Когда я вспоминаю те дни на реке, у меня до сих пор ком стоит в горле, потому что я еще не рассталась с детством, и была полна надежд, и верила еще и в богов, и в людей. Сразу за Оном Нил разделился на три крупных притока и несколько мелких, что впадали в Великую Зелень. Наши ладьи пошли по северо-восточному рукаву реки, по водам Ра, и, сидя со скрещенными ногами на палубе, я наблюдала, как на моих глазах происходило чудо. Постепенно засушливость и бесплодие лета уступали место весенней свежести. Воздух наполнялся ароматами молодой листвы. Заросли папируса теснились по зеленеющим берегам, их темно-зеленые стебли и нежные листья раскачивались и шептались на прохладном ветерке. Повсюду буйствовала природа. Птицы собирались стаями и кружили, свистели и порхали. Белые цапли и ибисы стояли неподвижно на мелководье, видимо, как и я, удивленные буйной пышностью жизни. И повсюду была вода; она поблескивала сквозь густые кроны деревьев, стояла, синяя и спокойная, в полноводных каналах, шумно плескалась на маленьких загорелых телах, что резвились в прудах. Неудивительно, думала я, вдыхая пронзительный и сладкий аромат того, что, как я потом узнала, называлось фруктовыми садами, еще голыми в это время года, неудивительно, что иноземные племена так рвались попасть в этот рай. Коровы поднимали головы и без всякого любопытства смотрели, как мы плавно скользили мимо; они были сонные и тучные. Воды Ра сменились водами Авариса. В красном сиянии удивительного вечера мы миновали храм богини-кошки Баст и разожгли костры среди тихого, но непрерывного шелеста насекомых.

После полудня следующего дня показались окрестности самого прекрасного города на земле. Могущественный Осирис Первый, Рамзес Второй построили Пи-Рамзес к востоку от древнего Авариса, где ветхие лачуги бедноты пьяно кренились друг к другу, вокруг храма Сета, тотема Рамзеса, и приветствовали путешественников из Она клубами пыли, шумом и грязью. Я никогда еще не видела такой нищеты. Я хотела отвернуться, но, прежде чем я смогла оторвать взгляд, в поле моего зрения попала груда каменных развалин. Позже я узнала, что это были остатки древнего города, название которого затерялось в веках. Караван торговых барж заслонил мне вид, их команды обменялись с нашими несколькими грубыми выпадами, и те были вынуждены лавировать к берегу, чтобы уступить нам дорогу. В самом деле, реку заполонили суда всех видов, каждое стремилось занять поскорее любой участок открытого водного пространства, и воздух наполняла брань. Когда движение стало слабее, развалины уже остались позади, а их место занял широкий канал, который построил Рамзес, окружив им свой город-дворец. Чтобы войти в канал, нам пришлось ждать, потому что место входа перегородило судно; после долгах криков и препирательств нам наконец освободили фарватер. Нас начало сносить вправо.

Ну а мое недовольство сменилось благоговением. Слева от нас беспорядочно громоздилось огромное количество складов, мастерских, зернохранилищ и амбаров, там кипела бойкая и оживленная жизнь. Канал расширялся в громадный бассейн, по краю которого тянулись причалы. Там грузили и разгружали всевозможные товары. Повсюду бегали дети, маленькие и голые полудикие создания, которые носились, как крысы, по тюкам с товаром и перекрикивались пронзительными голосами.

За всем этим город являл свой иной образ. Парки и фруктовые сады окружали белые дома мелкой знати и чиновников, купцов и иноземных торговцев. Их окутывала утонченная атмосфера скромного достатка.

Через некоторое время бассейн снова сужался. И на этот раз его охраняли вооруженные солдаты в легких лодочках-скифах. Посмотрев вперед, я увидела, как капитан ладьи Мастера дает отзыв на пароль, чтобы пройти в следующий канал. Скифы посторонились, и мы проскользнули сквозь узкий канал в озеро Резиденции, собственное владение фараона. Увидеть можно было не много. Южная стена дворца была слишком высокой, за ней ничего не было видно, казалось, что она тянется бесконечно; наконец, далеко впереди, она изгибалась, и за ней начинались безупречно ухоженные сады. Здесь был ослепляющий великолепием мраморный причал, у которого покачивалось несколько больших судов. Золото и серебро сверкали на их бортах, мачтах, на изящно инкрустированных каютах, и на каждой мачте развевался бело-синий флаг — знак царского дома. Это были личные суда фараона. Увидев флаг над судном Гуи, наводнившая причал стража приветствовала нас, мы прошли мимо, и снова перед нами потянулась стена.

Когда она закончилась, опять показались поместья, но эти были совсем другие. Дворцов не было видно за высокими стенами. Ветви деревьев из-за стен склонялись к воде, и верхушки горделивых пальм пронзали небо. Причал был весь из мрамора, он переходил в широкие вымощенные дворы, за ними просматривались украшенные пилонами ворота, которые, без сомнения, хорошо охранялись. Здесь жила элита, весь цвет египетского общества — визири, казначеи, сановники и государственные чиновники, верховные жрецы и потомственная знать. «Эти люди знакомы с фараоном, — помнится, думала я, когда ладья Гуи ткнулась носом в берег. — Я увижу людей, которые говорят с самим Гором Золотым».

Слуги бросились через мощеный двор к причалу, чтобы закрепить ладью Гуи и принять сходни. Вслед за ними из тени пилона выступил огромный человек и остановился на верхней ступеньке лестницы. Мне следовало сказать не выступил, а выплыл, потому что двигался он с большим достоинством, медленно, но очень грациозно. Все в нем было округлым, от тугих плеч, схваченных серебряными обручами, до крепкой талии и ахилловых сухожилий. Его голый череп сиял. Одна висячая серьга болталась у крепкой шеи. Толстые губы были окрашены оранжевой хной, холодные глаза, подведенные черной краской, сверкали, когда он быстро оглядывал суету на причале. Он что-то отрывисто сказал, и мои товарищи, которые давились и расталкивали друг друга, чтобы первыми шагнуть на сходни, подались назад.

Гуи вышел из каюты своей ладьи. Как всегда на публике, его тело полностью скрывал белый покров. Прошагав по сходням и сойдя на причал, великан ему коротко поклонился; потом они вместе прошли через двор к невысокому пилону и исчезли из виду. Следом на берег сошел Кенна, за ним еще несколько слуг, а потом устремился поток со второй ладьи. Толпа вынесла меня на горячие камни мостовой и протащила через вход. Мои друзья по путешествию быстро разбежались, очевидно радуясь возвращению домой, и я осталась одна.

За моей спиной, на причале, все еще кипела работа. Разгружали ладьи. Я стояла в своем грязном, теперь превратившемся в лохмотья платье и чувствовала себя потерянной и никому не нужной. От того места, где я остановилась, бежали две дорожки. Одна уводила вправо, ныряя под деревом у стены, что виднелась сквозь листву. Я предположила, что она ведет в помещения для слуг, потому что люди уходили по ней. Другая шла прямо. Все вокруг было густо засажено кустарниками и пальмами, за которыми ничего не было видно. Рядом с дорожкой аккуратно разбиты цветочные клумбы. Сначала мне казалось, что безопаснее пойти за теми, кого я уже знала, но потом я передумала и решила, что раз мне никто не сказал, куда я должна идти, значит, пойду, куда мне вздумается.

Я отправилась по дорожке, которая вела прямо, и вскоре пришла к открытой площадке; там стояли скамейки и бил фонтан, струи волы с плеском падали в большой круглый бассейн. Теперь дорожка расходилась влево и вправо, и с обеих сторон была колючая живая изгородь. Я несмело заглянула за нее и увидела пруд. На его спокойной глади покачивались лотосы, а у самого берега лежала тень от старого сикомора. Другая изгородь окружала еще один водоем, который, вероятно, служил плавательным бассейном, потому что рядом с ним виднелась маленькая кабинка для переодевания и на каменном бортике кто-то оставил льняную тунику и пустую чашку. Обойдя фонтан, я продолжила путь. Дорожка привела меня к скромному месту поклонения с каменной плитой для жертвоприношений, вогнутой с одного конца, и изящной статуей Тота с головой ибиса, который смотрел на меня маленьким нарисованным черным глазом. Проходя мимо, я поклонилась ему.

Потом деревья расступились, и я оказалась у ворот, которые вели в широкий, мощеный внутренний двор. Прямо перед собой я увидела дом, колонны у входа были белые, великолепно украшенные изображениями диковинных птиц и до самой крыши увитые побегами винограда. За множеством деревьев, обступивших дом, виднелся кусок высокой и неприступной окружающей поместье стены. В стене справа была двустворчатая дверь, что, должно быть, тоже вела на территорию слуг — кухни и зернохранилища, вероятно, и, возможно, конюшни, хотя не думаю, что Гуи нравилось ездить в колеснице. Я вновь заколебалась. Следовало ли мне пойти в холл и напомнить о своем присутствии? Мне было видно стражника или, возможно, привратника, сидевшего на скамеечке под одной из колонн. Какое-то мгновение я забавлялась мыслью отправиться обратно домой и покончить со всем этим позором. Как мог Гуи забыть обо мне, после наших важных разговоров? Ну по крайней мере они были важными для меня.

Я вернулась тем же путем, наслаждаясь зеленой тишиной и прохладной пятнистой тенью густых деревьев. Дойдя до фонтана, я прошла через колючую изгородь к бассейну и устроилась рядом с его чистыми глубинами. Мне было страшно и хотелось пить, но я заставила себя вспомнить, как я молилась Вепвавету и как он ответил мне. Размышления утешили меня. В конце концов, я всегда могла пойти на рынок Пи-Рамзеса и наняться в прислуги. Мать научила меня заботиться о чистоте. Я бы попала к одному из тех богатых купцов, чьи дома меня так восхитили, а у него был бы сын. Я стала бы скрести камни мостовой перед его дверью, а сын тут бы и вышел, такой загадочно красивый, одинокий. Я бы взглянула на него снизу вверх, и он бы впервые увидел мои синие глаза. Сначала бы он увлекся, потом бы сгорал от страсти. Отец был бы в ярости, мать бы рыдала, но помолвка бы все равно состоялась… Так волны фантазии уносили меня все дальше; на воде вспыхивали солнечные блики; из кустов осторожно вылезла любопытная кошка, она уселась в тени и смотрела на меня немигающим, близоруким взглядом.

Долгое время спустя, когда моя фантазия истощилась и я поняла, что надо что-то делать, из кустов навстречу мне торопливо вышел человек. Я поднялась, когда он приблизился ко мне, краснолицый и запыхавшийся.

— Это ты Ту? — спросил он, тяжело дыша. Я осторожно кивнула. — О, благодарение богам! — воскликнул он. — Где ты была? Я уже целый час тебя ищу. Я думал, ты пошла со слугами, и уже перевернул у них там все вверх дном. — Он быстро оглядел бассейн. — Тебе не положено быть здесь без дозволения Мастера, — мягко упрекнул он меня. — Эти сады только для его семьи. Иди за мной.

— Для семьи? — эхом повторила я, рыся следом за ним, еле поспевая. — У Гуи есть семья?

— Ну конечно есть, — ответил человек раздраженно, — Его мать и отца отослали в их поместье за пределами Она. Если хочешь знать больше, ты должна спросить его самого и сама отвечать за последствия. Слугам не позволено задавать вопросы своим хозяевам, если это не имеет отношения к их обязанностям. Он не поощряет сплетен. Ты действительно из провинции, да?

Я замолчала, хотя меня распирало от любопытства. Я думала о Мастере как о высшем существе, бесконечно одиноком, самодостаточном, почти самого себя родившем. Но семья? Они тоже уродливы? Слуга свернул на дорожку, что бежала между внешней стеной поместья и деревьями. Чтобы добраться до входа в дом, следовало пересечь ослепительный простор внутреннего двора. Привратник со своей скамеечки не окликнул нас.

За колоннами открывался проход в огромный зал. После жары раскаленного двора там было сумрачно и прохладно. Из нескольких узких окон, расположенных высоко над потолком сияющими стрелами лился свет. Но всему залу, выложенному блестящими плитами, через определенные промежутки располагались колонны. Мебели оказалось мало, но она была очень изысканной: несколько кедровых кресел, инкрустированных золотом и слоновой костью, низкие столики с синими и зелеными фаянсовыми столешницами, роспись стен изобиловала сценами пиршеств. Тогда у меня не было возможности разглядеть их. Я шла вслед за своим проводником, который деловито шлепал сандалиями впереди. Рядом с одной из колонн стояла группа мужчин. Среди них был Гуи. Я не уверена, что он видел меня, но если и заметил, то виду не подал. Он только повернул голову, скрытую капюшоном, и снова отвернулся.

В дальнем от них конце зала, непосредственно слева от меня, за распахнутыми двустворчатыми дверями, круто взлетал вверх лестничный пролет. Справа находились еще одни двери, они были плотно закрыты, и между ними сидел стражник. Впереди виднелась галерея, расходящаяся в обе стороны, а прямо напротив, шагах в двадцати, был квадратный выход на террасу, а за террасой до самой стены неясно маячили деревья сада.

Я тотчас обратила внимание на человека, который как раз поднимался из-за стола рядом с лестницей. Это выглядело так, будто начала двигаться небольшая гора; я узнала человека, что стоял наверху у причала. Тогда он произвел на меня впечатление. Теперь же показался мне просто ужасным. Он посмотрел на меня без улыбки, сверху вниз, внимательно изучив с головы до запыленных пальцев ног невозмутимыми черными глазами, потом скрестил руки на своей бочкообразной груди и вздохнул. У огромной отвисшей щеки тихо закачалась серьга.

— Ступай, — приказал он слуге, который привел меня. Тот поклонился и исчез в галерее. — Итак, — сказал он покорно, — ты — Ту. И от тебя пока одни неприятности. В этом доме свои порядки, и ты больше не вольна бродить, где тебе вздумается и когда вздумается. Я получил распоряжение от Мастера касательно твоего положения и обращения с тобой, посему не жалуйся ни на какие приказания, которые ты будешь получать. Если у тебя будут вопросы, ты можешь задавать их мне или Дисенк. Ты не должна обращаться к Мастеру ни при каких обстоятельствах, если только он сам не пошлет за тобой. Ты поняла?

Я энергично кивнула. Его голос угрожающе грохотал.

— Хорошо, — продолжал он. — Иди за мной.

С неожиданной быстротой он двинулся к лестнице и начал подниматься, его юбка мягко покачивалась вокруг непропорционально тонких лодыжек. Я смиренно повиновалась. Он не назвал себя. Полагаю, я слишком мало значила для него, чтобы беспокоиться об этом. Наверху лестницы была темная галерея со множеством дверей по обе стороны. Он провел меня почти до конца, прежде чем открыл одну из них и жестом пригласил войти. Я зажмурилась. Комната была залита солнечным светом, бившим сквозь большое окно напротив двери. Из мебели в комнате была деревянная кушетка, застланная тонким покрывалом и убранная подушками. Рядом с ней располагался столик, на котором стояла алебастровая лампа. По обе стороны окна стояли два кресла. На одной стене висел огромный веер из перьев. Вплотную к стене располагались два больших, отделанных бронзой сундука. Посреди всего этого великолепия стояла женщина. Хрупкая и миниатюрная, одетая в безупречно чистое, но простое платье, с волосами, высоко стянутыми красной лентой, она улыбнулась мне и поклонилась моему спутнику.

— Дисенк, это Ту, — сказал он отрывисто. — Ты можешь начать с того, что искупаешь ее. Соскреби с нее хоть немного асватского навоза и выщипай ей брови. — Ответа он ждать не стал. Дверь плотно закрылась за ним.

Через пространство залитой солнцем комнаты мы с Дисенк смотрели друг на друга. Она все еще улыбалась, держа руки за спиной, на ее маленьком лице застыло ожидание. Я еще не поняла, что разговор обычно начинался лицом более высокого положения, поэтому долго ждала и смущалась, потом, чтобы скрыть свое замешательство, подошла к окну и выглянула. Окно было прямо над входом, и там, внизу, один из мужчин, которого я видела в зале, как раз усаживался в паланкин. Он задернул занавески, четверо рабов подняли паланкин и направились к воротам. Я решила заговорить.

— Кто этот большой человек, который привел меня сюда? — спросила я. — Он сказал, что, если у меня возникнут какие-нибудь вопросы, я могу задавать их ему или тебе.

— Это Харшира, управляющий Мастера, — ответила она с готовностью. — Он отвечает за порядок в доме и ведет все счета Мастера. Его слово — закон.

— О… — Слегка смутившись, я повернулась. — А где мои вещи, Дисенк? Моя корзина и шкатулка?

Она подошла к одному из сундуков и подняла крышку:

— Они здесь, в целости. Мастер ничего не забывает. Хочешь помыться?

Она вела себя воспитанно. Управляющий приказал ей искупать меня. Будто моего ежевечернего плавания в Ниле было недостаточно!

— Не очень, — сказала я, — но помоюсь, если надо. Чего я хочу, так это чтоб мне сказали, где я буду спать. И пить хочу.

Она слегка нахмурилась. Потом жестом обвела комнату.

— Но это твоя комната, — сказала она мне. — Ты будешь спать здесь.

— Это наша с тобой комната? — Я огляделась в поисках тюфяка, на котором, я полагала, я буду лежать.

Она рассмеялась.

— Нет, Ту. Это все только для тебя. Я сплю тут недалеко. Ты хочешь воды, пива или вина? Есть еще гранатовый и виноградный сок.

— Это все мое? — прошептала я. Мне и не снились такая роскошь, такой простор. Я предполагала, что меня поселят с остальными слугами, вне основных владений. Я вспоминала комнату, которую мы делили с Паари. Она казалась мне достаточно просторной, но здесь таких уместилось бы четыре или пять, — Я бы хотела пива, — с трудом проговорила я, и она, открыв дверь, позвала слугу.

Довольно скоро явился маленький мальчик с подносом в руках. Дисенк взяла у него поднос и поставила рядом с кушеткой.

— Если ты голодна, есть изюм и миндаль. — сказала она, наливая пиво и подавая мне бокал. — Потом мы должны пойти в ванную комнату. Харшира тоже ничего не забывает!

Я взяла бокал и залпом осушила его. В темной жидкости не было ни помутнения, ни малейшего осадка. Дисенк тут же предложила мне блюдо с орехами и сушеными фруктами.

— А ты будешь моей компаньонкой, опекуншей или кем? — спросила я, запихивая в рот полную горсть аппетитной смеси. — Я бы хотела знать, в каком качестве я здесь, Дисенк.

И снова она, глядя на меня, огорченно нахмурилась.

— Прошу прошения, Ту, — сказала она с болью в голосе, и я уже подумала, что я как-то обидела ее. — Госпожа не должна говорить с полным ртом. Как не должна и набирать в рот так много еды, чтобы щеки оттопыривались. Это безобразно и неподобающе.

Я уставилась на неё, ощущая, как накатывает едкая злая ирония, что всегда вскипала во мне, когда мне делали замечания или давали советы.

— Я не госпожа! — резко парировала я. — С тех пор как я покинула Асват, каждый считал своим долгом напомнить мне об этом. Я крестьянская девочка. Зачем мне пытаться быть кем-нибудь другим? — Я по-прежнему торопливо проглатывала еду, борясь с искушением загрести еще больше изюмин

— Ты очень красивая, — мягко сказала Дисенк. — Прости, если я огорчила тебя, но мне велено облагородить эту красоту и сделать ее более изысканной. Я надеюсь, ты не сочтешь мои уроки слишком оскорбительными. Я желаю тебе только добра.

Когда она упомянула о моей красоте, я смягчилась. Никто, кроме Мастера, еще не называл меня красивой, да и он сказал об этом как-то между прочим, походя. У нас в селении тщеславие в девочках не поощрялось. Считалось, что это ведет к безделью и эгоизму, а в том мире превыше всего ценились тяжкий труд и покорность. Даже Паари не нашел ничего лучше, чем поддразнивать меня за мои синие глаза.

— А я думала, что я здесь для того, чтобы помогать Мастеру в его работе, — начала я осторожно, взвешивая каждое слово. — Зачем мне заботиться о таких глупостях?

Она опустила глаза. Черные ресницы задрожали, отбрасывая тени на абсолютно гладкую кожу щек.

— Я всего лишь твоя личная служанка, — пробормотала Дисенк. — Харшира не посчитал нужным рассказать мне, зачем ты нужна Мастеру. Теперь, если та подкрепилась, мы пойдем в ванную комнату.

— Моя личная служанка? — Я изумленно и недоверчиво уставилась на нее, едва не рассмеявшись. — Мне — личную служанку?

В ответ она снова вежливо улыбнулась и, подойдя к двери, приоткрыла ее для меня.

— Пора купаться, — сказала она твердо.

На галерее имелась еще одна лестница, расположенная прямо напротив той, но которой я поднялась сюда, почти рядом с дверью в мою комнату. Эта лестница была узкой, она спускалась в окруженный стенами дома маленький внутренний дворик, утопавший в густой тени финиковых пальм. Ступив на его каменные плиты, слева я увидела дверь, которая вела в затемненное помещение. Мы вошли. В комнате был наклонный каменный пол, а посредине возвышалась плита. Было сыро и прохладно. У стен стояли в ряд до краев наполненные водой громадные чаны, откуда исходил сладковатый нежный аромат, в стенных нишах стояли горшки и кувшины.

— Пожалуйста, сними платье, — попросила Дисенк тоном, в котором я скоро стала различать доброжелательный приказ.

Женщина исчезла. С тревогой я сделала, как мне было сказано, хотя, сбросив свое изношенное одеяние, тотчас же почувствовала себя уязвимой. Меня охватила волна тоски по дому, но быстро отступила. Мне захотелось выйти в послеполуденный жар солнечного света, льющегося из двери ванной комнаты, но было страшно, что чьи-нибудь невидимые глаза увидят меня голой.

Я все еще колебалась, когда Дисенк появилась снова, за ней следовали две женщины-рабыни с ковшами и льняными полотенцами в руках и юноша в набедренной повязке. Когда он подошел ко мне, я отпрянула в испуге, инстинктивно потянувшись руками прикрыть свой срам. Однако осмотр проходил абсолютно бесстрастно. Он провел рукой по моей икре.

— Очень сухая, — пробормотал он. Подняв мою ступню, он быстро потер ее, и теперь уже в его словах я услышала презрение. — Ступни очень мозолистые и грубые, — пожаловался он. — Не жди от меня чудес, Дисенк.

— Начни с касторового масла с морской солью, — приказала Дисенк. — Ступни нужно отшлифовать. Что касается ее кожи — оливкового масла и меда должно быть достаточно.

— Но на теле так много волос, — ворчал он, приподнимая со спины мои кудри и ловко ощупывая позвоночник. Я видела, как перекатывались сильные мышцы его рук и плеч. — Хотя спина прекрасной формы.

— Буду благодарна, если ты оставишь свое мнение при себе! — резко сказала я, хотя готова была разрыдаться от стыда. — Я не в восторге оттого, что меня заставляют мыться, будто я грязная, несмотря на то что каждый божий день я плаваю в реке, и я не собираюсь стоять здесь, чтобы меня обсуждали, как корову, которую ведут на рынок!

Он удивленно улыбнулся и впервые посмотрел прямо

— Прошу прошения, — сказал он официально. — Я всего лишь делаю свою работу.

— Как и Дисенк, — ответила я, пряча за маской гнева свое унижение, и он поклонился.

— Как и Дисенк, — кивнул он.

Подойдя к нише, он отобрал несколько горшков, затем вышел из комнаты. Дисенк подала знак. Все еще негодуя, я взобралась на плиту, и тут за меня взялись рабыни. Сначала на меня из ковшей каскадами полилась вода, потом руки стали с силой натирать меня каким-то порошком, я решила, что это был патрон. После этого меня еще облили водой, теперь чтобы смыть соль. Мои волосы вымыли, намазали оливковым маслом и завернули в полотенце. Рабыни поклонились и исчезли так же бесшумно, как и появились.

Потом я покорно легла на раскладной стол под пальмой, кожу покалывало. Дисенк встала передо мной на колени, с пинцетом в руках.

— Это будет больно, — сказала она мне, — но с сегодняшнего дня я дважды в неделю буду удалять тебе волосы с лобка, и ты постепенно привыкнешь. Потом я побрею тебе ноги и подмышки. Это быстро.

Я кивнула, потом подняла взгляд и стала смотреть вверх на разлапистые, похожие на ветки листья дерева, что колыхались на фоне медленно краснеющего неба, пока она выполняла свою работу. Боль действительно была сильной, и я с трудом подавила желание вырваться.

— Прошу прощения, Ту, — продолжала она, склонившись надо моим животом, — пинцет казался раскаленной иглой, — но тебе не следует больше плавать в реке. Во-первых, простая вода не может очистить и смягчить кожу, а во-вторых, госпожа не должна подвергать свое тело действию прямых солнечных лучей, от этого кожа потемнеет, и госпожа станет выглядеть как крестьянка. У тебя пока слишком темная кожа. Ты должна все время оставаться в доме или ходить под зонтиком, тогда она станет светлой и привлекательной. Я буду наносить состав с алебастровой мукой, чтобы ускорить осветление.

Мне хотелось взбрыкнуть, чтобы прекратилось непрерывное ощипывание моего интимного места. Мне хотелось схватить свое привычное, поношенное платье, показать нос Дисенк, с ее высокомерием, и умчаться прочь из этого дома, от всей этой бессмыслицы, но жребий был брошен, и мое превращение началось. С каждым беспощадным движением пинцета я все больше отрывалась от своих корней, и в конце концов я примирилась со своей болью, сжимая зубы и сохраняя молчание.

Она закончила выщипывать мой лобок и принялась за брови, почти вплотную приблизив свое миниатюрное, с безукоризненно правильными чертами лицо к моему и сосредоточенно высунув розовый язычок; потом она брила меня острой медной бритвой, а рабыня держала перед ней чашу горячей воды, над которой поднимался пар. Наконец она поднялась, и я тоже сделала попытку встать, но она покачала головой, повелительно щелкнув пальцами кому-то вне моего поля зрения. Вернулся юноша, поставил свои горшки на пол и наклонился надо мной.

— Уже лучше, — отметил он сухо. Я вздохнула. — Перевернись, Ту.

Я повиновалась. Прохладное масло разлилось у меня но спине, и, когда его руки легли мне на плечи, я почувствовала, как все мои мышцы расслабляются. В конце концов, быть госпожой не так уж плохо. Я закрыла глаза.

Много позже, усталая и проголодавшаяся, я позволила еще раз вымыть себе волосы, потом сидела, пока Дисенк натягивала папирусовые сандалии на мои нежные ступни, с которых только что оттерли огрубевшую кожу; потом стояла, пока она заворачивала меня в широкие полотняные одежды, и наконец последовала за ней обратно в тишину и покой своей комнаты. Солнце давно ушло из моего окна, и небо над ним было еще красным, но быстро темнело. Прикроватный столик был передвинут к окну и заставлен блюдами, от ароматов которых рот у меня тут же наполнился слюной. Дисенк сняла крышки. Тут была рыба, жаренная на огне, и горячий свежий хлеб, виноградный сок, и липкие фиги, и лук-порей в белом соусе. Я не стала ждать, пока меня пригласят к столу, и сразу принялась за еду под бдительным оком Дисенк. Рыба таяла во рту, а необычный соус, которого я никогда раньше не пробовала, придавал луку очень приятный вкус. На этот раз я брала небольшие порции и старалась есть изящно.

У меня под рукой стояла чаша с водой, и, прежде чем потянуться за фигами, я собралась было отпить из нее, но Дисенк покачала головой.

— Это чаша для полоскания, — объяснила она, пододвигая ко мне сок. — Ополосни пальцы, и я вытру тебе руки. — Она взяла маленькую салфетку.

Это оказалось последней каплей в чаше моего терпения, я сглотнула быстро навернувшиеся слезы.

— Я так устала, Дисенк, — сказала я. — Я знаю, это неправильно — оставлять еду на тарелке, но я не могу больше есть.

Она рассмеялась.

— Дорогая Ту, — ответила она, — все, что ты не доешь, отнесут обратно в кухню или раздадут нищим у стен городских храмов. Не волнуйся. Пойдем. — Она отодвинула от меня столик и подошла к кушетке, отогнула покрывало и остановилась в ожидании. — Теперь спи. Мой тюфяк сразу за твоей дверью, в галерее, на случаи, если ты проснешься ночью и тебе что-нибудь понадобится.

Я подошла к постели и забралась на нее, Дисенк укрыла меня. Было совершенно ясно, что никто не собирался произносить вечернюю молитву, и я задумалась о том, кому же поклоняются в этом доме. Наверняка Тоту, потому что это его жертвенник я видела в саду, но кому же мне помолиться, чтобы он благословил мой отдых? Какие еще боги охраняли обитателей дома Гуи в течение ночи? Дисенк опустила на окно тростниковую занавеску, и в комнате воцарился сонный полумрак.

— Здесь рядом с тобой свежая вода, — сказала она, собирая остатки еды со стола, — еще я оставлю фиги, на случай, если ты проголодаешься ночью. Желаешь, чтобы тебе почитали перед сном?

Вздрогнув, я отказалась. Она улыбнулась, подошла к двери, поклонилась и вышла, мягко, но плотно закрыв за собой дверь.

Я сонно повернулась на бок и лежала, глядя в темноту перед собой. Я знала, что мне следовало бы встать и повернуться лицом на юг, где во многих милях пути отсюда, в другой жизни, у реки стоит храм Вепвавета, тихий и милосердный, в конце тропинки, на которой я так часто поднимала пыль босыми ногами. Я должна была выполнить ритуал поклонения, сказать слова почтения и благодарности богу, который ответил на мой призыв, но я не могла пошевелиться. После умелого массажа мышцы приятно ныли, от полноты впечатлений разум, все сильнее запутывавшийся в странных голосах, наставлениях и предупреждениях, был утомлен до изнеможения, а желудок полон. Мои глаза закрылись. Мать всегда учила нас, что мы никогда не должны просить кого-нибудь другого выполнить то, что можем сделать для себя сами, подумала я, свернувшись клубочком и наслаждаясь абсолютной мягкостью подушек. Но, кажется, здесь все добродетели поставлены с ног на голову. Чем меньше госпожа делает сама для себя, тем она важнее.

«Не становись ленивой и самодовольной. Ту, — где-то глубоко шептал внутренний голос. — Впереди могут подстерегать опасности, которые только выносливая крестьянская девочка сумеет встретить лицом к лицу. Умерь свою гордыню и учись у Дисенк. Подчиняйся тем, кто властен над тобой. Но никогда не забывай, что твой отец пахарь, а не знатный землевладелец, и бог, который возвысил тебя, может так же легко сбросить тебя вниз. Но он не сделает этого, — решительно подумала я. — У нас с Вепваветом особенная связь, потому что я — воительница, а он — бог войны».