С уходом Ваньки над «ГорЭншуранс» воцарилась звенящая, нервная тишина. То ли охранник пустил слушок, то ли кто увидел нас из окна и все понял, но новость разнеслась по этажам со скоростью инфекции, и все смолкло на насколько дней. Людям требовалось время на осмысление произошедшего: маленькое государство лишилось своего кронпринца. А народ любил его, ждал, поддерживал. Так выглядел траур. Никто всерьез не верил, что у Гордеева-младшего хватит пороха послать отца, но это случилось, причем совершенно неожиданно.

Спустя три дня молчания в отсутствии изменения ситуации, меня начали осторожно расспрашивать. До того историю из первых уст знала только Лона, а остальные ребята молча переглядывались, будто боялись, что сорвусь и впаду в истерику. Но, на самом деле, мне не казалось решение Ивана такой уж трагедией. Куда больше пугало, что он обрезал ниточку, соединявшую его с последним из живущих родственников.

Получив свою порцию сведений, Рита, Иришка и Егор в один голос посоветовали мне поговорить с Ванькой и убедить его вернуться. Действительно, в наш век сожалений об утраченных возможностях, кто же бросает блестящее будущее ради едва-едва просматриваемой цели? Да, Ваньке следовало отдать должное, он сделал то, на что решились бы единицы: променял стабильность на один лишь фантом настоящего счастья. И преуспел ведь, чертяка! В жизни бы не поверила, что так бывает. Да никто бы не поверил.

Кроме меня Ваньку поддержала одна лишь Лонка. Она вообще приняла новости очень близко к сердцу. Даже всплакнула. Больше всего ее расстроило, что Иван с Николаем Давыдовичем так ругались не один и не два раза, а постоянно. Наверное, нам всем следовало об этом догадаться раньше, но я лишь насмешливо обвиняла Ваньку в нытье. Мне и в голову не приходило, что это лишь верхушка айсберга. Обычно на публике Гордеевы вели себя весьма типично для отца и сына. Смущало только абсолютное неуважение интересов друг друга. Никто не подозревал о той ненависти, которая росла и крепла в их душах. Вы бы слышали, как горько и надорванно звучали их слова тогда, в кабинете. Вроде, подумаешь, повздорили, с кем не бывает? Мы с мамой тоже все время цапались, но в нашей семье никто не имел целью унизить, оскорбить, ударить по самому больному. На какой-то миг я даже подумала, что не смогу после этого работать на Гордеева.

Слушая советы друзей, я кивала, обещала поговорить с Ванькой, и они мне верили, потому что не обращали внимания на Лону. Она видела, что я лгу, глядя прямо в глаза. И не осуждала. Даже наоборот, будто боялась, что я поддамся, а потом кивнула каким-то своим мыслям и перевела тему на Николая Давыдовича. У нее вышло очень естественно, и все с готовностью стали жалеть бедного пострадавшего начальника, оставив нас с Ванькой в покое.

Сколько прошло с тех пор лет? Шесть? Вроде бы, шесть. Так вот уже шесть лет я по утрам занимаюсь йогой, стабильно отвечая на вопрос: как мне удается заставлять себя вставать в такую рань? Ответ прост: через адские муки. Но речь сейчас о том, откуда пошла такая традиция.

Ванька действительно поселился при спортзале Сан Саныча, и я повадилась приходить туда по утрам. Да-да, подкармливала, как сердобольная мамаша. Забавляла этим и его, и Сан Саныча, но переживала не за сытость, а за общее состояние. И искала повод чаще видеться. На то, увы, имелись причины.

Казалось, Ванька решил себя за что-то наказать. Каждое утро они с сенсеем устраивали совершенно безумные бои, от которых сердце замирало. Я приносила еду, садилась на лавочку и с затаенным ужасом ждала, что один из мужчин убьет другого. Они дрались так яростно, что смотреть было больно. Тело Ваньки покрылось синяками и царапинами, и я мазала их гелем, чтобы заживить хоть чуточку быстрее. Гордеев-младший не сопротивлялся, но и не поощрял. Он хотел страдать, он считал, что этого заслуживает. Но почему? До поры я этого не понимала.

Были у его жажды саморазрушения и другие проявления: упрямый отказ жить у меня в сравнительно нормальных условиях, практический полный игнор мобильного телефона, а еще склонность к пустому самопожертвованию. Он с готовностью хватался за любую работу. Проводил мне в квартире свет, присматривая за рабочими, отделывавшими мне ванную, убеждал Лону не сдаваться под напором Романа и Бесхребетного и не забирать заявление из полиции, натаскал мне полквартиры материалов… Помогал, помогал и помогал. И успешно уходил от разговоров.

Устав от попыток Ваньки самоубиться на ринге с помощью Сан Саныча, я, вспомнив совет сестры, приобщилась к занятиям йогов, которые проходили по утрам при том же спортзале, в пристройке с торца. Так я была, вроде, рядом, приглядывала, но не видела самое тяжелое. С тех пор, как Ванька ушел, он стал мне даже как-то ближе и роднее. То, что он сказал про меня, в некотором роде тронуло. Даже если рассчитывала на другое, это было приятно. А еще налагало на меня определенную ответственность за его благополучие.

Прошла неделя, за ней — вторая. Однажды вечером Гордеев дождался ухода Катерины и попросил меня задержаться. Не нужно было провидческого дара, чтобы догадаться, о ком пойдет речь.

— Как там мой сын? — спросил он без предисловий, казалось, невозмутимо ощипывая очередное из своих растений.

Я вдруг с горечью подумала, что о них он заботился больше, чем о Ваньке. Те находили силы благодарно тянуться вверх после всей заботы, а вот сын пробиться сквозь отцовское равнодушие не смог. Сдается мне, именно железная воля Николая Гордеева все это время не давала Ваньке задуматься о том, чего он хотел от жизни. Пришлось действовать по порядку: вычеркнуть отвлекающий фактор и только после этого двигаться дальше.

— Нормально. У него все есть. Подрабатывает в спортзале, ребят тренирует.

Несмотря ни на что, Гордеев заслуживал новостей. Не думаю, что Николай Давыдович хоть раз набирал Ванькин номер с момента разлада — не из того он теста, но даже если бы попытался, ничего бы не добился. Ванька бы попросту отбил звонок. И обоим было бы неприятно, для обоих стало бы испытанием, а я и так знала: начальник пожалеет о том, что слишком пережал. Отец ведь.

— Приглядывайте за ним, — неожиданно сказал он.

Отчаяние этих слов потрясло меня до глубины души:

— Думаете, он не вернется?

— Почти уверен.

— Но вы же…

— Как я уже говорил, — перебил он меня. — Из меня паршивый отец. И надо быть полным кретином, чтобы верить, что это изменится. Иван не полный кретин, как считаете?

— Нет, конечно, — подтвердила я.

— Ну вот и славно.

Оправив пиджак, он уселся за стул и демонстративно уставился в экран. Делал вид, что ничуть не взволнован. Мне оставалось только развернуться и уйти. Но с тех пор я знала, что склонность к самоистязанию у них семейная.

Несмотря на громкие обещания, один раз Ванька в «ГорЭншуранс» вернулся. Но не ради разговора с отцом и или шумного прощания с коллегами.

Мы встретились с ним в фойе, случайно. Я бегала по делам, пришла позже окончания обеденного перерыва и застала его у лифтов. На календаре было шестое апреля, как сейчас помню. Цифра врезалась в память навсегда…

— Ваня? — спросила я, коснувшись его плеча.

Он резко обернулся и как-то странно нахмурился, будто не ожидал или не хотел меня видеть.

— Ты зачем здесь? — постаралась я перебить неприятные мысли.

— Трофейный мяч оставил, решил забрать, — сказал, и я ему поверила. А вот излишние подробности следующих слов насторожили: — Это от ребят из Китая, приятное воспоминание. Есть и другие вещи, но с ними отец пусть делает, что вздумается. А мяч жалко.

Причин врать, казалось, у него не было, но все-таки чувство неправильности не покидало.

— Поняла, — кивнула я и нервно сцепила руки за спиной, решив не капать на мозги на манер подружки из злых постов, разбросанных по всему интернету.

Наконец, приехал лифт, и мы шагнули внутрь пустой кабины. Неловкость наэлектризовала помещение. На одном из этажей мы остановились, и я уже успела испытать облегчение от мысли, что к нам присоединится третий пассажир. Но, видимо, вызвавший лифт нас не дождался, и Ванька просто нажал кнопку закрытия дверей, оставляя нас наедине вновь. Следовало о чем-нибудь заговорить, но в голову ничего не приходило, кроме закономерного вопроса: почему мне казалось, что надвигалась катастрофа? Светящаяся пятерка на табло этажей сменилась шестеркой, та — семеркой, а затем свет моргнул и погас. Лифт встал.

— Твою мать, — удивительно эмоционально отреагировал Ванька, и мой предохранитель тоже сорвало:

— Что происходит? — раздраженно поинтересовалась, не желая делать вид, что ничего не заметила.

Поморгала, чтобы побыстрее привыкнуть к темноте, но ничего не вышло.

— Должно быть, свет отключили.

— Спасибо, Шерлок, это и ежу понятно. Что происходит с тобой? Бесишься из-за того, что встал лифт? Серьезно?

Вопрос остался без ответа. Не дождавшись реакции, я фыркнула и достала телефон, чтобы набрать номер Егора. Решив возложить проблему вызволения нас из заточения на пусть и довольно хрупкие, но мужские плечи. С горечью само собой подумалось, что еще месяц назад, не застрянь Ванька вместе со мной, я бы звонила именно ему и не сомневалась в том, что он меня вытащит. А теперь опора под ногами, которой я раньше придавала столь малое значение, растаяла. Возвращаться к мысли, что ты опять наедине с собой и должен рассчитывать только на себя, оказалось болезненно.

Пока я рефлексировала, Егор сообщил, что обесточен не только лифт, но и все здание и остается, видимо, ждать починки сетей. Вздохнув, напоследок взглянула в мрачное лицо прислонившегося к стене Ивана в свете дисплея и убрала мобильный в карман.

— Проблемы с электричеством во всем здании, — попыталась передать слова Егора. — Придется…

— Я слышал, — перебил Ванька.

В тишине остановившихся механизмов был отчетливо слышен каждый шорох. Как Ванька потер шею, как я переступила с ноги на ногу. Очень неуютно. Пару минут мы стояли в молчании, занятые своими невеселыми мыслями. Только мне было чуть сложнее: я боялась не только своих, но и тех, что посетили его голову. Раньше Ванька при мне не ругался, только в чрезвычайных обстоятельствах, хоть и прекрасно знал, что девчонка Сафри — не нежный цветочек. Был ли этот лифт одной из больших проблем? В голову полезли совсем уж нехорошие мысли.

— Я за тебя переживаю, — первой пошла на мировую.

— А я за тебя, — ответил он хрипло и откашлялся. — Должен кое-что тебе сказать, но хотел… не так. Не в кабине лифта, в темноте, от безысходности.

Облегчение от того, что он заговорил, быстро сменилось пустотой осознания.

— Хочешь меня бросить? — не став медлить, перешла я к главному.

— Что? — удивился он. — Черт, после всего, через что ты помогла пройти… правда таким меня считаешь?

— Прости. Просто… мне все время казалось, что это как-то не всерьез у нас, что ли.

— Серьезнее у меня не бывало, — признался он без запинки. — Уж как умею.

Стало немножко теплее, и я попыталась вернуться к главному:

— Так что ты…

— Да, я…

Мы заговорили одновременно, и оба примолкли, позволяя высказаться другому.

— Я хотел сказать тебе, что… — Он вздохнул. — Решил добровольно пойти в армию. Теперь, когда я отказался от защиты диссертации, это хороший вариант. Так будет лучше, даст время на переосмысление ситуации…

Новость стала для меня полной неожиданностью, даже челюсть отвисла. Нет, я знала, что мужчины до двадцати семи лет являются военнообязанными, и все такое, но разве это имело хоть какое-то отношение к моему Ваньке?

— Прости конечно, может я идиотка, но разве в МГУ нет военной кафедры? — вытаращилась я в темноту в надежде углядеть хоть кусочек Ваньки.

— Поэтому я и сказал «добровольно», — подтвердил он напряженно.

Я всегда думала, что в армию идут после школы или после университета, а еще потому, что не сумели отмазаться. И тут вдруг заявление века…

— И ты придешь в военкомат, скажешь, что ты есть Бобчинский-Добчинский, хочешь служить и так далее? И тебя не отправят в психушку?

— Существует контракт, — сухо заметил Ванька. — Саф, я послал к черту отца, живу в подсобке при спортзале, предполагается, что должен профессионально управлять другими людьми, но ничто из этого не есть я! Да, это уже не подчинение отцу, но мне такого мало. Я всегда хотел чего- то… более острого. Я должен разобраться в том, что происходит со мной, что я буду делать в будущем. Мне нужен этот год контракта не переосмысление, на то, чтобы посмотреть, как живут другие люди.

Он умолк и шумно запыхтел, будто речь потребовала от него больших физических затрат.

— Какое переосмысление? Ты что несешь? — громко воскликнула я, будто он действительно провинился. Пришлось прицепиться к последним словам. — Там из парней последние мозги вышибают!

— Ты же слышала, что ребята рассказывали, — попытался он меня успокоить. — Ничего там не вышибают. К тому же, разве я похож на человека, которого просто поколотить в коридоре?

— Сейчас ты похож на человека, который отчаянно жаждет, чтобы его поколотили.

Ванька отлепился от стенки лифта, подошел ко мне и обнял за плечи.

— Саф, я не хлипкий мальчик, которому стоит бояться.

— Меня не это волнует, Ваня, — сказала почти с отчаянием. — Ты никогда не задумывался, чем меня зацепил?

— Скорее нет, у меня не так плохо с самооценкой, — весело ответил он, но я не нашла сил улыбнуться.

— Ты не жестокий, беспринципный придурок, не унижаешь людей и не трясешь перед ними тем, какой ты есть или кто ты есть. А мог бы, у тебя на это куда больше прав, чем у того же Романа, который так и поступает. Такое встречается редко, и я не хочу, чтобы это изменилось.

— Что за ерунда? — опешил он. — С чего бы этому измениться?

— Жестокость меняет людей. Мы выросли в жестокости, пойми. Я уже из пеленок вылезла циником, а Лонка пытается угодить всем и каждому. Это такой способ выжить. Ты — другой. Это очень приятно, понимаешь? А армия, несмотря ни на что, преимущественно, бессмысленный концентрат жестокости. Там учат подчиняться, не включая голову. Есть приказ — есть исполнение. Ты бежал от этого в случае с отцом, а все туда же. Ты заслуживаешь большего!

— Саф, это же всего на год, — усмехнулся он, щелкнув меня по носу. — Не навсегда. Понимаешь, пока что я не нашел ничего, за что хотел бы зацепиться. А это значит, что нужно увидеть больше.

И он, как ни удивительно, не прогадал. Из армии Ванька вернулся с уверенностью, что хочет профессионально защищать людей. Памятуя о том, как он повел себя в случае с Лоной и Бесхребетным, я даже не подумала поставить его выбор под сомнение. Ваньке это подходило. Пытливый ум, умение быстро ориентироваться в экстренных случаях, хорошее чутье на ситуацию — все это выдавало в нем хорошего защитника. А при навязанных отцом навыках управления очень скоро он стал управлять, а не подчиняться. Смешно, но кровь не водица. От чего бежал, к тому пришел. Только своей дорожкой.

Это я рассказываю лишь для того, чтобы подсластить пилюлю. В тот миг мне было на редкость паршиво и уж точно не до великодушного принятия ситуации как она есть. Ванька оставлял меня одну против все еще враждебно настроенного мира не только как парень, но и как хороший друг, который гнал прочь многие страхи. Но была внутри меня и другая, альтруистичная часть, которая протестовала: ему хуже, не будь эгоисткой. А я была. Именно эгоисткой, когда из глаз брызнули слезы и полились слова:

— Но я не хочу, чтобы ты уходил.

Когда-то давно Лона говорила мне, что сложно привыкнуть к первым отношениям, а потом это становится чем-то вроде наркотика. Речь не о сексе. Просто чувствовать заботу, поддержку и симпатию, отличную от родственной, как-то по-особенному приятно. Не объяснишь, но просто так есть. Раз себя ломаешь, перестраиваешься, и уже не возвращаешься назад. Так она объясняла мне в самом начале отношения с Романом, когда и речи не шло ни о какой любви. Но я не понимала, пока не застряла в лифте с Иваном Гордеевым и его режущим на живую признанием.

Утрата показалась такой острой и болезненной, что окончательно позабылась осторожность. Жадность вырвалась наружу, и захотелось успеть все-все. Я встала на цыпочки, дотянулась до его губ и целовала, целовала. Цеплялась, как утопающий за соломинку. Он ответил мне жарко и охотно, но не позволил избавиться от одежды, когда я потянула вверх его футболку. Наверное, если бы не Ванькино благоразумие, мы бы устроили «ГорЭншуранс» незабываемый денек.

— Подожди, — шептал мне в ухо Ванька. — Не здесь. Так нельзя.

А останавливаться не хотелось. Легендарный огонь, о котором грезит каждая девочка, охватил меня впервые, окончательно лишив сомнений. Я бы могла позволить ему что угодно, я хотела ему это позволить. Не разрешил Ванька, и это лишь сильнее подтверждало мои односторонние чувства.

Когда включили свет, лифт так тряхнуло, что мы разлетелись в разные стороны и с удивлением уставились друг на друга. До начальственного этажа не доехали совсем чуть, и когда распахнулись двери, Катерина удивленно уставилась на двоих сидящих на полу, взъерошенных молодых людей, явно застуканных почти на месте преступления. Благо, ей хватило такта никак не комментировать наш внешний вид.

— Живы? — спросила она.

— Как видишь, — кряхтя, поднялся Ванька, протянул мне руку, помогая встать и придерживая створку лифта, чтобы не закрылась. — Отец здесь?

— Да.

— Не говори, что я пришел, — попросил он. — Забежал забрать вещи.

— Как скажешь, — пожала она плечами.

А я развернулась и отправилась в женский туалет. Выплакаться. Ну не то, чтобы армия была трагедий, просто… просто все же новость оказалась слишком неожиданной, к такой я готова не была.

А еще с тех пор возненавидела лифты.

Глядя сваленные в углу пласты ламината, я начинала понимать, что Ванька принял решение уйти в армию давно и попытался привезти как можно больше материалов, пока это было возможно, чтобы мне таскать не пришлось. Свой автомобиль он оставил отцу, как и все, что посчитал не своим, поэтому теперь ради перевозок одалживал машины у друзей, но меня это не напрягало. Парни как-то легко к этому относились. Солидарность, видимо, играла свою роль.

Теперь странности в поведении Ваньки обретали смысл. Попытки обогнать время в процессе ремонта, спарринги с Сан Санычем, развивавшие боевой навык и закалявшие и без того сильное тоже. Внезапно мне захотелось поговорить об этом с сенсеем, высказать все, что накопилось. Я была более чем уверена, что у идеи с армией гусарские усы, и они заслуживали хорошей трепки. Но, помимо прочего, еще мне хотелось попросить у сенсея человека совета, как быть дальше. Или поплакать. Очевидно, с потолка взялась его специфическая клика.

Дабы выпустить пар, я с чувством пнула рядом упаковку плитки. Оказалось, что это очень больно, и я запрыгала на одной ноге, с чувством ругаясь. Именно этот момент выбрал Ванька, чтобы повернуть ключ 8 замке. Так он меня и застал: в позе цапли.

— Я ушиблась, — поспешила огрызнуться в ответ на его вопросительный взгляд.

— Я так и понял. Идешь?

Мы созвонились и договорились встретиться у меня в квартире, чтобы куда-то пойти, но о месте назначения я не имела ни малейшего представления.

— Только придется долго подниматься по лестнице, — предупредил. — Надеюсь, ударилась ты не сильно.

Вступление оказалось своеобразным, но я кивнула. К моему удивлению, идти оказалось выше, чем дальше: мы направились в подъезд соседнего недостроенного дома. Предупреждая беспокойство о безопасности Ванька уверил меня, что рабочие уже устанавливают двери в квартирах, то есть все почти готово и моей голове ничто не угрожает.

У него с собой был фонарик, при свете которого мы и поднимались наверх.

— Что будет, если нас поймают? — спросила я Ваньку.

— Никто нас не поймает, — отмахнулся тот.

— И ты думаешь, что отделался? Я ведь такая доверчивая! Хоть расскажи тогда, ради чего рискуем.

Поверженный моим нетерпением. Ванька вынужден был подчиниться:

— Какой у моего отца самый странный заскок? — спросил он.

— Растения? — предположила я наиболее очевидное.

— Именно. Одним из его требований при строительстве последнего дома из комплекса был зимний сад под крышей. Растений там пока нет. но сквозь стеклянные стены с высоты вид исключительный.

Звучало очень романтично, и риск я посчитала оправданным. К седьмому этажу ноги загудели, и пришлось взять передышку. Ванька даже пошутил о халтуре на йоге, за что получил ощутимый тычок под ребра. Когда мы добрались до будущей оранжереи, гордо именованной зимним садом, я дышала как марафонец после дистанции. Но стеклянные стены высотой в этаж того стоили.

Помещение оказалось большим, холодным и вопиюще пустым. Я не представляла, сколько цветочков нужно, чтобы заполнить столько пространства и предположила, что Николай Давыдович представлял это место чем-то вроде персонального чуда света.

— Там просвет в тучах и видно кусочек звездного неба, — ткнула я пальцем в стекло. Туда, где извечная питерская непогода дала сбой.

— Здорово, — улыбнулся Ванька и прижался губами к моему затылку.

Тем днем я много думала о его решении. Пришла к выводу, что если споры бесполезны, то выбора у меня нет: остается только ждать. В смысле, я понимала, что меня об этом не просили, но, казалось, конкурента Ваньке было попросту не отыскать. Я была настолько влюблена и ослеплена, что и мыслей ни о каком другом человек не допускала. Сомнение было всего одно: нужна ли моя навязчивая верность самому Ваньке? Получить ответ на поставленный вопрос было страшно. Уверяла себя, что это неважно, что ожидание и вынужденно одиночество выглядят одинаково, что это мой и только мой выбор…

— То, что было в лифте, еще в силе? — сбил с мысли Ванька, теснее прижимаясь к моей спине. Я даже уперлась ладонью в стекло, чтобы удержать равновесие.

— Да, — выдохнула.

Звучало очень романтично, и риск я посчитала оправданным. К седьмому этажу ноги загудели, и пришлось взять передышку. Ванька даже пошутил о халтуре на йоге, за что получил ощутимый тычок под ребра. Когда мы добрались до будущей оранжереи, гордо именованной зимним садом, я дышала как марафонец после дистанции. Но стеклянные стены высотой в этаж того стоили.

Помещение оказалось большим, холодным и вопиюще пустым. Я не представляла, сколько цветочков нужно, чтобы заполнить такое пространствло и предположила, что Николай Давыдович представлял это место чем-то вроде персонального чуда света.

— Там просвет в тучах и видно кусочек звездного неба, — ткнула я пальцем в стекло. Туда, где извечная питерская непогода дала сбой.

— Здорово, — улыбнулся Ванька и прижался губами к моему затылку.

Тем днем я много думала о его решении. Пришла к выводу, что если споры бесполезны, то выбора у меня нет: остается только ждать. В смысле, я понимала, что меня об этом не просили, но, казалось, конкурента Ваньке было попросту не отыскать. Я была настолько влюблена и ослеплена, что и мыслей ни о каком другом человеке не допускала. Сомнение было всего одно: нужна ли моя навязчивая верность самому Ваньке? Получить ответ на поставленный вопрос было страшно. Уверяла себя, что это неважно, что ожидание и вынужденное одиночество выглядят одинаково, что это мой и только мой выбор…

— То, что было в лифте, еще в силе? — сбил с мысли Ванька, теснее прижимаясь к моей спине. Я даже уперлась ладонью в стекло, чтобы удержать равновесие.

— Да, — выдохнула.

Он расстегнул мою куртку и стащил на пол, свою сбросил следом, а затем скользнул ладонью по спине, до пояса брюк… провел по голой коже под тканью, вдоль кромки. В окне, как в зеркале, я поймала свое отражение и поразилась отчетливо написанному на лице предвкушению. Стягивая одежду, он целовал мою шею, и я кусала губы от нетерпения Мне хотелось целовать его тоже. Хотелось вытащить из лифта пожар и перенести сюда, под самую крышу Не желая больше односторонних ласк, вывернулась в его руках и обняла за шею сама

Помню, как по одной пуговице расстегивала рубашку Ваньки и целовала кожу миллиметр за миллиметром, помню, как долго он ласкал языком мои ключицы, растягивая ворот блузки. Помню, как это оказалось слишком, и остатки одежды были сброшены в мгновение

Шершавый пол обжигал стопы холодом недолго: Ванька схватил меня на руки, заставляя обвить ногами талию и прижал к одной из несущих кирпичных колонн между окнами. От холода по коже побежали мурашки, но скоро стало так жарко, что это перестало иметь значение

Во второй раз не делал скидки на неопытность или возможную боль. Ее и не оказалось. Когда это стало очевидным, мы оба будто сошли с ума. Не знаю, так сработало ожидание расставания, наверное, но было чертовски хорошо. Ведь всем известен феномен последнего раза, который делает острее все чувства Но тем не менее я никак не ожидала приближения волны горячего удовольствия. Выдох удивления замер на губах, сама собой изогнулась в Ванькиных руках спина, а затем раздался хриплый крик Он не мог принадлежать мне Скажи кто-нибудь хоть сутки назад, что такое возможно, я бы лишь рассмеялась Серьезно? Маленькая Сафри, засос на шее которой повергал людей в недоумение? Да не в этой жизни Сквозь темную дымку удовольствия я увидела, искаженное от наслаждения лицо Ивана Гордеева и затаила дыхание, боясь спугнуть этот момент Кто бы мог подумать, что под конец мы вырвем у вселенной пару крупиц времени, чтобы испытать все