И внезапно проснулась в своем настоящем на Сицилии. Подушка еще в слезах после возвращения от Леклера. Мне пора перестать вспоминать Картера. Мы с ним договорились работать, а не трахаться на каждом углу, как это было раньше. Только что-то внутри меня радикально противится целибату. Или какого хрена я по ночам вспоминаю как мы с Картером… совокуплялись в его Сиднейском домике семь лет назад? Черт, я дура. Хватаю халат, в котором спал Картер, и презрительно спихиваю его с кровати. Я его не убрала с половины после того как вышла из душа. Нет, подозрительно подхватываю. Да, конечно, халат пропал Шоном, почему им, а не мной, предатель! Блин, засада. Как, спрашивается, я должна теперь его носить?! Никак. Пусть горничные стирают. Одежду Шона, кстати, услужливо унесли, могли бы и халат забрать. Начинает заниматься рассвет, неужели я больше после собственных эротических грез не усну? После Брюса я ни с кем не спала, если разобраться, неделю я на Сицилии, а до того неделю мы работали как проклятые. Две недели? Ну, для нас с Брюсом это не странно. А вот с Шоном нас подобное воздержание могло бы довести до сумасшествия. Вот же идиотизм. Смеюсь и встаю на пробежку.

Однако, решение выйти из собственной комнаты не такое уж хорошее, так как на меня обрушивается весь наш разговор с Кариной, затем и с Леклером, и настроение портится. И внезапно идея остаться в номере с эротическими грезами о Шоне становится очень даже заманчивой. Потому что, видимо, меня ждет еще целый день просмотра видео. Это просто стрельба. Я уже ненавижу снующих туда-сюда человечков. Агент Бюро во мне точно не умер. Это ж такая тоска!

У меня появляется мысль: изучить, кто из хакеров, когда и с кем пересекался. Ведь раз мы отмели идею о том, что Монацелли был заказчиком, значит должен был быть еще один суперосведомленный о жизнях остальных хакеров человек. А потому я забираю у агентов папки с делами и начинаю изучать как, когда и где кто с кем из хакеров пересекался. Изучаю все вплоть до переписок. Но толку от этого чуть. Всем исправно и приветливо отвечает только Такаши, но он не особо с остальными близок. Шон регулярно только с японцем и общается. Карина вообще обитает в параллельной реальности, где у нее куча собственных проблем, а Марко живет задирает нос, он ведь сын Манфреда. Я черчу какие-то схемы, как в фильмах вешаю на стены, смотрится внушительно. И думается легче. Чувствую себя Расселом Кроу в Играх Разума. Может быть и у меня уже началась шизофрения? Может быть я ищу послания там, где их нет? Так проходит день, еще один. Я даже о еде забываю, меня все время в ресторан вытаскивает Келлерер. Но с агентами мы больше почти не общаемся. Меня тошнит от двойных игр. Проходили, спасибо.

Попивая кофе на балкончике с видом на море, я все еще рассуждаю о хакерах. Из моих записей выходит, что если об отсутствии алиби Такаши можно было догадаться, то с остальными сложнее, их нужно знать близко, чтобы догадаться…

Итак, подводим итоги:

1) Шон близок с Кариной, но Марко все его компетенции. Он не мог знать об отсутствии алиби последнего.

2) И все-таки Манфред оставляет бабочек Шону, а не кому-либо, значит что-то Шон для него сделал.

3) Но Манфред единственный, кто мог бы слить исполнителю информацию о хакерах.

4) И все же карты никак не использовались. Зачем Манфреду еще один трофей, если у него их итак тьма? Если только это сделал он сам, а он не мог.

Все, не могу больше над этим висеть. Решаю, что раз сегодня пятница, то мне не помешает выходной.

Сижу в баре. Вокруг — молодежь. Явно студенты, только они могут жить в атмосфере безостановочного праздника круглогодично. Я им завидую, университет — прекрасная пора. Помню, как раньше была счастлива со своими друзьями. Керри, Клегги, Аарон… Закрываю глаза. Хватит уже о прошлом! Для того чтобы отвлечься достаю припасенный блокнот и рисую новый сценарий. Снова рисую крест из персонажей. Все таких же. Шон — чертик, Карина — соблазнительница, европейский аристократ Марко и анимешный Такаши. И между всеми ними сеньор с моноклем…

— Забавно, — раздается голос из-за спины. Я подпрыгиваю и хватаюсь за сердце. За моей спиной стоит Шон. Черт… Я даже глаза тру, откуда он тут? А, тем временем, Шон присаживается на табурет рядом, не отцепляясь от меня взглядом. Мне все это крайне не нравится. Особенно в свете моего расчудесного сна.

— Что здесь делаешь?

— Проверяю, жива ли ты еще.

— Жива, — говорю я, будто оно итак не очевидно.

— Пить будешь? — спрашивает Шон и, наконец, отворачивается.

— Пиво, — пожимаю я плечами. А бармен услужливо протягивает мне пиво. Будто готовился, что я закажу именно это.

— Ты права, — вдруг говорит Шон.

— В том, что выбрала пиво?

— Нет, — как на идиотку смотрит он на меня. — В том, что я много пью. Тебя это беспокоит?

— Шон, к чему ты клонишь? — прямо спрашиваю я, так как совершенно не понимаю, чего он от меня хочет. Я определенно не собираюсь сидеть тут и вести с ним светские беседы о состоянии его печени.

— Я думаю, что ты боишься.

— Конечно, боюсь, — киваю я, но все-таки пытаюсь уточнить. — А чего я боюсь?

Картер закатывает глаза.

— Того, что я сорвусь.

— Это бред. Мы не настолько близко общаемся, чтобы ты мог мне причинить вред снова.

Ну да, собственно, этими словами я подтвердила его догадку.

— Я пью, потому что здесь ты. А значит, мне стоит поговорить с тобой, чтобы больше этим не промышлять.

— Так ты… пообщаться со мной вздумал? Уверить в отсутствии дурных намерений касательно меня? Как это мило. — Я немножко в шоке. — Это тебе серьезно поможет? Ну… начинай. — Я делаю глоток пива.

Но у Шона, как всегда тактика радикально отличается:

— Переспи со мной. — И я захлебываюсь. Вот и весь разговор… Коротко, ясно, понятно, спасибо.

— ЧТО?! Ты спятил! Ты пьешь, потому что я с тобой не сплю?

— Нет, я пью, потому что ты меня винишь.

— Но ты виноват!

— Но если ты со мной переспишь, ты перестанешь бояться, и я не буду чувствовать себя последним подонком.

— Погоди-ка, так это мне надо?

— Не только. Я просто хочу с тобой переспать, — невозмутимо сообщает мне Шон и протягивает руку за пивом, которое ему протягивает хихикающий бармен. По-моему мне стоит перестать садиться за стойки! Но на них удобно писать… и не нужно дожидаться выпивки… стооооп! Какие барные стойки?! Мне Картер предлагает переспать!

— Шон, нет, — качаю я головой. — Мало того, что это аморально, так еще и только больше все запутает. Мы договорились, что я буду на тебя работать и…

— Всегда знал, что разговоры — пустая трата времени.

Его бросок похож на змеиный. Не увернуться. Вот он сидит, а в следующий момент я чувствую губами его губы и уже раздвигаю ноги, притягивая его ближе к своему телу. Я ненавижу себя за это. Все законы подлунного мира гласят, что мы разумные, труд сделал из обезьяны человека и тому подобное, тогда почему вдруг в двадцать первом веке, в эпоху расцвета разумности и логичности, два доктора философии без малейшей поправки на время, место, статус и прошлые обиды бросаются друг на друга посреди переполненного улюлюкающим народом бара? И почему ни одно противоядие не действует? Мы же друг от друга знатно натерпелись.

Вокруг разговаривают люди на своем эмоциональном чудноватом языке, я их не понимаю, но знаю, что говорят они о нас, если бы я оказалась на их месте, я бы тоже говорила. И собрав все силы, я решаюсь на этот сверхчеловеческий поступок — отталкиваю Шона.

— Еще! — вопят пьяные студенты. А одна из девочек идет и нагло виснет у Картера на плече, выдавая целую итаяльнскую скороговорку. Мне не надо ее понимать, чтобы знать, о чем она говорит. Предлагает более покладистую… себя. Ревность затапливает каждую клеточку моего тела. Черт возьми, я же целовалась с ним минуту назад так, что чуть не потеряла сознание, а эта стерва… Шон что-то отвечает девушке. В его исполнении итальянский кажется издевательством, так как он по-австралийски растягивает слова, даже не пытаясь подражать темпераментным местным жителям. Он говорит достаточно долго, чтобы я успела почувствовать себя дурой… Но девчонку словно сдувает. И несколько человек загибаются от смеха.

— Пойдем? — он протягивает мне руку, и я уже почти соглашаюсь, особенно после этой итальянской стервы, но нет!

Да какого хрена?! Если я собираюсь с ним переспать, я должна что-то стоящее получить взамен!

— Кааартер, — тяну я с улыбкой. — Ты, помнится, хочешь, чтобы я перестала тебя бояться, ну так отлично. Договорились. Я проведу с тобой ночь при одном условии. О таком я тебя никогда еще не просила. — Он смотрит на меня подозрительно, но не отказывается. — Я хочу увидеть в тебе нечто человеческое! Я хочу, наконец, увериться, что ты не гуманоид. Давай, начинай уверять меня в собственной безобидности!

— За это ты проведешь со мной ВСЮ ночь.

— Легко. — Прости Господи, это будет и впрямь легко. Легче просто не придумать!

Студенты визжат от восторга, им бы лишь хлеба и зрелищ. Шон подманивает бармена пальцем и заказывает выпивку на всех. А себе Картер берет водки и текилы, и я начинаю подозревать, что до секса у нас не дойдет. Потому что именно после этого сочетания я просыпаюсь в неожиданном месте. Каждый раз. Искренне жалею, что настояла на таком глупом варианте развития событий, потому что, несмотря на все бравады, я хочу, чтобы все закончилось, как Картер предложил. После нескольких стопок адской алкогольной смеси Шон, как ни странно, все еще в состоянии стоять на ногах, но сказать, что твердо язык не поворачивается. Забавное зрелище. Чтобы не оставаться трезвой и занудной на празднике жизни сама я тоже пью текилу. Меня ее научили стопками хлестать еще в Миссиссипи, и почти без последствий.

Он тащит меня танцевать, но он не просто не ведет, он даже не сохраняет вертикальное положение тела. После того, как мы опрокидываем пару столиков, я начинаю опасаться, что администрация нас вышвырнет, а никуда довести я его не смогу, потому уговариваю его сесть. Пытаюсь завести разговор, но он мне не позволяет. Вместо этого Шон протягивает бармену купюру и просит сменить музыку на «что-нибудь приличное». Собственно, сколько я знаю Картера, у него на все один ответ: заплати, и все путем. Он считает, что все покупается, вопрос в цене. В чем-то он прав, меня ведь ему купить удалось. Именно купить. Не деньгами, но сути не меняет. Тот, в благодарность наливает ему «за счет заведения», хотя, насколько я знаю, мелодию можно сменить и нахаляву, а на пожертвованные Шоном деньги бармен может весь вечер нас поить, не потратив ни цента.

Тем не менее, жизнь налаживается, и вместо занудных переливов волынки включается Тина Тернер и ее «I will survive». Это я твержу себе каждый день. Я выживу. Выживу. Все мы выживем. Мной завладевает меланхолия, но ровно до того момента, пока Шон со студентами снова не выпивают и не начинают ходить кругами, изображая нечто подозрительно напоминающее американских ковбоев. Текила, которую я пытаюсь проглотить, попадает аккурат мне в легкие, и чуть не умираю от кашля. Бармен даже воду мне протягивает. Серьезно? Ковбои? Мои руки так и чешутся записать это и выложить на ютуб. И, кажется, они даже поют. Хором, хотя получается, разумеется, нескладно. То, что Миссиссипи граничит с Техасом не означает, что мы любим наших соседей. Открою вам тайну, техасцев никто не любит. Наверное, этот штат еще жив, потому что там обитают настоящие мужчины: пыльные, потные, широкоплечие и со шпорами на ботинках… Но, черт, в исполнении Шона это так смешно! Студенты вопят и улюлюкают. И где-то внутри меня распространяется тепло. Мне хочется улыбаться, и мне все равно, даже если виной тому одна лишь текила. Но почему он не может быть таким? Может быть спившийся Шон Картер не такая уж плохая идея? Он веселится и никого не взламывает. А потом я вспоминаю про журнальный столик, и… мне нужно еще текилы.

И только я делаю глоток, Шон вдруг поднимает руку и заявляет:

— Спо… спорим. — У него даже язык заплетается. — Что хоть я и пьяный, обыграю в бильярд каждого из вас. — И студенты, которые едва ли более трезвые, нежели Картер, соглашаются с готовностью бойскаутов!

И пока мы с ним идем к столу (в некотором смысле я его тащу на себе), он мне рассказывает, что бильярд — одно из немногих увлечений, которое они разделяют с Алексом. И эти слова снова посылают по моему телу теплые токи, заставляют улыбаться. Может быть это была очень плохая идея. Я не планировала влюбляться в Шона, а в отсутствие других кандидатур и при наличии бутылки — он просто идеал!

Сильно сомневалась, что он кого-то обыграет, но он… обыгрывает. Одного за другим. Словно насмехаясь. Может быть пьяным он только притворяется? Это длится уже несколько часов, удары по шарам, пьяные крики и новые и новые порции выпивки. И я бы и дальше продолжала этот вечер, но мысли о сексе гонят меня прочь. Когда мы покидаем бар, на часах уже три ночи.

— Как мы доберемся и куда? — спрашиваю я Картера, не особенно рассчитывая на ответ, потому что адекватным он не выглядит. А он и не отвечает, просто со второй попытки достает из кармана ту самую уже знакомую мне кредитку и указывает на ближайший отель.

На нас с ужасом смотрит администратор. Видимо, мы сегодня собой являем тот еще колорит. Надо собраться. Соберись, Джоанна, сделай умное выражение лица, ты же доктор философии! Да не перекошенное, а умное. Я залихватским жестом (чуть не промахнувшись) откидываю назад волосы, стараюсь идти ровно и придать себе максимально высокомерный вид, потому что это у меня получается лучше, чем все остальное. Мне, кстати сказать, все это удается, но тут, за моей спиной Шон сносит вазу, слышится отборный мат, я оборачиваюсь, спотыкаюсь и в итоге повисаю на стойке регистрации. Администратор в ужасе.

— Здравствуйте, я доктор Конелл, а это редкий вредитель и будущий труп, если вы нас не пустите, — сообщаю я весьма трезвым голосом. Затем, вспомнив о карточке, протягиваю ее женщине за стойкой.

— Но эта кредитка на имя мистера Картера.

— Он доктор Картер, и этим именем вы можете опознавать будущий труп в морге. Не обращайте внимания на мой лепет. Американцы, — доверительно сообщаю я, подкладывая ладонь под щеку. Кстати, когда говоришь слово американцы, все как-то сразу становится проще, никому неохота связываться со свободомыслящей нацией. Только вот сволочь-Картер каким-то образом услышал мои слова и орет на весь вестибюль, что он австралиец. Однако, женщине это очень даже помогает. И она начинает стучать по клавиатуре с удвоенной скорость.

— Что-нибудь еще нужно? — спрашивает она, пока я медленно засыпаю, опершись о стойку.

— Бутылку вина на опохмел, — сообщаю я сонно и веду Шона к лифту.

Пока мы едем несчастные пять этажей, взгляд Шона трезвеет с каждым последующим. Интересно, что ему помогает: высота, время или созерцание меня? Потому что все это время он не отрывает от меня глаз. Я, кстати, занимаюсь тем же, но IQ мне это явно не прибавляет. Звяк, я, покачнувшись, иду к выходу из лифта.

— Джо, — вдруг совершенно осознанно выдыхает Шон, и что-то в этом есть очень непривычное. Что-то настолько интимное, что я спотыкаюсь на выходе, он меня пытается поймать, но в его состоянии это невозможно. Мы падаем на коврик и начинаем целоваться. Не знаю чем бы закончилось, если бы ногу Шона не зажало дверями лифта. После этого нам удается встать и найти номер с указанными в буклетике цифрами. Как самый трезвый из имеющихся в наличии, я беру на меня обязанность открыть дверь, но, как выясняется, вставить карту в замок — задача экстра-класса. Не меньше двадцати минут мы пытаемся открыть дверь. Точнее первые пять пытаюсь я, потом меня пробивает истерический хохот, и я сползаю вниз по стене, а спасать безвыходную (или безвходную) ситуацию берется лучший хакер мира. Оказывается, за пятнадцать минут трезвый Картер может вскрыть средненький мэйнфрейм, и те же пятнадцать минут пьяный Картер может пытаться попасть в щель замка простейшей двери.

Дверь распахивается, и мы дружно падаем на пол. Снова. Он лежит на мне. И, собственно, задача выполнена, мы в номере, пьяные и счастливые, вероятно даже более счастливые, чем когда-либо за те четыре года, потому что ограничений, наконец-таки нет. Это просто одна ночь, именно то, что могло бы быть у меня в самом начале, но не вышло из-за моих же нервов. Я определенно не из тех, кто может спокойно отдаваться каждому встречному. Но теперь Шон — никакой не первый встречный, он у меня в печенку въелся, как яд, даже в ФБР оценили, так что сейчас… сейчас все просто идеально. Мне удается пинком захлопнуть дверь, и все, мы одни, отрезаны ото всего внешнего мира, скрытые пузырем безмятежности, обеспеченного нам избытком алкоголя.

Губы Шона касаются моей шеи и, видимо, чтобы не отрываться от процесса, он мой топик он снимает через ноги, но возражать по этому поводу я не вижу смысла, так как его губы опускаются ниже, все ближе к моей груди. А я не в состоянии расстегнуть его пуговицы, потому рву рубашку, ломая ногти (Бог мой, представляете насколько я не в себе, раз не обращаю на это внимание?), мои стоны, наверное, до первого этажа слышны. Я определенно счастливейшая из женщин этого потрясающего мира! А у меня больше нет ни одной проблемы, кроме той, что он все еще пока не во мне, что он все еще недостаточно близко. Но это случится, скоро.

Под моими пальцами тело, знакомое мне, пожалуй, лучше, чем собственное. Я переворачиваю Шона на спину и начинаю целовать его. Что делает его таким невероятно сексуальным? Только тело? Да, он красивый, но он не самый красивый. Может быть дело в том, что в нем не найти ни одной женской черточки? Его нос с горбинкой, а щетина всегда оставляет на моей коже борозды. И его тело состоит из мышц и углов. Это сводит меня с ума. Его губы ни капельки не мягкие, и его пальцы причиняют мне боль. Я люблю видеть, как он теряет из-за меня контроль. Я люблю, когда он входит в меня, и реальность еще больше отдаляется. Какая же я дура, почему от этого отказалась? Почему мы оба от этого отказались? Разве оно того не стоило?

Где-то в процессе нас прерывают, приносят шампанское, и я, загородившись дверью, беру его. Если бы не это, мы бы, наверное, так до кровати и не добрались — остались на полу.

В первых лучах солнца я почти достаточно трезвая, чтобы быть в шоке от видения того, что стало с мебелью гостиничного номера. Радуюсь, что я не попросила номер люкс. И это последняя мысль, после нее я проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь я только в полдень. Шон лежит на кровати, накрыв голову подушкой. Простыня бесстыдно откинута в сторону, почти ничего не скрывает, и я вижу как свет струится по рельефным мышцам его тела. И почему мы договорились всего об одной ночи? Но на самом деле ответ я уже прекрасно помню, потому что алкоголь выветрился. Теперь я трезвая и разумная, и Картер тоже. Если жив, конечно. Я чувтсвую себя человеком процентов на сорок, никак не больше. Стягиваю с кровати простыню, ведь Шону она все равно ни к чему. Он так бесподобен, ему нечего стыдиться. Я бы на его месте тоже не стеснялась. Наверное. Начинаю искать припасенную бутылку вина. Гхм, она стояла на столике, но столик стоял определенно не в этом углу, а то бы дверь не открылась… а где, кстати, столик стоял? Я не помню. Наконец я ее нахожу — закатившуюся под тумбочку и прикрытую моим бюстгальтером. Кладу ее в безжизненную руку Шона. И он чуть ли не одним пальцем откупоривает бутылку.

— Это именно то, чего я хочу больше всего на свете, — бормочет он и делает большой глоток. Ему определенно повезло, что на бутылке крышка, а не пробка. Некачественное вино только что спасло жизнь Шона Картера. Ха-ха.

— Дай и мне, — говорю я и, выхватив у него бутылку, сама пью прямо из горла. Простыня при этом практически падает, обнажает мой бок, и я не могу дотянуться, чтобы ее поправить. Не хочу, чтобы Шон видел меня голой теперь. А его глаза уже изучают мою кожу. Возвращаю бутылку и поправляю простыню. Его глаза горят, прожигают дыры в ткани. — Шон не смотри так на меня. Одна ночь. Таков был уговор.

Он просто смотрит на меня, я вижу как на его виске начинает пульсировать жилка. И я не хочу смотреть ниже, я не выдержу если взгляну!

— ШОН! — окликаю я его громко.

— Да? — спрашивает он так, словно контролирует не только себя, но и весь мир. И я все-таки смотрю ниже. Мда, до настоящего самообладания ему далеко.

— Одна ночь. И все.

— Одна ночь, из которой я ничего не помню, — буднично сообщает мне он.

Вот это новость… как я жалею, что не знала об этом раньше. Я бы позволила себе больше, в десятки, сотни раз. Я могла бы заставить его говорить, заставить объяснить все, что я так и не поняла о нас. И самое важное: почему он сделал все, чтобы я ушла? Это больно. Прошло три года, а рана не заживает. Ведь вопрос остается без ответа. Почему он даже шанса не оставил мне остаться? Измены? Их я терпела, обижалась, но привыкла. Унижения… он умел извиняться в своей единоличной эгоистичной манере, что я, в конечном счете, научилась понимать и принимать. Но последнее, что он сделал, не оставило мне шанса. Сознательно причиненный вред — не то, что я смогла бы пережить. Тогда встает вопрос: почему я в этом номере, наедине с голым Картером, который не помнит ни одной позы, в которой имел меня прошлой ночью?

— Это не моя проблема. И, поверь, тебе повезло.

— Я был настолько плох?

— Если подпевание Тине Тернер считается.

— Я был настолько плох, что ты отказываешься со мной спать? — полностью игнорирует он мои слова.

— Шон, ты не был плох, и мы оба это знаем. А еще мы оба знаем, почему я с тобой отказываюсь спать и дальше.

Внезапно он встает и подходит ко мне.

— Один раз, чтобы я запомнил. Иначе это эгоизм.

— Ты был пьян, но свое получил.

— Фактически, о том, чтобы я напился, меня попросила ты. Косвенно, но все же. И мне нужно получить то, о чем просил тебя я.

Он рывком выхватывает у меня простыню. И я стою перед ним голая. Но недолго. В следующее мгновение я уже повисаю у него на шее, обвивая его бедра ногой. Я рехнулась. И не забудьте записать в медкарте!

Ночью мне все виделось иначе. Как-то мягче, без горьковатого привкуса последующего расставания. А он словно делает все возможное, чтобы я пожалела о своем решении. Не может же он в самом деле хотеть, чтобы я вернулась? Или он рассчитывает на курортный романчик, который нам Леклер по доброте душевной позволит? Это безумие, это неправильно. Так не должно быть, то, что уходит, исчезает насовсем, иначе быть просто не может. «Мы» — я и Шон Картер — канули в Лету, возврата нет. Это блажь, уступка прошлому, попытка расставить все по местам, так что он делает? Зачем?

Я лежу на кровати. Воздуха мало, а тот, что остался — слишком горячий. Кожа липкая от пота, но я безмерно, безгранично счастлива. Будто все проблемы решились. Впрыск эндорфинов в кровь и все тому подобное. Черт подери! Что я творю?!

— И ты хочешь, чтобы это не повторилось? — спрашивает Шон.

— Я… согласна на отсутствие рецидивов, — говорю ему я. И искренне верю собственным словам. — Это не значит, что я тебя не хочу, — неожиданно добавляю я. Мне даже не надо поворачивать голову, чтобы знать, что он на меня смотрит. — Но это не меняет того, что мы с тобой совершенно разные. И не меняет того, что я не в состоянии простить то, что ты со мной сделал. Тебе никогда не понять сколько сил я тратила на то, чтобы быть совершенством, чувствовать себя совершенством. А ты только брал и разрушал мои попытки. Унижал, заставлял быть такой же, как ты. Или не ты, но кто-то, кто тебе по духу ближе. А по-моему на этом свете нет ничего, что стоило бы отказа от себя. Я уже пыталась под тебя построиться, ничего не вышло, с чего ты взял, что я хочу рискнуть всем снова?

Может быть, дело не в том, что он осознанно меня ломал раз за разом. Может, само так получалось. Ведь, как бы там ни было, Картер харизматичен. Вы не найдете человека, который остался бы к нему равнодушен. Нет, это не обаяние, он ублюдок, и это видно… но харизма — она есть. Да. Без нее Шон при всем своем уме был бы ничуть не лучше любого мальчишки.

Из отеля мы выезжаем крайне весело. Шон в бешенстве. Не знаю из-за моих слова или тараканов в собственной голове, но он очень зол. На его рубашке осталась лишь половина пуговиц, а потому только она и застегнута. Его прическа свидетельствует о том, что он занимался сексом всю ночь и до душа не добрался по странным сомнительным причинам. Глаза у него с похмелья все еще красные и воспаленные. Но все-все-все это меркнет по сравнению с выражением лица. Ах, сколько достоинства, он же властелин мира. Отвергнутый, обиженный и рассерженный. Меж бровей глубокая складка, губы сжаты в ниточку, подбородок поднят.

Администраторша поглядывает на нас очень заинтересованно. Я ее понимаю, сейчас Шон не очень похож на человека, который может запросто завопить на весь вестибюль, что он австралиец. Однако, Картер как всегда непрошибаем, успешно делает вид, что ничего странного не происходит.

— Признаться, я не ожидала, что сегодня вы вообще выедете, — говорит администраторша, сверкая улыбкой и поглядывая на Шона. Он смеряет ее подозрительным взглядом, но вместо того, чтобы ответить, обращается ко мне:

— Не напомнишь, что было?

— Ты пел I will survive, обещал обыграть в бильярд каждого студента в округе, вопил, что ты австралиец, ползком выбирался из лифта и пятнадцать минут пытался открыть замок номера. — А Шон ничуть не смущает, просто закатывает глаза.

— Надеюсь ты удовлетворена моей «человечностью».

— Вчера была, сегодня протрезвела. Ты на машине?

— Нет. Я знал, что придется пить.

— По-моему ты пришел ко мне, собираясь бросить это пагубное пристрастие.

— Не рассчитывал, что ты так легко согласишься.

У меня отнимается дар речи. И правда. Иногда я сама себе поражаюсь. Что он со мной делает? Как? Где, в конце концов, моя голова? Почему в присутствии Картера мне регулярно сносит крышу?

Но на лице у Шона ни торжества, ни ехидных ухмылок. Он равнодушно постукивает кредиткой по стойке рецепшна. Будто не ошарашил меня новостью про мою же непозволительную сговорчивость. Поэтому я просто меняю тему:

— Как ты меня нашел?

Он замирает, а затем смотрит на меня как на идиотку.

— По GPS твоего телефона, конечно.

— Конечно. Вместо того, чтобы позвонить, спросить где я и предложить собственную компанию, ты решил пробить мое местоположение по спутнику. Очень по-человечески, Картер. Браво.

— Мне легче общаться с компьютерами, чем с людьми. Мои социальные контакты ограничиваются, как правило, постелью. Меня это устраивает. И не надо делать вид, что ты этого не знаешь. Если хочешь, чтобы я не искал тебя, не пытался взломать твой блэкбери и не тащил в постель, тебе стоит вернуться в Штаты и ближайшим рейсом.

Мое раздражение выливается на администраторшу, которая слишком уж долго копается в своем компьютере. Помнится, ночью у нее получалось значительно лучше.

— Простите, у вас система повисла? — спрашиваю я раздраженно. — Потому что сейчас у вас уникальный шанс попросить этого мужчину помочь. Поверьте, он и Пентагон запросто взломает, лишь бы отсюда побыстрее убраться.

— Неужели, — снова улыбается она Шону. И на этот раз его августейшество изволит ответить:

— Советую разобраться самостоятельно, потому что после моего вмешательства вы можете обнаружить массу неприятных сюрпризов, — сухо говорит он.

Администраторша принимает его слова за шутку и смеется, а Картер снова переключает внимание на меня:

— Как поживают Леклер и Келлерер? Давно вас не видно.

— А что, страшно? — осеняет вдруг меня. Пока мы с Картером не виделись, он весь извелся, гадая, не строим ли мы собственный коварный план. — Не бойся, я не составила контрзаговор против тебя.

— Ты смешная, — вдруг улыбается он холодно. — Запомни, я тебе предложил отличную сделку, а Леклеру ты нужна будешь максимум две недели. Для него ты не долгосрочный проект. Он гоняется за мной три года, ищет, копает землю. Ничего не находит. Он тыкается в тупики, разыскивая мои слабости. Он нашел тебя и машет перед моим носом, надеясь, что я взбешусь или отвлекусь. И ошибусь.

— Но ты же не ошибешься, — меланхолично отзываюсь я, скорее по привычке.

— Разумеется, ошибусь. Я же человек.

У меня отвисает челюсть, а Шон фыркает, качает головой и выходит из отеля. На подобное признание я даже не рассчитывала. Не то, чтобы я считала Шона безгрешным, но одно дело, когда это знаешь ты, и совсем другое, когда он в своей слабости признается самостоятельно. Раньше такого не случалось.

Итак, он вышел из вестибюля, а я остаюсь, чтобы подписать бумаги. Была уверена, что он уже уехал, но когда выхожу на улице, обнаруживаю, что он стоит на пороге и выдыхает в небос сигаретный дым. За все время, что мы жили вместе, курящим я видела его считанное число раз, и то, что сейчас он снимает стресс посредством никотина — знак не очень хороший.

— Сэр, здесь нельзя курить! — говорит швейцар, спеша к Картеру. Но тот просто бросает ему пару банкнот, как кость собаке. Это сравнение наводит меня на мысль.

— Как Франсин?

— Умерла через месяц после твоего ухода, — невозмутимо отвечает Шон.

Не знаю почему, но новость потрясает меня настолько, что я непроизвольно начинаю искать себе оправдание:

— Она была немолода…

— Да-да, Конелл, была, — перебивает меня Шон и вдруг смотрит так, словно я настоящий враг человечества. — Но она скучала, скулила и не давала мне спать по ночам.

Я чешу бровь. Кажется, я попалась в паутинку Шона, и он мной играет, а я все больше запутываюсь. Так делают некоторые животные: кусают, отходят и смотрят как ты отреагируешь. Он что-то хочет мне сказать?

— Мне ужасно жаль. — Никогда не понимала, что говорить в таких случаях. Но на этот раз Шон на мой ответ не обращает внимания вовсе.

— Так интересно было за вами наблюдать. Не знаю что именно сделала собака, что ты ее не смогла простить, но ведь она пыталась выслужиться, ходила вокруг тебя, а когда ты уезжала, ложилась на кухне и ждала возвращения. Я не умею разговаривать с животными, а то бы дал ей хороший подзатыльник и объяснил, кто ты есть. А ты, Конелл, беспардонная стерва, которая никому не дает вторых шансов, не так ли?

От этих слов у меня начинают гореть уши. Хочется ему врезать! Да как он вообще смеет говорить мне такое?!

— Франсин не таранила мною мебель, — рявкаю я. — А ты не помираешь с горя из-за моего ухода. Ты не оставил мне ни единого шанса остаться с тобой.

— Я знаю, — кивает он.

— Тогда о чем ты говоришь?

— О том, что умение прощать может сильно облегчить тебе муки совести. Ты ведь уже пожалела, что была с собакой неласкова? Ты всегда так поступаешь: ставишь клеймо и раскаиваешься, только когда исправить что-либо уже нельзя. Когда-то давно ты поставила клеймо, что на Франсин, что на мне. И никогда даже не сделала попытки пересмотреть собственное мнение, не так ли? А стоило бы! Я надеялся, что за три года ты изменилась, Джоанна. Может и так, но не в лучшую сторону.

Оставляю Шона докуривать свою сигарету, а сама ловлю нам такси. Потому что стоять рядом и выслушивать оскорбления только за то, что отказываюсь с ним спать, как минимум неразумно. Он чуть ли не инвалидом меня сделал, а я, значит, виновата и не даю ему реабилитироваться? Что это вообще за шизофренический бред?

Такси я ловлю по методу Шона. Выбрасываю в сторону руку с зажатой купюрой. Это существенно ускоряет процесс. И спустя пять минут мы сидим рядом с Шоном в такси.

— Так… гхм, у тебя теперь нет собаки?

— Что? — Картер выглядит удивленным до глубины души.

— Мне казалось, что ты любил Франсин…

— Я взял Франсин только потому, что чувствовал себя в долгу перед отцом за собственный сволочной характер.

— Но ты привязался к собаке.

— Если я и привязался, то только к одной собаке. Другую я буду ненавидеть так же, как и всех остальных.

— Да, и с людьми у тебя так же, — бормочу я и отворачиваюсь к окошку.

После этого молчание превращается в раздраженное. Сидим и таращимся в разные стороны. После всего случившегося мне срочно необходим электрошок. Меня вышибли из комфортной зоны. Раньше я всегда знала, где находятся стоп-линии Шона. И старалась к ним даже не приближаться. А теперь он сам заставляет меня их пересекать, а я не хочу, потому что не знаю, чем это чревато.

— То есть ты всегда метил в кресло сеньора Хакера? — озвучиваю я единственную идею. Вот же она, эта причина. Шон на пороге собственного потолка, так что он счастлив и спокоен. Ему не о чем больше переживать. Он просто снимает сливки, наслаждается собственным триумфом. Всеми способами.

— Конечно, — спокойно отвечает он.

Итак, Шон Картер перестал лихорадочно цепляться за ступеньки лестницы в поднебесную, теперь он разрешает себе и пожить. Это смешно, но, тем не менее, действенно. Он достиг всего. Он наш новый бог. Может быть, он и прав, может быть разбрасываться неправильно, но кто еще в состоянии идти к поставленной цели, годами не сбиваясь с курса? Честно говоря, я никого кроме Шона не знаю.

— Из тебя выйдет замечательный сеньор Хакер, — говорю я, когда такси тормозит перед отелем, и выхожу из машины.

Забираю у администратора ключ от номера, и именно в этот момент рядом со мной появляется Леклер. Злой, как черт.

— Ну и как впечатления, доктор Конелл? Понравилось спать с подозреваемым? — спрашивает он, не говорит, а шипит подобно змее. Администратор начинает кашлять. У него культурный шок.

— Как и всегда, агент, — без обиняков заявляю я. Не его, вообще-то дело!

— Еще раз вытворите что-то подобное, и можете прощаться как с Картером, так и с папочкой. Я вас вышлю отсюда первым рейсом, на который билет найдется. И если придется лететь с пересадкой в Антарктиде, это меня не остановит.

— ЧТО?!

— Он подозреваемый, а вы…

— Шантажируемая. Я не представитель органов власти!

— Мне кажется, вы не понимаете серьезности ситуации, доктор Конелл. Это не игрушки. Спать с тем, кого вы подозреваете, нельзя. Ни при каких обстоятельствах. Стоило бы помнить, с кем вы в одной упряжке! Ведь вы итак не беспристрастны.

— Я была с вами в одной упряжке, Леклер, пока вы не свалили в Рим. Теперь каждый сам по себе, уж извините.

— Я делал свою работу. Так, как умею. И ничего согласовывать с вами не обязан.

— А я обязана согласовывать с вами с кем мне спать, мой маленький сладкий сутенер? — игриво провожу я пальчиком по его груди. Его это бесит. — А разговаривать с ним я могу? Или вы составите мне список дозволенных тем?

— Перед камерами или жучками говорите о чем угодно. Только чтобы до стонов не доходило. У вас, помнится, в Штатах жених остался.

— Он мне не жених.

— Ваш отец так не считает.

— Если мужчина спохватился, что может меня потерять только после того, как потерял — он мне не нужен! Я хочу, чтобы меня жаждали каждую секунду, миллисекунду, не только когда я пропадаю из поля зрения. Вот что называется правильной помолвкой, а Брюс…

— А Шон Картер, конечно, жаждет вас каждую секунду и миллисекунду, когда не находится в постели другой. Вы видели записи до вашего приезда? Посмотрите. Он не скучал.

— Да.

— Что?

— Конечно, видела. Агент, вы думаете, что я настолько наивна? Он мне верность не хранил никогда. Поначалу было обидно и непонятно, но со временем удивляться перестаешь. Ну да, противно, но я же не замуж за него собиралась.

— Полагаю, что это потому, что он никогда бы вам этого не предложил.

— Логично, не находите? Я никогда не собиралась за него замуж, потому что мы слишком разные. Не стану отрицать, что я определенно не та женщина, которая может поставить на колени Шона Картера. А, может, он просто не из тех, кто способен связать свою жизнь с кем-либо.

— Тем не менее, Карине Граданской он предложение делал, — сообщает мне Леклер. А вот этого я не знала. И эта новость парализует мой мозг. Есть ли у вас люди, которых вы откровенно ненавидите, которых просто не можете не ненавидеть, которые для вас просто средоточие собственной ненависти и отчаяния? У меня такой человек есть. Это Карина Граданская. И пусть мне не нравятся слова Шона о том, что я не даю вторых шансов, не прощаю, не пересматриваю свое отношение, с Кариной это правда.

— Удивительно наглые администраторы пошли, подслушивают, подслушивают… мой ключ у вас, вы его потеряли или кому-то отдали? Я точно знаю, что ко мне в комнату, пока меня нет, целыми табунами ходят. И это не горничные. Это Леклер, Келлерер, полагаю, что и гости из бунгало тоже!

— Простите, но мне ничего об этом не известно, — чопорно отвечает сотрудник отеля.

— Вы в состоянии ключ найти?

И он протягивает мне ключ.

— Вы официально занесены в список людей, которые меня очень-очень сильно раздражают! — Наверное, он просто под горячую руку попался, но я не могу не выпрыснуть яд хоть на кого-нибудь.

А затем я вхожу в собственную комнату. А там стоит Карина Граданская. И изучает материалы, которые я повесила на стенку. Ну все, попалась, стерва. Объективно, она конечно, не виновата в том, что Леклер меня попытался уколоть, но это не значит, что ей не достанется.

— Какое… потрясающее зрелище.

— Шон с тобой? — спрашивает она.

— Шон с тобой, — я не в состоянии сдержаться. Просто не могу. И пусть понимает, как хочет. Но на провокации она, конечно, не ведется.

— Не поняла… — И так по-детски удивленно на меня смотрит. У нее вообще хорошо получается делать большие невинные глазки.

— В бунгало. Шон туда поехал, — поясняю я, будто именно это и имела в виду.

— Аа… — тянет она. — Ты… эээ…

— Ты говорила кому-нибудь о своей болезни? — ухожу я от расспросов.

— Ты о провалах в памяти? Н-нет, — она смущена.

— Я изучила вашу переписку, и поняла, что в курсе был только Манфред.

— О, — она думала, что я интересуюсь не для дела? Так Карина еще и наивная? В жизни не поверю. — Да, так и было. Это означает, что только я под подозрением?

— Значит никто из хакеров больше не знал?

— Я скрывала дочь, о ней был осведомлен только Манфред. Так я под подозрением?

Итак, Манфред или Карина? Или Манфред проболтался? Или не проболтался, а специально сообщил?

— Тебе лучше покинуть мою комнату.

— Конечно, извини за вторжение, просто Шон пропал и я вспомнила шторм… — Не верю ей. — Ты знаешь, где он был?

— Я знаю где он был.

Она качает головой.

— Ты ведь его используешь. Для этого. — Она обводит рукой мои записи. — Он знает?

— Конечно, знает. Он сам предложил.

Она тяжело вздыхает.

— И теперь ты с ним спишь.

— Вы с Леклером коллективный набор свечей заказали? — иронично спрашиваю я. — Это здесь не при чем. — Я указываю на стену. — Ты за Шона не переживай, пани, с ним уж точно ничего не сделается.

— Откуда тебе знать? — рявкает она. Защищает? Как же меня бесит эта парочка. — Я всегда подозревала, что ты эгоистка!

— Взаимно. Только ты еще и с**а.

— Я изменилась!

— Легко быть хорошей, когда в твоей жизни все прекрасно. Это как облагодетельствовать окружающих, когда на твоем счету миллиарды. А когда у тебя болела дочь, а тебе не хватало человеческого сострадания, ты пришла в дом, в котором я жила, и разрушила сказку, в которую я верила. Сдернула с меня розовые очки. А я любила свои розовые очки. И не надо меня обвинять в скупости и черствости теперь!

Сейчас, пани, я уйду, вернусь через двадцать минут. И лучше, чтобы тебя здесь не было!