На следующий день Аст-Амасарет сама прислала за мной. Когда пришел посыльный царицы, я как раз перекусила фруктами и хлебом в сумраке своей комнаты, закрыв дверь, чтобы не слышать шума детей но дворе; Дисенк уже накрасила меня, и я стояла с поднятыми над головой руками, а она натягивала на меня платье. Вынырнув из платья, я увидела, что он с любопытством смотрит на меня.

— Наложница Ту? — спросил он. — Старшая жена приглашает тебя к себе. Я буду сопровождать тебя.

Я кивнула, и Дисенк, застегивая на мне ожерелье из эмалевых цветов, воспользовавшись моментом, прошептала:

— Ничего не ешь и не пей. Ту! Помни!

В ответ я коснулась ее плеча. Она надела на меня сандалии, я кивнула посыльному и последовала за ним, пробираясь между играющими детьми и разбросанными в траве игрушками.

Выйдя из двора, мы повернули направо по узкой дорожке, потом снова направо, к входу, у которого я не так давно видела Аст, госпожу Двух Земель, а потом и ее сына. Стражник поднялся со своего места, отдал честь моему провожатому, и мы прошли через небольшую галерею под открытым небом. Впереди виднелись тяжелые кедровые двери, украшенные серебром, обе створки были плотно закрыты. Не доходя, мы резко свернули налево. И я снова оказалась в лучах яркого солнца. Этот двор был блаженно тих, слышался только легкий шелест горячего ветра в кронах деревьев, что росли вокруг большого бассейна. Фонтан здесь был меньше, чем тот, чье журчание проникало в мои сны, но богаче украшен; потоки льющейся воды служили здесь не для развлечения неугомонных детей, а лишь для успокоения царственных особ.

На стене, окружавшей двор, был высечен огромный барельеф с изображением фараона в двойной короне, принимающего символ жизни от Амона и блюдо с деликатесами от своих любящих жен. Глифы, которые я успела прочесть, проходя в пятнистой тени гранатовых и фиговых деревьев, желали владыке жизни, процветания и счастья на миллионы лег. Слуга провел меня по лестнице, что примыкала к стене с внутренней стороны, через короткую галерею прямо в большую гостиную, где гулял свежий ветерок.

Старшая жена сидела в низком кресле у стола, протянув одну руку служанке, которая втирала ароматное масло в ее длинные пальцы. В дальнем конце комнаты сквозь квадратный проем открывался вид в другую комнату, где стояло огромное ложе, убранное тонким льняным покрывалом, с разбросанными но нему красными подушками. Рядом с эбеновым креслом Старшей жены возвышалась изящная лампа на подставке в виде фигурки нубийского юноши, стоящего на коленях; лампа была закреплена на его плечах. У стены стоял туалетный столик, уставленный баночками и кисточками. Еще там было множество сундуков, чисто отскобленная жаровня, маленький жертвенник — вещи, обычные для жилища любой знатной госпожи, но здесь все говорило о строгом и сдержанном вкусе его обитательницы. Прямоугольник ярко-белого света льющегося из одного из высоких окон, падал на пурпурный плащ, брошенный на кресло. Его яркий, варварский блеск явно выбивался из общей спокойной обстановки, что слегка озадачило меня.

Тем временем слуга объявил о моем приходе:

— Прибыла наложница Ту, моя повелительница.

Аст-Амасарег, выдернув свою руку из почтительных пальцев служанки, жестом приказала мне войти. «Повелительница, — подумала я, подняв руки и склоняясь в почтительном поклоне, — Конечно, она повелительница. Царица и законная жена. Помни об этом, Ту, моя девочка!»

— Входи и садись, — приказала она медоточивым голосом, в котором, однако, слышался скрежет речного песка. — Возьми стул. Если ребенок вроде тебя выглядит таким усталым даже с накрашенным лицом, значит, ты действительно очень устала. Тебе поправился вчерашний прием?

Я опустилась на плетеный тростниковый стул и быстро оглядела ее. Нет, она не была красива. Ее нос и впрямь был слишком мал, а когда она говорила, я заметила, что ее зубы такие же неровные, как и искривленный рот. Хна на губах на этот раз была более яркого, насыщенного оттенка, будто она решила дерзко подчеркнуть один из своих недостатков. Но вместо того чтобы вызвать отвращение, это, напротив, еще больше усилило ее необычную привлекательность. Вглядываясь в ее, несомненно, прекрасные глаза, я вежливо улыбнулась:

— Да, моя царица, мне очень понравилось. Я никогда не видела прежде ничего подобного.

Теперь служанка надевала кольца на ее изящные пальцы. Закончив, она поклонилась и стала наливать вино в бокалы. К своему бокалу Аст-Амасарет не притронулась.

— Что ж, полагаю, что со временем эти праздники потеряют для тебя прелесть новизны и ты пресытишься ими так же, как и наш прекрасный царевич. — Она внимательно смотрела на меня. — Только он в любой момент может исчезнуть с праздника и удалиться, чтобы пообщаться с луной, куда-нибудь в укромный уголок, где потом его находят стражники. У фонтана, например.

Ее рот искривился в едва заметной улыбке. Теперь была моя очередь глубокомысленно кивнуть, но во мне все дрожало от напряжения. Гуи говорил, что Старшая жена очень мудра. Но она к тому же еще и коварна. От такой женщины трудно ожидать, что, стараясь сохранить власть над фараоном, она ограничится только своими чарами. Мне раньше как-то не приходило в голову, но у нее, конечно же, была своя шпионская сеть во дворце и в гареме. Я попала в поле ее зрения. Кому-то приказали следить за мной, и он видел меня, видел с Рамзесом. Сейчас это не имело большого значения, потому что я не представляла угрозы для царицы, но, возможно, в будущем мне придется бороться с ней ее же методами. Но кому здесь можно доверять, кроме Дисенк и Гунро? Я выдавила из себя смешок:

— Как раз там я и повстречала его прошлой ночью! — воскликнула я. — Возвращаясь к себе, я сделала крюк и подошла к фонтану напиться. Он обратился ко мне, почтив своим вниманием, даже поговорил со мной немного. Он милостивый царевич и достойный наследник Престола Гора.

Аст-Амасарет широко улыбнулась, открывая неровные зубы.

— О, но он еще не назначен наследником, — сказала она. — У фараона много сыновей, и он проводит много времени мучительно размышляя над вопросом наследования, по все никак не выберет наиболее достойного. Кроме того, он боится рокового соперничества с тем, кого в конечном счете выберет. Молодые мужчины горячи и нетерпеливы, Ту, я уверена, ты это знаешь, и наш царь правильно делает, что опасается ножа в спину от неблагодарного сына, который чувствует, что отец ему уже не нужен.

Она медленно подвинула ко мне бокал, но я умышленно не обратила внимания на ее жест.

— Я не могу представить, чтобы царевич Рамзес был способен на такое вероломство, — медленно произнесла я, — Он хороший сын и был разгневан тем, что его отец вынужден выказывать такое почтение верховному жрецу Амона. Он мне сам об этом сказал.

— Правда? — Интонация сменилась на приятное мурлыканье, — Но возможно, царевич ревнует к тому вниманию, что благочестивый отец оказывает слугам бога. Возможно, он горит желанием быть назначенным наследником короны, а жрецы советуют назначить кого-то другого. Возможно, его гнев не столь уж праведный.

Я вовремя разглядела ловушку, сумев проглотить пылкое возражение, что уже готово было сорваться с моих губ.

— Может быть, и так, — ответила я. — В любом случае не мне обсуждать эти вопросы. Мое дело ублажать царя и не лезть не в свое дело.

На это она тихо засмеялась, слегка щелкнув пальцами по бокалу.

— Ты не первая, кому вскружила голову мужественная красота царевича, — сказала она открыто. — Время от времени он действительно ввязывается в любовные приключения, но предпочитает постель своей жены, и он, конечно, не станет рисковать, чтобы не вызвать крайнее недовольство отца, совокупляясь с царской наложницей, какой бы прекрасной она ни была, — Ее понимающий взгляд на миг встретился с моим, и она отвела глаза, — Выпей, моя дорогая, и утоли голод лакомым кусочком.

Я покачала головой:

— Благодарю, моя царица, не хочу. Я поздно поднялась и только что перекусила.

Она проницательно посмотрела на меня, подняла свой бокал и, сделав глоток, поставила обратно на стол.

— Ну же! — сказала она. — Это вино налито на твоих глазах из того же кувшина. Я отведала его, и разве я не улыбаюсь по-прежнему, глупышка?

«О боги, — подумала я, сдаваясь. — От этой женщины ничего не скроешь».

— Моя царица, — со вздохом выговорила я, — рискуя навлечь на себя твой гнев, должна сказать, что я врачевательница. Мне хорошо известно, что есть такие яды, которые в совсем малых количествах не принесут никакого вреда, но если принять их больше, например осушить этот бокал, то можно умереть. На принявшего малую дозу такой яд будет действовать очень медленно и вызовет лишь легкое недомогание долгое время спустя, когда я буду уже мертва. Прости меня.

Аст-Амасарет медленно прикрыла свои темные глаза, потом открыла снова. Потом задумчиво обтерла губы и откинулась в кресле, положив ногу на ногу.

— Моя дорогая, моя милая Ту, — устало сказала она, — во-первых, ты переоцениваешь свою значимость. Сейчас фараон благоволит к тебе, но его благосклонность не распространяется за пределы опочивальни. В коридорах государственной власти ты ничто, а именно туда я вхожу с повелителем. Зачем же мне брать на себя труд травить тебя? Во-вторых, я не желаю портить ему удовольствие или заменять тебя кем-то еще, кто не будет держать его таким послушным. Удовлетворенный мужчина — счастливый мужчина. Мы понимаем друг друга?

Я сглотнула. В горле у меня пересохло. И это была не просто жажда. Ее холодное, завуалированное оскорбление, краткая, безжалостная оценка моего положения очень метко поразили мою гордость.

— Прекрасно, моя царица, — удалось произнести мне с достойным похвалы самообладанием. — Однако моя царица простит мне, если я все же отклоню ее предложение.

Она склонила голову, будто ожидала такого ответа, выпила залпом свое вино, наклонилась вперед и подцепила пальцами сладости с тарелки, что стояла перед ней, потом сказала:

— Ты из дома прорицателя Гуи, я слышала. Странный человек. Расскажи мне, как ты попала к нему.

Я немного расслабилась, потом подробно пересказала историю, которую уже излагала фараону, опустив моменты, которые можно было впоследствии обернуть против меня. Старшая жена с интересом слушала, и, когда я закончила, она молча долго рассматривала меня, а я вдруг осознала, что вокруг царит полнейшая тишина. Извне не доносилось ни одного звука. После моей маленькой комнаты в беспокойном дворе наложниц здесь стояла благостная тишина.

Наконец она невозмутимо произнесла:

— В городе ходят слухи, будто прорицатель, тайно используя свои огромные возможности против жрецов Амона, собирает вокруг себя тех, кто мечтает о перевороте.

Я пристально посмотрела ей в глаза. По спине пробежал холодок ужаса, тишина вдруг показалась мне удушающим одеялом, стало трудно дышать. Конечно, Аст-Амасарет колдунья! Я заставила себя удивленно поднять брови.

— Мне ничего не известно об этом, моя царица, — ответила я, старательно изобразив негодование. — Прорицатель очень добрый человек, посвятивший себя врачеванию и своему дару предвидения. Подобные слухи наверняка праздная болтовня низких людей, ибо разве мой наставник не служит преданно благополучию фараона и его семьи?

Аст-Амасарет нетерпеливо подняла руку.

— Очень хорошо! Очень хорошо! Твоя личная преданность делает тебе честь! Давай не будем больше говорить об этом. — Она взмахнула рукой. — Можешь идти, Ту. Ты более сообразительна, чем можно предположить по твоему возрасту и манере поведения, поэтому предупреждаю тебя: попридержи язык и пусть твои амбиции не выходят за пределы теплой постели фараона. Ты свободна.

Я тотчас поднялась, почтительно поклонилась и попятилась к двери, с досадой понимая, что она внимательно следит за каждым моим движением. С огромным облегчением я наконец повернулась к ней спиной и последовала за дожидавшимся меня слугой вниз по лестнице и дальше, через пустынный двор. Я чувствовал себя так, будто меня поднял огромный великан, встряхнул и бросил оземь, так что все во мне сотряслось от удара.

Но одно было ясно. Я не позволю Аст-Амасарет встать у меня на пути. До сих пор я вызывала у нее лишь мимолетный интерес. На какое-то время я в безопасности. Но что дальше? Какие ресурсы я могу использовать, чтобы тягаться с ней во власти? Только покровительство фараона и содержимое моей сумки с травами.

Когда я вернулась к себе, двор был почти пуст. Женщины и дети разбрелись на время дневного сна. Сбросив платье, я выбежала на траву и начала делать упражнения, которые забросила в последнее время. Мне хотелось смятение чувств и мыслей избыть физической усталостью; вскоре гнев и страх вместе с потом просочились сквозь поры и исчезли без следа. Нельзя было себе позволить подобные переживания, чтобы не проиграть.

Пока я плавала, солнце начало клониться к горизонту. В какой-то момент я подняла голову и увидела Дисенк; она сидела на бортике бассейна, скрестив ноги, разложив мои купальные принадлежности — полотенца, масла, — но я вышла, лишь когда почувствовала, что все следы прошлой ночи и тревожной встречи со Старшей женой улетучились. Тогда я выбралась на траву в улеглась, глядя на густую листву деревьев в вышине, а Дисенк вытирала меня и смазывала маслом. Мне казалось, что я остановилась, что моя жизнь замедлилась. Может быть, исчезли стимулы, что двигали мной и с такой неумолимой силой привели меня в гарем?

Завернувшись в полотенце, я направилась в свою келью вместе с Дисенк, шедшей за мной по пятам. Царский вестник, торопившийся выполнить поручение, окликнул меня:

— Царь повелевает тебе явиться без промедления, наложница Ту, — выдохнул он. — Возьми с собой лекарства.

— Зачем? — отрывисто спросила я. — Что случилось? — Я уже прошмыгнула мимо него, Дисенк торопливо семенила впереди.

— Несчастный случай. Его любимый лев Смам-хефтиф порвал его когтями. Его отнесли в опочивальню.

К тому времени, как я влетела в келью, Дисенк уже держала мое платье и сумку, сидя на кушетке. Она быстро одела меня. На краску и украшения времени не было. Сжимая сумку под мышкой, я отправилась во дворец в простом платье и старых сандалиях. Собственное беспокойство о здоровье царя удивило меня. Я выбирала кратчайший путь к царской опочивальне, и стражник у дверей тотчас впустил меня.

Меня встретил Паибекаман. В комнате, кажется, были какие-то люди, они встревоженно перешептывались, из них из всех я запомнила только царевича, который стоял рядом с отцом, почти раздетый и весь в пыли. Рамзес лежал на ложе, укрытый покрывалом, на котором расползалось темное кровавое пятно.

— Как он? — тихо спросила я дворецкого. Мне вдруг стало страшно, я пожалела, что здесь нет Гуи, который взял бы ответственность на себя и позаботился обо всем. Я почувствовала себя очень одинокой.

— Мы не знаем, — тихо ответил он. — Фараон принимал парад боевых колесниц, лев сидел рядом у его ног. Похоже, зверя в нос ужалила пчела, потому что он вдруг взбесился и начал метаться. Одной лапой он пробороздил ногу фараона.

Я приблизилась к ложу, махнула, чтобы принесли стул, и положила на стол свою сумку. Рамзес повернул голову ко мне. Он был бледен, на лбу под традиционной шапочкой выступили капли пота.

— Ну вот, мой маленький скорпион, — прохрипел он, — будем молиться, чтобы ты успокоила меня сегодня, а не ужалила. Похоже, у всех моих любимцев за улыбкой скрывается оскал.

Видимо, боль была сильной, иначе бы он так не сказал. В одно мгновение я опустилась на стул и взяла его за руку. Она была горячая и влажная.

— Я сегодня не кусаюсь, мой повелитель, — улыбнулась я ему. — Уверена, что и твой лев вовсе не собирался нападать на тебя. Могу я осмотреть рану?

Он выдавил из себя улыбку, и в глазах его на мгновение появился знакомый лукавый блеск.

— Какая ты кроткая, Ту! Какая послушная! Но я хорошо знаю, что ты спрашиваешь только из вежливости, а сама готова в момент сорвать это покрывало и расковырять мне ногу с холодным безразличием бальзамировщика. Если ты сделаешь мне больно, ты поплатишься за это в нашу следующую встречу на более чистых простынях!

Кто-то шевельнулся по другую сторону ложа, и я подняла глаза. Царевич поймал мой взгляд. На грязном плече у него все еще висел лук, который он небрежно сжимал обеими руками. Золотой обруч на одной руке съехал ниже локтя. Эти мелочи в один момент отпечатались в моем сознании, и я снова перевела взгляд на его отца.

— Мой царь неисправим! — упрекнула я его. — И я вовсе не принадлежу к твоим любимцам, владыка, я твоя врачевательница. Горячую воду и чистое полотно! — приказала я Паибекаману, потом, встав, осторожно приподняла покрывало с тела фараона.

Львиные когти проделали две глубокие рваные раны в верхней части его рыхлого бедра. Но хуже всего было то, что лапа животного была грязная. В раны набились пыль и частички почвы неизвестного происхождения — все, что вздымали в воздух проходившие колесницы. После пристального осмотра я достала фиал и налила в него несколько капель молочно-белой маковой эссенции.

— Мой повелитель, мне нужно промыть и зашить раны, — объяснила я, приподнимая его голову и поднося фиал к губам. — Будет больно. Пожалуйста, выпей мак, чтобы боль притупилась.

Он скривился, но послушался. Принесли чашу с водой, от которой поднимался пар, и я быстро начала работать. Тщательно промыв раны, я принялась стягивать их края. Рамзес время от времени постанывал, но не подавал никаких других звуков. Несмотря на мак, боль, должно быть, была очень сильной, но он достойно выносил ее, и я припомнила, что прежде он был великим воином и много раз сражался с иноземцами за свободу Египта. Несомненно, как воин и стратег он достиг совершенства. Дни его военных кампаний миновали, но в нем сохранилась внутренняя дисциплина настоящего солдата.

Вскоре я целиком погрузилась в свою работу, не замечая никого вокруг и только едва осознавая присутствие застывшего рядом с ложем царевича. Я вспотела, и невидимые руки нежно обтерли влагу с моего лица.

Наконец со вздохом облегчения я откинулась на стуле. У Рамзеса, конечно, останется шрам, но я знала, он обязательно поправится. Отмыв руки от крови, я открыла свою сумку, достала ступку и пестик и начала растирать основу для целебной мази. Спина у меня болела, руки дрожали.

— Принесите большой кусок сырого мяса и льняные бинты, — снова приказала я слугам, потом склонилась над своим пациентом. Зрачки у него расширились, и он сонно смотрел на меня. Худшее позади, Рамзес, — сказала я. — Сейчас я приготовлю смесь из рябиновой коры, глины и меда, чтобы смазать рану, а сверху привяжу кусок сырого мяса, чтобы она поскорее зажила. Ты хочешь еще маку?

Он отрицательно покачал головой.

— Останься со мной, Ту, — прошептал он. — Пусть для тебя принесут диван. Я говорил тебе, что с этими упавшими на лицо волосами и без краски ты выглядишь как дитя?

Увидев выражение моего лица, он слабо засмеялся и закрыл глаза. Кто-то из-за моей спины протянул руку, взял испачканное полотенце и бросил его в таз с уже грязной водой. Вздрогнув, я поняла, что это руки царевича так заботливо прикасались ко мне, когда я работала.

— Твое умение впечатляет, врачевательница Ту, — с легкой улыбкой сказал царевич. — Мы очень благодарны тебе. Когда закончишь, сходи помойся и перекуси. Я побуду с ним, пока ты не вернешься.

Мне вспомнились ядовитые слова Аст-Амасарет, и я на миг задумалась: он находится здесь, потому что его по-настоящему беспокоит здоровье отца или просто хочет показать себя заботливым и преданным сыном? Прочих царских сыновей я видела лишь мельком — на празднике да иногда в коридорах дворца. Они были для меня всего лишь тени, призрачные фигуры, о которых ни Гуи, ни его друзья никогда не упоминали.

— Благодарю тебя, мой царевич, — ответила я. — Ты очень добр ко мне.

Я тотчас же повернулась к фараону, потому что сам Паибекаман важно принес мне мясо из кухни.

Позднее, помывшись и переодевшись, я вернулась во дворец, и царевич сразу исчез. Фараон еще спал, но и во сне его беспокоила боль. Когда я забралась на диван, что принесли для меня, он что-то пробормотал и вздрогнул. Солнце село, и ночные тени подкрадывались ко мне. Слуги принесли еду и питье, от которых я отказалась, и зажгли лампы. Я дремала урывками, просыпаясь иногда, чтобы наклониться над царем и убедиться, что с ним все хорошо.

В какой-то момент, когда ночь уже полностью окутала дворец, Рамзес пришел в сознание. Я тут же подскочила к нему и увидела, что из раны сочится кровь, пачкая простыни.

— Это ты, Ту? — прохрипел он. — Моя нога занемела и горит, и я очень хочу пить.

— Я не хочу убирать мясо до следующего вечера, мой повелитель, — сказала я, наливая ему пиво и помогая сесть. — Выпей, и я дам тебе еще маку.

— У меня от него болит голова, — пожаловался он. — А где мои жрецы? Боги видят, что я достаточно делаю для этих мошенников! Почему они не читают здесь свои заклинания?

— Думаю, они ждут, что ты призовешь их, — ответила я. — Но, Рамзес, ты же не болен. И в тебя не вселился демон, которого следовало бы изгонять, поэтому не нужны никакие песнопения.

— Не называй меня по имени, — мягко поправил он меня, — ибо мне нет равных в Египте.

Он осушил бокал пива большими глотками, и, когда он закончил, я обтерла ему лицо.

— Ты не хотел бы умыться, мой повелитель? — спросила я. — Пусть слуги еще раз поменяют белье?

Не дожидаясь его согласия, я подала слугам знак и встала в изголовье царского ложа, пока они ловко и умело перестилали ему постель. Потом я дала ему еще маку, устояв перед желанием осмотреть его ногу. Его лихорадило, но этого и следовало ожидать. Я молилась, только чтобы не распространилась ухеду.

Он снова уснул, вернее, впал в наркотическое забытье, и я задремала тоже; когда я вдруг проснулась, было почти утро, в ногах сидел царевич Рамзес и смотрел на меня.

— Как он? — просто спросил царевич.

Я с трудом приподнялась.

— Моя мать навестит его позже, Аст-Амасарет с тревогой ждет вестей. Храмы целую ночь были полны обеспокоенными придворными, что молились о нем.

— Но зачем? — выпалила я спросонья. — Конечно, когти были грязными и рана серьезная, но не смертельная.

Царевич пожал плечами:

— Потому что смерть фараона сейчас повлекла бы за собой много проблем, возможно, даже кровопролитие. Некоторые из моих братьев будут претендовать на власть, и храмы поддержат их. Пообещают что-нибудь армии, чтобы заручиться поддержкой военачальников. Только мой отец пытался примирить храм и дворец.

— По зачем примирять их? — спросила я. — Он царь. Он бог. Пусть твердо поставит жрецов на место!

Тихий смех с ложа заставил нас обоих резко обернуться. Фараон наблюдал за нами из-под опухших век. В его взгляде были и настороженность, и веселье.

— Голос оскорбленной невинности! — сказал он. — И как может ваш царь поставить на место служителей богов, дорогая Ту? Может быть, вымести их страусовыми перьями? Или вынудить к повиновению Посохом, или щелкнуть их Цепом? А как насчет Сабли? Ага, есть еще одна возможность. — Он попытался сесть, и царевич бросился ему на помощь. — Можно обратиться за помощью к иноземным царствам. Сказать: «Пришлите мне людей и оружие, чтобы загнать жрецов Египта обратно и пределы их храмов и забраковать земли, принадлежащие богам, а наградой вам будет сердечная благодарность. Конечно, Египет не может предложить вам больше, потому что его богатства проходят через руки бога и прямым путем поступают другим богам». И что дальше? — Он снова рассмеялся и тут же застонал, схватившись за бедро. — Потому что мой святой отец Осирис Сетнахт Прославленный завещал, чтобы было так. Он обещал богам земли и золото, если они снова обернут свои лица к Египту, если они простят его, вернут ему его былое могущество. Должен ли его сын нарушить данную клятву и навлечь на эту страну гнев богов? Так уже было. — он был распален и взволнован.

— Это не мои слова, а твоей врачевательницы, — мягко напомнил ему царевич. — А ее голос — это голос большинства твоих подданных, отец. Клятва была дана моим дедом. Если бы он знал, что добыча золота на наших копях в Нубии сокращается, что торговля со странами Великой Зелени медленно приходит в упадок, что Фивы постепенно становятся центром власти и влияния жрецов и верховный жрец Амона живет в большей роскоши, чем воплощенный бог, разве не освободил бы он тебя от любой вины, зная, что стране неотвратимо грозит упадок?

— Жрецы не угроза Престолу Гора, — раздраженно прервал его Рамзес, — Они алчны и корыстны, но они знают, что народ не потерпит никакой угрозы самим основам Египта. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Призвал армию и перебил их? Я не верю армии. Я не верю никому, даже тебе, мой загадочный сын. Кроме того, боги могут мстить. Их слуги священны.

— Рабочие на строительстве гробниц недовольны, — сказал царевич. — Продукты поступают нерегулярно, в то время как зерно ссыпается в закрома Амона в Фивах.

— Достаточно! — громко прервал его Рамзес. — Я делаю что могу. Разве я не открыл вновь медные копи в Аатаке в этом году и не послал наместников добывать бирюзу в Мафеке? Разве я не развернул тысячи наемников вдоль границ и не приказал им охранять маршруты караванов? Разве я не веду переговоры с Сирией и Пунтом во имя процветания Египта?

— Все наши доходы идут в сокровищницы богов! — горячо возразил ему сын.

— Хватит, я сказал! — прикрикнул на него отец. — Стоит тронуть богов — Египет падет! Он падет! Я знаю, о чем сердито бормочут недовольные, их речи дышат изменой! Они не понимают!

Я слушала, ошеломленная, этот спор, но при упоминании об измене очнулась. Второй раз за много дней было произнесено это слово, и меня затрясло от мрачного предчувствия. Я подошла к фараону.

— Лежи спокойно, мой повелитель, — сказала я. — Не делай резких движений. Ты испортишь всю мою работу. Смотри, уже светает. Я слышу жрецов у дверей, они готовятся пропеть хвалебный гимн. Успокойся.

Действительно, за двойными дверями началось какое-то движение, серый и унылый свет постепенно проник в комнату. Мы все замолчали, слушая величественную музыку, и, когда она прекратилась, двери широко распахнулись. Царевич поднялся:

— Мне пора уделить внимание солдатам, отец, но вечером я вернусь. Слушайся свою врачевательницу. Я люблю тебя.

Он рассеянно улыбнулся в мою сторону и зашагал прочь сквозь гомон склонявшихся перед ним слуг. Лампы загасили. Арфист занял свое место в углу и начал играть. Принесли поднос с едой. Я взяла его и поставила на стол. В этот момент в дверях возникла какая-то суета и появилась маленькая процессия. Слуги попадали на пол как подкошенные, и я тоже опустилась на колени и прижалась лбом к холодным лазуритовым плитам. Царица Аст, госпожа Обеих Земель, быстро приблизилась к ложу.

— Встаньте все! — приказала она.

Равнодушно скользнув по мне взглядом, она повернулась к мужу. Склонившись, она поцеловала его в щеку. Снова я была поражена изумительной тонкостью черт ее лица, совершенством ее крошечного тела, но на этот раз мне удалось разглядеть в ее чертах что-то от красоты ее сына.

— Ты заставил меня поволноваться, Рамзес, — сказала она. — Я давно говорила тебе, что следует умертвить своего зверя. Из забавного котенка он превратился в страшного дикого хищника.

— Смам-хефтиф никогда не тронет меня намеренно, — возразил Рамзес. Даже сейчас я уверен, что он сожалеет о том, что потерял самообладание. Ты же знаешь, его ужалила пчела.

На лице Аст отразилось величайшее недоверие. Она многозначительно вздохнула.

— Как твоя рана? — спросила она. — Ту! Врачевательница, если так тебя можно назвать! Разбинтуй ее! Я желаю увидеть.

Я сглотнула и поклонилась

— Прости меня, моя царица, — ответила я, — но мазь, что я наложила, нельзя трогать до вечера.

Ее ноздри затрепетали. Она повернулась к мужу.

— В самом деле, Рамзес, — сказала она, понизив голос, слуги теперь не могли ее расслышать, но я слышала отчетливо, — ты, наверное, утратил разум. С каких это пор какой-то наложнице позволено лечить царственную особу? Неужели она так тебя околдовала?

При этом нападении Рамзес оживился. Болезнь проложила борозды в его рыхлых щеках и углубила темно-лиловые тени под налитыми кровью глазами, но он заговорил ровным властным голосом:

— Ту имеет право заниматься врачеванием, она обучалась у самого прорицателя. Ее лечение устраивает меня.

Аст бросила на меня неприязненный взгляд:

— Я знаю, кто она. И что она. Я надеюсь, ты потом не будешь сожалеть об этом. Мне жаль, что тебе больно. Могу я прислать тебе что-нибудь?

Тень улыбки промелькнула на губах Рамзеса. Думаю, в этот момент я была близка к тому, чтобы по-настоящему полюбить его, когда он покачал головой и бережно поцеловал ее руку.

— Поверь мне, Аст, у меня есть все, что нужно, — ответил он. — Просто приходи позже и посиди со мной. Мы ведь так редко видимся, только на праздниках и официальных приемах.

Его жена царственно кивнула, снова с презрением окинула меня взглядом с ног до головы и выплыла, ее свита последовала за ней. Я смотрела, как она уходит, и во мне поднималась волна торжества. Царица Египта, самая могущественная женщина на земле, ревновала ко мне. Находясь на вершине триумфа, я жалела ее.

Мы с фараоном поели вместе, и я заметила, что он выглядит намного лучше. Когда мы закончили трапезу, он отпустил меня помыться и переодеться, но настаивал, чтобы я вернулась. Остаток дня мы разговаривали, играли в игры на доске, и он время от времени ненадолго засыпал целебным сном выздоравливающего. Трижды нас прерывали министры, которым требовалась царская печать или совет. Шумный двор гарема казался мне теперь очень далеким.

На закате я наконец осмелилась убрать мясо с его ран и осмотреть их. Сняв покрывало и приподняв его ночную юбку, я осторожно прорезала льняные бинты. Кусок говядины отвалился легко, и мы оба уставились на аккуратные швы, окруженные неровными разводами красно-лилового синяка. Я про себя прочитала благодарственную молитву Вепвавету. Ничто не указывало на распространение ухеду.

Послав за горячей водой, я омыла его бедро, истолкла еще рябиновой коры, смешала ее с успокаивающим медом и намазала поврежденное место. Во время процедуры я не могла не отметить постепенное затвердение его члена. Фараон определенно чувствовал себя лучше. Наложив квадратик чистого льна на целебную мазь, я собиралась закрыть свою врачебную сумку, когда Рамзес схватил меня за руку и прижал ее к губам гораздо более пылко, чем он пролетал это с рукой собственной жены.

— Ты делаешь удивительные вещи этими маленькими руками, — сказал он хрипло. — Я люблю тебя, маленький скорпион. Ты не сильно ужалила меня, в конце концов. Скажи мне, Ту, есть что-нибудь, чего ты хочешь? Что я могу дать тебе?

Наслаждаясь моментом, я охватила его лицо ладонями и медленно поцеловала. Чего я хочу? Дюжина картин пронеслась перед моим мысленным взором, но я знала, что должна быть осторожной. Сейчас не время выжимать все из своего преимущества, чтобы не показаться жадной.

— Я тоже люблю тебя, Могучий Бык, — прошептала я. — Ты был истинно великодушен со мной. Как, скажи, я могу просить тебя о чем-то еще?

— Легко, — ответил он. Просто открой этот дерзкий ротик, моя наложница. Драгоценности? Дорогие одежды? Сандалии, легкие, как речная пена? Что?

Я напряженно думала. Наконец я положила руки на колени и кротко опустила глаза:

— Если моему владыке угодно предложить мне подарок, я, может быть, буду безрассудной, выразив желание. Не гневайся, пожалуйста.

Он нетерпеливо рыкнул, но улыбнулся. Я подняла взгляд, продемонстрировав ему все великолепие своих синих глаз:

— Я дочь крестьянина, ты знаешь это, мой повелитель. Я тоскую по земле. Подари мне поле, чтобы пахать, великий фараон, сад или маленький уголок, где я смогу пасти несколько коров.

Он озадаченно посмотрел на меня, и его густые брови поползли вверх, до самого края его шапочки.

— Ты просишь землю? Так нет ничего проще, моя дорогая. Где ты хочешь ее получить? Лучшие земли в Дельте. Их плодородие может принести большой урожай, если обрабатывать их как следует. Что-нибудь еще?

— Да. — Я была невероятно счастлива. Я, Ту, буду владелицей земли. Этот большой, великодушный человек может сделать меня счастливой одним взмахом кисти своего писца. — Я бы хотела иметь разрешение навещать прорицателя когда захочу. Он мне как отец, и я скучаю по нему.

Рамзес кивнул:

— Конечно, когда бы ты ни захотела. И у тебя будет собственный скиф и носилки. — Он насмешливо сдвинул брови. — Но ты должна заплатить за это. Прямо сейчас. Сними свое платье, врачевательница, и выполни свои обязанности примерной наложницы, потому что твой царь снедаем вожделением.

Я тоже нахмурилась в ответ и, натянув на него покрываю, плотно подоткнула его.

— О нет, божественный. Я бесконечно благодарна за твою доброту и покорена твоей любовью, но мои обязанности врачевательницы еще не выполнены до конца. Сегодня никакого вожделения, только исцеление. Я приказываю.

Он разразился бурным смехом, прижал свой толстый палец мне между бровей и стер мою складку. Я не могла устоять перед его весельем и принялась смеяться вместе с ним.

В этот момент на пороге появился вестник. Я села на свой стул, и Рамзес кивнул, чтобы он вошел:

— Говори.

Вестник поклонился.

— Хранитель дверей приказал мне донести до моего владыки новость: наложница Ибен только что разрешилась от бремени царственной дочерью, — сказал он. — И мать, и дитя чувствуют себя хорошо.

Рамзес улыбнулся.

— Девочка? Это прекрасно. Передай Ибен мои поздравления. Свободен. — Вестник попятился, и фараон рявкнул: — Паибекаман!

Неслышно появился дворецкий:

— Да, мой повелитель?

— Выбери в моей сокровищнице несколько безделиц для Ибен, может быть, браслет или пару сережек. И скажи астрологам, пусть посоветуются и выберут подходящее имя.

Паибекаман встретил мой взгляд.

— Сейчас же, мой повелитель, — сказал он.

Я скользнула взглядом по его высокой фигуре. Он молча удалялся.

— Теперь, если ты настаиваешь на поддержании этого смехотворного барьера между нами, можешь наконец рассказать мне скучную историю, которая поможет мне уснуть, — сказал Рамзес.

Я снова сосредоточила внимание на владыке. «Моя судьба ни в коем случае не должна повторить судьбу Ибен, — думала я с ужасом. — Будь осторожна, Ту, моя девочка. Ибен забеременела. Ибен сама себя уничтожила. Будь осторожна, о боги, будь осторожна!» Мой голос, когда я заговорила, дрожал. Но фараон, казалось, не заметил этого. Он откинулся и закрыл глаза.