Лона вернулась домой. На некоторое время, без расторжения помолвки, но все же. Уговаривали ее общими силами: даже мама была против молчаливого принятия ситуации, в которой сестра оказалась игрушкой двух распоясавшихся мальчиков. Врачи не выписали ей больничный, не дали оправиться от случившегося, но Лоне это было нужно. Всегда веселая и открытая, на этот раз она замкнулась в себе, будто пытаясь определить, что ей делать дальше.

Я втайне надеялась, что ее решением будет бросить Романа, но, как вы понимаете, сама подала дурной пример, начав встречаться с Ванькой. Вроде как, уж если и эта крепость пала, то тушите свет.

Когда выписывали Лону, Ваня вез нас всех в обед на машине домой. И терпеливо отвечал на разного рода каверзные вопросы:

— Я так и не поняла: как вы догадались, что с Илоной что-то случилось? — удивлялась мама.

— Это Ульяна, — просто ответил Ванька. — По-моему, тот парень, с которым Лона села в машину давно не внушал ей доверия.

— Ей никто не внушает доверия, — пожаловалась мама.

Я уже открыла рот, чтобы поинтересоваться, так ли возмущает ее это после случившегося, но вмешалась Лонка.

— Она доверяет Ване, — осадила она маму. — Разве не видишь? Кстати, ребят, вы теперь что, встречаетесь? — спросила она совсем не в своей манере, что меня и насторожило.

— Мы встречаемся? — поинтересовалась я у Ваньки, все еще не уверенная, куда отнести наши поцелуи.

— Я думал, что да, — ответил он насмешливо. — А ты?

— Он думал, что да, — повторила я для сестры. — Я, вроде, тоже.

Отвечая на шутку, Лона засмеялась, но прозвучало фальшиво. Ее мир рушился на глазах, и мне было совестно за то, как сильно билось сердце от мысли, что каким-то неведомым образом нас с Иваном Гордеевым все же свело на одной дорожке.

— А ты говорила «коллеги», — пробурчала мама.

Я обернулась со своего переднего сидения, чтобы шикнуть на маму, но передумала, когда заметила, что улыбка сестры стала намного более искренней.

Дома она расспросила меня в деталях: как, когда, почему, а, главное, не страшно ли мне начинать отношения с парнем, который вовсе мне не ровня. И я ответила, что нет. Потому что вытекало все из дружбы или тесного приятельства, а в таких отношениях неравенство становится менее очевидным. Да и Ванька так себя не вел. Может, он и сорил деньгами где-то, но никогда напоказ передо мной. Но Лона об этом не знала. Перед ней в полной мере расцветал еще худший мезальянс, чем в их с Романом случае. С той лишь разницей, что я не собиралась замуж. Вот только это перед сестрой от этого легче не стало. Я не была больше несчастной старой девой, которая зудит и ждет ее у окошка, я бегала на свидания самым классным парнем из всех наших знакомых. Это меняло все.

Отношения у нас с Ванькой складывались странные, но чудесные. Не было ни букетов из роз, ни свиданий на крышах. Но мы постоянно где-то гуляли вместе, ходили на концерты начинающих групп, на бесплатные выставки современного искусства, часто сидели в кафе с его или моими друзьями, один раз вообще на гонках оказались… Но почти не оставались одни. Жизнь вокруг казалась бешеным потоком, смывающим и перемешивающим все дни и события в кучу. Было безумно весело и очень странно. Из нормальных отношений у нас были, казалось, только жаркие поцелуи в машине. Ко мне не шли из-за Поны, к нему — из-за отца, и пусть я и гнала мысль о том, что Ванька банально не хочет меня как девушку, та стучалась, и стучалась в голове, не давая покоя.

С другой стороны, стоило так подумать, как находили доказательства обратного. Спустя две недели после начала встреч, в тот день, когда Николай Давыдович улетел в командировку в Москву, Ванька пригласил меня к ним домой. Сказал, что, наконец, сыграет мне на гитаре и покажет свою комнату. Звучало очень подростково, но являлось новым и для него, и для меня. Это как-то сглаживало ситуацию.

Квартира, в которой я уже бывала, в отсутствие начальника казалась совершенно иной. Ванька в куртке, зимних кроссовках и джинсах смотрелся здесь как инородное существо. В владелец такого помещения обязан носить такой дурацкий бардовый халат с золотыми вензелями, такой еще в фильмах можно увидеть. И, желательно, выглядеть как граф Дракула. Иначе все мимо. Гордеев-старший, не будучи современным воплощением Влада Цепеша, тем не менее, вписывался, а вот его сын — ничуть.

— Добро пожаловать в наш музей! — восклицал Ванька желчно, как попало скидывая обувь у входа.

— Я здесь уже была, — напомнила я в который раз.

— Да, я помню, — отмахнулся Ванька.

— И вышла живой, — не преминула подколоть.

— А вот это уже странно.

Он был на взводе больше, чем обычно, из чего я сделала вывод, что перед отъездом отец здорово потрепал ему нервы. Я не один раз слышала, как Гордеев отчитывал сына за отсутствие академического интереса, но на этот раз, видно, переусердствовал.

— Иди сюда, — прервал Ванька мои размышления, сгребая подмышку. — Вот она святая святых. Комната. Если что, я специально не слишком прибирался, чтобы ты не имела на мой счет иллюзий.

— Это означает, что в углу я найду гору носков? — усмехнулась я.

— Нет. Но что-то вроде.

Только после столь своеобразного вступления мне распахнули дверь и пропустили вперед. И было все не так плохо. На кровать было неряшливо наброшено одеяло, подушка валялась где-то в центре. Будто сначала Ванька собирался прибраться, а потом передумал производить положительное впечатление и оставил как есть. Стол был завален дисками, а в самом центре комнаты, на проходе стоял усилитель и валялась электрогитара с процессором. На спинку стула рядом была брошена серая майка. В целом, было очень мило и светло, в отличие от остальной квартиры. Видно, что на этой территории Николай Давыдович не обитает. Может, оно и плохо, но с тех пор с моем сознании квартира Гордеевых разделилась на две совершенно не связанные между собой части.

— Присаживайся, — сказал Ванька, жестом предлагая мне выбрать кровать или стул. Видно было, что ему несколько не по себе.

— Ты сюда гостей не приводишь? — без труда догадалась я, выбрав все-таки кровать, ибо стул был занят майкой.

— Нет, — ответил он прямо. — Не хочу знакомить с отцом друзей. Они друг другу взаимно не понравятся. Да и как-то смысла нет сюда тащить посторонних. Все равно скоро съеду.

— Ждешь этот день?

— С нетерпением.

Не желая продолжать грустную тему, я предложила Ваньке сыграть мне на гитаре. Решение устроило всех, и, стоило прозвучать первым нотам, стало значительно веселее.

— Знаешь, что это? — спросил Ванька, перекрикивая усилитель и закономерно сбиваясь с ритма.

— Нет.

Я сама удивилась тому, насколько плохо было слышно мой ответ.

— Glasgow Kiss Джона Петруччи, — самодовольно крикнул Ванька.

Подтянувшись повыше на кровати, я приготовилась слушать. У него получалось очень неплохо. Не нужно было хорошо разбираться в технике, чтобы понять: Ванька играет часто. И это легко объяснялось: если я дома предпочитала болтать с Лоной, сидеть в интернете или прибираться, то Гордеев-младший, очевидно, занимал свободные часы музыкой. При том, что он не был обременен ни готовкой, ни другими домашними делами, это являлось альтернативой общению с отцом. Где-то к середине композиции гитаре начал вторить стук по батареям. Ванька его тоже услышал, но и не подумал убавить громкость.

— Они придут, — предупредила я, поскольку знала об этой стороне жизни куда больше.

— Разумеется, придут, — весело ответил Ванька.

Я даже расхохоталась, а он подмигнул и снова уставился на гриф. Признаться, однотипная мажорная гармония бесконечно длинного творения Петруччи к концу мне надоела. И когда претендент на должность великого исполнителя спросил, понравилось ли мне, я честно ответила, что он — да, а мелодия — нет. Ваньку это более-менее устроило, и он с довольным видом плюхнулся на кровать рядом со мной, достал с полки вазочку с конфетами и пристроил рядом. Угощал гостью.

После этого я даже фыркнула: у него была свеженькая собственная комната с огромной кроватью, электрогитарой, всевозможными электронными девайсами и даже припрятанными от отца конфетами! Так светло, уютно и комфортно, что впервые захотелось стукнуть его за извечное недовольство жизнью. Или укусить. Больно так. Порыв был очень силен, но совесть позволила лишь щелкнуть его по носу.

— Ауч, за что? — возмутился Ванька.

— За нытье! — пояснила я охотно. — Сидишь тут как собака на сене и жалуешься, что все не так. Да бы я закрылась на замок и не выходила отсюда неделю, — мечтательно произнесла. — При условии неисчерпаемости конфет, конечно.

Ванька улыбнулся.

— Хочешь ключик? — спросил, растягиваясь на кровати на боку во весь рост. — Отец и не заметит моего отсутствия. И работать можно будет круглосуточно.

От интимности положения — мы вместе на одной кровати — я чуть не спустила Ваньке его ядовитую реплику. Но, видимо, все равно с отпором достаточно затормозила, чтобы это заметили. Его губы искривились в хитрой, самодовольной улыбке. В этом он был на своей территории и чувствовал себя вполне комфортно. А меня его поведение сбивало с толку: я никак не могла увязать в голове парня, который уезжал в машине с шикарной Олесей Александровной, а потом приводил домой меня. Не один раз я уже открывала рот, чтобы задать вопрос: почему, как так получилось, что мы вместе? Но только подумала, что настал тот момент, когда мне хватит смелости озвучить непростой вопрос, как Ванька потянулся и коснулся моих губ. Мысли тут же разлетелись в разные стороны.

Подхватив за затылок, он осторожно уложил меня на спину, оторвался, обвел пальцами скулу и снова поцеловал. Ощущение тяжести чужого тела на своем оказалось дезориентирующе приятным. И внезапно из ниоткуда взялся страх потеряться в ощущениях, забыться. То ли врожденное, то ли взлелеянное образом жизни недоверие вступило с схватку с желанием, раз за разом проигрывая под напором мужских губ. Пока, поддавшись панике, я не попыталась оттолкнуть Ваньку и отвернуться.

— Что случилось? — шепнул он, будто почувствовав состояние, и провел носом по шее. Кожа снова покрылась мурашками.

— Я не знаю, — ответила.

А раз не знала, то и ничего не добилась — все продолжилось. И я лишь попыталась зажмуриться покрепче и унять нарастающую панику.

Да, мне было не по себе: я оказалась наедине с Ванькой в пустой квартире. Казалось бы, если не подозревала о том, что за этим последует, то либо врешь, либо сама виновата. Что ж, это так: доведись мне выбирать парня, с которым я готова была переспать впервые, то никого, кроме Ваньки, не существовало в целом мире, но… Но все отравляла разница в опыте и образе жизни. Совершенно не хотелось снова услышать, что я не умею целоваться или что-то в этом роде. Я оставалась девственницей до двадцати четырех лет, это говорило не в мою пользу совершенно. Подчеркивало все недостатки: от простоватой наружности до упрямого неприятия реальности, в которой мы с сестрой существовали до сих пор. Но о некоторых вещах нельзя говорить вслух, вот просто нельзя, и все. Я и не говорила. Признаться, мне потребовалось очень много времени, чтобы примирить в голове девчонку Сафри и женщину, скрытую глубоко под этой оболочкой. Причем переступая через многие и многие комплексы, взращенные во мне матерью и общежитием.

Каждый раз, забываясь в руках Ваньки, я чувствовала какой-то внутренний излом, будто что-то предавала… И от того, что мне было хорошо, становилось еще паршивее. Почему мы все: и мама, и Лона, и я, хотели мужчин не своего круга? Мне это казалось чем-то испорченным, неправильным. Неужели не существовало простого симпатичного парня, который бы меня устроил? В конце концов, в университете было достаточно умных, перспективных ровесников, рядом с которыми я не чувствовала себя Золушкой, но пробить броню удалось только одному человеку: который обладал даже тем, чего не желал.

Это в его руках я таяла и неумело, осторожно ласкала пальцами мягкую кожу под футболкой, прямо над поясом брюк — на большее не осмеливалась, пусть и хотелось. К счастью, Ванька был не менее осторожен со мной. Но все же мы оба понимали. Что при наличии достаточного количества времени, это могло вылиться во что-то совсем уж неожиданное… если бы нас не прервал дверной звонок.

Отпусти пришедший звонок быстрее, может, Ванька бы и не пошел, но настойчивая трель заставила. И как только он, чертыхнувшись, ушел, я вскочила и начала поправлять одежду. И вовсе не потому, что явиться мог Николай Давыдович. Просто дважды в одну реку не входят, а момент был упущен. Пусть что-то внутри ныло и протестовало против такого решения, я позвонила себе лишь коснуться губ, а потом поднялась. Удивительно, но ноги были будто ватные, плохо слушались. Будто я не целовалась, а пила шампанское.

Внезапный гость в проявлении чувств был несдержан. Не достучавшись до Ваньки, сосед решил порадовать того визитом и теперь красочно живописал, как ему осточертели выходки шумной молодежи. Пожалуй, он несколько припозднился с обвинениями, но мне не знать, как сложно вытащить из-под дивана тапку, когда та жизненно необходима.

Что ответил соседу Ванька, я так и не расслышала, но скоро дверь хлопнула, а мой недавний растлитель появился на пороге и даже не удивился, увидев меня стоящей посреди комнаты.

— Сбегаешь? — спросил он насмешливо, но без тени обиды.

Я почувствовала облегчение от того, что не придется объясняться.

— Ага.

— Ну беги. Или тебя проводить? — спросил еще веселее.

— Не надо.

Я понимала, что это удивительно глупо, ведь в метро Ванька приставать ко мне не стал бы, но восстановить зону личного пространства, в которой образовалась не слишком маленькая брешь, было необходимо. Одной, разумеется.

— Тогда до завтра, — попрощался он и чмокнул меня в щеку.

***

Первое время на работе я внимательнее обычного присматривалась к Гордееву. Ждала, что он каким-нибудь образом выдал знание о том, что я встречалась с его сыном. В конце концов, офис об этом знал, и уши у начальника имелись. Но он ни словом, ни намеком не попытаться выразить свое отношение к происходящему. Я нравилась ему как личный помощник, в этом мы общий язык нашли, но будучи девушкой Ивана я волновалась совсем о другом. Недаром же полным полном примеров конфликтных отношений между избранниками детей и родителями.

Кстати об этом. Поговорив с Лоной, я выяснила, что она не явилась исключением. Да, сестра была очень дружелюбной, хозяйственной и даже домовитой девушкой — ее личностные качества устроили бы кого угодно. Но еще Островский усмотрел драму в слове «бесприданница» и вывел из него полноценную пьесу без счастливого конца. Так и здесь. При всей готовности Лоны идти на любые компромиссы ради семейного счастья и возлюбленным, она бы не смогла угодить априори. А зная Романа я предполагала, что сестру не один и не два раза тыкали носом в то, какой ей следовало быть благодарной. Она, конечно, о подобном не говорила — наблюдая ситуацию изнутри, такое сложно заметить сразу, — но домой вернулась куда более дерганой. Оттого еще сильнее радовало, что Лона не рвалась обратно.

На выходных приходил Роман. Меня до разговора не допустили. И я бы охотно подслушала под дверью, но уж очень людно было в коридоре. Плевать бы на соседей — пусть любуются моим недостойным поведением, мне не жалко, но они бы рассказали Лоне, а та обиделась. Пришлось сидеть в комнате, кусая губы. Не знаю, как я выдержала эти сорок минут, но только хлопнула дверь напротив — вскочила с дивана и пошла вразумлять сестру. Я была почти уверена, что увижу Лонку в куртке и с сумкой в руках, но ситуация оказалась из разряда ни нашим, ни вашим: она была в домашнем халате и целовала Рому на прощание. Надо ли говорить, что мы с будущим зятем обменялись далекими от симпатии взглядами, когда он уходил. Я хотела узреть на его щеке алый след пощечины, а он собирался увезти свою принцессу домой к злобной свекрови. В общем, Лона в очередной раз отделалась, казалось бы, невозможным компромиссом. И на мой вопрос о планах, ответила, что точно не знает, но с ЗАГСом повременит: сначала дождется, чтобы Роман сделал определенные выводы о своих друзьях. В качестве поощрения такого взвешенного решения я отменила прогулку с Ванькой, сгоняла за чипсами и заставила сестру смотреть глупый фильм. Кажется, она была только «за».

— Мне сложно, — сказала вдруг Лона, прерывая речь актера. — Я думала, будет проще его ненавидеть за случившееся, и я понимаю, что, наверное, так правильно, ведь он не понял… Но это не он сделал. Разве он мог такое предвидеть? Или ответственен за поступок друга?

— Он относится к тебе плохо, Лона, — резко ответила я.

— А кто относится хорошо? Кроме тебя. Уль, ну кто? Егор? — Она усмехнулась. — Мне кажется, если бы меня заменили картонной копией — ну, знаешь, как эти макеты ДПС-ников по обочинам дороги, — он бы и не заметил! В одной из компаний, куда я ношу документы, есть парень, он всегда угощает меня конфетами. Недавно одна из его коллег сказала, что неправильно флиртовать с молодым человеком, у которого дома беременная подружка. Думаю, на таком фоне мой Рома вовсе не плох.

— Я не спорю. Но, Лона, тебе не сорок лет, чтобы бросаться в первые серьезные отношения с головой! Еще найдется человек, который будет достаточно тебя уважать, чтобы не приходилось ничем жертвовать…

— Уля, — перебила она. — Ты слишком переживаешь по поводу уважения. Оно никогда не берется по щелчку из ниоткуда. Уважаем мы исключительно тех, кто что-то нам доказал. И Рома начнет меня уважать как свою жену, просто ему на это нужно время.

— Отчим маму не уважает, — заметила я. — А ведь семь лет вместе.

— Не сравнивай меня с мамой, — удивительно резко ответила Лона. — Мне тоже не нравится, как к ней и к нам относится дядя Боря, но с чего ты взяла, что у меня будет так же? Потому что я встречаюсь с парнем, к которому можно переехать? Прости, но чем же так сильно отличается от него Иван Гордеев?

— Тем, что я не собираюсь за него замуж.

Это было правдой. Я не представляла себя рядом с Ванькой через, скажем, пять лет. Учитывая ту борьбу характеров, которая завязалась между ним и его отцом, сложно было даже представить, куда качнутся весы его жизни. Никто не знал, хватит ли Ваньке духу сказать Николаю Давыдовичу решительное «нет» и выбрать собственную дорожку, фактически отказавшись от фамилии. Мне иногда казалось, что и комната в доме отца, и кабинет на последнем этаже «ГорЭншуранс», и даже маленькая, дерзкая Сафри — все это было для Ивана Гордеева не более чем перевалочным пунктом. Так на что было рассчитывать? И стоило ли сожалеть, что не сложилось?

Жалею ли я, что по итогам всей этой странной истории чудесным образом оказалась женой Сергея Новийского? Никогда. Ни единого раза. Благодаря мужу я обрела что-то такое, чего не мог мне дать Ванька и за миллион лет

— некую ровную, внутреннюю уверенность, которая позволяет ступать по жизни, не оглядываясь. Вот только не сделала ли я того же для Ивана Гордеева? Что-то мне подсказывает, что такое возможно. Разве существовала иная причина, по которой он мог бы обратить на меня внимание? Клянусь, изначально и я не видела в Сергее потенциального партнера, но ведь вспоминала о нем. Он чуть ли не с первой встречи занял у меня в мозгу местечко, и прочно обосновался там. И я начала интересоваться политикой, читать о нем комментарии в сети. То, что началось не с яркой вспышки страсти, оказалось, дало куда более прочные и крепкие корни. Вот почему так больно, что закончилось все плохо…

Ну а пока мы с Поной сидели на диване, недовольно пыхтя и не зная, что делать со своими жизнями и запутавшись в неправильных мужчинах. И зачем-то убеждали друг друга, что имеем право на свои точки зрения. Если бы вы знали, насколько нелепым и неактуальным оказалось все это через какие-то полтора года, то определенно оценили бы иронию. Однако в тот день все казалось ужасно важным, нужным и неоспоримым. И хотелось одобрения самых близких людей. Ни одна бы не уступила, потому что подспудно понимала, что ошиблась в своем выборе и боялась сдать оборонные позиции, упрямо и нелепо настаивая на своем. Что ж, в семье Сафроновых все-таки имелась общая фамильная черта — неумение признавать неправоту.