Я совершила короткое путешествие в дом Гуи по воде в своем новом скифе. Это было изумительное маленькое суденышко, построенное из добротного кедра, покрашенное белой краской, с носом и кормой, изящно изогнутыми, как два позолоченных лепестка лотоса. На нем возвышался миниатюрный шатер с голубым узорчатым пологом, внутри было множество пухлых подушек, низкий эбеновый столик, инкрустированный серебром, и такой же сундучок для разных мелочей, необходимых в поездке. Носилки с голубыми узорными шторками, аккуратно сложенные на узкой палубе, были тоже из эбена. Но самое главное, на верхушке мачты с треугольным парусом развевался сине-белый флаг царского дома; я гордо восседала в шатре с откинутым пологом, а суденышко, управляемое кормчим и двумя матросами, служащими дворца, изящно разрезало сверкающие воды озера. Люди на берегу заглядывались, когда я скользила мимо, довольно улыбаясь им.

Я предупредила Гуи о приезде, и, едва сходни коснулись причала, из тени входного пилона выступил Харшира и величественно остановился; рядом с ним стояли Ани и Каха. Последний не смог сдержать широкой улыбки при виде моих носилок. В сопровождении Дисенк я спустилась по сходням, мое усыпанное золотыми блестками платье обвивалось вокруг украшенных браслетами щиколоток, легкий ветерок приподнимал серебряные и черные косички парика. Кормчий подал мне руку, и я ступила на твердые плиты причала Харшира торжественно поклонился, за ним поклонился Ани. Каха же наскоро поприветствовал меня, подбежал и схватил за руку.

— Ту, ты выглядишь чудесно! Изумительно! — воскликнул Каха. — Добро пожаловать домой! Ты еще не забыла войны Тутмоса Осириса Прославленного?

— Конечно нет, — уверенно ответила я, крепко обнимая его. — А ты, тебя уже повысили? — спросила я.

— Мне предлагали место главного писца в доме Небтефау, судьи и царского советника, — сказал он на ходу. — Это, конечно, большая честь, но Небтефау — член совета, который управляет Пи-Рамзесом, и друг градоначальника. И мне не понравилось бы часами просиживать у его ног и до судорог в пальцах записывать скучные перечисления злодеяний, творящихся в кварталах бедноты, или составлять бесконечные перечни материалов для ремонта дорог. Мне больше нравится спокойная работа в доме Гуи.

Он сжал мои руки и отпустил меня. Я приветствовала Ани, потом взглянула в непроницаемое лицо Харширы. На нем промелькнула теплая улыбка.

— С возвращением, Ту, — серьезно сказал Харшира. Надеюсь, ты в добром здравии. Мастер с нетерпением ждет тебя. Могу я проводить тебя?

Я скользнула в свои носилки. Матросы подняли их, и мы направились к дому, Дисенк шла слева, с другой стороны тяжело ступал Харшира; я смотрела на знакомые кусты и деревья вокруг, и мне было трудно дышать.

Наконец носилки опустились. Я вышла.

Он стоял в тени у главного входа, одетый в короткую юбку, на гладкой белой груди лежало простое серебряное ожерелье. Его лунные волосы, перевязанные желтой лентой, тугой косой спадали на бледное плечо, пылающие глаза были обведены черной краской. Я не могла говорить. Я застыла, не в силах выдавить ни слова, и жадно впитывала его образ. Увидев, что я пытаюсь что-то сказать, он рассмеялся своим особенным, гортанным смехом, вызвавшим во мне бурю воспоминаний.

— Малышка Ту, моя дорогая девочка, — сказал он, ты так изменилась, с тех пор как я видел тебя в последний раз. Ты очаровательна.

Мне хотелось броситься к нему, вдохнуть его запах, неповторимый аромат его кожи, прижаться губами к бледной шее. Но я молчала. Он приблизился ко мне и поцеловал в макушку.

— Я знаю, чего ты хочешь. — продолжал он, взяв меня за руку и увлекая в галерею. — Хочешь подняться наверх и взглянуть на свою комнату, так?

— Ты всегда умел читать мои мысли, Гуи. — Я наконец обрела голос. — Почему ты избегал меня так долго? Прошло уже целых три месяца, с тех пор как ты приходил в мою келью. Почему ты даже не написал ни разу? Мне было так одиноко без тебя.

— Я знаю. У подножия лестницы он повернулся ко мне, — Но я принадлежу твоему прошлому, моя Ту, и я не хотел, чтобы прошлое вторгалось в твою жизнь без особой необходимости, пока ты не привыкнешь к тому, что теперь стала собственностью Рамзеса. Он попытался выдавить улыбку. — Но, думаю, теперь мы снова можем быть вместе, ничем не рискуя.

«О, я так не думаю, Мастер, — возразила я про себя, у меня по-прежнему бешено колотилось сердце, когда я смотрела на него. Нет, мы рискуем. Потому что я больше не девушка, вожделеющая твоего тела в своих фантазиях. Я опытная женщина. С тобой связана пора моего взросления, и я не могу обожать тебя, как в ранней юности, когда еще не осознавала своих бушующих желаний, но твое тело все еще зовет меня, и я хочу ответить на его призыв».

— Почему ты называешь меня собственностью Рамзеса? — резко спросила я. — Ты ведь не случайно так сказал, правда? Мне не нужно напоминать о моем положении, Гуи, и не пытайся унизить меня. Я никогда не буду всецело подчиняться ни одному мужчине.

— Узнаю свою пылкую крестьянку, — с улыбкой сказал он. — Очень хорошо. Поднимайся наверх, дорогая, и, когда насладишься, я буду ждать тебя в кабинете.

Я медленно поднялась по лестнице, прошла но тихой галерее и остановилась перед закрытой дверью своей комнаты. Дисенк куда-то исчезла. Я была совершенно одна. Глубоко вдохнув, я открыла дверь и вошла.

В комнате все выглядело так, будто я покинула ее всего час назад. Занавеска на окне была поднята, и солнечный свет разливался на гладком полу, расплескивался но скромной кушетке, покрытой свежим покрывалом, рядом с которой стоял все тот же простой столик с единственной алебастровой лампой. Стол, за которым я трапезничала, а Дисенк чинила мои платья, ворча на мое упрямство, казалось, только и ждал, когда я пододвину кресло и с усердием примусь за урок письма

Послышались голоса, я подошла к окну и взглянула вниз. Главный садовник разговаривал с одним из своих помощников, на земле между ними стояла корзина, полная ярко-зеленой рассады. В кронах деревьев у главных ворот порхали, перекликаясь, птицы. Небо сияло голубизной.

Вобрав этот благословенный покой, я присела на край кушетки. Какой маленькой теперь казалась мне комната! Простое убранство, скромная мебель, но с каким вкусом подобрано в ней все и как гармонично. Когда я впервые увидела эту комнату, она показалась мне верхом роскоши. Мне следовало остаться здесь, подумала я. Я могла бы заставить Гуи жениться на мне. Эта благословенная безмятежность могла бы навсегда стать моей. Но потом я вспомнила свой бело-золотой скиф, качавшийся на якоре у причала, представила, как солнце вспыхивает в позолоченных лепестках лотоса, вспомнила мягкий эбеновый блеск своих носилок и встала. Еще раз с удовлетворением окинув взглядом прежнюю обитель, я вышла и закрыла за собой дверь.

Когда я постучалась в кабинет Гуи, он диктовал Ани. Мне позволили войти, Ани поклонился и тут же исчез, и Гуи поднялся мне навстречу.

— Дисенк принесла твою врачебную сумку, — сказал он и начал развязывать сложные узлы на ручках двери внутреннего кабинета. — Я полагаю, нужно немного пополнить ее после того несчастного случая с фараоном. — Шнур упал, и Гуи пригласил меня в кабинет.

Я с радостью последовала за ним, вдыхая слабый, горьковато-сладкий аромат, наполнявший эту маленькую комнату. Гуи быстро зажег лампу.

— Ты блестяще прооперировала его, — продолжат он, открывая мою сумку и снимая с полок фиалы и банки. — Хотя я бы добавил толченой мирры в касторовое масло, которое ты приложила после удаления швов, просто чтобы быть уверенным, что вся ухеду исчезла.

— Ухеду не было, — возразила я, почувствовав себя уязвленной. — Откуда ты знаешь, что я прикладывала, Гуи?

Он быстро взглянул на меня. Я вздохнула:

— А, ну конечно. Паибекаман. А о моих упражнениях в царской постели тебе дворецкий докладывает? Он говорит тебе, сколько раз за ночь Рамзес получает удовлетворение?

Гуи покачал головой:

— Нет. Об этом ты расскажешь сама, если в постели фараона что-нибудь пойдет не так и тебе нужен будет мой совет. Но ты не должна утратить влияние на Рамзеса, поэтому очень важно вести себя как врачевательница. О боги, Ту! Твои запасы шипов акации совсем иссякли! Ты что, снабжаешь противозачаточными средствами весь гарем?

— Нет. Только нескольких женщин, — промямлила я. — Я почти все использовала сама.

Он не стал комментировать это, наполнил банку, закупорил ее и поставил в мою сумку.

— Продолжаешь ли ты регулярно тренироваться? — спросил он. — Внимательно ли следишь за тем, что ешь и пьешь? Дисенк готовит тебе сама? Она пробует то, что приготовлено другими?

Вспомнив Аст-Амасарет, я кивнула, потом рассказала ему о неприятном визите в покои Старшей жены. Он слушал внимательно, продолжая пополнять мою сумку. К моему великому сожалению, мы вышли из комнаты, где хранились травы, и уселись в кресла во внешнем кабинете. Гуи налил вина.

— Если ей не удалось запугать тебя, значит, будет пытаться влиять на твои отношения с Рамзесом, — сказал он. — Пусть думает, что у нее это получается. А как наш божественный правитель? Все еще отчаянно влюблен в тебя?

Расслышав явно циничные интонации в его вопросе, я вдруг остро ощутила вину перед фараоном, вспомнила его теплые карие глаза, когда он схватил мою руку и признался, что любит меня, но я прогнала переживание прочь и довольно быстро ответила на вопрос. Гуи посмотрел на меня долгим взглядом, потом медленно улыбнулся.

— Ты отлично справляешься, — похвалил он меня. — Я горжусь тобой, моя Ту.

По непонятным причинам у меня возникло беспокойство. Вопросы Гуи и его глубокая заинтересованность в моих ответах раздражали и обижали меня. Все это казалось не очень важным, и я хотела было сказать ему, что меня больше не волнует судьба Египта, но не осмелилась.

— Смешно надеяться, что я могу оказать на него какое-то политическое влияние, лаже если он безумно влюблен в меня, — осторожно сказала я. — Я могу проводить все свое время в его личных покоях, но я не такая уж важная персона, чтобы присутствовать на официальных приемах или переговорах с иноземцами. Я довольно смутно понимаю, что на самом деле происходит в кабинетах его министров. Однажды мне довелось слышать, как Рамзес с сыном горячо спорили о царской внутренней политике, и тогда я поняла, что на мнение фараона повлиять невозможно. — Я выпрямилась в кресле и поставила на стол бокал. — В самом деле, Гуи, если он не хочет слушать собственного сына, почему он должен послушать какую-то наложницу, как бы привлекательна она ни была?

— Потому что эта самая наложница — совсем другое дело, — твердо сказал Гуи, — Она умна, она много времени проводит с фараоном, и чем больше времени она с ним проводит, тем глубже проникают в его сердце и разум ее искусные пальчики. Это возможно, Ту. — Он сложил руки на груди и наклонился ко мне. — Торговые посланники фараона скоро вернутся из плавания к далеким пределам Великой Зелени. Когда их груз будет подсчитан, военачальники обратятся к царю с прошением увеличить жалованье их солдатам. Попытайся убедить Рамзеса быть великодушным. Жрецы будут требовать себе большую долю и вопить, что фараону необходимо принести богатые дары богам в благодарность за успешное плавание. Сделай все возможное, чтобы боги этой благодарности не получили. —  Его красные глаза сузились.

— Ты не служишь ни одному из богов, правда, Гуи? — тихо спросила я. — Ты не используешь свой дар предвидения в их пользу и не считаешь никого из них источником твоей магической силы. Кому ты тогда поклоняешься? Ты лично? Кому по-настоящему принадлежит твое сердце?

Его глаза превратились в узкие щелки.

— Я не отвечаю на такие вопросы, — еле слышно прошептал он, — Я вижу, что незрелый ребенок, которого я подобрал в грязи Асвата, превратился в очень непростую женщину. Будем в этом деле действовать сообща, Ту. Награда будет очень велика.

Мне вдруг стало холодно.

— Для Египта или для тебя? — выдавила я.

Он вдруг успокоился, напряженность исчезла из его взгляда.

— Для обоих, — живо ответил он. — За какое чудовище ты меня принимаешь, дерзкий ребенок? Это душный воздух гарема, кишащий слухами и сплетнями, так повлиял на твой разум?

— Что твое предвидение говорит тебе о будущем, Гуи? — настаивала я. — Или оно показывает тебе только твои мечты?

Некоторое время он сидел, тяжело дыша и закусив подкрашенную губу, потом его лицо прояснилось. Он улыбнулся:

— То, что оно говорит мне, касается только меня. Если я предсказываю фараону, это тоже касается только его. Делай то, что ты можешь, Ту. Я не прошу большего. Разумеется, я не жду, что ты пожертвуешь собой ради процветания Египта. Наслаждайся царем. Наслаждайся тем, что он может дать тебе. Почему нет? — Он поднялся, налил мне еще вина, приблизив лицо почти вплотную. Я мучительно сознавала его близость, его губы были совсем близко от моих губ. — Еще я слышал, что он подарил тебе землю. Это правда? Мудрое решение. С твоей стороны было умно попросить его об этом. Мой землемер Атирма не раз помогал женщинам гарема. Когда у тебя будут на руках свитки, пошли за ним. Он честный человек. Если захочешь, мой смотритель может взять на себя заботу о твоем урожае или стадах. Он обеспечит тебе доход.

— Благодарю тебя, Гуи, — вот и все, что я смогла сказать.

Он отстранился и жадно глотнул вина.

— А теперь, — предложил Мастер, — давай прогуляемся по саду, ты расскажешь мне, что нового в гареме. Сегодня здесь будет праздник в твою честь. А до этого времени ты будешь только со мной.

Я оперлась на его протянутую руку, и мы покинули кабинет. Когда мы шли по коридору, я обреченно подумала, что вряд ли в гареме есть новости, не известные ему.

Когда в тот вечер под тихие звуки арфы я вошла в столовую, там собрались все — все мужчины, которых я помнила со времени другого, такого же праздничного ужина в этом же самом зале. Они прервали разговоры и приветствовали меня: Паибекаман — молчаливо, как всегда; первый советник Мерсура, царский писец гарема, человек, которого я мельком видела однажды в кабинете Амоннахта, приветствовал меня энергично, но равнодушно; Пенту, писец Обители Жизни, который, несомненно, проводил свои дни, уединившись в храме, за изучением драгоценных томов; и брат Гуи, генерал Паис, — он сорвался с подушек, чтобы первым поцеловать мне руки, каждую в отдельности, пылко и неторопливо, потом он так же со знанием дела поцеловал мой накрашенные губы.

— Я никогда еще не был так близок к истинному блаженству, — вздохнул он, возвращаясь на место, его глаза блестели. — Как ты поживаешь, моя прелесть?

Я не знала, обижаться на него или посмеяться над вольностью, которую он себе позволил; что-то быстро ответив ему, я опустилась рядом с Гуи. Чувствуя мрачное внимание Паибекамана, я поймала себя на мысли, что мне очень не хватает открытого, приветливого лица генерала Банемуса. Гуи щелкнул пальцами, и внесли первое блюдо. За ужином продолжался бессвязный разговор ни о чем. Я больше не смущалась, легко поддерживала беседу и непринужденно улыбалась, иногда негромко подпевала музыке, но, когда гости насытились, настроение собравшихся изменилось. Я не заметила, что послужило причиной такой перемены, потому что все происходило постепенно. Вежливые вопросы гостей стали более острыми, более предметными, паузы более тягостными, и до меня наконец дошло, что меня допрашивают.

Они начали с того, что захотели узнать подробности несчастного случая с фараоном и как я его лечила; это было естественное любопытство с оттенком того, что я бы назвала тревогой придворных, о чем с такой горечью говорил царевич Рамзес. Я отвечала довольно охотно, но потом вопросы странным образом изменили направление. Счастлива ли я в гареме? Подружилась ли с другими женщинами? А со слугами и стражниками? Довольны ли другие женщины? Что их заботит? Царевич Рамзес — замечательный, не правда ли? Насколько хорошо я знакома с ним? Видела ли я его жену? Они не задавали вопросов прямо в лоб. Они спрашивали как бы мимоходом, и я беспечно отвечала, но скрытый в этих вопросах глубокий смысл постепенно стал вызывать во мне чувство неловкости. Я, как могла, старалась перевести разговор на другую тему, но, ненадолго перетекая в новое русло, он каждый раз стремительно возвращался к тому, что их занимало. Я не могла до конца понять, в чем тут дело, но сам факт, что они, казалось, пытались что-то вызнать, все больше настораживал меня.

Гуи хранил молчание, беспрестанно вертя в руках свой бокал. Я чувствовала его ненавязчивое, но постоянное внимание, и вдруг я почему-то вспомнила о Кенне; мне стало нехорошо. Память о его смерти и та роль, что я сыграла в этом, стерлись, я уже много месяцев не вспоминала о нем ни днем ни ночью, но в тот момент я снова ощутила, как его липкое тело навалилось на меня, когда он испустил последний вздох, и уловила призрачное дуновение смрадного дыхания. Вино показалось мне кислым, и я поставила бокал с гримасой отвращения. Гуи тотчас встрепенулся, и Паис непринужденно проговорил:

— Ты должна простить нас за грубое мужское любопытство. Гарем — тайна для нас, хоть Панаук и работает там. Гуи, вели своим людям, пусть сыграют что-нибудь поживее! Если у нас нет танцовщиц, мы можем по крайней мере петь песни!

Он предпринял эту неуклюжую уловку, чтобы меня наконец оставили в покое. Их вопросы кружились у меня в голове. Мужчины внезапно запели песню, которую услужливо заиграл арфист. Я заметила, что Паибекаман не присоединился к ним. Он откинулся на подушки, его лицо было в тени, тело неподвижно. Я тогда осознала, что боюсь его.

Вскоре вечеринка закончилась, и на этот раз я оказалась среди гостей, стоявших у колонн главного входа. Харшира вызвал наши носилки, потом каждому помог разместиться. Паис полушутя предложил сопровождать меня во дворец, но я в той же шутливой манере отклонила его предложение и, исполненная гордости, сообщила ему о скифе, который в ожидании качался на якоре. Он любезно поклонился мне и забрался в свои носилки. Остальные тоже попрощались со мной с довольно искренней симпатией. Гуи заключил меня в свои сильные объятия.

— Держись, малышка, — сказал он, с теплотой глядя на меня своими невозможными глазами, — На следующей неделе я прибуду во дворец осматривать царицу-мать, и тогда мы увидимся. Передавай от меня привет Гунро. Паис получил весть от Банемуса, так что можешь сказать ей, что у него все хорошо.

Почему-то мне не хотелось задерживаться в его объятиях. Я поспешно высвободилась, пожелала ему доброй ночи, поблагодарила Харширу и с облегчением уселась в свои носилки, окликнув сонную Дисенк. Дорожка была темная и таинственная, казалось, лунные тени наполнены шорохами, когда носилки медленно проплывали мимо спящих деревьев, которые словно склонялись кронами друг к другу и зловеще перешептывались. Я с облегчением различила сквозь листву слабые проблески света от фонаря, который раскачивался на носу моего суденышка, и поспешила к сходням. Мне померещилось, будто призрак Кенны наблюдает за моим продвижением и даже сейчас злобно скользит за мной.

Обратный путь во дворец по спокойному, озаренному звездным светом озеру был недлинным, ночь была свежей, напоенной нежными ароматами; нас с Дисенк донесли до входа в пустынный двор. Мои шаги эхом отдавались от плит, которыми была вымощена галерея, и я представила, будто Кенна маячит в темноте дверного проема моей комнаты, поджидая, чтобы наброситься на меня. Раздраженная, я мысленно стряхнула с себя странное наваждение. Гунро тихо посапывала; Дисенк зажгла свечу и помогла мне приготовиться ко сну, я забыла свой внезапный и глупый страх.

Однако той ночью мне снилось, будто я стою на коленях среди пустыни под палящим солнцем, которое светит прямо у меня над головой. Мое лицо вжимается в песок, он набивается в рот и нос. По затекшей спине струится пот, а голые плечи начинают покрываться волдырями. Страх держит меня, смешиваясь с неумолимыми солнечными лучами, и давит, впиваясь в кожу и проникая до самого сердца. Я пытаюсь поднять голову, но ужас становится все сильнее, и эта беспощадная страшная сила намертво пригвождает меня к неумолимой земле.

С криком я проснулась, села на постели, прижав руку к груди, там, где до сих пор мучительно колотилось мое сердце. Простыни промокли от пота, и меня всю трясло. Ночь была тиха. Гунро вздохнула, перевернулась на другой бок, но не проснулась. Где-то заухал филин. Мне было страшно закрыть глаза «Приди ко мне, приди ко мне, мать моя Исида, — прошептала я в темноту. — Узри, я вижу то, что далеко от меня». Слова древнего заклинания от дурных предзнаменований быстро срывались с моих губ, будто я заучила их только вчера, потому что я поняла, что означает этот сон, — смысл его был ужасен.

Умерший чего-то хотел. Умерший говорил со мной. У меня не было ни хлеба, ни пива, чтобы смочить травы, которые должны сопровождать мою мольбу, но я снова и снова произносила заклинание, и оно медленно приносило мне успокоение; в конце концов сердце забилось в своем обычном ритме и мое тело расслабилось. Я просто думала о Кенне, вот и все, говорила я себе, готовясь вновь уснуть. Боги знают, что я не хотела убивать его, поэтому он ничего не может требовать от меня. Я закрыла глаза, но сон не шел ко мне еще очень долго.

Утром я без приглашения отправилась в личные покои царя, потому что как врачевательница была обязана наблюдать за рубцеванием раны. От ночного кошмара осталась тревога, несмотря на то что вокруг меня кипела дворцовая суета. Фараон был уже одет, он кричал на Паибекамана, который пытался убедить его взять трость.

— Я прекрасно знаю, что это значит! — яростно вопил он, когда я пала ниц, прежде чем подойти к нему. Ни один из мужчин не обратил на меня внимания. — Это значит расписаться в том, что я немощный старик, который хромает, бормоча себе под нос! «Давай, моя трость, — начал он с едкой насмешкой, — Я обопрусь на тебя, и мы вместе с моим сердцем отправимся в Чертог Двух Истин и дальше, к месту вечного блаженства — в Камышовые Поля». Так вот, я еще не намерен отправляться в Камышовые Поля, Паибекаман, и мое сердце не хочет предстать перед судом в Чертоге Двух Истин. Забери ее!

При упоминании о сердце в Чертоге Двух Истин мое собственное сердце едва не выпрыгнуло из груди, мой сон, едва исчезнув, снова обрушился на меня всем своим ужасом. Я шагнула вперед.

— О Ту! — воскликнул Рамзес, и его лицо прояснилось. — Скажи, мне ведь не нужна трость, правда? Я не могу допустить, чтобы меня видели ковыляющим по залу для приемов с этой штукой. Иноземцы не должны видеть бога Египта, который ходит, как увечный попрошайка!

Он плюхнулся в кресло, а я опустилась на колени и бережно осмотрела его бедро.

— Мой повелитель сегодня ожидает делегацию? — спросила я. — Ты быстро поправляешься, но ногу еще нельзя сильно утруждать. Лучше еще несколько дней отдохнуть.

Действительно, отек уже спал и отвратительные красные раны хорошо затянулись. Несмотря на то что он храбрился, я видела, что он рад присесть и непроизвольно вздрагивал, когда я трогала его раненое бедро.

— Если ты не хочешь воспользоваться тростью, тогда не следует выходить за двери собственной опочивальни.

— Вздор! — бросил он, но затем вдруг расцвел в улыбке. — Ну, возможно, ты и права. Ладно, Ту. Пусть мой сын разбирается с делами, а я буду дальше выздоравливать в своей опочивальне. По сути, буду валяться на ложе. И ты будешь со мной. — Он проковылял до ложа и опустился на него, жестом повелевая мне присоединится. — Мне не хватало тебя прошлой ночью, — пожаловался он, когда я села рядом, и его рука обвилась вокруг меня. — Ты была с Гуи; я слышал, он устроил праздник со своими друзьями, чтобы развлечь тебя. Ты развлеклась, маленький скорпион? Скучала ли ты по своему царю?

Я улыбнулась про себя, заметив нотку ревности в его голосе. Я придвинулась поближе и подставила губы для поцелуя.

— Я получила огромное удовольствие, снова побывав в доме у Гуи, — невинно сказала я, — и наслаждалась его гостеприимством и обществом его друзей. Сказать по правде, мой повелитель, я едва ли вообще скучала по тебе.

— Демон! — грозно воскликнул он, смеясь. — Докажи мне теперь, что ты не скучала но мне!

Я повиновалась. Это заняло много времени, и доказательство оказалось не настолько тягостным, как мне представлялось. Фараон становился лучшим любовником, чем тот человек, которого мне описывала Гунро, и только иногда перед моим внутренним взором возникало лицо царевича Рамзеса; утро уже сменилось послеполуденной жарой дня, а мы все шептались и барахтались среди смятых простыней.

Утомленный фараон уже спал, откинув руку со сжатыми по-детски пальцами, когда я оставила его и вернулась к себе с намерением потренироваться и искупаться, хотя жара еще не спала. Но, подойдя к своей двери, я обнаружила, что в комнате полный разгром. Дисенк стояла в центре, сложив руки, а двое рабов упаковывали мои сундуки. Гунро тоже наблюдала за ними, делая глубокие приседания в своей коротенькой юбочке для танцев и напевая себе под нос.

Я остановилась, потрясенная и встревоженная, в голове пронеслось множество печальных причин объяснения этой сцены. Рамзес уже утомился мной, но был слишком малодушен, чтобы сказать мне об этом в лицо. Я оскорбила его своей властностью, и меня собираются наказать. Я до сих пор не выполнила задания, что дал мне Гуи, и он смог как-то добиться моего изгнания куда-нибудь в глушь, где влачат свое существование старые наложницы.

Последнее предположение много сказало мне о том, как в глубине души я оцениваю способности учителя, и степень моего недоверия к нему потрясла меня много больше, чем беспорядок в комнате. Несмотря на быстрый взлет, я умом и телом была по-прежнему привязана к властной руке Гуи, послушно повинуясь малейшему движению его пальцев. Но я осознала это позже. Гунро, потянувшись, улыбнулась мне.

— Не смотри так испуганно, Ту, — сказала она. — Тебе предоставили жилье в большом помещении у входа во двор, ну ты знаешь, в одном из тех больших угловых зданий, которые оставлены для любимых наложниц царя. Теперь тебе не придется терпеть мой храп.

— Ты не храпишь, Гунро, — рассеянно ответила я. Приступ страха прошел. Так, значит, меня возвысили. В конце концов мне удалось угодить царю, угодить настолько, чтобы заставить его выделить меня из скопища женщин. Я все делала правильно. — А кто жил там до меня? — поинтересовалась я.

Гунро прогнулась в спине, запустив руки в свои волосы.

— Ибен, — сказала она просто. — Ибен только что назначили царской нянькой, она теперь будет присматривать за детьми наложниц. Ты, должно был, слышала, как она выла, когда ее пожитки переносили я детское здание.

Я задрожала. Ибен проведет остаток своей жизни в кормлении, мытье, ругани и воспитании дюжин отпрысков фараона, которыми кишел гарем. У меня не было ни ощущения победы над нею, ни желания злорадствовать. Меня охватила жалость.

Сундуки с глухим стуком закрылись. Дисенк дала команду, и рабы начали выносить их на солнце. Постель с моей кушетки уже была снята. Я взгромоздилась на ее каркас и наблюдала за тем, как Гунро просовывает голову между щиколотками. Двор был широким, но не только пространство отделяло обитательниц угловых комнат от прочих. Я не знала, что Ибен жила так близко от меня. Любимые наложницы не общаются с толпой.

— Пожалуйста, навещай меня почаще, Гунро, — сказала я. — Мне теперь не с кем будет посплетничать.

Она разогнулась, тяжело дыша, и теперь стояла, уперев руки в бока.

— Конечно, я буду приходить, — заверила она. — Надеюсь, мы продолжим тренироваться вместе, Ту. Кроме того, нас объединяет надежда на светлое будущее Египта, нужно решить, как тебе прибрать к рукам фараона теперь, когда ты вознеслась так высоко. Торговая флотилия уже близко, ты знаешь. Она на пути домой.

Я пристально посмотрела на нее. Она все еще улыбалась, покровительственно глядя на меня.

— Думаю, — медленно сказала я, — что вполне могу справиться с Рамзесом сама, спасибо, Гунро. Я была рада твоим советам, но больше не нуждаюсь в том, чтобы ты или Гуи указывали, что говорить или делать.

Ее глаза на мгновение округлились, но потом она пожала плечами.

— Надеюсь, ты не ошибаешься, — твердо произнесла она. — Но будь осторожна в своей гордыне, Ту. Не позволяй ей сбить тебя с толку.

Я уже готовила ей достойный ответ, потому что ее слова глубоко задели меня, когда чья-то тень закрыла дверной проем. Я быстро обернулась. Амоннахт невозмутимо поклонился, в руках у него был свиток.

— Прошу прощения, наложница Ту, — сказал он. — Я здесь, чтобы выполнить приказ, поступивший от царского писца. — Он аккуратно постучал по свитку. — Следуй за мной.

На Гунро я больше не взглянула. Соскользнув с голой кушетки, я поспешила за ним.

Женщины, устроившиеся на траве в лучах позднего послеполуденного солнца, смотрели на нас с выражением, которое я определила как молчаливая зависть; мы прошли через двор около бассейна, приблизились к дальнему ряду помещений и повернули налево по мощеной галерее. Амоннахт величественно шагал впереди. Я скорее почувствовала, чем увидела, как Хатия молча повернула голову и посмотрела на нас. Нубхирмаат и Небт-Иуну, две молодые любовницы, радостно помахали мне вслед. Амоннахт остановился прямо у подножия лестницы, ведущей на крышу, и открыл дверь. Он улыбнулся мне.

— Тебе действительно повезло, — сказал он. — Наш царь великодушен.

Поклонившись, он оставил меня.

Я не стала ждать, пока он уйдет. Я вбежала внутрь.

Первое, на что я обратила внимание, было обилие света, широкими потоками лившегося из окон, прорезанных высоко в стенах: он падал на мои сундуки, на изящно изогнутые ножки позолоченного ложа, на ослепительно засверкавшее платье Дисенк, которая отпустила рабов и тоже шагнула в комнату вслед за мной. Пол покрывали яркие циновки. В стене слева была еще одна дверь. Она открывалась в проход между зданием и дворцом. Я знала, что в соседнем здании живут царицы. В приливе радостного возбуждения я пообещала себе, что скоро перескочу этот узкий проход.

На потолке очень правдоподобно была изображена Нут, богиня неба, ее усыпанное звездами тело выгибалось над тем местом, где я должна была спать, стены комнаты украшали сцены из дворцовой жизни. В одном углу стояла пустая жаровня, у которой я буду греться прохладными зимними ночами. Пустой пока жертвенник распахнул дверцы, готовый принять в себя того бога, которому поклоняется удачливая новая обитательница жилища. В ногах ложа размещались подставки для ламп. Тускло поблескивали два изысканных резных столика. Я опустилась в одно из кресел, услужливо придвинутых к ложу, и удовлетворенно вздохнула.

— Дисенк, — попросила я, — достань Вепвавета и поставь его в жертвенник. И приготовь благовония. Я хочу возблагодарить своего бога, потому что уверена, это он обеспечил блистательное будущее своей верной поклоннице!

Я следила за тем, как она открыла грубо сделанную маленькую шкатулку из кедра, привезенную мной из Асвата, достала статуэтку, которую вырезал для меня отец, и поставила ее в жертвенник. Я сразу же ощутила, как вокруг разлился благословенный покой. Плеск фонтана, крики детей, женский смех едва доносились сюда. Я закрыла глаза. «О боги, — выдохнула я. — Я сделаю все, чтобы удержаться здесь. Все, что угодно. Я не позволю Гуи и его планам подвергнуть опасности все, чего я достигла. Я скажу Рамзесу об этом распределении товаров экспедиции, но, если мои слова вызовут его гнев, я откажусь от всех дальнейших попыток разрушить его политику». Риск потерять все был слишком велик. Дисенк подожгла крупинки в длинной курильнице, и моих ноздрей коснулся аромат благовония. Я встала и, взяв курильницу у нее из рук, начала делать неуклюжие движения ритуального очищения вокруг маленького серебряного жилища бога, а потом опустилась на пол перед ним и приступила к молитвам. Я знала, Вепвавет всегда будет помогать мне. Он еще ни разу не оставил меня. Крестьянская девочка и бог воины вместе выдержали немало битв. Они были преданы друг другу, младшее божество Асвата и дитя асватской земли; эти мысли успокоили меня и наполнили новой силой. Вдохнув ароматный дымный воздух, я начала молиться.

Вечером Рамзес прислал за мной. Он сидел за столом, освещенный мягким светом лампы, но его сияющая улыбка затмевала все вокруг. «Ну как?» — было написано у него на лице. Я упала на колени и поцеловала его ноги, прижимаясь лицом к его теплой коже.

— Благодарю тебя, Могучий Бык, Великий Гор, — хрипло выговорила я. — Твоя доброта безгранична. Я не знаю, что сказать.

Он по-отечески прикоснулся ладонью к моей голове, велел подняться и достал что-то из-за спины. В его руке оказались два свитка, и тут я впервые заметила, что за его плечом стоит Техути, главный писец. Рамзес все еще улыбался, неподдельное выражение озорной радости на лице делало его похожим на возбужденного ребенка.

— Это еще не все, — сказал он и, предвкушая мой восторг, передал мне один из свитков. — Прочти его, мой драгоценный маленький скорпион!

Я взломала печать и развернула папирус, быстро просмотрев его содержание. В глаза бросилось совершенство написания иероглифов, румянец внезапного возбуждения залил мои щеки, когда я поняла, что было у меня перед глазами.

— О Рамзес, — с трудом выдохнула я, — это слишком. Я не заслуживаю этого.

Он счастливо рассмеялся.

— Я передаю тебе десять ароур земли в оазисе Фаюма. Пять из них засажены садами. Остальные — травой, но ты можешь сеять там злаки, если захочешь. На самом деле, — он наклонился вперед с притворной серьезностью, — ты можешь делать с ними все, что угодно. Почему бы не залить их водой из озера и потом бродить в грязи, как истинная крестьянка? — Выражение его лица было проказливым. — И еще кое-что. — Он сам развернул второй свиток, откашлялся и громко прочитал: — «Согласно высочайшей власти, Я, Рамзес Хек Он, самый могущественный из всех, чтимый как бог Египта, дарую наложнице Ту, моей возлюбленной, титул госпожи и место среди мелкой знати соответственно титулу в признание ее превосходного таланта как личной врачевательницы моего величества». Вестник объявит новость. — Он сунул мне свиток и откинулся, сложив руки на коленях. — Копии уже лежат в сундуках царского архива. Ты довольна, госпожа Ту?

Госпожа Ту. Госпожа. Титул и столько земли, что она может целый год кормить две большие семьи. Я стала знатной землевладелицей. Восхитительная нереальность этого ошеломила меня, и я вдруг разразилась слезами.

— Ну-ну, — встревожился Рамзес. — Ты так огорчена? Не плачь, Ту. Твои глазки опухнут, и, кроме того, царь не выносит, когда хорошенькая женщина плачет.

— Нет! — всхлипывала я. — Не огорчена, о Великий. Вовсе нет. — И я бросилась в его объятия. Уткнувшись лицом в его теплую шею, я рыдала, а он притянул меня ближе и стал успокаивающе поглаживать мою руку.

— Какой же ты еще ребенок, — сказал он. — Паибекаман! Принеси полотенце! А теперь высморкай нос, моя госпожа Ту, и беги в свою новую детскую. Я пришлю за тобой позже, мы будем ужинать на реке и наслаждаться ночным ветром. Договорились?

Я кивнула, высморкалась, поцеловала его и соскользнула с его колен.

— Благодарю тебя, Рамзес, — прошептала я.

Он скорчил гримасу.

— Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не называла меня но имени, — заворчал он, но губы его дрогнули.

Он отмахнулся от меня, и, прижав к груди драгоценные свитки, я исполнила ритуальный поклон и покинула его, бросившись бежать в бронзовом свете заката по короткому коридору от его спальни к дорожке, что отделяла дворец от гарема, к себе в новое жилище.

Дисенк поспешно поднялась, испуганная моим зареванным видом. Я выпалила свои новости, все еще прижимая свитки к груди. Улыбка чистейшего удовлетворения расплылась на ее тонком лице, и я подумала, как много радости доставил мой титул ее снобистскому сердечку.

— Вызови ко мне писца гарема, — потребовала я. — Я хочу продиктовать письмо семье. Потом приведи меня в порядок, Дисенк, вечером я отправляюсь на речную прогулку с фараоном.

Отвесив глубокий поклон, она с готовностью выскользнула из комнаты.

В последнее время я имела возможность многое обдумать в своей жизни. С огромной горечью, с горячим стыдом я размышляла о своей наивности, но я в любом случае не боюсь больше осуждения богов. Ведь в тот момент, когда Рамзес зачитывал мне свиток, где мне был дарован титул, которого я, по правде говоря, не заслуживала, чувства благодарности и смирения, что нахлынули на меня и вылились слезами, были совершенно искренними. Да, я была холодной и расчетливой. Была корыстной, лживой и не гнушалась никакими средствами для достижения своих целей. Но в тот момент мое сердце было тронуто и по-настоящему открыто, обнаружив цветок, так долго спрятанный в темноте. Конечно, боги простят мне все за то короткое цветение!

На мой вызов пришел Панаук. Я с удивлением приветствовала его, потому что, хотя знала, что он был писцом гарема, у меня он больше отождествлялся с домом Гуи, чем с женскими комнатами. Он вежливо поздравил меня с возвышением, опустился на циновку, положив дощечку себе на колени.

Я диктовала быстро, рассказывая родителям о своей счастливой судьбе и желая благополучия, этим двум призрачным теням своего прошлого. Письмо я закончила сообщением для Паари. «Дорогой мой друг и брат, — произнесла я. — Теперь, когда я могу распоряжаться своей собственной землей, мне нужен надежный писец. Я умоляю тебя приехать в Пи-Рамзес со своей невестой Изис. Я подыщу хорошее жилье для вас обоих, увидишь, ты ни в чем не будешь нуждаться. Хорошо подумай, прежде чем отказывать мне! Люблю тебя и очень скучаю. Написано рукой Панаука, писца гарема, госпожа Ту».

Я смотрела, как Панаук дописывает последние слова. Потом он поднял голову и посмотрел на меня.

— Это было бы очень хорошо — иметь брата личным писцом, — сказал он. — Его преданность будет безупречной. Писцы, назначенные в гарем, все неболтливы, но брату можно было бы доверить любые секреты.

Я со злостью напустилась на него.

— Писцам не обязательно комментировать то, что им диктуют! — резко прервала его я. — Ты знаешь это, Панаук! Пожалуйста, отправь свиток как можно скорее. Ты свободен.

Он собрал свои принадлежности и откланялся, но его непочтительность причинила мне боль, и я была рада услышать восхищенное щебетание Дисенк, когда та одевала меня для прогулки по Нилу.

На следующий день я послала за землемером Гуи Атирмой, попросив, чтобы он принес карты Фаюма. Это был маленький, живой и подвижный человек с испещренным морщинами лицом и узловатыми от болезни руками. Я смотрела, как один из его изуродованных пальцев скользит по границе моей земли на папирусе, который он развернул на столе.

— Это щедрый подарок, госпожа Ту, — сказал он. — Он охватывает плодородную землю с правой стороны озера. Вижу, он граничит с землями храма. Советую позволить мне осмотреть их вместе с моими помощниками и убедиться, что границы четко определены, хотя, возможно, служители бога не пожелают оспаривать границы, зная, кто пожаловал тебе земли.

То, как легко он произносил мой новый титул, вызывало во мне трепет. Я была уверена, что новизна этого ощущения не пройдет никогда.

— Благодарю тебя, Атирма, это было бы замечательно, — сказала я. — Когда ты сможешь сообщить мне о том, что удалось выяснить?

— При попутном ветре я буду там через полтора дня, — ответил он. — Осмотр займет дня два или три. Перед этим мне нужно просмотреть архивы, чтобы убедиться, что на эти земли никто не претендует. Уверен, что так и окажется.

— Значит, ты дашь мне ответ примерно через неделю. —  Я выпрямилась, бросив последний собственнический взгляд на извилистые контуры карты, что заключала кусочек Египта, принадлежащий исключительно и полностью мне одной. Подавая ему бокал пива, которое, по его словам, он предпочитал вину, я сказала: — Возьми с собой кого-нибудь, кто мог бы оценить плодородие земли и дать совет мне по ее использованию. Я намерена возделывать ее, Атирма.

Он осторожно взял бокал своими искривленными пальцами.

— Это хорошо, госпожа. Но если ты заставишь ее приносить урожай, тебе нужен честный управляющий. Очень многие женщины гарема, имеющие собственные земли, желают пополнять свои хранилища только безделушками и побрякушками, а их слуги жиреют на всем прочем богатстве. Кроме того, если землю не любить, она не будет хорошо плодоносить.

У меня появилось теплое чувство к этому талантливому маленькому землемеру.

— Мой отец всегда говорил то же самое, — улыбнулась я. — Ты не мог бы рекомендовать такого человека?

— Конечно. Я возьму с собой одного из смотрителей Мастера. За мою работу заплатишь с первого урожая.

— Решено.

Мы неторопливо допили пиво, и, когда его бокал опустел, он поднялся и, поклонившись, ушел, захватив с собой карты.