В нашем общежитии было некое негласное правило, которому следовали неукоснительно: каждому, кто делал оттуда ноги, устраивали тропу позора. Соседи будто чуяли, когда и кто уедет, они выходили из своих комнат, становились у дверей и, глядя с лютой ненавистью на счастливчика и заставляли его почувствовать себя последним человеком из живущих. Я навсегда запомнила, как «провожали» мать. Я тогда этого не понимала, но одно лишь то, что стояла и смотрела тоже сделало меня участником тропы позора наряду с остальными. А ведь ее уход, пожалуй, был и без того худшим из всех.

Мою мать считали в общежитии кем-то вроде проститутки. Слишком красивая для такого места, слишком притягательная для мужчин, слишком часто меняющая кавалеров в поисках лучшей жизни. Она не просто взяла и вышла замуж — сначала постоянно с кем-то встречалась. А поздние возвращения в таком месте как на ладони. Скрип половиц пусть и привычен, но значит слишком многое, чтобы не подглядеть в замочную скважину. Мама не раз и не два кралась по коридору, боясь очередного витка обсуждений, и именно поэтому получала их в избытке. Она всегда слишком зависела от мнения людей, которых не стоило слушать.

Затем из нашей семьи ее судьбу повторила Лона. До того дня, когда она вышла из комнаты с сумкой в руках, все прощали мою сестру за покладистый нрав, но стоило расправить крылья и сделать первый взмах, как мираж доброго отношения испарился. Я слышала смешки и неразборчивый гул голосов соседей, но не вышла из комнаты на шум. Памятуя о том, как это было с мамой, поняла, что не хочу усугублять и без того премерзкий момент. Я не хотела чувствовать связь с этими людьми, но все же невольно вздрогнула, когда услышала громкое: «вот проститутка. Яблочко от яблоньки». Черт возьми, да я сама иногда думала похожим образом. Выражения другие, но смысл… Я осуждала отношения Поны и ее решение уйти к любимому, я была ничуть не лучше гадких соседей.

Однако, вы не поверите, после того вечера с Гордеевым и Новийским, я чуть не повторила судьбу остальных женщин семьи Сафроновых. Чудом отделалась легким испугом!

То было воскресное утро, когда я, вдоволь нагревшись под одеялом не без скромной помощи отремонтированного обогревателя, вылезла на отсыревшую кухню. Хотела пожарить себе омлет на завтрак, но увидела там окутанную клубами сигаретного дыма Маню.

Маня была в общежитии человеком особенным. Не глупая, не порочная женщина, почти выбравшаяся из низов своими силами, но все-таки не удержавшаяся на плаву и опустившаяся на самое дно. Поговаривают, что она выучилась на актрису и даже подавала надежды, но что-то сделала не так, и ее закопали. Пятнадцать лет спустя Маня напоминала обтянутый кожей скелет, на вид ей можно было дать пятьдесят при том, что едва перевалило за сорок, она всегда носила один и тот же красный, выцветший халат советских времен и безостановочно курила. Ах да, еще к ее имени никак не пристыковывалось типичное слово «тетя», равно как и обращение «вы». Просто Маня. Все так звали.

— Доброе утро, Маня, — сказала я, не без труда отводя взгляд от торчащей из разреза халата костлявой коленки женщины. Она часто ставила одну ногу на лодыжку другой, и при общей худобе сильно напоминала цаплю.

Соседка даже не пошевелилась, так и осталась стоять и пялиться на улицу сквозь замызганное окно.

— Хорошо погуляла вчера? — поинтересовалась она вместо приветствия, а у меня чуть сковорода из рук не вылетела.

Она видела, видела, как около подъезда парковался внедорожник Сергея Новийского! А кто еще видел? Сколько человек скажут, что на этот раз я покатилась по скользкой, наклонной дорожке без возможности затормозить до того, как плюхнусь в постель мужчины, у которого есть собственное жилье?

— Я работала, — ответила, старательно скрывая страх.

Тут его чувствуют на каком-то животном уровне, а затем набрасываются подобно своре собак, идущих по адреналиновому следу. Это ложь, что эволюция избавила нас от некоторых инстинктов: она их трансформировала. Притупляет их лишь одно: абсолютное насыщение, из которого произрастает воспитанность, манеры, уверенность в себе и все прочее. Между голодным и сытым животным тоже огромная разница.

— И твоя мать постоянно… работала, — ответила Маня со смешком и глубоко затянулась.

— Шла бы ты курить в другое место, — буркнула я раздраженно, плюхнула сковороду на плиту и вылила на нее яично-молочную массу.

— Думаешь, я тебя травлю больше, чем напичканные химикатами офисные здания? — и, легко переключившись, продолжила старый разговор: — Всегда знала, что у тебя мозгов хватит продаться дороже, чем мамке, несмотря на ее завлекательные… глазки. Не будь дурой, не упускай свой шанс.

— Что? — переспросила я, огорошенная таким советом.

— Ты можешь без конца карабкаться наверх и так далее, но то, что для тебя предел мечтаний, для мужика, который водит корабль вместо машины — карманные расходы. И если он готов потратить такую малость на подружку, с чего отказываться?

В тот момент я изо всех сил старалась мысленно уговорить омлет пожариться побыстрее, потому что разговор очень смущал. Никогда не рассматривала отношения именно с такой позиции. Да, отчим всегда строил из себя Великого Благодетеля, который позволял нам пользоваться толикой его «несметных» богатств, но разве не все мужчины были таковы? Что ж, Новийский мне таким не казался. Да, развод он решил устроить грязный, но до того разве не позволял Юлии резвиться в своей набитой золотом пещере? Сомневаюсь, что он жалел денег на свою нечестивую женушку. И одно то, что он подвез меня — постороннего человека — домой, пожертвовав личным временем, уже говорило в его пользу.

Но это было для меня слишком. Воспитанная в осознании, что любые отношения с мужчинами заслуживают всяческого порицания, я стыдилась даже своей детской влюбленности в Ивана. И отчасти по этой причине совсем за него не боролась, прикрываясь удобной, белоснежной дружбой и его интересом к женщинам совершенно другого типа. А что до поцелуя… я предпочитала запихивать мысли о нем как можно дальше, тем более что значил он нечто особенное только для вашей покорной. По крайней мере, эта версия казалась самой правдоподобной.

Иногда получается, что вне зависимости от наших стараний хороший план берет и катится в тартарары. Этому нет резонных причин, без толку искать виноватых, но все старания оказываются бесполезны. Наверное, никто и никогда не определит, откуда Шульцев узнал о договоренности между нами и Новийским, но однажды утром, когда Гордеев уже собирался уходить по своим важным юридическим делам, в приемной раздался звонок, и я даже сквозь наушники, в которых вместо привычного и любимого рока нынче звучала ненавязчивая классика, услышала, насколько странным тоном отвечает Катерина.

Занимавшая должность секретаря Гордеева уже много лет, она всегда вела себя несколько свысока, как хозяйка положения, а тут скупо и прямолинейно солгала, что начальника нет на месте, и появится он только во второй половине дня. Положив трубку, Катерина откашлялась, пригладила волосы, встала с места, одернула юбку, подошла к открытой двери и объявила, что только что звонил Шульцев и что-то сказал про «общих друзей».

Все хорошее настроение начальника слетело с него, как ненужная шелуха. Ничего не сказав, он вылетел из приемной, даже не взяв верхнюю одежду, и направился по коридору с таким видом, что люди бросились прочь, как тараканы на свету. Напоследок уже от лифтов Гордеев позвал меня по имели и велел немедленно связаться с Новийским. Это был последний раз, когда горе-политик ответил на мой звонок по этому номеру. После он просто… исчез.

Несколько следующих дней мы все просидели будто на иголках в ожидании страшного, а потом… потом все-таки грянуло. Воспользовавшись сложной семейной ситуацией Сергея, Шульцев добрался до Юлии и убедил ее дать несколько разгромных интервью, благо, пока в газетах. С тех пор каждый мой день начинался с того, что я заходила в кабинет Гордеева и зачитывала ему вслух все, что таблоиды понаписали о Новийском. За каждую пропущенную заметку я получала дисциплинарное взыскание в виде увеличения продолжительности рабочего дня, отчего мечтала уволиться на целых N часов в день дольше.

А Новийский молчал, никто не знал, где его искать. Ни заявлений для прессы, ни ответов на звонки: ни по личному номеру, ни через секретаря. Конечно, я понимала, что в такой ситуации не до обязательств перед кем бы то ни было, но Гордеев не соглашался. Он требовал, чтобы я достучалась до Сергея, а остальное не имело значения. Делайте свою работу, Ульяна Дмитриевна! Будто моими обязанности было вытаскивать на свет божий всех затаившихся родственников и знакомых руководства «ГорЭншуранс»! В итоге, больше всего я жалела, что мы с Ванькой не подумали приставить приложение для слежки в телефон самого Новийского, а то бы я уже легко поймала его за руку и хорошенько стукнула.

— Под угрозой весь процесс с участием Шульцева. Может, «ГорЭншуранс» и проживет без кусочка собственности, но я без головы — точно нет, — бурчала я недовольно, хоть и понимала, что Катерине до моих проблем никакого дела.

— Что ты там бормочешь? — растерянно отозвалась секретарша.

— А где Ванька? Может, у него идеи будут, как поймать неуловимого политика? — решила я поискать другие уши, а еще дополнительные мозги, которые порой работали на редкость оригинально.

— Ой, — скривилась Катерина, демонстрируя, что идея мне в голову пришла дурацкая. — Кто-то из его друзей из армии вернулся, и Гордеев разрешил ему взять парочку отгулов. — А затем она кисло посмотрела на дверь и вдруг сказала.

— За шесть лет работы на этом месте у меня было их всего три. Три! — выплюнула она.

— Что ты пытаешься сказать? — кисло спросила я, мысленно ухмыляясь. В конце концов, не тягаться же нам — простым смертным — с самим Иваном свет Гордеевым ака сыном Великого, Ужасного и Возлагающего на новое поколение огромные надежды.

— Что он жаловаться на Ваньку горазд, однако раздолбайству потворствует, — огрызнулась она совсем не тихо.

— Ты не в духе, — подметила я, опасливо стрельнув глазами в сторону двери начальника.

— Племянница в больнице. Акробатику осваивала — руку сломала, — призналась Катерина, удивляя меня необычной откровенностью. Я даже пару раз удивленно моргнула, подумав, что секретарша не осознает, перед кем открывает, так сказать, душу. — Мне бы не помешал отгул, чтобы принести ей гору мандаринов и пару новеньких мягких игрушек, но ведь нет — не отпустили. Новийский-Новийский- Новийский, больше никто не имеет значения. Будто если достаточно долго сидеть, мы его высидим!

Вот и выяснилась причина необыкновенной раздражительности.

— Наверное, все дело в мужской солидарности, — продолжала бунтовать Катерина. — Женские проблемы никого не волнуют, а как в запой с друзьями от жизни нескладной — пожалуйста.

— Думаешь, быть мужчиной лучше? — поинтересовалась я насмешливо.

— Нет, конечно. Им же приходится носить кальсоны! — на полном серьезе фыркнула она.

Я буквально покатилась со смеху. До того дня я ни разу не видела, чтобы Катерина сердилась, а оказалось, что у нее получается очень даже забавно. Однако мое мнение не все разделяли: внезапно нависший над столом Николай Давыдович казался очень недовольным.

— Вы совершенно правы, дорогие дамы, — произнес он ледяным тоном. — Ульяна Дмитриевна, поезжайте и найдите моего сына.

Не без труда я проглотила вопрос: «как вы себе это представляете?» А ведь он был бы абсолютно справедлив, потому что я ничего не знала о друзьях Ивана Гордеева, к которым его «отпустили». Меня с ними не спешили знакомить, номеров не давали, да я вообще ничего о них не слышала. А учитывая, что трубку Ванька не брал, я понятия не имела, как узнать, с кем именно он на короткой ноге. В тот день, пожалуй, впервые осознала, насколько плохо знала этого парня при том, что по работе мы с ним общались довольно тесно. А ведь он побывал у меня дома, в святая святых, куда никому не было доступа. Стало так обидно, что выяснить о нем хоть что-то превратилось в потребность!

Пришлось немало потрудиться, чтобы выяснить через соцсети, кто из друзей Ивана вернулся, а потом еще больше времени потребовалось, чтобы найти среди кучи «остроумных» способов заполнить поле «телефон» хоть один реальный номер, по которому можно позвонить и задать вопрос. В итоге, через пятьдесят рук и еще большее количество объяснений на тему «я не телефонная террористка, которая лезет в чужие дела», я обнаружила, что компания друзей Ивана собралась у какого-то Сан Саныча.

Ехать было далеко, а на улице стояла удивительно мерзкая погода, и тогда я решила, что с меня довольно. Взяла такси и выставила начальнику счет. В конце концов, я собиралась искать его сына, отпущенного его усилиями, по его требованию… и в свое рабочее время, которое можно было потратить с большей пользой.

***

По адресу, который мне дали, как выяснилось, располагалась не шикарная квартира, в которой устроили оргию, а спортзал. Я совершенно не ожидала, несмотря на то, что впервые в жизни встретила Ивана Гордеева одетым в спортивный костюм. До последнего не верила и, входя в двери, чувствовала себя жестоко обманутой.

Этот визит, однако, стал моментом моего триумфа. Будучи по природе далеко не самой привлекательной девушкой, я не привыкла к повышенному вниманию, однако при полном отсутствии женской составляющей коллектива, сейчас удостоилась взглядов двадцати пяти пар мужских глаз. Даже боксеры на ринге прервались, чтобы поглазеть на удивительную гостью. Это было на удивление неприятно.

— Простите, эээ… — начала я неловко, чувствуя себя полной дурой. — Я ищу Ивана Гордеева.

Надеяться на то, что все здесь знали друг друга поименно, было бы смешно, однако попытаться выяснить хоть что-то стоило. Едва переступив порог спортзала, я решила, что ошиблась адресом или что кто-то решил разыграть слишком назойливую, лезущую не в свои дела девушку, но оказалось, что Сан Саныч, которого парень на ринге любовно назвал сенсеем, обитает именно тут. Мой внутренний скептик, конечно попытался возразить: мало на свете Сан Санычей, но градус недоверия все-таки пошел на спад. И, напоследок невольно окинув спортзал взглядом, направилась к двери, за которой, если верить парню на ринге, притаился тот, кого я опосредованно искала.

Ожидания Сан Саныч оправдывал в полной мере. Не знаю, как должны выглядеть владельцы спортзала-тире-духовные наставники, но этот обладал невысоким ростом, едва заметным под одеждой брюшком, добродушным выражением лица и самыми шикарными усами из всех мной виденных ранее. Гусарские, с улыбчиво загнутыми вверх кончиками. И глаза у него были такие хитрые-хитрые, очень веселые. Это все так подкупало, что мне сразу же захотелось с ним подружиться… а потом обсудить его с Ванькой.

— Добрый день, красавица, — своеобразно обратился ко мне сенсей. Скрытый смысл в его словах я искать не стала, но обычно раздражающая меня фамильярность была приятна. — Чем обязан?

— Вы Сан Саныч? — спросила. И, получив утвердительный кивал, продолжила: — Может, я не права, но мне сказали, что вы знаете, где Иван Гордеев.

Я надеялась, что не придется рассказывать долгую историю о том, как я это выяснила. И еще мне было очень странно называть при нем Ваньку по полному имени. Казалось, что раз он сам Сан Саныч, да еще и сенсей, то и у подопечных должны быть какие-то забавные клички.

— А ты, наверное, Ульяна, — погрозил он мне пальцем, щурясь лукаво. — Пройдоха о тебе рассказывал.

— Ваня? — удивилась я искренне, не без удовольствия смакуя кличку. Ему очень шло! — Рассказывал обо мне?

— Конечно. Ты ему нравишься.

Это обескураживало, но было так приятно, что я не сдержала довольную улыбку. В конце концов, мы с Гордеевым-младшим стояли на пороге каких-то совершенно новых отношений, которые пока невозможно было идентифицировать. Если бы весы качнулись хоть в какую-нибудь сторону, можно было бы уже о чем-то говорить, но после поцелуя мы остановились ровно посередине чего-то неизведанного, и я не знала, чего ожидать.

— Не веришь? — тем временем, заметил мои колебания Сан Саныч. — Нравишься-нравишься. Он мне обычно ни о ком не рассказывает, — подмигнул Сан Саныч. — А о тебе — постоянно.

— Что ж, спасибо, наверное, — пожала я плечами.

— Проходи давай, — толкнул он дверь, пропуская меня в помещения для персонала.

В первой из маленьких, как кладовая, комнат, было что-то вроде склада. Гантели валялись вперемешку с разодранными перчатками, в углу жалко ютилась старая боксерская груша, вокруг которого стопками лежали блины разного веса — большинство со сколами. Все это оборудование было покрыто пылью. И все это каким-то неведомым образом очень шло мужчине с гусарскими усами. Во всяком случае, больше вылизанного спортзала за дверью.

— Проходи скорее, — отвлек меня Сан Саныч и толкнул пошире вторую дверь.

За последней обнаружилось еще более скромных размеров помещение, в котором теснилось человек восемь парней вокруг накрытого низенького стола. Все они сидели на чем придется. Старый диван, накрытый бордовым пледом, сплетенном на манер дачного ковра вместил в себя сразу четырех человек, один из которых восседал на спинке, дабы не мешаться. Остальным же молодым людям — в том числе Ваньке — повезло меньше. Они оккупировали груду мешков с песком, шар (из разряда тех, на которых девчонки выполняют пошловатую аэробику), стопке блинов и старом скрипучем табурете. Для Сан Саныча, по-видимому, приготовили королевское местечко на полуотломанном подлокотнике дивана.

— Привет, Саф, — салютовал мне стопкой слишком веселый, чтобы быть трезвым, сын начальника. — Дай угадаю: тебя послал отец!

— Да. Но только потому что ты пьянчуга, — ответила я в тон.

— А ты присоединяйся, — легко пригласил он меня задержаться в их тесной, мужской компании. — Парни, это Сафри. Она работает на моего отца, и он ее не заслуживает.

После такого заявления я поняла: после восьми стопок рома Иван Гордеев был куда трезвее, и вечер обещал множество интересных открытий.

— Ульяна, — поправила я и, визуально оценив общий уровень спирта в организмах собравшихся, решила, что везти Ивана Гордеева на работу как минимум неразумно.

— Очень приятно, — сказал самый коротко стриженный парень — очевидно, тот самый вернувшийся из армии — и откопав откуда-то жестяную кружку, плюхнул ее на стол. — Присаживайся. Я Эдик.

Сан Саныч многозначительно хмыкнул и выжидательно посмотрел на меня. Проверял: соглашусь или нет. А я отказываться не стала: кивнула, и мне без возражений плеснули в кружку водки.

— Присаживайся, — по-хозяйски пригласил меня Сан Саныч, но единственное свободное место принадлежало ему, и я растерялась. По-видимому, следовало сбегать в соседнюю запыленную комнаты и найти там еще реквизит. — Здесь восемь крепких, хорошо воспитанных парней, и любой будет счастлив подержать на коленях миловидную девицу, — решил за меня проблему Сан Саныч, весело подмигивая и вгоняя в краску.

Смущенная, я посмотрела на парней, которые вовсе не выглядели обескураженными идеей, а потом поступила единственным возможным образом. Даже если бы я не была по уши влюблена в Ивана Гордеева, я бы никогда не выбрала незнакомого потенциального извращенца в качестве живого и дышащего стула. Спустя полминуты неуклюжей возни я уже сидела в углу, на коленях у Ваньки с кружкой водки в руках и думала только об одном: докатилась. Это ж как меня занесло в такую специфическую компанию? Куча пьяных парней, выпивка и заводила с гусарскими усами!

Но, несмотря на очевидную странность ситуации, я сидела на коленях у самого потрясающего парня на свете и млела. Стоило прижаться плечом к груди Ваньки, как гормоны победили разум, и я почувствовала себя пьяной, не успев пригубить алкоголь. В попытке устроиться поудобнее на худых, отчего-то скользких коленках, я поерзала, и почувствовала, как твердо легла на талию рука, придвигая ближе. Мгновение я сидела в позе девицы викторианской эпохи: сложив руки на коленях, неестественно выпрямив спину, и ощущая себя зажатой недотрогой. Даром что водка не вписывалась. Заметив мою неловкость, Ваня повернулся, и я выпалила первое, что пришло в голову:

— Тебе не тяжело?

Он лишь рассмеялся и зачем-то щелкнул меня по носу. Покровительственный жест привлек к себе внимание окружающих, и Сан Саныч погрозил Ваньке пальцем. Дескать, не смущай девушку.

Далее был тост за женскую часть компании, без которой всегда плохо, а потом от меня, наконец, отстали, и вернулись к обсуждению армейских будней. Учитывая, что я не имела служивших знакомых, оставалось только удивляться. Создавалось впечатление, что в страшном и ужасном кошмаре всех парней младше двадцати семи не так уж плохо: никто не собирал на скорость автоматы и не воевал с дедовщиной. Вместо этого будущие счастливые обладатели военного билета строили командирам дачи и писали сайты. И, кажется, из всех собравшихся я была единственным человеком, которого это удивляло. После трех порций обжигающей внутренности смелости я все же осмелилась задать вслух вопрос: с каких пор в армии все так странно? Разумеется, изрядно повеселила окружающих. Парни начали наперебой приводить мне примеры того, что это теперь норма. А я так увлеклась, что положила руку Ваньке на плечо, и не стала убирать, когда заметила. Он и подавно не возражал.

Один раз за вечер Николай Давыдович изволил справиться моими успехами в деле поимки блудного сына, но тот не позволил ответить на звонок: выхватил телефон и перевел его в беззвучный режим. Пригрозил утопить, если буду порываться работать. Я не стала сильно возмущаться, учитывая, что шел седьмой час, и официально я имела право поумерить свои трудовые порывы. Тем более, что я могла бы сказать начальнику? Что мы с его сыном настолько пьяны, что поостережемся попадаться ему на глаза до завтра?

Мы покинули спортзал Сан Саныча в десять часов вечера. Пьяные и очень веселые. Некоторые парни, в том числе соскучившийся по цивилизации недавний армеец, решили воспользоваться благами большого города и туго набитого кошелька и разорились на такси. Я, разумеется, нацелилась на метро, ибо не имела достаточного количества средств. Однако возвращение затягивалось, потому что Ванька не желал идти домой. И вместо того, чтобы набираться сил перед новым трудовым днем, мы стояли на лестнице, спускающейся в метро, и спорили.

— Ты должен вернуться. Отец будет беспокоиться, — умоляла я, отчего-то поправляя нелепо торчащий из-под ванькиной куртки шарф.

— Сказала девушка, которая разорвала отношения со всеми своими родственниками, — отвечал он, ничуть не мешая моим попыткам придать ему более приличный вид.

— Не сравнивай, — отрубила. — Что бы ты сказал, если бы Николай Давы… — в этом месте я сбилась. — Да-вы-до-вич, — с горем пополам выговорила по слогам,

— уехал и оставил тебя одного?

— Скатертью дорожка, — легко парировал Ванька, спускаясь на ступеньку ниже и почти уравнивая наши лица. — Ты видела Сан Саныча?

— Он замечательный, — выпалила, не покривив душой.

— Вот именно. С ним всегда легко. А как вернешься домой, так начинается: что ты весь день делал, чего добился, почему совсем не думаешь о своем будущем, — очень достоверно спародировал он жесткий тон отца, и я вдруг осознала, насколько похожи их голоса.

— Мне не кажется это таким уж ужасным, — пробубнила я и ядовито продолжила:

— Давай поменяемся родителями. Моя мама позволила бы тебе гулять все ночи напролет с любой Олес… этой юристкой, в общем…

— Может, пригласишь меня? — перебил он неожиданно, и я замолчала.

Несколько секунд мы просто смотрели друг другу в глаза. Признаться, не поняла смысла его заявления. Но расшифровка загадочных намеков отступила на второй план, потому что внезапно мне ужасно захотелось продолжить этот вечер. Поболтать, посидеть на коленях… можно даже не целоваться. В конце концов, у нас дома была замечательная колода карт, и я бы с удовольствием посмотрела, как Иван Гордеев пытается сжульничать, нетрезво светя картами при каждом удобном случае. Это было бы волшебно. Однако я вспомнила слова Мани, тропу позора, и все настроение как-то…

— Прости, — ответила тихо.

— Я понял, — кивнул он и попытался развернуться.

— Да ничего ты не понял! — рявкнула я и дернула его за рукав куртки. Да так, что мы оба пошатнулись и вцепились друг к друга, дабы не упасть. — Ты думаешь, это просто две поганые, хлипкие комнаты без отопления, но это куда больше. Тебя третирует отец, а меня — соседи. Они выклюют мне мозг, если увидят с каким- нибудь парнем или…

— И тебя так волнует их мнение, что ты готова всю жизнь блюсти целибат? — кажется, он думал, что я тут же брошусь опровергать его заявление, но я не смогла.

Ужасно неприятно это признавать, но, по всему, он угадал. Я слишком зависела от мнения посторонних людей, которых даже не уважала. Как сестра. Как мать.

— С чего ты взял, что я… — попыталась защититься, но не нашла подходящего слова.

— С того, что ты не умеешь целоваться, — легко решил он за меня проблему.

Наверное, мне не стоило об этом думать, но вдруг стало так обидно, что ему не понравилось. Обидно, что он заметил. Да просто обидно. А учитывая, что я была нетрезва — просто до слез.

— Ну, спасибо, — зло проговорила и попыталась обойти, но он меня остановил.

— Я не собирался тебя обижать или сердить, — заплетающимся языком возразил он и пригладил пальцем мою бровь. — Просто это так абсурдно. Ты всегда за логику, но стоит пересечь границу общежития — прячешься. Что же там такого?

Внезапно он наклонился и коротко поцеловал меня в щеку.

— Если вдруг решишь, что мнение соседей для тебя не важнее, дай знать.

Он ушел, а я ошалело заморгала, пытаясь понять, что же только что произошло.