждением, что бешеная погоня Энни за успехом была ошибкой, зряшной тратой жизни.

Но сейчас у нее появилась новая цель.

Теперь нечто большее, чем честолюбивые и безумные амбиции, подгоняло ее, вытесняя боль и страдания. Она ехала к любимому, самому красивому мужчине в мире, и в ней росла, созданная их любовью новая жизнь с собственной судьбой.

Нет, нет, в эту секунду она стремилась не только к мужчине, к его дому. Казалось, настоящая Энни Хэвиленд, которую она искала так долго, манила из бесстрастной, расстилавшейся впереди ночи.

В доме было темно, как и ожидала Энни. Она оставила машину у подъезда, прислушиваясь к мерному шелесту прибоя за деревьями.

Но тут в одном из окон мелькнул огонек. Зная, что Эрика нет дома, Энни решила, что в стекле отразился свет фар проезжавшей по шоссе машины. Она открыла входную дверь своим ключом. В гостиной стоял полумрак, но на кухне горела лампа. «Должно быть, предосторожность, чтобы отпугнуть грабителей…» – решила Энни.

На кухонном столе громоздились бутылки. Энни остановилась как вкопанная. Дом почему-то не казался пустым.

Энни встревожилась – уж не воры ли, но тут же подумала, что это Эрик, наверное, пустил друзей пожить на время своего отсутствия.

Почему нет? В конце концов, это его дом. Кроме того, Энни вообще мало что знала об Эрике – многие стороны его жизни оставались для девушки непознанной территорией. Возможно, врываясь таким образом, она поступает крайне бестактно.

Энни выругала себя за то, что не догадалась постучать или позвонить. Нужно, по крайней мере, дать знать о себе и убедиться, что все в порядке.

Она нерешительно двинулась по коридору. Дверь в спальню Эрика была чуть приоткрыта. Луч света падал на пол. Из комнаты доносились тихие голоса. Да, в спальне кто-то был.

Она сделала еще несколько нерешительных шагов, не желая никого беспокоить, но после минутного раздумья все же осторожно постучала в стенку.

– Извините… здесь есть кто-нибудь?

Она подняла глаза. В просвет приоткрытой двери была видна огромная кровать. Энни увидела на постели три обнаженные фигуры. Одна из них поднялась при звуке голоса Энни.

Дверь распахнулась шире. На пороге стояла голая девушка. Позади нее на кровати Энни увидела Эрика. Около него лежал молодой человек, тоже обнаженный.

Девушка выглядела одновременно раздраженной и сконфуженной.

Но Энни видела только Эрика. В глазах его было странное, незнакомое ей выражение… такое отчужденное, непонятное, словно у обитателя луны. Это было лицо Эрика, но в его оболочке жил другой человек.

И в какую-то долю секунды оно изменилось, преобразившись, словно маска. Энни заметила в знакомых глазах беспокойство, сожаление, гнев и неожиданное сочувствие. Но тут же все потускнело, погасло, сменилось блеклым равнодушием, пустотой, причиной которой, возможно, были наркотики, а может нечто гораздо более сложное, чем лекарства.

– Простите, – пробормотала Энни, ни к кому не обращаясь, и, поглядев на голую девушку, добавила:

– Я не хотела… простите.

Никто не сказал ни слова. Энни повернулась и вышла.

 

Глава XXX

Кристин задыхалась от удушья и боли. Нос зажат подушкой. Рот сведен в болезненной гримасе, зубы впились в губы. Язык отвратительно пересох. Она пыталась вдохнуть хоть немного воздуха, но поняла, что не сможет. Кристин никогда не принимала всерьез леденящие душу рассказы о женщинах, которых любовники душили подушками, но теперь поняла: сильные мужские руки, прижимавшие ее к кровати, не отпустят, не дадут вздохнуть.

Твердый пенис, все еще погруженный в нее, конвульсивно содрогнулся, когда девушка попыталась вырваться. Она ощутила ладонями мускулистые плечи и поняла, что ее руки недостаточно длинны, чтобы дотянуться до его лица. Кристин лихорадочно билась, пытаясь повернуть голову влево или вправо. Но он сжимал ее подушкой, словно тисками.

Кристин расцарапала ногтями его грудь и плечи. Вспомнив анатомию, она нашла соски и с силой скрутила их. Он резко дернулся – видимо, она все-таки сумела причинить ему боль, хотя ничего не слышала, кроме собственных стонов, отдававшихся в ушах.

Кристин знала, что сил осталось всего на несколько секунд. Она попыталась поднять колени, чтобы лягнуть его, но, пригвожденная неумолимым фаллосом, не смогла сделать этого. Ноги беспомощно болтались в воздухе.

Кристин слабела с каждым мгновением и отключилась бы, не приди ей на помощь спасительная мысль.

Просунув тонкую руку между своей ногой и мускулистым мужским бедром, она отыскала вздрагивающую мошонку и из последних сил сжала, впиваясь ногтями. Ноги, удерживавшие ее, ослабли. Она услышала громкий крик, подушка отлетела в сторону. Мужчина мешком рухнул на Кристин. Красное облако, застилавшее глаза, ушло, в ушах стоял бешеный звон. Девушка жадно втягивала воздух.

Несколько секунд она не могла двинуться. Но отчаянная решимость заставила ее выбраться из-под него. Тяжело дыша и извиваясь, она откатилась на край кровати. Кристин знала, что через несколько секунд он придет в себя, и все начнется снова.

Отбросив подушку, девушка поглядела на мужчину. Он лежал неподвижно, держа руки между бедер, глаза закатились, голова откинута назад. Кристин быстро, все еще задыхаясь, приподнялась на колени, сжала пальцы в кулак, подняла его и с силой ударила мужчину по гортани. Дыхание его на миг пресеклось, потом воздух со свистом вырвался из легких. Теперь Кристин знала, что успеет уйти. Мысли все лихорадочнее метались в мозгу. Она должна была знать, почему. Почему сегодня и почему здесь. Необходимо понять, прежде чем она убьет его или позволит жить. Возможно, покончив с ним, она сделает серьезную ошибку.

Обнаженная Кристин встала с колен и взглянула на него. Мужчина тяжело дышал, бессознательно шаря руками по простыне. Не сводя с него глаз, она метнулась к шкафу и нашла пиджак. Кристин не удивилась, отыскав маленький револьвер во внутреннем кармане, но продолжала шарить в пиджаке. Никаких бумаг. Подняв смятые брюки, она обнаружила бумажник. Между банкнотами записка. «Простите меня. Я всех вас люблю». Подписи не было.

Кристин напряженно думала. Ясно, что он собирался убить ее и покончить с собой. Неужели хотел застрелиться здесь, чтобы его нашли рядом с трупом проститутки?

Вряд ли. Даже в смерти его представления о порядочности требовали соблюдения правил приличия. Мужчина оставил бы ее тело здесь, перед тем, как покончить счеты с жизнью в другом месте… А может, избавившись от Кристин, он решил бы попытаться начать жизнь сначала?

Кристин обернулась к кровати. Глаза мужчины были открыты. Он прерывисто дышал.

Взяв револьвер за дуло, она наклонилась над мужчиной и с размаху ударила его чуть повыше виска. Тот сразу обмяк, глаза вновь закатились, но он все еще дышал, хоть и слабо.

Не одеваясь, Кристин села рядом, нащупала пульс, соображая, что делать. Наконец решение было принято. Она поступит, как хотел этот человек.

Вложив револьвер в вялую руку, Кристин поднесла его к тому месту, куда только что ударила, и, накрыв его голову подушкой, осторожно нажала курок.

Звук выстрела оказался не громче лопнувшего воздушного шарика. Когда Кристин подняла подушку, наволочка была залита кровью. Девушка положила ее под голову трупа, и багровая кровь тут же пропитала подушку.

Кристин оглядела комнату.

Полицейские легко обнаружат, что убитый был с женщиной, найдут ее волосы на постели, слюну, почувствуют запах духов. Но мужчина, лежавший навзничь, выглядел так, словно покончил с собой. Детективы сумеют определить, что предсмертная записка написана его рукой. Воссоздать происшедшее им, конечно, не под силу. Но от их глаз не скроется след удара в гортань – будет проведено тщательное расследование, объявят розыск женщины, свидетельницы случившегося, а может быть, и подозреваемой в убийстве.

Никто не видел, как Кристин входила сюда. Она приняла обычные меры предосторожности. Тем не менее ищейки могут взять след, если займутся делом всерьез. Нужно предупредить Тони, чтобы уничтожил фотографии.

Кристин стерла отпечатки пальцев с мебели и подоконника и, подойдя к кровати, взглянула на мертвеца. Значит, он все-таки сумел ускользнуть от нее. И, к счастью, семья никогда не узнает правды. А Кристин и Тони не получат лишних шестидесяти-семидесяти тысяч долларов, на которые рассчитывали.

 

Глава XXXI

Энни не помнила, как повернула ключ в зажигании, не слышала, как взревел мотор. И пришла в себя, только когда впереди показался бульвар Сансет – бледная бесконечная лента, рвущаяся навстречу с лихорадочной скоростью.

В голове не было ни единой мысли. Холмы мелькнули и остались позади. Энни машинально делала повороты в нужных местах, не замечая, куда едет; тело, не сдерживаемое ремнем безопасности, скользило по сиденью. Она все сильнее жала на педаль. Энни не сознавала, куда направляет машину, но сообразила, что Эрик, должно быть поехал за ней и сейчас ищет ее у миссис Эрнандес. Почему-то эта мысль причиняла больше всего боли. Ей нужно скрыться. Побыть одной. Было бы лучше, если он остался дома. Какое счастье, если никто не найдет ее, не станет расспрашивать…

Только сейчас Энни поняла, как прекрасно будет, если она вообще никуда не приедет. Покинуть этот мир и никогда больше не протягивать рук в напрасной надежде, что тебя поймут и примут…

Да, ничто, пустота – великолепное убежище, особенно сегодня.

И она бежала от Эрика, бежала что было сил, тошнота сжигала горло, вытравляя последние надежды, которые еще жили в Энни.

«…Всегда узнают последними».

Старая пословица, жестокая и унизительная, словно с силой ударила в лицо. Разве она не слышала бесконечных историй о беспорядочной сексуальной жизни Эрика, его легендарных похождениях? Разве не читала о многочисленных связях с актрисами – вряд ли эти слишком правдоподобные истории могли быть полностью лживыми. И несмотря на то, что Эрик так горячо все отрицал, разве он не оказался, насколько узнала сама Энни, лучшим в мире любовником?

«… Узнают последними».

Тело Эрика, лежащее на кровати, его лицо с пустыми глазами… и обнаженные фигуры рядом, свидетельства извращенного наслаждения, с новой силой встали перед глазами – омерзительное, постыдное зрелище, притягивавшее ее словно магнитом. Содрогаясь от отвращения, девушка желала одного – раздавить это лицо каблуком, уничтожить как ядовитую змею, стереть с лица земли, как заклятого врага. Только тогда, быть может, ее стыд, ее позор растворятся в вихре безумного разрушения.

«А ведь я мечтала выйти за него замуж», – повторяла Энни, прибавляя скорость.

Она отчаянно пыталась освободиться от власти этих глаз, но они цепко держали ее; усталость, пресыщение и ужасающее равнодушие впивались в плоть безжалостными крючками.

Гонимая все дальше ненавистью к человеку на постели и убийственным омерзением к глупой девчонке, верившей ему и хотевшей его, Энни ехала все быстрее; машина взлетала на холмы, спускалась в равнины на поворотах, тело Энни с силой ударялось о дверцу. Огни фар высвечивали заросли чапарраля, лавровые кусты, гравий на обочине…

Но Энни ничего не видела. Как она могла быть так непростительно глупа? И Эрик… воображал ли он себя ловким соблазнителем, когда сомневался в собственной мужественности? Казанова, притворившийся импотентом! И она попалась на удочку; женские, материнские инстинкты отозвались на чувственный призыв и отчаянное желание Эрика быть любимым.

«Но нет, – подумала Энни, – кинжал ее ярости внезапно обратился на нее самое, – во всем виновата только я. В чем можно упрекнуть Эрика? Разве он когда-нибудь ранил или предал ее? В конце концов, он был у себя дома, когда она ворвалась со своим назойливым любопытством!»

Разве это преступление – вернуться из Европы на день-два раньше, чем она его ожидала? Получать наслаждение так, как ему хочется, еще до того, как он собрался позвонить Энни? Разве Эрик принадлежит ей? Все эти драгоценные месяцы Эрик оставался ее лучшим другом, единственным источником добра и тепла, таким близким, родным, как только может быть любимый мужчина. Может ли она обвинить его в том, что в узком коридоре, соединявшем их индивидуальности, оказалось несколько закрытых для нее дверей, о которых Энни не имела права знать.

Разве Эрик не отдал ей лучшее, что было в нем, без условий и торга, в тот день, когда встретил Энни в доме Дэймона Риса и научил ее искусству актерской игры? Разве не лечил он раны, нанесенные безжалостной прессой, нежнейшими словами и ласками весь этот мучительный год и никогда ничего не просил взамен, кроме радости быть с ней?

Поддавшись логике самообличения, Энни покорно кивнула ночной тьме, расстилавшейся за лобовым стеклом.

Так можно ли винить Эрика? Нет. Конечно, нет. Нет.

Но почему же это короткое слово наполняет ее такой яростью?

Почему ассоциируется с лицом насытившегося любовью животного там, на подушке, почему врезалось в сердце острым клинком, убивая остатки уважения к себе?

«А я хотела выйти за него замуж…»

Сила собственного гнева испугала даже Энни, и она тряхнула головой, чтобы прояснить мысли. Ведь все виденное сегодня позволило ей в чем-то понять Эрика и пожалеть его.

С самого начала их отношений Энни ощущала на себе пристальный взгляд Эрика, светившийся ненасытным любопытством. Он словно хотел взять у Энни все, что она отдаст, понять все, что сумеет. Энни чувствовала себя почти опустошенной этим постоянным напряжением, глубиной его потребности в ней.

И, возможно, в его сомнениях относительно собственной мужественности было крохотное зернышко правды, и эти обнаженные девушка и юноша в спальне были попыткой найти нечто вроде стимулятора, его способом бороться с импотенцией, делавшей его столь прекрасным трагическим актером, возбуждавшей чувственный голод, всепоглощающую потребность в Энни, в чем-то реальном, словно его мучительная юность навеки опустошила его жизнь. Да, это, несомненно, так. Сам Эрик не был по-настоящему реален и мужественно скрывал это от Энни, позволяя ей опереться на него, на лучшее, что было в нем, защищая ее от сознания того, что он никогда не станет настоящим мужчиной ни для одной женщины на свете. Может ли она осуждать Эрика за эти недостатки? Нет.

Даже сейчас образы обнаженных, готовых на все девушки и молодого человека, раздетых и охваченных желанием, среди смятых простыней, ухмыляющихся лиц, переплетенных рук и ног вытеснялись взглядом этих пустых глаз, глядевших на нее так холодно, с ледяным равнодушием…

В конце концов, какое это имеет значение, – нервно уговаривала себя Энни. Что бы ни случилось и не случится, она всегда может довериться себе, положиться на себя, опереться на себя.

Что бы ни случилось.

Тогда почему же эта ярость вновь и вновь поднимается в ней с такой безумной силой, издеваясь над слабыми попытками быть разумной, спокойной, наполняя легкие, словно ядовитый газ, лишающий дыхания и воли?

Энни не знала. Не знала она и того, когда почувствовала впервые потребность находить опору в себе, в горьком одиночестве, удерживать окружающий мир на расстоянии, словно его щупальца вот-вот высосут из нее жизнь, если Энни подпустит его ближе. Девушка сознавала только, что это чувство старше ее самой. Это настоящая Энни Хэвиленд, единственная Энни, которую она знала, и иной женщиной, наверное, уже не могла быть.

Да, она обладала душевной силой, ее единственным союзником, броней, скрытой за улыбкой, которой Энни приветствовала мир. Но была ли она на самом деле собой? Разве вся история ее жизни не доказала Энни, что глубоко-глубоко в душе она не имела ни малейшего представления, кем была на самом деле.

Не было ли в ней такой же внутренней пустоты, как в Эрике? Разве Энни не чувствовала себя такой же ошибкой природы, как и он? И не в этом ли крылась истинная причина страстного желания и стыда, испытанных в уютном домике Тины Меррил? Да, именно так и есть. В этом кроется источник ярости, бушующей сейчас в Энни, толкающей ее с безумной скоростью лететь сквозь ночь. Была ли в ней, в Энни Хэвиленд, та простая реальность, в которой она была все эти годы так безоговорочно уверена? Она думала, что смело шагает по твердой земле, но под ногами трещал тончайший лед.

Что было настоящим? Ее любовь? Чужой, омерзительный образ Лайны, выставленный перед всем миром в качестве настоящей Энни Хэвиленд? Пустые глаза человека на кровати, обнаженные тела его партнеров?

Что же вообще в мире было реальным, подлинным? Жизнь в Ричлэнде, с ее фальшивой позолотой всеамериканского образа жизни? Лживые истории о прошлом Гарри Хэвиленда? Лихорадочное возбуждение, когда она обрела призвание актрисы, женщины, теряющей себя в фальшивой плоти нереальных, никогда не существовавших персонажей?

Нет… нет… не настоящее… И меньше всего – сама Энни. Веря только в себя, она каким-то образом давно потеряла часть своей души. Зациклившись на будущем, не думая ни о чем ином, завороженная работой, успехом, захваченная планами места, Энни ничего вокруг не видела. Она никогда не была цельной личностью, реальной, живой… и никогда не будет.

И неожиданно узкая полоса дороги, покорно ложившаяся под колеса, словно испуганный кролик, заслонила собой все остальное, ускользая от нее, оставаясь позади. Фары выхватывали из темноты фрагменты пейзажа только для того, чтобы позволить тьме, молчаливой и торжествующей, поглотить все, что оставалось за машиной.

Но жесткий, ослепительный свет разочарования, никогда не испытываемый раньше, резанул по глазам, беспощадно обеднив те великие цели, за которые боролась Энни, те вещи, на которые, как считала, могла положиться.

Положиться…

«Конечно, – подумала она, – людям в этом мире необходима поддержка, потому что всякий может упасть, и обязательно упадет в конце… Сама земля под ногами была неверным, фальшивым, предательским основанием». Эта мысль помогла Энни выбраться из состояния безнадежности.

Автомобиль мчался по дороге, оставляя позади деревья, холмы и звезды, немедленно поглощаемые безмолвным мраком.

«Чем быстрее, тем лучше, – твердила Энни себе со странным настойчивым безразличием. – Чем быстрее, тем нереальнее. Пусть вертящаяся планета наберет скорость и вышвырнет свои создания в безмятежное небытие…»

Сама не зная почему, Энни резко свернула в Бенедикт Каньон Драйв, так резко, что заскрежетали шины, и ринулась в холмы. Улицы мелькали перед глазами, машина словно по собственной воле опять свернула. Энни оказалась на идущей извивами в гору узкой улочке. Она услышала паническую жалобу сирены, увидела, как шарахнулся в сторону встречный автомобиль, и полетела вниз с холма к маячившим впереди черным деревьям, наконец поняв, куда направляется. Впереди неожиданно вырос темный дом Дэймона Риса. Он был пуст. Дэймон сейчас был где-нибудь в пустыне или каком-нибудь дальнем кабачке. Энни усмехнулась, поняв, что невольно оказалась около убежища, давно покинутого людьми.

Но теперь, словно изображение на киноэкране перед глазами возник дорожный знак:

«ТУПИК».

А за ним деревянное ограждение и деревья, манившие в открывшееся за ними ущелье.

Вопль тормозов, словно слабый крик, моливший о помощи, педаль выскользнула из-под ноги… Слишком поздно холодный разум вступил в безнадежный поединок с гневом, успевшим сделать свое черное дело. Охваченная ужасом, Энни пыталась затормозить.

Послышался глухой звук удара, треск ломающегося дерева… убаюкивающее ощущение падения и забытья. Потом скрежет искалеченного металла, неожиданный едкий запах внутри автомобиля, заполнивший легкие, словно отвратительная болотная вонь, сомкнувшаяся над головой, давящая, отсекающая воздух…

Слишком поздно вспомнила Энни о ребенке.

 

Глава XXXII

Личный телефон Хармона Керта зазвонил в половине десятого. Сидевший в одиночестве в своем холодном кабинете Керт поднял трубку.

– Да?

– Это Дугас, сэр.

– Спасибо, что позвонили. У вас есть что-то для меня?

– Думаю, да, сэр. Как я докладывая раньше, женщина, известная по имени Элис Хэвиленд, покинула мужа, Гарри Хэвиленда, оставив ему дочь, по всей видимости, рожденную не от него, и прихватив почти все деньги. Я не смог узнать, кто же такая Элис на самом деле и откуда она родом, но уверен, что она не умерла, как полагал Гарри Хэвиленд. У меня есть доказательства, что еще восемь-девять лет назад, после того, как сбежала от Гарри, она была еще жива.

Керт молчал.

– Но самое загадочное во всей истории, – продолжал Уолли, – что через некоторое время после отъезда из Ричлэнда Элис объявилась в Кливленде с грудным ребенком. Маленькой девочкой. Я смог раздобыть их фото, сделанное несколько лет спустя. Это ее ребенок. Сходство поразительное.

– Мистер Дугас… – нетерпеливо перебил его Керт.

– Позвольте мне договорить, сэр. Теперь нам придется заняться психологией. Зная Элис и отношение к ней жителей Ричлэнда, логично предположить, что она избавится от Энни, когда покинет Гарри. К чему ей такое бремя? Что ни говори, а замужество для нее всего лишь эксперимент. Ладно. Но, как ни удивительно, она объявилась с еще одной малышкой, над которой безжалостно издевалась все последующие годы, но всегда держала при себе. Почему Элис не сделала аборт, не отдала ребенка на воспитание, не подкинула? Для подобных женщин такое решение вполне очевидно. Тут кроется какая-то загадка, не так ли, сэр?

Керт молчал, заинтригованный рассказом сыщика.

– Вряд ли это потому, что она решила наказать девочку, – продолжал Уолли. – Конечно, Элис превратила ее жизнь в ад, заставляла заниматься проституцией, избивала, ее приятели спали с малышкой, когда хотели. Но чтобы отыскать причину, нужно найти человека. Того, кто стоял за ребенком, если так можно выразиться. Понимаете меня, мистер Керт?

– Продолжайте, – отрывисто сказал Керт.

– К сожалению, группу крови девочки узнать не удалось, это могло бы помочь. Но я сверил различные периоды времени. Кливлендский сутенер Элис оказался глубоко религиозным парнем и настоял, чтобы девочку окрестили. В то время малышке было около двух месяцев. Крестили ее в сентябре сорок восьмого, значит родилась она в июне или июле.

Пришлось вернуться в Ричлэнд кое-что проверить. Нелегко пришлось, сэр, но в конце концов я умудрился взглянуть на банковские документы относительно совместного счета Элис и Гарри. Записи показывают, что она сбежала третьего ноября 1947 года, взяв деньги и все, что было в сейфе. Некоторое время жила в Балтиморе и на следующее лето с ребенком на руках отправилась в Кливленд.

– Нельзя ли яснее, мистер Дугас?

– Сейчас объясню. Сначала я не разобрался в датах и предположил, что второй ребенок, Хани, Типпи или Крис, как там ее называли, была зачата после того, как Элис бросила Гарри, возможно в Балтиморе. Небольшая ошибка, сделанная по вполне понятной причине, после того, как Элис вновь пошла по рукам. Если это именно так, ребенок для нее не имеет никакого значения. Но предположим, девочка была зачата до того, как Элис оставила Гарри. И предложим, это его дочь. Это означает, что, бросив Гарри и украв его деньги, Элис получила возможность ранить его еще сильнее, сохранив его ребенка и истязая малышку самым жестоким образом.

Сыщик помолчал, ожидая, пока до Керта дойдет важность сказанного.

– Видите ли, это должно означать невероятную жестокость. Сначала Элис бежит, оставляя Гарри дочь и подвергнув его публичному унижению. Она знала, что всем было известно о преждевременном рождении Энни. Но теперь она понимает, видимо, только после отъезда, что носит его второго ребенка. Может, она вовсе этого не желала, но, во всяком случае, решила родить ребенка, чтобы уничтожить его, втоптать в грязь.

– Как выглядела вторая девочка? – спросил Керт.

– Блондинка. Очень хорошенькая. На снимке ей только восемь, других ее фотографий мне не удалось отыскать, но девочка могла быть дочерью Гарри. Он сам темноволосый, но среди Хэвилендов много блондинок. К тому же у ее матери тоже светлые волосы.

– Весьма извращенный способ отомстить мистеру Хэвиленду, – усмехнулся Керт.

– Думаю, сэр, она была не совсем нормальна. Обращалась со второй дочерью как садистка, да и сама вела странную жизнь. Ее выбор сутенеров и дружков, бесплодная растрата собственных способностей… По натуре она была очень энергичной, но все эти годы вела существование дешевой шлюхи. Пока я не увидел банковские документы, думал, что она избавляется от чего-то, терзающего душу после ухода от Гарри, даже ценой собственной судьбы и унижения малышки. Но меня сбивало с толку, почему она решила сохранить ребенка. Теперь же, думаю, все ясно. Тот факт, что она не избавилась от девочки – ключ к решению задачи. В этом причина того, почему Элис жила подобным образом. Все из-за дочери – дешевые сутенеры, бедность, порнография, проституция, словом – все.

Керт откашлялся:

– Что вы имеете в виду, мистер Дугас?

– Ну что ж, сэр, если я окажусь прав, то у Энни Хэвиленд есть сестра.

Последовала пауза.

– Сестра, – закончил за него Керт, – еще в раннем детстве вовлеченная в проституцию безумной садисткой-матерью. Сестра, которая, может быть, и сейчас жива.

Собеседник долго молчал. Уолли пытался решить, прав ли он, пока Керт размышлял, определяя стратегию нападения, выбирая подходящее оружие.

И когда Керт, наконец, нарушил тишину, Уолли не удивился приказу:

– Найдите ее.