Пролог

Месяц назад

Вашингтон, округ Колумбия

Обмануть манипулятора — вот настоящее искусство. И он освоил эту науку в совершенстве. Годами жил окруженный людьми, которым нельзя верить и заставлял их слушаться. Ни один не сумел дать ему отпор, но сегодня… сегодня он вышел на новый уровень. Решил обыграть самых опасных тварей из всех ему известных. А он, поверьте, знал таковых немало.

Пока он шел по коридору, звонко цокая каблуками туфель из змеиной кожи, члены комиссии поправляли безупречно скучные прически, нитки жемчугов и запонки на манжетах, затем обменивались колкими любезностями и, наконец, скрещивали ноги в защитных жестах. Понимали, что придется держать удар, ведь их гость давно играл в их же лиге — лиге профессиональных интриганов.

Визитер толкнул дверь широким, раскованным жестом, свидетельствовавшем об отсутствии страха, ведь бояться предстояло не ему. Ослепленные брезгливостью, его кураторы когда-то слишком отпустили поводья, позволив подчиненному обрести непозволительную власть… Теперь были вынуждены пожинать плоды.

Члены комиссии, по обыкновению, сидели за длинным столом, словно на пресс-конференции. Трое мужчин и женщина. Их гость еще помнил, что некогда ему зрелище сильных мира сего внушало страх, теперь же лишь лениво отметил, что даже искусные пластические хирурги не сумели скрыть то, насколько сильно постарели его давние знакомые. Однако недооценивать их было нельзя. Как бы не сдали эти люди, они оставались опасными серыми кардиналами.

В помещении было темно, все окна занавешены, свет приглушен, никаких камер. Если бы кто-нибудь узнал о происходящем за дверями небольшого конференц-зала, скандала было бы не избежать, и уровень секретности зашкаливал. Никто не должен был обладать уликами, способными доказать, что деятельность гостя как-то связана с этими людьми.

— Гастон, — поприветствовал сухонький, седовласый мужчина, но прозвучало почти разочарованно.

Встреча с визитером по праву являлась одной из самых неприятных обязанностей присутствующих. Гастон это знал и очень рассчитывал, что, благодаря стремлению побыстрее закрыть вопрос, члены комиссии согласятся на все его условия.

— Джентльмены, леди, — почтительно склонил Гастон голову, но даже самый придирчивый критик не нашел бы в жесте и намека на подобострастие.

— И вам хорошего дня, Гастон. Но перейдем сразу к делу, — взяла инициативу женщина, явно спеша отделаться от гостя как можно скорее. — Надеюсь, вы посмотрели материалы?

— Разумеется. Очень занимательная информация.

— Занимательная? — недоверчиво переспросила дама. — Надеюсь, это значит, что вы согласны заняться проектом лично.

— Кажется, я сообщил об этом еще два дня назад. Мое решение не изменилось, — напомнил он.

— Но не поспешили ли вы с ответом? Вы никогда не участвовали в подобных… мероприятиях, — напомнила она. При этом, последнее слово прозвучало откровенно пренебрежительно.

— Вы сомневаетесь в моей компетентности? — искренне изумился Гастон. — После стольких лет?

— Не сомневаемся, — поспешил осадить уже успевшую открыть рот даму один из мужчин. Та раздраженно поджала тонкие, покрытые сеточкой морщин, губы. — Мы уже говорили и продолжаем повторять, что вы нас крайне обяжете своим участием. Сегодня наш вопрос другой: нужен соисполнитель женского пола. Кого вы порекомендуете?

— Элизабет Дженнсен, — без заминки ответил Гастон.

При этих словах на лицах членов комиссии узнавания, разумеется, не проступило, поэтому, смущенно кашлянув, они полезли в толстые папки с подшитыми в них резюме. Нашли, пробежали глазами.

— Это невозможно! — снова возопила седовласая дама, а остальные склонились ближе к папкам, пытаясь поскорее обнаружить причину столь бурной реакции. — Эта… женщина уже провалила одно задание!

— Строго говоря, провала не было, — подметил Гастон. — То, что входило в ее обязанности, было сделано, а результат — достигнут. Оспаривать методы можно долго, но…

— Она нашла недостающую информацию слишком поздно и чуть не сорвала многомесячный проект!

И вот тут был его выход. Теперь все зависело от того, насколько убедительно он сыграет свою роль. Благо, Гастон прекрасно просчитывал людей, а профдеформация закалила нервы до состояния стали…

— Осознав происходящее, она бросилась под колеса машины. Разве это не доказательство ее надежности? К тому же, вы не учли, что из всей нашей команды она единственная обладает достаточной квалификацией, чтобы возглавить масштабный архитектурный проект. Просто дайте ей еще один шанс. Я прослежу за всем лично.

Члены комиссии недоверчиво переглянулись.

— Должна быть еще причина, — прищурился один из мужчин, проявляя нечеловеческую проницательность вкупе с подозрительностью. — Почему именно она?

— Она была моей первой личной ученицей. Ее провал я воспринимаю как свой собственный.

— Постойте-ка, — всполошился собеседник. — Так это та самая девушка?

Итак, наживку заглотили. И зашелестели листы бумаги — присутствующие начали искать в подшивке фотографии многолетней давности.

— Ее совсем не узнать. Славно вы над ней потрудились, — негромко и почти примирительно подметил говоривший. И, спохватившись: — И вы абсолютно уверены в ней? В том, что ее часть работы будет выполнена безупречно?

— Безусловно, — ответил он смиренно. — Вы правы, я очень много над ней работал, и это позволяет мне судить о компетенции Элизабет. Я знаю ее лучше, чем кого-либо из команды.

— Ох, Гастон, головой отвечаете! — прошипела женщина и снова уставилась в папку, сравнивая результаты «до» и «после» — особую гордость Гастона.

— Разумеется, — ответил он без запинки.

А про себя усмехнулся. Члены комиссии повели себя в точности как задумывалось. И не впервые. Отсутствие в их методах гибкости раз за разом развязывало ему руки. Ну хоть бы что-нибудь новенькое придумали…

Он вышел из зала, испытывая очень противоречивые чувства: разочарование, триумф, но больше всего — предвкушение отличной игры в кошки-мышки.

 

Глава 1

Север штата Мичиган

Как давно я перестала смотреться в зеркало? Как давно не ассоциирую ту, которую в нем вижу, с самой собой? Хочется думать, что последний год, но, скорее всего, это длится намного дольше.

Поспешно отворачиваюсь от зеркала бокового обзора и впиваюсь взглядом в дорогу. Стрелка часов едва переползла отметку двенадцать, и осеннее солнце держится высоко. Оно обливает лучами кроны деревьев, путаясь в ветвях и рассеиваясь вокруг золотистыми ореолами. Листва все еще такая густая, что свет через нее почти не проникает, и кажется, будто машина мчится по туннелю.

Я никогда раньше не бывала в Мичигане и не видела роскоши здешней природы, а ведь еще неделю назад кривилась при мысли, что, по-видимому, придется зимовать в одном из самых северных штатов Америки. Хотя, жаловаться было бы глупо. Мое новое назначение — огромная удача. Шанс, который выпадает не каждому. Ни зной, ни холод не заставят меня ныть или сетовать на выбор комиссии.

— Ты снова сняла кольца, — раздается в тишине салона.

Вздрогнув, отрываю взгляд от проносящихся за окном пейзажей и смотрю на свои ладони. В одной из них покоятся два золотых ободка. Помолвочное кольцо и обручальное. Натягиваю их на безымянный палец снова. Интересно, сколько грамм они весят? Почему кажется, что тонну?

— Чем быстрее привыкнешь — тем лучше, — не позволяет мне утонуть в собственных мыслях Лео.

— Сейчас двадцать первый век, не все носят кольца. Почему нельзя было ограничиться префиксом миссис? — задаю я вопрос, на который, разумеется, не получу ответа.

— Прости, — пожимает плечами Лео, даже не пытаясь изобразить раскаяние. Но заметив мою усмешку при последней мысли, раздраженно добавляет: — Слушай, Тай, не я это придумал.

Поспешно увожу тему в другое русло, пока в столь тесном пространстве не прозвучало имя человека, который настоял на соблюдении формальностей:

— Расскажи о проекте, — прошу, откидывая волосы с глаз.

Однако Лео не горит энтузиазмом, лишь скучающим тоном тянет нараспев:

— Мы едем в маленький провинциальный городок штата Мичиган, чтобы отреставрировать концертный зал. — И уже куда быстрее: — Это все, что мне известно.

— То есть? — переспрашиваю в недоумении. И уже с возмущением: — А как же подробности? Детали? Как мы будем координировать работы?

— С этим проблем не возникнет… Тая, ты снова теребишь кольца. Я понимаю, что непривычно, но, если Гастон это заметит, он тебя убьет.

Причем немедленно. И будет прав. Но все же Лео зря о Гастоне. Нет более простого и безотказного способа испортить мне настроение, нежели упомянуть имя этого человека всуе.

Вздохнув, от греха подальше прячу руки в карманы толстовки. Откуда только взялась привычка теребить пальцы? Я же столько усилий приложила, чтобы избавиться от жестов-манипуляторов… Или, может, я давно уже начала их использовать снова, просто рядом не было Лео, который бы на них указал? Нет, не может быть. Все дело в том, что я переживаю из-за прошлого провала. Целый год бездействия, ожидания. Я думала, что сойду с ума без работы, и вдруг новое задание. Если в Мичигане — пусть, лишь бы только не отсиживать попу на диване в ожидании страшного перевода в никуда.

Бросив очередной короткий взгляд на навигатор, я удостоверяюсь, что ехать еще около часа. Пусть эта дорога и сказочно красивая, я скоро сойду с ума. Пробовала спать — не вышло, разгадывать кроссворд — голова закружилась, и мы уже переслушали все радиостанции в поисках треков, которые бы устроили нас обоих. Выяснилось, что вкусы у нас с Лео диаметрально противоположные и безопаснее отключить аудио вовсе.

— Дай мне повести машину, — прошу у Лео.

— Нет, Тай, так не пойдет, — качает он головой. — Пока врачи не скажут, что ты полностью восстановилась после операции, я рисковать не стану. Что случись…

Он не договаривает, потому что мы оба знаем продолжение: голов нам не сносить. Вообще-то, мне уже месяцев пять назад разрешили управлять автомобилем, просто мы живем в мире, полном перестраховок. Кольца носим, машины не водим, пока не получим пятьдесят разрешений от всех возможных врачей…

— Ты, наверное, устала, — вдруг соображает Лео. — Сейчас, заедем в какое-нибудь придорожное кафе.

— Лео, так мы не доедем никогда! — стонаю в голос.

— Спешишь приступить к работе? — усмехается он.

— Мы уже пять часов в пути. И, в отличие от тебя, я только пейзажи разглядываю. Первые два часа они казались мне красивыми, а теперь уже — порядочно раздражают.

Лео смеется:

— Тем более надо сделать привал и размять ноги.

Через несколько минут мы останавливаемся на одной из полуобустроенных, даже не претендующих на современность, заправок. На пятачке рядом с ней видавшее виды кафе — обшарпанное приземистое одноэтажное здание, вытянутое и неказистое. Доверия оно не внушает, но до следующего места отдыха несколько миль, и глупо жаловаться.

То, что Лео был прав, я понимаю, едва выхожу из машины. Ноги отекли и отказываются подчиняться. Но меня торопят:

— Тая, надо идти. Здесь небезопасно.

Я поднимаю глаза на Лео и вижу перед собой совсем другого человека: вместо обычного, растрепанного соседского мальчика передо мной предстает собранный, немало дряни повидавший мужчина. И вот вам урок от Таи номер один: все совсем не то, чем кажется с первого взгляда. Суть — в деталях.

Не знаю, кто обставлял это кафе, но гением он явно не был. Интерьер выполнен в светлых тонах, однако грязные окна и обилие деревьев вокруг не позволяют свету проникать внутрь, отчего в помещении царит атмосфера вечного полумрака. Должно быть, некогда столики были белыми, но теперь исцарапаны, в зазубринах и несмываемых разноцветных пятнах. Но, хоть и трудно представить что-либо более неприглядное, чем грязный желтоватый пластик столешниц, оформителям этого места оно удалось: дешевый, блестящий черно-белый линолеум. В самой по себе шахматной клетке нет ничего плохого, но истертое, местами пузырящееся покрытие, щедро сдобренное отпечатками дамских каблуков, впечатление производит удручающее. Профессиональное, наверное, но мысленно я уже готова все здесь переделать.

— Я буду вафли с кленовым сиропом, — радостно объявляет Лео, плюхаясь за ближайший столик, отрывая меня от исследования интерьера и вынуждая последовать своему примеру.

— Ты что-то путаешь, их едят на завтрак, — подмечаю, усаживаясь рядом.

— А разница какая?

— Никакой. За исключением того, что в три часа дня они, вероятно, уже размокли и стали противными.

— Черт… — своеобразно признает он мою правоту. — А сама что будешь?

— Пожалуй, исполню давнюю мечту о бургере.

Лео тут же мрачнеет.

— Не думаю, что это хорошая идея, — неохотно произносит он.

Признаться, мной овладевает недоумение. То есть теперь одобрение на то, что мне можно есть дает… Лео? Мальчишка Лео?

— Прости?

— Тебе сделали операцию, рекомендовали воздерживаться от соленого и жирного. Не надо искушать судьбу.

— И? — спрашиваю раздраженно.

— Тая, ты обойдешься без бургера. И не заставляй меня это озвучивать.

— Не уж, давай! — настаиваю, подавляя нехорошие предчувствия.

Он молча барабанит пальцами по столу, глядя на меня исподлобья, и я впервые начинаю подозревать, что его волосы подстрижены короче, чем у других, не просто так. Под футболкой цвета хаки выпирают совсем не игрушечные мышцы, взгляд острый внимательный, следование приказам абсолютное. Военное прошлое? Этим он занимался до того, как объявился у меня на пороге три недели назад, сгреб в свои медвежьи объятия, а затем велел собираться? Или все было еще раньше и въелось под корку мозга еще глубже?

— В прошлый раз ты допустила ошибку, поэтому теперь мне поручено за тобой следить.

— И за моим рационом?

— Дьявол, Тая, на этом задании каждый твой шаг будет проверяться! — восклицает Лео. — Я просто пытаюсь свести риск к минимуму. Не есть бургеры, не снимать кольца. Такие вещи помогают… Слушай, это не личное. Просто второй шанс тебе дали только благодаря Гастону, он взял на себя полную ответственность, но его рядом нет, и это перепоручили мне.

— Не поняла, то есть ты собираешься докладывать Гастону обо всем, что я делаю? — уточняю, вмиг осипнув.

— Точно. И, если понадобится, не только Гастону. Ты уже однажды прокололась, а мне неприятности ни к чему!

— Пойду умоюсь, — выдавливаю улыбку и поднимаюсь с места.

Холодная вода стекает по моим пальцам, исчезая в сливе потрескавшейся раковины, и я представляю, что вместе с ней мое тело покидает гнев. Гастон. Человек, чувства к которому настолько двоякие, что можно сойти с ума.

Человек, который заступался за меня всегда, причем самым неожиданным образом из возможных. И когда я того вовсе не желала. Человек, который сделал меня такой, какая я есть, и какой я себе не нравлюсь. Мне нельзя об этом думать. Команда, значит, команда. Всего лишь час, и мы окажемся в богом забытой провинции штата Мичиган, где я смогу приступить к делам. Погрузиться в работу, ни о чем больше не думать. Я получу набор распоряжений от Гастона и забуду о нем на долгие месяцы. Как всегда.

Наконец убаюканная обидой, головной болью, мерным покачиванием амортизирующей системы и тихим шелестом колес, я просыпаюсь уже на подъезде к местечку, где мы намереваемся обосноваться.

Я с шестнадцати лет не жила в маленьких городках. Много переезжала, но всегда по дышащим мощью мегаполисам. Из Лос-Анжелеса в Чикаго, Финикс, Сиэтл и им подобные места. Потому вид проржавевшей, покосившейся таблички с названием приводит меня в некий трепет, заставив вспомнить о доме и родителях… и еще о фильмах ужасов. Чистенькие, пустынные улицы, аккуратные домики с подстриженными газонами за свежепокрашенными заборами. Привет из одноэтажной Америки.

Мы с Лео так и не заговорили, и теперь я отсчитываю минуты до того момента, когда смогу покинуть салон машины, внезапно ставший слишком тесным. Но не выпрыгиваю из автомобиля, стоит нам остановиться в пункте назначения. Не стоит показывать, насколько я недовольна сложившимися обстоятельствами.

Наш новый дом старый. Серый камень местами покрылся мхом — от влажности здешних мест. Перила и колонны террасы потускнели, пошли пятнами. И сад тоже в запущенном состоянии… но тропинка не заросла, и это лишь первый звоночек. Если присмотреться, то пятнистая крыша не выгорела, а всего лишь выложена черепицей разных оттенков. Занятное дизайнерское решение. Наигранно старый, ветхий особняк для архитектора-реставратора. Такой тонкий юмор приводит меня в восторг, и я начинаю жалеть, что такая забавная идея посетила не мою голову.

От размышлений отвлекает звук открываемого багажника. Лео к архитектурным шедеврам равнодушен. Он спешит укрыться за стенами. Слишком очевидно, что мое общество ему опостылело. Что ж, мы никогда не были друзьями, а теперь он и вовсе мой конвоир. Очередной, как ни печально.

Я могла бы рассказать о неправильных решениях больше, чем кто-либо. Вернее, об их последствиях.

Дверь распахивается еще до того, как я успеваю взяться за перила, и на пороге появляется поседевшая дородная женщина в фартуке. Экономка. Создается впечатление, будто я попала в прошлое. Этот дом, прислуга… Очевидно, что декорации выбирал отнюдь не Лео, а человек с безупречным вкусом и чутьем на ситуацию. Гастон, видно, вздумал проследить не только за мной, но и вообще за всем ходом проекта. Поэтому лично позаботился о приготовлениях. Значит, заставит меня вывернуться наизнанку, но выполнить работу идеально. Как в самом начале… Добро пожаловать в тест на профпригодность.

— Здравствуйте, миссис Сайтен, — улыбается женщина, протягивая мне обе руки. — Я Мэгги, ваша экономка.

— Мне очень приятно, Мэгги, — отвечаю ей как можно теплее и тоже протягиваю руку. Я должна подружиться с этой женщиной, сплетни никогда не бывают лишними, а кто их знает лучше прислуги? — Дом меня очаровал.

В этот миг рядом появляется Лео, несет с собой первую партию чемоданов. После произошедшей размолвки мне приходится сделать над собой усилие, чтобы представить его со все той же мягкой улыбкой:

— Это Лео. Мой брат, — говорю, указывая на парня, который красноречиво плюхает рядом со мной чемодан, намекая, что могла бы и помочь.

— Ох, как это здорово! Вы очень похожи.

Ну конечно! Разве что цветом волос, которые у Лео можно разглядеть только при наличии хорошей фантазии.

— Я ему помогу с вещами, а вы пока проходите в дом, миссис Сайтен, ни о чем не переживайте, — велит Мэгги, отступая в сторону и давая мне возможность увидеть убранство особняка изнутри.

Как я и предполагала, интерьер дома совершенно невообразимый. Темно-коричневый, натертый до блеска паркет, светлые стены, лестница с коваными перилами, огромная хрустальная люстра, повсюду полотна… Дорого, броско, с неоднозначным фасадом. От этой иронии губы сами собой изгибаются в улыбке.

Занятая своими мыслями, я начинаю осмотр помещений с гостиной, но только вхожу в двери — застываю столбом. Потому что обнаруживаю внутри аристократичного высокого блондина, который вписывается в интерьер до кончиков мизинцев.

Откуда здесь он?!

Вот моя единственная мысль. Самообладание изменяет, и я стою и осоловело таращу глаза на Гастона, которого ожидала увидеть здесь меньше, чем самого Иисуса. Но разгадать загадку появления лишних персонажей не успеваю, поскольку меня хватают в объятия и прижимают к себе.

Не в состоянии оправиться от шока даже под напором мужских губ, я из-под ресниц кошу глазами в дверной проем, где стоит растроганная теплой встречей экономка.

— Подыграй! — едва отрываясь, шипит Гастон.

Так, Тая! Действительно, возьми себя в руки! Это продлится секунд тридцать максимум, а потом отпустят. Я, усилием воли, закрываю глаза, и старательно изображаю поцелуй, как в учебнике: движения губ, наклоны головы. А еще вымерзаю изнутри от мысли, что это, судя по всему, далеко не последний раз проявления «пылких чувств» на публике.

— Простите нас. Мы увлеклись, — обаятельно улыбается Гастон Мэгги, с очевидным неудовольствием отрываясь от моих губ и демонстрируя ямочку на одной щеке. На второй у него нет… Господи, ну зачем я помню такие вещи?!

Вздохнув, выдавливаю улыбку и поворачиваюсь ко входу. Смущение даже разыгрывать не нужно. За свою реакцию на появление Гастона мне ужасно неловко. Он только что впервые видел воочию, как я к нему отношусь. Все эти годы я старательно прикрывалась стерильно равнодушным профессионализмом, не позволяя себе даже глаза закатывать, а тут все маски сорвало…

Мэгги уверяет нас, что все в порядке, что наше воссоединение просто чудо какое-то, поскольку нынче мало кто из супругов столь трогательно привязан друг к другу.

— Милая, ты уже познакомилась с Мэгги? Она будет приходить каждый день, помогать нам с этим огромным домом, — с плохо скрытым злорадством объявляет Гастон.

Если вы еще не поняли, его до крайности веселит то, что, благодаря постороннему человеку, нашей маленькой, тесной компашке придется придерживаться ролей не только за стенами дома. Это, поверьте, стократ сложнее. Никаких записей, оставленных мобильных телефонов, реквизита, ну и, конечно, фильтр на слова. Все наши терки должны остаться за пределами этого городка…

— Отличная идея! — восклицаю, явно переигрывая. — А то я даже успела испугаться, когда увидела особняк. Однако… дорогой, — произношу через силу, поскольку не имею представления о подставном имени Гастона. — Вкус тебе не изменил. Он великолепен!

— Спасибо, — улыбается он моей заминке по Фрейду, а уж никак не комплименту. Гастон о себе и без того высочайшего мнения: сколько ни добавляй, дальше просто некуда! — Надеюсь, вы нас извините, Тая устала, я провожу ее наверх и спущусь — помогу разобраться с вещами. А вы, Мэгги, покажите, пожалуйста, Лео его комнату.

Спальня расположена на втором этаже в конце коридора, и я добираюсь туда на ватных ногах, не обращая внимания на убранство. А затем и вовсе падаю в кресло. Гастон, напротив, садиться не спешит — возвышается надо мной, словно темный ангел возмездия.

Некоторое время мы устраиваем соревнование взглядов. Разумеется, я сдаюсь первой, наивно оправдывая себя тем, что долго с запрокинутой головой все равно не просидеть, а Гастон все равно отыграется. Так или иначе.

Да плевать. Только бы уехал! Должен. Ведь с таким количеством проектов, требующих внимания, он просто не может себе позволить роль страстно влюбленного муженька в Мичиганской глуши. Наверное, возникли проблемы, ведь Лео ничего не знает. Сейчас он расскажет нам о задании, продемонстрирует, что мистер Сайтен жив-здоров, и свалит в свой ненаглядный Новый Орлеан…

— Золотая малина была бы твоей, — иронично подмечает Гастон, окончательно сбрасывая маски.

От скучавшего супруга не остается и следа. Передо мной разгневанный начальник, который всего лишь слишком хорошо держит себя в руках, чтобы сорваться.

— В чем дело, Тая? Настолько удивлена меня видеть?

— Я рассчитывала на встречу в окошке вайбера — как всегда, поэтому — да, удивилась. На заметку: о таких кардинальных изменениях в правилах обычно предупреждают! Но ты велел Лео молчать.

— Это не имеет значения. Ты не должна была так реагировать ни при каких обстоятельствах! Это первое, чему вас учили. А если бы Мэгги осталась в комнате?

Серьезно? Поиграем в «что, если»?

— Гастон, не придумывай. Ты разработал план задолго до того, как я переступила порог, потому что прекрасно знал, как я себя поведу. Кстати, как тебя теперь зовут?

Он смотрит на меня светлыми до прозрачности, но абсолютно непроницаемыми глазами и говорит:

— Я не меняю имя.

Слава богу, мне больше не придется его звать «дорогим», «милым» или «любимым». Игра игрой, но это чересчур! Хотя, может, мне вообще не придется с ним общаться. Если, конечно, он уедет.

— Ты участвуешь в проекте? — спрашиваю, стараясь не выдать своего искреннего желания спровадить его отсюда как можно скорее.

— Да.

Так и тянет выругаться. Теперь понятно, благодаря чему комиссия допустила меня до задания. И вот что он им посулил: абсолютный и безграничный контроль над каждым действием неудачливой подопечной.

— Чтобы следить за мной? — уточняю желчно, уже готовясь высыпать ему на голову десять фунтов причин, по которым я хорошая…

Однако Гастон меня удивляет, впрочем, в этом нет ничего удивительного. Я никогда не угадываю его манеру поведения.

— Вообще-то, нет. Я не сомневаюсь, что с ролью ты справишься. Но комиссии об этом знать незачем.

Урок номер два: напор концентрированной истины может выбить почву из-под ног твоего собеседника.

Его появление в моей жизни началось с лязга металлических решеток, отдавшегося в теле ощутимой болью. На протяжении некоторого, к счастью, непродолжительного времени, он был для меня и самым ненавистным звуком в мире, и самым долгожданным. Он означал, что меня могли хотя бы на время выпустить из камеры… Но в тот день время прогулок еще не настало, и я решила, что снова схожу с ума. Даже не попробовала повернуться на звук.

Некоторое время назад меня перевели в отдельную камеру. Причин не называли, просто сослались на приказ начальства, и если сначала я обрадовалась избавлению от намеренной жестокости соседок, то затем поняла, что одной в заточении еще хуже. Молчание прессом сдавливало мой мозг, пустота заполнялась несуществующими звуками и голосами. Чтобы от них избавиться, приходилось мурлыкать под нос какое-то нелепые детские песенки.

Но, хоть я и отрицала существование визитеров до последнего, когда рядом с нарами замерли шаги, а в камере зазвучал мужской голос, стало очевидно, что это не иллюзия и не сон.

— Элизабет Кетрин Дженнсен?

Подскочив на кровати, я осмелилась поднять глаза на мужчину.

Он был красив, как ангел. Высокий, светловолосый, с безупречным, аристократичным лицом и умными светлыми глазами. Я приняла его за адвоката, но, конечно, не своего. У меня не могло быть такого дорогого защитника. А это значило, что он ошибся, обознался. Мало ли на свете Элизабет Дженнсен? Со мной ни единого раза в жизни не случалось и намека на подобное волшебство…

— Я вас не обижу, — наконец, добавил мужчина. Но поняв, что все эти слова для меня пустой звук, присел на корточки рядом, жадно (и неспроста) вглядываясь в лицо. — Меня зовут Гастон. Я хотел бы с вами кое-что обсудить.

Он говорил так мягко и уважительно, будто я не была преступницей. За долгие-долгие недели внезапный гость стал первым, кто общался со мной нормально: как с человеком, практически как с равной, практически как со своей. Потребовалось очень много времени, чтобы понять, что он просто нашел мое слабое место и надавил со всей силы. Девочка, которой нет прощения. Девочка, которая никому не нужна.

Элизабет Кетрин Дженнсен родилась в маленьком городишке в штате Вирджиния. Звезд с неба не хватала, считалась симпатичной девушкой, но ничем выдающимся не обладала. Учиться она не стремилась, рассчитывала на должность официантки в местной забегаловке и приличные чаевые, коими посетители охотно награждают не в меру кокетливых работниц. Но, к несчастью, с Бетси случилась та же беда, что и со многими шестнадцатилетними девушками по всему свету: она влюбилась в плохого парня. Это событие разукрасило ее жизнь яркими красками, а мир перевернулся, подчиняясь единственной цели: произвести на Рика впечатление. Поэтому Элизабет Кетрин Дженнсен ночи напролет гуляла в неподходящей компании, притворяясь веселой и доступной, а по утрам выслушивала арии разгневанной матери. Но это дурочку не волновало, в отличие от плохого парня Рика, который курил марихуану, носил кожаную куртку, смеялся, не вынимая из зуб сигарету, и предпочитал дрянное пиво любому напитку. Глупышку не смутило даже когда Рик с другом, накурившись травки, полезли в дом какой-то молодой семьи, якобы пребывавшей на курорте. Она искренне верила, что надо лишь чуть-чуть потерпеть, и объект грез обратит на нее внимание, и больше не придется делать неприятные, опасные вещи… А вот головой совсем не думала! Как выяснилось, пара уже вернулась, и, чтобы не попасться полиции на ограблении, или не получить пулю за вторжение на частную собственность, плохишу Рику «пришлось» пырнуть ножом хозяина дома. А затем и его беременную жену, которая спустя два дня скончалась в местном госпитале. Последнее Элизабет Кетрин Дженнсен узнала уже на суде, приговорившем ее к пожизненному заключению. Если бы не беременность женщины и не беспрецедентно жестокий случай в столь маленьком городке, возможно, суд не был бы так строг, но все случилось, как случилось. И трое беспечных подростков стали легендой криминальных хроник Вирджинии.

Вспоминая те события, я даже сейчас хочу плакать, а уж тогда, во времена знакомства с Гастоном, и вовсе находилась на самом дне самоуничижения — считала себя по-настоящему плохим человеком. Самым презираемым никем. Но Гастон отнесся ко мне с сочувствием, поманил надеждой на искупление грехов благими делами. Да во всем мире не существует лучшего способа завоевать человеческую привязанность!

Как выяснилось, Гастон не был адвокатом. И угадать его род деятельности не представлялось возможным практически никому.

На самом деле этот человек состоит на службе правительственных организаций по типу Бюро или ЦРУ (точно не скажу — такую информацию осужденной не доверят), но, в отличие от других, на него работают люди, преступившие закон. Зачем, спросите вы, верно? А все просто. Не стоит думать, что в фильмах показывают правду: службы никогда не станут заключать сделку с осужденным, вводить его в штат или давать доступ к своим данным. Но иногда, когда законные меры не работают, в игру вступает секретная команда Гастона, которая состоит именно из таких, как я. Под его началом есть как актеры-солисты, так и служебный персонал. Мы — вечные агенты под прикрытием, главной задачей которых является нахождение обличающих улик и обеспечение возможности их обнаружить. Полезно и действенно. Но нас не ценят, за нас не держатся. А, самое главное, если нас поймают — ни слову не поверят. Из этой петли нет выхода. Я не видела ни единого человека, которому удалось бы уволиться и вернуться к нормальной жизни. Все рано или поздно погибают на заданиях. Если преступил закон, ты больше не человек — расходный материал. Даже в колонию не вернуться, ведь ты знаешь грязный секрет государства, который не должен быть известен никому.

Как нетрудно догадаться, Элизабет Кетрин Дженнсен охотно стала частью команды. Они с Гастоном покинули тюрьму на рассвете того же дня. Официальной версией исчезновения узницы стала смерть от пневмонии, случившейся во время пребывания в холодной одиночной камере. Где-то даже, спорю, есть могила, подписанная ее именем. Вот только на ней никто не бывает. И о той девушке никто не плачет. Особенно я.

 

Глава 2

— …булочки миссис Марвелл просто великолепны. Тая, вы обязаны как-нибудь наведаться в ее лавочку и попробовать знаменитую сдобу. Прямо из печи, а запах… не передать словами. Заодно перезнакомитесь со всеми женщинами городка. Мы предпочитаем покупать хлеб для завтрака именно у миссис Марвелл. Конечно, я могла бы взять на вашу долю сама, но по уговору с мистером Сайтеном мой рабочий день начинается в десять утра — к тому времени булочки уже потеряют свою привлекательность.

Как и предполагалось, в лице скучающей экономки Гастон нашел редкий источник информации о местных нравах и обычаях. Я уже почти жалею, что не взяла какой-нибудь блокнот, чтобы все записать.

— Обязательно наведаюсь туда завтра же, — обещаю Мэгги как можно более искренне. И не кривлю душой — сплетни необходимы! — Но я хотела у вас спросить еще кое-что: где мне найти концертный зал?

— О, не переживайте. Здесь недалеко. Через квартал. Давайте я вам нарисую…

Мэгги, разумеется, одним лишь концертным залом не ограничивается, и я узнаю, что наш особняк расположен в старой части города, неподалеку от мэрии, костела и других построек конца девятнадцатого века. В те времена в городке обосновался некий аристократ, полюбивший местную природу, и вложил средства в строительство города. К сожалению, концертный зал пострадал от торнадо, и долгое время вопрос о том, стоит ли восстанавливать памятник архитектуры, не решался из-за нехватки финансов. Однако в прошлом году произошло частичное обрушение крыши, и проблема встала особенно остро. Но при том, что зал стоял без внимания почти десять лет, жители проявили удивительное единодушие, пожелав сохранить достопримечательность.

Когда Гастон появляется в кухне, Мэгги все еще трещит без умолку, выводя на бумаге карту домов и улиц. Разумеется, район, где располагается концертный зал, уже давно себя исчерпал, но общительную женщину это не останавливает. Едва завидев Гастона, я сразу отключаюсь от болтовни Мэгги и краем глаза наблюдаю за ним. Он движется по кухне практически бесшумно, заходит из-за спины. И, кажется, слегка улыбается, прекрасно понимая, как нервирует меня его близость.

— Спешишь приступить к работе, Тая? — спрашивает он, кладя руки на мои плечи и наклоняясь вперед, якобы чтобы рассмотреть лист бумаги со схемой города и обведенным в кружок концертным залом. — Может быть, начнем завтра, а сегодня просто прогуляемся по берегу? Ты же еще ничего не видела, а места здесь чудесные.

Его мягкие интонации более не способны меня обмануть. Предложение может выглядеть сколь угодно вежливым, но, по сути, является приказом. И спустя пару минут Гастон натягивает на меня свою бесформенную куртку, которая закрывает мне ноги аж до колен. Вещица теплая и уютная настолько, что хочется забыть о том, кому она принадлежит.

Мы выходим на улицу через полукруглую террасу дома. От ее ступеней убегает тропинка: через дворик при доме в пролесок. Картинка мрачноватая, но настолько живописная, что так и тянет примоститься где-нибудь рядом, взять карандаш и набросать эскиз.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Гастон уже совсем другим тоном — деловым, но не забывает обхватить мою ладошку своей лапищей. Хочется обернуться, чтобы проверить, не смотрит ли Мэгги из окон.

— Хорошо. С тех пор, как я вернулась домой, проблем не было.

— Это замечательно. Я беспокоился.

— Позвонил бы и справился самочувствием, — отрезаю.

— В этом не было нужды, — в тон мне отвечает он. — А где нет нужды — там подозрения.

Он по-своему прав. Такой жизни не позавидуешь. Стоит появиться рядом с ним, и ты тут же оказываешься в лучах огромного прожектора комиссии. Поэтому мы позволяем себе всего несколько звонков в год — по мере необходимости. За исключением окончания заданий, конечно, но это не считается. И Гастон еще удивляется, что я странно отреагировала на его появление…

— До озера далеко? — спрашиваю, не видя смысла продолжать тему.

— Оно совсем рядом.

Его спокойствие вкупе с тишиной мест приносит странное умиротворение, и дальнейшие расспросы я откладываю на потом.

Оказывается, озеро расположено сразу за узкой полосой деревьев за нашим особняком, и я застываю. Несмотря на мрачноватую, в отсутствие солнца, картинку, пейзаж завораживает. Верхнее — самое северное из Великих озер раскинулось на многие мили — насколько хватает взгляда. Оно настолько огромно, что под действием пронизывающего ветра на его поверхности набегают бугорки, как волны в море. Для меня это оказывается настолько неожиданным открытием, что я подхожу к кромке берега и долгое время просто смотрю на разбивающуюся о песчаный берег воду, на белые пенные барашки вдалеке, на раскачивающиеся на поверхности листья. Вода такая чистая, что видно, как их тени скользят по неровному, песчаному дну.

Пока я изучаю красоты природы, зябко кутаясь в безразмерную куртку Гастона, тот отвязывает небольшую моторную лодку. У него так ловко получается, будто он всю жизнь только и делал, что вязал всевозможные рыбацкие узлы. Хотя, он и вязал… только не рыбацкие. Как ни странно, несмотря на внушительный рост и отсутствие опыта провинциальной жизни, смотрится он здесь на редкость органично. Темная куртка, потертые джинсы, свитер под горло. А ведь тот же год назад я и не подозревала, что он способен высунуть нос из облака выхлопных газов Нового Орлеана…

— Залезай, — велит мне Гастон, подавая руку.

Я осторожно ступаю с деревянного настила в раскачивающееся судно. Удержать равновесие оказывается отнюдь не просто, и, чтобы устоять, я цепляюсь за плечо своего спутника свободной рукой. От такой близости немного неловко, но, кажется, он даже не замечает. Все, что в рамках необходимости, — можно. Плавали, знаем.

— Мы находимся на полуострове. Девять миль до границы с Канадой, двадцать до противоположного берега, — сообщает Гастон подобно справочному попугаю. Осталось отгадать, что он имеет в виду на самом деле.

— Не самое узкое место, но можно преодолеть на лодке? — интересуюсь, опасливо. Один тест (на актерское мастерство) я уже провалила, теперь надо быть поаккуратнее.

— Именно, — отвечает Гастон.

Выдыхаем.

Он предлагает мне присесть, но, признаться, не очень хочется. Сидение наверняка не только холодное, но и мокрое. Угадав по кислому выражению лица мои мысли, Гастон усмехается, усаживается первым и заводит мотор.

— Надеюсь, ты не в Канаду собрался меня везти? — кричу, наклоняясь к нему в попытке перекрыть гул. На автомате пытаюсь спрятать в карманах руки, но обнаруживаю там вещи Гастона и, смутившись, вместо этого запихиваю ладони в противоположные рукава.

— Нет, — кричит Гастон прямо мне в ухо. — Мы поплывем на запад и обогнем полуостров.

— Далеко?

— Чуть меньше двадцати миль.

Признаться, перспектива не приводит в восторг. Погода для водных прогулок не слишком подходящая. Ветер, брызги, лодка и Гастон… Компания мечты. Мужества придает только одна мысль: затейщику специфического путешествия еще хуже, потому что придется управлять лодкой вне зависимости от степени обморожения. Но он не жалуется.

— Интересный здесь край, Тая, — снова кричит Гастон, вынуждая меня наклониться ближе. Его дыхание обжигает мне щеку, и я инстинктивно закрываю ту рукой, делая вид, что заправляю выбившиеся из хвоста волосы в капюшон. — Мечта любого мужчины: охота, рыбная ловля, туризм и, как ни странно, покер. Так и есть, кроме прочего, этот полуостров знаменит своим ежегодным турниром между крупными дельцами Америки и Канады. Несколько месяцев назад внушительными суммами выигрышей заинтересовались спецслужбы, и появилось подозрение, что на самом деле игра — лишь прикрытие для отмывания грязных денег.

— Контрабанда? — уточняю, припомнив слова про границу.

— Именно.

— То есть нужно найти доказательства, что покер — на самом деле и не покер вовсе? Твоя задача — попасть на турнир?

В ответ он кивает. Вот и определилась роль Гастона во всей этой операции. Не странно. В игорном бизнесе женщины неуместны. Красавица в мехах и бриллиантах, разгуливающая по казино с видом самоуверенный королевы, привлекает слишком много внимания. Естественно, под нее тут же начнут копать, а там… даже если и чисто, все равно не избежать подозрений. Вера в мужскую любовь к азартным играм куда выше. К тому же, готова спорить, что Гастон отлично играет в покер. Он тот еще хитрец.

— Но, как ты понимаешь, мэр никогда не пригласит человека, в котором не уверен, разве что супруга архитектора, взявшегося за реставрацию местной достопримечательности… Тем более если тот не будет против вложить в строительство определенную сумму, продемонстрировав свою заинтересованность в благосостоянии края.

Некоторое время я молчу, не зная, что сказать, а потом вспоминаю сбивчивую болтовню экономки:

— Мэгги говорит, что мэр уже порывался пригласить нас для знакомства. Собираешься попытаться с ним сблизиться?

— Наш особняк недвусмысленно намекает на платежеспособность арендатора, а так как мэр заинтересован в минимизации трат городского бюджета, полагаю, этот человек сам будет обхаживать нас и так, и эдак. Сделаем вид, что понемногу поддаемся. Не быстро. Поэтому, чем раньше начнем — тем лучше.

Гастон глушит мотор совершенно внезапно. Не около берега, а прямо посреди озера. И наступившая тишина заставляет меня поежиться.

— Вот это место, — указывает мой спутник на едва заметное строение на берегу и передает заранее припасенный бинокль. — Загородный клуб, в котором проходит покерный турнир.

— Для клуба слишком далеко от города, — подмечаю, рассматривая здание в окуляр. Оно обвито каким-то растением и почти сливается с деревьями. Если бы не бордовая черепица, его было бы невозможно заметить.

— Верно, — кивает Гастон. — Но туда и приглашаются единицы. Избранные. Попробуй запомнить, где мы.

Я честно пытаюсь, но на протяжении всех двадцати миль видела берег и кусты, и тут пейзаж ничем не отличается. Я понятия не имею, как Гастон ухитрился его заметить при такой скорости лодки.

— Каковы наши дальнейшие действия?

— Пока все идет по плану: ты начинаешь работу, мэр подбивает клинья под кошелек четы Сайтен.

— И кто же может себе позволить такие траты?

— Фанатичный скульптор, — скромно представляется мой благоверный.

— Скульптор, — повторяю эхом. Ну, можно сказать и так. Лепит он прекрасно. К несчастью, не из глины…

Кажется, эта фраза цепляет не только меня, поскольку Гастон уже смотрит в мое лицо, изучая каждую черточку на предмет безупречности. Напускное спокойствие слетает с его облика в момент, напоминая мне о причинах, по которым я не доверяю этому человеку. А, тем временем, он опускает взгляд ниже — на обтянутые, черными штанами ноги, армейские ботинки…

— Мне встать, чтобы тебе было удобнее изучать собственный… шедевр? Ну, теперь, когда ты обтесал все лишнее, он достаточно идеален?

— Да, — без стеснения отвечает Гастон.

— Невероятно. Ты хоть представляешь, как это отвратительно? — шиплю, не сдержавшись.

— С чего бы? — совершенно невозмутимо спрашивает он. — Из простушки с плохо прокрашенными волосами и пухлыми щечками ты превратилась в красавицу. Чем ты недовольна?

— Может, тем, что ты нашел эту простушку и, в угоду собственному вкусу, искромсал ее хирургическим ножом до неузнаваемости? Кстати, зачем? Гастон, ты не оставил от меня ничего. В этом лице и теле изменено вообще все. Даже костная структура!

— Я бы не решился на такие радикальные изменения, но ты засветилась, — говорит он жестко, без обиняков. — Когда ты бросилась под колеса машины, тебя запомнили все и каждый. Пришлось постараться сделать тебя совершенно неузнаваемой. Знаешь, Тая, ради других девочек-солисток я бы не стал выворачиваться наизнанку. Пусть списывают в обслугу, и все, но мне стало жалко потраченных сил. Я всегда верю в то, что делаю, и я сделал тебя. Это единственная причина, по которой ты все еще здесь.

Его слова вызывают двойственные чувства. Приятного в них мало, но такова моя зона комфорта: я привыкла, что Гастон по тем или иным причинам за меня заступается. Хороша такая своеобразная забота или нет, можно рассуждать вечность, но навряд ли меня бы стали слушать, даже если бы я вдруг решила озвучить свое мнение…

Сначала я этого не знала, но обещания, которые мне дал Гастон еще в камере, были несколько преждевременными. Как выяснилось, людей в команду принимал не он. Да, занимался отбором, но не утверждал. Этим и раньше, и сейчас, занималась комиссия. Не знаю, эти ли люди являлись инициатором создания команды Гастона, но они стоят выше спецслужб. Как будущей солистке, мне пришлось встретиться с ними лично. И тот день стал одним из худших за всю мою жизнь.

Их было четверо, и они втоптали меня в грязь по самые уши. Как я поняла уже позже, эти люди ожидали увидеть перед собой какую-нибудь королеву красоты, плеснувшую в лицо сопернице кислотой (у нас в команде таковых целый набор, и уж они содеянного не стесняются), а я оказалась просто симпатичной девчушкой из глубинки, сломленной и подавленной. Очень скучной. Так они и посчитали, сначала перечислив все недостатки, а затем и вовсе назвав «бесполезной». Как вещь, негодный материал. Но Гастон с ними не согласился, сказал, что знающие себе цену красавицы слишком строптивы и норовисты, что они подводят, а подправить внешность не составляет труда. Нужен лишь скальпель. Он обещал сам заняться моим обучением, эксперимента ради.

Обучение занято три очень болезненных года, затем наступили одиннадцать лет безупречной работы… и одна ошибка, в результате которой око комиссии обратилось на меня вновь. И не похоже, что меня оставят в покое… Я не вынесу постоянных проверок на прочность, я уже не горю желанием сделать мир лучше любой ценой и уже не считаю, что несу заслуженное наказание. Просто хочу исчезнуть и начать новую жизнь, в которой будет любящий мужчина и много детей. Не меньше трех! Но я всегда за стеклом, смотрю на свою мечту за чужими окнами и не имею возможности сама там оказаться. Не осталось сил притворяться, как раньше.

Комиссия дала мне последний шанс на реабилитацию, но я его рассматриваю исключительно как возможность сбежать.

— Что ж, с этим заданием мне все ясно, но что дальше? Я слышала, как ты сказал, что следующая операция навряд ли станет возможной. То есть еще одно задание, ну или два… а дальше во мне не останется надобности.

Не выдержав, я присаживаюсь на корточки рядом с Гастоном и беру его за руку.

— Помоги мне сбежать. Ты же можешь. Комиссия никогда не узнает, я уеду на край света, никогда никого не потревожу, даже не перейду улицу в неположенном месте. Никому не скажу, кем была… Я очень прошу! — Мне некого больше просить.

Он смотрит на меня своими светлыми глазами, а затем отвечает:

— То, что ты об этом думаешь — заметно. Забудь о побеге, Тая, или проблемы начнутся куда раньше.

Я до скрипа сжимаю зубы и резко отталкиваю его руку. Всегда полагала, что он не похож на представителей комиссии, иначе с чего бы ему носиться с преступниками? Но что я знаю об этом человеке? Решительно ничего.

— Я тебе не угрожаю, — заметив перемену в моем настроении, качает головой Гастон. — Просто я не знаю ни одного человека, которому удалось бы сбежать. У всех нас есть только это. — Он обводит рукой озеро, словно символ свободы. Поверьте, побывав в камере даже непродолжительное время, такие вещи начинаешь замечать. — И это лучше многих вариантов.

Если бы пятнадцать минут назад я не вернулась с жутковатой водной прогулки, где насквозь промокла, замерзла и наслушалась приятностей, навряд ли приняла бы волевое решение плеснуть себе в кофе ликер. Я не очень люблю такой напиток, но сейчас его согревающие свойства как нельзя кстати. Был вариант погреться в душе, но там, полагаю, сейчас Гастон, а караулить его под дверью нет никакого желания. Я понимаю, что придется делить с ним и кровать, и ванную комнату, но одно дело необходимость, и совсем другое — по собственному желанию.

Я стою с чашкой около окна и лениво потягиваю полуостывший напиток, наблюдая за двумя девушками, которые остановились якобы поговорить, но уж слишком часто поглядывают на окна дома. Простое любопытство или нет? Обе миловидные, причесаны и накрашены, одеты в стиле отчаянных домохозяек. Можно сказать, при полном параде, но скучны до зевоты. Даже мой пропахший дорожной пылью костюм, который кричит: «вертела я ваше мнение, красивой завтра побуду», говорит о владелице больше, чем наглаженные яркие плиссированные юбки.

Шаги за спиной заставляют вздрогнуть и обернуться. Видимо, это станет частым симптомом, поскольку я постоянно жду появления Гастона из-за угла. Он меня нервирует. Во времена обучения я уже жила с ним под одной крышей — в штабе в Новом Орлеане, но и десяток других девиц того же положения — тоже. А тут нас трое, и как-то не по себе.

Кстати, явился не Гастон. Топает, как слон, у нас Лео.

— Что там? — спрашивает он, выглядывая в окно. — Ах, первый дружеский визит Степфордских женушек, — хмыкает, а затем абсолютно по-мужски добавляет: — А они очень даже.

С недоумением оглядываюсь на коллегу. Серьезно? Ему по нраву подобные куклы?

— Эти дамочки уже минуты три тычут пальцем в дом и шушукаются. По-моему, они жуткие.

— Думаешь пальнуть серебром, если нарушат границы частной собственности?

Его слова напоминают мне о Рике, и я с трудом сохраняю невозмутимость. Но Лео не может знать. Мы не обсуждаем причины, по которым оказались в команде Гастона. Это полезно для психики. Насколько мне известно, отъявленных убийц-психопатов к нам не берут — только истекающих раскаянием соучастниц вроде меня, — но все равно комфортнее не знать, что Лео, скажем, похищал девиц для перепродажи в бордели третьего мира.

Знает только Гастон. И иногда я задаюсь вопросом: а так ли уж часто нашему координатору команды везет на Бетси Дженнсен? Разве может он знать, что направляется в камеру к безвольной неудачнице? Ориентируясь по сводкам СМИ, невозможно определить, психопат тебя поджидает по ту сторону решетки, или нет… Но он никогда об этом не говорит, я ни слова недовольства от него не слышала. Иногда создается впечатление, что он руководит осужденными играючи, будто именно в этом его призвание. Или, что еще более вероятно, он получает от своей работы удовольствие. Любит сложные задачи. Недаром ведь он так вцепился в меня. Я была самой некрасивой, неказистой и безграмотной из всех девочек-солисток, но, посмотрите, — именно меня он выбрал на роль своей жены.

— Тая, смирись, единственные монстры здесь — мы, — напоминает Лео о своем присутствии.

Надо сказать, что-то в его словах есть. Мы не замышляем зла, но приехали, чтобы вмешаться в уклад жизни местных жителей и перевернуть его вверх дном.

В этот момент, пока мы меланхолично молчим, раздается отчетливый хлопок двери, и по ступенькам крыльца спускается Гастон. В вязаной кофте, с зачесанными назад мокрыми волосами. Но это еще не все, дальше — больше: дамочки, едва завидев его, оживляются и начинают напропалую кокетничать. Причем ведут себя так, будто знакомы. С другой стороны, почему бы нет? Они вполне могли здесь бывать. Мы не знаем, чем занимался Гастон до нашего приезда.

Кажется, мне пора позабыть о своем недовольстве и допросить его с пристрастием.

— Что он делает? — спрашиваю у Лео, наблюдая, как гостьи смеются над шутками нашего босса.

— Флиртует с девицами. Видимо, его они не пугают, — посмеивается Лео.

Одна из девушек — брюнетка — вдруг ахает и тянется рукой к волосам Гастона, видимо, догадавшись, что для прогулок с мокрыми волосами погода неподходящая. Обалдеть мне муженек достался. Приехать не успела, а уже впору рога спиливать.

— Кхм, подержи-ка, — передаю Лео свою чашку и направляюсь к кофеварке с уже изрядно остывшими остатками кофе.

— Ты что задумала? — удивляется Лео.

— Пойду устрою сцену ревности, что ж еще?

— Ты серьезно? — Он аж прыскает от смеха, чуть не проливая мой кофе. Видимо, мысль о том, что я могу ревновать человека, от которого шарахаюсь, точно от чумы, кажется ему по-настоящему абсурдной.

— Ну, знаешь, Гастон сам в мужья напросился!

Последние слова заставляют Лео хохотать пуще прежнего. Что ж, рада, что хоть кто-то находит происходящее забавным.

— Не забудь расстегнуть пару пуговиц блузки, — кричит он напоследок.

Кстати, совет отличный! Посмотревшись в зеркало, я стягиваю толстовку и, вместо нее, накидываю на плечи куртку. Но на улице так ветрено, что, стоит выйти на крыльцо, как я начинаю жалеть об уютной толстовке. А, тем временем, завидев меня, гостьи удивленно замолкают. Одна из них — та, что трогала волосы Гастона — и вовсе в лице меняется. Значит, не показалось, эта пришла ради моего благоверного, а вторая — за компанию. Хм, иногда я забываю то, какое впечатление производит Гастон. А он не из тех, кого пропустишь на улице. Как ни стыдно признаваться, когда-то глупенькая и влюбчивая Бетси охотно поменяла злодея Рика на принца Гастона. И это длилось ровно до тех пор, пока она не узнала, что загадочный координатор сверхсекретных проектов совершенно осознанно обрек меня на участь Маты Хари, и пути назад уже нет…

Подойдя ближе, кладу руку на плечо своего муженька, а затем и вовсе сую ему в руки кофе и негромко говорю:

— Не простудись.

Он берет чашку так, будто полагает, что та горячая, но, обнаружив, что содержимое безнадежно остыло, а беспокойством о его здоровье и не пахнет, с трудом сдерживает улыбку.

— Познакомьтесь, дамы, это моя заботливая Тая.

Гениально, шпилька заметна только мне, но выходку не спустили, и это не может не восхищать.

— Тая, это Кили Андерсон, — сперва указывает он на рыженькую, которая подружка, и затем переходит к заинтересованной: — И Донна Праер.

Хороший знак. Любой другой на его месте начал бы представлять с последней, но поскольку мы имеем дело с человеком, который умеет кидаться подводными камнями, фокус на рыжую. Что же в ней такого? Девушки передо мной, как я уже говорила, очень похожи, и дело не только в манере одеваться и укладывать волосы. Они примерно одного социального статуса и достатка, одинаково себя держат. Приходится напрячь память, чтобы понять, в чем дело. Андерсон — довольно распространенная фамилия, но, кажется, именно за такой подписью шло предложение о строительстве, а это значит, что Кили — дочь мэра города.

Уверяя их в приятности знакомства, тоже протягиваю руку Кили первой. Донну оставим на десерт…

— Девушки были столь любезны, что нашли для нас Мэгги, милая.

После такого обращения у меня начинают болеть зубы. Может, это со мной расплатились за «дорогого»? Интересно, Гастону тоже ножом по сердцу подобные словечки?

— Она чудо, мои искренние вам благодарности! — восклицаю, старательно делая вид, что все в порядке.

— Не стоит, миссис Сайтен, — скупо говорит Донна.

— Зовите меня Таей, — прошу со всей возможной искренностью. — Может быть, зайдете в дом на чай? — предлагаю.

— Вы же только приехали, — напоминает Кили и едва заметно толкает подругу, пока та не успела согласиться. — Давайте в другой раз!

— Ну тогда увидимся, — улыбаюсь не без облегчения. В конце концов, я тоже не в восторге от мысли принимать нежданных гостей.

Кили подхватывает подругу под локоть и настойчиво тащит прочь. А она мне нравится. Тактичная, понимает уместность тех или иных действий. Мне это на руку: прежде чем любоваться флиртом девицы, положившей глаз на моего, вроде как, мужа, неплохо бы выяснить, почему он ей это позволяет. А он, поверьте, позволяет. В противном случае уже поставил бы на место.

— Прекрасное пойло, — фыркает Гастон, закрывая за нами дверь.

Не сдержавшись, усмехаюсь.

— Подумала, что тебя нужно спасать, а из подручных средств было только это. Но если тебе предстоит роль заправского жиголо, ты предупреди. Я стану устраивать громкие домашние сцены и краситься на манер жертвы домашнего насилия.

Гастон посмеивается и приглаживает растрепанные ветром волосы:

— Прости, но по роли я примерный семьянин, и тебе придется соответствовать. Относиться ласково, уважительно…

— На публике — сколько угодно, но за этими стенами…

— Чашка холодного кофе и вязанка колкостей. Я понял, — и, пока я не успела возразить: — Кстати, Кили Андерсон — младшая дочь мэра. Она не замужем, после колледжа по глупости вернулась сюда, да так и застряла, но ужасно скучает по цивилизации и немножко задирает нос над местной публикой. Держись к ней поближе. Она, полагаю, захочет подружиться.

— Сделаем, — пожимаю плечами. — А Донна кто?

— Дочь судьи. Пока у меня нет доказательств его причастности, но она тоже может быть полезна.

Ясно, Гастон не собирается обрубать интерес девушки. Пора готовиться к сплетням и колкостям местных жителей.

— Кстати, это тебе. Почитаешь на ночь.

Гастон протягивает мне толстенную папку с материалами по проекту. Обычно они вдвое тоньше, но, видимо, раз за дело взялся начальник, команда аналитиков вывернулась наизнанку. Там сидят толковые ребята, и важное они, обычно, не опускают, но здесь, видимо, раскопали все родословные до седьмого колена.

— Будут вопросы — не стесняйся. Ну или если вдруг понадобится краткий пересказ, — издевательски подмигивает, явно осознавая, что все написанное и за год не выучить, но я все равно его словам не поверю и буду упираться до последнего.

— Есть, босс, — ехидничаю, не сдержавшись, и ухожу.

Для архитектурного планирования мне выделили целую студию, оснащенную всем, что может пожелать душа. Там я и прячусь от навязчивого мужского надзора, а еще пытаюсь вникнуть в материалы по грядущему проекту. Они ужасно подробные. Так и подмывает, широко распахнув глаза и притворившись дурочкой, сообщить, что раз роль первой скрипки перешла к Гастону, а я — блестящая отвлекалочка при маэстро, то пусть он и отдувается. Но в моей жизни уже давно остался только один критерий для принятия решений: соображения безопасности.

Лезть в чужой дом — небезопасно, принимать сомнительные предложения — небезопасно… и верить шикарным блондинам — небезопасно. Тру глаза пальцами. Да, Гастон вытащил меня из тюрьмы, научил искусству быть женщиной, едва увидел мои рисунки — нашел мне учителя-архитектора, но, как только я начинала доверяться — отталкивал. Никогда не был груб, не превышал полномочий, но этого и не требовалось — он знает, как заставить человека действовать правильным образом и без этого. И теперь, спустя годы, стоит кому-то заикнуться о Гастоне, у меня сразу срабатывает стоп-кран: ему доверять нельзя, он может сделать больно.

А это значит, что придется штудировать огромную папку от корки до корки.

Оказывается, мэр города — Харви Андерсон — является крупным прохиндеем. Ему чуть за шестьдесят, но он вполне себе в форме. Энтузиазму, который проявляет этот мужчина, стоит только позавидовать. Харви Андерсон держит целую сеть охотничьих магазинов по всему Мичигану. В них продается очень-очень многое: от ружей, спиннингов и кемпинг-инвентаря до трофеев в виде меха и чучел… Иными словами, он выходец здешних мест до мозга костей, свое дело любит и сам никогда не откажется пострелять на досуге да промочить горло виски. Разумеется, с таким послужным списком он подозревается в браконьерстве: охоте в заповедниках и торговле мехом редких животных, которые добываются уж точно не на его подведомственных землях.

Крайне живой и общительный мужчина наладил великолепные отношениями с жителями Канады, и организовал для друзей еще одно очень мужское увлечение — покер. То, что под видом веселого времяпрепровождения «настоящих мужчин» скрывается нечто больше — не более чем слухи, но приведенные суммы выигрышей мэра впечатляют. Как и их стабильность. Доказательств нет, а руководствуясь одними лишь подозрениями, ордер не получить. Вот и прислали по душу мэра хитреца Гастона.

Кстати, что примечательно, лет десять назад — после смерти первой жены — Харви женился повторно, против обыкновения, не на какой-нибудь девчонке, а на женщине всего лет на пять его младше. Имоджин. Имя холодное, как и сама миссис мэр. Но я все это к тому, что именно второй брак вдохнул в Андерсона новую жизнь. А точнее, в его хитроумные махинации… Возможно, это неспроста. Судя по фото, новая супруга не из глупышек. Цепкий, взгляд не скрывает даже статика фотопленки.

Но, как бы то ни было, отношения в семье Андерсон отличные. Даже у Имоджин с дочерями мэра, которые у него от первого брака. Старшая из них — Пэтти — замужем за финансистом из Чикаго, ныне домохозяйка с дипломом магистра изящных искусств. А Кили, как и говорил Гастон, училась в Бостоне, на юриста, но вернулась домой к любимому папе под крылышко. Вроде и не собиралась задерживаться, но, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. Интересно, что несколько лет назад у девушки случился бурный роман с помощником отца, но тот, разорвав помолвку, сделал ноги в более перспективные края, и теперь на личном фронте рыженькой штиль, разбавленный вялыми ухаживаниями начальника полиции. Такая вот Санта-Барбара.

Отложив в сторону наскучившую папку, подхожу к картине, которую заприметила, едва зашла в студию. Я уже видела ее раньше. Это картина Арчи — человека, который обучил меня ремеслу архитектора. За что Гастону стоит сказать безоговорочное спасибо, так это за знакомство с пожилым мужчиной, который всю жизнь грезил о холсте и масле, но не сумел написать ни одного шедевра. Честно? Картины у Арчи не очень и никакой ценности не представляют… но проектировал он как Бог. А еще он был одним из самых достойных людей из всех, кого я знала.

Арчи умер год назад. В тот день я была на задании и не смогла приехать на похороны. Наверное, никогда не прощу себе этого. Надо было вырваться любой ценой, но я не посмела ослушаться. А ведь этот человек был мне другом. Возможно, единственным за всю жизнь.

Между прочим, читая в толстенной папке историю четы Сайтен, я обнаружила там художника, познакомившего будущих супругов… И легенда стала как-то роднее, потому что в насквозь фальшивой истории внеземной любви липовых супругов появился родной и близкий Арчи — человек, который был дорог нам обоим.

На картине Арчи изображено вечное лето, маки, небо, солнце. Все выполнено настолько академически правильно, что даже взгляду не за что зацепиться. Видно, что мастер вложил в свое творение очень много сил, но… не в то. Иногда, если что-то не срослось, то можно перешагнуть и идти дальше, главное, чтобы картинка жила и дышала, заставляла чувствовать, рассказывала о чем-то своем, о чем-то важном… Арчи, видимо, не был с этим согласен. Возможно, именно поэтому он так хорошо и вдумчиво проектировал и плохо рисовал.

Но я рада видеть здесь эти маки. Они заставляют улыбаться, потому что иметь у себя кусочек друга безумно приятно.

На часах одиннадцать вечера, и я поднимаюсь вверх по лестнице. В доме темно и тихо, все уже разошлись по комнатам, и это немножко жутко. В промежутках между заданиями я всегда жила одна, но в маленькой квартирке, а не огромном пустынном доме… Поэтому, заметив свет под дверью нашей с Гастоном спальни, я испытываю двойственные чувства: вроде, и рада, что не останусь в одиночестве в незнакомом месте, а, с другой, Гастон уже лежит в нашей общей постели, и даже заикаться о том, чтобы спать на кушетке рядом, не стоит. Только проблемы себе наживать.

Решительно толкаю дверь, и тут же вижу Гастона без рубашки, читающего в кровати при свете ночника. От этой картинки становится чуточку больно… Я столько времени мечтаю, чтобы это стало правдой! О том, что войду в спальню, где меня будет ждать не чужой мужчина, не объект задания; но здесь и сейчас Гастон. С одной стороны, разница невелика — ведь не я его выбирала, — а, с другой, мы знакомы многие годы, и нас связывает куча личных вещей. Он как раз не чужой.

— Я видела картину Арчи, — говорю негромко, подходя к шкафу и доставая из него белье и банный халат. Я очень сомневалась, стоит ли брать последний — ведь он занимает в чемодане столько места, — но решилась, потому что в Мичигане, как известно, прохладно. А сейчас просто счастлива: не хотелось бы разгуливать перед Гастоном в заманчивых шелках… — Спасибо за нее.

— Не за что. У меня есть другие — эту можешь оставить себе, — отвечает он ровно. — Подумал, ты оценишь картину больше, чем парень, который собирается закрыть ею трещину в стене, — бормочет.

Губы сами собой растягиваются в улыбке.

— Ну, если уж совсем честно, — усмехаюсь, поддавшись порыву. — Мало кто оценил бы работы Арчи.

— Есть такое, — кивает Гастон. — Но мне показалось, что обсуждать это на похоронах, не скрываясь, не слишком этично. Поэтому, пока он приценивался, я просто снял картину со стены и унес в машину. Никто не возразил.

Я бы с удовольствием посмотрела на самоубийцу, рискнувшего помешать Гастону. Так или иначе, безобидным мой босс не выглядит. Роста в нем сильно за шесть футов [под два метра], такому много претензий не предъявишь… Интересно, сам-то он это понимает?

Я ухожу в ванную комнату, не переставая посмеиваться, потому что перед глазами так и стоит картинка, как щуплый владелец потрескавшихся стен пытается отобрать у Гастона единственный способ придать жилищу благородства.

Но веселье быстро сходит на нет, когда я вспоминаю, что впереди бессонная ночь. Сами посудите: рядом с вами, меньше чем на расстоянии вытянутой руки находится человек, который что-то замышляет… Уснешь тут, пожалуй. В рамках заданий я этот период адаптации проходила целых шесть раз. Ложилась в постель с мужчинами, которые подозревались в неприятных делах… и мне нужно было им довериться! Серийные убийцы, конечно, не попадались, но это слабое утешение. Ведь если человек днем продает наркотики подросткам, а ночью спит без кошмаров, то опасения полностью обоснованы.

Я все еще переживаю тот день, когда Рик покалечил мужчину и убил женщину.

Интересно, а что за страшный секрет привел в команду самого Гастона? Не жажда же добрых дел! Есть куда более простые методы. Может, и он приторговывал наркотиками по рецептам?

Помню, когда я впервые узнала о том, что мне придется против своей воли спать с нечистыми на руку мужчинами, то попыталась сбежать. Меня поймали уже на границе Нового Орлеана и вернули в штаб. Не буду рассказывать, что было после, но больше я самоуправством не занималась. А еще выяснила, что Гастон вживляет «своим» людям маячки — под волосы, рядом с позвоночником — чтобы не вытащить… Мне это сделали во время первой пластической операции, я тогда еще недоумевала, откуда боли в шее, но не спросила — испугалась, что вернут в камеру.

У меня много причин не любить свою работу, но факт остается фактом: я по собственной воле нарушила закон и поплатилась. Винить в этом некого. Все, что случилось со мной дальше — огромная удача. Хотя бы потому, что сбежать из-под надзора комиссии и Гастона намного проще, чем из колонии. На то и надеюсь.

Простыни уже нагреты чужим телом, когда я забираюсь под одеяло. В комнате очень тихо, слышится только шорох перелистываемых страниц книги Гастона. Нервы натягиваются, как гитарные струны при повороте колков. Еще чуть-чуть, и раздастся скрип металлической обмотки.

— Ты дочитала материалы? — спрашивает Гастон, нарушая молчание.

— Ты сам знаешь, что нет, — отвечаю как можно спокойнее.

— А планируешь?

— Разумеется!

— Разумеется, — хмыкает Гастон, захлопывает книжку и тянется к лампе.

Деловые разговоры в постели. А что будет дальше? Устав команды гласит, что интимная близость допускается, если это не противоречит легенде. Вы не ослышались: комиссия определяет даже то, с кем мы можем спать. А учитывая, что у меня под боком «супруг»…

— Тебе нужно научиться пугаться не так явно, — хмыкает Гастон. — Иначе желание из вредности прищемить тебе хвост дверью становится почти непреодолимым. Сладких снов, Тая.

К моему облегчению, он поворачивается ко мне спиной и больше общаться не пытается.

 

Глава 3

Утренний поход в такое милое место, как булочная миссис Марвелл, что удивительно, становится для меня испытанием на прочность. И начинается с того, что сама владелица оказывается вовсе не добродушной пышкой, вроде Мэгги, какой я ее себе представляла. Дама за прилавком — маленькая, сухонькая, прямая, как жердь, женщина в черном платье до горла (без малейших следов муки на рукавах!), с цепким, умным взглядом и скупой улыбкой. Эдакая увядающая роза. Не болтлива, но одинаково сухо приветлива с каждой из посетительниц, коих в маленьком помещении предостаточно.

К изобилию оценивающих взглядов я, однако, готовилась. После слов Мэгги о том, что в булочной будут все, одевалась, как на смотрины, приехала на сверкающем новеньком внедорожнике Гастона… а попала в царство женщин, которые всего лишь спешат собрать своим мужчинам завтрак. С тем же успехом можно было растянуть транспарант: «здравствуй, глубинка, я твоя новая Нью-Йоркская с*чка»…

Опасность, здесь вам не Старбакс!

И только я успеваю сделать себе мысленный выговор за прокол, как на горизонте появляются первые стервятники.

— А вы, наверное, миссис Сайтен, — говорит одна из женщин, критически осматривая мой наряд, состоящий из черных кожаных брюк, текстурированной блузки и лихо подпоясанной жилетки.

— Просто Тая, — говорю не вежливости, но спасения ради и протягиваю ей руку. Пожимают мою ладонь не без осторожности, а представляться в ответ не спешат.

— Так откуда, говорите, вы приехали?

Что ж, на этот вопрос правильного ответа у меня нет. По легенде мы с Гастоном из Нового Орлеана, но, учитывая мои шпильки против домашних сланцев некоторых местных матрон, такой ответ навряд ли безопасен.

Помощь приходит из ниоткуда. Точнее из толпы людей, в которой я поначалу не разглядела знакомых лиц…

— Они с мистером Сайтеном из Луизианы, миссис Хастингс. С самого юга, представляете? Кстати, я надеюсь, что ваша леди Макбет чувствует себя прекрасно, — говорит Кили Андерсон, улыбаясь во все тридцать два зуба и лихо жонглируя вниманием дамы.

— Она в порядке, милочка, — отмахивается миссис Хастингс. — Это моя кошка, — поясняют для меня.

— Самая красивая кошка в округе, уж поверьте. Она выиграла не один конкурс!

Признаться, я никогда не держала животных (из-за работы) и слабо представляю, что о них можно спросить, но этого и не требуется, потому что Кили, якобы испугавшись пропустить свою очередь в такой давке, обещает навестить именитую кошку в другое время и велит мне следовать за ней, ведь я нуждаюсь в экскурсе по сдобе.

— Ох, Тая, иногда с местными жителями тяжело, — вздыхает рыженькая. — В маленьких городах к чужакам, порой, нетерпимы. Но все славные, стоит их узнать поближе.

— Да, разумеется, — киваю, старательно контролируя выражение лица.

Судя по тому, что я знаю об этом местечке, здесь навряд ли наберется с десяток положительных персонажей. Слишком далеко от цивилизации, слишком далеко от контроля, и граница поблизости. Полное самоуправство, проникшее на все уровни. Покерный турнир, сдается мне, лишь верхушка айсберга.

Кстати, дочка мэра здесь тоже как белая ворона. В алой блузке, юбке-карандаш, с жемчугами на шее. Собрана и накрашена, видимо, спешит на работу. Но ее никто не задирает, потому что она из своих. Местная.

— Я… я, наверное, должна извиниться перед вами за вчерашнее, — помявшись, вдруг выпаливает Кили. — За Донну. Нельзя было отпускать к вам домой снова, но ее разве что к стулу привязать оставалось. — Она вздыхает, закатывает глаза и продолжает: — Вообще-то Донна милая, но с тех пор, как разошлась с мужем, помешалась на идее найти себе крепкое мужское плечо снова. Она не привыкла заботиться о себе сама. А мистер Сайтен… произвел на нее впечатление.

Слова Кили, конечно, не объясняют то, по какой причине ее подругу не интересует наличие у Гастона такой мелочи, как законная жена, однако раскаяние в голосе подкупает. И то, что у нее все милые и славные, скорее всего означает, что девушка старательно закрывает глаза на неприятные поступки окружающих, отчаянно пытаясь казаться хорошей. Интересно, почему? Такое качество на пустом месте произрастает очень редко. Я, например, ищу другим оправданий, потому что, в первую очередь, хочу простить себя…

— Не переживайте, я лучше всех знаю, какое впечатление производит на окружающих Гастон, — отмахиваюсь, не соврав ни словом.

Гамельнский крысолов — вот кто он. Стоит ему подуть в свою дудочку, и люди готовы на что угодно. Даже продаться в пожизненное рабство, как это случилось со мной.

— Я так не думаю, — мягко улыбается Кили. — Здешним жителям вы интересны вдвойне. Это нормально. Мы так привыкли видеть одни и те же лица, что появление каждого нового человека — событие года. А когда такие высокие птицы… Вам-то это наверняка непонятно… Просто не переживайте, Донна вас больше не потревожит.

— Вы сказали, что не стоило идти к нам домой снова… То есть вы были у нас не один раз?

Ай да Гастон!

— Папа — он мэр, вы, наверное, уже знаете — попросил меня передать мистеру Сайтену ключ от особняка, поскольку сам задержался на охоте. А Донна из любопытства увязалась за мной. Так и познакомились.

Потом они пришли, чтобы справиться, как проходит адаптация к месту, а затем, чтобы порекомендовать Мэгги… Это интересно. То есть Гастон вовсю общается с какими-то девицами, пока его очаровательная молодая жена держит пусть к своему благоверному. И он примерный семьянин. Как-то не очень вяжется.

Вопрос политика: как поступить? Припрятать информацию или спросить у моего ненаглядного о том, что он затеял, в лоб? Пожалуй, повременю. Раз у него есть секреты, то отчего бы моим не быть?

Пока я перебираю в памяти все моменты, когда Гастон ухитрился меня обмануть, потому что так было «правильно», Кили Андерсон просвещает меня на тему булочек миссис Марвелл. Коротко, но деловито. Без лишних сантиментов, характерных для Мэгги, но то, что она знает состав каждой, заставляет меня с завистью покоситься на ее плоский живот.

— А вы, судя по всему, ведьма. Рыжие волосы, выпечка при такой фигуре…

Кили аж прыскает со смеху:

— Неверный вывод! Взгляните на часы: сейчас всего половина восьмого, а я одета в деловой костюм, — не перестает она широко улыбаться. — Дело в том, что папа на протяжении вот уже двух лет по утрам ест только сдобу миссис Марвелл, терзая домашних невероятными ароматами. Поэтому я беру булочки ему, а кофе себе… и позорно сбегаю из дома на работу, позволяя Имоджин — моей мачехе — мучиться в одиночестве. Вот так.

Слова Кили заставляют рассмеяться и меня тоже. И она, чуть расслабившись, рассказывает мне о своей работе. Оказывается, она помощница судьи Праера (отца Донны), дел у них немало, но край здесь скучный — ничего не происходит. Разве что землю делят да соседских питомцев травят. Вот и весь криминал.

Услышав это, я подавляю улыбку. Даже если предположить, что спецслужбы неким мистическим образом ошиблись, дав Гастону не тот след, то очень скоро тот все равно переполошит весь городок. Иначе мы не работаем. Когда в воду бросаешь камень, всплывает вся-вся грязь. И здесь так тоже будет.

В общем, скоро Кили еще припомнит этот утренний денек, когда жаловалась своей новой знакомой на скуку…

Этим утром, будто мне было мало запахов ароматной выпечки, Лео пожарил бекон. Стоило переступить порог, как я чуть не захлебнулась слюной. И, самое печальное, что у меня не было ни шанса попробовать вкусности. Война с лишним весом — мой персональный бич. Никогда не была толстой, но у каждого тела есть свой идеальный вес, и мой — на десять фунтов больше, чем сейчас. К нему организм и стремится. Из-за этого я годами считаю калории, изнуряю себя физическими нагрузками и снова и снова проклинаю свою специфическую работу.

Иными словами, все лучшее, как обычно, досталось бесстыжим мужчинам. И пока я запихивала в себя натуральный йогурт, запивая его дурно сваренным кофе, они восхваляли выпечку, аж причмокивая от восторга. Мне кажется, они это специально… Может, в отместку за холодный кофе, может, просто потому, что могут, но я точно знаю, что придумал это Гастон! Как и любой пластический хирург, он мечтает посадить всех женщин мира на диету, сделав нас несчастными и озлобленными. Но если раньше я лишь подозревала, что сам он лицемерно лопает, что под руку попадется, то сегодня в этом убедилась. Представьте себе, он не только приговорил три булочки и пару кусков бекона, но и облизал пальцы! Даже то, что предварительно извинился за свое поведение, его не оправдывает.

Так, останавливаемся и успокаиваемся. Гастон не виноват в том, что я лишена радостей жизни, он не запихивал меня в чужой дом, где погибла невинная женщина. Напротив, помог, как сумел. Лишил нормальной пищи, возможности выйти замуж и родить детей, но уж после того, что я сама с собой сделала, это лучше четырех стен камеры… Нечего его демонизировать!

Просто сегодня мне очень обидно, ведь несколько лет назад я стала отчаянно мечтать о такой жизни, какую мы сейчас разыгрываем перед местными жителями. За последний год я десятки раз представляла, как, не открывая глаз, повернусь в кровати и наткнусь рукой на мужчину, не являющегося объектом задания. Сегодня это случилось. И хоть знаю, что ничего не изменилось и винить некого — отчего-то я ни разу за все утро не взглянула в глаза Гастона, предпочитая мысленно проклинать его всеми возможными способами.

Я сижу на полу спальни и перекладываю из чемодана в рюкзак вещи, которые могут пригодиться при первом осмотре концертного зала. Надо будет перенести их в студию, но для этого надо попросить о помощи, а мне совсем не хочется соваться к мужчинам со своими мелкими проблемами… даже меньше, чем таскать это полдня одной.

— Ты на нервах, — раздается голос от дверей, и я подпрыгиваю, лишь подтверждая сказанное.

— Немного, — отвечаю уклончиво.

Гастон закрывает дверь, подходит ближе и усаживается рядом, намереваясь слушать. Эдакий заботливый психотерапевт.

— В чем дело?

— Гастон, я сама разберусь, хорошо? Я знаю, что ты считаешь, будто после прокола на прошлом задании я нуждаюсь в пристальном внимании, но это бред. Нельзя все предусмотреть. Ладно комиссия, но почему этого не понимаешь ты?

Казалось бы, я все делала правильно, даже лучше, чем всегда. Ни разу не попалась на шпионаже, все успевала в срок, ни разу даже подозрительного взгляда не удостоилась… И сейчас, когда мне говорят, что я облажалась, я начинаю подозревать себя в шизофрении. Чего же я, по всеобщему мнению, не заметила?

— На прошлом задании не было прокола, — внезапно огорошивает меня он.

— Но ты… ты же… — задыхаюсь. — Вчера ты мне сказал, что это моя ошибка, и комиссия…

— Комиссии нужен виноватый, потому что они никогда не считаются с человеческим фактором. Но то, что ты была подругой мужчины, который не рассказывал тебе о своих криминальных делах означает одну из двух вещей: либо он тебе не доверял, либо дорожил. — Опешив, пытаюсь подобрать челюсть или хотя бы оторвать взгляд от светлых, до прозрачности, глаз Гастона. — Я долго копался в материалах, пытаясь понять, что мы упустили, но выяснил, что подвоха нет. Просто твой объект не был бессердечным придурком. Ты бросилась под колеса машины, чтобы задержать отъезд наркодельцов до прибытия команды перехвата. Выдала себя, но он все равно внес бешеный залог, чтобы присутствовать на инсценированных похоронах.

Подробности окончания прошлого проекта становятся для меня полной неожиданностью. Да, меня сбила машина, я отключилась, а проснулась в Новом Орлеане в знакомой реанимационной палате тайного медцентра, где заправляет Гастон. Мое внимание виртуозно переключили на другое: на состояние здоровья и проблемы с комиссией. Я знала, что задание выполнено, но как именно все закончилось, мне никто не сказал. Совместимые с жизнью травмы, эвакуация на вертолете, максимальные изменения внешности, неопределенное будущее. Таких потрясений хватило, чтобы забыть о человеке, с которым я провела целых восемь месяцев. И, кажется, сегодня впервые испытала к нему хоть какие-то чувства. Когда осознала, что являлась для него не просто игрушкой.

— Что ж, спасибо за вторую точку зрения, — отвечаю, стараясь не выдать, как удивлена собственной черствостью.

— Обращайся, у меня их всегда много.

С этими словами Гастон встает с пола и протягивает руку, помогая подняться мне.

Концертный зал стоит немного в стороне от остальных городских построек, видимо, чтобы любители декаданса сполна оценили мрачное великолепие его одиночества. Окружающая темная зелень оттеняет стены из темно-серого камня, местами даже вползает по ним и забирается в разбитые окна. По площади здание небольшое, но устремленное ввысь этажа на три, немножко готическое… При таких габаритах, должно быть, оно некогда было очень уютным, но нынче в плохом состоянии. То, что не сделало с ним торнадо, завершили годы бездействия. Однако страшным оно все равно не кажется. Напротив, вылезая из машины и закидывая на плечи рюкзак, я чувствую себя кем-то вроде Лары Крофт — человеком, посвященным в некую тайну.

Разумеется, ощущение длится недолго, поскольку у меня двое спутников, которые вовсе не склонны к ностальгическим настроениям. Они обмениваются короткими репликами, доставая из багажника вещи. Этого достаточно, чтобы нарушить зыбкую дымку романтики, окутывающую это место.

В помещении концертного зала темно и пахнет сыростью, но, судя по тому, что мне удается разглядеть, строили его с любовью. Не совсем понимаю, для чего потребовалось сохранять постройку (ведь сюда навряд ли часто ездят разного рода оркестры и труппы), но мне, как архитектору, эта мысль по душе. Было бы кощунственно оставить зал в таком виде. Лепнины и мозаики, витражи на окнах… Когда-то зал был очень красив. В попытке рассмотреть помещение получше, протягиваю руку к выключателю, но Лео перехватывает мое запястье.

— Решила нас всех угробить одним махом? — ехидно спрашивает он, указывая на дырявую крышу, а затем — на лужи на полу.

Да, говоря о том, что здание разрушено, люди не преувеличивали. Восстановительные работы займут несколько лет. Как бы не пришлось заниматься укреплением конструкции… С другой стороны, наша команда не задержится здесь на весь срок. Менять на полпути архитектора, конечно, задача не из приятных, но раз часть работ собирается спонсировать достопочтенный мистер Сайтен — моя совесть помалкивает.

Признаться, мне немного страшно: я пять лет не имела дела непосредственно с архитектурой и строительством. В рамках других проектов занималась вещами смежными, но сейчас — бесполезными. Дизайн, декор… даже художницей средней руки побывать успела. Будь Арчи жив, я бы обязательно ему позвонила, дабы посоветоваться, но его нет. И, возможно, к лучшему, что мы в маленьком городке, где никто никуда не спешит и мне не придется каждый день отчитываться о проделанной работе.

При свете фонариков, мы продвигаемся вглубь очень осторожно, стараясь избегать зон повышенной опасности. Направляемся в зал, пересекая вестибюль, хоть это и тянет на безумие, учитывая обломки крыши под ногами. Мы уже почти достигаем дверей одной из лож, как вдруг я замечаю на полу мел и резко останавливаюсь.

— С ума сойти, здесь играют дети, — бормочу, обводя фонариком классики.

— Такие места для них очень привлекательны, — отзывается Лео, хотя говорила я скорее с собой. — Надо оцепить территорию, причем как можно скорее, пока никто не пострадал.

— Думаешь, только мы сделаем запрос, нам пришлют квалифицированную бригаду? — спрашиваю с насмешкой. — Очнись, это ленивый маленький городок, где каждое изменение называют прецедентом, а жители готовы сделать что угодно, лишь бы уклад их жизни не менялся никогда.

— Ты предлагаешь пустить все на самотек? — слишком уже рьяно огрызается парень.

— У тебя есть дети? — догадываюсь внезапно, инстинктивно переводя фонарик на лицо Лео и заставляя его зашипеть. — Прости.

— Дочка, — бурчит раздраженно.

Мне стыдно за жгучую ревность, испытанную при этих словах.

— Философский вопрос: что лучше, не иметь, но потерять или не иметь вовсе, — декламирую, делая вид, что заинтересована исключительно орнаментом на потолке.

— Я сейчас расплачусь, — сухо отвечает Лео. — Ради общего блага, сделай вид, что стрелки твоих биологических часов не сходят с ума от паники.

— Вот козел, — бурчу себе под нос.

— Иногда я всерьез жалею, что некоторым нельзя зашивать рты, — с намеком говорит Гастон, заставляя нас раздраженно засопеть от недовольства.

Но, справедливости ради надо заметить, что это он крайне вовремя, потому что внезапно позади раздается ужасный грохот, и все, перепугавшись, оборачиваются. Я тут же совершаю мысленный подсчет того, как долго нас может слушать пришедший и едва не хлопаю себя по лбу. Нам нужно быть намного аккуратнее!

Три фонарика разом, будто лучи прожектора направляются на незваного гостя, который только что распинал в разные стороны обломки одной из колонн.

— Добрый денек, очень добрый, — пыхтит незнакомый мужчина, размахивая руками в попытке разогнать висящую в воздухе пыль, а потом и вовсе смачно чихает.

Присмотревшись повнимательнее, узнаю гостя. Сам мэр Андерсон пожаловал. Наш главный злодей, который пока ничего, кроме улыбки, у меня не вызывает. Для мужчины он невысок и уже немного расплылся в талии (на булочках миссис Марвелл, не иначе), но располагает к себе в момент. Интересно, сколько жизней мне нужно прожить, чтобы привыкнуть к мысли: мерзавцы, зачастую, безбожно обаятельны?

— Мэр Андерсон, — весело приветствует его Гастон, мигом забывая о перепалке… а еще о том, что пришел сюда не один.

Вот вам и примерный семьянин. У Лео даже смешок вырывается. А вы, наверное, после утренней сцены успели подумать, что Гастон у нас чуткий парень, да?

— Решили посетить нас? — спрашивает он и, наконец, вспомнив, что мы топчемся в паре футов позади, оборачивается, чтобы подозвать.

— Подумал, что вам не помешает провожатый, но Мэгги сообщила, что я, как обычно, опоздал, — посмеивается мэр. — А это, как я понимаю, миссис Сайтен и мистер Эверс?

— Совершенно верно. Моя Тая и ее брат Лео.

Моя Тая. Еще бы не его, если сам придумывал и имя, и внешность…

Гастон обхватывает рукой мои плечи и прижимает к себе, заставляя непритворно смущенно поморщиться. Ведем себя как солдаты: только кто-нибудь появляется на горизонте — смирно, а как наедине — вольно. То приторная сладость, то вагон иронии в отместку. Через пару дней Гастон втянется в игру, как и все, и сообразит, что в глазах посторонних подшучивание друг над другом не превращает женатых в притворно женатых, и процент розового счастья поубавится, но пока остается разве что терпеть чрезмерные нежности.

К счастью, мэр наших терзаний не замечает. Пожав руку Лео, он с почти детским любопытством принимается разглядывать мое лицо. Будто в такой темноте можно увидеть хоть что-то. Сама я с уверенностью готова утверждать только одно: Харви Андерсону больше пошли бы смешные штаны на подтяжках и курительная трубка, чем деловой костюм.

— Теперь я понял, почему моя дочь с таким восторгом о вас отзывается, миссис Сайтен, — рассеянно бормочет мэр, грозя мне пальцем, и без малейших плавных переходов переключается на совершенно иную тему: — Какая огромная удача, что вы согласились нам помочь! Мы уже и не чаяли кого-нибудь найти. Работы много, а вознаграждение скромное, но это все, что у нас есть. В администрации никак не ожидали, что весь город единодушно проголосует за восстановление зала. Думали уже снести, чтобы дети не пострадали — им здесь как медом намазано! — но встретили такой бурный протест, что выбора не осталось.

Я кошу глазом на Гастона, который кивает с самым невозмутимым видом. Молчит. Значит, слово за мной.

— Поработать над таким проектом — редчайшая возможность, — говорю, не кривя душой. — Руки чешутся приступить.

А мэр Андерсон причмокивает губами:

— Похвально-похвально, — и похлопывает себя пальцем по щеке, будто размышляя, под каким соусом подать неприятные новости. — Но дело в том, что существуют некоторые сложности со сбором строительной команды, и всерьез можно будет заняться помещением только на следующей неделе… Вам ведь понадобятся дополнительные руки, не так ли? — и, не дожидаясь ответа: — Кстати сказать, я пришел за тем, чтобы пригласить вас на ужин к нам домой. Никаких особых приготовлений не нужно. Просто дружеские посиделки в тесной компании «своих». В восемь. Заодно и обсудим все, что вам может понадобиться.

— Конечно, — соглашаюсь. — С огромным удовольствием.

— В восемь, — напоминает он еще раз, указывая на свое запястье с часами. — Отказы не принимаются!

И он уходит. А я в очередной раз задаюсь вопросом: как такой рассеянный добряк может быть нашим вселенским злом? Хотя, может это маска? Мэр действительно пытается втереться в доверие, возможно, Гастон прав, и это не из вежливости, а ради денег?

— Сюда, — кричит Лео. — Я нашел распределительную коробку. Судя по ее виду, здесь все замкнули еще до нас!

 

Глава 4

Тот год, что я провела без работы дома, пытаясь залечить раны на своем теле и самолюбии, был очень нервным и беспокойным. В слезах и самобичевании. Сейчас же, на берегу северного озера, в тесном городишке и после слов Гастона о том, что все было сделано правильно, я впервые за долгое время чувствую себя легко и правильно. Я на задании, все идет по плану, на голове у меня воронье гнездо из мокрых волос, руки чешутся взяться за карандаш, а вокруг хлопочет говорливая экономка. Странно думать, что мое спокойствие выглядит так, но факт остается фактом.

— Расскажите мне о миссис Марвелл, Мэгги, — прошу я экономку, которая накрывает на стол.

После посещения концертного зала мы вернулись грязные, как черти. Гастон по-джентльменски уступил мне душ первой, а сейчас занял его сам, и пока он временно нейтрализован, я пользуюсь моментом: расспрашиваю экономку о том, что действительно интересно.

— Она замечательная женщина, миссис Сайтен. Не знаю никого, кто бы ее не любил. — Как-то не очень сочетается с образом женщины, застегнутой на все пуговицы, но разве поспоришь? — А почему вы спрашиваете?

— Мне показалось, что она не из местных, — говорю как можно мягче.

— А вы наблюдательны! — неподдельно восхищается Мэгги. — Хотя, не совсем правы. Миссис Марвелл здесь родилась, но не жила. От ее родителей остался дом, и долгое время он пустовал, а затем — года четыре назад — супруг миссис Марвелл умер, она продала свою кофейню в Бостоне и вернулась сюда. Говорит, что в мегаполисе ей стало очень одиноко, что люди там совсем другие. Равнодушные.

— Наверное, вы правы. Но они меня не пугают, в отличие от некоторых здешних обитателей.

— Не говорите ерунды, Тая! — восклицает Мэгги, отмахиваясь полотенцем. — Конечно, если вы начнете печь булочки, то придетесь по нраву быстрее, — сама смеется над своей шуткой. — Но вас здесь обязательно полюбят. Не переживайте. Вы что, из-за миссис Хастингс расстроились? — вдруг спрашивает она, подтверждая мою догадку о том, что в этом городе ничего не скрыть. — О, все пустое. Она только с виду злюка. Просто мы здесь не привыкли к таким красивым и успешным людям, как вы с мистером Сайтеном.

Смущенно благодарю Мэгги за комплимент, а она отмахивается, уверяя, что сказала чистую правду. С другой стороны, почему нет? Гастон всегда была редким красавчиком. Очень высокий, с шикарной фигурой, лицо у него умное, приятное. Да он весь такой: воспитанный, вежливый, обольстительный… Заметный, одним словом. А я… а что я? Была простой девчонкой, но он сделал меня себе под стать. Разумеется, я ему «подхожу», тут даже сомнений быть не может. Вопрос в другом: почему именно я? Не помню другой девушки, которую бы он так дотошно подгонял под некий одному ему известный шаблон.

Кроме миссис Марвелл есть еще представительница слабой половины человечества, интересующая меня. Но спрашивать о Донне Праер слишком опасно.

С одной стороны, Гастон прекрасно понимает, что я собираюсь перепроверять каждое его слово по десять раз, а с другой — ему не стоит знать, в какую именно сторону я решила копнуть. К тому же, часики тикают, и скоро он спустится сюда, чтобы бдеть. На сегодня игры в Шерлока закончены. Сдается мне, так и поведется: только Гастон за порог комнаты — я разнюхиваю секреты, а возвращается — снова делаю вид, что ничего не происходит. Надо сказать, эта игра уже доставляет мне удовольствие.

— Вы накрываете на двоих? — удивляюсь, подмечая количество приборов на столе..

— Так ведь Лео ушел ловить рыбу!

От этой новости у меня аж рот раскрывается.

— Осталось три часа до ужина у мэра. Какая рыба?!

— Ну не переживайте так, Тая, ваш брат просто не смог противостоять соблазну. Он ведь человек обязательный. Непременно вернется к установленному часу.

Не обязательный, а исполнительный. Он военный. Охотник. Иногда внезапно деспотичен и не видит проблемы в жестокости. Последнее нервирует больше остального. Например вчера вечером, когда я выходила из студии, чтобы выпить молока, он напугал меня до смерти. Совершенно недвижимо стоял на руках в гостиной — в темноте! — и внезапно решил закончить упражнение, когда я проходила мимо. Я завизжала, как маленькая девчонка. Ну еще бы: незнакомый, огромный дом, и тут какой-то страшный грохот… Я думала, что скончаюсь на месте от испуга, а он хохотал, как законченный психопат, и только.

Пока я вспоминаю дела былые, Мэгги не перестает болтать, но из потока ее слов я выхватываю только пару фраз:

— … если бы вы вдруг решили остаться здесь, он бы прижился идеально. Хотя, может это и плохая идея. Что в нашей глуши делать такому утонченному мужчине, как мистер Сайтен?

Я, конечно, вслух ничего не говорю, но, учитывая, что Гастон столько лет безбедно сосуществует с комиссией, он и в аквариуме с пираньями обоснуется! И, кстати, легок на помине. Появляется на кухне, еду пытается требовать, и Мэгги тут же снимает с плиты пасту.

Он так же, как я, не стал сушить волосы, а еще надел мокасины на босу ногу. Как бы я ни старалась это все игнорировать, домашняя атмосфера давит на меня прессом, заставляя замечать вещи, на которые я раньше не позволяла себе обращать внимания: виднеющиеся в вырезе светлого, уютного свитера, ключицы, и сильные руки под закатанными рукавами… Сегодня ночью мне казалось, что стоит двинуться на миллиметр назад, и я коснусь его тела. Из-за этого я сумела заснуть только под утро. Не могла избавиться от чувства, что, если бы позволила себе эту маленькую слабость, он бы не оттолкнул.

— Ты знал, что Лео ушел ловить рыбу? — спрашиваю Гастона, пытаясь переключить мысли с его мягкого (я уверена, что мягкого) свитера на что-то более приземленное.

— Рыбу… — не без удивления повторяет мой лжемуж.

— Рыбу, Гастон. Нанизываешь на крючок червяка и ждешь. Долго ждешь, пока не опоздаешь к мэру.

— Лео не опоздает к мэру, Тая. Не беспокойся.

Не беспокойся.

— Ты, кстати, пробовала рыбачить? — продолжает он, улыбаясь в ответ на мою кислую мину, которую я корчу для него одного, тщательно следя, чтобы Мэгги не заметила.

— Да, — отвечаю кратко.

— А не дуться? — шутит Гастон беззлобно, заставляя Мэгги рассмеяться. — Не переживай, Лео в этом не новичок. Кстати, кто научил тебя рыбачить?

Не выдержав, опускаю взгляд в тарелку, стараясь не вспоминать прошлое.

— Отец.

Больше он ни о чем не спрашивает.

Несмотря на мои опасения, Лео все-таки пришел вовремя, с двумя здоровыми рыбинами в ведре, полном воды. И если одна их них убилась, напоровшись на крючок, то вторая — нет, и нам пришлось решать, что с ней делать.

Казалось бы, что такого, ну рыба и рыба, все равно ее пожарим, но мы с Лео не сумели прийти к общему мнению даже по такому плевому вопросу. Я предложила выпустить рыбу в ванную (не к Лео — нет, предложила пожертвовать нашей, и Гастон не сказал ни слова против), но мой «братец» все равно посчитал это абсурдом. Зачем, спросил он, заниматься глупостями, если ее все равно придется убить и разделать? А в следующий миг схватил и приложил головой о раковину. Кажется, я закричала и уткнулась носом в грудь Гастона, но это не точно. Помню только, что мне стало не очень хорошо.

С тех пор прошло минут сорок, а я все никак не успокоюсь.

— Напомни, почему ты решил взять его сюда? — кричу Гастону из ванной, стряхивая с кисточки излишки пудры.

— Он мне подходит, — лаконично отвечает тот. Из спальни доносится шарканье щетки по дорогой змеиной коже его ботинок.

— Подходит? Да он же конченный психопат! Зря ты его выбрал!

Не знаю, почему Гастон все еще разговаривает со мной об этом. Наверное, поддерживает иллюзию общности, которая образовалась, когда я бросилась к нему на кухне. Кстати, я об этом я жалею. Меня очень смущает, что в стрессовой ситуации слабость проявилась именно таким образом.

— А он считает, что я зря выбрал тебя. Вы квиты, — ровно отвечает Гастон.

Так и вижу привычно невозмутимую мину Гастона — даже голову поворачивать не нужно.

— Это другое!

— Нет, это то же самое. И точно так же не имеет значения, потому что я не собираюсь разводить демократию и интересоваться мнением всех и каждого.

Заметьте, он все еще не кричит. Со вздохом откладываю пудру и берусь за тюбик с тушью. Обмакивая кисточку в краску, я пытаюсь вспомнить хоть раз, когда Гастон выходил из себя. Результат нулевой.

— Но я хотя бы никого не убиваю и никому не угрожаю! — огрызаюсь, чтобы хоть что-то сказать и уже подношу кисточку к ресницам, как вдруг слышу стремительно приближающиеся шаги.

— Что ты сказала? — шепотом спрашивает Гастон. — Только тихо.

Сначала я не понимаю причину для беспокойства, а потом догадываюсь, что Гастон понятия не имеет об угрозе Лео в придорожном кафе.

— Он сказал, что собирается следить и докладывать обо всех моих телодвижениях не только тебе, но и комиссии. Лишь бы у него самого не было неприятностей. Я думала, что ты знаешь или что сам ему это поручил.

— Да? — спрашивает Гастон насмешливо. — А с чего бы? Члены комиссии со мной поддерживают связь только потому, что не видят замены нашей команде. Если эти люди добьются изменения порядка представления улик в суде или хотя бы выдачи ордеров, и в нас не останется надобности, амнистии нам не подпишут. Всех в рядок посадят на электрические стулья. И меня, как самого осведомленного, — первым.

Его слова приводят меня в шок. Я как-то не задумывалась о том, каково приходится в команде самому Гастону, а результат не особо утешительный. Как я уже сказала, стоит появиться рядом с нашим куратором, как твои звонки, переписки, банковские операции — все начинает проверяться. Я не параноик — комиссия и не пытается скрывать свое вмешательство, — но Гастон живет в этом постоянно. Интересно, он привык, или все еще сходит с ума? Контролировать каждое слово, фильтровать контакты… Я бы так не смогла. Да никто не смог бы. Наверное, Гастон здесь — в Мичигане — как в отпуске. Во время проекта хотя бы безопасный сценарий имеется. Не то, что в жизни…

— Значит, с Лео надо быть осторожнее. Я учту, — говорю, на этот раз даже не пытаясь отвести глаз. — Гастон, — зову, решившись. — Так ты все-таки из нас или нет?

— Из вас это из кого? — уточняет он насмешливо. — Если хочешь спросить, сделай это прямо.

— Ты из… осужденных?

— А ты как думаешь?

А я еще — дурочка — надеялась, что он расскажет.

— Я думаю, — отвечаю, разочарованно отворачиваясь к зеркалу и наклоняясь, чтобы, наконец, накрасить ресницы. — Что комиссия не доверила бы осужденному и цирковых мышей!

Однако, к моему удивлению, Гастон наклоняется к зеркалу тоже и шепчет мне в ухо:

— Правильно, Тая, но это не означает, что я не «из вас». Разночтения быть могут, и, возможно, в твоей загадочной терминологии я «другой», но уж точно играю не на стороне комиссии. Или я похож на человека, который будет десятилетиями мотивировать преступников работать на правительство из одного лишь человеколюбия?

С этими словами слов он уходит, давая понять, что разговор себя исчерпал.

Хоть мэр и сказал, что посиделки обещают быть скромными, ни один из нас не поверил, и я нарядилась в черное платье в пол — строгое, но с открытой спиной, а на Гастоне красуется бабочка. Мистер и миссис Смит померли бы от зависти. Даже Лео нарядился в удивительно добротный костюм, но я стараюсь его не разглядывать. Как варвара ни прихорашивай — натуру не спрячешь. Перед глазами так и стоит картинка, где Лео убивает беззащитную рыбину… Наверное, мне стоит умерить свое воображение и прекратить строить нездоровые ассоциативные цепочки, но в данный момент кажется, что под одной крышей со мной живет безжалостный палач!

Залезая в машину, я стараюсь настроить себя на миролюбивый лад, но замечаю Лео на заднем сидении в зеркале бокового обзора и понимаю, что не собираюсь быть с ним сегодня милой.

— Если нам пора поменять легенду на «они были родственниками, но жили как кошка с собакой», предупредите заранее, — насмехается Гастон, который уже вполне отошел от странного разговора. Хуже того: он вовсю наслаждается нашим с Лео противостоянием. Пока мы едем к дому мэра Андресона, он никак не может побороть улыбку. Чем безмерно раздражает.

— Тебе обязательно так сиять из-за наших разногласий? — интересуюсь мрачно. — Или твоя голубая мечта — перессорить всех окружающих?

— Тая, смею напомнить, что вам удалось возненавидеть друг друга без моей скромной помощи, — усмехается Гастон.

А я бы поспорила. Расскажи мне Лео правду о проекте с самого начала, я бы доверяла ему теперь намного больше. Однако власть имущий координатор велел ему молчать, и, тем самым, автоматически настроил нас друг против друга. Я могла бы ему об этом рассказать, но, наверное, не при Лео. Процессу обучения учителя свидетели ни к чему. Тем более, что Гастон, дабы сгладить резкость слов, подхватывает мою ладонь и целует.

От неожиданности мне не удается сдержать дрожь, и на коже проступают сотни мурашек, благо, скрытых длинными рукавами платья. Хочется закрыть лицо руками и застонать в голос. В этом жесте нет ничего особенного. Тогда почему мое тело реагирует столь неадекватно? За что мне все это?

Супруги Андерсон встречают нас лично. К моему облегчению, они тоже при полном параде. Слава богу, а то у меня на счету уже есть один прокол с дресс-кодом.

Пока нас по очереди представляют жене мэра Андсерсона — Имоджин, — та радушно улыбается, уверяя в приятности знакомства, но все равно кажется холодной и далекой. В ответ Гастон совершенно непринужденно целует ее руку, точно так же, как и мне в машине. Манеры он, должно быть, впитал с молоком матери. И, словно в насмешку, стоит мне об этом подумать, как он нее слишком уместно прижимает меня к своему бедру, да так тесно, что я чувствую движение мышц под тонкой шерстью его костюма. Наверное, будь мы действительно женаты, дели спальню годами, я бы и внимания не обратила, но, поскольку реальной близости между нами нет, хаос ощущений вышибает из реальности, не давая сосредоточиться на разговоре. Улавливаю лишь ничего не значащие обрывки фраз, а сама панически думаю о том, что не хочу хотеть Гастона! За период детской влюбленности в него мне до сих пор хочется хлопнуть себя по лбу. В особенности за то, что он о ней прекрасно знал…

— Вы позволите? — вклинивается Гастон в обмен любезностями между мэром и Лео, указывая на картину напротив лестницы.

— Чувствуйте себя как дома, — отмахивается Андерсон, явно не склонный к излишним расшаркиваниям.

А Имоджин добавляет:

— Если желаете, мы можем показать вам и другие картины в доме. Но чуть позже.

— Мы с радостью, — охотно соглашается Гастон за всех. — Но вы не ждите, мы обязательно догоним.

Он насильственно разворачивает меня лицом к картине и твердо кивает Лео, веля следовать в гостиную… Так на меня и нисходит озарение в виде рисунка операции. Симпатичный, компанейский парень, являющийся простоватым братом-электриком при молодом, но талантливом архитекторе дополняет нашу компанию неспроста. Как неспроста Гастон вздумал познакомиться поближе с единственное незамужней дочерью мэра — Кили. Он надеялся, что скучающая, одинокая девушка клюнет на Лео. Но на горизонте нарисовалась мисс Праер, которой слишком понравился неудачливый сводник с обручальным кольцом на пальце, и перетянула все внимание на себя, спутав Гастону карты.

— Да ты же просчитался, — шепчу я в ухо спутнику, хоть и понимаю, что умнее было бы промолчать. — С Лео! Думал, что Кили на него клюнет, а вместо этого появилась Донна и прилипла, как банный лист, к тебе!

— Только сейчас это поняла? — спрашивает он весело. — Что-то ты витаешь в облаках! — Но не злится, а лишь насмехается.

— Ну и что ты теперь собираешься делать? Возвращать события в нужное русло? — спрашиваю.

— Как сказать, Тая. Первое впечатление, конечно, испорчено, однако надежду терять рано. Пусть Лео не самый обаятельный парень на свете, но он новенький в месте, где все друг друга знают с пеленок. Кили должна заинтересоваться.

— Кили — божий одуванчик, а Лео попросту отталкивает. Зря ты возлагаешь на него все надежды.

— Не все, — пожимает Гастон плечами. — Я же просил тебя с ней подружиться. То есть у нас осталась всего одна проблема — мисс Праер. И решить ее можно запросто: продемонстрировав, что ей не на что надеяться.

И наклоняется ближе.

— Донны здесь нет, — напоминаю тихо.

— Мы в маленьком городке, Тая. Здесь ничего не скроешь. Скоро сама убедишься.

С этими словами он приподнимает мой подбородок для поцелуя. Намеренно сдержанного. Но не простого и целомудренного прикосновения теплых губ, а… ласки. Той, которую всегда хочется превратить в нечто большее. Чуть качнуться вперед и поддаться искушению, приоткрыть рот, почувствовать нечто более интимное, чем намеренно медленное движение губ. Ведь нет ничего привлекательнее слова «нельзя», а Гастон — мое нельзя по множеству причин. Все, что с ним может случиться, никак не укладывается в разрешенное уставом бездушное снятие сексуального напряжения простым, как дважды два, способом. Комиссия на этот счет непреклонна. Наши главные упорно делают вид, что у преступившего закон человека не существует чувств, что все мы — бездушные монстры. Я же считаю, что они судят по себе. Они черствые снобы, они забыли о том, что значит человечность, они поступают с нами как с разменными монетами. Имена и лица в досье — вот кто мы для них. Уж точно не люди. И во всей этой четкой схеме есть только один огрех: Гастон. Он тот, кто и пользуется доверием, и нет, тот, кто воспитывает членов команды, руководит проектами, но сам находится под постоянным надзором. Не потому ли, что не укладывается ни в какие рамки? Профессиональный, но человечный. Воспитанный, но жесткий. Свободный, но живущий по уставу по собственному выбору… Слишком сложный, чтобы понять или контролировать.

Когда-то давно я не смогла его понять и решила держаться как можно дальше, а затем годами прекрасно жила со своим выбором, пока Лео не затолкал меня в машину и не привез в Мичиган обманом. Так обидно об этом думать!

Когда мы заходим в столовую — последними — все уже ведут непринужденную беседу. Лео подливает Кили вина, не забывая энергично кивать в ответ на реплики мэра, а Имоджин дает указания прислуге. Пытаюсь украдкой осмотреться. Комната выполнена в темном дереве, кругом массивная мебель, но обстановка весьма сдержанная, классическая. Будто жильцы, не совладав с собственным вкусом, пошли по проторенной дорожке. А я-то надеялась увидеть изобилие охотничьих трофеев и шкуру зверя на полу перед грубо сложенным камином (и тут бы мы с ходу уличили мэра в браконьерстве, а потом разъехались по домам, но мечты, как известно, так просто не сбываются). Единственное, за что во время беглого осмотра цепляется мой взгляд — традиционная американская фотография с огромной рыбиной в руках мэра.

— Мистер Сайтен, — зовет Харви Андресон, едва мы усаживаемся за стол. — Лео рассказал мне славную историю о том, как загонял кабана в прошлом году. А вы охотитесь?

Еще как. Да только не на дичь.

— К несчастью, очень редко, — отвечает он.

— Тогда вы счастливчик! Пока вы с очаровательной миссис Сайтен любовались живописью, мы уже запланировали поход на следующие выходные. Присоединяйтесь. — Не знаю, как, но в коротком промежутке времени между словами мэра наш ненаглядный куратор ухитряется испепелить Лео взглядом. Видимо потому, что у каждого из нас своя цель. И у Лео это Кили, а не мэр. — Надеюсь, стрелять умеете?

— И отлично, — насмешливо кланяется Гастон, с легкостью возвращая на лицо маску невозмутимости. А я очень настораживаюсь от этих слов. — Хотя, предпочитаю по тарелкам. Некоторые даже полагают, что я излишне разборчив. Чистоплюй, проще говоря.

От этих слов все присутствующие разражаются хохотом, а я, едва улыбнувшись, хватаюсь за бокал с вином. У меня очень сложные отношения с оружием. Я боюсь его до дрожи. И холодного, и огнестрельного — всякого. Из-за Рика. И потому, что работаю с людьми, о прошлом которых лучше не спрашивать.

— А вы еще и юморист! Миссис Сайтен, вам просто чертовски повезло.

— Я знаю, — кротко улыбаюсь. — И зовите меня Таей, если можно.

— Отчего ж нет, — воодушевляется мэр. — Это только за.

— Папа, Тая от тебя скоро сбежит! — вдруг вмешивается Кили, вызывая всеобщее недоумение, а затем обращается ко мне. — Дело в том, что в нашей глуши полным-полно сексистов, и тон им всем задает именно мэр. Я бы на вашем месте точно сбежала.

— Ты это к чему, милая? — уточняет Андерсон.

— К тому, что ты не предложил поохотиться Тае, конечно! — всплескивает она руками.

— О, об этом не переживайте, — отмахиваюсь. — Не могу представить себя в лесу без намека на удобства.

— Правильно! Даме так и положено! — восклицает мэр Андерсон, переключая на себя все внимание снова. — Вот еще, женщина с ружьем. Как бы себя не пристрелила! — и вдруг, просияв, указывает в сторону экономки, сервирующей стол разного рода яствами. — Вы, Тая, вместо того, чтобы забивать голову феминистской ерундой, лучше научитесь запекать дичь так же, как Имоджин вот этого кролика.

— Ну будет тебе, Харви, — гладит жена его по плечу. — Давай лучше выпьем за знакомство, пока еда не остыла.

— Вот — отличная идея, а не то, что женская охота, — говорит мэр, поднимая бокал с вином. — За знакомство!

Кролик изумителен, и в течении минут пяти в комнате царит тишина, нарушаемая лишь звяканьем приборов о тарелки, да стуком бокалов о деревянную столешницу. Но вино такое терпкое, что с пары глотков (после целого года воздержания от алкоголя) в голове становится легко, и это развязывает мне язык.

— Мэр Андерсон, — зову, промокнув губы салфеткой. — Расскажите мне, пожалуйста, историю особняка.

Едва я успеваю закончить фразу, как понимаю, что спросила что-то не то. По замершим слева от меня рукам Гастона… И хотя причину такой реакции понимаю практически сразу, слово не воробей. Спорю, мой мнимый супруг уже интересовался историей дома, когда договаривался об аренде. Он искал нечто особенное, и нашел. А точнее мы. Мы нашли. Ведь никто в здравом уме не подумает, что жилищным вопросом занимался один лишь муж, а жена впервые увидела новый дом из окна машины, уже остановившись на подъездной дорожке. Это даже более странно, чем раздельный переезд, который вызвал у местных жителей вроде Донны Праер кривотолки.

— А что вы хотите знать? — спрашивает мэр, к счастью, не обратив на мою оплошность внимания.

— Такая богатая история просто обязана обрасти нигде не записанными легендами.

Судя по тому, что руки Гастона снова приходят в движение, — выкрутиться удалось. И Харви Андерсон, кстати сказать, доволен вопросом. Он охотно откладывает в сторону столовые приборы и откидывается на спинку стула, дабы расположиться поудобнее.

— В нашей местной библиотеке, Тая, конечно, как и везде, есть книги по краеведению, но скучнее них, пожалуй, только налоговый кодекс США. Наверное, это связано с тем, что мало кто приживается в таком суровом краю. Зимы здесь из самых суровых на всей территории Соединенных Штатов, лето холодное, а осенью много автомобильных аварий из-за туманов. Природа здесь красива, но край на блага не щедрый. И уклад жизни у нас старомодный. Мужчины увлекаются, в основном, охотой, а женщины домовиты. Так было тысячу лет назад, и есть в этом своеобразная романтика. То, что Оуэн Мюррей был из таких — наше благословение.

Он был одним из европейских переселенцев, владел определенными капиталами. И уж не знаю, каким именно ветром его занесло именно в Мичиган, но именно он решил вложить свои активы в развитие края. По поводу причины, по которой он здесь осел, спорят до сих пор. Некоторые полагают, что дело в девушке, другие — в том, что он скрывался, но так ли это важно, если он по-настоящему полюбил наш край?

Оуэн Мюррей был человеком образованным, высококультурным, но, как вы уже догадываетесь, не слишком дальновидным — скорее сиюминутно увлекающимся. Он моментально женился на здешней красавице, построил себе дом (не тот, в котором живете вы) и стал активно участвовать в жизни города. Ему было интересно все: от искусства до методов добычи торфа. Он построил концертный зал и начал устраивать там праздники, приглашать музыкантов. Сам он играл на фортепиано, пытался создать камерный оркестр. Все понимали, что это абсурд, какой зал? Зачем он нам? Но нет, Мюррей строил некие грандиозные планы, собирался основать здесь уголок возвышенной культуры… В итоге зал он построил, и даже взялся за реставрацию костела, но во время игры в поло убился, упав с лошади.

У него остались жена и маленькая дочь, которые не смогли жить в доме, полном воспоминаний, и построили свой, отдав прошлое жилище городу в качестве музея. Всего несколько вещей с собой забрали. Но они могли себе это позволить.

— Потомки их семьи до сих пор живут здесь? — спрашиваю, заинтересовавшись. Не удивилась бы, узнав, что это Андерсоны. Мэр воспринимает историю Мюрреев очень лично.

— К несчастью, нет. Его дочь умерла в шестидесятых, она никогда не была замужем и не имела детей.

— Тем не менее, история очаровательная, — говорю.

— Здешние маленькие девочки с пеленок слышат эту историю, и всю жизнь мечтают встретить Оуэна Мюррея, — смеется Кили.

А мне внезапно становится невесело, потому что именно этой сказочкой воспользовался Гастон. Богатый, образованный мужчина по непонятной причине селится в городе в глубинке, вкладывает деньги в восстановление памятника архитектуры… Но в руках у него палка, чтобы разворошить осиное гнездо. Он отнимает у города его волшебную сказочку. Возможно, и Оуэн Мюррей не был героем, но умер слишком рано, чтобы себя разоблачить…

— Харви, гости загрустили, — вмешивается Имоджин.

— Действительно. Давайте позволим прислуге убрать со стола. Дамы, покажите, пожалуйста, Тае и Лео садик Кили, а мы с мистером Сайтеном пока потолкуем. Если, конечно, он очень интересуется ландшафтным дизайном. Я бы хотел познакомиться поближе.

Ну еще бы. С Оуэном Мюрреем номер два есть что обсудить…

— Только если мисс Андерсон найдет время показать мне свои растения в следующий раз, — улыбается Гастон так, что в комнате становится чуточку светлее, а затем покидает нашу скромную компанию.

Мы достаточно долго прощаемся с Андерсонами на пороге их дома, чтобы смешанный с воздухом алкоголь перепутал все мысли. Тем досаднее, что мои спутники в абсолютной норме. Гастон из-за необходимости сесть за руль, едва пригубил вино, а Лео… видимо, он намного крепче меня по части выпивки. Даже после канадского виски, который мэр достал из закромов, вызвав у вынужденных трезвенников досадливое цоканье языком, мой лжебратец трезв, как стеклышко. Хотя, справедливости ради надо сказать, что его возмездие приняло иную форму:

— Лео, ты не мог бы напомнить мне суть своего задания? — спрашивает Гастон, сильно сжимая пальцы на руле.

— Кили Андерсон, — цедит тот сквозь зубы. Хотя суть не особенно просматривается.

— Тогда я не очень понимаю, почему ты весь вечер пытался произвести впечатление на ее отца, — хоть голос нашего куратора, по обыкновению, ровный, я отодвигаюсь от него подальше.

— Она сторонилась меня, — отвечает Лео. — Я подумал, что хватать ее в обнимку и лобызать на глазах у всех — не лучший вариант.

Вздрагиваю, потому что пусть звучит и отвратительно, именно так мы с Гастоном себя и ведем. Сначала при Мэгги, а теперь в доме мэра… Не знаю, сколько видел Лео на этот раз, но мне совсем не нравится мысль, что он станет поглядывать за нами, когда вокруг нет иных свидетелей. Если бы не его угроза докладывать обо всем комиссии, я бы, может, не так переживала, ведь все делается с непосредственного благословения начальника, но не мешает помнить, что мое будущее зависит, в первую очередь, не от него, а от четырех бездушных политиков…

— Потребуется время, чтобы она доверилась! Не устраивай панику, — бормочет парень.

— Лео, — тем не менее, говорит Гастон, впиваясь в него взглядом через зеркало заднего вида. — Ты в курсе, кто главный в этом проекте?

— Ты, — цедит тот сквозь зубы.

— Верно. А ты в курсе, что случится, если задание под моим руководством будет провалено?

— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы не подвести себя, — серьезно говорит Лео.

И я прислоняюсь головой к стеклу машины, внезапно осознав простую истину: я не единственная, кого Гастон поднял с самого дна. Наверное, в нашей команде каждый испытывает к этому человеку нечто вроде подобострастия. Ему не наплевать на нас. Не знаю, почему, но это так.

Я едва могу идти ровно, и поэтому, пока Гастон с Лео еще что-то обсуждают внизу, не желая выдавать своего состояния, быстро поднимаюсь в спальню. Собираюсь занять душ первой. Это мой новый пунктик: я не желаю оказываться в тесном помещении, пропитанном смесью жара и запаха своего куратора… Перебор интима. Спеша, бросаю на ходу туфли, усаживаюсь на кровать, чтобы снять украшения. Но замочки не поддаются неловким пальцам, и я закрываю глаза в попытке собраться, но в этот миг Гастон входит в комнату, разговаривая по телефону.

Не успела.

Увидев мои туфли, он замирает на полуслове, но уже через секунду продолжает.

— И свяжись с IT, пусть еще раз проверят мой счет…

Договорив с менеджерами, Гастон кладет трубку и снова смотрит на мою обувь, слегка улыбаясь.

— Прекрасная эротическая картина: брошенные туфли, девушка на кровати…

— Перестань, — прошу. — Я слишком пьяная для того, чтобы отвечать остроумно. — И меняю тему: — Лучше скажи: Андерсон уже дал тебе номер счета для перечисления средств?

— Он не настолько спешит, мы обсуждали, преимущественно, всякую ерунду, но я готов спорить, что скоро он начнет интересоваться финансовой стороной моей жизни.

— Это ведь хорошо? — спрашиваю, наконец, справившись с застежкой браслета.

— Да, хорошо.

— А что с Кили? Она Лео не по зубам.

— Пусть старается, ему на пользу. Но ты права: я ставлю скорее на вашу дружбу, чем на их роман. Как ни странно, дочурка мэра удивительно благожелательно настроена по отношению к тебе.

— Это все из-за вас с Донной, — фыркаю и пониманию, что в трезвом уме ни за что бы не сказала это…

— Прости? — насмешливо изгибает бровь Гастон, наслаждаясь будто бы моей ревностью.

Дабы не обольщался, поясняю:

— Мы с Кили разговаривали сегодня в булочной. Ей было за вас двоих очень неловко. А женская солидарность — великая сила.

— Расскажешь? — спрашивает Гастон, протягивая мне чехол для браслета.

— Зачем? Ты же сказал, что веришь мне, — тут же настораживаюсь.

— Тая, тебе не надоело? — бросает раздраженно, но тут же делает пару вздохов, восстанавливая самообладание. — Если мы все не найдем способ нормально разговаривать, то так и будем допускать оплошности по типу истории особняка.

— Вот поэтому, мистер Оуэн Мюррей, на подготовку к заданию дается не два дня! — парирую. — Но, дабы уважить твою манию контроля: Кили просто осадила одну ретивую даму, извинилась за Донну и посоветовала мне, какую выпечку взять.

— И именно поэтому ты вернулась расстроенной, — заканчивает он. — И остервенело запихивала вещи в рюкзак, будто они виноваты. Я забыл напомнить, что отвечать нужно честно?

— Я ответила честно. Это не имеет к Кили отношения. Или вообще к операции.

— К тому, что ты все еще думаешь сбежать? — интересуется он сухо и начинает развязывать бабочку.

— Ты спятил?! — шиплю. — А если этот убийца рыб услышит и доложит комиссии?

— Почему ты рассказала об этом мне, но беспокоишься за Лео? С комиссией у меня контакт прямее некуда. — И пока я подыскиваю аргументы, сам подсказывает версию, которую хотел услышать: — Ты прекрасно знаешь, что я не желаю тебе зла. Просто скажи это вслух.

Он продолжает раздеваться прямо у меня на глазах, будто так и надо. Расстегивает пуговицы рубашки.

— Да не сомневаюсь я в том, что не желаешь, — отворачиваюсь устало. Хотела бы пресечь вопросы и сказать, что это личное, но внезапно не могу. Я вообще ни с кем и никогда не разговаривала о том, чего хочу. Для таких, как я, это слово тайное, запретное. Мы стараемся его избегать в разговорах, будто потеряли на него право. И поэтому я выдавливаю улыбку и говорю о другом: — Я пришла сегодня в булочную в кожаных брюках, на шпильках… А там дамы чуть не в бигудях… И на меня напала седовласая матрона, в прошлой жизни бывшая, видимо, бульдогом. Неприятно. Вот и все.

Не знаю, верит ли Гастон моим словам, но он бросает на меня взгляд исподлобья и, стягивая рубашку, говорит:

— Мы сюда приехали для того, чтобы выделяться. Иначе зачем бы нам особняк и Новый Орлеан? Привыкнут. Главное — ни с кем не порти отношения. Мало ли кто нам может понадобиться.

После этого он уходит в душ, и я, мысленно застонав, падаю на кровать. Мне всегда было интересно, все ли актрисы чувствуют себя так паршиво? Сейчас часто можно услышать словосочетание «любимая работа», но с этим не ко мне. Я справляюсь с заданиями обычно неплохо, но иногда готова лезть на стенку. Как сейчас, например, когда приходится притворяться, что быть Таей Сайтен для меня достаточно.

 

Глава 5

Меня будит звонок скайпа. Не моего, конечно. IT-отдел, стремясь услужить нашему куратору не спал всю ночь и проверял легенды, а к пяти утра — как справился с задачей — решил известить немедленно. Кажется, парням забыли сказать, что это не архисрочно, и сейчас Гастон прочищает горло в попытке сделать голос не совсем заспанным. У бытия всеобщим любимчиком свои отрицательные моменты. Например то, что все хотят тебя порадовать.

— Я поубиваю вас всех, — бормочу, накрывая голову подушкой. И, вроде бы, тихо, но:

— Кто это с тобой? — тут же интересуется Зак — один из настолько чокнутых наших хакеров, что все в команде знают, на чем он попался: выкачал миллиард с оффшорного счета одного из ублюдков и отправил их в Бюро, попросив вернуть кровно заработанные налогоплательщикам. Его отправили прямой дорожкой к Гастону «творить добро» и дальше. Над современным Робином Гудом даже суд не стали устраивать.

— Лиз, — лаконично отвечает наш куратор, до глубины души меня шокируя. Допустим, Заку по барабану, как, где и в каких обстоятельствах Гастон спит со мной в одной постели, но в команде немало и адекватных людей тоже. Лично меня бы такая новость здорово покорбила.

— А, ну привет ей, — невозмутимо отвечает Зак.

Тяжело вздохнув, откидываю в сторону подушку.

— И ему. Общайтесь, — говорю, направляясь к платяному шкафу за спортивным костюмом.

На улице холодно и промозгло, но, видимо, пробежка — мой вариант. После вчерашнего ужина у мэра придется неделю не вылезать из спортзала. И мне дали хороший разгонный пинок для этого.

— Зак, секунду повиси, — говорит Гастон, заметив, что я делаю. — Сейчас пять утра. Куда ты собралась?

— На пробежку. Не хочу бестолково слоняться по дому. А второй раз не засну.

Не после того, как Гастон сказал Заку, кто с ним в постели. Почему было не назвать меня Таей? Пусть бы там разбирались, какое у кого имя в рамках задания.

Я закрываюсь в ванной, чтобы переодеться, но оставляю маленькую щелку — хочу слышать разговор.

— Я на связи. Ну что, проверили? — возвращается к разговору Гастон.

— Финансовая легенда есть, босс, — без запинки отвечает Зак. — На всякий случай мы проинформировали службы, чтобы они были в курсе происходящего, а то как поставят еще статус «секретно» на время проверки… Да ты сам знаешь. Короче, пока никто не пытался пробить данные, но я сам послежу. Мне не сложно.

— Спасибо, Зак.

— Да вообще без проблем, — отмахивается тот. — Звони, если надо.

Зак — человек уникальный. Наверное, он единственный реально горит идеей команды. Хотя, почему бы и нет? Он делает то же, что и раньше, только теперь имеет хорошую крышу. Сольные задания — совсем иное дело. Никогда не привыкну использовать хороших людей, дабы добраться до плохих. Потом, конечно, все получают, что заслужили, но травма остается. Мне ли не знать?

Ради предупреждения, Гастон пару раз стучит по косяку двери. Натянув топик, разрешаю ему войти. Я понимаю, что он не только видел меня голой, но и сделал именно такой, какая есть, но все равно неловко…

— Ты всегда информируешь членов команды, с кем спишь? — спрашиваю первой.

— Да, — отвечает он. — Иначе они будут пытаться узнать это в обход меня.

— И не противно? — спрашиваю в лоб.

Он прислоняется плечом к косяку и скрещивает руки, подозрительно щурясь.

— Сколько лет прошло?

— Одиннадцать, — отвечаю без запинки. В команде я четырнадцать, значит, три года обучения и одна болезненная оплеуха с целью приведения в чувства.

— Достаточно, тебе не кажется?

Вздохнув, поворачиваюсь к нему.

— Гастон, я уже не маленькая. Я все понимаю и благодарна тебе за все, но не чувствую ни малейшего желания оказываться с тобой под одной крышей или, тем более, отвечать на скабрезные вопросы команды снова. Инстинкт самосохранения не имеет срока годности.

Озеро сегодня еще более беспокойное, чем в первый день, но я стою на берегу всего пару минут, а потом устремляюсь в город. Никогда не понимала прелести бега по песку. Асфальт, по-моему, намного лучше подходит для этого. А еще в него удобно вколачивать пятки, если внутри все кипит от злости.

В наушниках на полной громкости волшебные ритмы Nine Inch Nails, которые гонят прочь тревожные мысли. Это одна из моих любимых песен. Иногда не мешает напомнить себе, что комиссия — благо, пусть и в демоническом обличье. Не кусай руку, которая кормит — золотое правило, которого стоит придерживаться [строка из припева: «Don’t bite the hand that feeds»].

Я обегаю весь наш район. От концертного зала и дома мэра до булочной миссис Марвелл, куда намереваюсь заскочить за хлебом к завтраку. Пусть мне и придется мучиться от голода, глядя на мужчин, но еще готовить им не хватало! К несчастью, прибегаю я слишком рано — лавка еще закрыта. Однако, пока раздумываю, что делать, хозяйка ухитряется заметить меня из окон, и отворяет дверь.

— Миссис Сайтен? Не ожидала. Думала, что одна встаю в такую рань по субботам, — говорит она, едва я переступаю порог.

— Спасибо, что впустили. Как же изумительно пахнет, — говорю, чуть не задыхаясь от ароматов и стараясь не обращать внимания на живот, который напоминает о себе тихим урчанием.

— Мы еще не успели подготовиться к открытию, но, поскольку вы — новая достопримечательность наших мест, я решила познакомиться поближе. Тут звание новичка как эстафетная палочка. Я была последней, кто приехал и задержался, поэтому должна поблагодарить. Теперь все шишки ваши.

Не выдержав, начинаю смеяться.

— Охотно верю.

— Но ведь вы не одна, а это значит, что можете поделиться с братом. И обаятельным мистером Сайтеном, конечно.

— Вы уже познакомились с Гастоном? — спрашиваю. Мой куратор, видимо, устроил парад

знакомств со всеми дамами города. Кили, Донна, миссис Марвелл…

— О нет, мы не встречались. Просто мои посетительницы уже подобрали ему прозвище, — отвечает она, завязывая вокруг тонкой талии фартук. — Здесь любят поболтать.

— Я уже поняла.

— Позволите мне совет? — спрашивает она вдруг. — Не стоит вам бегать по субботам в одиночестве в шесть утра. Домыслы — самое любимое развлечение жительниц маленьких городков. Я это вам говорю не для того, чтобы напугать или обидеть, — добавляет миссис Марвелл, заметив мою настороженность. — Напротив. Я знаю, как здесь непросто попервоначалу. Но в моем заведении вам всегда рады.

Интересно, дело в Донне Праер или не только? Не очень понимаю, что имела в виду эта женщина, но не рискую спрашивать. Вместо этого, улыбнувшись и поблагодарив ее, интересуюсь, что лучше взять из ее сдобы к завтраку. Миссис Марвелл подсказывает, к ее чести, охотно, но утверждает, что несколько неправильно присваивать выпечку ей лично.

— Строго говоря, миссис Сайтен, хоть поначалу я и занималась всем сама, теперь от процесса готовки почти отошла. Слежу разве что за соблюдением рецептуры. Мне интереснее общаться с посетителями и поддерживать уютную атмосферу. Хоть и мало кто верит.

И это объясняет ее черное платье, на котором был бы заметен малейший след муки.

Выйдя из булочной, я решаю последовать совету женщины и вернуться домой. Если она в чем и права, так это в том, что едва воссоединившаяся молодая пара должна проводить утро выходного дня если не в постели, то вместе. Но встречает меня только Лео.

— Вы уже позавтракали? Я принесла булочки.

— Нет. К тому же, Гастон закрылся в кабинете. Похоже, с одним из проектов проблемы. Ему не до завтрака.

— Кто? — спрашиваю, хотя, в обычном случае, к такой информации не имела бы доступа.

— Ив.

Ив девчонка хорошая, и я расстроенно цокаю языком. Она немного старше меня, но начинали мы вместе. В последний раз я видела ее четыре года назад, и, если Гастон приложил к изменению ее внешности хотя бы половину усилий, что в моем случае, я Ив в жизни не узнаю. Иногда я поражаюсь тому, как он виртуозно лепит своим людям новые лица. Мог бы достичь огромных высот как пластический хирург, если бы не начал работать на комиссию.

— Жаль, — вздыхаю.

— Слушай, я тут подумал, — говорит Лео одновременно со мной, удивляя меня просительными интонациями. — Давай возьмем гриль и пожарим вчерашнюю рыбу на берегу.

— Но Гастон занят, — напоминаю.

— Поэтому ему я гриль не предлагаю, — и, тяжело вздохнув: — Мне нужна твоя помощь.

— Моя, прости, что? — окончательно теряюсь от таких слов.

— Да, черт тебя дери, хватит таращиться на меня, как на инопланетянина. Мы друг другу не очень нравимся, но дело превыше всего, не так ли? — рычит он, скрывая за злостью неловкость.

— Да я не отказываюсь. Просто не понимаю, чего именно ты хочешь…

— Это задание — полнейшая нелепица. Будь у Андерсона сын или приемник, к нему бы подослали кого-нибудь вроде тебя, но у него одна лишь дочь… а парней-солистов у нас наперечет, и все оказались заняты. Поэтому Гастон выдернул меня, только я успел сойти с самолета после прошлого задания. А я не солист. Я понятия не имею, что делать.

— Ты хочешь, чтобы я тебя научила, как понравиться Кили? — наконец, понимаю, к чему вся эта сбивчивая болтовня.

— Именно.

При этом меня пробирает легкий мандраж. Я никогда подобными вещами не занималась. Но он прав: успех операции превыше всего, и в нем заинтересованы мы все.

— Начинай разделывать свою рыбу. Я к ней не притронусь! — велю, заставляя парня усмехнуться. — Хорошо, я попытаюсь. Но у меня есть несколько условий. Во-первых, никакой наглядности, как это обычно бывает. Уж с этим ты, надеюсь, разберешься сам. — Ждала какого-нибудь комментария, но Лео лишь кивает и молча достает из холодильника рыбу. — Во-вторых, поскольку времени мало, будешь делать так, как я скажу. А, в-третьих, я этим никогда не занималась. Совсем. И не уверена в том, что выйдет что-то путное.

— Выйдет. Статистически, ученицы Гастона — лучшие солистки из всех.

— Статистически? Полагаю, это отдел аналитиков над рейтингами корпеет?

— Ага.

— Лео, еще раз напоминаю, что не собираюсь учить тебя… теми же методами, что нас, — говорю сухо, вздрагивая от одной лишь мысли, что придется снова касаться кого-то против своей воли.

— Тая, я жажду оказаться с тобой в кровати ничуть не больше. Успокойся.

— Отлично. Тогда ты занимайся своей рыбой, а я пойду собираться.

Закрывшись в спальне, я пытаюсь отдышаться и разогнать смущение. Только что я заполучила еще один из аргументов в пользу побега. Я лучше пущу себе пулю в висок, чем соглашусь кого-нибудь «учить» так, как это принято в нашей команде. Но если Лео не врет, а у аналитиков есть список высокорейтинговых солисток Гастона, то именно на эту должность меня могут списать. Уж это точно форменное издевательство!

Лео пошел закидывать удочку, оставив меня присматривать за грилем. Опрометчиво. Мне не до качества прожарки. Мы оба немножко не в себе. По дороге сюда не перекинулись и парой слов, а ведь путь был неблизкий. Должно быть, пока мы с Гастоном разбирались с нашими трудностями перевода, третий участник проекта исследовал местности, потому что сама я на такое расстояние от дома еще не отходила. А Лео сказал, что нашел местечко, где мы расположились, еще в день приезда и дал себе слово вернуться сюда, чтобы порыбачить. Кстати, не будь у меня такое отвратительное настроение, я бы насладилась пейзажем. Тут красиво.

Сейчас Лео исполняет свою мечту: закидывает удочку где-то в стороне, а я смотрю на воду, пойманная в ловушку прошлого. Уже надеялась, что переросла случившееся, пережила, но снова в полном смятении и не знаю, как себя вести. В смысле мне нужно быть собранной и профессиональной, но эмоции захлестывают, и ничего не выходит. Дело в Гастоне и в том, что нас связывало в прошлом.

Я слишком рано попала в команду, чтобы у меня был хоть какой-то жизненный опыт, и, наверное, поэтому таинственный светловолосый куратор секретной команды повлиял на меня так сильно. Только и успела, что войти в подростковый период, испортить отношения с родителями, влюбиться, да наломать дров, и вдруг оказалась на суде, в тюрьме, а затем и вовсе в команде. Мне в жизни оказалось вообще не за что зацепиться.

А он спас меня от пожизненного заключения, привел в свой дом, защитил перед комиссией, взял всю ответственность… Я была ни при чем, на моем месте могла быть любая другая девочка, но разве тогда я это понимала? Нет, конечно. Разумеется, я привязалась к нему слишком сильно. Ничего плохого в этом не было: стремление угодить Гастону делало меня прилежной и покладистой ученицей. Даже то, что он намного старше, было на руку: я всеми силами вытравливала из себя детские порывы, дабы не казаться малолетней дурочкой.

В те годы он был другим. Не настолько спокойным. Не так давно получил в свое распоряжение команду, и работал на износ. Выглядел уставшим двадцать четыре часа в сутки, и, поскольку истеричные солисты и участники заданий пили его кровь, считая это своим правом, обитатели штаба, напротив, ходили на цыпочках. Ему было чуть меньше тридцати лет, он недавно пришел в команду (заметьте, пришел — не основал, откуда взялась команда как таковая, я понятия не имею), но я неоднократно слышала, что Гастон — наше огромное счастье, потому что могло быть намного хуже.

В общем, поддавшись своеобразному культу этого человека, царившему в штабе, я посещала занятия по этике, культуре, искусству, моде и прочим развивающим эрудицию наукам вместе с остальными девочками-солистками и даже не думала жаловаться. Сначала, обиделась, подумав, что он нарушил данное комиссии слово учить меня лично, но однажды нечаянно увидела, как одна из помощниц, будила его, уснувшего в кресле, и поняла, что у него не хватало времени даже на сон. Не то, что на бестолковую Бетси… И обида показалась ужасно мелкой и эгоистичной. С тех пор у меня появились новые памятные моменты: как-то раз я узнала, что он лично интересуется у учителей моими успехами в учебе (и стала стараться еще усерднее), а иногда он встречал меня в коридоре, останавливался и спрашивал, как у меня дела (и тогда у меня тогда сладко перехватывало дыхание, а сердце еще долго билось чаще обычного).

А еще я никогда не забуду день, когда заглянула на кухню, чтобы налить себе сок, оставила на столе свой любимый блокнот, а когда обернулась, увидела, что Гастон рассматривает в нем рисунки. Он тогда сказал, что я талантлива, а через пару дней повез знакомить с Арчи. На красивой машине с кожаными креслами, в которые въелся запах его парфюма. Я смотрела на свои ладони и никак не могла понять, каким образом в них вдруг оказалась сказка.

Арчи не был дураком, он прекрасно понимал, что я по-детски, по самые уши влюблена в своего куратора. Он заставлял меня чертить и строить макеты, а сам курил трубку, возя кисточкой по холстам, да меняя граммофонные пластинки и потихоньку рассказывал о Гастоне. Ничего секретного, но вещи, которые может знать только хороший друг. О том, кого из художников он любит, чью прозу читает, о смешных моментах их общего прошлого… Я впитывала все, как губка. И никому не пыталась так понравится, как лучшему другу моего идола. Ночи напролет клеила, лепила и строила, искала самые интересные проекты, мучила расспросами, от которых у Арчи шла кругом голова. Не знаю, как он меня терпел. Жалел, наверное… Но он был изумительным. Говорят, «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты» — если это правда, то Гастон поистине хороший человек, пусть иногда я об этом забываю…

Иногда на занятия по архитектуре светловолосый куратор возил меня сам. Не очень часто, примерно дважды в месяц, но я ждала их, как дети — новогодние подарки. Ждала момента, когда сяду в кожаное кресло, укутаюсь в запах Гастона, атмосферу абсолютного блаженства, почувствую в животе сладкий трепет и от удовольствия сожму ладошки, а когда мы доедем до Арчи, несколько минут буду слушать уютные мужские разговоры обо всем и ни о чем.

Если уж совсем честно, я была больше влюблена в свои ощущения, чем в реального мужчину… До поры.

Как я уже говорила, впервые восторг померк, когда я узнала, что мне придется спать с объектами заданий. Это вышло случайно. Одна из солисток, вернувшись с проекта, так орала, что весь дом слышал. И если более опытные девушки хотя бы догадывались, то я — нет. Не смейтесь, мне было семнадцать, и, не обладая изобилием знакомых сверстников, я не слушала разговоры о сексе на заднем сидении и не грезила ни о чем большем, нежели поцелуй. Девочки-солистки меня не очень жаловали из-за возраста (они были старше лет на пять, в среднем), не посвящали в свои дела. Секс существовал в параллельной реальности, где меня не было. Я не мечтала о нем ни с Риком, ни, тем более, с Гастоном, который казался кем-то вроде недосягаемого божества.

Сейчас я понимаю, что мое бегство было лишь попыткой привлечь внимание — не больше. Наверное, я просто хотела услышать, что со мной этого не случится. И не услышала. Когда меня вернули, я минут пятнадцать вся в слезах, сидела напротив Гастона, пока он обрабатывал мои разбитые в кровь колени и ждала, но он не сказал ни слова утешения. И я больше не чувствовала рядом с ним привычного трепета. Не сказать, чтобы после этого смирилась со своей участью, но вспомнила о тюрьме, об убитой женщине и, в очередной раз, уверила себя, что все заслуженно.

Методы обучения изменились сразу после моего восемнадцатилетия — даты, которой, как оказалось, ждали. Одна из моих любимых наставниц попросила меня зайти к ней для серьезного разговора. А уже на следующий день повезла в клинику, чтобы меня хирургическим путем лишили девственности. Сказано было, что так нужно. Я не спрашивала, для чего нужно… После слов солистки мои вторые розовые очки уже пошли трещинками, и знать больше необходимого не хотелось. Было противно, но уж не хуже осознания, что придется спать с преступниками.

Я даже думала, что на этом меня оставят в покое, что обучение почти завершено, но никогда не заблуждалась сильнее… Мне подправили кругозор, вложили в голову языковые знания, нашли подходящую специальность, но это было общее развитие. Совсем не то, о чем говорила комиссия.

Спустя неделю после дня рождения куратор в очередной раз забрал меня от Арчи, но повез не в штаб. Я должна была заподозрить неладное сразу, но по своей феерической дурости, как всегда ничего не поняла. Гастон сказал, что из-за операции не мог присутствовать на празднике и хочет исправиться. Не знаю, как меня угораздило ему поверить, но я без задней мысли согласилась поужинать. Меня ничуть не смутило, что в ресторане при отеле нас всего двое, что шампанское мне было не положено по возрасту [в США до 21 года — совершеннолетия — распитие алкоголя запрещено] и что его было много… Одно хорошо: когда я услышала, в чем состоит финальная стадия обучения, к своей чести, вскочила из-за стола, опрокинув стул.

История человечества не раз доказала, что управлять мужчиной лучше всего через постель. Хочешь узнать расписание его встреч — копайся в мобильном, пока он принимает душ после секса. Хочешь попасть в его кабинет, чтобы осмотреться — разденься, сядь в кресло и «жди» владельца. Можно даже накинуть что-нибудь на камеру, чтобы никто не стал свидетелем жаркой встречи. Главное уметь делать мужчину счастливым — тогда позволено практически все.

И в том весь подвох. Что может вчерашняя девственница, кроме как стыдливо прятать глазки и краснеть? Такая по нраву единицам, да и тех, при достаточном старании, можно обратить в иную веру… В наш век повсеместной распущенности быть красивой и начитанной мало. Именно это сказал мне Гастон, уверяя в необходимости финальной стадии обучения.

Выбор мне, разумеется, никто не предоставлял, но я все равно согласилась. Потому что, как дурочка, понадеялась на взаимность. И, врать не буду, долгое время Гастон меня не разуверял и не разочаровывал. Если задуматься, ему тоже было несладко: он не из бессердечных ублюдков, и вдруг в ладонях совсем несмышленая, наивная девочка, которую нельзя сломать.

Он пригласил меня потанцевать. Сначала это было просто весело и… нервно, а потом все ближе и ближе, пока я не оказалась прижата к его телу (помню, я еще поблагодарила небеса за то, что успела сбросить вес… стыдно вспомнить). Тогда же он впервые меня поцеловал. Без лишних осторожностей. Совсем как в доме мэра. Сладко, долго, тягуче. С чувством. И, если даже вчера такой поцелуй произвел на меня впечатление, только представьте, что он сотворил с несмышленой девчонкой, впервые в жизни напившейся шампанского.

Не знаю, было бы задумано именно так сразу, но карусель завертелась мгновенно, и мы поднялись в номер отеля, где Гастон целовал меня достаточно долго, что я захотела большего сама. Он был нежен, но не осторожен, не позволял себе перестраховываться. В отличие от меня, не терял головы. Возможно, ни единого раза за все время обучения. Но тогда я этого не понимала, а теперь не скажу, поскольку память закономерно отретушировала реальность.

Утром было неловко, но радостно. Настроение портили только косые взгляды обителей штаба.

«К черту, — рассудила я тогда, — зато у меня есть Гастон».

Но все было не так, как я думала. Он спал со мной не всегда, даже больше внимания уделял науке манипуляций (то, о чем просил Лео): технике повтора жестов собеседника, силе прикосновений, вторжения в личное пространство, умению поддерживать беседу, в том числе на испанском (необходимость из-за большого числа контрабандистов из Мексики). Один раз он заставил меня просидеть десять минут, глядя ему в глаза (это было одним из самых сложных заданий в моей жизни), рассказать о себе честно, не хвастаясь и не жалуясь… он заставлял меня отзываться на чужие имена и не дергаться, когда кто-то зовет Бет или Лиз — как меня звали в штабе, он учил меня безошибочно врать и отвечать за каждое фальшивое слово, помнить его, он учил меня вплетать в ложь правду, чтобы было легче ориентироваться…

Иногда эти занятия заканчивались сексом, иногда — нет. Я не выявила закономерностей, но всегда ждала. Потому что это было совершенно изумительно. Как и ко всему вообще, к физической любви Гастон относился, точно к искусству. Брать и отдавать, фантазировать, отказываться от запретов. На заданиях мне не понадобилась и половина того, чему он меня учил. Если рейтинг аналитиков основывается на искусности в постели, я могу понять, почему солистки Гастона в лидерах… Нельзя было не потерять голову после такого.

Но, как несложно догадаться, счастье оказалось недолгим, а возвращение на твердую землю — болезненным. И марафон удовольствия закончился нажатием кнопки экстренного катапультирования. Поскольку одно дело, когда мне велели ради всеобщего блага спать с мужчиной, который мне симпатичен, и совсем другое — когда я вошла в двери кабинета Гастона и увидела, что там стоит еще одна девушка. На мое счастье, комиссия не может оспорить в нашей жизни только одно — секс-ориентацию, этим я и воспользовалась. Где-то через год после моего восемнадцатилетия, в течение которого я успешно отмахивалась от реальности, утопая в своей идеализированной любви.

Так закончилось мое обучение. Все было столь же логично, сколь невыносимо. По итогам курса начинающей куртизанки мне без утайки рассказали о том, что такое реальное задание — с примерами, а потом предложили квартиру в одном из крупных городов, на выбор. Личную квартиру, где не было ни Гастона, ни других членов команды. Я решила в пользу дождей и паромов Сиэтла. Еще дальше от Нового Орлеана уехать было невозможно. Я не пожалела о своем выборе ни единого раза.

Сейчас я понимаю, что рано или поздно, Гастон был вынужден так поступить. Рано или поздно, он взял бы на обучение другую девушку. Рано или поздно, мне пришлось бы распрощаться с грезами о нем. Это был его простой и эффективный способ объяснить, что наши с ним отношения являлись исключительно работой. В установленных правилами рамках, ведь далеко не все солистки… гетеросексуальны. Но он понимал, что так будет. Я видела по глазам. И до сих пор этот поступок висит над нами черной тенью. До сих именно благодаря этому я не доверяю Гастону свои истинные мысли и намерения. Берегусь. Думаю, это оправданно.

— Ну как там рыба? — кричит возвращающийся Лео.

Тяжело вздохнув, оборачиваюсь. Я понятия не имею, как там рыба…

Лео оказывается на удивление неплохим учеником. Уж во всяком случае старательным. Некоторые вещи ему и через жизнь не постичь, но у него есть отличное качество: он умеет внимательно слушать, не перебивая (пусть слушает о садике Кили), а еще их общее с Андерсоном увлечение охотой очень на руку. Говорят, что девушки ищут спутников жизни по образу и подобию отца. Не уверена, что это справедливо во всех случаях, но чем черт не шутит…

Мне Лео совсем не нравится, но разве меня и мой опыт можно считать типичными для женщины? Две влюбленности и две психотравмы на всю жизнь. Тут, пожалуй, не отмахнешься…

По итогам четырехчасового урока, во время которого я рассказывала ему о принципах незаметного психологического воздействия на собеседника, вывод у меня получается просто гениальный: смотри на Гастона и повторяй за ним. Не просто же так все дамы этого города растаяли из-за «обаятельного мистера Сайтена». Есть в нем что-то не поддающееся описанию, что заставляет людей тянуться. Неравнодушие, наверное. Хотя, по факту, человек он очень властолюбивый и самовлюбленный.

Мы возвращаемся в районе трех часов дня. С парочкой кусков рыбы для Гастона, которого обделять не рекомендуется из соображений безопасности. Мы очень вовремя, поскольку, пока идем обратно, небо затягивает черными тучами и начинает накрапывать дождь. Холодные крупные капли падают на землю, заставляя выше поднимать воротники курток и ускорять шаг.

— Думаешь, Гастон все еще в кабинете? — спрашивает Лео, притворяя дверь и стряхивая воду с куртки.

Но у едва я успеваю открыть рот, как из столовой доносится:

— Я здесь.

Мы невольно переглядываемся, а затем проходим туда. Наш куратор сидит в одиночестве в столовой с книгой и чашкой кофе в руках.

— А где Мэгги? Я думала, у нее выходной только в воскресенье, — говорю, поскольку на нас не обращают никакого внимания.

— Я ее отпустил. Не захотел объяснять, почему вынужден проводить субботний день в одиночестве, когда моя семья где-то развлекается, — отвечает Гастон, так и не поворачивая головы.

Опасность.

— Мы ушли, потому что с проектом Ив проблемы. Не хотели отвлекать тебя от дел своей болтовней.

— Откуда ты знаешь про Ив? — резко оборачивается он ко мне и смотрит вовсе не добро.

— Лео сказал.

— Я узнал ее голос в трубке, — сухо поясняет Лео. — Я же всего несколько дней назад прикрывал ее на проекте.

— Удивительно, как быстро все выходит из-под контроля, скатываясь на уровень бреда, стоит проявить хоть капельку сочувствия, — говорит себе Гастон, а затем, постучав пальцами по столу, поднимается со стула и бережно откладывает книгу в сторону. — Итак, как провели день? Чем занимались?

— Я попросил Таю дать мне пару уроков. Для Кили, — говоря это, Лео невольно вытягивается по стойке смирно.

— Полагаю, она охотно согласилась, верно? — доносится насмешливое. — Ну еще бы. Мы же не разрабатывали систему обучения таким способом, чтобы она стала максимально эффективной. Не догадались, что залог успеха — совместное поедание жареной рыбки, — замечает он пакет у меня в руках.

— Но хуже точно не стало, — парирую.

— А жаль, — доносится все такое же невозмутимое, и я окончательно перестаю понимать происходящее. — Лео, оставь нас. С тобой потом поговорим. И закрой, пожалуйста, дверь.

Испугавшись того, что грядет, скрещиваю руки на груди, пока Гастон провожает взглядом исполнительного подчиненного. Дождь на улице расходится, становится все темнее, а так как свет мы не включаем, атмосфера в комнате становится все тяженее. Что-то подсказывает, что меня не ждет ничего хорошего.

Мои секунды растягиваются в вечность, а Гастон неспешно допивает кофе и отставляет чашку на тумбочку, затем переводит взгляд на дождь за окном и только после этого спрашивает:

— Знаешь, почему наша команда обладает лучшими показателями?

— Потому что мы не ограничены законом?

— Еще попытка?

— Потому что операции планируешь ты? — спрашиваю неуверенно и то лишь бы отстал.

— Очень мило, — издевательские говорит Гастон, прекрасно понимая, что с предположением я не согласна. — Но все-таки нет. — Он делает несколько шагов по направлению ко мне, гипнотизируя взглядом. — Просто нам всем нечего терять. Жаль, что иногда это забывается и приходится напоминать.

— Я помню, — выдавливаю через силу.

Гастон же зло усмехается.

— О нет, ты делаешь что-то свое. Ты вдруг вообразила, что я тебе что-то должен, потому где-то и когда-то обошелся неподобающим образом, а значит не обязана вести себя так, как я говорю. Но есть проблема: я никогда не выходил за рамки необходимости, не нарушал устав. Это моя обязанность как лидера команды, моя работа, которую я всегда делал на совесть. И сейчас тоже, но вы мне мешаете. В данный момент, на этом задании я не могу рассчитывать ни на тебя, ни на Лео. И ладно мальчишка — он молокосос, который с нами всего три года, с такого много не спросишь, но у тебя колоссальный опыт безошибочной работы. Кроме того, у нас с тобой, — говорит Гастон, приподнимая мой побородок и заставляя не опускать глаза, — в рабочей части никогда не было проблем с взаимопониманием. Что изменилось?

Вырываюсь из захвата и оступаю еще на шаг.

— Ты никогда не задалбывал меня допросами. Давал стратегию, а с тактикой я разбиралась сама. А теперь ты пытаешься следить за каждым моим шагом. А мне это, черт подери, нужно! — обвожу себя руками. — Всего лишь крошечная зона личного пространства, где тебя нет.

— Понятно, — говорит он задумчиво и отворачивается к окну, некоторое время смотрит на дождь, в затем велит, указывая на стол: — Садись.

— Зачем?

— Садись! — повышает он голос.

Приходится подчиниться. Усаживаюсь на стол и осторожно спрашиваю.

— Ты мне объяснишь, что происходит?

— Не сейчас, — отвечает Гастон и в несколько шагов оказывается рядом. — Снимай одежду.

От его слов перехватывает дыхание и нарастает злость. А еще страх. Я понятия не имею, что именно он замыслил. Стягиваю куртку, кардиган. Остаюсь в одной тонкой футболке вопросительно смотрю на своего куратора, не веря, что он заставит меня продолжить… а еще не хочу, чтобы он велел мне остановиться.

— Я разве сказал прекратить? — ровно интересуется мой куратор, не делая попытки прояснить хоть что-то.

И я продолжаю, задыхаясь под пристальным взглядом. Возможно, мне стоило бы сопротивляться, но на это нет сил. Ведь единственный мужчина, которого я по-настоящему и с полным осознанием хотела, сейчас стоит рядом и смотрит на полуобнаженное тело, доставшееся меня далеко не волей природы.

— Достаточно, — останавливает Гастон, стоит расстегнуть молнию на джинсах, а затем кладет руку мне на живот и вынуждает откинуться на стол. Замершие на моей коже пальцы не дают думать ни о чем другом. Что будет дальше? Я не знаю, но уже облита воспоминаниями, как бензином. Только спичку поднеси… — Вот что является нашей основной проблемой, не так ли, Лиз?

Его пальцы движутся вверх, по моей грудине, вплоть до самой шеи, где слишком часто бьется пульс. И вот он уже нависает надо мной сверху, заглядывая в лицо. Я чувствую его неровное дыхание, вижу расширенные зрачки. Хотя он зол и вокруг темно, как в сумерках. Наверное, мне лишь кажется.

— Поверь, если для того, чтобы разрушить стену недоверия, мне придется переспать с тобой, оправдав твой самый страшный кошмар, я это сделаю без малейших колебаний. Мы оба знаем, что ты мне это позволишь, что это решит множество проблем и что это будет… охренительно. Даже лучше, чем раньше. Это мое последнее предупреждение.

После своих слов он наклоняется и касается губами моего живота, заставляя вздогнуть и сдержать удивленный вдох, а затем распрямляется и идет к выходу.

— Пахнешь дымом и рыбой. Я поговорю с Лео, а ты приведи себя в порядок. Ах, да, а еще придумай что-нибудь, что бы после сегодняшнего уверило Мэгги в нашей огромной и светлой любви.

 

Глава 6

Небеса будто прорвало, дождь не желал прекращаться. Поэтому мы засели в доме, стараясь как можно меньше попадаться друг другу на глаза после устроенной Гастоном пропесочки. Лео получил отнюдь не меньше моего, понятия не имею, за что, но и знать не хочу. То, что разбор полетов не был коллективным, приятно. Ну нас здесь есть координатор проекта, вот и пусть координирует. Конечно, навряд ли меня бы усадили на стол и раздели при третьем лишнем, но я восприняла случившееся куда спокойнее, чем рассчитывал наш куратор, и не думаю, что простая пропесочка расстроила бы меня меньше. Просто жто тело, которое больше не мое собственное, стало походить на вторую кожу. И вместо злости, на которую был расчет, я испытала лишь адское возбуждение. Чтобы не думать о случившемся, мне пришлось провести весь субботний вечер за переводом старого проекта концертного зала в электронный вид. Пробный полет на новенькой дизайнерской студии прошел нормально, и это чуть-чуть расслабило меня.

Легла я поздно, когда Гастон уже спал, но заснула далеко не сразу. Мучилась ехидным вопросом: начиная с какого количества пластических операций отношения хирурга и пациента из извращения переходят в инцест? Было обидно видеть, с каким наслаждением он разглядывал собственное творение… Раньше я такого за ним не замечала. Наверное, во мне было нечем восхищаться. Небольшая грудь, не слишком тонкая талия, про ноги вообще молчу — слишком больная тема… Сейчас картинка для глаз намного более впечатляющая, но заплатить за это пришлось немалую цену. Я к ней не была готова.

Когда я проснулась утром, Гастона уже не было. Остался только запах. Мужской и холодный. Ментоловый. Оказалось, его достаточно, чтобы освежить притупивышиеся за ночь вспоминания. И я бы хотела сказать, что встала и ушла, но нет: вместо этого, я схватила соседнюю подушку и прижала ее к лицу, наслаждаясь.

С тех пор запах будто впитался в поры. Я чувствовала его в каждом уголке дома, на себе и одежде, где его не могло быть, а теперь и в машине, где он невероятно удачно смешивается с цитрусом и табаком знакомого парфюма. Знаю, что это бред воспаленного воображения, но на то оно и воспаленное, чтобы докучать сверх меры. Во имя сохранения рассудка, поднимаю повыше ворот шерстяного свитера и зарываюсь в него носом.

— Тебе холодно? Можно включить печку, — тут же замечает Гастон. Вот ведь внимательный нашелся. Ни единого действия не пропустит. Хотя, это профдеформация так сказывается.

— Не нужно. — Но в тему углубляться отказываюсь. — Так кому из вас пришла в голову идея пострелять по тарелкам в таком тумане? — спрашиваю, выныривая из ворота и пытаясь расслабиться и не теребить кольца. Сегодня дошло до того, что ободок соскользнул с пальца и чуть не провалился в шов между паркетными досками… Вот было бы здорово объясняться, почему я ковыряюсь отверткой в полу прихожей….

Но это уже прошлое, а сейчас проблема другого рода: двое мужчин с сомнительным прошлым и густой туман, напоминающий вату, устилающий землю. Не то, чтобы я параноик, но, если вдуматься, очень удобно.

— Мне, — отвечает Гастон. — Я давно не стрелял. А в следующие выходные Андерсон, как ты помнишь, пригласил нас на охоту. Да и тарелки летают достаточно высоко, чтобы туман не доставлял неудобств. А в чем дело?

— В том, что я закономерно боюсь мужчин с оружием.

Гастон поворачивается ко мне, на пару секунд позабыв о дороге и вглядывается в лицо. В такие моменты я сильно стараюсь над покер-фэйсом, но прямо-таки чувствую, что выгляжу забавно до нелепости.

— А тем более мужчин с оружием в тумане, — добавляю, сдаваясь.

Клянусь, я хотела отказаться ехать с ними, но уже перегнула палку своими капризами и посидела за это на столе топлес. Гастон, конечно, не монстр, но и не ангел. Учитывая характер наших взаимоотношений, однажды я все равно узнаю, где граница его терпения, но пусть лучше это будет случайно. В общем, решив быть паинькой, я покорно натянула резиновые сапоги до колен и молча залезла во внедорожник.

— Женщины, по-твоему, лучше? — фыркает от смеха Лео с заднего сидения.

— Мы меньше подвержены ярости.

— Зато панике — больше, — огрызается он не в меру ретиво.

Я уже открываю рот, чтобы спросить, кто из представительниц противоположного пола так ему насолил, но Гастон закатывает глаза:

— Не спрашивай. Поверь, этого ты знать не хочешь, — и, помолчав. — Слушай, парень, да ведь с тобой в разведку совсем никак. Сам не заметишь, как Родину продашь.

— Брехня, — фыркает Лео.

Усмехнувшись, оборачиваюсь.

— Да ты же бесхитростен, как ребенок. Даже не разозлишься толком.

— Ты ничего обо мне не знаешь! — огрызается.

— В каком звании ушел? Сержант? Уорент? — по приоткрытому рту понимаю, что угадала. — И войска, конечно, сухопутные.

— Ты ей рассказал? — искренне оскорбляется Лео.

— Не-е-ет, — тянет Гастон, неприкрыто наслаждаясь происходяшим. — Но если хочешь, чтобы тебя не раскусывали с полпинка, поменяй прическу.

Лео невольно тянется к волосам и задумчиво проводит по ним ладонью. И я оказываюсь вынуждена признать, что не зря нас так долго учили разнообразным тонкостям. Я бы никогда не стала стричь волосы только из соображений удобства. Как можно меньше личных причин. Как можно меньше свободомыслия… Этому парнишке еще предстоит школа адаптации.

Выныривая из пролеска, куда съехали с основного шоссе, мы видим огромное пустынное поле, укрытое облаком тумана. Гастон осторожно паркуется рядом с машиной, припаркованной у единственного здания на всем поле. Справедливо предполагаю, что здесь обитает владелец стрельбища. В попытке сориентироваться, оглядываюсь по сторонам, но ничего не разобрать.

— Как в фильме ужасов, — ворчу себе под нос. — Стелящаяся по земле молочная дымка тумана, серо-зеленое обшарпанное здание, едва виднеющиеся кроны деревьев… и распластанное тело, которое будет обнаружено не раньше, чем прояснится.

— Кинг бы тобой гордился, — насмешливо тянет Гастон и вылезает из машины.

Вздохнув, следую его примеру и под аккомпанемент хлюпающих сапог направляюсь к домику, где скрылись мужчины.

— …то есть вышка у вас всего одна? — слышу разговор Гастона со смотрителем стрельбища, едва успеваю войти в здание. Не обращая ни на кого внимания, оглядываю помещение. Но внезапная тишина заставляет обернуться.

— Она с нами, — раздраженно осаждает пялящегося на меня работника Гастон, и я подхожу ближе к своим спутникам, намереваясь ходить за ними хвостом, пока мы отсюда не уедем. Мне совсем не нравится это место и его владелец.

— Мистер Сайтен, вторая вышка сломалась три месяца назад, а поскольку весь городской бюджет нынче направлен на дела вашей супруги, — и окидывает меня недоброжелательным взглядом. — Ремонтировать ее никто не собирается.

Значит, стрельбище тоже принадлежит городу.

— Проще говоря, для приезжих растратчиков городского бюджета мест нет? — интересуется Гастон, вроде, и с юмором, но отчего-то хочется его ущипнуть, чтобы пришел в себя. Он, кажется, велел мне не портить отношения с местными жителями.

— Я поговорю с судьей, — оскорбленно отвечает неприятный тип. — Возможно, он позволим вам присоединиться.

Он уходит, смешно вздернув голову, а мужчины провожают его злыми взглядами.

— Здесь судья Праер? — спрашиваю шепотом, стоит двери захлопнуться.

— Удачно, — предвкушающе сверкает глазами Гастон.

— Надеюсь, ему ты понравишься больше. — Честно, я пыталась сдержать этот порыв, но впервые вижу человека, который ухитряется невзлюбить Гастона с одного взгляда, и не могу пропустить такое.

Однако, мой незрелый порыв даже не комментируют. Куратор смотрит на меня несколько секунд, а затем усмехается самому себе и отворачивается.

Неприятный смотритель стрельбища отсутствует не меньше пяти минут, но возвращается с толстым приземистым пожилым человеком, который настолько давно обременен властью, что это читается в его манерах. Он держит королевскую осанку, несмотря на внушительный живот, и довольно улыбается. Ну точно кот, объевшийся сметаны.

— Мистер Сайтен! — восклицает он востороженно. — Мечтал-мечтал.

И покровительственно пожимает ладонь Гастона обеими руками.

— Судья Праер, как я понимаю, — тут же включается наш куратор в игру, неотразимо улыбаясь. Спорю, смотритель стрельбища захлебывается злостью, наблюдая эту картинку.

— А это ваша супруга? — спрашивает судья, заинтересованно, но прохладно смеряя меня взглядом. Невольно вспоминается, как его дочурка вешалась на Гастона. Он в курсе? Мне кажется, что в курсе.

— Совершенно верно.

На этом знаки внимания от судьи заканчиваются, и он полностью переключается на Гастона. До Лео очередь не доходит вовсе. Терпеть не могу таких типов.

— Слышал, вы хотели присоединиться ко мне и пострелять. Разумеется, с удовольствием. Мне тарелок не жалко.

Мы с Лео обмениваемся многозначительными взглядами. Изображать мебель при светской беседе двух снобов никакого желания. Но судья может оказаться полезным, и нам придется присутствовать.

— Продли на час и запиши на мой счет, — велит судья мрачному смотрителю стрельбища, чертя рукой что-то вроде подписи прямо по воздуху. — Харви мне уже о вас рассказал.

Последняя фраза обращает на себя внимание. Они с Андерсоном, значит, друзья. Не странно. Если Праер так высокомерен, с кем ему якшаться, как не с мэром города?

— Только интересно все-таки, с чего вы сюда переехали?

— Знаете, иногда возникает желание что-нибудь поменять…

— О, так не бывает, только если не все хорошо, — отмахивается судьбя.

— Вы правы, — легко соглашается Гастон. — Кое-что случилось, и я решил, что нам нужно взять отпуск.

— Семейные проблемы? — подозрительно щурится судья, и я снова вспоминаю фанатичный взгляд Донны, который был заметен даже из окошка дома. Спорю, они с отцом близки и в жизни, и по убеждениям. Осторожнее, Гастон.

— Дело не в этом. Год назад Тая попала в аварию…

— Да вы что! — оборачивается судья и изучает меня, видимо, на предмет парности конечностей. — Безумно рад, что все обошлось!

Скрипнув зубами, как можно искреннее благодарю Праера. Но мне не понравилось отклонение от легенды… А тем более нелогичность откровенностей с посторонним человеком.

— В общем, я решил, что нам не помешает свежий воздух, да и вообще отдых после непростой реабилитации…

Стараюсь отключиться от этого вранья. Однако обмен приторными любезностями не прекращается ни на минуту. Приходится прилагать усилия, чтобы сдержать зевоту… Только первый выстрел, который делает Лео, разбивая тарелку на осколки, выводит меня из состояния полусна. Он это делает играючи, почти не целясь…

— Чудесно, молодой человек! — комментирует судья, потирая ладошки. Оказывается, к одаренные у судьи тоже котируются.

— Спасибо, — ровно отвечает Лео, который, как и я, далеко не в восторге от Праера. — Стреляешь? — спрашивает он Гастона.

— А ты уже устал?

— Ты же мечтал вспомнить, как это делается, — подкалывает Лео нашего куратора. — Очевидно, что я в напоминаниях не нуждаюсь.

— Позер, — хмыкает Гастон, вызывая у меня улыбку, а затем начинает крутить в руках ружье.

— А вы, миссис Сайтен, как здесь обустроились? Приступили к восстановительным работам?

— Мэр Андерсон обещал обеспечить меня строительной бригадой к полудню понедельника, пришлось взять вынужденную паузу.

— А не напомните, где вы до этого работали?

Пренебрежительный тон и провокационный вопрос вызывают у меня злость. Отчасти потому, что подозрения более чем заслужены.

— Вы имеете в виду до того, как вынуждена была взять отпуск по состоянию здоровья? — В этот момент Гастон прицеливается, но я вижу, что внимательно слушает. — Так случилось, что мой наставник, — не без злорадства вижу, как Гастон мажет мимо тарелки. — Взял меня под свое руководство сразу, как только я получила достаточную квалификацию. Он был очень и очень востребованным архитектором, и, будучи его ассистентом, я побывала на очень интересных проектах. Сначала мы строили мост в Нью-Йорке, затем отправились проектировать стадион в пригороде Лос-Анджелеса. Но, в конце концов, он меня отпустил в вольное плавание. — Это является чистой правдой. — С тех пор я занималась непосредственно реставрацией. — А вот это уже вранье. Меня насильственно заставили сменить специальность на дизайн, чтобы сложнее было провести параллели.

— В Новом Орлеане, — заканчивает за меня Гастон, заряжая ружье для нового залпа. — Невероятная удача. Иначе я бы ее никогда не поймал.

Невольно вспоминаю состряпанную аналитиками сказочку о Тае Эверс и Гастоне Сайтене. Эти двое людей встретились на выставке картин Арчибальда Харлоу (пусть и безуспешно, но он действительно выставлялся), однако довольно долгое время виделись только благодаря общему знакомому. Несмотря на сходные вкусы и взгляды, в вопросе взаимного интереса решающей оказывалась разница в возрасте. Пока Тая не вернулась с очередного проекта Арчибальда (без него) и не встретилась случайно в одном из кафе со своим будущим мужем. Они поделились друг с другом последними новостями и договорились поужинать еще раз. А затем все переросло в очень бурный роман, и через несколько месяцев счастливая пара обменялась кольцами на скромной церемонии в местной церкви.

Читая это, Элизабет Дженнсен ужасно завидовала Тае Эверс.

— Это… интересно, — потирает подбородок судья.

Раздается выстрел, и следующая тарелка разлетается на осколки.

— Так держать! — восклицает судья, потирая ладошки. — Теперь я спокоен за предстоящую охоту.

— Вы тоже на ней будете? — интересуется Гастон.

— Мы с Андерсеном уже лет пятнадцать охотимся, — отмахивается судья. — И бросили бы, вероятно, да что еще здесь делать? — и начинает раскатисто хохотать.

Гастон и Лео многозначительно переглядываются и обмениваются едва заметными кивками.

Стрельба удалась. Нам очень повезло встретить судью именно сейчас. Я знала, что они с Андерсеном общаются тесно, но про многолетнюю охоту — нет. А в нашем случае это может быть очень важно. Поэтому расклад немножко изменился, и пока Гастон будет приглядывать за Андерсоном, Лео займется Праером. Когда последний услышал о новом задании, он вздохнул с облегчением. Это пришлось ему по душе больше, чем соблазнение строптивой Кили.

Во второй половине воскресенья снова пошел дождь, дабы немножко отвлечься от мрачных настроений, я взялась исследовать содержимое коробок, расставленных по студии, и внезапно обнаружила патефон с пластинками. Следующие два часа я слушала джаз и читала материалы проекта, ломая глаза при свете свечей, а потом меня раскрыли и ограбили: папку отобрали, найденный предмет гордости унести. Но, в качестве компенсации зажгли камин, откупорили бутылку белого вина и пригласили на дружеский покер. Как и предполагалось, с картами у меня не сложилось, но вечер это не испортило, и под конец мероприятия я предоставила мужчинам состязаться друг с другом, а сама стала перебирать пластинки и следить за углями в камине. И было так уютно и весело. Было что-то магическое в том, что никто не включил телевизор и не потребовал воспользоваться стереосистемой вместо того, чтобы мучиться со старым аппаратом, или сменить музыкальное сопровождение.

И на короткий момент меня посетила дурацкая идея, что, может быть, этого достаточно? Ведь не все плохо. Кто у меня есть, кроме команды? В конце концов, без нее я стану еще более одинокой и никому не нужной.

А затем я напомнила себе, что вино — плохой помощник в принятии судьбоносных решений.

По этой причине было решено «не выспаться». Я встала, съездила за булочками миссис Марвелл, но отказалась завтракать с мужчинами и легла спать дальше. Ни к чему нам сближаться еще больше. Мы на задании, четких указаний по поводу досуга у меня не имеется.

В кофейнике горячий и отлично сваренный кофе. Ароматный, подсоленый, терпкий и пикантаный. Обидно признавать, но Гастон варит его в разы лучше меня. Это точно он, потому что Лео на пробежке. На улице мерзко, но решительного парня и стихийное бедствие не остановит.

— Думаешь, строители придут в такую погоду? — спрашивает куратор, заходя на кухню и облокачиваясь на разделочный стол.

За окном пейзаж серый-серый. Совсем безрадостный. Дождь ненадолго прекратился, но влажность душит, с деревьев не перестает капать. Все дорожки размыло, и единственная подходящая обувь — резиновые сапоги. Небо затянуто чуть розоватыми тучами, среди которых ни лучика солнца не мелькает. Одна лишь мысль о том, что придется натянуть куртку и ступить в холодную слякоть требует немалого мужества.

— Не знаю, как они, но мне точно придется, — вздыхаю.

— Там даже навеса нет. Только дырявая крыша, готовая развалиться в любую минуту.

— Профессиональные издержки, — пожимаю плечами. — Не переживай, я привыкла. В Сиэтле часто идет дождь.

— Ах да, для тебя, как и для всех местных жителей, я изнеженный южанин.

Пытаясь скрыть смешок, подношу к губам чашку.

Немножко диссонирует, что я разгуливаю по дому в халате с широкими рукавами, а Гастон полностью одет в светлые брюки и рубашку. Явно не собирается показываться на стройке. С другой стороны, делать ему там нечего. Это наше с Лео задание. Пусть сидит дома в тепле и сухости и координирует проекты. В этом от него толку куда больше.

Вздохнув, ставлю недопитый кофе на стол.

— По поводу Мэгги. Ты сказал, что мне нужно исправить субботний прокол, — и, откашлявшись: — Сейчас без пяти десять.

Гастон вопросительно изгибает бровь, а я подхожу ближе и берусь за пуговицы его рубашки. Гастон не делает попытки отстраниться, а значит воспринимает ситуацию нормально. И все равно мне не по себе. Самообладание ищет трещинами, и пальцы плохо слушаются. Держаться с должным профессионализмом непросто. Хотя всего-то и нужно, чтобы экономка вошла в дом и увидела, нежную семейную сценку с милующимися супругами. Я пытаюсь не опускать глаза от лица Гастона, но когда он проводит пальцами от моего подбородка к уху, не выдерживаю и скольжу взглядом ниже. По его губам, по виднеющейся в разошедшихся полах рубашки тугой коже… Каждый вечер мне ужасно хочется провести по его груди пальцами, но я себе этого не позволяю. Лишь задаюсь вопросом: зачем настолько красивые люди существуют в реальности, без операций и тяжелой работы над собой? Чтобы другие чувствовали себя ущербными? Чтобы наивно убеждали себя в том, что им может достаться хоть кусочек совершенства? Не понимаю, как могла быть когда-то настолько глупой…

Гастон наслоняется и касается губами моих скул — там, где еще недавно ласкали кожу пальцы. Легкие поцелуи сводят с ума… Так странно, но в ямочке под ухом они невероятно сладки. Сама не заметив, прижимаюсь к груди Гастона всем телом, лишь краем сознания понимаю, что это в мои намерения не входило. Я не хочу отстравняться. Я не помню, когда в последний раз ласки мужчины не вызывали у меня отвращения, когда я была не с объектом задания. Раньше пробовала найти себе хорошего, милого парня, но идея оказалась ужасной. Если не можешь объяснить, почему срываешься с места раз в несколько месяцев, а потом пропадаешь на целый год (или больше) или вообще возвращаешься с новым лицом из ниоткуда, встает закономерный вопрос: что за фигня с тобой творится, Лиззи? И у меня нет ответа.

— Ну и где Мэгги? — едва нахожу силы выговорить.

— Сейчас придет, — хрипло отвечает Гастон, но звучит так, будто это банальная отговорка.

Не успеваю об этом подумать, как он развязывает пояс моего халата, притягиват ближе, но, передумав отталкивает и стягивает с груди кружево бюстгальтера. И я тоже, справившись с последними пуговицами рубашки, добираюсь до горячей кожи. Секунда привыкания к зрелищу, и вот мы уже сплетаемся в объятиях, зарываясь пальцами в волосы друг друга, впиваясь в тела в попытке стать ближе. Поцелуи становятся все более рваными, недостаточными. Не успев опомниться, оказываюсь на островке кухни и совсем без воздуха в легких. Какой-то частью разума я понимаю, что совсем не это планировала, но подумать не получается — мы слишком спешим. С такой скоростью разгона нам пяти минут хватит на два раза, как бы прискорбно ни звучало.

— Я видел, как ты пьешь таблетки. Но если собираешься использовать какую-нибудь еще отговорку, у тебя последняя возможность, — хрипит Гастон.

— Не собираюсь, — отвечаю едва слышно.

Он расстегивает пояс брюк и входит резко до боли. У меня на глазах даже слезы выступают. Гастон что-то шепчет и стирает их пальцами, выдерживая паузу, но недолгую. На долгую нет ни времени, ни терпения. Учитывая обстоятельства, пунктуальность Мэгги нам уже не на пользу. Как все быстро перевернулось с ног на голову.

Кухню чужого дома наполняют стоны и шумные вдохи. От толчков отставленная полупустая чашка с кофе, который теперь смешался на наших языках, приближается к краю стола, но черт бы с ней. И когда в теле нарастает напряжение, за мгновение до разрядки, я слышу звон бьющегося фарфора, которому тут же вторит мой крик и хриплый мужской стон. И еще один, и еще. Каждый чуть тише… Пока не замирают последние отголоски до боли острого удовольствия. Полное опустошение.

На часах десять ноль две, открывается дверь.

Отмерев, вскакиваем, как можно быстрее начинаем приводить в порядок одежду. Но если мне достаточно запахнуть халат, то Гастон спешит застегнуть пуговицы на рубашке. Учитывая обстоятельства, у него получается не так плохо, как могло бы быть.

— Доброе утро! Прошу прощения! Я дико извиняюсь за опоздание. Эти лужи… — доносится из прихожей голос экономки.

— Не туда! — шиплю, заметив, что Гастон вставляет пуговицы не в те петли.

— Проехала по чему-то, и даже не заметила, как пробила колесо! Только когда машину повело обнаружила. Ребята помогли подкачать, чтобы я до вас доехала, но…

— Я посмотрю, Мэгги, — кричит Гастон, и я присоединяюсь к его попыткам привести одежду в подобающий вид. — Ни о чем не беспокойтесь.

Женщина появляется на кухне в тот момент, когда мы уже одеты, но разве скроешь красноту на коже, взъерошенные волосы или кровавые крапинки из царапин на спине Гастона, которые отчетливо видны на светлой рубашке? Растерянные, взъерошенные, плохо ориентирующиеся в пространстве. Простор для фантазии очень скромный.

Чтобы немая сцена не затягивалась, говорю непопад:

— Кажется, я разбила чашку.

— О, не переживайте, я уберу, — отмахивается Мэгги, заинтересованно на нас поглядывая.

Думаю, еще пара часов, и ни один человек в городе не усомнится в крепости уз между супругами Сайтен.

— Ммм… мне нужно собираться на работу, — выдавливаю.

— А я сейчас переоденусь и взгляну на вашу машину, — улыбается Гастон, к которому уже почти вернулось самообладание.

Он собирается со мной в спальню. Нет бы хоть минутку дал на размышления… Если предложит «обсудить случившееся», я и отправлю его сходить в прогулку по местам, о которых леди знать не погалается.

Копаясь в шкафу в поисках темной одежды, которую на жалко испачкать, я размышляю о том, что жизнь меня ничему не учит. Только стоит чуть-чуть заинтересоваться мужчиной, как я начинаю творить глупости. И ладно бы по разу на каждые грабли, но я же прилежная ученица: всегда закрепляю материал!

Слов нет, чтобы передать, как я зла на саму себя. На этом задании от меня требовалось так мало: начать реставрационные работы, помочь Гастону втереться в доверие местной публики. И куча приятностей: красивый дом, новенькая студия, свежий воздух… Не нужно никого соблазнать, часами выпрямлять волосы и приклеивать накладные ресницы, да даже стринги носить не нужно… Но не проходит и недели, как я трахаюсь с Гастоном прямо на столе, зная, что в любой момент может явиться экономка! Как можно быть такой идиоткой? Я же лучше всех знаю, что в этой жизни за каждый вдох приходится платить.

— Тебе нужно переодеть рубашку, — скупо бросаю, доставая из шкафа очередную старую кофту.

— Спасибо, — отвечает Гастон, пытаясь заглянуть через собственное плечо и понять, что не так с его гардеробом.

Сдавшись на милость физиологии, не позволяющей повернуть голову на сто восемьдесят градусов, Гастон стягивает рубашку через голову. Я изо всех сил стараюсь не смотреть, а еще дико завидую его самообладанию! Десять минут назад он, забыв обо всем на свете, имел меня прямо на кухонном столе, но будто не испытывает эмоций по этому поводу. У меня так не получается, особенно когда я вижу, что все его плечи исцарапаны моими ногтями.

— Мне не больно, — замечает он мой взгляд. — Во всяком случае, стоит потерпеть.

Стоило! В прошедшем времени. Похоже, придется внести ясность.

— Гастон, слушай, я сорвалась. И этого не повторится, — пытаюсь расставить все точки над «i», причем как можно быстрее.

Однако мой ответ чем-то его не устраивает, и Гастон оказывается рядом, настолько близко, что я отступаю и прижимаюсь к открытой дверце шкафа, боясь вздохнуть. Не потому, что этот мужчина может сделать мне больно. Просто я уже не маленькая, глупенькая девочка, которая не несет ответственности за свои поступки. Так отчего многолетние принципы слетели с меня подобно ненужной шелухе? Как себе доверять после случившегося? Рядом с Гастоном я снова схожу с ума множеством разных способов. Эмоции сметают остатки здравого смысла. Страх, трепет, благодарность, боль предательства, желание. Только справляюсь с одной, как в фокусе оказывается другая. Назначать меня на этот проект было ужасной идеей.

— Значит, сорвись еще раз, — тихо говорит Гастон, а затем хватает с вешалки первую попавшуюся футболку и уходит.

 

Глава 7

Уже три дня как стоит отличная погода, но сегодня — особенно. Я не очень хотела это делать, но из-за жары была вынуждена снять толстовку, и строители теперь пялятся на два шедевра пластической хирургии. С запозданием все мы умные, но нужно было надеть более просторную футболку. А ведь когда-то я была счастливой обладательницей симпатичного второго размера. Очевидно, Гастону это пришлось не по нраву…

Сейчас строители занимаются демонтажем кровли, пока я беру пробы фундамента. Судя по предыдущим исследованиям, он в хорошем состоянии, но я еще не везде осмотрела из-за опасности обрушения крыши. Только бы успеть ее снять, пока изменчивая погода не напомнила о себе снова… Это стало своего рода паранойей. Мы с Лео даже новую игру изобрели: не вылезаем с сайтов метеоцентров, следим за движеним циклонов и ужасно раздражаем Гастона. Куратор ничего по этому поводу не говорит, но по нему видно.

В зале немного холоднее, чем за его стенами, и, выйдя в очередной раз на улицу, я подставляю лицо солнцу. За оградительной линий, конечно же, стоят люди. Мне кажется, здесь уже весь городок показался. То ли за зал переживают, то ли на строителей без рубашек любуются.

У парней-рабочих есть бригадир, с которым регулярно тявкается Лео. Видимо, он полагал, что главным назначат его, но я сделала вид, что глуха к протестам. Он военный, а не строитель. К чему подставляться, доверяя ему командование, если рядом профессионал? Вот пойдем штурмом на мэрию, так я его запросто в авангарде пущу, а пока пусть сидит в окопе. Но лжебрат не согласен, и чтобы скрасить себе часы страданий на скромной должности, он притащил сюда док-станцию и диск группы Rage against the machine. Без музыки на стройке плохо, но мы его уже в четвертый раз прослушиваем. Еще один повтор Killing in the name, и именно killing [с англ. «убийство»] я и займусь. Не знаю, как еще не нажала заветную кнопку с черным квадратиком, наверное, название группы подкупило: ярость против системы… Надеюсь, под системой Лео подразумевает не меня. Хотя, без разницы.

С тех пор, как я переспала с Гастоном, все остальное кажется только фоновым шумом. Главный кошмар уже случился.

Я планирую короткий отдых и пару глотков воды, но замечаю, что через ограждения пробрались дети: мальчик и девочка лет девяти. Оглядываюсь в поисках родителей, но обнаруживаю только Донну Праер в окружении целой толпы ребятишек. Я весьма удивлена: не похожа укротительница чужих мужей на школьную учительницу младшего звена.

— Так-так, кто это к нам пожаловал? — спрашиваю весело у ребят, скрывая замешательство. Я понятия не имею, как общаться с детьми. Мои мечты о них остаются только мечтами. Иногда я останавливаюсь на детских площадках, чтобы понаблюдать, но это тот максимум, который я могу себе позволить при нынешнем образе жизни.

— Мы хотели только посмотреть, — излишне серьезно говорит мальчик, прикрывая собой подругу.

— Смотрите, это можно. А вот за ленты заходить нельзя. А ну-ка, — подмигиваю ему и, подталкивая детей в спины, веду к Донне.

— А мы сможем заниматься в этом зале? — спрашивает с той же серьезностью мальчик. — Мисс Праер говорит, что если его достроят, мэр разрешит нашему театральному кружку переехать.

Донна Праер не учитель, но держит детскую театральную студию? После этой новости коварная захватчица чужих мужей взлетает в моих глазах на много пунктов вверх. Жаль. Мне больше нравилось думать о ней, как о злой ведьме. Но, как всегда, мир не упрощает задачу и упорно отказывается разукрашиваться в монохром. Хотя «если достроят» я заметила и еще припомню.

— Его обязательно достроят. И мэр у вас замечательный. Зачем ему возражать? — отвечаю, сглотнув горечь. Кто знает, что случится, когда к власти в городе придет другой человек, а Андерсон отправится за решетку? — Разве можно придумать лучшее применение этой сцене?

На самом деле у концертного зала и театрального имеется ряд отличий, но для такого городка и детской труппы они совсем не важны. Я очень рада, что здание, на реставрацию которого будет убито столько сил, послужит доброй цели.

— А теперь пойдемте к мисс Праер.

Донна настолько занята одной из девочек, у которой идет из носа кровь, что даже не замечает пропажу двоих подопечных. Высказать бы ей за недосмотр за детьми — ведь могли и пострадать, — но в данный момент я слишком приятно поражена родом деятельности этой чванливой особы, и ссориться нет никакого желания.

— Мисс Праер, — зову. — Я нашла ваших потеряшек. Проследите, пожалуйста, чтобы больше никто не заходил за ограждения. Здесь небезопасно.

— Простите, миссис Сайтен, — сухо произносит Донна, не обнаруживая в голосе раскаяния, но к детям обращается встревоженно: — Я же велела не отходить ни на шаг. Хотите безвылазно сидеть в зале? Сами просили взглянуть на стройку, а теперь нарушаете дисциплину!

— Мы больше не будем, мисс Праер, — восклицает провинившаяся девочка, пока ее серьезный друг дуется. Да уж, на хулиганов они не похожи. — Но… но там мои красивые, разноцветные мелки!

— Мелки? — недоверчиво переспрашивает Донна.

— Внутри зала прямо на полу начерчены классики, — поясняю. — Послушай…

— Одри, — подсказывает Донна.

— Спасибо, — киваю ей. — Послушай, Одри, в зале очень опасно! Там нельзя играть. Знаешь, если ты пообещаешь мне, что больше вы с друзьями туда не пойдете, я поищу твои мелки.

— Правда? Спасибо! — восторженно восклицает девчушка и смотрит так, будто я ей обещала ей Луну.

Но восторг от становления супергероиней для одной маленькой девочки омрачается истошными криками. Требуется несколько секунд, чтобы разобраться в происходящем, но затем я срываюсь с места и, позабыв о Донне и ее малышне, бегу к стенам зала. Приходится приложить усилия, чтобы продраться сквозь толпу строителей, прежде чем взору открывается страшная картинка: лежащий на земле молодой парень, придавленный шиферным листом.

Оказывается, рабочие снимали большой пласт кровельного материала, и тот развалился прямо на высоте. Почти все успели отбежать на безопасное расстояние, но невезучего парнишку задело. Удар пришелся в спину, отчего тот упал, и шифер накрыл его сверху. Я набираю в срочном порядке скорую, по-женски проигрывая в голове варианты развития событий один другого хуже. Пока проходит звонок, я смотрю вверх в попытке обнаружить виноватого — того, кто переоценил целостность материала, плохо закрепил пласт или что-то уж там стало причиной беды. Но на крыше только Лео. Он бледен, как полотно, и попытки спуститься не делает. Шок, судя по всему. Остальные пытаются помочь, суетятся, а он стоит и потерянно сморит на происходящее. Делаю знак, чтобы скрылся с глаз. Это сейчас наиболее оптимальный вариант. Навряд ли он сможет действовать адекватно, если заставить его спуститься.

У меня был подобный случай. Однажды на задании объект приставил к виску женщины пистолет, и я завизжала, не помня себя. Это, конечно, легко удалось потом объяснить: кто угодно запаникует, если твоему знакомому грозят вышибить мозги, — но дело было серьезнее: я полностью утратила связь с реальностью. Я видела Рика, суд, камеру, Рика, суд, камеру… самые страшные эпизоды своей жизни. Даже успела усомниться, что все последние четырнадцать лет действительно были. Подумала, что Гастон и команда — бред, существующий только в моем воображении, что мне все это привиделось. Почему нет? Я вполне могла сойти с ума в одиночной в камере и натворить новых дел. Меня привела в чувство грубая оплеуха.

Кстати, та женщина пострадала из-за меня. Это ее обвинили в шпионаже, а на меня даже не подумали.

Закончив разговаривать с врачами скорой помощи, я пытаюсь распустить бригаду, но никто не собирается уходить — ведь пострадал коллега. Приходится их убеждать и так, и эдак, а потом обратиться за помощью к бригадиру, который с одного грозного рыка разгоняет строителей по домам. В больницу поедем мы с ним, и никто больше. Нечего там толпиться.

Врачи приезжают моментально — прелесть маленького городка — и начинают осмотр. По медицине я не спец и из их разговора могу понять лишь то, что не все хорошо. На носилки пострадавшего перекладывают очень и очень аккуратно, хотя тот без сознания и не может чувствовать боль. В голове стучит страшная мысль: перелом позвоночника.

Чертыхнувшись про себя раз десять, набираю Гастона. После случая на кухне мы с ним без надобности не разговаривали (и инициатором охлаждения был не он), но сейчас не до уязвленного самолюбия.

— У нас ситуация SOS, — говорю без приветствия. И кратко пересказываю все, что случилось. — Нужно, чтобы ты перехватил Лео до того, как тот наделает глупостей, а я в больницу.

— Думаешь, все плохо?

— Думаю, что риск нам не по карману. И так облажались.

— Я выхожу. Не клади трубку. Говори. Ты сама как?

Запрыгиваю в машину, включаю на телефоне громкую связь и пристраиваю мобильный в держатель на приборной панели.

— Я боюсь, что у парня сломан позвоночник, — пропускаю его вопрос. Естественно, я не в порядке.

— Врачи проверяли чувствительность конечностей? — тут же включается режим «доктор» Гастон.

— Да. Рефлекс снижен.

— Это не обязательно перелом, — авторитетно заявляет Гастон. И хотя «не обязательно» — не более, чем пятьдесят процентов спокойствия, становится легче. — Это может быть давящая на позвоночник гематома или смещение позвонков…

А на меня накатывае новая волна страха.

— Гастон, нам придется разбираться со страховщиками? — спрашиваю дрожащим голосом. Эти компании копают глубже некуда, три шкуры спустят, лишь бы не платить. Нам всегда говорили, что страшнее страховщиков только атомная война. Как доказать, что ты работаешь на правительство, если нет никаких подтверждающих документов? Навряд ли комиссия часто повторяет киношный трюк с «волшебным» звонком и пожизненной установкой грифа «сверхсекретно».

— Если так, то будет паршиво, — подтверждает он. — Этих ребят даже наши IT терпеть не могут.

— Я забрала твою машину, но все равно поспеши. Боюсь, что Лео куда-нибудь уйдет и наломает еще больше дров.

— Почему он должен наломать дров? — удивляется Гастон.

— Да потому что он не в себе!

— Еще раз: что произошло?

— Лео был на крыше! — восклицаю. — Единственный! Стоял как истукан и пялился на нас. Я боюсь, это каждая собака видела.

— Тогда первоочередная наша задача: не дать полиции снять его отпечатки пальцев.

Моя нога соскальзывает с педали газа, и машина делает странный рывок. Я не могу продолжать этого разговор. Еще раз в камеру я не хочу. А на электрический стул — тем более. Я еще и не жила толком!

— Как освободишься, подъедь, пожалуйста, в больницу. Я хочу, чтобы ты послушал врачей. А то трудности перевода, сам знаешь.

В трубке едва слышный смешок.

— Хорошо, постараюсь, — издевательски серьезно обещает Гастон. — Только пока узнай, пожалуйста, кто такой пострадавший парнишка. Из простых или нет. Нужно будет выстроить политику.

Иногда такие разговоры меня обижают (наверное, потому, что я сама — девочка из простых), но сегодня это кажется резонным. Да и кому ж спасать ситуацию, как не мне самой?

— Попробую, — и отключаюсь.

Стыдно признаваться, но я очень надеялась на приход Гастона. Такая ситуация в одиночестве и без малейшей поддержки переносится очень тяжело. Мать рабочего кажется адекватной женщиной, простоватой, но она ведь мать. И хотя я понимаю ее реакцию, мне пришлось пересказать случившееся трижды, как на допросе. Она искала нестыковки. Для меня это не в новинку. Даже если бы я оказалась вынуждена лгать, то ни словом не ошиблась бы — куратор на этот счет муштровал меня знатно, — но это было ужасно неприятно. Единственное, о чем я умолчала — о Лео на крыше. Если он действительно виноват, это было бы правильно, но если нет? Сестра обвинила брата, а потом выяснилось, что все было совсем иначе. Да кто ж поверит, что это не покрывательство?

И бригадир… он смотрел на меня так странно. Точно решил, что я выгораживаю Лео. Но на третий раз пересказа я подчеркнула, что прежде чем строить теории, сначала выясню детали, и многозначительно посмотрела на него. Он отвернулся первым, и это хороший знак.

К приходу врачей Гастон так и не появился, и мне пришлось слушать малопонятные термины и подавлять желание полезть в гугл. У рабочего компрессионный удар позвоночника в посясничной области, это и вызвало снижение чувствительности и ограничание двигательной активности нижних конечностей. Причиной потери сознания стала черепно-мозговая травма, случившаяся при падении. Вроде бы, мне понятно, но что дальше-то? Я бы хотела задать множество вопросов, но, во-первых, я посторонняя, а, во-вторых, имеет место конфликт интересов.

А мать рабочего в таком шоке, что не сумела собраться до того, как ушел доктор. Через пару часов она придет в себя и попытается наверстать упущенное, в том числе по поводу обвинений в трагедии, но остается только ждать. И мечтать о том, чтобы нашелся громоотвод.

После рассказа врачей смысла оставаться в больнице никакого, и я направляюсь к выходу. Мне необходимо как минимум переодеться, потому что после ползанья по полу концертного зала я вся в грязи и паутине.

Только бы никого не встретить.

Не успеваю додумать мысль, как оказываюсь в фойе, где собралась добрая половина города. Этот марафон невезения когда-нибудь прекратится?

— Здесь сдают кровь, миссис Сайтен. Добровольное донорство, — подсказывает мне рядом сидящая женщина, имя которой сразу выпрыгивает на поверхность сознания, как при любом неприятном знакомстве.

— Миссис Хастингс, — говорю как можно любезнее. После нападок в булочной я побаиваюсь эту кошатницу. Зачем я остановилась. — Вы тоже донор? — спрашиваю из вежливости, намереваясь как можно скорее сделать ноги.

— Разумеется. И вам стоит попробовать.

— В другой раз, — отнекиваюсь.

Моя кровь равносильна отпечаткам пальцев. Однозначный идентификатор личности. Было время, какой-то из отделов команды свихнулся и потребовал не пить из одноразовых стаканчиков и следить за правильной утилизацией пластиковых бутылок из-под воды. Чтобы уж наверняка не попадаться… Неделю эту тему горячо обсуждали в чате, а потом слово взял наш куратор. Он предложил энтузиастам, раз уж так наболело, организовать механизм утилизации и использованной туалетной бумаги, а то секретность получается не полная. И подписался: «искренне ваш, босс». Тема заглохла мгновенно. Ни одного смешка, ни одного слова против, ни одного слова одобрения. В общем чате. Но, полагаю, почта Гастона переполнилась благодарственными письмами.

— Милочка, — неодобрительно вздыхает миссис Хастингс. — Миссис Марвелл находит на это время всего раз в месяц, и до следующего вам бы сначала дожить.

— Миссис Марвелл? Булочница? — спрашиваю растерянно. С каких пор булочницы умеют попадать иголками в вены? Помнится, эту науку освоили даже не все ассистенты Гастона, и однажды из-за этого был скандал. — А почему она?

— Волонтерская работа, миссис Сайтен. Вы о такой, полагаю, слышали.

Даже обидно становится. Не случись сегодня одной маленькой катастрофы, я бы только посмеялась, но на юмор уже не осталось сил. Вот ведь стерва! Надо ли говорить, что вылетая на парковку, я киплю от злости, и практически бегу к заимствованному у куратора внедорожнику. Перед началом задания было решено, что двух автомобителей достаточно, но Лео аж зеленеет, когда видит меня за рулем своей машины, и в благородство приходится играть Гастону. Хотя ему, наверное, это нравится: что по утрам я вынуждена прыгать вокруг на мягких лапках, выпрашивая ключи.

Бросив взгляд в отражение в зеркале прихожей, я чуть не падаю. Я знала: стройка беспощадна, но настолько? В волосах каменная крошка, на груди висит паутина, щеки перемазаны грязью на манер боевого раскраса индейцев… И в таком виде я вернулась из больницы, где на меня полюбовались все доноры города. А еще Донна Праер. До чертиков обидно.

— Гастон! — кричу. Какого черта? Где он пропадает? Мог бы уже десять раз обойти весь район, не то что доставить Лео домой. Неужели возникли проблемы?

— О, Тая. Мистер Сайтен просил вас предупредить, что они задержались на стройке, — говорит Мэгги.

— А почему он не позвонил мне? — недоумеваю.

— Вы не брали трубку.

— Я…

И тут я вспоминаю, что крепление для мобильного, куда я вставила телефон, было рассчитано на большую диагонать, и на повороте аппарат улетел куда-то под сидения. На ходу я его достать не смогла. Хотела найти, когда остановлюсь у больницы, но так спешила узнать о состоянии парнишки-строителя, что совсем забыла.

— Должно быть, выронила в машине, — вздыхаю. — Переденусь и поищу.

— Мистер Сайтен сказал: что-то стряслось на стройке. Мне так жаль.

— Да. Пострадал один юноша. Винс Лайт. Вы его знаете?

Судя по выражению на лице экономки, она знает. И мне становится не по себе. Глупый был вопрос. Здесь все всех знают.

— Это сын моей подруги, — с трудом выдавливает она улыбку.

Чувствую, что кости нам перемоют и наполируют до глянцевого блеска…

— Мне ужасно жаль, Мэгги. Послушайте, идите домой. Я со всем разберусь.

Я, конечно, переживаю за нее, но основная причина щедрости в том, что еще и косых взглядов мне сегодня не вынести. Эгоистично, но безвредно.

— Нет-нет, я в порядке. Мистер Сайтен уже отпускал меня на прошлой неделе…

— А я отпускаю на этой. Думаю, вам необходимо утешить миссис Лайт, а мне не мешает подумать в одиночестве.

Она все-таки уходит, скомканно благодаря. А я добиваюсь своего: остаюсь совсем одна. Шаря рукой под водительским сидением Гастона, я не перестаю задаваться вопросом: что я делаю? Отталкиваю даже тех людей, с которыми меня через пару месяцев ничего не будет связывать. Я чувствую себя абсолютно одинокой, но лишь усугубляю это состояние. Не позволяю себе жить одним днем или наслаждаться моментом даже в малом, пытаюсь все контролировать… а потом удивляюсь, что мне это не удается. Мне всегда так жалко личного пространства, так страшно, что причинят боль… Будто одиночество не ранит.

И, как в насмешку, только успеваю подумать о доверии, как рука натыкается на какой-то подозрительный контейнер. Любопыство сгубило кошку, но я все равно собираюсь заглянуть внутрь ящичка. Приходится повозиться, открепить его от сделанной на заказ хитроумной конструкции, но разве меня когда-нибудь останавливали трудности? Наконец, щелкает замок, а внутри… истинная утопия: минималистично элегантная беретта, глушитель, сменный магазин… Морщусь. Как иногда грустно быть правой. Но как же ты наивна, Тая! Что еще может храниться в машине куратора сверхсекретных правительственных заданий? Скажи спасибо, что гранатомет не обнаружила. Водружаю контейнер на место и возвращаюсь к поискам телефона.

Мобильный обнаруживается в щели между сидением и консолью. Девайс в четверть дюйма толщиной там прекрасно уместился. К несчастью, моим пальцам приходится сложнее. Достать аппарат никак не получается. И просидев пять минут на водительском сидении попой кверху в попытке найти способ сделать пальцы тоньше, я начинаю ругаться в голос. Спинке кресла тоже достается.

— Полагаю, это лучшее, что я видел за прошедший год, — слышу голос Гастона.

От неожиданности подпрыгиваю и оборачиваюсь. Он стоит позади и, видимо, давно. По крайней мере моей задницей, судя по комментарию, успел налюбоваться. Восторг, какая я внимательная.

— Помог бы лучше! — огрызаюсь.

— Попроси вежливо, — советует он.

— Или я останусь без телефона.

— Как же с тобой всегда тяжело, — устало вздыхает Гастон и залезает на заднее сидение, а я чувствую укол вины. Конечно, неправа. Я иррационально, с полным осознанием собственной глупости злюсь на Гастона. Потому что хочу его, и единственное, что приглушает это чувство — раздражение. Не полностью, конечно, но хоть полегче. Абсурд.

— Ты как его туда засунуть ухитрилась? — спрашивает он, пробуя подлезть то с одной стороны, то с другой.

— Трехочковый на повороте.

Наконец, виртуозно подцепив телефон пальцами с задней стороны консоли (у меня бы на такое длины пальцев не хватило), Гастон вытаскивает его и передает мне.

— Спасибо, — говорю, мельком просматривая входящие звонки. Три пропущенных. Все от куратора. — Собирался устроить мне выговор?

— Возможно. Но решил сначала проверить, не растерзали ли тебя местные жители. Как у Зюскинда в Парфюмере. От большой любви, — шутит Гастон, опираясь локтями о передние сидения, наклоняясь ко мне и чуть шурясь.

— Заехал? — цепляюсь за слово, игнорируя разного рода инсинуации.

— Завтра охота, а это значит, что у нас уникальный повод заглянуть в магазин Харви Андерсона и поискать компромат. Лео ждет в машине.

— В общем, — преревожу тему. — У парня компрессионный ушиб позвоночника и сотрясение. Говорят, нужно сделать операцию по удалению гематомы, и тогда все будет в норме.

— Ушиб в поясничном отделе? — уточняет Гастон задумчиво. — Не очень хорошо, но его состояние мы можем проверять сами — без врачей. Это плюс.

— Он не в сознании. Приложился головой.

— Как придет — навестим. Кстати, о несчастном случае. Лео говорит, что пласты грузил не он. На крыше было минимум три человека. И он сделал некоторые расчеты…

— Расчеты?

— Расчеты, — терпеливо повторяет Гастон. — Если что, наш убийца рыб еще и неплохой физик, обращайся. Но я не об этом. Была неосторожность со стороны крановщика. Должно было тряхнуть, чтобы материал раскололся и съехал.

— Но мы не сможем это доказать, не так ли?

— Как бы это отвратительно ни звучало, но пока мы нужны мэру, находимся в относительной безопасности. И то, что завтра охота с ним и с судьей — очень хорошо. Будет время пообщаться… Все, мне пора.

— Удачи в поимке злостных контрабандистов, — проговариваю шутливое напутствие, хотя на душе премерзко.

Ничего, я привыкла переживать самые тяжелые моменты в одиночестве.

Покинув медцентр Гастона после серии последних операций, я целых девять месяцев пробыла в изоляции в Сиэтле. В больницах мало хорошего, но, поверьте, я пожалела, что вернулась в свои родные четыре стены. Там, конечно, за столько лет все сделано для моего удобства, но поговорить не с кем, а тяжелых мыслей хватало. О том, что комиссия очень недовольна исходом операции, меня известили сразу, и будущее стало размытым и неясным.

Но в моим одиночестве винить было, как всегда, некого. Перед выпиской Гастон предложил мне остаться в Новом Орлеане. Сказал, что в медцентре держать не имеет права, что я хорошо иду на попарку, но, предложил снять квартиру неподалеку, и продолжать наблюдаться у него. Я отказалась. Такой ответ был предсказуем, как восход солнца. Я даже не думала ни секунды… А Гастон улыбнулся и даже не поменял руку, в которой держал визитку — не риэлтора из Нового Орлеана, как я сначала подумала, а хирурга из Сиэтла. Он прекрасно знал, что я не захочу оставаться рядом с ним дольше необходимого. Наверное, можно сказать, что мы идеально изучили друг друга.

Вернувшись домой я наняла сиделку, чтобы помогала, пока я не приду в норму. Но мы с ней почти не разговаривали. Кажется, я ее пугала. Ну еще бы: ее нанимательница — женщина, которая хорошо платит, при этом все ее лицо в отеках, а тело в рубцах от хирургических швов (их пришлось сводить лазером позже), но рассказывать, что случилось, она отказывается. Не странно, что мы не нашли общий яык. Вот как я оказалась замурована в четырех стенах наедине со страшными мыслями и опасениями. До этого, конечно, точно так же приезжала отходить от заданий и операций, но не на восемь месяцев и без злосчастного провала за плечами. Мои прошлые годы проходили в чужих квартирах и чужих постелях…

Пустота собственной жизни пугала до дрожи. Без работы меня будто и не существовало.

И тогда я стала мечтать. Я провела много дней, представляя жизнь, в которой у меня есть близкие. Читая женские журналы, я ненавидела плакс, которые жаловались на проблемы с родными и друзьями. В то время, как они имели возможность изменить свою жизнь и отношения с окружающими, я была вынуждена биться за одно лишь это право.

Встряхнув головой, отгоняю мрачные мысли, снимаю холст с мольберта и вешаю на стену. Теперь там маки Арчи, и дождливый дворик в масле.

Несколько последних вечеров я избегала Гастона с помощью кистей и красок. Боялась рецидива. Он для меня как желанная инъекция забвения. Когда-то давно я смогла убедить себя, что смогу совместить и чувства к Гастону, и работу на команду. Глупешее из допущений, и я за него поплатилась. И тем не менее снова забыла о проекте и наших ролях в нем, стоило получить дозу радиоактивого обаяния!

Что ж, есть и плюсы: теперь у меня имеется очень симпатичный Мичиганский пейзаж. Потому я его отсюда заберу, а пока пусть украшает студию — ей не помешает. Остановка здесь очень специфическая. Нынешняя студия — явно не так давно появившаяся пристройка к дому. Полагаю, планировали сооружение под гараж, который в начале двадцатого века, разумеется, не был предусмотрен, а в наше время жизненно важен, но то ли передумали, то ли не успели доделать, и странное помещение осталось в виде неполноценной комнаты. В ней изобретательный Гастон и решил оборудовать небольшую мастерскую для архиектора. Но получилось неоднозначно: кирпичная кладка стен сочетается с драппировками и не тронутым краской деревянным полом, поверх которого брошен яркий ковер с длинным ворсом (стоять на нем у мольберта голыми ногами — удовольствие на грани экстаза). Возможно, для настоящей студии здесь маловато света, но мне нравится. И видеть в ней творение собственных рук тоже нравится.

Где-то в глубине дома хлопает дверь, и я, ненавидя себя за вспышку радости, бросаюсь к источнику шума.

Вернулись.

И только пройдя мимо комнаты Лео, из которой доносятся знакомые низкие биты, свидетельствующие, что владелец на месте, я осознаю, что бегу не от одиночества, а к совершенно определенному человеку…

— Я думала, мне расскажут, каков итог поездки, — говорю, врываясь в кабинет Гастона.

И я снова начинаю с обвинений, потому что не вижу другого способа защититься.

— Прости, — отвечает он без малейшей агрессии. — Из IT, наконец, прислали распечатки со счетов Андерсона, и я увлекся.

Вот у кого нет проблем с концентрацией и наличием лишних персонажей в доме.

— Мне зайти позже?

— Нет. — Он дежурно улыбается, прикрывая ноутбук, и я, воспользовавшись моментом, присаживаюсь на подлокотник кресла. — Мы ничего не нашли. Арестовать Андерсона можно лишь за торговлю самым уродливыми чучелами во всей Северной Америке.

Представив себе мертвые глаза животных, на которых некоторые люди любуются десятилетиями, вздрагиваю. Разве это не ужасно? Я, конечно, не ярая сторонница зеленых, но это почти все равно, что держать в доме трупы!

— У нас путь один: поохотиться с Андерсоном, как можно сильнее ему понравиться и посмотреть, куда приведет эта дорожка.

Как-то мне совсем не нравится идея ждать благословения вышестоящих, но несогласие я оставляю при себе.

— Понравься Андерсону, — бурчу себе под нос. — Нам пора выбираться из этой ямы невезения, иначе на задание убьем годы.

— Это ты о чем? — спрашивает Гастон, ставя меня в тупик. И только тогда я осознаю, что для него очень многое из творящегося здесь — в новинку. Он никогда не был аквариумной рыбкой, он таких рыбок подкармливал. Аквариум тот же, а опыт — нет.

— О статистике. Каждый инцидент подобный сегодняшнему отдаляет от цели. Реальность, конечно, никогда не соответствует плану, а без ляпов в начале никто не обходится, но тут чуть не прихлопнули парнишку. Думаешь, это недовольные распределением городского бюджета? Мне страшно подумать, что они готовы пожертвовать людьми, с которыми здороваются с тех пор, как научились говорить, из одной лишь мести.

Гастон откидывается в кресле и задумчиво на меня смотрит.

— Мое мнение: это мэрия. У них нет требуемой суммы на реставрацию, и они останавливают работы простым и доступным способом: расследованием. И будут либо искать инвестора, либо тянуть время, чтобы получить финансирование не следующий год. Скорее всего предложат полностью замять инцидент, если мы перечислим в городской бюджет определенную сумму.

— Чудовищно. И мерзко, — емко комментирую сказанное Гастоном.

— Не спорю. Но гниль распространяется очень быстро. Грязные делишки мэра кто-то покрывает, а это значит, что тот, кто в курсе, может творить свой собственный беспредел, не опасаясь наказания сверху. Вот и получается, что существует целая преступная пирамида. Но ты права: главное, чтобы случай на стройке не стал первым из многих.

— И что? Продолжаем в том же ключе?

— Ну, главное, чтобы никто не догадался, зачем мы явились в этот город. Держим нос по ветру, занимаемся своими делами, по мере возможности отвлекаем и развлекаем людей.

Развлекаем. Как Мэгги утром этого понедельника? Вслух я этого, конечно, не говорю.

— Кстати, миссис Лайт — подруга нашей экономки. — Упс, слово «кстати» было лишним. Как бы он не догадался о ходе моих мыслей. — И нужно отнестись к этому максимально уважительно.

— Тай, не мудри, — хмыкает куратор. — Мы не виноваты, оправдываться нам не за что. Помнишь, да?

— А ты знаешь, что тогда и перечислять мэру деньги не нужно?

— Напротив, это наша цель! — умиляется он моему негодованию. — Кстати, ты любишь шубки?

— Ты хочешь купить у Андерсона мех для шубы?

— Именно. Убьем двух зайцев одним выстрелом. И ассортимент товаров мэра выясним, и отвлечем внимание местных жителей. Вместо пострадавшего пусть обсуждают обновку…

И тут меня разбирает хохот. Гастону об этом знать неоткуда, но сегодня я искала на сайте велосипед. Надоело выпрашивать машины, и я приняла волевое решение вспомнить детство. Только успела подумать, что на этом задании не обязана одеваться, как дорогая игрушка, и вот: буду ездить в шубе на велосипеде. И поскольку истерика затягивается, приходится поделиться с Гастоном нарисованной воображением картинкой.

Но он лишь суховато улыбается, так как витает в облаках. Ему не до меня. На удивление обидно…

— Знаешь, здесь, судя по всему, довольно интересная финансовая схема, — говорит Гастон, позабыва и о шубе, и обо мне. — Где-то существует фонд, якобы обеспечивающий турнир, куда в течение всего года поступают определенные суммы за нелегальный товар, а потом, во время самого покера, все это дело кем-то распиливается в зависимости от полученных долей. То есть целый год ни один из участников не имеет доступа к навару, а потом… бамц, и на счетах псевдоигроков появляются кругленькие суммы. В убытке никто не остается. Вот только если ты хочешь что-то купить, то не станешь ждать определенного момента. Значит, товарооборот происходит. И поскольку доверие — не самая сильная сторона прступников, должен быть какой-то гарантийный аппарат. Страховая компания, например. С кем из страховщиков связан Андерсон?

— Он не похож на человека, который страхует имущество.

— А его дети, жена? Узнаешь у Кили?

— Без проблем, — киваю. — Но, ты, я думаю, помнишь, что муж старшей дочери Андерсона — финасист? Он может быть как-то с этим связан?

— Я практически уверен, что фондом заведует именно он, — кивает куратор. — Но пока не хочу его трогать — слишком явное выйдет вмешательство.

Поняв, что на этом разговор исчерпан, поднимаюсь. Я чувствую своего рода облегчение: нормально пообщались, вернулись в прежние профессиональные рамки. Не о чем переживать… Но, в то же время, мне обидно знать, что единственный человек, для которого интим на столе стал испытанием на прочность — я. Всегда обидно быть тем, кто горит за двоих. Но это эгоистичное и мелкое, не имеющее значения.

Дабы продемонстрировать вновь обретенную покладистость, сегодняшним вечером я поднимаюсь в спальню пораньше. Вот только на этот раз там пусто: куратор занят финансовыми делами Андерсона, и на улаживание межличностных конфликтов времени не имеет.

 

Глава 8

Как нетрудно догадаться, мэр Андерсон — человек, который все делает с размахом, и Лео с Гастоном уехали на охоту с самого утра и до вечера воскресенья. С палатками, с ночевками и истинно мужскими разговорами. Я проводила их утром и, дабы не скучать в одиночестве, отправилась осуществлять мечту — покупать велосипед. Приобретение порадовало, и весь прошлый день я обкатывала обновку. Сидеть в четырех стенах не было никаких сил, а посмотреть на улицы и их обитателей никогда не мешает. Сегодня, несмотря на побаливающие от непривычной нагрузки ноги, я хотела продолжить, но, как ни странно, проснулась с решимостью не подчиниться приказам куратора. И, потратив не меньше часа на сборы, я села на свой новенький велосипед и поехала в больницу. Гастон может говорить что угодно, но я точно знала: есть простой, как мир, способ избежать проблем со строителем… и он по моей части.

Понимала, что поступаю не слишком хорошо, но на войне, как на войне. Страх так и подталкивал в спину. К счастью, я не прогадала, поставив на утреннюю мессу и старомодную привычку жителей посещать дом Господа по воскресениям. По крайней мере миссис Лайт в больнице не было, а именно на нее отсутствие я рассчитывала.

Мое беспокойство росло и крепло со вчерашнего дня, когда Мэгги сообщила, что Винс Лайт пришел в себя. Она прятала глаза и мямлила больше обычного, из чего я сделала вывод, что беда не обошла нас стороной, а всего дожидается своего часа. Я не собиралась сидеть сложа руки, как советовал Гастон, тем более учитывая, что такие проблемы решаются весьма просто… учитывая мою специализацию в команде.

И тем не менее, глядя на Винса сквозь окна палаты, я позволяю себе минутное сомнение: от самой себя противно, что придумала такое, но, увы, это в моей практике не впервые. Я не вернусь в тюрьму из-за ошибки Лео. Капелька фальшивого флирта не равна трем отобранным жизням или даже падению всей команды. Это я для себя решила уже давно. Не горжусь, но иногда приходится выбирать из двух зол…

Пока не изменила решимость, толкаю дверь.

— Миссис Сайтен, — натянуто улыбается парень, поворачивая ко мне голову.

Он сидит в кровати и выглядит весьма неплохо, что чуточку приглушает мою совесть.

— Доброе утро. Я зашла узнать, как вы себя чувствуете, — говорю, старательно избегая покровительственных ноток голосе. Если моя цель — понравиться Винсу, то не стоит вести себя, как его мамочка.

— Я в порядке. Благодарю, — цедит он неохотно. — Но не стоило приходить.

Что ж, чутье меня не подвело, и Мэгги действительно было неловко общаться со мной после всех слов, которые наговорила ей про нас миссис Лайт. Осталось выяснить, кто именно настроен негативно: сам парень или все дело в его матери?

— Полагаете, вы лучше меня знакомы с моей совестью? — спрашиваю насмешливо, стараясь привлечь его внимание. — Не беспокойтесь, если проявите достаточную твердость духа, этот визит не поколеблет вашу ненависть ко мне и всей моей родне.

После этих слов он едва заметно улыбается и отворачивается, дабы не выдать, насколько его позабавили мои слова.

— Я пришла, чтобы справиться о вашем состоянии и спросить, что вы видели, прежде чем произошла авария. Я не меньше вашего хочу знать правду.

Понимая правомерность просьбы, он вздыхает и начинает рассказывать:

— Если вы хотите, чтобы я назвал однозначного виновника случившегося, то не выйдет. Было много факторов риска. Я видел, как ребята на крыше грызлись по поводу креплений. Этот Эверс… — и, смутившись, — Ваш брат лез под руку, как всегда пытался командовать. Он так достал ребят, что его отпихнули. Они грузили шифер и злились, переругиваясь, отвлекались. Я думаю, просто недоглядели и слишком много положили в короб. А затем кран качнулся сильнее обычного, и шифер съехал, треснул и упал.

— А бригадир где находился?

— Внизу. Мы принимали груз, — неохотно отвечает парень.

То есть Лео действительно не участвовал в погрузке материала и был прав по поводу крана, но, самое смешное, что несмотря на отсутствие ответственности за индцинент, винят его. Потому что он путался под ногами и пытался все контролировать. И мне ли не знать, как раздражает людей эта манера внезнайки. С самого начала проекта он щедро осыпает окружающих презрением, будучи уверен, что сам сделал бы лучше. Надо попросить Гастона вправить ему мозги!

— Спасибо, — говорю искренне и, решившись, задаю вопрос, который является чуть ли не самым важным: — Как ваши ноги?

Но парень лишь отворачивается от меня, не отвечает.

— Винс, я говорила с одним хирургом, — признаюсь. Не обязательно уточнять, что пластическим. — Он говорит, что это не страшно. — Перевираю я слова Гастона.

— Слушайте, миссис Сайтен, — вдруг поворачивается он. — Я практически уверен, что никто не влепит иск ни вам, ни вашему брату. Можете не беспокоиться и не прыгать вокруг меня. Это ничего не изменит.

— Рада, что у вас сложилось обо мне абсолютно правильное мнение. Радушие местных жителей потрясает воображение, — фыркаю и закидываю на плечо свой рюкзак. — Что ж, выздоравливайте, мистер Лайт. Не смею более докучать своим присутствием.

На самом деле я не зла на него. Любой бы на его месте рвал и метал, но чувство вины — мощный двигатель. И я надеюсь на него надавить. Пусть подумает о том, как со мной поступил, пусть подумает обо мне. Это самое первое, это — начало. А я пока буду молиться, чтобы куратор не убил меня за самоуправство. Ехидно усмехнувшись, представляю лицо Гастона, когда он узнает все, что его компаньоны по проекту натворили за последние несколько дней. Мне даже интересно, пострескается ли его ледяная скорпула под напором праведного гнева. Надеюсь, что да, это было бы интересно.

Но подстраховаться и выполнить его последнее поручение будет не лишним, и потому, отъезжая от больницы, я сворачиваю не домой, а к жилищу к рыженькой дочери мэра. Вчера я уже проезжала около ее дома, но машины на месте не было. Может, сегодня повезет?

Кили видно с дороги даже сквозь прутья забора. Она возится в саду в каком-то нелепом красном платке в горошек и старой одежде. В перчатках, с лопаткой. Чуть-чуть помедлив, слезаю с велосипеда и стучу в калитку.

— Тук-тук, — говорю, когда Кили открывает мне створку. — Мне кажется, или главная модница города ковыряется в земле, повязав на голову платок по моде пятидесятых?

— Ой, Тая, — смеется она, но немножко невесело. — Мода в такие места не заезжает, а мне нравится ковыряться в земле, — говорит она, вытирая пот со лба рукой и оставляя грязный след. Это вызывает у меня улыбку. — В этом нет ничего зазорного. На будущий год здесь снова появятся цветы, и у меня будет самый красивый садик во всей округе. Предлагаю вам на это дело посмотреть, — говорит она луково, как и все остальные сомневаясь в том, что мы доживем в таких суровых краях до следующего года.

— Обязательно взглянем, — говорю на автомате, содрагаясь от мысли, что придется жить с Гастоном под одной крышей в течение такого длительного времени.

— Вот и чудно, — широко улыбается Кили, явно не поверив. — Смотрю, вас можно поздравить с обновкой.

— Давно мечтала о велосипеде, но ритм жизни Нового Орлеана обязывает иметь машину. А здесь — в самый раз. Слышали, наверное, о Винсе Лайте, — перевожу тему.

— Я уже говорила об этом с начальником полиции, — отмахивается Кили. — Он, конечно, зануда, но не дурак и не склонен с поспешным выводам. Главное, не накаляйте с миссис Лайт. С тех пор, как ее муж погиб, она помешалась на своем ребенке. Мать-одиночка со стажем, которая всегда защищает своего ребенка. От этого так просто не отмахнешься.

Понятно. Пудель миссис Лайт, с которым я имела честь познакомиться два дня назад, превратилась в питбуля, яро защищающего потомство. Ничего удивительного. Точнее нет — удивительно — что мы все еще при головах. Уверена, я бы на ее месте не была так разумна. В конце концов, моя судимость не за красивые глаза, а именно за бреши в самоконтроле.

— Спасибо за информацию. Кили, в общем-то, я заехала к вам, чтобы кое-что спросить… После инцидента на стройке Гастон задумался о страховках. Может, подскажете надежные компании Мичигана?

— Конечно, — кивает она. — Может… может, зайдете на кофе. Мужчины ведь еще не вернулись с охоты, не так ли? Составьте мне компанию.

— С удовольствием, — соглашаюсь, радуясь любой возможности узнать хоть что-то.

Поскольку погода хорошая, Кили решает накрыть стол во дворе. Не проходит и пятнадцати минут, как я подставляю лицо солнцу, грея руки о чашку с горячим напитком, а рыженькая дочка мэра сосредоточенно грызет ручку, пытаясь вспомнить как можно больше названий страховых компаний, популярных среди местных жителей. Наконец, она передает мне вырванный из ежедненика лист бумаги и тоже откидывается на спинку кресла.

— Осень здесь красивая такая, — улыбается она. — Ранняя, конечно, но все равно красивая. Вы, наверное, не понимаете.

— Отчего же? Места здесь изумительные.

— Это верно. Знаете, мне очень дороги наши края. Я не мечтаю отсюда уехать. Многие так считают, но мне проще подтверждать их слова, чем объяснять, как все обстоит на самом деле. Я люблю эту тишину, этот воздух… Хотя, это неправильно. Что здесь делать молодой девушке? Да, я помощник судьи, дочка мэра, но это максимум, которого можно добиться в такой глуши. Ну да, замуж еще выйти «удачно» — за Боба, у которого свой автосервис. Это настолько противоречит современной Америке, что иногда мне стыдно. — Она закатывает глаза. — Это ужасно?

— Все мы живем, как умеем. Кто-то скажет, что я сглупила, когда согласилась, чтобы муж сделал перерыв в работе. В конце концов, нас кормит не архитектура…

— Ну, вам жаловаться не на что, — пожимает она плечами. — Уверена, если мистер Сайтен добился такой известности, то легко вернется в строй. А вам после аварии это нужно. Очевидно, что для вас это важно — куда-то стремиться, чего-то добиваться… — Выдавливаю из себя улыбку, потому что не уверена, что с ней согласна. И меня совсем не порадовало, что судья уже рассказал дочери о моей маленькой личной катастрофе, а та — Кили. — А я не такая. Я всегда смотрела на сестру и поражалась. И на Донну. Они такие же — цеплялись за любую возможность отсюда уехать и поменять свою жизнь. А я бы могла, но не воспользовалась.

— Вы о помощнике отца? — спрашиваю.

— Неужели жители до сих пор обсуждают? — закатывает глаза Кили. — Да, именно о нем. Уезжая, Эдди предложил поехать с ним. А я отказалась. Наверное, он, как и все, предполагал, что я мечтаю уехать, но я не мечтала. Я только не опровергала сплетни. Я ведь очень хорошо училась, могла бы остаться, но я предпочла вернуть. К семье, к людям, которым нужна.

Откровенность девушки ставит меня в тупик. У меня никогда не было закадычной подружки, но я слышала, что именно так они себя и ведут.

— Что такое? — замечает мое смущение Кили. И после этого я гордо зовусь актрисой. — Не обращайте внимания, я слишком много болтаю, когда волнуюсь.

И она краснеет. Так, как это умеют только рыжие. Ярко-ярко. И алый платок это только подчеркивает.

— Нет, это как нам мне абсолютно понятно: каждый хочет быть не одинок, а кроме семьи…

Ну, воможно, вместо семьи кто-то и найдет своего Гастона, но даже это — совсем другое. Не заменяет настоящей близости.

Как бы ни был прекрасен полузаброшенный сад возле особняка, на прошлой неделе Гастон нанял соседского мальчишку, чтобы подстриг нам кусты и сделал менее травмоопасную дорожку. Это случилось после того, как на его безупречных светлых брюках осталась зацепка от веток колючего кустарника. И теперь у нас неплохой обзор, в чем я убеждаюсь воочию: едва свернув на подъездную дорожку дома замечаю, два ярко-оранжевых пятна. Мужчины вернулись раньше, чем я думала, но еще не зашли в внутрь — с замком сражаются.

Отчего-то мне становится так радостно их видеть, будто не сутки с небольшим провели врозь, а месяцы. Спрыгиваю с велосипеда чуть не на ходу и тащу его за собой, улыбаясь.

— Какая ловкая, — бормочет Лео, шокируя меня своим непривычно благожелательным настроем.

Они с Гастоном оба будто войну прошли: исцарапанные, перемазанные грязью, с застрявшими в волосах обломками веточек и листьев. И если Лео я видела небритым, то Гастона — ни разу. Мне всегда казалось, что у блондинов волосы не должны расти так быстро, и тем не менее рядом они на пару щеголяют эталонной мужской щетиной из типичного дамского романа.

— Ну, как охота? — восклицаю радостно, поглядывая на двух кроликов в руках Лео. Однако вместо того, чтобы ответить, мужчины заинтересованно рассматривают мои ноги в тонких, светлых колготках.

— А еще более короткие шорты у тебя есть? — хмыкает Лео.

— То есть два кролика и все? И ради них вы больше суток по лесу таскались? — полностью игнорирую комментарии по поводу собственного наряда.

— Мне удалось выбрать себе в помощь двух исполнителей, которые не пересекаются ни в какой реальности. Как? — непонятно у кого спрашивает Гастон и, наконец, распахивает дверь. — Давайте в дом. Передавали штормовое предупреждение.

Насчет последнего я уже в курсе: перепуганная Имоджин позвонила Кили и предупредила, что если охотники не вернутся в ближайшее время, то придется сообщать в экстренные службы. Из-за перегородивших дороги деревьев мужчины могли застрять в лесу на очень долгое время. Но оказалось, что они тоже слушали радио и приехали даже быстрее, чем мы думали. И вовремя. На улице холодает. За последний час тучи сгустились, солнце спряталось и поднялся ветер, и теперь в откровенном наряде уже неуютно. В скором времени в небе не останется ни единого просвета. Такие ненастья случаются именно после затянувшейся жары, коей мы наслаждались последние несколько дней. Теперь снова придется наслаждаться обществом домочадцев.

Как ни удивительно, после слов Гастона Лео сам вызывается пристроить мой велосипед на веранде. У него вообще на редкость замечательное настроение. С толку сбивает…

— Это почему Лео такой довольный? — подозрительно спрашиваю у Гастона.

— Они с Праером вчера приговорили на двоих бутылку виски, а такое сближает, — рассеянно отвечает он, стягивая перепачканную оранжевую жилетку. — Он радуется, что задание идет по плану.

— Понятно, — отвечаю.

Мне это знакомо. Иногда после череды неудач передышка бывает очень кстати. Вот только стоит, наверное, сказать куратору, что в его отсутствие я чиню здесь полный беспредел…

— Я взяла у Кили список страховых компаний. — Но сначала приятные новости. — Их мало, можно будет пробить все.

— Знаешь, которая у них? — уточняет куратор.

— Знаю, которая у Кили. Имоджин предпочитает другую. О причинах не спрашивала.

— Интересно. Хотя, тоже неплохо.

Расправившись с курткой, Гастон переходит к перепачканным грязью сапогам, наклоняется, и я поспешно отвожу глаза от его задницы.

— Кстати, мы еще подстрелили оленя. Но его подарили мэру, — как ни в чем ни бывало продолжает.

— Мэру. Дохлого оленя, — повторяю рассеянно.

— Видишь ли, на следующей неделе, — поясняет Гастон, распрямляясь. — Юбилей Имоджин Андерсон. А она любит вяленую оленину. К тому же, я не уверен, что даже если вы с Мэгги ее правильно приготовите, мы сумеем съесть такое количество мяса. А так сходим в гости на угощение. И не придется думать о подарке. — И без перехода. — Как там твой строитель?

Жаль, что я не сказала о нем первой. Теперь придется выстраивать защиту.

— Мэгги сказала, что он вчера очнулся, — выдавливаю улыбку.

— Прекрасно. Значит, надо к нему наведаться.

— Хм, как бы тебе сказать, Гастон, — начинаю нервно. — В общем, ты к нему не наведаешься, потому что я уже была, — сообщаю осторожно. — Сегодня.

— Сегодня. Одна, — уточняет мой будущий палач.

— Точно.

Взрыва не происходит, но понимают мою идею идет без дополнительных вопросов. Десять секунд, а то и больше мы с Гастоном играем в гляделки: он смотрит на меня испытующе, а я — по возможности невинно. В какой-то момент начинаю терять связь с реальностью, забывать о его вполне оправданной злости — да обо всем вообще, кроме светлых глаз… и отворачиваюсь.

— Так, — слышу, едва успеваю отвести глаза. — Мы обсудим это после того, как я приму душ.

— И заставишь меня мучиться ожиданием страшной кары небес? — спрашиваю сухо. — Ну нет!

Ответ отсутствует. Гастон просто направляется к лестнице, а я бегу следом. Малодушно. Но иначе мне придется караулить его под дверью ванной, и станет только хуже. Я же позорно вывалю все оправдательные аргументы как на духу… Хотя, почему бы не начать прямо сейчас?

— Нет, серьезно, откуда нам знать, что мэр, судья или кто бы то ни было на нашей стороне? Необходимо действовать своими силами. На кого можно рассчитывать кроме команды?

Полный игнор.

— Гастон! Это просто небольшая подстраховка…

Он толкает дверь спальни, и я влетаю следом, заходит в ванную — я за ним и туда. Плюс, перегораживаю выход, чтобы больше некуда было бежать. Куратор окидывает меня подозрительным взглядом, явно оценивая настрой, а затем пожимает плечами и стягивает футболку. Наглядно демонстрирует, что мое присутствие его замыслу не помеха.

— Ты можешь просто ответить? И я уйду.

Кажется, перспектива избавиться от моей навязчивой компании побуждает его к диалогу:

— Если ты решила действовать в обход меня, зачем теперь ждешь одобрения? — спрашивает так же нейтрально, как обычно. Я надеялась на один громкий вопль и все, но разве все может быть так просто? Мы же говорим о Гастоне, который в данный момент вместо пропесочки… сбрасывает футболку прямо на пол. Хоть это и проблематично, я призываю себя не отвлекаться. Только как это осуществить, если ужасно хочется стряхнуть с его кожи прилипшие кусочки коры? Без них картинка была бы совсем идеальной.

— Я жду не одобрения, а хоть какой-то реакции! — заставляю себя продолжить диалог.

— Нет, ты ждешь совершенно определенной реакции: ты хочешь, чтобы я сказал, что ты права. — Расстегивает ремешок от часов и поднимает на меня глаза. — Но ты не права!

— Почему? — спрашиваю.

Я очень стараюсь смотреть только в лицо, но разве это просто, если он передо мной раздевается, а всего неделю назад… да будто вчера все случилось. И я совру, если скажу, что мне ни разу не хотелось «случайно» повернуться ночью в его сторону, а затем просто спрятаться за ним от всего, что меня пугает. Я знаю, что это было бы легко и уютно, хотя бы некоторое время. Гастон умеет создавать иллюзию защищенности. Мне когда-то было с ним хорошо.

— Потому что, — снимает часы и кладет на полку, — Лео не был виноват. Поскольку мы новенькие, местные жители пытаются убедить нас в обратном, но это не так. Ты поддалась на провокации, в то время как я просил этого не делать. Именно потому, что никто не должен думать, что мы заглаживаем вину.

— Не буквально, но Лео все время спорил, лез под руку, бесил окружающих. Вот что сказал мне Винс Лайт! — восклицаю, невольно подмечая, что из гардероба на Гастоне остался только низ. И либо очередь за штанами, либо меня пощадят.

Гастон закатывает глаза и начинает вытаскивать из брюк ремень, вынуждая меня закусить губу. Не пощадят.

— Конечно, — ремень летит на пол. — Раз Лео не нравится тебе, то он не нравится никому. Что ж, зайдем с другой стороны: Лео нравится мне, — сообщает Гастон. — Несмотря на все его недостатки, с этим человеком мне всегда легко работалось. Порой он ведет себя как дурак, но он разумный и исполнительный.

А вот со мной ему работается ни разу не легко. Вот что подразумевают его слова, и меня это задевает. Мне должно быть на это наплевать, но это не так.

— Слушай, ты так говоришь, будто я сделала что-то ужасное. А я всего лишь навестила своего рабочего в больнице. Не чужого человека, а того, который работает на меня!

На лице Гастона при этих словах появляется чуть ли не умиление.

— Всего лишь навестила? Ты расспросила Мэгги, затем пошла одна в больницу к мальчишке вот в таком, — окидывает меня многозначительным взглядом, — виде, в то время как весь город знал, что мы с Лео на охоте, и, наконец, пообщалась с ним, я уверен, не просто, а проникновенно, как ты это умеешь. И все бы прекрасно, но несколько дней назад ты даже имени Винса Лайта не знала. И ты думаешь, что никто не задастся вопросом, откуда взялась такая резкая смена поведения? Или ты вообще не задумываешься о последствиях своих поступков? — повышает, наконец, голос Гастон.

— Я прекрасно осознаю, что делаю. Но если ситуация уже плохая, то с ней нужно что-то делать. Просто сидеть бесполезно!

— В точку. Но лучше всего сначала думать, а потом делать.

— Я правда считаю, что так будет лучше.

— Как? — издевательски изгибает он бровь. — Стоять и орать на меня в ванной, пока я раздеваюсь?

— Что? — спрашиваю, подавляя панику.

— Прекрасный пример того, как замечательно ты просчитываешь варианты развития событий. Я вот прекрасно понимаю, что за этим последует: когда адреналин схлынет, ты снова запрешься в мастерской и будешь выползать оттуда только чтобы воткнуть в меня еще одну иголку. В итоге с задания я выйду утыканный иронией, как еж.

— Я не…

— Тая, вон! — указывает он на дверь. — Мы поговорим после.

Оказывается, в спальне нет ни одного места, куда можно было бы присесть, чтобы успокоиться. Ничего не помогает! Поэтому, занятая своими мыслями, я нервно расшагиваю из угла в угол. Сколько ни делаю вид, что ничего не происходит, сегодня мне приходится признать: я панически боюсь своих чувств к Гастону. И в этой войне с самой собой теряю связь с реальностью. Неужели он прав, и отправиться к Винсу Лайту было ошибочным решением? Неужели из-за того, что я не верю Гастону, допускаю глупейшие промашки, которые вредят делу?

Из-за него.

Я была уверена, что за одиннадцать лет все прошло и отболело, а, выходит, не так? Получается, на расстоянии эта истерия не была так заметна, но чем мы ближе, тем сильнее притяжение. Потому что я так и не отпустила, потому что за все эти годы не было никого ближе.

Я пряталась в Сиэтле как в мастерской, лишь бы его не видеть. Не от обиды, а от соблазна…

Да что со мной такое? С каких пор я начала допускать ошибки? Я не гений, конечно, но, когда касалось взаимоотношений с объектами, никогда не просчитывалась. Никогда! И что происходит сейчас? По сути, на этом задании мой если не объект, то ориентир — Гастон, я должна быть настроена на одну с ним волну. Но сигнал ловится не тот: правильный на другой частоте. И все идет только на уровне эмоций. Я до сих пор что-то к нему чувствую. Что-то большее, чем требует задание. Что-то, что не помещается под колпаком липового разумно-размеренного супружества. Что-то, что заканчивается взрывом на кухонном столе и долго заживающими алыми бороздами ногтей на спине. И слепым, невнятным отрицанием очевидного.

Счет идет не на один раз на столе.

От злости на саму себя хватаю с кровати подушку и запускаю ее в дверь ванной комнаты. Как ни удивительно, звук получается очень громким, и щеки начинают краснеть. Не ожидала… это же подушка, я вовсе не хотела, чтобы Гастон стал свидетелем моего маленького приступа психоза. Тем не менее из ванной доносится громкий и веселый смех.

— Хватит громить нашу спальню! — кричит он.

Нашу спальню.

Я не знаю способа уберечься…. Последняя на сегодня ирония в копилку: мне нужно бояться Гастона не физически, но именно на этом уровне я готова позволить ему себя ранить… Между прочим, сегодня я получила очередной подтверждение, что он не хочет делать мне больно. Прямо сейчас мог бы, но не стал. Выгнал вон, дав время обоим прийти в себя. И, кстати, я — единственный человек, который в ответе за все сложности и неловкости, которые есть между нами. И это так стыдно…

Вода льется уже десять минут, в течение которых я схожу с ума. Застыв у окна спальни, дабы ничего не разрушить, наблюдаю за бесчинствующей непогодой. Ветер поднялся такой сильный, что дом гудит. Ветви кустов почти касаются земли, в воздухе кружатся обрывки листьев, прилипают к стенам, а затем срываются снова. Подвластные воле ветра дождевые капли то устремляются в окна, то, будто в удивлении, замирают, не уверенные в том, что дальше делать. И, наконец, устремляются в противоположном направлении. Представляю, что сделает с этим городом настолько беспощадный ветер. Завтра на всех улицах будут распиливать поваленные деревья и чинить проломленные крыши… Главное, чтобы не пострадали люди. Охотники, например, как…

Ой, ну хватит уже!

Звонок скайпа застает меня в таком смятении, что я беру с тумбочки телефон и сначала даже не понимаю, что это не мой. Только когда он непривычно ложится в руку осознаю, что взяла мобильный куратора.

— Гастон, — кричу, но никакого ответа — за льющейся водой он навряд ли меня услышит. — Черт, — шиплю. — Гастон! — кричу громче. — Тебе звонят!

Звонок прекращается всего на пару секунд, а затем начинается снова. Срочный. Вздохнув разблокирую экран и вижу, что это Ив. Может, будь это кто-то другой, я бы рисковать не стала, но эта девчонка всегда одной из самых классных в команде. Мы пересеклись на последнем году моего обучения, и, кажется, она была единственной, кто не презирал меня за полное отсутствие жизненного опыта… Мы с ней почти ладили.

Слышу, что шум воды прекратился и, памятуя о ее проблемном задании, принимаю вызов.

— Привет, — говорю, пока шикарная тоненькая блондинка, в которой с трудом угадываются черточки прежней знакомой, пытается понять, кто перед ней.

— Простите, а могу я поговорить с…. — и тут заминка, потому что она понятия не имеет, можно ли называть по имени нашего куратора. Меня она, разумеется, не узнает.

— С Гастоном, — киваю. — Ив, это Лиз…

Она удивленно моргает, а потом приближает к экрану лицо, словно в неверии. Пытается узнать хоть что-то, но разве это возможно после всех операций, которым подверг меня куратор?

— Лиз? Мать моя женщина! — восклицает, отшатываясь. — Тебя вообще не узнать, Гастон совсем ненормальный? И почему у тебя его телефон?

Оба ее вопроса справедливы, но отвечаю я только на один:

— Мы вместе на задании.

— Гастон на задании? С каких пор? Так, неважно! — обрывает она сама себя. — Я бы я с огромным удовольствием потрепалась, но у меня минут десять времени! Тут творится какой-то… — пауза, обозначающая, что Ив все еще девушка порядочная. — В общем, мне нужен наш куратор. Срочно.

Либо мне мерещится, либо на белоснежной коже Ив отчетливо видны синяки. Наклоняюсь ближе к дисплею в надежде, что показалось.

— У тебя что, отметины на шее? От рук?

— Лиз… — укоризненно говорит она. — Ты позовешь Гастона? У меня мало времени.

Не на шутку испугавшись, быстро иду к двери ванной и стучу в нее до тех пора, пока не открывается, являя взору нашего куратор в одном лишь полотенце.

— Кто там? — спрашивает он деловито, словно и не было никакого срыва.

— Ив.

Чертыхнувшись, он выхватывает у меня из рук телефон, отключает камеру и тут же за это получает:

— Серьезно? — ехидничает Ив, но тему не развивает, а переходит к сути. — Слушай, Гастон, хуже объекта-идиота только невезучий идиот… Они действительно сделали все, как мы думали, кроме одного: не найдя требуемой суммы, они решили не брать заем, а «доложить» обменные кейсы фальшивками. Запихали игрушечные сто пятьдесят тысяч на дно в полной уверенности, что их никто не обнаружит. Разумеется, курьеров перестреляли на месте, а деньги забрали. И теперь у них нет денег, но есть долги перед фальшивомонетчиками. И теперь уже не один, а двое конченных отморозков жаждут выпустить нам всем кишки. Гастон. — На имени куратора голос Ив срывается. — Я не знаю, что делать. Не соображаю от страха. Нас же всех перебьют здесь. Почему бы тебе просто не забрать меня отсюда к чертям собачьим? Этому двору чудес все равно крышка.

— Ив, — с горечью начинает он. — Хоть что-то есть? Хоть фальшивая банкнота для анонимки в Бюро. Пусть уже потом сами разбираются.

— Как ты предлагаешь мне ее стащить? — спрашивает она.

Странный вопрос, учитывая, что мы обе знаем прекрасный метод: гримируешься, встречаешься с мужчиной, выпиваешь с ним, поднимаешься в номер, одна таблетка наркотика изнасилования, и у тебя несколько часов на то, чтобы обшарить номер.

— За мной следят даже в туалете. — Вот теперь понятно.

Я стучу по плечу Гастона и указываю на свою шею, призывая присмотреться. Совершенно очевидно, что за Ив не только следят. Но куратор кивает и отворачивается. Ни слова не говорит.

— Незаметно собери самые необходимые вещи, я скоро с тобой свяжусь. Будет подкрепление.

— Поняла. Жду.

Ив отключается первой, и я смотрю на Гастона такими огромными глазами, что он сначала отворачивается, а потом снова на меня смотрит.

— Разве не нужно ее вытаскивать оттуда как можно быстрее?

— Нужно, — кивает он. — Но только не лететь туда с эвакуирующими вертушками.

— То есть?

— Если я начну говорить комиссии, что задание провалено, а затем переводить исполнителей в другие отделы, то команду расформируют быстрее, чем ты успеешь сказать слово «гуманность». Приходится искать другие способы.

— А если ее там задушат?! — возмущаюсь.

— Тогда комиссия обрадуется и пустит спецслужбы искать труп, — без обиняков отвечает Гастон, а у меня от удивления открывается рот. — Тая, я делаю все, чтобы не допускать такого, но ты и сама догадываешься, на что способны люди. Мы не можем себе позволить бежать в кусты при малейших признаках опасности.

Со мной такого, как с Ив, не случалось. Один единственный раз я испугалась за свою жизнь: когда вместо меня чуть не пострадала невинная женщина. В остальном, везло. Случайно ли? У меня нет ответа. Мне попадались разные типы: держатель концерна, торгующий бытовой химией, в составе которой содержались запрещенные препараты, банальный наркоделец, грязный политик… Но жестоких не было. Одного мне Гастон вообще «подарил» (так и сказал). Тот парень был гениальным поддельщиком шедевров искусства. В свободное время принимал опий, делил себя на трех девиц (одной из которых была я) и прокололся, взяв себе в агенты члена нашей команды. Самое простое и приятное из моих заданий, плюс, в качестве бонуса я научилась прилично рисовать. Даже пыталась оттянуть завершение как могла. Но Гастон меня пристыдил: велел заканчивать «играться».

И теперь, спустя столько лет, я узнаю, что Ив избивают и круглосуточно караулят… Внезапно становится на стыдно за наши надуманные проблемы: за Винса Лайта, за инцидент на кухне и склоки с Лео. Разве не должны мы поддерживать друг друга всеми возможными способами?

Мне вспоминаются первые годы — в штабе, когда я становилась свидетельницей подобных авралов каждую неделю, и было принято не добавлять Гастону проблем. Теперь совсем отвыкла, а ведь зря… То, что у него накопился опыт, не означает, что не выматывают неурядицы. Есть куча заданий, на которых все идет действительно криво, а мы с Лео ведем себя с куратором как с любым другим исполнителем… а ведь от него зависит благосостояние всей команды. На нем все держится. Зря он взялся за этот Мичиганский проект.

— Я сейчас же пошлю к ним людей, с Ив все будет хорошо. Не смотри на меня как на чудовище, — говорит Гастон, не разобравшись в причинах моего пристального взгляда.

— Я не считаю тебя чудовищем, — отвечаю, немало удивившись.

Он медленно кивает, будто испытующе. Видимо, ожидал, что я продолжу спорить об Ив… Или о чем-нибудь еще.

— И никогда не считала, — добавляю зачем-то. Зря, наверное.

Да нет — точно зря, потому что он наклоняется и касается губами моего рта. Это не поцелуй. В смысле не настоящий. Поверьте, я знаю. И Гастон тоже знает. У прикосновений есть азбука, и для ее понимания переводчик не нужен. Жест поддержки, принятия, возможно, предполагающий большее однажды, но не сейчас. Чуть серьезнее дружеского объятия, чуть меньше, чем ласка небезразличного человека. Мы просто стоим, соединившись губами. Не мало и не много. Достаточно, чтобы любой успел отступить при желании.

— Тебе нужно разобраться с делами Ив, — говорю, все же отрываясь первой. — А мы с Лео займемся кроликами.

— Иди, — отвечает он негромко.

Я киваю, но спускаюсь в мастерскую. Мне нужно немножко привычного уединения, чтобы прийти в себя.

 

Глава 9

В булочной Миссис Марвелл сегодня обсуждают всего две вещи: разрушения после урагана и оленя, доставшегося счастливице Имоджин Андерсон, причем, судя по числу вовлеченных в разговоры, события получаются чуть ли не равнозначными. И, как ни странно, обе темы так или иначе связывают со мной. Окончательно позабыв о том, как на прошлой неделе жалели «бедняжку Лайта» и гневались на нас с Лео, на этой женщины идут ко мне с сакраментальным вопросом: как построить надежную крышу, которую не свернет набок и не унесет. А затем, услышав парочку простых, как табурет, советов, начинают восхищаться подвигом обаятельного мистера Сайтена, который осчастливил миссис мэр своим подстреленным подарком. Так же от дам я узнаю, что олень весит целых семьдесят килограммов, а выкупить его рога армия желающих, но Харви Андерсон уже пообещал вернуть ценный трофей Гастону. Честно говоря, я понятия не имею, что делать с рогами оленя. Надеюсь только, мой сосед по спальне не собирается повесить их над кроватью.

Когда я добираюсь до прилавка, весь мой день оказывается расписан встречами с владелицами раскуроченных беседок и собачьих будок, но стараюсь заполучить возможность переговорить с булочницей. Меня очень заинтересовало ее хобби по втыканию иголок в вены жителей городка… Как же это так выходит, что женщина открывает пекарню, перебрасывает свое творение на помощниц, а сама помогает в госпитале?

— Миссис Сайтен, — приветствует меня булочница, сопровождая слова по обыкновению сухой улыбкой.

— Миссис Марвелл, — киваю в ответ. — Сегодня мне, пожалуй, что-нибудь с лаймом, мятой… и еще орехами. На ваш вкус.

Я не смогла придумать ничего иного, потому что с некоторых пор запах ментола и цитруса преследует меня. Каждую ночь. Просыпаться в нем утром — невероятное удовольствие, и в ванной я снова и снова перебираю принадлежащие Гастону бутыльки. Хочу получить подтверждение, что это не его личный запах такой свежий и холодный, но, даже смешав в ладони гель для душа и лосьон после бритья, ничего подобного не получаю. Просто сумасшествие какое-то… И, что самое смешное, я не могу избавиться от этого наваждения в булочной, где не место личному.

Пока миссис Марвелл собирает для меня пакеты, я слушаю соседку по очереди и старательно ей киваю. У нее во дворе упало дерево и пробило брешь в заборе. Женщина просит помочь ей не допустить рецидива. Понятия не имею, что она хочет услышать. Есть только один способ заставить забор выдержать натиск падающих деревьев: построить его из бетонных плит, вкопанных в землю на две трети высоты… Но я, разумеется, заверяю ее, что помогу. Сразу после этого капкан захлопывается, и несчастная обделенная вдовушка превращается в тасманского дьявола критики. Лайм, — говорит она, — ужасная банальность, зря я его выбрала. Лучше бы взяла что-то более мягкое и бархатное. Вроде карамели. Как можно более искренне заверяю ее, что исправлюсь, но, хоть убейте, не представляю Гастона жующим карамель. Это как столкновение реальностей. Однако, поскольку в этом городе существует только один способ сохранить голову на плечах: кивать и улыбаться, — вслух я этого не говорю. Покладистость, покладистость и еще раз покладистость. Но даже она меня не спасает от цепких когтистых лап местных кумушек — только возвращение строгой булочницы.

— Благодарю. Пахнет, как всегда, изумительно. Кстати, я слышала, что вы берете донорскую кровь, — говорю. Миссис Марвелл продолжает улыбаться и заворачивать содержимое, глядя на меня в ожидании вопроса. Однако вопроса у меня нет, лишь субъективная оценка. Видимо, поддаюсь влиянию местных жителей, которые не могут оставить без внимания ни одну мелочь… — Специфическое хобби.

— Курсы медицинской помощи, миссис Сайтен, — отвечает нейтрально миссис Марвелл. — А в больнице никогда не хватает рук. Еще иногда я читаю лекции о здоровье детям в школах, если это вас интересует. Когда мне становится одиноко, я начинаю искать себе новое занятие. Вот и весь секрет.

Надеялась получить из разговора хоть какую-то зацепку к разгадке этой странной женщины: булочницы, которая не печет булочки, но берет донорскую кровь, — однако снова не вышло.

— Слышала, мистер Эверс подстрелил оленя.

Она повторяет то же самое, что и все здесь присутствующие, но не совсем. По крайней мере, в ее интерпретации звучит более забавно:

— Но мэру его отдал мистер Сайтен. И рога вернут тоже ему.

— Властный, судя по всему, у вас муж, — улыбается уголками губ моя собеседница. — Надеюсь познакомиться с ним на юбилее миссис Андерсон.

— Вы собираетесь присутствовать на празднике?

— Да, мэр решил, что обязан позвать на праздник своего любимого пекаря в городе.

Что ж…

— Уверена, Гастон будет рад знакомству. — С кем угодно.

Последнее я не договариваю, но именно так и есть. Куратор всегда улыбчив и любезен, учтив и обходителен… Не разберешь, с кем это правда, а с кем — игра. Только за закрытыми дверям дома можно что-нибудь вытянуть. Крик и полупоцелуй, например. Иногда так хочется вскрыть его голову и посмотреть, что творится внутри. Возможно, там разложены по полочкам ответы на все мои вопросы…

От воспоминаний о поцелуе губы покалывает. Я лежала прошлым вечером в кровати и так ждала, чтобы он пришел и хоть немного прояснил, что между нами теперь происходит, но он не поднялся в спальню. Всю ночь провел в кабинете, на подхвате у ребят, брошенных на помощь команде эвакуации Ив. Заснул прямо в кресле — я заглянула, когда уходила в булочную. Надо его оттуда вытащить, пока Мэгги не пришла. Вот будет сюрприз, если она обнаружит скульптора в отпуске, уснувшего на клавиатуре ноутбука… Будет непросто объяснить такое.

Я едва успеваю свернуть на улицу, ведущую к дому, как за велосипедом пристраивается машина полиции. И поскольку явились они по мою душу, то едут себе параллельно с черепашьей скоростью, и это очень странно. Я все жду, когда включат мигалки или велят остановиться, но ничего подобного: мы просто нервируем друг друга и попавших в затор автомобилистов на протяжении добрых двух сотен футов. Не могу сказать, что мной завладевает паника, но собраться с мыслями не мешает.

Однажды на моих запястьях уже застегнули наручники и пригнули голову, чтобы не ударилась, когда будут запихивать в салон такой же, как эта машины. Старенькой, маленькой, видавшей куда худших типов…

Поскольку на нашей подъездной дорожке места ровно на две машины: Лео и Гастона, — полиции приходится проехать чуть дальше, а я останавливаюсь и слезаю с велосипеда, даже не думая делать вид, что не сообразила, по чью душу явился белый воротничок. Детектив Фрост — так он мне представляется. Почти облысевший, сухопарый, сутулый мужчина на шестом десятке с ввалившимися щеками. Очень неприятный тип со старчески сморщенными губами и бегающими глазками, которые редко поднимаются к лицу собеседника. Если бы не весьма гладкие руки, я бы легко накинула ему десяток лет сверху.

Наш разговор получается крайне коротким, потому что без допущений и предположений информации у меня, считай, никакой. А делиться соображениями с таким человеком не хочется. Оттого получается, что хоть я и присутствовала на стройке, ничего не видела, никем не руководила, лишь разводила себе детей и беседовала с Донной. Бесполезная для следствия особа…

— Миссис Сайтен, — наконец, перебивает меня детектив, уставший слушать женскую трескотню. — На время расследования восстановительные работы придется прекратить, вы это понимаете?

— К несчастью, да, — отвечаю прохладно, все больше уверяясь в нечеловеческой проницательности Гастона. Неужели он был прав, и за всеми нашими неурядицами стоит мэрия?

— Вам и вашему брату запрещено покидать штат до конца разбирательства.

— По какой причине, можно узнать?

— Разумеется: рассматривается версия с предумышленным нанесением тяжкого вреда здоровью…

— Не понимаю… Хорошо, допустим Лео был неподалеку от места происшествия, но Донна Праер и как минимум двое детей могут подтвердить, что я находилась на расстоянии футов пятидесяти…

— Совершенно верно, но у нас достаточно свидетелей того, как ваш брат — Леонард Эванс — неоднократно спорил со строителями и бригадиром, а вы ему в этом не препятствовали. Кроме того, он имел возможность повредить крепление… Налицо конфликт интересов. И, кстати, миссис Лайт запрашивает запрет на приближение всей вашей семьи к ее сыну.

Не знаю, как я после этого не потребовала у него ордер, чтобы пересечь порог нашего дома. Наверное, только приступ головокружения и давешняя пропесочка Гастона не позволили мне устроить детективу Фросту все прелести неприближения… Но присутствовать при ответах Лео я не решилась — испугалась, что не сдержусь. Вместо этого я отправилась варить кофе для куратора, молясь, чтобы он ни в коем случае не вздумал выйти из кабинета раньше времени и попасться на глаза злобному типу в форме.

Гастон все еще спит на столе, подложив под голову руку. В той же позе я застала его больше часа назад, когда уходила в булочную. Вздохнув отставляю в сторону кофе и присаживаюсь рядом с компьютерным креслом, которое на сегодняшнюю ночь заменило куратору кровать. Он даже во сне выглядит усталым, а я, поддавшись порыву, провожу рукой по светлым волосам и вдыхаю запах, по которому так скучала этим утром.

— Гастон, — зову тихо. — Просыпайся.

Приходится повторить это еще несколько раз и сжать плечо куратора, прежде чем его ресницы в первый раз вздрагивают. После этого Гастон садится прямее и потирает затекшую руку. Ему требуется немало времени, чтобы осознать, что происходит.

— Ив? — спрашивает он хрипло первым делом, и я качаю головой.

— О ней я ничего не слышала. Но у нас в доме детектив. Сейчас он допрашивает Лео, и все не очень хорошо.

Однако слова уходят в никуда. Гастон лишь болезненно закрывает глаза, будто силясь вспомнить, что вообще происходит с этим миром. А может потому, что ему уже плохо от количества проблем, валящихся на голову.

— Выпей, — говорю, пододвигая кофе.

Но тянется он не к чашке — к телефону. Проверяет звонки и почту, потому что в первую очередь его заботим отнюдь не мы.

— Гастон, пожалуйста, оторвись, — закрываю рукой телефон. — Ты выглядишь… — замолкаю. — Нужно, чтобы ты привел себя в порядок до того, как появится Мэгги. Осталось меньше часа. И этот детектив ужасен, увидит тебя — не отстанет.

Взглянув на меня без энтузиазма, Гастон берется за чашку с кофе. Делает глоток и морщится, будто там какая-нибудь гадость.

— Не так уж и плохо! — говорю обиженно.

— Я бы не взял тебя в секретарши, Лиз, смирись, — отмахивается он.

Услышав это обращение, хмурюсь. Такие промашки — что-то новенькое.

— Гастон… ты слишком часто называешь меня по настоящему имени, я и так тяжело откликаюсь на Таю.

— Ты права, — легко соглашается куратор. — Мне нужно проснуться. Пойди посмотри, свободен ли коридор. Попытаюсь прокрасться в спальню.

Детектив Фрост уходит без пятнадцати десять, пожелав нам «удачного дня». Мы с Лео при этих словах единодушно мрачно переглядываемся. Работы приостановлены, мы, видимо, застряли в Мичигане на зиму, нас все ненавидят, Гастон увяз в делах Ив — не посоветуешься. Что делать — непонятно. И удачного нам дня.

— А между тем наступил октябрь, — комментирует Лео. — В следующем месяце могут прийти холода, а расследование заморозит работы недели на две минимум… И запрещено покидать штат. Прелестно.

— Он правда считает, что это был не несчастный случай?

— Откуда мне знать? Но, согласись, нас обвинять проще, ведь мы не местные.

— Гастон обещал, что вы уладите все на охоте…

— Вообще, и мэр, и судья были очень дружелюбны. Я ничего не понимаю.

— Нам нужен адвокат. Но на это нужно одобрение от Гастона, а он занят проблемами Ив, — повисает непродолжительное молчание. — Может, после завтрака картинка станет оптимистичнее? — спрашиваю.

Но это не так: едва заприметив выпечку, Лео начинает ругаться, на чем свет стоит. Оказывается, булочки за две недели надоели ему настолько, что он уже готов жевать мой обезжиренный творог, только бы не сдобу. Мне едва удается сдержать ехидную усмешку. Я так и знала, что однажды кто-нибудь из них с Гастоном сорвется. Жевать каждый день одно и то же? Не каждый выдержит!

Тем не менее, несмотря на справедливость критики утреннего рациона, я отвечаю, что до мэра города, который уже два года питается по утрам сдобой, Лео и Гастону расти и расти. Ни одного оленя им больше не видать, как своих ушей, если будут пренебрегать обычаями местных охотников. В отместку, разумеется, получаю тоже весьма достойную порцию колкостей, которая заканчивается тирадой о моей озлобленности из-за недостатка углеводов в организме. Как ни странно, последнее настраивает меня на миролюбивый лад и заставляет сменить тему:

— Представляешь, Ив меня не узнала. Я ее — хоть как-то. А она меня — совсем нет.

— Говорят, Гастон хранит фотки «до» и «после» каждой операции, — пожимает плечами Лео. — Но я не видел и не могу судить.

Интересно было бы посмотреть на собственную эволюцию. Помню, как меня вдохновила первая операция, после которой я стала напоминать большеглазого олененка. Я чувствовала себя такой красавицей — так сияла, что оборачивались прохожие. Куда пропало это ощущение? Сейчас я воспринимаю свое лицо и тело исключительно как оружие, с которым нужно бережно обращаться, дабы никому не навредить…

— Как она? — тут же переключается Лео, бросая на полпути тему про операции и прочее. — Гастон ничего не сказал?

— Нет, но он сильно за нее переживает.

— Еще бы, — пожимает Лео плечами. — Он за всех своих учениц переживает больше, чем за остальных. А еще он уверен, что об этом никто не догадывается.

Усмехаюсь, но невесело. Я предпочитаю не думать о том, что Гастон учил других так же, как меня. Интересно, у него есть курс лекций, или план индивидуальный? Как он учил Ив? Тоже говорил ей, что женщина, которая умеет только отдавать никогда не сравнится со способной брать взамен? Что одностороннее удовольствие мужчины не затмит триумф победителя, возносящего свою партнершу на вершины экстаза? Он учил меня наслаждению, но только ли меня? Об этом я старалась не думать. Как и о том, что не все его заветы соблюдала. Не могла я отдаваться разного рода ублюдкам без остатка. Редко испытывала настоящее удовольствие от близости с мужчиной. Больше притворялась, пусть профессионально, пусть со знанием дела, какое может обеспечить только опыт, но это не было честностью. И я совру, если скажу, что не скучала по оргазмам.

— … все ставили, что он назначит на это задание тебя, — вдруг говорит Лео.

А поскольку я пропустила часть его слов, приходится переспросить:

— Прости, на какое задание?

— На задание Ив, — повторяет Лео. — Все знали, что оно самоубийственное, а учитывая то, как ты облажалась в прошлом году…

— Ах вот за что ты меня не любишь, — наконец, понимаю. — В мясорубку пустили не меня, а Ив, хотя, по твоему мнению, этого заслуживала я.

— Нет. Но теперь получается, что Гастон рискует потеряет двух солисток, а не одну. И не странно, что чувствует себя виноватым, — словно это все объясняет, говорит Лео.

Значит, у этого отвратительного парня есть информация, что облажавшиеся девочки идут вместо пушечного мяса. Вот оно что… А я-то наивная никак понять не могла, куда они деваются… мы деваемся. О коллегах-солистках мы почти ничего не знаем. Не пересекаемся и не разговариваем — времени нет. Мы либо в пекле задания, либо отходим от операции, и общение между нами не приветствует. Есть еще третье состояние — временный отказ от твоих услуг, — но оно мне понравилось даже меньше первых двух…

— И много раз такое было? — спрашиваю у Лео.

— Что было?

— Что облажавшихся девчонок посылала подыхать под кулаками какого-нибудь ублюдка? — спрашиваю, закидывая в рот орешек миндаля и сверля Лео испытующим взглядом.

— Я не это сказал.

— Ты сказал именно это! — повышаю голос, не сдержавшись. — Если ловишь сплетни, как широкополосный радар, и делаешь на их основе выводы, так хоть имей смелость отвечать за свои слова.

Накаленную обстановку разряжается появление куратора.

— Как отрадно видеть, что время идет, но ничего не меняется, — громко сообщает Гастон, заходя на кухню. — Я ушел на охоту, потом почти на сутки оказался выбит из колеи из-за Ив, но вы как цапаетесь, так и цапаетесь. Стабильность превыше всего, верно?

В свежей одежде и гладко выбритый он уже не кажется таким усталым, хотя синяки под глазами выдают. С другой стороны, кто отважится спросить, по какой именно причине он не спал?

— Есть булочки… и вчерашние кролики, — добавляю по возможности примирительно, опасаясь еще одного срыва. — Мы их запекли с рисом и специями.

— Прекрасно, — отвечает Гастон, не оборачиваясь, а затем берет кофейник и выливает все содержимое в раковину.

— Вижу, у тебя «чудесное» настроение, — подмечает Лео. — Есть что-то от Ив?

— Я не понял, с каких пор участники одних проектов начали советь носы в другие. У вас свое задание, которое тоже движется сложно, вот им и занимайтесь.

Понятно, Гастон слушал нас достаточно долго, чтобы быть в курсе всей или практически всей беседы. Это плохо, нужно быть намного осторожнее.

— Кстати об этом, — вздыхаю. — Выдели нам адвоката.

Вот теперь он оборачивается в ожидании объяснений. Коротко пересказываю суть нашего разговора с детективом Фростом.

— Я думал, этот вопрос улажен, — говорит он сухо, постукивая пальцами по кофейнику. — Что ж, следующая наша встреча Андерсону не понравится. Видимо, я не уточнил, а он не понял, что наш уговор исключает прессинг членов моей семьи.

Не выдержав упоминания о семье, морщусь. Да уж, зашибись родственнички. Потенциальный Чикатило и доктор Франкенштейн…

— Тая, иди сюда, буду тебя учить, — командует Гастон, и, спорю, в поисках сакрального смысла этой фразы я краснею до кончиков ушей. Мне должно быть стыдно за одно лишь то, что после стольких лет работы в совершенно определенной роли я так и не научилась нормально реагировать на провокации куратора!

Оказывается, меня собираются учить искусству варки кофе. Протягивают медную турку, смолотый кофе, соль и специи, а затем велят заняться магией — сотворить из этого набора что-то приемлемое. Я никогда не понимала, зачем добавлять в кофе соль, но стоило озвучить вопрос, как в ответ прилетело безапелляционное: «клади!» — и пришлось подчиниться. Все время, что я стою у плиты, Гастон бдит. Не позволяет мне отвернуться и позволить напитку вскипеть.

— Я видела, как ты варил кофе в кофейнике, — говорю мстительно, перебирая баночки с разноцветными пряностями, которые предлагается добавить в горячий напиток.

— А ты дурным примером не руководствуйся, — ничуть не тушуется куратор.

— И получалось прилично.

— Здесь как в искусстве, Тая: сначала осваиваешь технику, а потом начинаешь от скуки и лени предаваться разного рода извращениям.

Коротко взглянув на Гастона, который явно ждет реакции на слова с подтекстом, я лишь фыркаю. Он наказывает нас за длинные языки, это понятно. Но один раз покраснела — и хватит.

Из всех специй, коих у нас на кухне ужасающее множество (наверное, Мэгги постаралась), я выбираю имбирь. Помнится, во времена первого задания в Нью-Йорке я жила в многоквартирном доме, на первом этаже которого располагалась кофейня. И мы с Арчи часто туда захаживали. Обсудить, потрепаться, накидать очередной макет… За время посиделок перепробовали все виды кофе и пришли к выводу, что с имбирем он сочетается лучше всего.

Кстати, сделав первый глоток того, что вышло из-под моей руки сегодня, я начинаю в этом сомневаться.

Пока Гастон и Лео обсуждают тактику поведения с мэром и судьей, что меня не касается, я с тоской смотрю на улицу через окно. На ярко-зеленую, умытую дождем, листву и алые фары машин. Красивое сочетание цветов, я бы нарисовала из них картину. Например, вместо похода по домам местных матрон…

— Сегодня меня не ждите, — решаю их уведомить. — Я чиню крыши и бреши в заборах. По всему городу.

Многозначительная пауза.

— Зачем? — удивляется Лео.

— Пытаюсь установить контакт с местными чудаками.

Именно в этот хлопает входная дверь, извещая нас о приходе Мэгги. На этот раз она тиха, как мышь. Молча возится в прихожей, напоминая о недавнем охлаждении в своем отношении к работодателям.

— Можешь начинать, — хмыкает Лео.

— Осторожнее с ней, после обработки миссис Лайт она сама не своя, — предупреждаю тихонько.

— Честное слово, эта история мне уже поперек горла, — раздраженно говорит Гастон. — Разберусь с Ив — никому из местных мало не покажется.

— Знал бы ты, как я мечтаю на это взглянуть, — фыркаю, скрещивая руки на груди. Ненавижу сидеть и чего-то ждать, сама бы ни за что не выбрала такой способ достижения цели.

— Ты на машине? — спрашивает Лео с надеждой.

— Да подавись ты своей колымагой, я теперь независима, как декларация 1776 года.

Они начинают смеяться над моими словами. И поскольку экономка появляется именно в этот момент, она несколько смущенно оглядывает нас, не понимая причин веселья.

— Доброе утро, Мэгги, — говорит Гастон. — Хорошо отдохнули?

Не знаю, что он замыслил, но меня аж передергивает от такого тона…

— Прекрасно, мистер Сайтен, — отвечает экономка опасливо поглядывая на нас.

— Чудесно, — отвечает он и, постучав, по столу, спрашивает: — Тая, ты сейчас собираешься?

— Да, покореженные заборы нуждаются в моем внимании.

Он улыбается, а потом поднимается из-за стола.

— Пойдем, я тебя провожу тебя и займусь делами, — и, взглянув на часы, добавляет: — Наши адвокаты как раз должны подтянуться в офис.

Грамотно он закинул удочку… Мэгги бледнеет, как призрак. Миссис Лайт может сколько угодно возмущаться, но человек, который может себе позволить такой особняк, как наш, должен иметь лучших адвокатов по всем городе. И они у нас есть.

Как и обещал, куратор помогает мне спустить велосипед по ступеням крылечка, а затем выкатывает на подъездную дорожку. Я же пытаюсь не очень явно демонстрировать свое воодушевление. Интуиция подсказывает, что только что мы сдвинулись с мертвой точки, и теперь задание покатится, как снятая с ручника машина — с горки. В какую сторону — вопрос, но точка перегиба пройдена, и дальше пойдет легче: куратор дает добро на решительные действия. Это по мне. Быть приятной и располагающей, как хищный цветок, поджидающий муху, — не для меня. Я предпочитаю американские горки с конечной станцией «сущий ад». Этому городу необходима хорошая встряска, и мы ее только что пообещали.

— Не сияй так. Обычно при упоминании адвокатов люди не радуются, — усмехается куратор и прислоняет велосипед к забору дома. А потом зачем-то начинает натягивать мне на голову дурацкий маленький капюшон куртки — из разряда тех, которые не идут никому.

— Прекрати, — начинаю отбиваться от рук Гастона и пытаться убрать с лица волосы.

— Ты вся промокнешь уже через десяток футов и станешь напоминать пугало. Я выбирал себе красивую жену не для этого.

Он улыбается, но внутри меня холодно-холодно от таких слов.

— Все пытаешься дотянуть меня до идеальности? — спрашиваю. И, отмахнувшись: — Забудь. Я приму твои пожелания к сведению. А пока попробую совместить приятное с полезным и узнать что-нибудь о детективе Фросте.

— Спасибо, — улыбается куратор, а затем прижимает мой лоб к губам. Именно так — не наоборот. Он своего добился и теперь доволен.

Должно быть, со стороны мы смотримся милее некуда, но едва выдержав необходимую паузу, я делаю шаг назад и, неловко махнув на прощание рукой, с ходу запрыгиваю на велосипед. Чертов Гастон. Что, все-таки, у него на уме?

Не думаю, что в моей жизни был день, когда бы я выпила кофе больше, нежели сегодня. Дождь полил еще до того, как я добралась до первого условленного места — дома миссис Хастингс, потому я приехала к ней настолько мокрая и несчастная, что престарелая грымза ахнула, вручила мне три полотенца, а потом налила целый бассейн кофе. Мы с ней просидели за столом, пережидая дождь, целых полтора часа, сплетничая и по очереди почесывая за ухом легендарную белоснежную леди Макбет.

Не знаю, кому пришло в голову назвать кошку именно так, но эта особа имени не посрамит… Идти ко мне на мокрые коленки она отказалась, да еще наградила презрительным взглядом. Не выдержав, я рассмеялась. Кошка напомнила мне солисток из штаба, которые были уверены, что в их ряды затесалась самозванка и считали своим долгом устроить полноценный моральный прессинг. Но, тем не менее, миссис Хастингс решила, что ее питомица меня признала и даже любезно поведала некоторые подробности из жизней местных жителей, о которых в противном случае предпочла бы умолчать… Да-да, так и сказала.

Но самое важное, что я вынесла из разговора с ней — то, что детектив Фрост является деверем миссис Лайт.

Не знаю, как после такого открытия тотчас не сорвалась с места и не побежала делиться новостями с коллегами, но весь остаток дня провела как на иголках. А если еще учесть, что остальные жители городка, которых я посетила, тоже расплачивались со мной кофе, когда я влетела в двери особняка, меня аж трясло: руки дрожали, а сердце билось у горла. Только здравый смысл подсказал, что лучше не являться к Гастону в кабинет до того, как приведу псебя в порядок. И целых пятнадцать минут я простояла под душем в ожидании, чтобы перестало покалывать пальцы ног, отчего потом так спешила к куратору, что, уже направляясь в его кабинет, обнаружила, насколько плохо размазала крем по лицу.

Но, занеся руку для стука, остановилась, услышав искаженный динамиками голос Ив:

— Гастон, если тебя в штабе нет, то что здесь делать мне? Я покину Новый Орлеан завтра же. Дома мне комфортнее. Потом, когда ты вернешься с задания, я тоже приеду и сделаю операцию. Так будет логичнее. Кроме тебя я здесь почти никого не знаю, а отношение к солисткам… сам знаешь какое.

— Ив, тебе нужна помощь психолога. И не постороннего, а из медцентра, чтобы можно было все рассказать начистоту. Я не позволю тебе уехать до того, как получу положительное заключение о твоем психоэмоциональном состоянии.

— Гастон, какое заключение? Меня не впервые избили. Это случалось даже до того, как я попала в команду. В тюрьме почти всех бьют.

И она права. Меня тоже били.

Именно это стало официальной причиной моего перевода в отдельную камеру. Девочка, метившая в официантки, закономерно не могла за себя постоять, и скидку мне не сделали.

— Позволь мне осмотреть синяки, — велит Гастон.

— Зачем? — чуть помедлив, спрашивает Ив.

— Я хочу понять, нужно ли назначить тебе полное обследование. Если есть гематомы в области мягких тканей, я буду вынужден назначить тебе сканирование всего тела.

— Я чувствую себя нормально, — отчего-то упрямится Ив.

Несколько секунд ничего не слышно, и я бесстыдно прижимаюсь ухом к лакированной поверхности двери, решив, что собеседники стали говорить тише. Но, видимо, диалог прервался, потому что из кабинета слышится только размеренное поскрипывание компьютерного кресла. Будто Гастон в раздумьях…

— Ив, они тебя насиловали? — вдруг спрашивает он в лоб и без предисловий.

Я отступаю от двери на шаг. Сердце на мгновение останавливается. Думала ли я об этом? Конечно, да. Любая женщина думает, а уж если живет такой жизнью, как у нас… Рано или поздно с кем-то из солисток такое должно случаться, я не настолько наивна, чтобы этого не понимать — не теперь. Но готова ли я к этому? Нет. А Гастон так запросто об этом говорит, будто не раз осознавал риски, но ничего не мог с этим поделать… Круг беспомощности какой-то.

Из-за того, что отхожу от двери, ответа Ив не слышу, но, к счастью, слова куратора не оставляют сомнений:

— Хорошо. Ты не представляешь, как я рад. Но, раз так, разденься, пожалуйста, я осмотрю твои синяки.

Невесело усмехаюсь. Гастон в своем репертуаре. Только забрезжил свет в конце туннеля, как он кричит тушить лампочку. Теперь Ив придется признаться, что она соврала, или раздеться… Судя по неловким шуткам, она подчиняется приказу, но, как ни удивительно, Гастон их вообще не комментирует. Ограничивается сухими репликами по типу «повернись», «приблизь к камере руку»… Я бы на месте его собеседницы умирала от страха. Иногда мне кажется, что наше с Гастоном шаткое перемирие спасает только одно: чувство юмора. Без подколок нормально общаться мы не можем.

Эта пытка для всех нас длится вечность. За стеной разговаривают два человека, находящиеся на разных концах страны, внизу громыхает за десятерых Лео, а я просто стою под дверью кабинета и жду возможности зайти и задать вопрос: мое ли это будущее? Элизабет Кетрин Дженнсен проживет бессмысленную, бестолковую жизнь, а потом будет пристрелена каким-нибудь конченым отморозком в дешевом придорожном мотеле, и ее убийством займутся спецслужбы. Затем на ее место возьмут двух других, не менее бестолковых юных уголовниц, и все сначала…

А так ли это, Гастон?

Едва услышав прощание Ив и куратора, я стучу и в дверь и вхожу, не дожидаясь разрешения. Несмотря ни на что, робости не чувствую, хотя могла бы. Не знаю почему, быть может из-за официальности разговора, я отчего-то думала, что увижу Гастона одетым как на деловой встрече, и теперь пытаюсь примирить реальность и фантазии. Мягкий кашемировый свитер, закатанные рукава, чуть потертые не новые джинсы…

— Я слушала под дверью, — сообщаю, наверное, от дезориентации. Надо заметить, что эти слова удивляют не только меня.

— У меня не лучшее настроение, поэтому остальные чистосердечные признания советую отложить, — бросает Гастон, сматывая провод.

От его слов на коже появляются мурашки, и приятного в них ничего, но я не собираюсь уходить, даже если бы хотела. Не выйду, пока не услышу ответов на свои вопросы… Осталось собраться с мыслями и перестать пялиться.

— Я просто ставлю тебя в известность. Мне не стыдно. Это чтобы ты знал.

— Понял, — улыбается куратор.

— Я шла сказать, что детектив Фрост деверь миссис Лайт. Выяснила сегодня.

— Да ты что, — отвечает Гастон, но для такой фразы недостает экспрессии. Видимо, он и сам понимает, насколько неправильно реагирует, так как оставляет в покое провода, просто запихивает руки в карманы джинсов и впивается в меня глазами, намереваясь слушать.

— Получается, у нас явный конфликт интересов (о котором, кстати, говорил сам Фрост), и его враждебность легко объясняется. Адвокатам и головы ломать не нужно: наши визави ошиблись еще на подлете.

— Да это хорошо, — кивает куратор.

Поскольку тему он не развивает, я переключаюсь на то, что интересует меня на самом деле.

— Сколько ты слышал из нашего с Лео утреннего разговора? — спрашиваю Гастон.

— Достаточно, — отвечает он и отворачивается, явно не собираясь вдаваться в подробности.

— Ты слышал, что он сказал обо мне? Что на месте Ив должна была быть я.

— Хочешь ответа — задай вопрос, — напоминает куратор, и, наконец, заканчивает возиться с техникой.

— Таким будет следующее мое задание? — спрашиваю.

— Объясни, почему ты каждый раз задаешь неправильный вопрос? — спрашивает Гастон. — Я начинаю думать, из боязни получить нужный тебе ответ.

— Я всего лишь хочу, чтобы ты отвечат развернуто. Если у тебя осталась совесть, расскажи мне все, как есть…

— Если у меня осталась совесть, — перебивает Гастон. — Мне нравится такая формулировка…

Наконец, поняв, что диалога не состоится, я всплескиваю руками и разворачиваюсь к выходу, но меня останавливают:

— Останься. Я предпочитаю думать, что совесть еще при мне.

В общем-то, приказ как приказ. Ничуть не отличается от тех, коими обычно щедро разбрасывается Гастон, но… меня буквально парализует от осознания, что я могу что-то узнать, сердце начинает колотиться в горле. Не все, но что-то. Я бы не хотела узнать все тайны команды за один день — о, такое немногие смогли бы выдержать — но заглянуть чуть дальше планов, самолетов и операций, чуть глубже… Задавалась ли я таким вопросом раньше? Да, но не очень часто. Меня это мало волновало, слишком плотной была круговерть событий, а сейчас, когда я болтаюсь над пропастью, удерживаемая лишь милостью куратора, очень хотела бы знать, планирует ли он меня отпустить в свободный полет.

Вниз.

Гастон садится не за стол, а в одно из гостевых кресел — подчеркивает, что разговор неофициальный. Но внезапно, благодаря неудачно падающей тени лампы, лишь подчеркивающей усталость, я вспоминаю, что прошлой ночью куратор не спал…

— Ты… ты не хочешь пойти поспать? А завтра бы поговорили, — предлагаю.

Мне совсем не хочется, чтобы он ответил согласием, но иначе я буду чувствовать себя виноватой. Ведь видела, в каком он был состоянии этим утром… Однако взгляд, которым меня одаривают, не предвещаюет ничего хорошего.

— Мое предложение очень выгодное, а это значит, что и ограниченное, — напоминает он. — Навряд ли на холодную голову я захочу об этом говорить. И на трезвую. Если не сложно, налей мне виски, пожалуйста.

— Мало, много или чтобы развязался язык? — интересуюсь, направляясь к бару.

Он негромко смеется.

— Так, чтобы я не заснул посреди диалога.

Подумав, строго лимитирую количество алкоголя.

— Спасибо, — забирает он стакан, стоит подойти ближе, а затем разводит в стороны руки.

Пару секунд я вопросительно на него смотрю, но, в общем, жест вполне очевиден и, поддавшись влиянию вечера, располагающему к безумствам, усаживаюсь к Гастону на колени, перекидывая ноги через подлокотник. Не знаю, кто проектировал это кресло, но он был гением: мы оба удобно утопаем в мягких подушках, хотя сидим вдвоем. Куратор пьет свой виски, а я задумчиво провожу пальцами по торчащим шерстинкам его свитера. Кашемир именно такой мягкий, как мне представлялось, и это безумно приятно.

— Так о чем ты мне расскажешь?

— О распределении заданий, — отвечает он и, стирая пальцем каплю алкоголя с губ и вызывая у меня нездоровый ассоциативный ряд. А затем и вовсе палец облизывает, совсем как тогда с булочками…

— Надеюсь, тебе полегчало, — говорю, не в силах оторвать взгляд от его губ.

— Все еще ужасно паршиво, и от виски и красивой девушки на коленях уже хочется жить, — улыбается он.

Думаю, если бы он знал, насколько сильно я его хочу, не рискнул бы даже приблизиться, не то что шутить подобным образом. Иногда мне кажется, что для женщины это противоестественно…

— Задания, Тая, — начинает он, даже не подозревая о крамольных мыслях, которые посещают мою голову. — Приходят сверху. Обычно, в самый неудобный момент. Дается место, краткое описание и требование к исполнителю. Мне нужно подобрать человека… и утвердить в комиссии. Иногда лично, иногда дистанционно. Порой исполнители сидят без работы месяцами, а в другое время мне приходится выкручиваться, перекидывая людей так же, как Лео: с корабля на бал.

После этого он делает еще глоток, и я начинаю подозревать, что налила слишком мало виски. Я бы могла смотреть, как он пьет и облизывает губы вечность…

— Комиссия нас не любит, она откладывает решения по делам команды до последнего. Обычно они высылают мне по три-четыре задания в течение довольно короткого срока, но поскольку исполнителей надо назначать немедленно, а информации о будущих заданиях нет, порой случается так, что я прогадываю. А претензии не предъявишь — с такими людьми это не срабатывает даже в мелочах. Со временем мне удалось развести вас и их в разные стороны: комиссия практически не принимает участие в делах команды, — но мы полностью от них зависимы. И я тоже. Они не препятствуют моего произволу, пока я не нарушаю прямых приказов… даже если те ужасны.

— Как задание Ив?

— Да. Задание Ив… — вздыхает куратор. — Они сразу выдали мне характеристику объекта как человека агрессивного. Такие задания попадаются редко, но бывают. Основных требований к исполнителю пришло два: опыт и стрессоустойчивость. И, что самое противное: в рамках задания девушка не должна работать. Представляешь, как затруднен контакт с человеком, который находится, скажем, в номере отеля под камерами и с охраной двадцать четыре часа в сутки? Самоубийственный проект.

— И следовало назначить меня?

— В таких случаях, бывает, комиссия вписывает исполнителя карандашом. — Гастон смотрит на меня в упор, и даже не нужно следующих слов, чтобы понять, кого вписали.

— И об этом знали?

— Это закрытая информация, но на тот момент несколько девочек… — Он поднимает руку и, будто в попытке успокоить, проводил ею по моим волосам. — Две подряд… выбыли. И твоя авария сразу за ними.

Я вздрагиваю и отвожу глаза, подавляя желание увернуться от его ладони как символа примирения. Не могу это принять.

— Оставались вы с Ив.

— И почему ты назначил не меня? — Пытаюсь контролировать голос, но он все равно подводит и получается резко.

— Это было спустя шесть месяцев после операции, тебя можно было назначить. Но я солгал. Про медицинские показатели.

— Почему?

Он пожимает плечами и некоторое время мрачно смотрит вдаль, пока я мучаюсь предположениями.

— Когда я взял тебя в команду, тебе было всего шестнадцать. Ни до, ни после я не брал в команду детей. Это слишком большая ответственность и совершенно другие ощущения. Думал, что к такой жизни проще приспособиться, если перед этим был чистый лист. В итоге мы с наставниками не могли смотреть друг другу в глаза из-за ощущения, что издеваемся над ребенком. И это странным образом не прошло.

— Чувство вины? — бормочу задумчиво. — Это на тебя не похоже.

— Я с тобой согласен. Не характерно. Но когда Арчи назвал меня педофилом — проняло.

— Арчи назвал тебя педофилом? — не сдержавшись, начинаю хохотать.

— Так точно, — шутливо кланяется Гастон.

— Мне же было восемнадцать…

— А вела ты себя как четырнадцатилетняя дурочка. Из штаба сбежала, коленки разбила и не переставая хлюпала носом, пока я заклеивал их пластырем. Кот из Шрэка удавился бы от зависти, едва взглянув на тебя тем вечером.

— После этого ты накачал мне скулы филерами, скрыв эффект оленьих глазок?

— У меня не было выбора. Есть абсолютно ванильные девочки, которым идет трогательно-невинный вид, но тебе — точно нет, и я лишил тебя дурной привычки воздействовать на окружающих неподобающим образом.

— Я и была овцой на заклание! — возмущаюсь я.

— Никогда не была, — ничуть не смущается Гастон. — К тебе никто и никогда не был жесток. Ив еще может предъявить мне подобную претензию. Ты — нет.

— Серьезно? Ты хоть представляешь, как мне было дико узнать, что всю свою жизнь я должна буду спать с людьми, которые нарушили закон? Меня никто даже не пытался подготовить к подобному. Я только вышла из класса, где учила французский, как вдруг узнаю, что на меня примеряют роль не дрезденской статуэтки, а Маты Хари! Естественно я надеялась, что ты меня хоть как-то успокоишь. Естественно, смотрела, как затравленный зверек и ждала объяснений. Я же тебе доверяла…

Откровение повисает в воздухе и прерывает удивительно мирный диалог. Я даже не подозревала, что однажды мы с Гастоном усядемся в одно кресло на двоих и обсудим, как все было. Не это ли означает, что мы отпускаем прошлое? Несколько секунд назад я бы сказала, что да, но фраза-признание все испортила, и теперь мы просто сверлим друг друга взглядами, понимая, что это странно: мне не следовало верить Гастону даже в прошлом, ему не следовало чувствовать себя передо мной виноватым. Выход из берегов профессионализма поставил каждого из нас под удар. Свой я уже получила, а как насчет Гастона?

Не уверена, что именно он делает первое движение, но внезапно наши губы встречаются и, в отличия от прошлого раза, этим не ограничивается. Тягучий, сладкий поцелуй, не ускоряющийся, без языка или намеков на продолжение. Последнее обстоятельство вызывает двойственные чувства: облегчение, смешанное с разочарованием. Жадное до ласк тело, конечно, жаждет всего — как и всегда, но умом я понимаю, что не готова. Один раз мы уже сгорели во вспышке, и даже пепла взаимопонимания не осталось. Я не хочу того же смятения и исступления. Есть причины, по которым люди сначала разбираются, что к чему, а потом оказываются в постели. По крайней мере, если не планируют разойтись после секса в разные стороны. Мы точно не сможем.

Я отрываюсь сама, с трудом, едва обнаружив, что дыхание сбилось, и вытаскиваю из пальцев Гастона стакан с виски.

Смыть его вкус, хоть немного прийти в себя.

Огонь разносится по внутренностям, заставляя на время зажмуриться и закрыть рот рукой. Но оказывается, все усилия тщетны:

— Останься сегодня со мной, — говорит куратор, отбирая у меня опустевший стакан и убирая его подальше. — После всей этой истории мне тошно, а когда я тебя целую — забывается. И мы оба знаем, что задание закончится именно этим. Я бы предпочел расставить все по местам сегодня.

На мгновение у меня перед глазами проносится бледное лицо Ив с огромными испуганными глазами, затем — расчерченные прутьями тюремной решетки отсветы ламп, холодный спертый воздух камеры будто уже дует в лицо… Если членам комиссии не понравится наша сближение, они легко смогут обеспечить мне полный букет ставших явью кошмаров. Но мне отчего-то не страшно. Я почти забыла, каково это — не бояться. С тех пор, как Гастон обрезал пуповину, связывающую меня со штабом и им самим, я почувствовала себя человеком, выброшенным в открытый космос. Нет ни ориентиров, ни направлений. Только страх никогда не вернуться назад… А ведь каждый раз, закрывая двери нашего с Гастоном «класса», который располагался, порой, в самых неожиданных местах, я ощущала себя внутри пузыря, куда не проберутся монстры. Я верила, что он поможет, поддержит, не даст в обиду… Сегодня я узнала, что прошло одиннадцать лет, но этот своеобразный уговор, по которому он спасает маленькую Лиз от демонов, до сих пор в силе. Даже если бы я не хотела еще раз окунуться в иллюзию защищенности, как я могла сказать ему «нет»?

— Ты понимаешь, что будет, если комиссия узнает? — спрашиваю я негромко.

— Пожалуй, получше твоего, — выразительно выгибает бровь Гастон, уже забираясь пальцами под мою кофту на спине. — Но мы ведь будем просто целоваться…

Просто целоваться.

Да, я верю, что можно просто целоваться, большинство людей так и делает. Прикосновение, несколько движений губами, неловкие попытки не столкнуться носами, когда клонишь голову вбок, потом подключается язык, бестолково засовывается в рот несколько раз, а потом… поцелуй теряет актуальность, и за неимением других вариантов горе-любовники переходят к дежурным поцелуям других частей тела, перемежая их с раздеваниями. Экспозиция, завязка, кульминация, развязка. Вот что такое просто целоваться. Но при удивительной распространенности этого феномена, кроются мириады поцелуев, наполненных смыслом. Неуклюжие и долгожданные первые прикосновения губ любимого человека, жадные и отчаянные поцелуи встреч, коими полнятся перроны и аэропорты, болезненные, рваные и запретные поцелуи измены — первые предвестники разъедающей близости. Их вполне достаточно разных, чтобы не пресытиться никогда… Но все же я о другом.

Вы знаете, как довести человека до полной потери самообладания с помощью одного лишь контакта губ? Вы знаете порог, после которого теряете разум сами? Губы на вкус разные. Нижняя — сочная и гладкая, а верхняя подвижная и неуловимая, а если повторить трюк Питера Паркера и Фелисити Джонс с поцелуем валетом, то ощущения будут совсем иными… Я могла бы рассказывать об этом очень долго, но что толку, если практику не заменишь?

Мы целуемся долго и неспешно, как в учебнике имени самого Гастона, и я должна была бы этим наслаждаться, но не выходит. Руки так и тянутся к одежде, которая лишняя, неожиданно неприятная… Мы настолько просто целуемся, что кровь стучит в висках, и в горле зарождаются стоны.

Временами Гастон отрывается, давая нам обоим время остыть, снизить градус… А затем вновь. Но это работает паршиво, и с каждым разом мы заходим чуть дальше, и вот уже мои губы на его лице: на скулах, подбородке, а сама я стою на коленях по обе стороны от его ног, обхватывая лицо руками, заставляя сильно запрокинуть голову, чтобы прижаться как можно теснее. Грудью к груди. Тишину разрезают лишь шумные выдохи и тихие стоны, которые только сильнее распаляют и без того тлеющую агонию. И от одежды уже больно, кресло стало запредельно неудобным.

— Пойдем, — шепчу на выходе и тяну его, пытаясь встать.

Но он не позволяет. И не спрашивает, куда я пыталась его увести: подхватывает на руки и укладывает на пол, просовывает руки под мою кофту и стягивает бюстгальтер прямо под ней. И улыбается, прикрывая глаза от удовольствия.

— Мы просто целуемся, — напоминаю хрипло.

— А разве нет? — интересуется он, лаская мою грудь. — Тогда целуй более отчетливо.

И я целую, обхватывая его торс ногами, а руками — лицо. Как давно это было в последний раз? Очень, но так ярко помнится и по сей день. Я не хочу признаваться даже себе, но, видимо, какая-то часть меня до сих пор влюблена в Гастона. Ну вот и все: я призналась.

Словно услышав мои мысли, куратор окончательно стягивает с меня кофту и смотрит. Болезненно так. Едва взглянув в лицо Гастона, я забываю, как дышать, а он опускается сверху и делает такое движение… клянусь, не будь мы оба в джинсах, он бы вошел в меня. Но, видимо, мы все же просто целуемся. Целуемся и тремся друг о друга, как подростки или какие-нибудь петтинговые извращенцы. Он подхватывает меня под поясницу и выгибает к себе навстречу, заставляя откинуть голову, и впивается губами в шею до боли. Должно быть, засосы останутся.

Но мы просто целуемся.

Пока он, забывшись, не начинает ласкать мне грудь языком, а я не обхватываю ногами его талию, лишь больше усиливая давление. Пока Гастону не приходится заткнуть мне рот, чтобы Лео не услышал, как я кричу от удовольствия.

 

Глава 10

Сегодняшнее утро встретило меня лучами солнца, бьющими прямо в лицо. Мы забыли задернуть на ночь шторы, и я проснулась рано, от того, что в спальне стало слишком ярко. На часах было всего семь, но я не расстроилась: заснула в кольце рук Гастона и поняла, что не хочу из них выбираться. Никогда.

Знаете, в книгах и фильмах часто бывает момент, когда герою предоставляется возможность остаться в мире, созданном его воображением, самом-самом желанном, но нереальном. Мне хочется им крикнуть: идиоты! Как после этого вы собираетесь жить в реальности?

Я бы, пожалуй, не вернулась. Не к чему. Моя реальность состоит из четких указаний и шахматных партий, где нет места слабости. А в царстве грез я была бы самой любимой и беспомощной, позволила бы все решать мужчина. Ну ладно, преувеличиваю: ничего не делая, я бы умерла от скуки. Но я бы точно сделала все, чтобы быть любимой. Банально звучит? Даже пошло, наверное, но знали бы вы, как тяжело осознавать, что в этом мире нет ни единого человека, для которого ты был бы кем-то самым-самым.

Из странных грез меня вырывает звонок скайпа. Он будит Гастона, заставляет его подскочить на кровати, схватиться за телефон и с головой окунуться в новый день — день, где он снова мой странный и сдержанный куратор…

Я не сразу поднимаюсь следом. Сначала слежу глазами в попытке прочувствовать преображение из уязвимого мужчины, который просил моих поцелуев, в собранного и холодного руководителя сверхсекретной команды. Даже то, что он, разговаривая, не делает попыток одеться, ничуть не мешает ему казаться привычно неприступным… Между нами все закончилось? У меня нет ответа. Но сидеть здесь и ждать решения, будто виновная, точно не стоит.

— Мы сегодня без булок? — спрашивает меня Лео, едва вернувшись с пробежки заглядывая в кухню, где я готовлю завтрак.

На нем пропитавшийся потом спортивный костюм, который заставляет меня брезгливо сморщить нос.

— Без, — отвечаю неохотно.

— Да это победа! В кои-то веки меня послушали, — восклицает он совсем как мальчишка, а затем начинает воровато озираться: — А где Гастон? — спрашивает излишне легко, и я одним лишь усилием воли заставляю себя невозмутимо намазывать маслом тосты. Почему он спросил о Гастоне? Сколько он знает? Что-то слышал? Как я выяснила, происходящее в кабинете куратора, можно легко подслушать через дверь…

— Ему позвонили из штаба.

После этого признания Лео преображается: становится до смешного хитрым и подозрительным. Оборачивается, чуть сутулится и боком крадется ко мне, чтобы спросить:

— Ты слышала что-нибудь об Ив?

— Она благополучно вернулась в штаб, — пожимаю плечами.

Иногда так обидно знать, что за тебя бы не волновались, в то время как за других — сколько угодно.

— Слушай, прими душ, прежде чем по кухне прыгать, — говорю ему, не желая продолжать разговор.

— А ты понемногу вживаешься в образ сестрицы… — присвистнув, сообщает Лео.

Но не успевает сделать и пары шагов, как в кухне появляется куратор. Не знаю, когда Гастон успел собраться, но, хотя его волосы едва начали подсыхать, он уже переоделся в брюки, рубашку и блейзер. Весьма официальный наряд для завтрака. Обычно он ходит по дому в чем-то более уютном, и мне это по душе…

— Мне нужно лететь в Новый Орлеан, — объявляет он без предисловий, подтверждая мою догадку. — Билеты уже бронируют. Вернусь к юбилею миссис мэр. Лео, приведи себя в порядок, повезешь меня в аэропорт. Живее.

Казалось бы, ровный тон не должен придавать ускорения, но парень пулей вылетает из кухни.

— Что-то случилось? — спрашиваю негромко.

— Вчера Ив мне обещала быть хорошей девочкой и не упрямиться, а сегодня на рассвете ее застукали на выходе из штаба с чемоданом в руках, — закатывает глаза Гастон. — Поведу за ручку к мозгоправам, что поделать. Детки есть детки.

Рассмеявшись от несуразности заявления, возвращаюсь к приготовлению завтрака.

— Ты собираешься ее прооперировать?

— Сначала нужно получить заключение психиатра и сделать тексты. За пару дней не успеть.

И все же он едет к ней на пару дней… Внезапная и совершенно неуместная вспышка ревности застает меня врасплох. Я пытаюсь с ней справиться, старательно кромсая ножом сыр, но получается не очень. В конце концов, какая разница между мной и Ив для куратора? Обе были с ним, в совершенно равных обстоятельствах, но одна чуть раньше. И только.

— На обратном пути встреть меня в аэропорту. Нам нужно все обсудить без лишних ушей, — говорит тихо Гастон, подойдя ко мне.

— Ты рассчитываешь на продолжение? — спрашиваю прямо, не видя смысла задаваться этим вопросом в одиночестве и дальше.

— Да, — отвечает он мне точно так же. Просто. Без ужимок.

А в голове моей вертится вопрос: почему? Я помню, как хорошо было нам раньше, но разве этого достаточно? Вчерашние откровения совсем не объясняют желание Гастона видеть меня в своей кровати. Просто секс? Эту мысль я бы допустила, если бы не просидела час у него на коленках, а сегодня утром не замазывала консилером покрасневшую кожу вокруг губ… С другой стороны, было ли достаточно хорошо, чтобы желать большего? Вне всяческих сомнений.

— Удачи в поездке, — говорю не осмелившись спросить о причинах.

— Спасибо. И, Тая, — зовет, дожидаясь, пока повернусь. — Пока меня нет, не вздумай идти к Винсу Лайту или творить еще какие-нибудь глупости. Ты меня поняла?

Кисло киваю в ответ. Хочет он меня или нет, командовать меньше не собирается.

Как говорится, свято место пусто не бывает, и не успевают мужчины покинуть дом, как здесь начался сплошной парад визитеров. Сначала мы с Мэгги пытались восстановить шаткое перемирие, поводом к которому послужила записка от Винса Лайта. Можно смеяться сколько угодно, но, будто почуяв отъезд Гастона, пострадавший строитель решил установиться со мной контакт и попросил не привлекать пока адвокатов, о которых ему поведала наша экономка. Извинялся за мать и за дядю, говорил, что они это не со зла… Но даже если и так…

Однажды не со зла я залезла в дом, где убили женщину. Прошло без малого пятнадцать лет, а я все расплачиваюсь на тот протупок. Почему у других людей должно быть иначе?

Пожалуй, я не склонна к компромиссу, но решать куратору. Надо прислать ему фотографию записки, а дальше пусть сам разбирается. Умываю руки, к Винсу не пойду.

Но это было всего лишь начало, и на запах отсутствующих защитников дамы в беде пожаловал детектив Фрост: «уточнить» детали произошедшего. Будто до этого он не вытряс из нас с Лео все, что было можно… Полагаю, он решил проверить, насколько точно мы повторим истории, рассказанные за день до этого, а Лео взял и исчез. И тут детектив, естественно, вспомнил, что запретил покидать… что-то. По его разумению — город, по моему — штат. Мы тявкались минут двадцать, а Мэгги все это время малодушно где-то пряталась, опасаясь, что заставят выбирать сторону. Но апогеем несуразности стало то, что детектив собрался дожидаться Лео у нас под окнами. Наверное, для того, чтобы убедиться в моем вранье и забрать в участок, не отходя от кассы. Машину поставил так, чтобы было видно из окон дома, уселся и принялся курить.

Но закончилось все даже не этим: не успела я полюбоваться видом полицейского невзрачного седана из гостиной, как в дверь позвонила Кили Андерсон и с порога объявила:

— Я пришла из-за рогов.

— Что? — переспрашиваю, подумав, что ослышалась.

— Именно из-за такой реакции я решила своим долгом предупредить, — вздыхает рыженькая, деловито поднимая палец. — Папа собирается торжественно вручить вам рога на юбилее Имоджин, полагаю, вам стоит к этому подготовиться.

— То есть Гастона позовут на сцену при всем городе, — повторяю недоверчиво, — и вручат рога?

— Точно, — широко улыбается Кили.

— И это символ почета?

— Раз передает рога мэр лично, то, полагаю, да — почета.

— Может быть, кофе? — вспоминаю, что общаться на пороге очень невежливо, даже если разговор о рогах…

— Если только быстро, — взглянув на часы, соглашается Кили. — Я относила документы в мэрию, если заметят, что задержалась, конечно, не уволят, но могут отчитать.

На Кили розовый костюм. Намеренно старомодный, но ей вообще идет ретро. Наверное, все дело в том, что дочка мэра мне нравится. И уже не хочется звать ее отчаянной домохозяйкой. Подкупила мне душевность этой девушки…

— А мистер Сайтен… — начинает Кили, заглядывая в гостиную, и по легкому испугу в голосе, я понимаю, что Гастон произвел на нее впечатление. Возможно, не в романтическом смысле, но вне всяческих сомнений. В отличие от Лео, о котором даже не вспомнили, — подмечаю не без злорадства.

— Гастон сейчас направляется в Новый Орлеан, там какие-то дела. Лео повез его в аэропорт.

— Поняла, — кивает Кили и, кажется, даже с облегчением. Видимо, общество нашего куратора для нее стеснительно. Наверное, ауру власти почувствовала.

Мэгги охотно выбирается из своего укрытия, как только понимает, кем является наша гостья. Видимо, Кили нравится и ей, потому что она, наконец, возвращается к прежнему режиму общения и выкладывает той, как на духу, все последние новости, которые из-за изобилия незнакомых имен для меня все равно, что белый шум. Дочка мэра тоже это понимает и, едва-едва успевая кивать, с раскаянием на меня поглядывает. Но внезапно экономка наклоняется ближе и громким шепотом произносит:

— Кили, попросите Таю показать мастерскую. Там такая изумительная картина. Я зашла недавно, чтобы пыль стереть, и просто обомлела!

— Это вы о дворике? — уточняю.

— Маки тоже красивые, — тут же тушуется экономка.

Наверное, после Винса Лайта она решила, что мы можем ее съесть. Приходится уверить экономку, что я ничуть не обиделась ни за себя, ни за Арчи. А чтобы подтвердить добрые намерения, вести Кили в мастерскую.

— Когда же вы успели написать картину? — удивляется дочка мэра.

— Когда поругалась с Гастоном, — смеюсь, распахивая дверь. — Скандалим мы виртуозно.

Рыженькая входит в мою мастерскую, не переставая улыбаться, и на некоторое время замирает на пороге, осматриваясь. Да, в комнате есть что посмотреть: там столько разных мелочей (моих и не только), что описать обстановку можно только одним словосочетанием: высокохудожественный бардак.

— Обе ваши? — спрашивает рыженькая, бегло осмотрев обстановку и остановившись перед картинами. Их она, как раз, изучает долго.

— Нет. Маки писал мой учитель.

— Он тоже из Нового Орлеана? — вопрос из разряда тех, которые безобидные, но попадают точно по больному.

— Был. Его уже нет, — пытаюсь улыбнуться и не выдать свою грусть, но не получается.

— Мне так жаль, — искренне говорит Кили.

— Эту картину забрал Гастон чуть с руками не вырвал у другого претендента, — перевожу разговор в более веселое русло.

— Он тоже знал вашего учителя?

— Да. Они были друзьями. Вообще-то, это Арчи нас познакомил.

— И что было дальше? — лукаво спрашивает Кили.

— Я посчитала его старым.

Кили начинает хохотать, а я отворачиваюсь, немного смутившись от того, что вынуждена ей врать. С другими людьми меня совесть не мучает, но Кили такая открытая девушка… Однажды она узнает о нашей лжи, не сломает ли ее это? Я бы не хотела…

— Так значит, это он вас добивался. Романтично!

Даже если Гастон и романтичен, то только на свой собственный извращенный манер. Поцелуи в кресле, откровения в аэропорту… Все настоящее спрятано от чужих глаз, дабы этого не опасаться, не стыдиться. Слабости губительны… Не вдруг вытащишь на поверхность. Да, слежка комиссии здорово нас покалечила. Гастона, боюсь, больше всех. Я не думаю, что он был таким холодным и собранным всегда, или резал людей словами вместо скальпеля. Пусть я и не знала настоящего куратора достаточно хорошо раньше, с уверенностью могу сказать, что он был другим.

— Наверное, я его не рассмотрела то. Только спустя годы случайных нечастых встреч начала понимать, каков этот человек на самом деле, — улыбаюсь грустно. — А он хороший.

И вот это, как раз, не ложь.

— Разница в возрасте с годами стирается, — пожимает плечами Кили.

Она права. Теперь я уже не смотрю на Гастона, как на всезнающего и всемогущего. Восхищаюсь, но не слепо, а совершенно осознанно. Не потому, что хочется, просто иначе не получается. За поступки, а не из-за необходимости дать определение себе.

— Если захотите продать эту картину, уверена, папа ее с удовольствием повесит в каком-нибудь музее. А может и дома. В любом случае это значительно лучше половины всего, что там имеется. Ой… — восклицает Кили, внезапно осознав, что выразилась о моем творчестве не очень корректно.

Рассеянно улыбаюсь ее извинениям, а сама мысленно вздыхаю. Ведь дворик получился неплохо… правда неплохо.

После того, как Кили покинула наш дом, мне позвонил мэр. Он надеялся застать Гастона, но, поскольку тот на время полета отключил телефон, Андерсон с ним связаться не сумел и решил уместным извиниться передо мной. Оказывается, он понятия не имел, кого именно назначили расследовать происшествие на стройке, недоследил, и ввиду явного конфликта интересов велел отстранить Фроста и провести разбирательство по данному вопросу. А еще мэр, конечно, ничуть не настаивает, но неплохо бы намекнуть моему мужу, что он ни при чем, и надеется на отсутствие обид и на незыблемость договоренностей…

Выслушав не без веселья речи мэра, я уже думала — все, но вдруг позвонила миссис Лайт. Она назвала нас разрушителями судеб, фанатично выпалила, что правосудие восторжествует, а затем бросила трубку. Я ей не мешала, но, расстроившись, чуть не выбросила уже начатое письмо-ответ для Винса Лайта. Не из-за его матушки, конечно, а от отчаяния. Фактически, то, что мэр нас прикрывает, лишь подчеркивает проблему дифференциации: смотрите, они особенные. И любви это нам не добавит. Пора признать, что снискать расположение общества нам навряд ли удастся. Смиримся. Благо, прицел на городскую верхушку, с которой отношения пока не испорчены.

Эти события я перебирала в памяти по пути в аэропорт. Пока Гастона не было, задание будто искусственно стояло на паузе, и мы с Лео сдерживали его ход, как могли, но это неправильно. Машина уже едет с горки, и если мы хотим проехать как можно дальше в рекордные сроки, то не нужно давить на тормоз! Как же все не вовремя случилась Ив… Да и мы с Гастоном тоже не вовремя свою игру затеяли. С ума сошли, видимо. Нужно думать о другом, а я кусаю губы от предвкушения в одной лишь надежде, что под помадой не будет видно покраснений…

И платье надела красивое. Очень красивое, памятуя о том, что Гастон хотел видеть меня утонченной… А я хочу, чтобы ужасно чувство неизвестности испарилось.

Что мне сегодня скажет куратор? Или он уже передумал? Может, и к лучшему, если передумает. Из-за него я уже собирала себя по осколкам однажды.

Прошлое расставание меня сломало. Перестроило всю мою систему на один лишь рефлекс: не допустить боли снова. Я уже говорила, что если бы не приказ комиссии, я бы никогда не осмелилась приблизиться к Гастону. Я наблюдала бы издалека, поклонялась, спорю, лучше слушалась бы приказов… С другой стороны, была бы полностью от него зависима, доверяла бы его суждению больше, чем собственному. Именно этот болезненный разрыв, заставивший меня избегать Гастона на протяжении десяти с лишним лет, научил меня самостоятельно думать и действовать. Возникавшие рабочие проблемы я решала своими силами. Иногда очень сложно и тяжело, но… я научилась нести ответственность за собственные действия и решения. И сейчас, когда я вынуждена полностью подчиняться приказам куратора — даже в мелочах — это оказывается на удивление сложно. Солистка — не командный игрок. Даже если приходилось работать в команде, темп задавала я. А сейчас лидирует Гастон. У него своя тактика, свои методы, и чтобы с ними примириться, нужно время… вот почему я ослушалась и пошла к Винсу Лайту. На любом другом задании у меня не было бы поддержки всемогущих адвокатов и штаба, готового выполнить любой каприз в ущерб сну и отдыху. На любом другом задании я бы выкручивалась, как могла, как в последний раз…

Например, второе мое задание было адом. Меня выдернули из Лос-Анджелеса, где мы с Арчи проектировали стадион, и перекинули в Техас… Нет, не Техас, а Чертов Техас. Дело о стероидных напитках, в которые на производстве добавляли запрещенные препараты. Я тогда впервые осталась полностью одна. Без Арчи, без поддержки команды… И я была слишком молода, неопытна и обыкновенна, чтобы большие боссы обратили на меня внимание с одного взгляда, ткнули пальцем и сказали: вот она, ее-то мы и ждали всю жизнь. Они летали на другой высоте. Я билась о закрытые двери их приемных два месяца, но раз за разом проваривалась. И все равно не звонила Гастону и не жаловалась. Хотя писать письма о том, что результата нет, было весьма унизительно. А потом встретила журналиста, который тоже искал доказательства. Он был куда более простым парнем, очень классным. То, что я была вынуждена воспользоваться его расположением, чтобы сдать боссам и обратить на себя внимание, я считаю самым отвратительным поступком в жизни. Даже когда влезла в окно с Риком, я была скорее пассивным наблюдателем, а здесь… Но я не знала другого способа выполнить задание, мой бюджет был ограничен, из активов только шпильки да мини-юбка. Единственное, что оказалось в моих силах — проследить, чтобы он удачно устроился в жизни, пройдя программу по защите свидетелей. Для этого пришлось чуть-чуть поднажать на Гастона, но он мне это позволил, потому что иного способа избежать взрыва не существовало.

Это было восемь с половиной лет назад, тогда я стала настоящей солисткой. А теперь вынуждена вести тайную переписку с Винсом Лайтом вместо того, чтобы прийти и переговорить лично, так как куратор не дает добро….

Гастон сразу замечает меня в толпе и быстрым шагом направляется ко мне. Он бросает спортивную сумку прямо на пол и, обхватывая руками шею, прямо поверх волос, целует. Будто год не видел, а не два с небольшим дня. И я бы соврала, если бы сказала, что хочу разбираться в его мотивах… Он ведь сказал, что хочет продолжения, значит, какой-то процент нашего поцелуя… честен.

— Поехали домой, — тихо говорит Гастон, едва отрываясь от моих губ, обжигая их словами.

Я чуть хмурюсь, надеялась, что он скажет мне все на месте, как и обещал, но ничего не говорю, просто веду куратора к машине и открываю багажник, дожидаясь, чтобы он бросил туда сумки. Однако Гастон не спешит, стоит, забросив сумку на плечо, и разглядывает меня сквозь солнцезащитные очки.

— Ты сегодня потрясающая, — говорит он.

— Всего лишь платье и туфли, — пожимаю плечами, ничуть не кривя душой.

— Но они для меня, — парирует Гастон, и с этим не поспоришь. Наряжалась я, думая о нем.

— Для тебя, — киваю, старательно скрывая эмоции, а их очень много.

Я так долго прятала от куратора себя настоящую, что сейчас, озвучивая мысли, чувствую себя голой.

Он так ничего и не сказал мне, не предложил, но уже проворцирует на откровенность. А ведь рефлекс побороть непросто, так и тянет снова закрыться, отстраниться… Гастон мне это позволит, он будет разочарован моей трусостью, но точно даст сделать шаг назад.

Приходится сделать над собой усилие, чтобы выдержать этот взгляд спокойно. Помню, как в юном возрасте, обнаружив на себе фокус внимания симпатичного парня, я тут же подворачивала ногу или начинала теребить пуговицы на одежде, от дискомфорта… Я была уверена, что однажды овладею искусством кокетства, что стану одной из тех красоток весом по сто фунтов [45 кг], пять из которых приходится на накладные ногти и ресницы, но только не сейчас, а позже, когда-нибудь, однажды. В жизни бы не подумала, что буду стоять посреди парковки в дорогом бордовом платье и туфлях, что держатся всего на паре ремешков, под пристальным взглядом красивого мужчины, старательно скрывая от него тот же самый дискомфортно, что и раньше.

— Садимся? — спрашиваю.

— Я поведу, — кивает Гастон, закидывая в багажник сумки и захлопывая его.

— Ты только с самолета… — удивляюсь.

— Я очень благодарен тебе за заботу, — усмехается куратор. — Но я справлюсь.

Защелкивая ремень безопасности, я украдкой наблюдаю за Гасоном. Он настраивает под свой рост зеркало заднего вида. Заговорит или нет? На что, вообще, я надеюсь? Здравый смысл уже должен был к нему вернуться, страх перед комиссией — тоже. Очень глупо думать, что он все еще хочет продолжения… со мной.

— Разобрался с Ив? — задаю нейтральный вопрос.

— Я не совсем понимаю, что с ней творится. Она вытребовала у меня ключи от квартиры в Новом Орлеане. Хочет остаться одна, хотя это противоречит ее психическому состоянию.

— Я бы тоже предпочла одиночество, — пожимаю плечами.

— Почему? — цепляется Гастон, разворачиваясь ко мне всем корпусом.

— После задания всегда наступает… опустошение. Даже если не принимать во внимание то, что Ив не позволяли ни капли уединения во время проекта, ей необходимо время и пространство для перестройки, переоценки. Первые несколько недель она будет ужасно злиться на тебя, а царящий в штабе «культ Гастона» будет это только усугублять. Просто оставь ее в покое. Скоро она снова осознает, что ее собственная жизнь еще более блеклая и ненужная, чем самое паршивое из заданий, и успокоится.

На некоторое время куратор буквально теряет дар речи, только смотрит на меня. Руки на руле, но зажигание до сих пор не включено. К счастью, вернув себя самообладание, он целпяется не за слова о бессмысленности бытия:

— Прости, что еще за «культ Гастона»? — подозрительно переспрашивает куратор.

— В то время как солистки неустанно выедают тебе мозг, обитатели штаба всячески стремятся защитить и оградить от любых волнений, в том числе спуская таких, как я и Ив, на грешную землю. Я называю это культом Гастона.

— А я уж было думал, что выучил все причуды своих подчиненных, — вздыхает Гастон. — А ты много жалуешься, между прочим. Я даже и не подозревал, насколько много.

— Нет, ты точно знал это до того, как меня назначить.

Он отворачивается, посмеиваясь, и заводит машину. Я так надеялась, что продолжит разговор, но нет. Он выезжает на трассу, что-то насвистывая и кося взглядом на мои прикрытые платьем коленки.

— Расскажи мне, как ты жила в Сиэтле.

— Несколько дней назад ты обвинял меня в том, что я неправильно задаю вопросы…

— Ну я же тоже рассчитываю на развернутый ответ. И ты у меня в долгу, я между прочим, был необычайно очень мил и покладист.

— Я жила и живу в симпатичном, весьма уютном кондоминимуме с видом на парк, где бегаю по утрам до пруда и обратно. По выходным плаваю на паромах и кормлю птиц. А еще ни минуты не сомневаюсь, что тебе поступают отчеты о моем скромном досуге…

— Тая, мы в машине, чуть ли не в самом безопасном месте из всех… — грустно усмехается Гастон. — Я хотел знать нечто более личное.

— Нет, — качаю головой.

— Нет? — спрашивает Гастон, буквально замораживая меня интонацией.

— Хочешь о личном — начинай с себя.

— Ла-адно, — тянет он не без интереса, а затем вдруг резко сворачивает в один из съездов с трассы. Раздается натужный свист резины… Не знаю, в какой части машины я бы оказалась, если бы не ремень безопасности.

— Сдурел? — вскрикиваю, пытаясь сбросить с лица растрепавшиеся волосы.

— Извини, — смеется куратор. — Я заболтался и забыл вовремя сбросить скорость. Ты жива?

— Жива, — фыркаю, пытаясь оправить задравшееся платье, но Гастон перехватывает мою руку.

— Оставь, — велит тихо.

Пара минут, и машина оказывается в лесу, посреди деревьев. Дорога впереди не из тех, что ведет к цивизизации. Получается, мы направлялись именно сюда? Если такова попытка куратора спрятаться от комиссии, то она весьма комична, а если нет, то мои голые коленки очень в тему… Секс в машине?

Сбивается дыхание.

У него никогда не было секса в машине. Слишком подростковый атрибут. А первый мог секс случился с взрослым мужчиной, который мог себе позволить чуть больше комфорта. Лифт, например. Я хорошо помню лифт… Я думала, что либо кабина расплавится, либо трос оборвется.

— Откуда ты знаешь это место? — спрашиваю, пытаясь вытряхнуть из головы непозволительные для леди мысли и, в то же время, не выдать волнения.

— Уверена, что хочешь знать? — скептически интересуется куратор.

— Ну я же спросила…

— На пути в аэропорт Лео заезжал сюда отлить. — После этих слов я начинаю смеяться. — Я предупреждал.

— Впечатляет, — уверяю Гастона как можно серьезнее, но, не выдержав, снова смеюсь.

— Я проехал на несколько сотен футов дальше, если вдруг тебя это смущает, — «утешает» собеседник, рассматривая меня. — Вылезай.

Гастон помогает мне отстегнуть ремень безопасности, несмотря на то, что я уже вполне привыкла к креплению. В процессе, словно случайно задевает и грудь, и голые коленки. А глаза уже горят предвкушением. От него ноги становятся ватными, и вылезаю я из внедорожника излишне осторожно, а затем долго пытаюсь обрести равновесие на утопающих в земле шпильках. За это время Гастон обходит машину и открывает передо мной заднюю дверцу машины. Он ничего не говорит, но, в общем-то, и не надо. Мы взглядами договариваемся обо всем, что произойдет дальше.

— Прошу, — хрипловато подсказывает куратор, устав раздевать меня глазами.

Едва я успеваю поставить колено на сидение, как его руки уже под моим платьем, задирают подол и бесстыдно ласкают бедра. Значит, секс в машине я не придумала. Слава всевышнему, а то в последнее время подозреваю себя в нимфомании…

— Собираешься задурить мне голову, чтобы не отвечать на вопрос? — спрашиваю, выворачиваясь из объятий. Такое простое движение, на которое требуется вся решимость.

— Нет. Просто в данный момент… — тяжелый выдох, — я не могу ни о чем думать.

Он начинает с конца: не приступая к ласкам вновь, стягивает с меня одежду. Бретельки платья, нижнее белье. Я как завороженная слежу за его руками, пытаясь предугадать каждое следующее движение, но промахиваюсь раз за разом. Есть в его действиях что-то фетишистское. То, как Гастон заставляет меня закинуть ногу ему на плечо и гладит ладонью поверх шелковых чулков, медленно подбираясь к резинке. Дюйм за дюймом. И опускается на меня тоже неспешно. Пока мы не соприкасаемся бедрами. На большее салон не рассчитан. Пряжка ремня больно впивается в кожу, но я не жалуюсь, потому что хочу чувствовать больше. Салон непозволительно быстро пропитывается запахами страсти и духов.

Пытаясь разместиться удобнее, я натыкаюсь на волосы, которые были красивой прической, а теперь торчат во все стороны.

— Я собиралась битый час, а ты за две минуты все испортил.

— Считаешь, зря старалась? — интересуется Гастон, поглаживая мой живот прямо под платьем.

Видимо, не зря, так как его властные губы — действительно властные и знающие, обрушиваются на меня с невероятной силой. Не как в вечер поцелуев, а намекая на полное отсутствие тормозных механизмов. И мне полностью отказывает самоконтроль, тело наполняется сладким теплом ожидания. Еще чуть-чуть, и я позволю ему что угодно, ни слова против не скажу. Нет сил сопротивляться…

Я будто только и делала, что ждала его. Ходила по улицам, заторможенно оглядываясь по сторонам в поисках смысла, целовала других мужчин (иногда даже тех, кого выбирала сама), но ничего не находила в их объятиях. Жила в пузыре, куда не проникает ни дождь, ни ветер, ни солнечные лучи. Все видела и понимала, но ничего не чувствовала. Эмоции скользили по поверхности и стекали с меня, не давая зародиться никаким чувствам.

А сейчас я лежу, накрытая телом мужчины, от которого бежала годами, благодарная за то, что он все-таки меня догнал…

Женщина, где твой разум? Неужели уплыл, стоило ступить с причала в одну маленькую лодочку вместе с Гастоном? С каких пор ты цепляешься за его плечи, как за последнюю стоящую вещь в мире? С каких пор ищешь повсюду его запах и вглядываешься в лицо в поисках улыбки? С каких пор ради одного восхищенного взгляда обуваешь туфли, в которых вести машину — самоубийство?

Места так мало, что, отчаявшись удобно разместиться в салоне, я дергаю ручку открытия двери, и в следующий миг мы чуть не вываливаемся из машины. Прохладный воздух врывается в салон, покрывая кожу мурашками на контрасте с горячими губами Гастона.

— Дьявол, хоть бы предупреждала, — бормочет куратор, упираясь рукой о пол, чтобы не упасть.

— Сам бы предупреждал, что собираешься предаваться разврату на заднем сидении.

— А у тебя были другие варианты досуга на заднем сидении? Расскажи-ка мне о них.

Но ответа он не дожидается. Новая череда поцелуев заставляет выгнуться дугой, свеситься с сидения. Поцелуи закономерно смещаются ниже, концентрируясь на груди. И я прижимаю руку к губам, с которых помимо воли срываются стоны. Но на этом пытка не заканчивается: одно короткие движение, и Гастон уже во мне, прижимается лбом к моей груди, восстанавливая самоконтроль. Он начинает двигаться медленно, сложно осторожно, но скоро забывается, и я тоже полностью теряю голову. Цепляюсь за его спину, раздирая кожу ногтями. И вся дрожу, до кончиков пальцев. От напряжения и удовольствия.

Не знаю, сколько это длится, но снова до обидного мало, но, черт возьми, он за пару минут заставляет меня испытать оргазм, в то время как другим мужчинам месяцы близости не помогали…

Я всегда боялась этой его власти. Даже когда была по-девчачьи безоглядно влюблена в него.

Мы оба растрепанные, в мятой одежде, а я еще босиком и с размазанной тушью, стоим посреди леса и пытаемся хоть чуть-чуть привести себя в порядок. Свежий воздух сразу после сильного напряжения кружит голову, но это лучше, чем оставаться в салоне, пропитавшемся запахом секса… Вроде, отдаваясь Гастону, я действовала осознанно, но все равно неловко. Отчего? Необъяснимо. Женская логика, видимо.

Я украдкой поглядываю на куратора, который поправляет одежду. Я заставила себя открыть глаза и смотреть в его лицо, искаженное удовольствием. Хотела это запомнить. Забавно, но в глубокой юности я таких откровений избегала. Не была готова, а сейчас… от одного лишь этого зрелища могла бы сойти с ума.

— Я не хочу, чтобы Лео видел меня такой, — говорю, поскольку он замечает мой пристальный взгляд. — Придумаешь что-нибудь?

— Без проблем, — кивает Гастон.

Он затягивает пояс ремня и переходит к манжетам рубашки, а потом, удостоверившись, что лучше выглядеть уже не станет, сгребает меня в объятия и прижимает к крылу машины, вглядываясь в лицо и не отпуская взгляда.

— Я из беженцев, — говорит, расставляя руки по обе стороны от моей головы. — Приехал в Штаты, оставив семью в Норвегии, потому что поступил в Хопкинс [один из лучших медицинских университетов мира, находится в Балтиморе, штат Мэриленд]?

— Университет Джона Хопкинса? — переспрашиваю ошалело. Вот так запросто?

— Ага. И до сих пор живу на территории США по грин-карте. — Он заправляет волосы мне за уши и приподнимает подбородок, заставляя смотреть в глаза.

— Ты очень чисто говоришь по-английски.

Я никак не ожидала, что он не носитель языка.

— Еще бы. Это предмет моей особой гордости.

Не выдержав, фыркаю и отворачиваюсь. Да уж, с самомнением у него полный порядок.

— Что ты еще хотела знать? — с улыбкой спрашивает Гастон, прекрасно понимая, насколько надменным выгладит со стороны, но еще — легко принимая это с высоты возраста. Не отрицает, не пытается оправдаться или сгладить впечатление.

— Как ты попал в команду?

— Конечно, — закатывает он глаза. Создается впечатление, что тема ему неприятна. — Знаешь сказку о принце, который был настолько самовлюбленным и самоуверенным, что ведьма превратила его в страшного зверя?

— Разумеется, — моргаю удивленно.

— Я единственный и поздний ребенок очень состоятельных людей. Меня баловали и холили, мне внушали, что я особенный. Я этому верил, и не без причины. Я был богат, эрудирован, сумел уехать в Штаты и стать лучшим выпускником курса. Я привык воспринимать чужую зависть, как само собой разумеющееся. — Он молчит и мрачно смотрит вдаль. — Думаю, в том, что случилось, были виноваты наставники. Разумеется, я тоже был дураком, но они должны были выступать сдерживающим фактором, а они даже не пытались меня урезонить. Называли выдающимся, ждали рождения звезды медицины… Хотели от меня чего-то особенного, а не слепого подчинения правилам. Вырастили, на свою голову. А я всегда любил рисковать. Как мне это позволяли? Не знаю. Полагаю, нам всем долгое время чертовски везло.

На последнем году ординатуры, когда уже было разрешено проводить самостоятельные операции, я взялся пересаживать кожу женщине. Пластический хирург со стажем от нее отказался, заявив, что бесполезно тратить время и трансплантат на такой сложный случай, а я обозвал его динозавром, уложил ее на свой стол… и, конечно, убил. Был большой скандал, у клиники отобрали разрешение на обучение молодых врачей, а меня лишили лицензии, заставили выплатить внушительный штраф и велели депортировать из страны.

Помнишь, что говорил Аль Пачино в адвокате дьявола? «Тщеславие мой самый любимый из грехов»? — Он усмехается и поворачивается ко мне снова. — Люди из комиссии перехватили меня в аэропорту и сделали предложение, от которого было невозможно отказаться. Они не просто дали мне разрешение оперировать и дальше, они обещали позволить это на территории Соединенных Штатов Америки… В обмен на ряд услуг. Я даже секунды не колебался. Это же было в тысячу раз привлекательнее, чем вернуться в отчий дом с клеймом неудачника на лбу. Перефразирую: если тебя привязала к команде реальная угроза, то меня — всего лишь тщеславие, — усмехается он горько. — Я сотню раз жалел и порывался послать все к черту, уйти. — Гастон досадливо закусывает губу, глядя сквозь меня. — Но потом представлял, кого поставят на мое место, вспоминал всех людей, которые смотрят на меня с надеждой… И оставался. А еще потому, что не знал, как сказать родителям, что я почти двадцать лет врал им о себе.

Это звучит настолько дико, что у меня глаза лезут на лоб. Гастон действительно не такой, как мы. На его лодыжках застегнуты кандалы амбиций…

— Я свободный человек без свободы. Я не связан уставом или угрозами комиссии, но если я уйду, меня обязательно заставят замолчать навсегда, потому что никто не должен знать истинную черно-белую Америку в лицо. Ну и как тебе такая правда? Нечем гордиться, верно?

— Ну ты и дурак, — выговариваю, чувствуя странное облегчение. — Даже впечатляет.

— Спасибо, — шутливо кланяется куратор. — Но мне правда казалось, что я потерял все. Мечты о хиругии, о жизни в США, девушку, которой собирался сделать предложение.

Девушку он, между прочим, ставит на последнее место. Оговорочка по Фрейду.

— Она была худенькой шатенкой? — закидываю удочку.

— Не вали с больной головы на здоровую, — ловко парирует куратор, а я расплываюсь в широкой улыбке.

Мои ноги окоченели от сырой земли, но я не хочу прерывать поток откровений. И вообще, вокруг так волшебно. Деревья красуются золотыми шапками, птицы поют, солнце все еще светит ярко и весело… Но скоро все это спрячется от глаз на зиму, и ужасно хочется насладиться последними радостными днями. Тем более в компании человека, который для меня значит что-то.

— То есть Гастон — не твое имя? И ты взял его из любимой сказки…

— Все лучше, чем «чудовище».

— Так как твое настоящее имя?

— Твоя очередь, — переводит стрелки куратор. — Расскажи мне про Сиэтл.

— Понимаешь, кхм… мне совсем нечего рассказывать про свою жизнь.

Да, пожалуй, после признания в том, насколько я скучная, он не стал бы откровенничать.

— Разве так бывает? — спрашивает куратор мягко.

— Бывает. Я не знаю, как объяснить людям, что ты исчезаешь на год-два, а потом возвращаешься с новым лицом.

Он молчит довольно долго, выискивая в моем лице подтверждение. Не такой холодный, как обычно, но привычно собранный и сосредоточенный.

— Обычно мы говорим, что состоим на службе в Бюро и работаем под прикрытием. Это почти правда. По крайней мере, именно так я ответил на вопрос Арчи. Он не стал интересоваться подробностями. Комиссия не запрещает нам общаться с другими людьми, главное, чтобы они не знали правды.

— Когда-то я пыталась встречаться с мужчинами, но они задавали слишком много вопросов. Да и разве это нормально: оставить человека, который тебе дорог, и временно обосноваться в другой постели? Я бы так не смогла. Когда одиночество совсем доканывало, конечно, находила кого-нибудь, но через пару недель чувство вины переполняло, и я исчезала… С друзьями еще хуже. Была одна девушка, с которой мы бегали по утрам и пили кофе. Пока я была на задании, она вышла замуж и родила ребенка. Ей стало не до бега и не до меня.

Вдруг Гастон отталкивается от машины и щелкает пальцами.

— Это хорошо, — заявляет он бодро. А я-то было уже заготовила фразу о том, что жалеть меня не нужно.

Зараза!

— После этого задания я собираюсь запросить твой перевод в Новый Орлеан. Если тебя в Сиэтле ничего не держит, так еще лучше.

Ах вот ради чего весь этот цирк затевался. А я-то уж было подумала, что кое-кто очеловечился.

— И какова будет моя роль? — спрашиваю ледяным тоном. — Носить тебе кофе в короткой юбке? — Это должно было звучать дерзко, по крайней мере, так я планировала, но едва произнесла слова, как вспомнила, что куратор уже был недоволен моими талантами баристы, и сейчас прилетит колкость.

— Не раньше, чем научишься этот самый кофе варить. — Что и требовалось доказать.

— То есть ты не отрицаешь, что собираешься выпросить у комиссии мой перевод в Луизиану, чтобы продолжать со мной спать? — переспрашиваю, сочтя его слова за подтверждение, ведь часть про мини-юбку никто не оспаривал. В отличие от кофе, она Гастона устроила.

Раздражение прорывается наружу, и я выворачиваюсь из объятий куратора. Мне определенно нравится с ним спать, ему со мной, очевидно, тоже, но переезд в другой город… это, вроде как, вау! Да я даже на заданиях не позволяла себе переселиться к мужчине после вечера поцелуйчиков и быстрого перепиха в машине. Да, я выражаюсь не очень достойно, но как еще это можно назвать? Я еще чувствую, как ноет тело от неудобных поз, напряжения и удовольствия, и вдруг мне нужно связно и логично мыслить. Будто так и надо, будто это был просто души порыв…

— Ах да, я не уточнил, — наигранно-задумчиво потирает подбородок Гастон. — Я не из тех, кто легко относится к сексу. Если ты рассчитывала на обычные две недели, и в кусты — просчиталась.

— Точно, — отвечаю насмешливо. — Я определенно должна была догадаться. Где-то между залезанием на заднее сидение и стягиванием белья.

Куратор закатывает глаза:

— Знаешь, ты очень злая.

— Я не злая. Я просто не могу понять, что происходит. Объясни мне, что у тебя за идея? Или мне следует сказать «да, босс», и на этом закончим? В принципе, я, конечно, ко многому привычная, но мне казалось, что ты не такой человек.

— Когда тебя назначали сюда, я за тебя ручался, но следующее задание может быть и, я уверен, будет, как у Ив, а то и хуже. Хочешь? Я не хочу. И мне не удастся прикрыть тебя еще раз. У нас нечистые лавки прикрывают. Поэтому, пока не запахло паленым, я предлагаю тебе переехать в Новый Орлеан. Займешься делами, связанным с кражей и подделкой произведений искусства, — пожимает он плечами. И пусть я все еще негодую, но нельзя не признать, что вариант у него более чем отличный. Я буду заниматься тем, к чему лежит душа…

— И как это связано с тем, что ты не из тех, кто легко относится к сексу? — спрашиваю, уцепив за хвост подвох.

Гастон усмехается и отворачивается куда-то в сторону. Будто надеялся соскочить с темы, но не вышло.

— Это связано с тем, что ты мне всегда нравилась, — говорит он. — Не даешь себя в обиду, но не озлобилась на весь мир. Нашла занятие, которое делает тебя счастливее… На мой взгляд, это заслуживает уважения. А еще ты действительно разбираешься в искусстве, а хорошие специалисты лишними не бывают.

Он говорит правильные и красивые слова, но у меня во рту горький привкус. Потому что все это время, все прошедшие годы он и не смотрел в мою сторону. Да, я сделала для этого немало, но и сейчас ничуть не поощряла, а вы посмотрите, что творится. Как только я стала безупречной куклой с тонкой талией и овалом лица, которому позавидует любая модель, Гастон вдруг решил, что хочет видеть меня у себя под боком… И как это называется?

— Что? — вмешивается куратор в ход моих мыслей.

— Ничего.

— О чем ты так напряженно думаешь? Выкладывай.

О задетом самолюбии.

— Не просто так ты упорно изменял мою внешность до неузнаваемости, верно? — Обиду в голосе скрыть не удается. Но Гастон лишь хмурится, не совсем понимая, о чем я говорю. — Конечно, я тебе нравилась, я же пыталась во всем тебе подражать: обожала работы твоих любимых художников, предпочитала твою любимую музыку…

— Что ты пытаешься сказать? — недобро спрашивает куратор. О да, ведь мы впервые свернули на самую скользкую тему из всех, но если уж Гастон мне что-то предлагает, то неплохо бы сначала разобраться с многолетним недопониманием.

— Однажды, сразу после приезда в штаб, я видела тебя с какой-то женщиной. Не из команды. Она выглядела примерно так же, как я сейчас… Высокая, тощая, красивая, с каштановыми волосами… В ней не было ничего вульгарного или выпяченного. Я еще тогда подумала, насколько же весь ее облик соответствует твоему вкусу. Не знаю, с чего это взяла, но просто она тебе подходила. Как штаб или друг вроде Арчи. Несколько лет назад я начала замечать в зеркале сходство с ней… Скорее типажей, чем непосредственно черт лица, но я же… я же вообще не похожа на себя прежнюю. Теперь, когда ты говоришь, что я тебе «всегда нравилась» и ты «собираешься попросить о моем переводе» к тебе поближе, это обретает некий смысл. Тебе нравилось все, кроме моей внешности, а раз ты обладал достаточными навыками, чтобы это подкорректировать, этим и занялся. Теперь продукт готов, можно взять и переставить на нужную полку. Можешь сказать, что я больная, но когда ты с таким удовольствием оглядываешь результат своих трудов, будто, наконец, получил то, чего давно ждал, меня коробит. Ну а что, если я скажу, что за долгие годы обзавелась собственным мнением и больше не готова заглядывать тебе в рот? С этим что планируешь делать? Хлестать плеткой, пока не полюблю Ренессанс снова?

Долгое время нам обоим нечего сказать друг другу, а, может, куратор просто подбирает наиболее правильные слова. Но слышится только обоюдное недовольное сопение. И пение птиц еще.

— Я надеюсь, ты помнишь условия нашего с комиссией уговора. Он состоял в том, чтобы сделать тебя членом команды. С нуля. Потому что прошлая «ты» не вписывалась. Разумеется, мой… вкус — повлиял, но я лишь делал то, что мне велели. Если бы твой образ подбирал любитель пухлых губок и груди пятого размера, ты бы оказалась счастливой обладательницей пухлых губок и груди пятого размера. Это естественно. Не понимаю, почему тебя это настолько беспокоит?

— Потому что эта жизнь не с моего плеча, эта внешность не с моего плеча… И ты тоже не с моего плеча. Я намного проще. Я выросла крошечном, старом доме, с родителями, которые уделяли мне маловато внимания, чтобы я выросла хоть сколько-нибудь амбициозным человеком. Я готова была прожить там всю жизнь, разносить за гроши пиво. Может быть, я не сдалась и не сломалась, но во мне многое осталось от той девочки. А ты даже не хотел на нее смотреть!..

— Я не был в тебя влюблен, когда тебе было восемнадцать. Извини, но это так, — пожимает он плечами. И, наверное, Гастон прав — все дело в том, что я не могу ему простить отсутствие взаимности. Стыдно за это, но признать, говорят, половина успеха. — Я не могу этого изменить. Но это не отменяет того, что ты мне нравилась. Ты была интересной, живой, мне нравилось, как ты относилась к Арчи, как впитывала информацию, подобно губке. Я не хотел, чтобы тебе было больно или обидно, но я не мог ничего изменить. Я предложил тебе альтернативу тюрьме, и знания, необходимые, чтобы выжить на заданиях. Большего у меня не было. Мне было совестно спать с тобой, или смотреть на тебя, или знать, чем закончится это обожание наивной девочки… Я знал, что ты будешь меня ненавидеть, и я тебе это позволял. Но больше такого права у тебя нет! Я десять лет с лишним лет наслаждаться прелестями особого отношения, но теперь я тебе помог, Лиз, очень помог. Больше, чем кому-либо из команды. — Я удивленно моргаю и мрачно свожу брови к переносице. — И тебе придется принять решение прямо здесь и сейчас: для тебя важнее обижаться на меня и дальше или все-таки попытаться устроить свое будущее самым нормальным способом из возможных?

Его слова задевают за живое. Мне необходимо было цепляться за придирки к Гастону, потому что на самом деле я не чувствовала к нему неприязни. Боль — да, обиду — сколько угодно, но не неприязнь. Напротив, мне в нем очень многое нравится. Эта холодная рассудительность, умение принимать решения, даже то, что он терпеливо спускал мне нарушение субординации, отделываясь колкостями и шутками. Это все тоже заслуживает уважения. Он мне тоже всегда нравился. И это тоже не имеет отношения к давней влюбленности…

Я делаю несколько намеренно неуклюжих, медленных шагов по направлению к Гастону и утыкаюсь лбом в его шею. Не расцепляя скрещенных рук на груди.

И как бы ни было глупо, единственная мысль, посещающая мою голову:

— Ты все еще учишь?

— Четыре года назад перестал, — легко отвечает он, обхватывая мои плечи руками.

Пожалуй, более весомого аргумента в свою пользу он бы не нашел.

— Ну, Гастон, добро пожаловать на испытательный срок.

— Ты серьезно? — недоверчиво спрашивает он.

— Ну ты же сам сказал, что собираешься просить о переводе, когда задание закончится.

— Так, ладно, — вздыхает он, очевидно, догадавшись, что просто со мной не будет. — Но я еще раз напоминаю, что Лео ничего не должен знать. Комиссия терпеть не может напоминания о том, что мы люди и всячески пытается доказать обратное.

Именно по этой причине, когда мы подъезжаем к дому, Гастон останавливает машину в конце улицы и звонит Лео. Он велит ему купить бутылку шампанского, чтобы отметить успешное окончание задания Ив. Несмотря ни на что, успешное. Дело передано в ФБР, о большем и мечтать нельзя. Затраченные средства в расчет не берутся. Не сейчас. Потому, шампанское нужно хорошее, пусть не ленится, а идет и ищет Вдову Клико. Не сдержавшись, фыркаю. Здесь-то пожалуй найдешь Вдову Клико, хотя чем черт не шутит… К вечеру, может, управится.

Спрятавшись среди других машин, мы наблюдаем за тем, как Лео, мрачновато зыркая по сторонам, направляется в магазин. Пешком. Точнее, он делает пару шагов, а потом переходит на столь любимый им бег. А сам куратор, хитро улыбаясь, подруливает к дому и велит мне дождаться, пока он откроет дверь «своей даме». Ну, насчет «дамы», я бы поспорила поспорить (хотя бы потому, что у претендентки на столь гордое звание воронье гнездо на голове и платье помято в неожиданных местах), а вот с «его», пожалуй больше не стану.

К дому мы бежим. Попасться в таком виде на глаза соседям совсем не хочется. Забавно, но мы никак не определим золотую середину. Пару недель назад старались заставить окружающих поверить в достоверность нашего альянса, а теперь прячемся, чтобы не попасться на сексе в общественном месте…

Гастон прижимает палец к губам и, морщась, тихо приоткрывает скрипучую дверь, потому что соседи — половина проблемы, ведь в доме сейчас хозяйничает экономка. Удостоверившись, что коридор чист, мы с куратором крадемся на цыпочках к лестнице, сняв обуви. Я едва сдерживаю смех, потому что Гастон сутулится, будто пытаясь стать меньше, но с его ростом это выглядит до крайности нелепо. Можно подумать, если он втянет голову в плечи, это сделает его невидимкой.

Но на этот раз нам удается скрыться в спальне до того, как Мэгги замечает следы недавнего непотребства.

— Знаешь, я еще никогда не занималась сексом в машине, — говорю, посмеиваясь, и стягивая платье. На этот раз никто лицемерно не прячется за дверями ванной, хотя мне до сих пор немножко не по себе от осознания, что я добровольно раздеваюсь перед Гастоном.

— Привыкай. Похоже, это станет нередкой практикой, учитывая условия нашего проживания.

— Серьезно? Мы будем, как подростки, прятаться в по углам?

— Как только переедем в Новый Орлеан, это закончится, — соблазнительно полушепчет он, явно намекая на недовольство «испытательным сроком».

— По-твоему это смешно?

— Нет, не смешно. Но уж что поделать.

Бросив грустный взгляд на кровать, которая, видимо, так и останется девственницей, я вздыхаю:

— Я будто вернулась в детство.

— Не жалей, — смеется Гастон. — Это куда интереснее, чем степенная и размеренная семейная жизнь. Когда не нужно преодолевать трудности, заедает рутина, и ты начинаешь искать проблемы во всяких глупостях. У меня целая плеяда заскучавших гениев. И все с пожизненным.

— Да, ты достойный куратор команды преступников, — фыркаю.

— Сочту это за комплимент. Иди в душ первой.

 

Глава 11

Погода задалась, и торжество по случаю юбилея Имоджин Андерсон было решено организовать в саду у дома. Об этом знал весь город, и весь город рассчитывал зайти ее поздравить. Я довольно долго пыталась свыкнуться с мыслью, что в этом месте празднование дня рождения миссис мэр приравнивается к народным гуляниям, но потом поняла, что люди просто не желают отказывать друг другу в празднике.

Я собиралась на мероприятие очень тщательно. После случая с Винсом Лайтом мне необходимо было предстать кем-то вроде ангела. Но белое платье — слишком очевидно, а черное я уже надевала… В итоге, длинное платье осталось одно: синее. Ходить по траве в нем адски сложно, а из-за длины необходимы каблуки, но разве не для таких случаев придуман спутник? В любом случае, времени на раздумья было мало.

Из-за того, что Вдову Клико Лео не нашел и притащил какую-то гадость, мы ее, конечно, приговорили, но решили «запить». Канадским виски Гастона, конечно. И, в отличие от шампанского, последний нам пришелся по душе. Настолько, что ушла вся бутылка. Опьянели все, и вечером — уже в спальне — мы с Гастоном так самозабвенно целовались, что заснули, переплетясь клубком. А сегодня Лео пришлось стащить с меня одеяло, чтобы поднять с кровати ради сборов на юбилей… А куратор работал. Несмотря на жаркий секс в машине, его приоритеты непоколебимы. Я даже начала сомневаться, был ли вчерашний день, не приснился ли…

Но когда Гастон открывает для меня дверь машины и подает руку, чтобы помочь выйти, его глаза горят, и я задерживаюсь рядом с ним чуть дольше необходимого. Просто потому, что это приятно. А еще тревожно. Раньше я всегда разыгрывала несуществующие чувства, а не скрывала настоящие. Если только отвращение к отъявленным мерзавцам, но это другое.

— Выглядишь великолепно, — тихо говорит Гастон мне на ухо. — Но к концу вечера от твоих туфель ничего не останется благодаря дизайнерским навыкам мисс Андерсон, которая предпочитает мостить тропинки галькой.

— Тогда держи меня крепче, чтобы я ходила на носочках, — шепчу в ответ, цепляя его за локоть.

Обменявшись улыбками, пока не видит Лео, мы продвигается вглубь дворика мэра, где уже яблоку не упасть. Пожалуй, если Андерсоны заказывали закуски и выпивку на всех этих людей, денег на реставрацию концертного зала и правда не найти…

Очевидно, Гастона одолевают те же мысли:

— Сегодня мы выпьем с мэром и договоримся о внесении пожертвования, чтобы возобновить работы и снять нас с крючка по имени Винс Лайт. А еще показать, насколько заинтересованы в плодотворном сотрудничестве, — голос куратора так и сочится ядом. А искорка предвкушения в глазах подсказывает, что не одна я соскучилась по решительным действиям.

— Кстати, я не спросила, откуда у тебя такие деньги?

— От комиссии, конечно, — удивленно отвечает он.

— И почему комиссия так щедро спонсирует эту операцию?

— Потому что…

Но затеять разговор на юбилее было глупой идеей.

— Мистер Сайтен! — восклицает судья Праер, столь не вовремя перебивая меня. Этот грузный мужчина без труда маневрирует в толпе, что при его габаритах кажется невероятным. И раскидывает руки в жесте, который я запомнила еще по первой встрече. Только на этот раз он правда обнимает куратора, а не просто изображает жреца, взывающего к богам. — Гастон, — повторяет он проникновенно, похлопывая того по плечу и прижимая к груди, для чего куратору приходится сложиться вдвое. Выглядит это до крайности нелепо. — Как я рад встрече. Леонард, — обращает он внимание на Лео. Но его лобызать не спешит. Только крепко пожимает руку. — Приятно вас снова видеть, молодой человек.

Судя по всему, Лео действительно добился того, на что рассчитывал Гастон — покровительственного отношения. Почувствовав на себе чужой взгляд, оглядываюсь по сторонам и замечаю, что на нас поглядывает Донна.

— И, конечно, обворожительная миссис Сайтен. Вы просто светитесь сегодня.

Судья целует мне ладошку, а я едва успеваю выдавить улыбку, так как слишком увлеклась разглядыванием его дочери.

— Слышал, вы уезжали, — начинает судья, снова переключаясь на Гастона.

Интересно, откуда он знает и это тоже?

— В Новом Орлеане возникли проблемы с одним из заказчиков. Настояли на моем личном присутствии.

— Вот вам и отпуск. Работа не отпускает, — фыркает судья. — Иногда мне кажется, что люди разучились отдыхать! Вот почему мы так любим охоту. Пара дней без мобильных телефонов и надоедливых окружающих возвращают желание жить.

— Полностью согласен, — улыбается Гастон.

— Я украду у вас Леонарда, если не возражаете, — говорит судья. — Подумал, его неплохо бы кое с кем познакомить.

— А мы пока поздравим миссис Андерсон.

Глядя на собравшихся публику, я понимаю, что с нарядом можно было не скромничать. Я оказалась чуть ли не единственной, чей наряд был подобран из соображений элегантнсти, а не стремления «показать себя». Как-то даже неверилось, что только вчера утром я видела присутствующих дам в булочной миссис Марвелл, одетых в разношенные футболки. Преображение радикальное.

— Какие все расфуфыренные… — говорю негромко. — Я чувствую себя вороной в царстве павлинов.

— Очень точное сравнение. Это не юбилей, а смотрины. На мужчинах костюмы за тысячи долларов, а украшения на дамах настоящие, — шепчет Гастон мне в ухо, отчего волосы щекочут шею. Я приглаживаю их ладонью, а он сдувает обратно, явно забавляясь, и продолжает. — Рубины, изумруды… бриллианты. Жители явно не бедствуют, хотя, если задуматься, с чего бы? Край-то почти отрезан от цивилизации. Работы здесь тоже не особо много…

— Жаль только, что это не предъявишь как улику, — вздыхаю.

— Не спеши. И да, меня тоже вдохновляет перспектива перебраться в Новый Орлеан, — подшучивает куратор.

Покраснев, отворачиваюсь в сторону, чтобы спрятать лицо, но маневр не проходит незамеченным, и Гастон тихо смеется.

— Это означает, что в авантюру, как я и предсказывал, втянуто немало людей.

— Плохо.

Поздравляющих было множество, поэтому пришлось дождаться своей очереди, что позволило хорошенько осмотреться. Шампанское лилось рекой, что грозило обернуться неприятностями, некоторые уже стали излишне эмоциональны, а так как обиды в таких маленьких городках всегда приобретают характер стихийного бедствия, то следовало готовиться к разборкам.

Харви и Имоджин были рады нас видеть, как мне показалось. Он поигрывал незажженной сигарой, а она казалась не такой колючей, как обычно, но оба поглядывали на Гастона с предвкушением. Очевидно, они думали, что процесс дарения рогов будет очень забавным. Кстати, мы с Лео решили не портить куратору сюрприз, и только после общения с мэром и его супругой я впервые усомнилась в правильности данного решения. Вот только идти на попятный было поздно. Точнее я хотела, но мэр предложил показать Гастону загородный клуб, что означало множество приготовлений, и разговор свернул не в то русло.

После недолгих обсуждений мы решили, что наилучшим вариантом будет поставить там жучок, а это значит — предупредить Лео. Я ушла к нему под видом поиска шампанского, а когда вернулась, обнаружила, что свято место пусто не бывает, и вокруг моего лжесупруга вьется Донна Праер.

— … спасибо, вы не представляете, как я ценю вашу помощь, — доносится сквозь музыку и шум голосов.

А ведь кое-кто притворялся перед городом и даже мной примерным семьянином. Что вообще происходит? Интересно даже, когда это Гастон успел ей напомогать? Пока мы с Лео были на стройке, или кое-кто только притворялся, что очень занят заданиями команды? Внезапно вспоминается даже та ночь, которую он просидел за ноутбуком из-за Ив, не поднимаясь в спальню… Внутри что-то больно кусается.

Ответа Гастона не слышно. Он разговаривает значительно тише и безэмоциональнее, чем Донна. Ни слова не разобрать. И поэтому я выхожу из тени прямо к ним и громко спрашиваю.

— Помощь в чем?

Мисс Праер вздрагивает и сразу как-то грустнеет. Явно рассчитывала поговорить без свидетелей, но не успела.

— Не так давно я изучал содержимое особняка и нашел там пару прожекторов. Подумал, что театральной студии они нужнее, чем чердаку, — отвечает Гастон с абсолютно честным видом. — Мэр Андерсон со мной согласился, и я передал те мисс Праер.

— Это невероятно мило с твоей стороны, — говорю, почти не скрывая иронии, и уголки губ Гастона дергаются вверх.

— Я думаю, мы можем попросить их обратно, если они нужны тебе, — откровенно издевается он, но пусть, ведь он будто и думать забыл о какой-то там Донне. Смотрит на меня и наслаждается произведенным эффектом.

— Я безумно рада, что ты у меня такой видный общественный деятель.

Только после этого я протягиваю ему бокал шампанского, а куратор благодарит меня с невозмутимым видом.

— Кстати, я еще хотела попросить… — кашлянув, говорит Донна.

Как же я надеялась, что она уйдет.

— Только не просите их вешать, я в этом не очень хорош, — насмешливо тянет куратор.

— О, нет-нет, конечно, — пропускает шутку та. — Вот в чем дело: мы стараемся, чтобы дети развивались… разносторонне, поэтому, может быть, вы проведете для них пару уроков скульптуры?

Не знаю, как я не поперхнулась на этих словах… Наверное, немножко помогло бесценное выражение полного замешательства на лице куратора.

— У меня есть предложение, — подаю голос, пока непривычный к мгновенному ориентированию в условиях угрозы жизни Гастон не ляпнул что-нибудь не то. — Может быть, Гастон согласится взять группу учеников… скажем, со следующего семестра. После Роджества.

Куратор цепляется за эту идею с огромным энтузиазмом, и мисс Праер, разумеется, определяет причину неправильно:

— Вот и замечательно. Тогда я начну опрашивать родителей. — Она старается не показать особой радости, но улыбка получается почти искренней.

Еще раз: эта женщина любит детей. И умеет с ними общаться. Ну почему она не могла быть просто созданием ада, которое легко ненавидеть? Я бы тогда угрызений совести не чувствовала….

— Кстати, я забрала из зала мелки той девочки — Одри, правильно? — пользуясь моментом, сообщаю.

— Одри, — кивает Донна.

— Я передам их через вас, если не возражаете.

— Конечно. Ну, мне пора.

Напоследок она натянуто улыбается и уходит походкой от бедра, ровно держа спину.

— Я спасла твою задницу, — напоминаю Гастону. — Но теперь мы должны закончить этот проект до Рождества.

— Или придется осваивать навыки скульптора, — вздыхает тот.

— Не берись ни на что серьезнее глиняных горшков. Донна будет счастлива даже горстке грязи из твоих рук, детям понравится, а ты и в этом ухитришься налажать.

— А вот я в тебя, между прочим, всегда верил, — укоряют меня.

— Ты не можешь ставить мне это в вину.

— Могу.

— Ты подарил ей прожектор.

— Не ревнуй.

— Два прожектора! Тайком!

— Не ревнуй! — повторяет он, улыбаясь.

Как я рада, что не предупредила Гастона о дарении рогов.

Признаться, я ждала момента, когда мэр прилюдно объявит о том, что мистер Сайтен получит назад свой охотничий трофей, но все равно не ожидала, что для этого глава города вскарабкается на сцену, потеснив приглашенную певицу. Подобрать челюсть мне удалось только после того, как микрофон яростно зафонил, оглушая присутствующих.

— Итак, кхе-кхе, — начинает Андерсон, обводя взглядом собравшихся. — Я безумно рад, что на юбилее собрались наши самые близкие друзья. — Удержаться от ухмылки очень сложно, но удается. Сотня самых-самых. Ну конечно. — Однако, как, наверное, уже все слышали, один из присутствующих гостей сделал моей супруге просто невероятный подарок. Подстреленного им лично… — Ну да, вот так и появляются слухи. Подмечаю, что Лео чуть перекашивает от обиды, ведь оленя подстрелил он. Навряд ли теперь об этом кто-нибудь вспомнит. — И сегодня мы в знак огромной благодарности вернем ему рога!

Не знаю, как я не складываюсь пополам от такой формулировки. Только многолетняя практика «держать лицо» при любых обстоятельствах помогает. Но не успеваю я порадоваться самоконтролю, как Гастон хватает меня за руку и тащит на сцену. В самом деле, не будет же он получать рога один. Это занятие требует поддержки партнера…

Гастон помогает мне взобраться на сцену по лестнице и, не расцепляя рук, ведет прямо к мэру. И опять мне кажется, что со стороны это должно выглядеть до тошноты мило. Думаю, люди люто ненавидят парочки, которые после многих лет вместе продолжают держаться за руки.

Куратору приходится сказать в микрофон несколько слов благодарности, прежде чем на сцену выходит помощник мэра, который с ощутимым усилием тащит ветвистые рога. Я мало знаю об оленях, поэтому на меня они производят огромное впечатление. Гастон перенимает подарок с присущей ему невозмутимостью. Будто ему каждый день при всем честном народе рога преподносят… Он перенимает трофей тепло благодарит мэра, а потом и вовсе поднимает над головой, как какой-нибудь рэслер на арене, взявший главный приз… Чуть ли не прозаично.

Рога было решено оставить в машине, но пока мы туда шли, обнаружили, что на деревянной доске, к которой они прибиты, выжжены надпись и дата.

«Мистеру Гастону Сайтену в подарок от мэра Андерсона и жителей города N».

— Это так мило, если учесть, что рога, в общем-то, не его, а Лео, — насмехаюсь я вслух по пути к парковке. — Удивительно, как некоторые люди ухитряются перевернуть все вверх дном! Даже мне обидно за парня.

— О, это настоящее умение, Тая, — авторитетно заявляет куратор. — Сделать так, чтобы за кучей условностей никто не вспомнил об истине.

— Слушай, то есть раз рога подписаны, то их даже не продать и не передарить?

— А ты уже планируешь избавиться от неугодного подарка? — ядовито интересуется куратор. — Тебя стоит держать подальше от разного рода коллекций ценных предметов, верно?

От интимности утверждения я краснею. С одной стороны, он прав, и мне не должно быть дела до его подарков, а с другой… мы на задании в качестве супругов, и я не позволю ему развешивать по спальне сомнительные предметы. Пусть лучше коллекционирует свои картины и пластинки.

— Это другое. Да и зачем тебе рога? Их сакральный смысл далеко не безупречен, а толку…

Занятые шутливой перепалкой, мы не сразу замечаем стоящую в стороне женщину. Только когда она начинает негромко смеяться, оборачиваемся.

— Простите, я не удержалась, — искренне просит миссис Марвелл, которая, очевидно, припозднилась, пропустив первую половину праздника. Она все еще стоит около своего неказистого, длинного старенького седана. Мне каждый раз кажется, что ей он не подходит, хотя, признаться, я вообще плохо представляю машину, которая бы подошла маленькой, деловитой булочнице. — Судя по тому, что у вас в руках рога, — уточняет она не без веселья. — То вы мистер Сайтен.

— Думаю, это проще вычислить по стоящей рядом миссис Сайтен, но сути это не меняет.

Они обмениваются суховатыми улыбками и пожимают друг другу руки, после чего Гастон перехватывает рога поудобнее, рискуя запачкать безупречный костюм.

— У очаровательной миссис Сайтен есть брат, насколько я знаю, а фамильное сходство не самый надежный аргумент, — легко парирует миссис Марвелл.

— Точно. Не то что рога, — словно невзначай бросает Гастон, а я, удивленно моргнув, поворачиваюсь к нему. С каких пор он забыл свой наказ нравиться каждой собаке этого города? На месте миссис Марвелл я бы сухо улыбнулась и уплыла в толпу, к тому же, это было бы очень в ее стиле… Тем не менее булочница лишь смеется.

— А судя по рассказам местных дам, вы просто святой. Рада, что это не так, а то ведь уже начала переживать, как бы такая интересная женщина, как миссис Сайтен не умерла со скуки. Что ж, была рада познакомиться, надеюсь, еще увидимся.

Только она скрывается в толпе гостей Имоджин Андерсон, как я чуть ли не накидываюсь на Гастона.

— Что это было? — спрашиваю возмущенно.

— Невинная шутка.

— Невинная? Ты накинулся на нее. А мне, между прочим, нравится миссис Марвелл.

— Ну естественно, — закатывает он глаза. — Тебе всегда нравятся неоднозначные личности. Я, например.

— Не льсти себе. Ты мне нравился далеко не всегда, — многозначительно приподнимаю брови, а куратор усмехается и плюхает рога на заднее сидение машины.

Еще в самом начале вечера я подумала, что быть с Гастоном в приятельских отношениях не так уж плохо, однако не ожидала, что перемирие продлится не дольше часа. С одной стороны, это грустно, а с другой… видимо, я люблю перепалки с этим человеком и совсем не переживаю. Не хочу, чтобы он разговаривал со мной, как с другими обитателями города: вежливо и чарующе.

Не желая и дальше поддерживать вид милующейся парочки, мы разошлись в разные стороны, чтобы пообщаться с гостями. Гастон теперь развлекает кого-то из помощников мэра продуманными до мелочей беседами, а я пристроилась к Кили и ее компании. Две замужние дамы, которых я порой вижу в лавке миссис Марвелл, похожи друг на друга, как капельки воды. С высокими прическами и продуманными макияжем, в платьях одно ярче другого и сверкающих бриллиантах. Я поначалу их не узнала. Если бы не видела рядом с ними рыженькую дочку мэра и утром, и сейчас — не догадалась бы.

— Кили мне сказала, что видела замечательную картину у вас в доме. Масло, верно? — спрашивает «бирюзовая» дама.

— Все правильно, — киваю, в тайне потешаясь над «замечательностью» шедевра, который на днях наша общая знакомая окрестила совсем иначе.

— Я являюсь распорядителем музея. Мы готовимся к обновлению экспозиции края, и если ваша живопись подойдет, я бы договорилась с мэром Андерсоном о ее выкупе. Что скажете? Можно будет взглянуть?

— Конечно, — охотно соглашаюсь.

— Это было бы просто здорово, — восклицает Кили, которая явно сама и явилась инициатором предложения. Возможно, до сих пор чувствует себя виноватой за пренебрежительную фразу, брошенную в мастерской. — Кстати, Тая, где вы научились так рисовать? Ведь не каждый архитектор пишет картины.

— Это… долгая история, — отмахиваюсь. Пожалуй, если я скажу, что встречалась с парнем, щелкавшим Моне с Мане с утра до вечера и без хлеба, это вызовет разве что недоумение из-за неудачной шутки.

— А история носила юбку или брюки? — кокетливо спрашивает «коралловая» дама.

— Брюки, — улыбаюсь, не без тепла вспоминая как снисходительно относился мастер фальшивых шедевров к моей живописи. Он мог бы стать великим сам, но признание требует времени, а деньги на наркотики были нужны уже сейчас.

— И загадочный мистер Сайтен об этих брюках знает? — В голосе «коралловой» дамы при упоминании Гастона слышится жаркое придыхание. Видимо, есть некая изюминка в том, что он не позволяет каждому встречному называть его по имени. Хотя поначалу на задании я принимала это за снобизм, хотя бы потому, что никто из обитателей штаба не зовет его иначе, нежели Гастон.

— У меня нет секретов от мужа, — отвечаю, спохватившись.

Хотела бы, но от такого, пожалуй, скроешь. Он же у нас милый только с посторонними.

— Может, оно и к лучшему, — внезапно отмечает Кили. — Есть в нем нечто жестокое.

Как по команде, все поворачиваемся в сторону Гастона. Не ожидала, что кто-то из обитателей городка разглядит за безупречным фасадом настоящую натуру куратора. Да, он бывает жесток. Обычно, на словах, но и те хлещут наотмашь. В толпе Гастона выделить просто: он выше всех присутствующих. Разговаривает, улыбается, в руках бокал с шампанским, с которым мой лжесупруг обращается настолько виртуозно, будто тот является продолжением его руки. В обществе он как рыба в воде.

И все же на практике Гастон не жестокий. Он не из тех, кто добивает рыб.

Извинившись перед собеседницами, ищу официанта, чтобы взять новый бокал с шампанским. Но не успеваю сделать и десятка шагов, как натыкаюсь на человека, которого никак не ожидала здесь увидеть. Даже при условии, что вход свободный, видеть на празднике убитую горем миссис Лайт странно. Только пришла она, судя по всему, не поздравлять миссис мэр и не развлекаться. Эта женщина стоит у меня на пути и смотрит с лютой ненавистью, а на щеках горят красные пятна. Не сразу понимаю, что происходит, но вдруг она замахивается, заставляя отшатнуться, и бросает мне в грудь смятый лист бумаги.

— Дрянь! Как ты смеешь угрожать после того горя, что уже причинила нашей семье?!

Она так кричит, что все вокруг оборачиваются. А я даже не наклоняюсь за листком бумаги — и так понятно: это мое письмо к Винсу Лайту, переданное через Мэгги. Об адвокатах. Вот только там никакие не угрозы. Я писала, что если они не прекратят, то и мы будем вынуждены защищаться. А теперь попробуйте рассказать об этом гостям мэра, которые вытягивают шеи в попытке услышать как можно больше. Оглядываясь по сторонам, вижу множество обращенных на нас взглядов, и еще пробирающихся ко мне Лео и Гастона.

— Не вздумай снова подойти к моему сыну, или я потребую запрета на приближении в суде. Гадкая совратительница!

Последние слова врезаются в меня с куда большей силой, чем было запланировано, потому что именно такая я и есть. Гадкая совратительница. Я причинила вред не только виноватым, но и другим. Те, кто потерял работу из-за моего вмешательства, например. В том, что мы делаем, не так много добра, как можно подумать…

— А в этом городе принято устраивать самосуд, как я посмотрю, — шелестит Гастон, вырывая меня из состояния странного оцепенения. В руках у куратора клочок бумаги, брошенный в меня оскорбленной матерью. Прочитанный. — Но как только зашла речь о защите гражданских прав и законных представителях, появились ложные публичные обвинения. — Миссис Лайт открывает рот, чтобы возразить, но Гастон ее легко перебивает, причем таким тоном, что у меня на коже появляются мурашки. — Вас мы уже послушали, а я не закончил! Насколько мне известно, ваш сын умолял Таю не обращаться к адвокатам и урегулировать все мирным путем, и она ответила, что если вы продолжите в том же духе, то мы будем вынуждены так поступить. Как видно, за ум вы не взялись. На что вы надеялись, приходя сюда? Какое отношение имеете к происшествию? Вы что-то видели на стройке или имеете доказательства вины моей жены? Или, может, вы пострадали? Думаю, дело в другом. Вы просто не можете простить себе, что не сумели собрать сумму, достаточную для поступления вашего отпрыска в колледж, что позволило бы работать в менее травмоопасном месте. И ищете на кого бы свалить вину.

— Да как вы смеете?! — ахает она.

— Оставьте нас в покое сейчас же! — велит Гастон, жестом веля Лео увести меня с праздника. — Или мы будем требовать компенсацию за публичное оскорбление!

По пути домой, я все еще слышу его слова. Но они были сказаны не ради меня, просто так было нужно. Сейчас, в свете цифр на приборной панели, профиль Гастона выглядит откровенно угрожающе. Он не сказал мне ни слова с тех пор, как сел в салон автомобиля, и я знала, что он зол. На меня.

Я видела, как кто-то выставил миссис Лайт с праздника, а затем закрыл ворота сада, отрезая путь простым смертным. И видела, как мэр пытался поговорить с Гастоном до отъезда, но я отвернулась, не желая слушать очередную попытку загладить вину и вытянуть из четы Сайтен денежки. Мне было не до того. Не покидало ощущение, что я снова все испортила, и ситуация вышла из-под контроля.

Глупая и смешная Элизабет Дженссен никогда меня не покинет. Она живет глубоко внутри, под множеством фальшивых личин, и все еще иногда прорывается на поверхность.

Когда машина останавливается, я затравленно поворачиваюсь к Гастону, и он отвечает мне настолько непроницаемым взглядом, что сердце на секунду замирает от страха.

— Лео, оставь нас.

— Гас, слушай… — кажется, пытается вступиться за меня тот.

— Иди в дом! — повторяет громче куратор.

Лео ничего не остается, кроме как подчиниться. И правильно. Я бы тоже сбежала. Впасть в немилость комиссии — это одно, но разочаровать Гастона и лишиться его поддержки… Это просто полный крах по всем фронтам.

Дождавшись, пока в гостиной загорится свет, куратор стремительно вылезает из машины и с намеком распахивает передо мной дверцу. Не в силах совладать с дрожащими руками, со второй попытки накидываю на плечи жакет и следую вглубь сада за Гастоном, и дальше — к озеру. Сегодня оно спокойное, ветер слабый. Словно в насмешку над бурей, которая едва улеглась несколько секунд назад.

— Я предупреждал тебя не связываться с Лайтами! — рычит Гастон, явно пытаясь взять себя в руки.

— Ты сказал не ходить к нему. А я надеялась, что он успокоит мать! И написала письмо!

— Успокоит мать? Она успокоится, только когда он на ноги встанет и запрыгает снова. Ничто другое не сработает! — рявкает он. — Она неправа, но это неважно, потому что двадцатипятилетний парень размером с маленький шкаф все еще ее ребенок. Она будет нас ненавидеть, будет вести себя, как идиотка, будет настраивать и агитировать против нас весь город. Просто потому что она мать! Это инстинкт.

Мне тяжело представить себя на месте матери. Потому что я совсем не такая, моя жизнь не такая, и мой опыт… Я не держала на руках маленький комочек, не баюкала его и не смотрела, как он рос и становился старше, наполняя невероятной гордостью. Я не мучилась мыслями, что найдется человек, которая погубит моего ребенка, в которого вложено столько любви и заботы… Но, может быть, Гастон прав. Я и сама лучше всех умею терять голову под влиянием эмоций. Например, виртуозно отметаю здравый смысл там, где дело касается даже детской, неоформившейся любви. Не факт, что я бы на нее месте не растерзала обидчиков зубами и когтями.

Вздрагиваю от одной лишь мысли о ребенке, а сердце болезненно сжимается. Это все не мое. Не мое, не мое, не мое!

Прячу глаза.

— Так, завтра мы с мэром договоримся о возобновлении работ, привлечем адвокатов и постараемся сделать так, чтобы все забыли о Винсенте Лайте. И ты тоже. Мы не были виноваты. Повтори.

— Я и не думала, что были!

— Повторяй, — прерывает он меня.

— Мы не были виноваты. Не были! Доволен?

— И мелодрам больше не будет. Тоже повторяй!

— Мелодрам больше не будет, — закатываю глаза.

— Теперь Висент Лайт и его матушка станут заботой адвокатов. Больше я о них слышать не должен. Ты поняла?

— Угу, — бормочу.

Удовлетворенный сговорчивостью, Гастон притягивает меня к своей груди, и я с облегчением обвиваю его руками. А ведь я действительно боялась, что он пошел топить меня в озере… Или что передумает по поводу нового Орлеана. Запрокинув голову, смотрю на его губы, но не решаюсь дотянуться. Пусть взрыв куратора был далеко не такой мощный, как представлялось сначала, я не на шутку испугалась.

— Думала, ты меня прибьешь, — говорю, всхлипнув.

— Иногда я тоже так думаю, — признает он.

Мы стоим на берегу еще минут двадцать в полном, но не тягостном молчании. Тем не менее, почему-то впервые за долгое время хочется плакать…

 

Глава 12

Возобновление работ стало настоящим подарком. Может быть, реконструкция концертного зала, которая не имела цели завершиться точкой, и не являлась хорошим занятием, но меня успокаивала. После бесцельного скитания по дому я чувствовала себя полезной и нужной хоть кому-то. Неожиданным и очень приятным бонусом также явилась оттепель в отношениях с бригадиром, который, узнав о выходке миссис Лайте, встал на мою сторону, закономерно перетянув за собой некоторых подчиненных.

Хорошая погода позволила закончить демонтаж кровли и приступить к разбору завалов внутри здания и исследованию наиболее разрушенных помещений. В какой-то момент я нашла старую, неразграбленную подсобку, в которой до сих пор хранились разное старье, а поскольку эксперт по древностям в семье Сайтен не я, то было решено показать потенциальный антиквариат Гастону. Пара стульев, старые, рваные кулисы с золоченными кисточками, смычок… несколько сломанных рам и, внезапно, покрывшееся плесенью от сырости полотно. Разумеется, его мы достали первым и, едва перевернув, замерли. На обратной стороне значилось, что это портрет Оуэна Мюррея.

— Я думала, он был симпатичнее, — фыркаю, разглядывая изображение не слишком худого, рыжего мужчины с длинным носом. — А, в общем-то, ничего особенного.

— Так всегда и бывает, — посмеивается над моей глупостью Гастон. — И, полагаю, ты была в этом не одинока. Местные девицы мечтают об этом парне с пеленок, и явно представляют не толстяка с масляными глазами.

— Наверное, это глупо, но я представляла его кем-то вроде тебя, — признаюсь, не скрывая веселья.

Если бы мне потребовалось найти десять отличий между Гастоном и Оуэном из моего воображения, я бы не смогла. Но до этого момента я не отдала себе в этом отчета.

— В музее есть старые фотографии Оуэна, — смеется надо мной Гастон. — Я ради интереса заглянул посмотреть.

— Ты слишком многое успеваешь, тебе не кажется? — спрашиваю кисло.

— Разве не для этого придуман отпуск?

Он отворачивает ворот моей куртки и касается шеи губами — сзади. Закрыв глаза, я наслаждаюсь каждым его движением, и злополучный портрет чуть не вылетает из рук.

— Прекрати, — шепчу, силясь вырваться, но тщетно. — И твой отпуск всего лишь миф. А ты гуляешь по музеям и раздариваешь прожекторы…

Гастон смеется, а мне приходится убрать картину подальше, потому что его руки уже добрались до пояса моих джинсов.

Вы будете смеяться, но это стало нормальным. При том, что во времена моего восемнадцатилетия мы вели себя как взрослые и ответственные люди, то теперь, чтобы заняться сексом, закрывались в каморке концертного зала, ездили на рыбалку и один раз повторили трюк с машиной… Поездка в другой город ради проверки страховых компаний из списка Кили стала единственным пятном благоразумия. Поужинали, выпили шампанского и сняли номер в отеле. Совсем как в первый раз. Я будто пресловутый Бенжамин Баттон: начала свою сексуальную жизнь с конца. И то ли еще будет…

Я много думала о предложении Гастона перебраться в Новый Орлеан и пришла к выводу, что перспектива, нарисованная куратором, нереалистично радужная. Однажды комиссия все равно взбрыкнет и заставит его учить, а еще лучше — отправит на задание, подобное этому. И целыми месяцами он будет спать с другими женщинами. Я не наивная. Даже если у Гастона есть ко мне какие-то чувства, со временем они померкнут, и «свежесть» возьмет свое. Не тот образ жизни, чтобы сделать моногамию установкой. Куратор мне самым первым скажет, что, прости, долг зовет, и умчится в закат с другой, поэтому… Новый Орлеан — не реализующаяся мечта, а всего лишь единственная слабо приближенная альтернатива.

Но отчего-то это не мешает мне отдаваться Гастону прямо у обшарпанной, царапающей кожу стены. И сходить с ума, пока он зажимает мне рот ладонью, не позволяя кричать, пока сам, почти потеряв контроль, задыхается от удовольствия.

Баш на баш. Вот как мы договорились с мэром. После настойчивого прессинга со стороны Кили и «бирюзовой» владелицы музея Андерсон действительно заинтересовался моей живописью и пригласил нас в городское ателье, приурочив смотрины картины к покупке шубы. Мэр, между прочим, тянул с меховой просьбой до последнего: Гастону пришлось просить его аж дважды. Харви Андерсон оказался очень осторожен в вопросах своей нелегальной деятельности и прощупал Сайтенов со всех сторон, прежде чем решился снять маски и играть в открытую.

— Осмотрись как можно лучше. Вдруг что заметишь, — советует Гастон, сворачивая на крошечную парковку, где уже красуется линкольн Андерсона.

Ателье нас раньше не интересовало. Мы не заметили явной связи между его владелицей и Андерсоном. Больше скажу: казалось немножко опрометчивым организовывать пункт торговли нелегальным мехом прямо не отходя от места его поставки, но можно было и догадаться, что мэр доверяет только людям своей вотчины.

— Что искать? — уточняю.

— Адреса. Складов, мест поставки… Все, что может вывести нас еще куда-нибудь.

— Я думала, что мех доставляют в клуб, — удивляюсь.

— Тая, если бы к клубу швартовались грузовые лайнеры, кто-нибудь бы уже забеспокоился, а тут все тихо и мирно, как у Христа за пазухой, — издевательски сообщает Гастон, явно сомневаясь в моем здравомыслии.

Мотнув головой, дабы избавиться даже от мыслей об оправданиях, отворачиваюсь и дергаю ручку двери.

— Раму разобьешь, — шипит Гастон, буквально выпрыгивая из машины, чтобы помочь мне с картиной, которую я везла прямо на коленях к вящему спокойствию спутника.

Сказать, что куратор был недоволен решением продать «шедевр» — сильно преуменьшить. Даже отговорить пытался, но когда я резонно заметила, что «засветила» живопись перед Кили и Мэгги — неохотно уступил. Несколько дней этот вопрос не поднимался, но сегодня Гастон вдруг решил поднажать. Причем в самый неподходящий момент.

— У меня нет ни одной твоей работы в масле, — ворчит он, отбирая у меня раму с такой осторожностью, будто та — хрустальная.

— Сам знаешь, что ценность моей мазни невысока, — парирую упрямо. Признаться, у меня есть планы на эту работу, о которых Гастону знать не стоит. А вредить себе просто потому, что кое-кто так хочет, — не собираюсь.

— Я вешаю на стены не только то, что можно продать на аукционе, — сухо отвечает куратор. — Маки Арчи ужасны, но они мне дороги как память.

— Хорошо, я тебе тоже что-нибудь завещаю, — не остаюсь в долгу. — Будешь любоваться и вспоминать меня за бутылочкой бренди.

— Я не шучу. Если ты сейчас откажешься от продажи картины, я чуть позже выкуплю ее по двойной цене, — останавливает он меня прежде, чем я успеваю занести руку для стука. — Просто верни полотно в машину и скажи, что передумала.

— Гастон! — Смутившись, отворачиваюсь. Ну почему ему понадобилась именно эта работа? Почему сейчас? — Как мы узнаем, которая цена двойная, если не знаем никакой?

— Серьезно? Весьма паршивая отговорка, смею заметить. Ну давай подумаем: ты назовешь, сколько хочешь за нее получить, а я попробую исполнить желание или поторговаться.

— У меня квартира забита разного рода работами, бери любую за «спасибо», не стесняйся. Или… если тебе принципиально иметь картину отсюда, то я ее напишу.

— Мне не нужна картина «для меня». Заказную работу всегда видно.

— Слушай, я ее не продаю. Просто покажу. Тем более что мэр на нас рассчитывает.

— А то он, конечно, не главный хитрец города и всегда искренен до печенок, — язвит Гастон, даже не пытаясь скрыть досаду. — Что ж, — вздыхает, осознавая, что меня не переспорить. — Придержи, пожалуйста, дверь.

Нам открывает высокая, очень элегантная женщина за сорок с безупречно уложенными волосами. Она представляется хозяйкой ателье, что весьма похоже на правду, если судить по ее необычному наряду, явно сшитому на заказ. Она говорит, что мэр нас уже ждет, что он уже в здании. И, как понимаю, больше во всем здании никого, что прекрасно вписывается в меховую аферу.

Ателье выдержано в несовременном стиле. Стены обиты розовым шелком, на полу — светло-серый чуть вытертый паркет, резные рамы, двери и облицовки ему в цвет, а мебель в стиле короля Солнце. Должно быть, ателье было основано давно, и держатели всячески стараются это подчеркнуть. Что ж, в этом городе так заведено и я уже перестала удивляться острому пренебрежению жителей современными веяниями в архитектуре и дизайне.

— Это шелкография, — сообщает владелица ателье, стоит мне подойти к одной из картин на стене.

— Она в курсе, — усмехается Гастон, демонстрируя раму в руках. А я снова невольно отмечаю, что, добившись своего в отношениях с мэром, куратора несколько отпустил уздечку и ведет себя более… естественно. Более надменно.

Иногда мне кажется, что он презирает людей, прячущихся за правилами. И это вполне вписывается в историю, которую Гастон рассказал мне о себе самом.

Женщина даже виду не подает, что задета фразой куратора. Она стоит с совершенно непроницаемым выражением лица, позволяя мне вдоволь осмотреться. Даже поощряя. Она явно гордится своими владениями. Интересно, доход от нелегальных мехов они делят с мэром напополам?

Воспользовавшись предложением, осматриваюсь внимательнее, параллельно расточая комплименты, дабы усыпить бдительность. Меня интересует, разумеется, не шелкография и не убранство, а развешенные по доске фотографии. Такие можно увидеть в исторических музеях.

— А наверху… — начинаю, указывая на мраморную лестницу.

— Швейная мастерская.

А посмотреть не предлагает…

— Наверное, мэр нас уже заждался, — улыбаюсь, осознав, где спрятано все самое драгоценное и незаконное.

Андерсон пьет чай, сидя на старомодной софе в зале, предназначенном для примерок. Едва завидев нас, он радостно вскакивает, чуть не опрокинув на себя содержимое тончайшей фарфоровой чашечки, и тут же бросается приветствовать Гастона. А потом замирает, сообразив, что из-за картины придется обойтись без традиционного рукопожатия. И одергивает полы пиджака, как персонаж какого-нибудь мультфильма. Это выглядит настолько нелепо, что приходится сдерживать улыбку.

— Очень вад вас видеть, очень рад, — восклицает мэр, пожимая мою руку, за неимением возможности проделать то же самое с Гастоном.

— Мэр, — улыбаюсь вежливо.

— Вижу, вы принесли картину. — Андерсон буквально подкрадывается к зачехленной раме, которую куратор ревниво не выпускает из рук. Вот далась она ему… И ведь найдет способ отобрать ее…

— Совершенно верно, — пропеваю. — Гастон, ты не мог бы..?

Мгновение он смотрит на меня, как на предательницу, а потом стягивает ткань и пристраивает раму в одном из кресел. Встав ровно напротив, и мэр, и владелица ателье — мисс Дежардин — застывают в позах неизвестных миру философов, стремящихся постичь глубокий смысл работы. И, прости господи, найдут ведь! А я-то всего лишь намеревалась скоротать вечерок, убегая от демонов, подталкивающих меня в объятия Гастона. Посему единственное, что можно наверняка обнаружить в моей мазне — острое нервное расстройство.

— Интересный мазок, — замечает мэр, задумчиво потирая большим пальцем подбородок. — Хотя я сторонник более классических техник, но…

Гастон, не сдержавшись, закатывает глаза, как если бы был уверен, что Андерсон дилетант, который понятия не имеет, о чем пытается рассуждать. Его, судя по всему, мазок вполне устраивает. Причем настолько, что он, едва услышав пренебрежительные нотки в голосе пытающегося сбить цену мэра, снова подбирается к работе с чехлом в руках.

— Ну и отлично, — восклицает куратор. — Знаете, я большой поклонник современной объемной живописи, и, признаться, сам положил глаз на эту работу. Но моя Тая такая честная! Сказала, что обещала, и ни в какую не поддается на уговоры. А я бы с удовольствием повесил картину в своем кабинете в Новом Орлеане.

Стою и недоверчиво таращу на него глаза.

— У тебя кабинет обит деревянными панелями. Теплого коричневого цвета. Картина там смотреться не будет, — выдавливаю сухо. Мы оба понимаем, что Гастон так сказал, дабы избежать посягательств на приглянувшуюся ему вещицу, но… обидно!

— Я как раз подумывал о ремонте. В последний раз интерьер обновляли сколько лет назад? Семь?

— Тебе лучше знать, — поднимаю раскрытые ладони, внезапно осознав, что понятия не имею, бывала ли Тая Сайтен в доме своего суженого до заключения брака по нашей легенде.

Да и вообще в голове одна лишь история маков Арчи, которые Гастон снял со стены прямо под носом у непочтительного претендента. Он это, видимо, не раз проделывал.

— Верно, — смеется он, глядя на меня без тени веселья. — Иногда я забываю, как недавно мы женаты. Кажется, уже вечность… вместе.

От его интонаций дрожь пробирает. Ну, вечность или нет, а почти половину моей жизни… В смысле моей, а не Таи, конечно.

— Хм, ну, тогда мне даже как-то неловко вмешиваться… — начинает мэр, поглядывая на картину, которая только что поднялась в его глазах на много-много пунктов вверх. Ведь Гастона уже и тут признали экспертом в области искусства. Я чуть не начинаю стонать в голос. Если вмешается мужская солидарность, как я потом смогу продать мэру эту картину. — Тем не менее, это прекрасная работа, и мы бы были счастливы ее иметь.

Он пытается улыбнуться, но выходит какая-то судорога. Будто ему больно делиться тем, что уже привык считать своим. А Гастон побыстрее зачехляет раму, пока никто не вздумал предъявить права снова.

— Можно положить на стол? — спрашивает он мисс Дежардин, и та, разумеется, разрешает.

Без труда разгадав замысел куратора, пытаюсь увлечь мэра и его соучастницу болтовней, позволяя Гастону осмотреть документы на столе женщины. С Андерсоном это легко — он и на искусства падок, и про особняк непрочь послушать, а вот внимание мисс Дежаржин приходится удерживать с помощью активной жестикуляции. Ей совершенно неинтересны выбранные мной темы. С другой стороны, о швейном деле я ровно ничего не знаю, а остальных точек пересечения с ней у нас не имеется. Спросила, ее ли висит в коридоре шелкография и получила односложный ответ: «нет». Попыталась вспомнить, видела ли ее в булочной, но и тут тупик. Немудрено, от нее одиночеством так и разит, и она слишком следит за фигурой, чтобы позволить себе выпечку. И мне в ней почти все не нравится. От идеально уложенных волос до заскорузлых пальцев. Пожалуй, она вызвала у меня такую острую антипатию с первого взгляда именно тому, что у нас слишком много общего. Все еще красивая, все еще одинокая, но уже потерявшая веру в иное будущее… Я имею множественные шансы стать точно такой же.

Отвлекшись от владелицы ателье, замечаю, что Гастон наклонился и что-то изучает. Сердце аж удар пропускает от предвкушения. Неужели что-то нашел? Опомнившись, продолжаю что-то говорить, а сама слышу только шум крови в ушах. И так до тех пор, как куратор не подходит ко мне и не целует в висок словно в благодарность за отвлеченное внимание мэра.

— Что ж, я предлагаю перейти к примерке, — весело предлагает мисс Держардин, безраздельно завладев вниманием всех присутствующих.

Оказавшись в своей комфортной зоне, женщина мгновенно оживает, открывает едва заметную дверцу встроенного шкафа и являет нашему взору штук восемь меховых изделий, каждое из которых может заставить рот любой женщины наполниться слюной. Даже я, никогда не имевшая тяги к шубам из-за жестокости способа добычи меха, с трудом отрываю взгляд от стройных рядов.

А мисс Дежардин ловко снимает с плечиков первый из своих шедевров и уже несет ко мне, веля расположиться около большого трельяжа. Но, видимо, трех мало, и, не обращая внимания на бездельничающих мужчин, леди сама подтаскивает ко мне дополнительное зеркало, чтобы можно было видеть себя со всех сторон. Они с мэром рассказывают о шубе, перебивая друг друга, Андерсон — со стороны охотника-добытчика (и я бы была счастлива обойтись без информации о месте обитания и повадках бедных зверьков), а мисс Дежардин больше увлекается техникой кроя. Почему-то особое внимание она уделяет рукаву.

— Это прекрасно, но можно следующую? — устав от дифирамбов в адрес и шубы, и ее временной носительницы, требовательно просит Гастон.

Тут же становится понятно, кто в доме хозяин, и все внимание мэра и мисс Дежардин переключается на моего лжесупруга. Дальше все одно и то же: я изображаю манекен непонятного назначения, а куратор сидит на софе, задумчиво крутит в руках предложенный мэром бокал красного вина и с явным удовольствием разглядывает меня в мехах. Один раз он делает вид, что вещица ему нравится особенно сильно, но поскольку наша цель не может висеть в шкафу у всех на виду, то и с ней «приходится распрощаться». В итоге, когда золотой запас шкафа оказывается исчерпан, все застывают с выжидательными выражениями на лицах. А Гастон чуть кривит губы в улыбке, присущей именно ему настоящему и с присущей аристократам пресыщенностью спрашивает:

— Это все прекрасно, но нет ли чего-то… особенного?

В этот момент самообладание мисс Дежаржин дает сбой, и она бросает на мэра затравленный взгляд. Ну а тот, полагаю, предполагал такое развитие событий и не тушуется:

— Все в порядке, дорогая, принесите, пожалуйста, шубу из меха черно-серебристой лисицы.

Та поджимает губы, но, кивнув, подчиняется. А я, наконец, получаю возможность отдышаться и прижимаю к раскрасневшимся щекам ладони. То, что в мехах было не холодно — слабо сказано.

Мэр, тем временем, многозначительно заявляет:

— Надеюсь, что вы понимаете: такой товар доступен только особенным людям?

А слышится намек на то, что только находящиеся в этой комнате должны знать о происхождении мехов. Остальные — нет. И моя догадка только подтверждается, когда мисс Дежардин приносит свой «особенный» товар. На вещице нет никаких намеков на производителя или поставщика. Ее история — чище не придумать.

И она, бесспорно, прекрасна, но какова цена такой прелести? Я не о тысячах долларов сейчас говорю, а о моральной стороне, о риске, если угодно. Всего лишь для того, чтобы какая-нибудь красавица могла заполучить себе в лапки прелестный трофей, множество людей нарушают закон и причиняют боль своим близким.

Знает ли о контрабанде рыженькая Кили? И если нет, то что будет, когда узнает?

— Да, то, что нужно, — не скрывая восхищения, говорит Гастон, вынуждая меня встретиться глазами с его зеркальным двойником. Я молчу, но для меня эта шуба не более, чем улика. Ни малейшего желания в ней красоваться…

Красиво, конечно, я же не слепая. Мех переливается, стекает по фигуре, так и умоляя нарушить закон и все данные себе заветы. Стать самой неотразимой с его помощью… Но я лучше всех знаю, что это того не стоит. Если Рик не стоил встречи с комиссией, то уж какая-то шуба и подавно.

— Тебе нравится? — тем не менее, подыгрываю куратору, перебирая пальцами черно-серые волоски, на которых красиво играет свет.

— Безумно, — сверкает глазами Гастон, заставляя меня отчего-то покраснеть. — А тебе?

— Она великолепна.

— Значит, берем.

Хлопнув в ладоши, Гастон отставляет бокал и решительно поднимается с софы и достает из кармана платиновую карточку. Это вынуждает мисс Дежардин напрячься, подобно струне.

Мэр очень хотел, чтобы расчет был наличным, но нам это было настолько не на руку, что пришлось его уломать. Отчасти поэтому он долго думал и тщательно нас проверял.

— Послушайте, мистер Сайтен, — вдруг вкрадчиво говорит мэр. — Поскольку мы оба знаем, что наша сделка не совсем… типичная, вы не будете против перевести необходимую сумму на… особенный счет?

— Я внимательно вас слушаю, — снисходительно бросает куратор, а у самого от предвкушения аж глаза блестят.

— Я имею в виду фонд покерного турнира, — добавляет мэр, явно не без опасений открывая все свои карты.

— Покер? — вполне натурально удивляется Гастон, но очень «своевременно» находится. — Только если получу на него приглашение.

После этого Андерсон вынужденно смеется, но без колебаний протягивает руку для пожатия:

— Ну разумеется, никаких вопросов. Приглашение будет на этой же неделе.

— Зачем тебе настолько понадобилась эта картина? — спрашиваю Гастона, пристраивая раму в коридоре особняка.

— Поправь меня, но, если уж отдавать ее, так не за копейки, которые он собирался предложить. Здоровая конкуренция.

В этом есть смысл, но верится слабо.

— То есть ты набивал цену, и все?

— Я сказал тебе, что был бы счастлив иметь у себя эту работу, — издевательски кланяется Гастон. — Считаешь своим долго отказать мне еще раз?

Поморщившись, прячу глаза.

— Думаешь, мэр спит с этой Дежардин? — перевожу тему и понижаю голос, потому что Мэгги бродит где-то по дому со щеткой и тряпкой для пыли. Никогда не угадаешь, из-за какого угла вынырнет.

Не знаю, что со мной такое, но если бы я получила очевидное доказательство недобросовестности мэра, то мне было бы легче пытаться посадить его за решетку. Наверное, дело в Кили, в их семье. Они кажутся такими милыми вместе. Я даже привыкла к холодным глазам Имоджин. Мало ли! У кого-то родимое пятно на лице, а у нее вот взгляд колючий. Да, я знаю, глаза — зеркало души, но те же солистки — редкостные милашки… и только поступки подсказывают, что все это яйца выеденного не стоит.

— Спит, если есть хоть капля разума, — пожимает плечами Гастон. — Предать любовника в сотню раз сложнее, чем постороннего человека. А у нее, так более, такой отчаянный вид, будто и за соломинку ухватится.

Он вешает плащ на крюк и не видит, но я вздрагиваю всем телом. Правильно, стареющая красавица со станом тонким, как у девицы, и руками пожилой женщины может позариться и на женатого, нечистого на руку мэра. Особенно если он дарит ей часть дохода от своих темных делишек. Меня мучают те же мысли. Год, два, а что дальше?

А ты, Гастон, не потому ли ты предложил мне переехать в Новый Орлеан?

Что ж, я не буду развивать тему внебрачных связей Андерсона или своего сходства с загадочной дамой с французским именем и, полагаю, канадскими корнями.

— Гастон, — зову, старательно вытряхивая из головы лишние мысли и жду, когда он обернется ко мне. Заглядываю в непроницаемые светлые глаза и спрашиваю: — То есть на этом все? Я о задании. У нас есть шуба как улика, есть банковский счет фонда… И диктофонная запись, конечно…

Но, вместо ожидаемой радости, слышится сухое:

— Спешишь.

— Что? — голос взлетает на октаву. — Скажи, что ты шутишь. Что еще нам нужно? Мы запросто можем уже сейчас отправиться доказательства спецслужбам и…

— Спеши-ишь, — пропевает Гастон, перебивая меня, и направляется в гостиную.

Я — за ним. Но только мы входим в двери, как я аж отпрыгиваю назад. Чертов Лео опять стоит на руках, изображая статую. И ведь даже голоса не подаст, не пошуршит, давая понять, что он здесь… будто ему нравится, когда люди хватаются за сердце, увидев его странную стойку.

— Ты не мог бы хоть какие-нибудь звуки издавать, что ли? — спрашиваю раздраженно.

— Купили шубку? — интересуется он, полностью игнорируя мои пожелания.

— Купили, — огрызаюсь.

— Прекрасно, — восклицает так легко и непринужденно, будто его голова не грозит превратиться в огромный бордовый шар, а затем лопнуть, забрызгав нас кровью и мозгами. — И мы пакуем чемоданы? — с энтузиазмом.

Не только меня посетила эта мысль, как видите.

— Нет.

— Почему нет? — так же, как и я, удивляется парень.

Лео делает попытку вскочить на ноги, чтобы прояснить ситуацию, однако вместо этого зацепляется ногами за пресловутые рога, ныне повешенные над камином, обрушивает те на пол, увлекая следом полку со свадебными фотографиями четы Сайтен, и плюхается кулем сверху. В такой ситуации у меня отказывает воображение, что делать сначала: то ли проверять, не убился ли пострадавший, то ли разгребать завалы, то ли орать на Гастона. А вот у Лео проблемы нет: с его стороны слышится набор ругательств, какие не повторит ни одна уважающая себя девушка. Затем он с негромким стоном приподнимается на руках и вытаскивает незабвенный подарок мэра из-под задницы. Наверное, ему стоило бы посочувствовать, но это удивительно смешно.

— Слушай… — гневно начинает парень, отшвыривая в сторону извлеченные из опасных мест рога. — Пристрой их как-нибудь так, чтобы они не угрожали ничьей жизни.

И он прав. Рога успели набить оскомину каждому обитателю дома. Как-то раз к нам снова пришел детектив Фрост, и так достал Гастона, что тот хлопнул дверью слишком сильно, и подвешенные над входом рога обрушились ему чуть не на голову. Потому их перевесили в кабинет. Но чертовы рога не прижились и там, так как Мэгги решила стереть с них пыль, и те рухнули вниз на мини-бар куратора, чуть не лишив несчастного коллекции элитного алкоголя. Затем некоторое время охотничий трофей обитал на кухне, поскольку решено было поработать над его балансировкой и креплением, но стоило качнуть стол, как рога упали, увлекая за собой мою любимую чашку… В итоге искать центр масс «счастливого подарка» никто не взялся, и их пристроили в гостиной, решив, что уж там, если плюнуть на пыль, охотничий трофей никому не помешает, но — полюбуйтесь — этот мерзопакостный дар небес чуть не кастрировал Лео… Клянусь, если Гастон заикнется о спальне, то будет спать в обнимку со своим не в меру хищным трофеем где угодно, только не рядом со мной!

Или нет? Заметив, что пострадала не только филейная часть моего лжебрата, но и сам объект повышенной опасности, чуть не начинаю хлопать в ладоши от восторга.

— О, смотрите, именная табличка, наконец, отвалилась. Теперь рога можно продать, — говорю радостно, поднимая те с пола.

Тяжело вздохнув, куратор вырывает их у меня из рук, и вздыхает:

— Не трогай.

— Нет, серьезно, Гастон, эти рога явно желают нашей кончины. Как в Пункте назначения!

Лео вскакивает на ноги, раздосадовано потирая ушибленные места, а я, тем временем, переключаюсь на корень всех проблем:

— Отправь их на чердак. Там как раз освободилось местечко от двух прожекторов, — скалюсь, наблюдая за реакцией куратора. Тот отвечает мне до обидного непроницаемым взглядом. — Вот куда мы денем рога. Если хочешь, будем доставать их ради визитов мэра, но…

— Тая, мы это уже обсуждали!

— Каких прожекторов? — удивляется Лео, который ни сном, ни духом о сомнительных делишках нашего главного.

— Забудь, — отмахиваюсь, не желая обсуждать шашни Донны и Гастона. — А куда ты их денешь? В спальню, в мою мастерскую? Даже заикаться об этом не советую. Вынесу и продам без разрешения. Не выйдет продать — приплачу, лишь бы забрали.

— Мне нравится, как ты распоряжаешься моим имуществом, — фыркает Гастон. И, в общем-то, он прав, но ведь эта пакость успешно разрушает дом и угрожает жильцам! Неужели не надоело?

— Нет, это мне нравится, как вы с мэром распорядились имуществом Лео. Это его рога, тем более теперь — когда именная табличка канула в лету. Вот пусть он и решает, что с ними делать, — обращаюсь к парню, который уже не пытается скрыть ухмылку.

— Ну нет. Я не самоубийца! Слишком часто попадался на это, — указывает он на нас обоих по очереди, — во времена развода родителей.

Вид у парня до крайности самодовольный.

— Кстати, мы тащили оленя несколько километров, и мэр с судьей нам совсем не помогали. Так что я тоже принимал активное участие, — недобро щурится Гастон. — Мы эти рога повесим еще раз. И еще, если понадобится.

После этого у меня отнимается дар речи. Он настроен до странности решительно.

— Так… Вернемся к шубе, — предлагает Лео, пока не запахло паленым.

А поскольку разговор зашел в тупик, то все охотно поддерживают смену тему.

— Надо проверить, только ли меха являются предметом нелегальной торговли, — легко отвечает куратор.

— А что это может быть еще? — спрашиваю, опешив. Не помню, чтобы был разговор о чем-то еще…

— Это и нужно выяснить. Я нашел адрес порта. Это в полутора часах езды отсюда. Надо проверить.

Совершенно необъяснимо, но мне кажется, что он сказал далеко не все, что знает. А это паршиво — это подставляет и меня, и Лео. Обменявшись мрачными взглядами с лжебратом, который тоже заподозрил неладное, мы покидаем гостиную.

Моя картина сиротливо стоит в коридоре, дожидаясь, пока на нее обратят внимание. Сделав вид, что осматриваю раму на предмет потертостей, дожидаюсь, чтобы Лео и Гастон разошлись по своим делам, а потом подхватываю подмышку полотно и тащу на чердак. В свете последних событий наличность, которую я могу получить от ее продажи, может быть весьма кстати. И чем позже куратор обнаружит, что у меня есть свободные средства, тем лучше.

 

Глава 13

Я просыпаюсь резко, от громкого хлопка двери где-то в глубине дома.

— Это просто ветер, — тихо говорит Гастон, и моя кожа покрывается мурашками. Рано утром в тишине спальни мужской голос… что может быть приятнее? Каждый волосок на моем теле, кажется, так и тянется к чужому теплу за спиной.

— Да, — зачем-то отвечаю, скрывая смятение.

Гастон обнимает меня так сладко и ласково, что в наше общее счастливое будущее становится поверить все легче. Я закрываю глаза и представляю штаб Нового Орлеана. Наверное, там быть вместе нам никто не позволит — придется искать другое место для всех, и все же, как только я думаю о переезде, вспоминаю именно это здание. Оно наверняка не очень старое, но обладает весьма ярко выраженным характером. Я не один раз видела из окон, как туристы останавливались, чтобы его сфотографировать. Просто постройка, без опознавательных знаков, не представляющая культурной ценности для города. Но есть в нем что-то неуловимое, отличающее от других. Возможно, это Гастон, который уже давно стал кем-то вроде призрака места. Без него представить новоорлеанский штаб невозможно. И тем не менее, несмотря ни на что, мое воображение легко и непринужденно рисует мне секс на столе Гастона. В коричневом кабинете и почему-то под синеватой картиной, которую я отчаянно пытаюсь всучить мэру. Это не единственная странность: ведь мысль о постоянстве рядом с куратором, даже пусть в таком развратном ключе, наполняет тело неким теплым спокойствием.

— Расскажи мне о том, что нас ждет в Новом Орлеане, — прошу, пытаясь успокоить разыгравшееся воображение.

— Хорошо, — со смешком соглашается он, явно забавляясь моей обеспокоенностью совместным будущим. Прежде, чем начать рассказ, несколько раз проводит пальцами по моей коже, чертя какие-то одному ему ведомые символы. — Навряд ли будет просто. Тебе точно придется жить в собственной квартире, чтобы реже слышать придирки обитателей штаба. Они будут враждебны. Скажут, что ты наглая. Из зависти. — Не сдержавшись, усмехаюсь. — И не только потому я такой красивый или шикарный. — Смешок превращается в негромкий, но откровенный смех. — Просто я буду относиться к тебе по-особенному, заступаться. Перед ними и перед комиссией. Разумеется, и мне достанется тоже, но я начальник, и со временем им придется привыкнуть, а вот твоя биография будет испорчена непоправимо. Пока не сменятся все солистки, для которых ты станешь недостижимым кумиром: подружкой Гастона. Девушкой, которая настолько хороша в постели, что смогла захомутать главного.

— Серьезно?

— Нет, конечно. — Он в порядке успокоения целует меня висок. — Чтобы мне понравиться, выписывать акробатические номера в постели недостаточно.

— Я не об этом спрашивала. Ты сказал «недостижимым». То есть раньше такого не было?

— Неуклюжая попытка спросить, завязывал ли я раньше отношения с солистками прежде. Но пытать я тебя не буду: нет.

— То есть у нас все… взаправду? — спрашиваю тихо, не в состоянии поверить, что все это происходит со мной, под теми же самыми небесами, которые долгое время отнимали у меня счастье по кусочкам.

— Ну, сначала я буду приходить к тебе с клубникой, шампанским и цветами — как к любовнице. И не стану оставаться на ночь, а ты… ты будешь из-за этого злиться, но мне нравится, когда ты злишься. А потом еще больше тебя будет раздражать необходимость готовить мне завтрак, потому что я буду раз за разом критиковать твой кофе, пока не научишься делать его правильно. Помогать не стану, потому что с меня ужин, и только. Днем мы не будем видеться, чтобы не наскучить друг другу. Кроме редких выходных, конечно. Только после, по прошествии времени, порядочно надоев друг другу, съедемся и привыкнем настолько, чтобы было так же сложно расстаться, как с частью самого себя.

Мне вдвойне приятны его слова, так как в моей мечте о семейной жизни не так давно появилось лицо… Хоть я и не представляю, чтобы мы с Гастоном вальсировали вместе не кухне в попытке приготовить ужин после тяжелого трудового дня. Даже после нынешнего задания. Кстати, о нем:

— Гастон, почему ты выбрал на это задание именно меня?

Как и в любом другом случае, когда куратору не нравится вопрос, отвечает тот не сразу. Но все-таки пересиливает себя и не отделывается ядовитыми репликами, к которым я каждый раз морально готовлюсь, задавая ему вопрос.

— Потому что больше никого не хотел видеть рядом.

Несмотря на раннее пробуждение, я встаю даже позже положенного. И не из-за Гастона, в объятиях которого после утренних откровений твердо собралась умереть, а ввиду самочувствия. Как я уже говорила, у меня случаются дни, когда хочется зарыться носом в подушку и не вставать. Вообще. Никогда. Я более чем уверена, что ломота во всем теле — последствие операций. Не говорила бы так категорично, но после выпрямления ног метеозависимость проявилась особенно отчетливо.

— Я не могу сегодня работать, — объясняюсь с Лео, кутаясь в безразмерный махровый халат. — Заболела.

— И выглядишь неважно, — мрачно оглядывает он мое бледное лицо, даже не подвергая слова сомнению, к чему я была внутренне готова.

— Чувствую — еще хуже.

Сегодняшний день побил все рекорды паршивости. Обычно моя болезнь — слабость и тянущие боли, от которых хочется скулить в голос, но на этот раз прибавилась тошнота и странные приступы головокружения. Я спускалась по лестнице минут пять, опасаясь упасть. И кляла Лео за то, что он даже не подумал подняться и поинтересоваться, почему я не явилась к завтраку, как обычно. Видимо, он списал это на каприз… Он же обо мне всегда лучшего мнения.

— Слушай, может позвонить Гастону? Он тебя посмотрит…

— Позвонить?

— Он куда-то вышел, — пожимает плечами лжебрат, а у меня перед глазами сразу встают два прожектора Донны Праер, что бы это ни значило.

— Спасибо, не нужно. Скоро придет Мэгги, попрошу ее сходить в аптеку.

Лео смотрит на меня подозрительно, но не настаивает, потому что не видит смысла во лжи. А я попросту не хочу объяснять Гастону, что его стараниями мое тридцатилетнее тело рассыпается на части. Мне бы закутаться в плед и сидеть под ним весь день. И так я и поступлю, когда допью кофе, дурно сваренный даже по моим меркам. А еще когда двое соседских мальчишек уйдут с дорожки особняка. Пусть они нарушают границы частной собственности, мне совсем не хочется их пугать или гнать, ведь сквозь окна доносится веселый, заливистый смех. Они то забегают в сад, то с криками бросаются обратно. Будто не решаясь подойти ближе к овеянному легендами зданию. Да и не в этом суть. Просто игнорируя запреты родителей, эти малыши чувствуют себя особенно дерзкими и взрослыми, что в их возрасте очень важно. Минут пять еще посмотрю, а если не уйдут, сделаю вид, что пошла за газетой. Сами сбегут.

Едва успеваю об этом подумать, как на дорожке появляется Мэгги и шутливо разгоняет мальчишек. Те с визгами уносятся прочь, оставляя нас в царстве стерильной разумности снова.

— Я надеюсь, дети не сильно вас потревожили, а то знаете, какие у нас времена… Некоторые, чуть что, с ружьями к дверям кидаются… — лопочет Мэгги, ставя на стол сумку с покупками.

— Не переживайте, они очень славные, — отвечаю, оборачиваясь.

Она улыбается, но, едва завидев мое белое, как мел, лицо, охает:

— Тая, вы заболели?

— Небольшое недомогание, — отмахиваюсь. — Хотела попросить вас сходить за снотворным в аптеку. Надеюсь, посплю и полегчает.

— Никакой химии! Даже не думайте. Сейчас мы все вылечим, — уверенно сообщает Мэгги и, позабыв о провианте, кидается заваривать мне какой-то травяной сбор.

Я пытаюсь помочь, но она настойчиво отодвигает меня в сторону, а затем и вовсе велит идти в гостиную и ложиться на диван. Мне кажется странным лечить непонятно что, ведь о симптомах экономка не спрашивает, но разве с ней поспоришь? Она лишь раз за разом повторяет, что проделывала этот трюк со своими детьми, и оба живы-здоровы. Ее аргументация железобетонна. Приходится подчиниться воле Мэгги и успокоить себя тем, что раз ее ребята выжили, то и мне нечего бояться.

Отвар пахнет ужасно, но я старательно его пью, не морщась, чтобы не обижать Мэгги. Хочется как-то поддержать ее стремление забыть старые распри, тем более что Гастон считает проблему с Лайтами делом решенным. А Мэгги нам нужна, мне нужна. Я еще помню, как она в самом начале помогала нам освоиться среди местных специфических жителей.

— Погода меня не щадит, — вздыхаю в попытке завязать разговор. Передаю экономке кружку и снова откидываю голову на подушечку. — После прошлогодней операции… — И театрально обрываю речь.

Сочувствие, к которому взывали, не заставляет себя ждать.

— Ох, Тая, — прижимает она руки к груди. — А я так надеялась, что ребеночка ждете. И в глазах у нее такая грусть, будто она уверена, что у нас с Гастоном какие-то проблемы… — Наверное, не в свое дело лезу, но вот смотрю иногда на семейные пары и поражаюсь: не дает бог деток хорошим людям.

Ее слова вполне ожидаемы. Все в городе об этом думают: даже если она молода, то он — нет, так почему не позаботиться о детях? Или у них проблемы, или не так они счастливы, как пытаются показать? В этом нет ничего внезапного. И тем не менее слова экономки цепляются за что-то внутри. Наверное, ту странную тошноту неизвестного происхождения… и ставший тесным бюстгальтер. А ведь я еще удивлялась: пара сбоев в диете не дают такой мгновенный результат…

— Это мы… мы решили подождать, — зачем-то начинаю оправдываться, а перед глазами все аж расплывается. — Сначала ждали, а потом случилась авария, — вынуждаю губы произнести, хотя слушаются те очень плохо.

— Но ведь со здоровьем нет проблем, правда? — спрашивает она, с надеждой заглядывая в глаза будто в душу — в поисках секретов.

Видимо, да.

Несколько лет назад, после очередной операции, я обвинила Гастона в том, что мне с такими постоперационными повреждениями даже мечтать нельзя о «нормальной жизни». Это было брошено в сердцах, от злости, но он все понял и ровно сообщил мне, что пластическая хирургия не затрагивает репродуктивную систему, и если мне очень хочется испытать судьбу и терпение комиссии, то можно попытаться. С тех пор эта мысль засела занозой. Стучалась, стучалась, не давая покоя, а теперь…

Я не помню, чтобы хоть раз пропустила таблетку, но ни один из контрацептивов не дает стопроцентный результат. И мне вдруг становится страшно, что мое сегодняшнее особенно острое недомогание отнюдь не усиление старых симптомов. Возможно, мой организм так внезапно ослаб из-за вмешательства отнюдь не скальпеля.

Но самое жуткое, что в этом городе я не смогу узнать наверняка. Любое мое действие будет обсуждено и предано огласке. Тем более покупка теста на беременность. Мне так плохо, что впору лезть на стенку, но я поднимаюсь наверх, собираюсь и, наложив толстый слой румян, благодарю экономку за «волшебное снадобье», а затем вылетаю из дома, глубоко натянув капюшон. Я направляюсь на станцию, откуда отходят автобусы. Еду в аптеку. В другой город. Я не смогу мучиться в ожидании следующей подходящей возможности. Вот ведь удачно, что Гастон сегодня снова бродит по своим прожекторным делам.

Я не спала всю ночь: караулила, как бы Гастон не нашел новенький тест на беременность. Решила использовать его утром, чтобы сразу избавиться от улики. Не в урну же выбрасывать, в самом деле, где ее каждый может найти.

Наутро я еле дождалась, чтобы Гастон покинул спальню, заперлась в ванной и, подумав, включила душ. Как оказалось, это было самым удачным решением за всю жизнь, потому что только я увидела результат и схватилась за голову, как постучал куратор. Будто почувствовал, что я не стою под струями воды, а оторопело таращуюсь на дисплей, подтверждающий страшную и радостную догадку. Да, чувства на этот счет были очень неоднозначны. С одной стороны, мечта претворялась в жизнь, а с другой, в мой бесконечный список проблем добавлялась еще одна, причем самая существенная.

Мысли смешались, равно как и эмоции. К тому моменту, когда раздался стук в дверь, я могла с уверенностью сказать только одно: теперь все изменится. И Новый Орлеан — самым первым.

Да, наверное, не очень красиво не доверять мужчине, с которым собираешься строить совместное будущее, но с такой жизнью я и себе не верю! Какие дети, если ты понятия не имеешь, где окажешься завтра? И Гастон так и не поговорил с комиссией о моем переводе. Вступится ли теперь? Он сказал, что собирается начать с цветов и конфет — далеко не со смены подгузников. Я вообще не представляю его в роли папы! Он учил женщин ублажать мужчин — годами, делал из дурнушек королев красоты… То, что он впервые решился предложить женщине жить в одном городе (не квартире — городе), что хотел видеть ее рядом, вовсе не означает согласие разделить ответственность за новую жизнь. Об этом забывать нельзя. Мы не в браке, чтобы все поровну…

— Я скоро выйду! — кричу. — Что-то случилось?

— Нет. Просто ты долго.

— Все еще нездоровится. Решила погреться.

Мэгги, разумеется, поделилась с Гастоном опасениями по поводу моего здоровья, и раз вчера я, будучи не в форме, где-то «гуляла» до самого вечера в одиночестве, он теперь за мной следит. Я вижу эту настороженность в глазах и жестах. Появилась напряженность, которую, боюсь, он списывает на свои откровения. А ведь я вовсе не хотела, чтобы он закрылся. Мы немало времени убили на то, чтобы научиться просто разговаривать, ни в чем друг друга не обвиняя и не подозревая, и заново?

— Как выйдешь — спускайся, я хотел кое-что обсудить.

Это звучит жутковато, хотя ничего необычного. Гастон любит нагнать тумана, натянуть до предела нервы, и только потом рассказать, что к чему. Например, этот переезд в Мичиган… ну кому нужно было так долго скрывать от меня суть задания? Пустая театральщина.

Наконец, куратор покидает пост под дверью ванной комнаты, а я заставляю себя встать, раздеться и шагнуть под струи воды. Поскольку официально я уже долго там стою, приходится поспешить. Едва тронутое теплом, непрогретое тело запросто может меня раскрыть, поэтому не стоит допускать объятий. Гастон сразу заметит несоответствие. Он слишком давно варится в атмосфере притворства, и я не хочу быть еще одним человеком, предавшим его доверие. Пока не хочу, а потом… потом как получится. В конце концов, речь уже не только о моих желаниях.

Спустившись вниз, я обнаруживаю, что куратор чешет языками с экономкой. Она учит его своим целебным отварам, рецепты которых остались ей от бабушки. А мне картина видится иначе: по сборам трав Мэгги куратор пытается определить, чем я больна. Но только меня замечает, как переводит тему на целебный климат. Он так ловко сворачивает разговор о «бедняжке Тае», что встают дыбом волосы. Я почти вижу, как к экономке тянутся невидимые ниточки, за которые дергает наш ангелоликий и дьявольски хитрый куратор.

Ловко отвязавшись от словоохотливой Мэгги, Гастон шутливо (для нее) увлекает меня в кабинет, якобы чтобы побыть наедине с женой, а на самом деле для очередного допроса. Я не решилась оставить использованный тест в спальне, а положила в карман, намереваясь как можно быстрее выбросить, и теперь нервничаю вдвойне. Если Гастону придет в голову раздеть меня или хотя бы обнять, улика запросто может упасть на пол, и тогда… все.

— Лайтами вплотную занялись наши люди. Удивлюсь, если после письма юристов они еще раз отважатся даже взглянуть в твою сторону.

Я так отчетливо воображаю картину полного краха, что не сразу понимаю, о чем речь.

— А Мэгги?

— Ей придется это пережить. А если не сможет — дадим ей расчет, — резко и очень по-деловому отвечает куратор. — Далее: вчера мы завтракали с мэром, он передал мне приглашение на покер.

— Отлично.

Да, мне немножко стыдно за то, что я подозревала его в связи с Донной Праер, в то время, как он был с мэром, но тому причиной стали два прожектора, поэтому…

— И последнее: как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — киваю и тут же, по закону подлости, ощущаю приступ тошноты.

Токсикоз приходит не сразу, так значит я ухитрилась забеременеть еще на столе? Или нет? Или у меня какие-то отклонения? Страх сдавливает горло, но вариантов мало. К врачу идти нельзя. Запрос по медицинской страховке Таи Сайтен отследят в момент, а другой у меня не имеется… Взятка? Может, это было бы хорошим вариантом, но, опять же, нужно ехать в другой город, а из наличности у меня пара сотен и картина, с продажей которой не все гладко. Боже…

— Тогда ты не будешь против, если мы с тобой последим за доком, верно? IT сейчас вовсю проверяют расписание грузовых рейсов на ближайшие две недели.

— Отлично, конечно. А как? — отвечаю рассеянно.

— Будем сидеть в лодке и притворяться рыбаками. Если, конечно, ты не очень простужена.

Это определенно проверка на прочность… Ну почему ему необходимо тащить меня на середину озера?! Почему не…

— Лео будет наблюдать с суши. Он лучший сталкер из нас всех, — предвосхищает Гастон мой вопрос.

— Отлично, — повторяю снова и выдавливаю кислую улыбку.

— Рад, что тебе настолько нравится, — не удерживается от шпильки куратор.

— У тебя все? — спрашиваю, закатывая глаза.

— На текущий момент, — хитро отвечает он.

— Тогда я прогуляюсь. А завтра буду на стройке.

Не отрывая от меня глаз, Гастон, подходит ближе и целует, прижимаясь всем телом. Наверное, это очень заметно, но я обнимаю его лишь одной рукой: второй до боли сжимаю в кармане толстовки тест. Я собираюсь выбросить его около аптеки, где такой может оставить любая другая женщина. А еще я собираюсь выбросить противозачаточную таблетку. Гастон не должен заподозрить, что я перестала их пить… От панических мыслей насладиться поцелуем в полной мере не удается, и, слабо улыбнувшись на прощание, я быстро покидаю дом. Долой улики. Никто не узнает, что у меня появился самый важный в жизни секрет. Секрет, ради которого стоит рисковать.

* * *

Спустя два дня я так и не приняла решение, что именно мне делать со своим секретом, но вот радость и надежда… они росли и крепли. А еще медленно и мучительно, как кольца змеи, разворачивались планы. Я была готова бороться с кем угодно и чем угодно. Будь то Гастон или комиссия, или любой другой противник. Внезапно у меня в душе появилась прежде отсутствовавшая готовность идти до конца. Ведь пусть я ошиблась, пусть я расплачивалась за эту ошибку долгие годы, и была действительно виновата, то мой ребенок — нет. Его новая жизнь была чище первого снега и ярче солнца… В общем, я бы не сдалась. Если бы комиссия затребовала аборт, то опустилась бы до нашего уровня — убийства, и тогда я бы точно не оставила их репутацию чистенькой. Нашла способ огласки. А если бы эти чванливые серые кардиналы вздумали отдать ребенка в другую семью или приют, то переехала бы следом столько раз, сколько понадобится, чтобы быть рядом, пусть и незримо. Не оставила бы, о работе бы думать перестала, оказалась абсолютно бесполезной. Да и как можно услышав первый крик своего ребенка, просто сделать вид, что этого никогда не было? В общем, примерно это я собиралась им сказать, если бы решила остаться в команде. Спустя столько лет я нашла силы им возражать. Повзрослела.

Другим вариантом было сбежать. Не знаю, чего я ждала, но внезапно прошлые проблемы побега стали превращаться в возможности. В моей голове, конечно. Если мэр переправляет через границу товар, то что мешает переправиться через озеро мне? Если поймают — буду шпарить по-мексикански, так, что пока ищут переводчика — или убегу, или соблазню нужного человека. Уж хитрости, спустя столько лет, мне не занимать. Выдержу, вытерплю еще разок, а в Канаде комиссия надо мной уже не властна…

— Закончили! — слышу окрик бригадира, который с трудом пробивается сквозь ритмы Meet your master. На этот раз Лео сделал уступку на мой музыкальный вкус, потому что даже строители возмутились против Bombtrack его любимого RATM’а.

Стоило вспомнить моего лжебрата, как он появляется на горизонте, но так странно мнется, опасливо поглядывая, что приходится поинтересоваться причиной самостоятельно. Мне ведь теперь везде мерещатся тревожные звоночки…

— Слушай, я тут хотел… — неловко начинает он, заставляя меня напрячься. — Покататься на велосипеде. Так как, разрешишь?

Не выдержав, смеюсь в голос от облегчения. Может быть, задевая Лео, ведь раньше он так злился, стоило мне сесть за руль его машины, а теперь решился на просьбу…

— Извини, просто ты успел меня напугать. Бери, конечно.

Обычно мне совсем не нравится возвращаться в пустой дом, но сегодня это только в плюс. Есть возможность подумать, не отвлекаясь на снующих вокруг сожителей. Лео сейчас упражняется на велосипеде, Мэгги уже ушла, а Гастон… я понятия не имею, где он. Стараюсь думать об этом как можно меньше, но выходит не очень. Он предложил мне Новый Орлеан, сладкий и роскошный. Он предложил мне мечту,

Разработать план мирового господа в тишине и покое не удается, потому что на телефон приходит СМС с незнакомого номера. К счастью, адресат изволил подписаться в тексте.

«Миссис Сайтен, добрый вечер. Помните, вы обещали принести мелки для Одри? Она меня о них спрашивала. Завтра урок, может быть, найдете минутку? Донна Праер»

И дальше адрес.

Нахмурившись, смотрю на буквы. Послание очень странное. Да, я обещала прийти сама, но почему она попросила прийти меня? Обычно в таких случаях заходят сами… и укоризненно взирают. Так почему она всего лишь написала? Времени нет? Или, может быть, собирается о чем-то поговорить? Если последнее верно, то беседа меня ждет неприятная. Несколько минут стою и смотрю в пространство, собираясь с силами и осознавая, что если мне нужен был ответ на вопрос, можно ли доверять Гастону, то я могу легко это выяснить, а, значит, было бы малодушием прошляпить возможность.

Посмотрев, напоследок, на свой абсолютной плоский живот, решительно подхватываю ключи от машины Лео.

Гастон. Пока я болела, выяснила, что днем его дома не бывает. Но куда он уходит, так и не узнала. Спрашивать и обнаруживать ревность не хотелось, слежка казалась ниже моего достоинства, но теперь, когда мне пишет Донна… Черт, возможно, следовало быть бдительнее. Как бы я ни отрицала, он заставил меня поверить в Новый Орлеан. В противном случае не было бы так больно и не сосало под ложечкой от дурных предчувствий.

Заводя машину, я изо всех сил гоню прочь кусающихся злых монстров. Домыслы ни к чему, скоро все прояснится. Гастон… не могу сказать, что не верю ему, но как же сложен этот мужчина. Мысли об измене как просто измене не допускаю. Он может предпочесть мне безопасность, работу, команду… но не другую женщину! Это просто полный бред. Он спал с такими красавицами, что мне после всех операций до них как до Луны, и вдруг Донна. По меркам городка она видная девушка, но уж точно не Ив или другие солистки. Да та же Кили даст ей сто очков форы в плане лоска… Дочка мэра хоть и не гоняется за трендами, есть в ней что-то неброское, но самобытное. А Донна просто кукла, пытающаяся продаться подороже. Гастону интересна не она. Вне всяческих сомнений.

Не знаю, чего именно я ожидала от мисс Праер, но уж точно не того, что она до сих пор живет с отцом. Возможно, это последствия развода, однако поражает. Интересно, каково судье привечать у себя под крышей совершенно взрослую дочь? Либо у них безупречные отношения, либо он готов передать ее в руки кому угодно.

Сравнивая адрес в телефоне с табличкой на живой изгороди, я не сразу замечаю припаркованную у ворот машину, а, разглядев, резко бью по тормозам. Внедорожник Гастона аккуратно припаркован рядом с желтым минивэном, который принадлежит уж точно не судье. А третьей машины нет.

Они там вдвоем.

Минуту я сижу, сжимая в руках руль и пытаясь успокоить сердцебиение. Я знаю, что нельзя судить, не разобравшись. Напоминаю себе недавние разумные аргументы, но не сильно помогает. Перед глазами так и стоит тот день, когда Гастон предлагал мне переехать в Новый Орлеан. Его слова и откровения о себе, обманные расспросы о Сиэтле… И как мы пробирались домой, растрепанные, но счастливые. Все казалось таким реальным, обнадеживающим…

Забрав из консоли коробку с мелками, я делаю три глубоких вдоха, а затем толкаю дверь машины. Не трусить, не сбегать, а узнать факты, все взвесить и принять осознанное, взрослое решение. Не лезть в окно вслед за эмоциями, не поддаваться бездумным порывам, не придумывать правду, а выяснить… Игнорируя звонок, толкаю калитку и иду по дорожке прямо к крыльцу.

Дом передо мной большой и удивительно удачно спроектированный. Такой может позволить себе только очень состоятельный человек. Вроде судьи Праера. Темно-красный, с затемненными окнами во всю стену коттедж куда более современен, чем особняк, в котором поселились мы. Немножко угловатое строение, с резкими геометричными линиями и множественными уступами, но без перебора. Работавший специалист постарался на славу. Что ж, у судьи неожиданно хороший вкус. По прошлым встречам не подумала бы.

Мои попытки запомнить каждую деталь экстерьера приводят к тому, что я замечаю в окне едва уловимое движение и скрепя сердце подхожу ближе. Поскольку на улице до сих пор светло, разглядеть происходящее внутри не так просто, однако с каждым шагом уверенность крепнет, а две фигуры, почти слившиеся в страстном поцелуе, становятся все более и более отчетливыми. Мне бы уносить ноги сразу, как только я понимаю, как тесно мой лжесупруг и будущий всамделишный сожитель прижимает к груди чуть не извивающуюся от желания девушку, но я стою и смотрю. И внутри разверзается ад.

Некоторые время пытаюсь себя утешить мыслями о том, что Гастон не хочет Донну, не может хотеть. Но даже если так, от его нежелания мне легче не становится. А ведь так будет и дальше, это лишь первый случай из многих. Серые кардиналы не успокоятся, пока не подчинят куратора вновь, пока не вынудят Гастона действовать в интересах команды. Тем более что тот и сам не сопротивляется. Для него работа важнее даже собственных интересов. Так как доверить ребенка человеку, для которого принципы истерты под ноль долгими годами работы в чужой шкуре? Копы под прикрытием за пару лет переходят в другой лагерь, а Гастон разыгрывает загадочного и недосягаемого куратора без чувств и эмоций почти двадцать. Осталось ли от него прежнего хоть что-то? Или уже все заменилось ложными идеалами комиссии? Возможно, его Новый Орлеан за красивыми словами совсем не тот же, что мой?

Мне нужно бежать от него. Как только закончится это задание. Но сначала понять, что же происходит на самом деле. Выяснить раз и навсегда.

Я всю свою жизнь полагала, что должна отстаивать репутацию женщин на дорогах, поэтому старалась ездить быстро, но не нарушая правил и никому не мешая, быть вежливой, но только если это уместно. Иными словами, я изо всех сил пыталась никого не раздражать. И отдельным пунктом в списке необходимых к выполнению автомобилистом вещей значилась правильная парковка. Строго параллельная, с первого раза, в миллиметре от поребрика.

Я циклилась на этих условностях годами, но после сегодняшних событий как попало бросаю машину на нашей не изобилующей свободным местом подъездной дорожке. Затем влетаю в двери дома и, удостоверившись, что Лео где-то носит, устремляюсь прямиком в его комнату. За пистолетом.

В крови адреналина столько, что страх перед оружием практически не ощущается. Только злость.

— Ну давай же! Где ты его прячешь, придурок? — обращаюсь к отсутствующему Лео. — Я же знаю, что обладетели ПТСР без него не могут!

Слезы злости и обиды застилают обзор, но я стираю их и продолжаю копаться в вещах, даже не пытаясь скрыть следы обыска. В сторону подушка, матрац набок… Дотошный вояка обязательно заметит, что его имущество трогали посторонние. И мне начхать. Пока Гастон не скомандует «фас», Лео мне ничего не сделает, а тому точно плевать на то, насколько ровно я водружу на место башенку из однотонных футболок.

— Вот ведь псих, — выдыхаю, обнаруживая в одной из тумб начищенный до блеска магнум. Я всегда подозревала, что парень не в себе, но тащить на задание пистолет с повышенной огневой мощью? Кого это он собрался с одного выстрела без башки оставить?

Секундное колебание, и я хватаюсь за рукоять, а затем накручиваю глушитель. Я никого не собираюсь убивать, но Гастон должен поверить, что я выстрелю. Иначе никак не узнаю, что творится на этом чертовом задании на самом деле. Не могу больше терпеть ложь и отговорки. Не собираюсь лететь в пропасть лишь потому, что кое-кому это выгодно.

Проверяю, заряжен ли пистолет, а руки дрожат.

Так, спокойно! Лови дзен, Тая. Человек с оружием должен быть хладнокровен.

Хладнокровие… с ним точно не ко мне. Я же как порох: что случись — в момент взрываюсь. Увидела в окне, как Гастон целует Донну Праер, и, посмотрите, сжимаю в руках магнум, хотя клялась не притрагиваться к оружию. И я не знаю, что именно меня так разозлило. Да, Гастон говорил мне, что нам неинтересны ни судья, ни его дочь, и я собираюсь воспользоваться именно этой отговоркой, но гаденький голосок внутри подсказывает, что дело совсем не в этом. А еще он утверждает, что это знаю не только я.

Окончательно разозлившись, ударяю кулаком по стене в надежде прочистить голову. Боль отрезвляет, но не помогает. Я с чего-то вдруг решила, что Гастон не станет мной играть, что он не из тех, кто упивается властью над окружающими. Да, это так, но только пока речь не идет о работе и о команде. Цель для него превыше всего, вообще всего. И если он целует Донну Праер, значит так нужно. К сожалению, если он при этом целует и меня, так, видимо, тоже нужно. Разница только в одном: в отличие от Донны, мне по статусу положено знать о причинах его поступков… А я не знаю. И это может значить, что Гастон собирается меня «слить» ради общего блага. Не допущу этого! Не теперь.

Не делай поспешных выводов, Тая. Просто спроси. Как он может не ответить, если у тебя в руках магнум?

Задвинув ящик и еще раз полюбовавшить на перекуроченную спальню Лео, направляюсь на кухню. Там сажусь на стул и с нескольких попыток пристраиваю локоть на столешнице так, чтобы было удобнее направлять пистолет в дверной проем. Долго на весу игрушку Лео мне не продержать: слишком тяжелая.

Проходит всего несколько минут, прежде чем в окне показывается внедорожник Гастона, и я ищу внутри себя хотя бы отголоски спокойствия. Лжесупруг пытается объехать брошенную мной машину с одной стороны, затем — с другой, но я славно потрудилась — дорожка перегорожена наглухо. Ему ничего не остается, кроме как выйти из автомобиля и направиться в дом. Из окна Гастон кажется раздраженным. Странно, с чего бы это? Забавы не удались?

Козел!

— Тая, где ключи от машины? — кричит он с порога. — Я ее перепаркую.

— Они у меня, — отзываюсь настолько нейтрально, что готова сама себе вручать Оскар. — На кухне.

Гастон идет ко мне решительно, ни о чем не подозревая, но только показывается в проеме, как я снимаю пистолет с предохранителя, и в тишине это подобно раскату грома. Мой лжесупруг так резко останавливается, будто на невидимую стену наткнувшись. Но в его глазах я не вижу страха — только удивление и, возможно, понимание.

— Теплая встреча, — подмечает Гастон. — Чем обязан?

— Тем, что на этом задании нам не нужен судья Праер, но его дочь почему-то понадобилась тебе.

— Тая, опусти пистолет, — произносит он ровно, — и поговорим нормально.

— Мы с тобой все время говорим, и все время нормально, вот только не о том. Поэтому я решила перейти к более действенным методам. Выкладывай: что здесь происходит?

— Сначала опусти пистолет, — не отступает он.

— Нет! — гаркаю. — Ты задолбал, Гастон! Сколько можно врать?

— Это ты о постоянно меняющемся плане? — спрашивает он раздраженно. — Мне лестно думать, что ты полагаешь, будто я какой-то монстр или сверхчеловек, у которого все ходы просчитаны, но это не так. Видишь ли, после твоего финта с Винсом Лайтом нами заинтересовался судья, а кроме как через Донну к нему не подобраться.

— Что?! — От неожиданности чуть не роняю магнум на стол, а затем перехватываю поудобнее. Не хватало еще пристрелить Гастона случайно!

— Теперь мы можем поговорить без оружия? — раздраженно спрашивает он.

— Вот еще! Ты мне так ничего и не сказал.

— Первое, чему учат при обращении с оружием: не бери его в руки, если не выстрелишь, — напоминает он мне в полной уверенности, что прав.

Невольно, но задумываюсь над его словами. Да, именно это нам говорили учителя по стрельбе и именно поэтому я раньше никогда не угрожала человеку пистолетом. И еще три дня назад полностью согласилась бы с Гастоном и покаянно убрала палец со спускового крючка… но с тех пор обстоятельства изменились. У меня не было острой необходимости бороться, не за что было. А теперь появилось, и самое время начинать. Не за себя, так за нового человечка, которого больше некому отстаивать. За то единственное, что способно наполнить мою разрушенную жизнь смыслом и заставить свернуть горы. За нечаянно украденный кусочек единственного мужчины, которого я по-настоящему любила и на которого теперь направляю дуло пистолета. Я ни за что не откажусь от нашего ребенка. Как бы больно ни было выбирать, чаша весов точно не на стороне Гастона…

— Выстрелю, даже не сомневайся. В ногу или в плечо, но выстрелю не задумываясь. Если, конечно, не скажешь, что ты опять замышляешь.

По характерному наклону головы понимаю, что Гастона мои слова заинтересовали. Даже любопытно, какие он сделает для себя выводы.

— Сесть-то хоть можно?

— Не стесняйся.

Но если я думала, что он пристроится на стуле напротив, то просчиталась. Он обходит стол и усаживается рядом, а затем, шокируя меня, обхватывает дуло ладонью и заставляет положить пистолет. Сначала я пытаюсь сопротивляться, но понимаю, что ничем хорошим это не закончится и, пока не поздно, ставлю на предохранитель.

— Такая у нас работа, — говорит он, подтягивая мой стул вплотную к своему, заправляя прядь волос мне за ухо, а затем мягко, но весьма негуманно закрывая мне рот ладонью. — Я говорю, что никогда нельзя подставлять своих, что мы должны держаться друг за друга, что мы — одна семья… И самым первым это опровергаю, распределяя задания между исполнителями. Приходится. Да, любимчики идут на одни проекты, а те, кого мне не жалко — на совсем другие. Это не секрет ни для кого, кроме самих солистов, которые редко имеют возможность обменяться впечатлениями. Но вне зависимости от обстоятельств, я всегда пытаюсь защищать наших людей всеми силами. В том числе — не врать без весомых причин. На этом задании я тебе не врал. — Его слова оставляют внутри какой-то теплый след. Быть может потому, что, как я уже говорила, все мои проекты были сравнительно щадящими. Или потому, что он не утверждает, что не врал мне никогда (а только на нынешнем проекте), потому что это само по себе стало бы ложью. — Это я послал СМС, чтобы ты пришла и увидела меня и Донну Праер. Это было необязательно, за выполнение должностных обязанностей я оправдываться не собираюсь, но, надеюсь, мы оба понимаем, что далеко заступили за разрешенные уставом рамки. Я не нашел более честного способа сообщить тебе об изменениях в плане.

Он, наконец, убирает руку от моего рта и, удостоверившись, что не начну возмущаться, продолжает:

— А теперь о задании…

 

Глава 14

Оказывается, службы обратили внимание на подгнивающий городок уже давно. Во времена вялого уровня преступности даже дали Гастону добро на сбор группы исполнителей задания. Он начал предпринимать какие-то действия по ликвидации злостного контрабандиста Андерсона, но потом появилось что-то более приоритетное, и участников отряда борьбы с истребителями редких животных перебросили туда. Так и позабыли. И вдруг, несколько месяцев назад, о Мичигане вспомнили, причем с пометкой «срочно». Не дали времени даже на подготовку, позволили разве что набрать на задание новых людей, не особо заморачиваясь, почему куратор решил взять именно их, и были таковы.

Причин, по которым уровень опасности был повышен, Гастон не знает, и отчего-то я этому поверила. Разглядела в беспокойных морщинках на лбу, наверное. Он подозревает, что к мехам присоединилось что-то еще, причем куда менее безобидное. И вот почему отделаться шубой и приглашением с вензелями не выйдет. Нужно рыть носом землю: искать.

О задании мы говорили долго и подробно, а вот к теме Донны Праер не вернулись. Я не готова была приводить аргументы в пользу отказа от Нового Орлеана, а Гастон без них бы и слушать не стал. Да и был бы прав. Может, сама бы я примирилась с полулюбовником, но полуотец — совсем не то, чего заслуживает ребенок. Нельзя приучать детей к полумерам, иначе получится, как у меня. Полужизнь в обмен на камеру, полувнимание куратора ради нескольких жарких ночей, полупроституция за возможность жить среди обычных людей… Полубезопасность.

Вот только отказываться от Нового Орлеана было больно. Не представляю, когда успела с ним так сродниться. Включив душ, делаю шаг в ванную и подставляю струям воды лицо. Не надо врать себе, я влюбилась в Гастона снова, и именно оттого мне паршиво было видеть их с Донной. Дело не в предательстве, не в плане и не безопасности, мне просто плохо, потому что он целовал другую. Особенно учитывая, что я жду от него ребенка и инстинктивно хочу, чтобы он разделил заботу о нем со мной.

Не знаю, что заставляет меня обернуться, но я это делаю и обнаруживаю, что за стеклянной створкой совмещенной с ванной душевой кабины, стоит куратор и смотрит на меня. Его лицо сквозь полузапотевшее стекло кажется искаженным, нечетким, но я не могу оторвать глаз. Наблюдаю, как завороженная, возбуждаюсь от странной интимности происходящего. Наверное, стоило бы его прогнать, но я этого не делаю. Позволяю ему любоваться, возможно, даже с некоторой злостью.

Донна не такая. Она не может быть лучше меня. Не для того я терпела все эти операции…

Мы смотрим друг на друга, пока осевшая дымка пара не становится слишком плотной, окончательно нас разделяя. Думала, что после этого Гастон уйдет, но не тут-то было. Створка отъезжает в сторону, и он ступает в ванную вместе со мной.

Мы оба обнажены, и это слишком однозначно. А я не готова сейчас принимать решение, собираюсь ли спать с Гастоном и дальше, поэтому делаю шаг назад.

— Ты мне не поверила, — произносит он так, будто одна лишь моя вера может решить все проблемы, а я упрямлюсь из чистой неразумности. Будто во всем моя вина.

— Я поверила. Но мы договаривались не заниматься этим в доме.

— Каким этим? — буднично уточняет куратор. — Я подразумевал обойтись без выяснения отношений в любой плоскости. А раз ты уже наставила на меня дуло пистолета, можно отступить от правил. Тем более, что под адреналином секс получается феерический.

Совру, если скажу, что мысль поддаться не закрадывалась мне в голову. Ну а что? Надо всего лишь притвориться, что мы все еще в «позавчера». И никаких забот: ни детей, ни Донны, ни лжи. Вот только один раз рядом с ним я уже забыла, что проблемы по мановению волшебной палочки не исчезают…

— Нет, — отворачиваюсь, старательно делая вид, что близость Гастона и однозначно указываемое направление его интереса меня не волнуют.

Но вместо того, чтобы оставить меня в покое, куратор достает с полки гель для душа, почти обнимая в процессе, и мир сокращается до звуков и запахов. Открывается крышка флакона, густая ароматная масса выдавливается на ладонь, а затем та касается моего живота.

— Перестань, — делаю последнюю слабую попытку вырваться, но после этого чуть не повисаю в руках Гастона тряпичной куклой.

Он резко прижимает меня к груди, вдавливая в свое тело, и у меня заканчиваются последние аргументы в поддержку своего решения не иметь личных дел с этим человеком. Хотя… когда это секс был у меня личным? Несмотря ни на что, горько усмехаюсь, а затем закусываю губу, чтобы сдержать стон. Скользкие ласки слишком приятны, чтобы можно было отвлечься хоть на мгновение.

— Если бы не задание, я бы и мысленно не приблизился к Донне. Она скучная, посредственная, совсем неинтересная. Я не хочу ее, я хочу тебя.

— Я в этом не сомневаюсь, — отвечаю через силу, стараясь удержаться на самой грани. — Но задание будет всегда, а я не хочу привыкать к изменам. Каким бы то ни было. Даже с работой. Есть вещи, которые просто… неправильны.

На мгновение руки Гастона предательски замирают, как если бы он не ожидал услышать подобное, а потом принимаются завершать начатое с удвоенным старанием.

— Тогда скажи мне, что не хочешь меня, — шипит он, обнаруживая, что ярость в его движениях мне не мерещится.

— Речь не об этом, — выдыхаю с дрожью. — Я не хочу ошибиться в тебе снова. Риск слишком велик…

Мгновение ничего не происходит, а затем Гастон яростно хватает меня за плечи и разворачивает к себе. Целует с такой злостью, будто пытается вырвать последние слова из моего рта, чтобы больше никогда не возвращались. Но я кусаю его губу до крови и берусь за ручку створки, намереваясь выйти.

— Ты целовал Донну Праер этими самыми губами. Знаешь ли, противно, — бросаю напоследок, собравшись с силами.

Я не уверена, что смогу перешагнуть бортик ванной, не споткнувшись. Незавершенные ласки вызывают дрожь в коленях, почти боль. Слишком близко к разрядке, я уже чувствовала ее приближение, но вот так меня наказали. И теперь я буду сходить с ума от желания, запрещая себе даже смотреть в сторону куратора.

Пытаюсь дернуть в сторону створку, но оказываюсь прижата к ней чуть ли не всем телом. Та опасно прогибается под моим весом, но вывернуться не выходит.

— Значит, обойдемся без поцелуев. И без них хорошо.

Я пикнуть не успеваю, как он с одного толчка входит в меня… Под двойным весом опасно скрипит створка, но я все равно опираюсь об нее руками и жду, но ничего не происходит.

— Обычно в таком женщинам не признаются, но на Донну Праер у меня не встает. Как по-твоему, это нормально, что она трется об меня, как кошка, а я стою столбом и думаю, что ты, должно быть, уже во дворе и все это видишь?

— Волоком тебя к ней никто не тащил, да и язык в ее глотку не заставлял засовывать, — огрызаюсь, стараясь подавить радость и надежду. Знаем мы этих ненадежных друзей…

И все же мои слова расценивают как капитуляцию. Гастон начинает двигаться, обхватив руками талию. С ним так хорошо, что я предательски закрываю глаза и гоню прочь остатки отчаянных мыслей. Утешаю себя тем, что все криминальное уже свершилось. Хуже уже не будет. В общем-то, некуда… Я жду от него ребенка, а он крутит шашни с Донной Праер. Куда уж хуже?

— Пришлось. Судья расспрашивал Лео о тебе. Точнее: о твоей работе, опыте, переездах. И он пару раз делал запросы. IT работают на совесть, но сам факт…

Деловой разговор, когда в глазах темнеет от удовольствия — что-то новенькое. Еще одна репетиция Нового Орлеана? То есть вот так и будет? Гастон лежит на мне, я обвиваю ногами его талию, а он рассказывает мне о проблемных заданиях… Очень в его стиле!

— Тебе нужно научиться отвлекаться от работы. Хотя бы в такие моменты, — говорю тихо, а он смеется.

— Я буду стараться, если ты поедешь в Новый Орлеан со мной.

— А мне стоит поехать? Стоит комиссии узнать, с кем ты спишь, они найдут еще одну Донну Праер. Будет больно.

Вместо ответа Гастон кусает мою шею, и я невольно выгибаюсь дугой от такой своеобразной ласки.

— И никакого шампанского и ужинов. Одни скандалы, — добавляю, задыхаясь.

— Ты забываешь, что я не преступник. От меня они ничего не могут требовать. Только просить. Они понимают, что я не могу уйти. И понимают, что если пережмут… мало не покажется. Я уйду. А они очень не хотят всей этой возни. Им проще позволить мне небольшое послабление, чем искать новую няньку для команды.

Все правильно и стройно, но он не учел одной вещи. Хорошо, допустим, я — небольшое послабление, но как же ребенок? Женщина под боком — бомба замедленного действия, которая однажды захочет родить ребенка своему мужчине. И если этот мужчина не социопат, то выбросить свое чадо, будто использованный презерватив, он не сможет. Комиссия, в отличие от куратора, сей факт не упустит.

— Все будет хорошо, Тая, — шепчет Гастон, прижимая меня ближе. — Обязательно.

Не будет. Он ошибается.

Но я не говорю этого вслух. Лишь молча глотаю крики удовольствия в самых желанных объятиях на свете.

Несмотря на воссоединение, которое продолжилось в постели (полагаю, Гастон решил, что, дабы загладить вину, жаркого душа мало), я чувствовала себя так, будто над головой повесили нечто ужасно тяжелое, не дающее вздохнуть. Внезапно оказалось, что хранить секреты значительно сложнее, чем кажется. И дело было даже не в тошноте, чтобы скрыть которую пришлось изощриться, а в психологии: каждый раз, когда я смотрела в лицо любимого человека, начинала таять. Его открытый взгляд и легкая усмешка пробуждали во мне голос, повторявший: ты сошла с ума? Он не может причинить тебе вред. Причем особенно остро это проявлялось после нескольких утренних минут, проведенных в кольце его рук… Мы ставили будильник за полчаса до подъема и просто валялись в постели, обнимаясь. Именно так, как я мечтала…

Но по поводу Нового Орлеана я не передумала. Гастон ни о чем не догадывался, ведь моя попытка унести с собой как можно больше приятных воспоминаний выглядела в точности как абсолютная одержимость им. Без примеси притворства. Но урок имени Донны Праер так просто не забудешь.

Восстановительные работы шли свои чередом, но как-то мимо меня. Было не до них. Я совершала необходимый набор команд, но голова была полностью забита другим. Измученный мозг отказывался напрягаться еще сильнее, а сердце мечтало остаться в домике с Гастоном. Оно-то и не давало двигаться в правильном направлении… но однажды, как это всегда бывает, ситуация изменилась.

И, как полагается в этом городе, началось с булочной миссис Марвелл. Я вошла туда в специально припасенном для кумушек наряде: джинсах и мешковатом кардигане. Приметной в тот миг не назвал бы даже безумец, но вдруг все обернулись и притихли. В точности как в первый день. И я почувствовала гамму эмоций. Весьма враждебных. Во взглядах дам в разных пропорциях смешались сочувствие и злорадство.

И все-таки у него на Донну встал.

Я подумала об этом мрачно и отстраненно, будто наблюдала со стороны. Будто не являлась той женщиной, которая вчера гладила свой плоский живот и представляла, как было бы замечательно нарисовать на потолке детской звездное небо и смотреть в него часами. Втроем. Я даже набросала эскиз этого самого неба на бумаге… И казалось, что это реально. Я почти убедила себя, что стоит ворваться в кабинет Гастона и все ему рассказать, и он согласится быть с нами.

А затем, как обычно, сработал стоп-кран.

Но сегодня на меня смотрят точно так, как на ту самую несчастную, которой изменяет муж, а она единственная ни сном, ни духом. Интересно, кто запустил это сарафанное радио? Со мной никто так и не заговорил. Напротив, женщины сторонились так, будто я могла заразить их вирусом измены. А я, зная специфику маленьких городков, готова была поклясться, что тут уже почти все со всеми спали…

Просто дело в том, что мы приехали с претензией на идеальную семью, а потом Гастон связался с этой дрянью.

— Что будете? — спрашивает меня миссис Марвелл, поглядывая совершенно спокойно и буднично. Единственная…

— Десять пончиков с сахарной пудрой, — отвечаю без колебаний.

— Мистер Сайтен сменил предпочтения? — спрашивает она.

— Очевидно, — отвечаю, и булочница бросает на меня мрачный, короткий взгляд. — И добавьте джема. Малинового.

Могу же я себе позволить утешиться пончиками, раз мне изменяет муж? Вот еще, быть ради него красоткой…

Гастон с Лео поехали планировать ловлю особо крупной рыбы, и дом опустел. Поэтому я врубаю на полную громкость Blues Saraceno — Pumping Irony [с англ. Прокачивай иронию], наливаю себе огромную чашку кофе и, ужасая экономку, начинаю танцевать в гостиной с пончиком в руке. Мэгги трижды пытается заглядывает якобы чтобы полить цветы, но смотрит с опаской. С другой стороны, мало ли, вдруг обманутая жена захочет покончить жизнь самоубийством…

— И что говорят? — спрашиваю я экономку, когда она направляется теперь уже поправить теперь диванные подушки.

— Простите?

— Что говорят о нас в городе? О Гастоне, обо мне… О его новой пассии?

Мэгги наклоняется над диваном, отвернувшись от меня, но даже так видно, насколько красные у нее уши…

— Я хочу знать от вас, а не от миссис Хастингс! Или мне придется пойти спросить Кили? — спрашиваю разгневанно.

После моих разъяренных слов экономка вздыхает и поворачивается ко мне, неловко сминая юбку.

— Говорят, миссис Сайтен, что это с ним не впервой. Что вы бросились под машину сами, а мистер Сайтен поехал сюда заглаживать перед вами вину и укрепить брак. Но вот не вышло.

— Спасибо, что рассказали, — отвечаю экономке, не опровергая слухи и не подтверждая. У меня нет рабочей версии в папке. В штабе никто и не думал, что Гастону придется обхаживать веселых разведенок городка.

Хотя, я в любом случае не стала бы делиться подробностями с Мэгги. Это даже неестественно…

Что ж, полагаю, мне не хватало именно этого пинка, чтобы начать действовать. Настало время продать картину.

Чтобы убедить Андерсона расплатиться наличными, пришлось уступить ему целых половинку квадратного дюйма полотна [картины в масле оцениваются по площади]. Как оказалось, это был единственный способ убедить его действовать оперативно, но я не в накладе. Мне нужно всего лишь перебраться в Канаду, заплатить какому-нибудь врачу, чтобы вытащил маячок, а затем затеряться. И все будет кончено. То есть вообще все. Свобода! Меня никто не найдет. Понадобится — затаюсь в глухой деревне, закроюсь чадрой и буду упорно изображать отшельницу. От Элизабет Дженнсен и воспоминания не останется. Никто не поймет, что эта самая женщина когда-то выводила на чистую воду людей, до которых не могли добраться спецслужбы.

И будущее кажется обозримым. У меня в кармане уже есть небольшая пачка наличности… Первый шаг сделан. Этого хватит, чтобы перебраться через границу и доехать до города. Там можно будет даже снять деньги с карточки и быстро уехать еще куда-нибудь, где найдется сговорчивый и не очень совестливый хирург. Вот как я начну новую жизнь.

Наполненная странной решимостью, я толкаю дверь домика и замираю на пороге. Запах просто сногсшибательный. У нас праздничный ужин? Неужели экономка решила, что раз у меня ужасное настроение, то стоит подбодрить разного рода яствами?

— Мэгги? По какому случаю банкет? — кричу прямо с порога, стягивая куртку, но не выпуская из рук сумку, в которой покоятся банкноты.

— Я отпустил ее, — слышу ответ Гастона. Он выходит в коридор, красноречиво вытирая руки полотенцем, а я инстинктивно сильнее сжимаю ремешок сумки.

Но угрозы нет. Гастон стоит передо мной в фартуке. И, как и странно, примирить в голове образ куратора в кресле за ноутбуком и у плиты не так уж сложно. Вот только что, собственно, происходит? И как пиршество связано с городскими сплетнями.

— Что все это значит? — интересуюсь.

— Я решил показать тебе, чего ты лишаешься, отказываясь от Нового Орлеана. В программе вкусный ужин и приятный вечер для двоих.

Звучит более чем заманчиво, но меня не покидает чувство, что все не просто так.

— И это, конечно, никак не связано со сплетнями, коими кишит город.

— Никак. Но я слышал, что Донна поделилась с подружками новым приобретением, — признает.

— Ты с ней переспал? — перебиваю без обиняков, не в состоянии и дальше выносить неизвестность.

А он вопроса ожидал. И уже думал, что ответить. Стоит и смотрит на меня холодно, не так, как мгновение назад.

— Ты понимаешь, что не должна задавать этот вопрос?

— Ты понимаешь, что твои действия выглядят как извинение? — парирую. — Поверь, я бы хотела вести себя достойно и разумно, но это возможно только в одном случае: если мне наплевать. А мне не плевать.

— Да, я понимаю, — отвечает Гастон, мрачно усмехаясь. — Даже лучше, чем ты думаешь.

Хотела было продолжить пустую дискуссию, но, наткнувшись на взгляд, в котором смешалось множество эмоций: от раздражения до бессилия, — поняла, что это ни к чему не приведет.

— Это действительно необходимо? В смысле, или Донна, и или мы сливаем задание?

— Если мне придется переспать с Донной, я это сделаю. Но пока я не вижу в этом необходимости. Ни у нее, ни у меня нет отдельного жилья, и это полностью оправдывает промедление.

Мне кажется, или несколько ненормально обсуждать со своим мужчиной причины, по которым он не спит с другой?

— Напомни, когда это тебя останавливало отсутствие подходящих помещений? — закатываю глаза, ненавидя себя за преждевременную радость, которой не должно быть места. Я не поеду в Новый Орлеан, не поеду… И он не обещал мне не спать с Донной, просто сообщил о том, что этого не было пока. И что он постарается, чтобы так и продолжалось.

Видимо, я просто так слопала пять пончиков, а спортзал меня ждет с распростертыми объятиями.

— Но она об этом не знает, — замечает Гастон.

В голове бьется совершенно глупая мысль: не надо ему спать с Донной. Не заслуживает она такого счастья. А внутренний голос смеется: ну да, конечно не заслуживает, у нее ведь даже судимости нет. Развод для таких, как мы — слишком мелко.

— Пойдем, — вмешивается Гастон в мой внутренний диалог. — Тебе нужно переодеться к ужину. Я уже выбрал наряд.

— Ты… что? — спрашиваю оторопело. — Копался в моих вещах?

— Я не копался, я открыл шкаф и снял с вешалки то, что мне показалось подходящим. Просто надеюсь провести по-настоящему приятный вечер.

Ах да, лицо мне тоже он выбирал… чего уж там о нарядах спорить.

Но жаловаться не на что. На кровати в спальне уже разложен теплый, уютный бежевый свитер, креповая юбка чуть ниже колена, на тон темнее и туфли на высокой шпильке. В стиле Гастона: дорого, со вкусом. Он не стал настаивать на неудобных платьях, ограничился провокацией в виде каблуков, и мне это пришлось по вкусу. Вечер с разожженным камином и домашней едой… Может быть, Гастон умеет читать мысли? Откуда ему известно, о чем я мечтала? Я уж точно не рассказывала ему, как мне хочется иметь обычную семью. Может быть, это очевидно, но уж слишком вовремя и как по нотам…

Косясь на дверь, прячу в одной из коробок с красками вырученную за картину наличность, и только потом переодеваюсь и спускаюсь.

— Куда ты сплавил Лео? — спрашиваю куратора, удостоверившись, что на вешалке в прихожей не хватает знакомой куртки.

— Они с судьей на охоте. Как раз попытается пронюхать, что Праеру о нас известно.

— А ты не поехал?

— Сослался на срочное сообщение от своего агента, — усмехается он.

— А затем выгнал Мэгги и принялся готовить романтический ужин в попытке меня умаслить. Мне нравится.

Усаживаюсь на стул и закидываю ногу на ногу. Окинув меня одобрительным взглядом, Гастон возвращается к готовке. Не отвечает на очевидное утверждение. А я не могу избавиться от странного трепета, который охватывает все тело от зрелища куратора у плиты. Он выбрал правильную стратегию. Если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то женское тает от зрелища избранника, хозяйничающего на кухне.

— Что у нас в меню?

— Телятина под винным соусом.

Гастон указывает мне на стоящий рядом бокал, полный темно-красной жидкости. Запах я чувствую даже на расстоянии. Калифорнийское, мое любимое. Вот только пить его мне теперь нельзя…

— Ты не забыл, что я болела и всего пару дней назад закончила курс антибиотиков, — вру, не моргнув и глазом. — Навряд ли мне стоит прикасаться к алкоголю.

— Ах да, конечно, — легко соглашается Гастон, делает большой глоток из своего бокала и аж жмурится от удовольствия. — Идеальный зинфандель. А тебе какой сорт из столовых больше нравится?

— Ты сейчас издеваешься? — спрашиваю сухо. — Ты знал, что мне нельзя вино. Ты же врач.

— И поэтому я взял две бутылки. Утешишься, когда будет можно.

— И то же самое с Новым Орлеаном? Утешимся, когда будет можно?

— Именно, — усмехается он. — Мне нравится, как ты читаешь между строк.

С этими словами он снимает фартук (боже мой, фартук!) и наклоняется ко мне для поцелуя. Не знаю отчего, но щеки внезапно покрываются румянцем. Я слишком сильно хотела его именно таким, и страшно, что вместе с прикосновением губ он вытянет из меня самые сокровенные мысли.

— Мне нужно переодеться, — тихо говорит Гастон, так и не допустив поцелуя. — Надеюсь, на тебя можно оставить готовку?

Он полностью понимает, какое производит на меня впечатление, и даже не пытается приуменьшить эффект. Помешивая пресловутую телятину, я закусываю от досады губу. Я пошла на сделку с дьяволом. Убеждаю себя, что не привяжусь к нему, но уже так привычно считать своими его мелкие жесты и родинки на плечах, что нет сил сопротивляться искушению. И уже не раздражают самодовольные улыбки, потому что я и их ухитрилась тайком присвоить. А ведь стоит только согласиться на Новый Орлеан, и все станет правдой. Да, придется, вероятно, поделиться с какой-нибудь Донной… Но Гастон же говорит, что это ничего не значит, и так хочется ему поверить. Обмануться. Я же в курсе, как серьезно он относится к своей работе…

Если бы только я могла.

Из гостиной слышатся первые звуки патефона. Помешивая мясо, я тихонько улыбаюсь, представляя, как пыталась бы примириться с музыкальным вкусом Гастона. В свои семнадцать я так и не распробовала прелести джаза, который он так любит. Интересно, смогла бы привыкнуть теперь?

— Судя по запаху, ничего не горит, — замечает куратор, появляясь на кухне. — Зря, выходит, я боялся, что твои навыки готовки ограничиваются дурно сваренным кофе.

— Меня всегда смущало ходить по ресторанам в одиночестве, — говорю, облизывая пальцы.

Заметив, как пристально Гастон следит за моими действиями, усмехаюсь и облизываю палец еще раз. Но повторно достичь эффекта не удается и куратор, фыркнув, лишь отодвигает меня в сторону. Он отлично знает, на какие уловки я способна, и не попадается. Приятное разнообразие в мире, где каждое действие должно иметь строго определенные последствия.

Разглядывая широкую спину куратора, обтянутую тканью снежно-белой рубашки, я чувствую, как в животе летают бабочки. Это так глупо и по-детски, но иначе не выходит… Последним человеком, который что-то для меня готовил, был Арчи. И это было очень давно. Когда я еще не могла оценить прелести его поступка.

Мы ужинаем за журнальным столиком в гостиной, обмениваясь веселыми историями из жизни. Он, в основном, об ошибках членов команды (хорошо, что я о них узнаю только теперь), а я, конечно, о заданиях. В отместку за Донну без малейших обиняков рассказываю ему, с которыми была вынуждена жить. О смешных моментах близкого разоблачения и глупых способах выхода из щекотливых ситуаций. И пусть кажется, что куратор знает обо мне все, оказывается, что подробности для него в новинку.

— Знаешь, обычно все охотно делятся опытом, — замечает Гастон, когда я заканчиваю очередную историю.

Мы сидим не рядом, чтобы смотреть друг в другу глаза. Потому что это приятно. Видеть эмоции на лице, впитывать каждое движение. В какой-то момент я понимаю, что изучила присущие ему одному жесты, и на автомате повторяю при общении с другими людьми. И хочу делать так и дальше.

— Но не ты, — слышу.

— Извини, что? — переспрашиваю, осознав, что упустила нить разговора.

— Я говорю, — повторяет Гастон, усмехаясь, будто поняв, о чем я думаю, — что ты никогда не любила рассказывать о своих заданиях. Я мог только догадываться о том, что у тебя творится…

Он говорит это просто так, не заканчивает никакими выводами. Я вообще не слышала, чтобы Гастон хоть раз как-то комментировал мое отношение к нему. Лишь однажды, в запале, объявил, что я так и не простила ему равнодушие ко мне во времена обучения.

И сейчас тоже не заканчивает мысль. Вместо этого отставляет тарелку, берется в руки бокал вина и откидывается на подушки дивана, вдыхая ягодный аромат. На меня не смотрит.

— И правильно делала, — отрезаю. — А то стоило чуть-чуть приоткрыться, и вот я снова в твоей постели.

— Ужас какой, — закатывает глаза куратор.

— Не ужасно, но с тобой сложно. Ты холодный и много врешь.

Думала, что он снова обдаст меня холодом, но вместо этого Гастон улыбается и мягко говорит:

— Иди лучше сюда.

Это так странно, что я оглядываюсь. Остатки ужина все еще на столике, из патефона льется мелодичный блюз. В камине горит настоящий огонь, а талый воск свечей угрожающе стекает по их бокам. Огонь бликует на столовом серебре и стекле бокала. Однажды, в Канаде, я потрачу пару снежных вечеров, чтобы написать об этом картину. Я назову ее Призраком Нового Орлеана и повешу так, чтобы никто, кроме меня, не увидел… Хватит ли мне смелости изобразить на ней и Гастона? Думаю, придется, ведь без него сказка не оживет и не задышит.

Я пересаживаюсь на диван, скидываю туфли и вытягиваюсь вдоль тела куратора. Некоторое время мы просто лежим, разглядывая друг друга.

— Спасибо. Замечательный ужин, — коротко целую Гастона в уголок губ.

— Меня и раздражает, и восхищает, что ты так и не смирилась с таким образом жизни, как у нас.

Не понимая, о чем он говорит, я отдвигаюсь и заглядываю в глаза куратора. Он проводит пальцами по моим волосам, заправляя за ухо и даже не пытается объяснить, что имел в виду. А я, внезапно струсив, прячу лицо у него на груди. Мне хочется, чтобы он замолчал и не испытывал меня на прочность. Мое сопротивление ему небезгранично.

И я уже продала картину. Назад пути нет.

 

Глава 15

Волшебную коробку с красками и спасительной наличностью я проверяю каждый день. Только Гастон скрывается за дверью ванной комнаты, как я крадусь к шкафу и дрожащими руками достаю тюбики, вкладку, и, удостоверившись что банкноты на месте, убираю все обратно. Они вселяют в меня такую надежду, что даже кажутся теплыми на ощупь. Если однажды они исчезнут, я возьмусь за магнум снова и заставлю куратора их вернуть. А потом мы просто сделаем вид, что ничего не было. Мой мозг уже полностью подчинен этой мысли. Он не видит иных вариантов.

Отняв бинокль от глаз, поворачиваюсь к Гастону и внезапно обнаруживаю, что исконно мужская рыбалка, которая служит прикрытием для слежки за пирсом, дополнилась исконно мужским виски.

— Это задание, ты не забыл?

— Прелесть нашей работы, Тая, — посмеивается он, отнимая фляжку от губ, — в том, что можно абсолютно легально пить и заниматься сексом не отходя от рабочего стола. Где еще тебе предложат такие роскошные условия труда?

После этого заявления я невольно задаюсь вопросом, сколько он принял до того, как сел со мной в одну лодку. По-видимому, немало. Но из-за утренней тошноты не заметила этого раньше. Господи, да из-за нее я бы и падение метеорита пропустила… Только сейчас чуть-чуть отпустило. И как это еще Гастон не поинтересовался причиной моей внезапной бледности и рассеянности?

— Ясно, — усмехаюсь.

После романтического ужина на двоих мы воспользовались простором особняка с душой. На следующий день на стройке у меня болело все. Да и сейчас, два дня спустя, я все еще чувствую каждую мышцу ног. Пожалуй, удачно, что Лео бегает вокруг пирса, а мы сидим в лодке, скучая.

И все же вечер, затеянный куратором, призван был что-то изменить, а я не поддалась, и теперь между нами некое непонимание. Наверное, он рассчитывал, что я растаю и соглашусь на Новый Орлеан, а я…

— Присоединяйся, — предлагает Гастон, протягивая мне фляжку.

Быстро смекнув, что уровень жидкости в ней никто не проверит, а прикрытие идеальное, покорно берусь за фляжку и, как можно крепче сжав губы, наклоняю. Дабы ни капли не проглотить… Понимаю, что это полный абсурд, и с капли ничего не случится, но наш философ Лео как-то выдал очень мудрое изречение: если можно не рисковать, то лучше не рисковать.

— Сколько еще часов нам здесь сидеть? — спрашиваю, оглядываясь.

Вокруг красота, конечно. Мрачность севера подернута легкой дымкой тумана, на небе тяжелые облака из разряда тех, что фанатичные художники выводят на своих картинах. Никакого глянца, никакой яркости. Темный лес, серое небо. Этот пейзаж либо приходится по душе сразу, либо с ним не смиришься и за всю жизнь. Меня он завораживает.

— Пока не приедет обещанный грузовой катер, — отвечает мне Гастон.

— А если он не приедет вовсе? — спрашиваю ворчливо, зябко кутаясь в куртку.

— Тогда наши IT не сумели найти данные, а, значит, о нас знают. Поэтому я надеюсь на его прибытие.

Рыбу здесь ловить — идея на редкость бредовая. Животные не настолько глупы, чтобы соваться на транспортный путь. Да и мы якобы по незнанию сюда приехали порыбачить, но Гастон все равно на что-то надеется. Проверяет, леску дергает.

— Думаешь привлечь внимание рыбы движением? — спрашиваю насмешливо.

— А если так? — спрашивает он, кося на меня взглядом. — Твое внимание, например, можно привлечь только если совершать какие-то действия. Ты много лет успешно меня игнорировала, но стоило помелькать перед глазами чаще привычного, как не устояла.

— Звучит обидно, — бросаю холодно.

— Это было обидно, когда тебе было восемнадцать, а теперь — совсем нет. Или было бы обидно, если бы мне не пришлось тебя соблазнять. Или было бы обидно, если бы я не предложил тебе продолжить в Новом Орлеане. Или было бы обидно, если бы ты не подвесила меня на этом предложении, как пресловутую рыбину, сама. Или…

Все это говорится будничным тоном, будто о погоде, но в словах слышится… обида? Значит, я угадала. Он рассчитывал, что после ужина я соглашусь что на Новый Орлеан, что на Северный Полюс. Ладно, признаю: было великолепно и даже лучше. Если бы не ребенок, то я бы точно не устояла… Да и время Гастон выбрал правильно: задание явно близится к завершению, пора бы уже дать ответ… Вот только любой ответ на этот вопрос — заведомая западня.

— Гастон, сколько ты выпил? — пытаюсь уйти от неприятной темы.

— Достаточно, чтобы не простудиться, — отбривает. — И увильнуть не удастся. Я спрашиваю еще раз: ты поедешь со мной в Новый Орлеан или нет?

— Я еще не решила, — ощетинившись, отвечаю. Лучшая защита, как известно, — нападение.

— Может, это и хорошо, что ты не живешь обычной жизнью. Представляю, как бы ты выпотрошила беднягу, сделавшего тебе предложение.

— Гастон, ты нарываешься. Предложение — это совсем другое. Вкупе с твоей драгоценной особой идет четыре старых ханжи и вереница веселых разведенок вроде Донны Праер!

— Даже если так, дальше-то ты куда? В Сиэтл? Ждать самоубийственного задания? Или все еще мечтаешь отрастить крылышки и упорхнуть аки колибри? — Он щурится, пытаясь определить реакцию по выражению лица. А слова его звучат очень ядовито. — Я сказал, что был бы не против с тобой жить; ты ответила, что тебе нужно приглядеться. Совру, сказав, что меня это не задело. Я согласен, что причины для опасений у тебя есть. Однако если моя ошибка только в Донне Праер и комиссии, то я ничего не могу изменить.

— Ты пытаешься спросить, нравишься ли мне? Да, нравишься. Но я тебе не доверяю. Если бы тебе пришлось принять решение? Я или Донна? Я или команда? Ты бы подставил меня ради блага людей, которые от тебя зависят? — Он хмурится, но я не даю и слова вставить: — Не отвечай, Гастон. Это определяется только в критический ситуации, а уж никак не пустыми словами.

— Что я слышу, — язвит он. — А для тебя что важнее, Лиз? Закопаться в песок? У меня хоть альтернатива из людей и людей, а твоя куда прискорбнее. У тебя же никого не всем белом свете. Для мира ты мертва. Даже документы уничтожены.

Он оперирует голыми фактами, но лучше бы этого не делал: они ужасны и очков ему совсем не добавляют. Это как подойти к женщине с бородавкой на лице и сказать, что ее личная жизнь не удалась именно из-за бородавки. Бесспорно, она и сама понимает, что презент от природы ее не красит, но если врежет наблюдательному наглецу, то будет права.

— Твой способ склонить меня на свою сторону не работает…

— Ты слышишь только плохое, верно? Лиз, я хочу, чтобы у тебя кто-то был. Я был. Ты этого заслуживаешь больше, чем многие люди. Вот что я пытаюсь сказать.

— Я хочу с тобой поехать, как ты не поймешь? Но я плохо знаю, на что ты способен.

Он смеется. Так холодно и невесело, что пробирает до дрожи.

— Я всю свою сознательную жизнь искал способы обходить ограничения. Я способен на очень и очень многое. И даже на страшное. Дело только в одном: насколько сильно тебя это пугает. Очевидно, что сильно.

А наш ребенок является ограничением, которое он однажды обойдет?

Мы так увлекаемся спором, что чуть не пропускаем проезжающий мимо грузовой катер. Тот пролетает метрах в десяти к западу, и Гастон тут же срывается с места, чуть не опрокидывая наше суденышко, чтобы добраться до телефона. Он собирается передать Лео готовность. А я сижу, схватившись за сидение обеими руками и благодарю небеса за то, что мне не пришлось отвечать.

После того, как миссия оказывается выполнена, куратор сматывает удочку, заводит мотор лодки и правит к особняку. К прошлой теме не возвращается, но меня отчего-то не оставляет ощущение, что последствия не заставят себя ждать.

Выяснить, что именно привезли, не удалось, и поэтому мы перешли к плану Б: проникновение на склад. К покерному турниру, который должен был состояться уже на следующей неделе, мы разрабатывали детальнейший план. Рассчитывали и просчитывали все. По вечерам, когда Мэгги уже не было дома, мы задергивали шторы, и Лео притаскивал план-карту операции. Мы просчитывали варианты. Каждые полчаса были расписаны. Гастон должен был играть в свой покер, а мы с Лео искать доказательства в другом месте.

Так было каждый день до сегодняшнего… потому что нашего босса нет. На часах уже одиннадцать, а Гастон все еще не явился. На этот раз мой приступ тошноты, спорю, вызван не беременностью. После неуклюжего разговора в лодке куратор отдалился, стал в обращении со мной холоднее. И совершенно закономерно, что поводок, на котором его держали наши отношения, ослаб.

Достаточно ли, чтобы переспать с Донной Праер?

— Он придет домой? — спрашивает Лео, крутя на столе монетку.

Я отрываю голову от столешницы и смотрю на него красноватыми глазами. Нет, я не плакала, но лучше бы плакала. Может, хоть вышла бы с водой эта не дающая покоя злость. Когда меня осудили на пожизненное, я тоже не плакала. Но также не могла найти себе места. Мир казался странным, далеким, чужим. Я все время мечтала проснуться. Как-то раз, чтобы избавиться от этой боли, я укусила себя за руку, повыше кисти. Это помогло. Физическая боль притупляет душевную. Но сейчас мне не за чем скрыться.

— Он мне ничего не говорил, — отвечаю скупо.

Мы с Лео почти не разговаривали с тех пор, как я выпотрошила его комнату. Полагаю, Гастон привел какую-то свою версию, чтобы мне не оторвали голову, но я об этом только догадываюсь. Ничего конкретного не слышала. Плюс, график становится все более напряженным. В последнее время Лео практически постоянно занят с судьей или следит за обитателями городка. Не до выяснения отношений.

— Прости за твою комнату, — говорю, воспользовавшись моментом.

— Мне приказано с тобой об этом не говорить. И я не буду с тобой об этом говорить. Но не советую так делать еще раз.

Он замолкает и отворачивается, причем с таким видом, будто я его пнула… как собаку беззащитную. Дьявол меня побери, а ведь каждый по-своему воспринимает такое. Я не выношу людей с оружием, а он, вероятно, вторжение на свою территорию.

— Мне жаль, но нужен был пистолет.

— Да мне плевать. — После этого Лео демонстративно смотрит на часы на руке. — Думаешь, еще часик подождать, когда он там Донну дотрахает, или можно идти спать? Как у Гастона с этим делом?

— Можешь смело идти, — не тушуюсь. Но не заметить, что меня ударили по больному, в отметстку, невозможно.

— Супер.

Он уже поднимается из-за стола, а потом опускается снова и нехотя говорит:

— Вчера жена мэра встречалась с судьей. Минут на пять. У него в кабинете. Пять минут это очень странно. Она ничего не несла, чтобы передать. Или прятала в сумке. Не задержалась на чай, значит, не визит вежливости к старому другу. В общем, я считаю, что она не решилась что-то передать по телефону.

— Поняла, — отвечаю скупо. Не могу не заметить, что меня в дела не посвятили.

— Не поняла, — огрызается парень. — Полагаю, именно это выясняет сейчас Гастон.

Ах вот оно что: оказывается, совесть замучила. Понял, что его выпад в мою сторону был слишком злым. Но от некоторых вещей не отмахнешься, и я лишь скупо киваю.

Лео уходит, не забрав карту, оттого я начинаю ее сворачивать сама, чтобы Мэгги ни в коем случае не увидела, как вдруг понимаю, что это шанс. Я одна в доме, с картой операции, во время которой можно осуществить побег. Да, большую часть времени со мной будет Лео, но его можно обхитрить и сбежать. Отвлечь — не проблема. С Гастоном бы номер не прошел, но он будет занят работой — не до меня. Даже если он что-то заподозрит — не отвлечется.

И я склоняюсь над картой, выбирая время своего побега.

К несчастью, а, может, напротив, просчитать все варианты мне не удается, так как возвращается Гастон. Мне бы подняться и повернуться сразу, посмотреть… но я не знаю, что увижу. Сердце отчаянно бьется в груди и хочется коснуться живота, чтобы проверить, все ли в порядке с малышом. Этот защитный жест так и просится сам собой… только усилием воли я гоню прочь это беспокойство. Едва Гастон поворачивает голову, я умудряюсь почувствовать его взгляд каждой клеточкой тела. Не в состоянии выносить и дальше неизвестность, оборачиваюсь и замираю столбом от обиды.

Он бил точно в цель. У каждого в гардеробе есть не парадный наряд, в котором его обладатель, тем не менее, выглядит на миллион долларов. Вот и Гастон выбрал рубашку, которую любая уважающая себя женщина захочет с него содрать, при этом не переставая тонуть в подчеркнуто-голубых глазах. Это не просто так.

— Доброй ночи, — говорю, не стараясь скрыть, насколько неправильным выглядит такое приветствие.

— Доброй, — отвечает он спокойно.

Ловко обвив карту резинкой, подхватываю рулон подмышку и, наконец, осмеливаюсь поднять глаза к лицу Гастона. Пусть он и делает, что хочет, с Донной Праер, я тоже не без козыря в рукаве. У меня теперь есть идея, как сбежать.

— Пойду спать, спокойной ночи.

Я намереваюсь заснуть, пока он разбирается с рабочей почтой. А если не выйдет — притвориться.

— Я тоже иду.

— Разве тебе не нужно посмотреть письма?

— Намереваешься меня выгнать? — умиляется куратор.

— А что, нужно? Разве сам не уйдешь? — мгновенно меняю тактику, переходя в наступление.

— Давай без этого, — раздраженно говорит. — Я целый вечер разыгрывал клоуна-идиота перед Донной, пытаясь выяснить, кем приходится Имоджин судье. Испробовал все методики теории лжи. Она ни сном, ни духом о том, что ее отца и жену мэра связывают какие-то отношения, кроме приятельских.

— А не напомнишь, о чем речь? — спрашиваю сладко, намекая на то, что меня в происходящее не посвятили.

— Ты вчера разговаривала по телефону с Кили, пока мы это обсуждали, и я забыл повторить.

Не верю ни единому слову. Он хотел меня помучить своим отсутствием, ведь знал, что я подумаю о них с Донной, если он придет домой так поздно. Это мне за Новый Орлеан достается.

— Ты стал излишне забывчив, Гастон? Или мне кажется?

— Ты пытаешься устроить мне сцену ревности? — спрашивает он насмешливо.

А ты разве не на нее надеялся?

— Я иду спать, — отвечаю жестко.

Но лежа ночью под одеялом и обдумывая план побега в очередной раз, я понимаю, что у меня нет другого выхода, нежели согласиться на Новый Орлеан. В противном случае Гастон будет подозревать, следить и ставить мне палки в колеса. А это совсем не то, что нужно для успешного завершения задуманного. И тем не менее, после Донны, обидно, что куратор может подумать, будто победил.

После неудачи с Донной мы, закономерно, перешли к другому варианту. Не настолько бестолковому. Кили Андерсон. И, нарядившись в броский костюм как в боевой раскрас, я двинулась в обеденное время к судам, дабы позвать дочку мэра в ближайший ресторанчик. Она сначала удивилась, а потом, с присущей ей тактичностью, включилась в игру. Подумала, что я собираюсь показать окружающим, насколько хорошо мои дела в трудные времена. О Донне и Гастоне, в отличие от всех остальных, и не заикнулась, будто не слышала. Вот только вела себя неестественно, и это было очень заметно.

Что ж, цель у меня была вовсе не осчастливить новым витком сплетен простой люд, и, перебрав несколько тем для разговора, я подошла к главному. Словно невзначай спросила, как часто ее навещает в рабочее время мачеха. Кили очень удивилась, а я тогда, отмахнувшись, сказала, что просто Лео видел, как Имоджин приходила в суд и, видимо, неправильно поняла. Выражение лица дочки мэра было бесценно. Она, заикаясь, сообщила, что судья и Имоджин друг друга откровенно недолюбливают, и такого просто не могло быть, а потом как-то быстро свернула тему и сидела до конца ланча, как на иголках. Я лишь сделала вид, что ничего не заметила, а затем тепло распрощалась с Кили и ушла домой, где меня уже ждали подслушивавшие Гастон и Лео. Между тем, к моменту моего появления лжебрата уже отправили следить за дочкой мэра, и мы с куратором остались наедине.

Дабы Мэгги не заподозрила нас в том, что мы заняты чем-то противозаконным, я предложила Гастону нарисовать его портрет. Отличный повод, чтобы провести несколько часов втроем: я, куратор и рация. Он согласился легко, без малейших колкостей. Уселся в кресло в мастерской и стал ждать, пока я натяну холст, параллельно отдавая Лео указания по рации. И, как ни удивительно, даже это оказалось очень интимным. Я вообще не помню, как давно рисовала человека… И все же дело не только в непривычке. Сидеть, рассматривать человека напротив, в которого ты тайно (все еще тайно) влюблен, и переносить на холст его черточки одну за одной — это очень возбуждает. И, мне кажется, Гастон быстро об этом догадался, так как свернул разговоры с Лео, позволив ему действовать самостоятельно, стал сверлить меня взглядом.

— Тебе нужна менее официальная прическа. Я всегда считал, что художники должны быть растрепанными, в рваной старой одежде, которую не жалко запачкать. А еще лучше в футболке с разорванным воротом. Таком, чтобы была видна ложбинка.

— Помнится, недавно ты выражал свое недовольство тем, что я одеваюсь не в платья и туфли на головокружительных шпильках.

— Туше, — улыбается Гастон. — Но ты все-таки распусти волосы.

Вздохнув, решаю пойти на уступку, тем более что мне это ничего не стоит.

— Я тут вспомнил из твоих откровений, что ты ни разу в жизни не съезжалась с мужчиной по собственному желанию. Это многое объясняет.

— Я рисую твои губы. Замолчи, — отвечаю.

— Либо мои губы внизу полотна, либо ты врешь, — усмехается, а затем продолжает: — Ты ведь тянешь время только потому, что злишься из-за Донны.

— Я не злюсь на тебя из-за нее. Просто я не люблю делиться.

— Никто не любит. Но если комиссия прикажет, то и мне придется. И я тоже буду вынужден скрипеть зубами и терпеть.

— Я не настолько уверена в себе, как ты. Я никогда не смогу понять, кем ты играешь. Мной или другой.

— Я это знаю.

Оторвавшись от рисования, выглядываю из-за полотна, и с неудовольствием машинально отмечаю, что не совсем угадала с пропорциями. Придется переделывать ворот. Хотя, совру, если скажу, что нарисовать полураспахнутую рубашку еще раз мне не доставит удовольствия. Интересно, он специально расстегнул на одну пуговицу больше, чем обычно?

— Именно по этой причине я не стану с тобой играть. Даже если ты не можешь поверить в мои благие намерения, просто прими как факт, что это неинтересно. Все равно что обижать ребенка. И, если ты не забыла, я предпочитаю честность.

Оторвав взгляд от куратора, возвращаюсь за полотно, но кисть предусмотрительно держу на расстоянии от холста.

— Я тебя поняла. И, кстати, решила принять предложение о Новом Орлеане, — говорю как можно спокойнее, хотя внутри все клокочет.

Никогда не думала, что это будет настолько сложным решением. Просыпаться рядом не один месяц, поддаваться, прогибаться под него, а потом не просто оставить, а оставить, солгав. Я бы такое не простила. Вот что меня беспокоит, пожалуй, больше остального. Гастон никогда не простит мне этот обман, и я подсознательно ищу способ оставить тропинку назад. Задержать этого человека в своей жизни и жизни ребенка…

Гастон, однако, молчит так долго, что у меня появляются иные причины для беспокойства.

— Ты слышал, что я сказала? Ответь хоть что-то.

— Почему ты передумала? — прищурившись, спрашивает он.

— Я не передумывала, — закатываю глаза. — Я изначально склонялась к этому ответу.

Он как-то быстро соскальзывает с дивана, что я вздрагиваю, и подходит ближе.

— Но до последнего колебалась. Что дало последний толчок?

— Боюсь твоей мести.

Он смотрит точно мне в глаза, сверху вниз, и я стараюсь не сжаться под этим пронзительным взглядом.

— Я хотел тебя наказать за молчание, дать побыть в моей шкуре. Это личное и навряд ли правильное, но это не месть.

— Грань так тонка, что и не различишь, — шепчу в ответ. — Я думала, что ты с ней. Я не хочу еще раз так думать.

И придумала, как сбежать от тебя.

Он тянет меня к себе, заставляя подняться, а затем прижимает к груди. Ласково так, бережно. Я закрываю глаза и в сотый раз гоню прочь сомнения, желание поддаться искушению и поплыть по течению в сладкий сон Нового Орлеана. Взаправду.

— Ты польстила моему возрасту, — вдруг слышу насмешливое, у самого уха.

Ах вот оно что. Пока я млела в крепких мужских объятиях, Гастон рассматривал картину.

— Дань памяти о том, каким ты был раньше, — парирую, не чувствуя ни малейших угрызений совести. — Ты не из тех, кому возраст впрок.

— Зараза, — усмехается он и покровительственно целует мои волосы. — Получается ничего, но дворик мне нравился больше.

Я не пропускаю эту маленькую оговорочку.

«Нравился». Гастон знает, что картины нет в доме.

— Значит, всего несколько дней, и мы отсюда уедем? — спрашиваю, меняя тему.

— Обязательно, — странно отвечает Гастон.

В этот момент внезапно оживает рация, по которой с нами должен связываться Лео.

— Слушайте, тут началось такое… Имоджин выскочила из дома и побежала к судье, а Кили пытается за ней следить. Что-то намечается…

 

Глава 16

Мы очень упорно искали связь между мэром и Имоджин. И под «мы» я имею в виду всех участников команды, не только исполнителей задания. Получалось, что судья перечислял ей деньги через какие-то левые источники, но за что именно мы никак не могли выяснить. И они определенно не спали вместе. Как Кили и сказала, эти двое недолюбливали друг друга, а весь город единогласно это подтверждал. Так в чем же было дело? Гастон еще дважды пытался выбить что-нибудь с Донны, но она оказалась попросту глупа, и было решено ее игнорировать. После этого мы переключились на мэра, но тот явно полагал, будто его женушка только и делает, что стирает ему одежду да принимает гостей.

Оставалась одна лишь Кили и ее странная реакция на мои слова. Если бы не это, я бы решила, что мы все сошли с ума. Что ей известно? И чего не знали мы? Отчаявшись, за ответами я пошла к местным кумушкам. Сначала попробовала допросить Мэгги, но та полностью проигнорировала попытку обсудить жену мэра (чем немало меня удивила). И тогда я вспомнила о человеке, который уже пытался однажды протянуть мне руку помощи, да и знал сплетен больше, чем кто бы то ни было в городке.

За день до покерного турнира я добежала рано утром до булочной миссис Марвелл, как в прошлый раз. Встала около витрин еще в темноте, до открытия, и стала дожидаясь знакомой машины. Ждать пришлось долго: к моему сожалению, булочница приехала довольно поздно, и кроме того, что пришлось здорово померзнуть в не по погоде тонком спортивном костюме, почти не осталось времени на разговор.

— Миссис Сайтен, — удивилась булочница, обнаружив меня у дверей своего заведения. — Чем обязана?

— Миссис Марвелл, мне необходима ваша помощь, — выпалила я.

Она посмотрела на часы и, вздохнув, повела меня внутрь, вглубь помещений. Не перевернула табличку на «открыто», как в прошлый раз.

— Вы замерзли, — сказала она. — Давайте я сделаю вам кофе, — предложила булочница, скидывая пальто и жестом приглашая присесть в кресло у рабочего стола.

— Нет, мало времени…

— Я уделю столько, сколько потребуется. Если я не открою через пять минут, после означенного в расписании времени, помощницы сами справятся. У них имеются указания.

Она оставила меня ненадолго, а вернулась с тарелкой свежей выпечки и двумя чашками дымящегося, ароматного кофе. Мне, наверное, почудилось, но в запахе слышались цитрусовые нотки. Запомнила мои предпочтения и решила порадовать? Не знаю, но было приятно. И вкусно. Отчего-то сразу захотелось сварить такой кофе Гастону… а потом отругать себя за то, что не о том думаю.

Миссис Марвелл уселась и без прелюдий спросила, в чем дело. Вторя ее деловому тону, я без обиняков поведала историю нашего разговора с Кили и ее странной реакции. О причинах не сообщала, но она не стала задавать тысячу вопросов, и, собравшись с мыслями, начала как всегда:

— Это не тайна. Хотя я не знаю точной истории, миссис Сайтен, (меня здесь еще не было) кое-что слышала. Может быть, я неправа, но, думаю Кили заподозрила именно то, о чем подумала и я. Видите ли, несколько лет назад над городом прогремела ужасная новость: у мэра Андерсона роман. С некой мисс Дежардин. Я полагаю, вы ее знаете. И когда об этом узнали все, Имоджин была в ярости. Она даже уходила, несколько месяцев не жила с мэром, а потом вернулась. Сначала все недоумевали, но вскоре стало не до того, потому что примерно через полгода Кили Андерсон бросил жених. Это вернуло мэру и его домочадцам общественную любовь. Никого и никогда в этом городе так не жалели, как Кили. Ей до сих пор многое позволено, — затем, призадумавшись, миссис Марвелл добавляет. — Кстати, ее друг был в любимчиках у судьи. Совсем как ваш брат.

Последнее заставляет меня задуматься, и, возвращаясь домой, я звоню в штаб, не дождавшись указаний Гастона. И к тому времени, когда паркуюсь около особняка, получаю подтверждение, что ныне некий Эдди Джуэлс — бывший жених Кили и редкостный прохиндей — живет припеваючи… в Канаде.

— Слушайте, — говорю своим мужчинам, отламывая пончик. — Гипотетически. Представьте себя на месте молодой влюбленной девушки…

— Думаю, я был бы красоткой, — говорит Лео, многозначительно проводя рукой по своей недавно постриженной под машинку шевелюре.

— Ладно, ты не представляй, — отмахиваюсь.

— Я готов сработать за двух девушек, — насмешливо кланяется Гастон.

— Отлично! — собственно, на него я рассчитывала с самого начала. — По какой причине ты можешь отказать парню, в которого влюблена, выйти замуж и переехать?

Не сказать, что это совсем наша ситуация, но я все равно краснею, а куратор многозначительно выгибает брови и едко сообщает:

— Не доверяет ему или не готова к серьезным отношениям.

— Не может быть, здесь ты согласна выйти за него замуж, а там — нет.

— Либо здесь спрятан успех всей моей жизни, что крайне навряд ли, либо меня не устраивает причина переезда, — разводит куратор руками.

— Ты надеешься таким образом его удержать! — восклицаю. — Отговорить от чего-то плохого. Я готова все поставить на то, что этот Эдди как-то связан со всей этой историей, и Кили об этом знает. Она пыталась отговорить его, но он променял ее на туго набитый кошелек. Очень туго набитый.

— Да, это похоже на правду, учитывая, что муженек старшей дочери мэра занимается тем, что обеспечивает страхование товара Андерсона, нелегально заказываемого из-за рубежа. Не удивлюсь, если аналогичный посредник имеется и в Канаде. Только он появился там намного раньше Эдди.

— И тогда не вписывается Имоджин, — добавляю разочарованно. А ведь казалось, что все складывается удачно.

— Дорогая моя… жена, — весело начинает Гастона. — Напротив, Имоджин вписывается идеально. Как только обнаруживается факт измены, начинается месть. Когда жена мэра узнала, что муж не только спит с чужой женщиной, но и обеспечивает ей неслабый доход, она пораскинула мозгами и придумала, как его надуть. Может, обыскала его офис и нашла контакты транспортировщиков и, решив заручиться помощью, обратилась к другу Андресона с предложением разнообразить ассортимент ввозимых товаров, а деньги распилить напополам. Но также нужен был человек, который станет этим заниматься там, в Канаде. И им стал Эдди Джуэлс. Она гениальная стерва в овечьей шкурке.

— Так, получается, в этой афере замешано… сколько людей? Пять? Шесть? — спрашиваю, хватаясь за голову.

— О, Тая, намного больше, — посмеивается Гастон. — Намного. Даже если мэр пытался скрывать это ото всех, то после появления судьи, который решил скрывать все еще и от мэра, все так перепуталось, что у комиссии загорелись тревожные лампочки, как рождественские гирлянды. Поверь, скрыть нажитое куда сложнее, чем, собственно, нажить. На том воров и ловят десятки лет.

— Дьявол… — вздыхаю. — А я так надеялась, что Кили не пострадает. Теперь уже навряд ли…

— Ну что поделать, — отрезает Гастон, а затем расплывается и улыбке, прикрывая глаза от удовольствия. — Итак, дамы и господа, кажется, мы готовы к турниру.

За два часа до начала турнира Гастон крепит к пиджаку невидимую камеру, чтобы зафиксировать лица игроков в «покер», а я прячу деньги в углубление под стелькой кроссовок и закручиваю волосы на затылке, чтобы спрятать их под темно-серым капюшоном неприметной толстовки.

Готовлюсь бежать.

Сердце бьется в груди пойманной птицей, уговаривает остановиться, отчего я смотрю на Гастона каждые тридцать секунд, силясь запомнить все черточки. Я не хочу его отпускать. Настолько не хочу, что подташнивает. Наш ребенок сопротивляется как может, несмотря на то, что в его силах пока отнюдь не много. Он знает, кому обязан своей жизнью.

Одни лишь небеса знают, сколько бы я отдала, лишь бы увидеть его хотя бы на мониторе аппарата УЗИ. И услышать, что он здоров…

Именно ради этого я решила пожертвовать пистолетом. Могла бы приобрести и рассчитать наличность от и до, но решила, что посещение врача важнее. Узнать, что мой малыш в порядке — важнее. Поэтому я бегу безоружной. Права ли? Не знаю, но другого решения принять бы не смогла. Ненавистный пистолет в обмен на возможность увидеть своего ребенка, как только предоставится возможность… я даже дважды не думала об этом выборе.

Только бы еще при этом быть не одной.

На Гастона даже смотреть больно, настолько он безупречен сегодня. Ради Донны так не старался… Черный костюм сидит на фигуре идеально, подчеркивая мужские пропорции, такой идеально ровной бабочки я в жизни не видела. Только в фильмах о Джеймсе Бонде.

— Выглядишь замечательно, — говорю Гастону, когда замечаю, что он подозрительно поглядывает на мое сосредоточенное лицо.

— Хотел бы ответить тем же, но не буду врать, — усмехается он в ответ.

Да, это определенно то самое, что я мечтала о нем запомнить на всю жизнь. И, кстати, очень точно отражает характер наших отношения. Всегда недостаточно хороша для него.

— Больше ничего гадкого не скажешь? — сухо интересуюсь.

— Я скажу: будь крайне осторожна. Потому что если у тебя будет выбор между твоей безопасностью и успешным завершением операции, я все сорву. Поэтому просто слушай Лео и будь паинькой.

Не поверив ушам, поднимаю глаза и натыкаюсь на серьезный взгляд куратора. Ждала чего-то вроде выкрика «с первым апреля», но ничего подобного. Он ждет от меня реакции на свои слова.

— Что ты пытался мне сказать? — уточняю внезапно севшим голосом.

Было бы глупостью думать, что Гастон и правда лишен человеческих эмоций, но он мне их показал — и это поразило больше всего. Сразу появилось ощущение, что я для него что-то более важное, чем удобный вариант отношений. А если это правда, то мой побег обещал стать для куратора… ударом? Если, конечно, он не знает. Почему-то ведь велел слушаться Лео и не делать глупостей. Хотя, о чем это я? Если бы Гастон меня в чем-то подозревал, то уже попытался бы остановить.

Презумпция невиновности работает где угодно, но не в команде преступников.

Значит, показалось?

— Я пытался сказать, что мне небезразлично твое будущее.

У меня не находится быстрого ответа на это заявление. А куратор уже делает большой шаг по направлению ко мне и целует так, что колени подгибаются. В этих прикосновениях мне мерещатся несказанные слова. Я будто с языка их снимаю и пропускаю через себя. Неозвученное то, что он знает, думает, чувствует. Ну или в свои тридцать я все еще влюбленная по уши, романтичная дурочка.

— Ты тоже будь осторожен, — говорю, облизывая губы.

— Сегодня все закончится, — обещает Гастон.

— Тебе пора ехать, — вздыхаю, проглатывая слова о том, что все действительно закончится.

— Да, пора. Обязательно дождитесь, когда начнется турнир, прежде чем ехать. Если какой-нибудь мнительный осел решит проверить сохранность своего товара…

Я не могу поверить в эту разительную перемену. Только что он признался, насколько я важна, а теперь рассуждает о работе. Интересно, у этого человека вообще имеются промежуточные состояния, или реле перебрасывается из Гастон-робот в Гастон-мужчина и обратно за сотые доли секунды? Сначала недовольно поджимаю губы, а потом вспоминаю, что это все уже неважно. Не имеет значения, что с ним и какой он. Этот мужчина не будет моим, ведь я от него отказываюсь. Так к чему сокрушаться о его характере?

Боже, неужели я вижу своего куратора в последний раз? Свернуться бы калачиком на кровати от боли, но я не могу себе этого позволить. Я в маске, которая не должна даже дрогнуть. И едва есть силы держать ее. Но я смогу, ради ребенка. Впиваясь ногтями в кожу ладоней, пытаюсь держаться, не даю себе броситься к Гастону, чтобы поцеловать еще разок. Последний… Это было бы слишком очевидно. И тем не менее:

— Гастон, — зову. — Чтоб ты знал… — и тут решимость изменяет. Так давно я не позволяла себе открыться с этим человеком. Даже подпуская его максимально близко к себе, не разрешала увлекаться. Потому что знала: будущее с ним все еще не более чем буксовка на месте. — Не позволяй, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Я знаю, — отвечает Гастон, давая понять, что разглядел в моих словах двойное дно.

— Иди, — велю ему, дабы не сказать что-нибудь лишнее. Или не дать понять.

Я не спускаюсь с ним вниз, на это нет сил. Даже если Гастону это покажется странным, он уже ничего не сделает и не исправит. Дела, дела, дела.

До загородного клуба ехать довольно долго, и мы с Лео вынуждены ждать. Собравшись в столовой, сидим в темноте, едва перебрасываясь короткими фразами. Не знаю человека, который бы любил это сосущее чувство неприкаянности. От нечего делать рассматриваю интерьер, и вдруг понимаю, что чего-то не достает.

— А где рога? — спрашиваю испуганно.

— Я думал, они снова упали, и вы повесили их в спальне, — бросает на меня настороженный взгляд Лео.

— Я… в спальне? Рога?! — возмущаюсь.

— Да кто тебя знает! После того, как ты перевернула вверх дном мою комнату, я уже ничему не удивляюсь.

Морщусь, но, хоть и хочется, тему не развиваю.

— И как давно нет рогов? — спрашиваю мрачно, проглатывая бестолковые возражения.

— Примерно неделю, — пожимает плечами мой лжебрат.

И тогда в мою голову врывается просто миллион предположений.

Гастон

Умиленно оглядывая богато украшенный зал, он чувствовал себя как хищник на охоте. Иначе и быть не могло. Он знал их секреты, а они его — нет. И при том, что вокруг было немало его ровесников, в отличие от остальных, он не расплылся бесформенной массой от злоупотребления деньгами и женщинами, от мелких удовольствий, которые дурманят разум и притупляют инстинкт самосохранения.

Говорили, в основном, о бизнесе и политике. Хвастались достижениями, но не на любовном поприще. А даже если и обсуждали женщин, что только в выражениях, коих джентльмен в адрес леди позволить не может. Это был вечер эгоизма и потворствования своим грешкам.

Мести, гневу, алчности…

Гастон знал о них побольше многих. Его было сложно удивить, он знал множество неплохих людей, которые в свое время отчаялись и свернули не на ту дорожку.

Взять хотя бы Лео-Эрика, который, вернувшись из Ирана, выяснил, что какой-то ублюдок избил и ограбил его мать. Парень его выследил, используя свой нюх гончей, а затем поймал, привязал к грузовику и протащил по улицам города. Гастон очень сомневался, что этот морпех не окончательно свихнулся и еще дольше доказывал комиссии, что ПТСР излечимо.

Или милашку Ив, которая в день своего совершеннолетия сделала себе подарок и плеснула мышьяк в чай отчиму, поскольку тот домогался ее с детских лет. К счастью или нет, девчонка то ли пожалела не чужого человека, то ли просто не рассчитала пропорции, но, провалявшись пару месяцев в больнице, мужчина встал на ноги, а затем принялся угрожать любимой (во всех смыслах) падчерице. Он в деталях расписывал, что сделает с ней, как только доберется. Ни разу в жизни куратор еще не организовывал липовые похороны с таким удовольствием.

Но здесь собравшиеся люди были другими. Они думали, что останутся безнаказанными вечно, и не без причины: даже если кто-то узнавал о их грязных делишках, его можно было легко заткнуть весомой пачкой наличности и продолжать действовать как прежде. Они не были в отчаянии, они не ждали прихода патруля. Они наслаждались, и отбирать любимую кость, за которую они готовы драться, было очень опасно.

— Гастон, — заметив его в толпе, мэр оставил собеседников и подошел ближе. — Рад, что вы пришли.

— Мэр Андерсон, — учтиво кивнул куратор. — Блестящее мероприятие, публика впечатляет.

— Бросьте, мы уже давно знакомы с этими людьми, изучили друг друга как облупленных, — отмахивается мэр. — Как поживает миссис Сайтен?

— Прекрасно.

— Слышал, она осталась довольна состоянием восточных стен зала.

Гастон, к своему удивлению, понял, что не имеет представления, как продвигаются реставрационные дела. В последнее время они чуть ли не пренебрегали своим прикрытием. Он вынужден был признаться перед самим собой, что роль исполнителя задания не так проста, как ему казалось.

— Если вы хотите, я расспрошу ее об этом детально, — насмешливо ответил он мэру. — К сожалению, она со мной стены не обсуждает.

По поджатым складкам вокруг рта мэра понял, что ответ тому не понравился.

— Я что-то слышал о вас и мисс Праер… — и прозвучало это неодобрительно.

Гастону пришлось сделать над собой усилие, чтобы не ответить мэру не лезть не в свои дела. Он мог бы по пальцам пересчитать то, сколько раз его посещала подобная мысль за всю жизнь (родители славно постарались над должным воспитанием), но в тот миг срезонировало. Присутствие Лиз обострило и без того непростую ситуацию: игру в страсть к женщине, которая вызывает одно лишь раздражение. Гастон не единожды пытался внушить себе, что не виноват в сложившихся обстоятельствах, что это всего лишь работа, но с некоторых пор все вышло из-под контроля.

Он надеялся, что Лиз осознает необходимость изменения тактики. Однако она отреагировала хуже, чем он думал, и лучше, чем надеялся. В какой-то момент Гастон даже поверил: выстрелит. Это было видно по глазам, по решительному изгибу губ… Он рисковал, вынуждая ее положить оружие. Ей было больно, а он этого не хотел. Даже ощутил тогда стыд, вину, — чувства, от которых, полагал, давно избавился, и вот вдруг…

Но как бы то ни было, мэр не должен был знать эту сторону Гастона, ее вообще никому не стоило показывать. Куратор видел не единожды, как комиссия наказывала членов команды за слабости — запах крови их только распалял. Они вытаскивали провинившихся людей из клетки материальной и сажали в психологическую. Знали, что настоящих монстров им не удержать, и предпочитали тех, кто пошел на преступление по воле эмоций. Таких и контролировать проще, и не нужно опасаться. Сначала Гастон этого не понимал, что участники команды, в большинстве своем, не заслуживали своего наказания. В его указаниях были четко прописаны критерии: молодые, нестабильные, раскаявшиеся. Зло не раскаивается.

Иногда Гастон жалел, что вытащил из тюрьмы Элизабет Дженнсен, а потом вспоминал тюремны реалии… Но факт оставался фактом: она так и осталась бельмом на глазу всей команды. Слишком правильная, честная и строптивая.

— Думаю, все, что вы слышали — правда, — ответил куратор, запихивая свои истинные намерения поглубже. — И в то же время, ничего не значит.

— Поверьте, мистер Сайтен, мне это знакомо, — усмехается Андерсон. — Надеюсь только, что вам не придется так же сожалеть, как мне. Миссис Сайтен не производит впечатление женщины, которая легко прощает.

— И в этом вы правы. Она сложный человек.

— Возможно, вам стоит ее потерять, чтобы оценить по достоинству. Сколько живу — убеждаюсь: мы — мужчины — редко приходим к пониманию иными путями.

Раскланявшись, Андерсон ушел, оставив Гастона одного, а тот лишь усмехнулся. Интересно, что же такого понял мэр, если так и не порвал с мисс Дежардин даже после возвращения жены? Или как он переосмыслит ситуацию, узнав о сладкой мести обманутой благоверной, которая навлекла на мелкого контрабандиста своими неумелыми действиями гнев власть имущих?

Андерсону стоило бы задуматься об этом много раньше. Женщины опаснее, они действуют исподтишка. И любят мстить.

С ним самим — с Гастоном — угроза потери сработала безупречно, как по нотам. Он ругал себя за предсказуемость, но все равно попался. В тот день, когда Элизабет Дженнсен впервые заговорила о побеге, лежа в реанимации, в бреду, вызванным наркозом, он впервые за всю свою жизнь стер записи с камер наблюдения вместо того, чтобы предоставить их комиссии и не сказал никому о том, что на них было. Догадался, что это не пустые сокрушения о тяжкой участи, но не стал ничего предпринимать. Позволил думать о побеге и дальше.

Вздохнув, Гастон взглянул на часы и поджал губы. Эрик и Лиз должны были уже пробраться на склад. Он ненавидел то, что оказался, фактически, без возможности им помочь.

— Мистер Сайтен, вы сегодня непривычно мрачны, — полненький, приземистый судья Праер появился будто из воздуха, по обыкновению раздражающе похлопав его по плечу. — Вам не помешает партия в покер. Я давно мечтал сыграть с вами! — воскликнул он. — Мы с мэром уже обсуждали, что с такой невыразительной мимикой вы должны быть гением блефа.

Расслабленно улыбаясь в ответ, Гастон напрягся. Зажглась тревожная лампочка.

— Теперь я боюсь вас разочаровать, — мягко отозвался он, разыгрывая удовольствие от комплимента.

— Даже не думайте об этом, полно, — отмахнулся судья. — Скорее, нас не будут ждать вечно.

Телефон зазвонил еще до того, как они достигли стола. Послав судье виноватую улыбку, Гастон взглянул на дисплей и увидел имя абонента. Принимая вызов, он рисковал. Умнее было сбросить звонок, возможно, это бы позволило и амплуа неверного мужа, но чувство ответственности за подопечных пересилило.

— Гастон, — к сожалению, ей не пришло в голову говорить потише, и он не успел вставить ни слова, как она продолжила: — Мы узнали, что в ящиках, там…

— Я перезвоню позднее, пора играть, — перебил он, опасаясь, что судья может услышать, и направился к столу.

Но тревога лишь усилилась потому, что он успел услышать слова Лиз.

Тая

Молчал не только телефон, но и мы с Лео. Слов не находилось. Передо мной стоял ящик, полный винтовок с оптическим прицелом. И это в дребезги разбивало надежду на то, что перед нами гуманитарная помощь начинающим браконьерам…

— Куда они могут поставлять столько оружия? — спрашиваю сипло.

— Ты уверена, что хочешь это знать? Может, в Африку переправляют. Думаешь, жене мэра выгодно поддержание военного конфликта и массового геноцида?

— Нет, правда, куда? — полностью игнорирую выпад коллеги: мне совсем не до шуток.

— Да мало ли придурков, которые верят в теории заговора и устраивают в домах бомбоубежища, битком набитые огнестрелом? Или таких параноиков, как мы, которые покупают пушки по спиленными серийными номерами ради душевного спокойствия?

Он говорит это легко и непринужденно, но я не верю. Боевой магнум на всякий случай не покупают. Да и с психикой у парня не все ладно. Не удивлюсь, если вдруг он съедет с катушек и наставит на кого-нибудь пистолет.

— А здесь что? — подхожу к следующему ящику и просовываю гвоздодер под крышку.

Вскрыв ящиков восемь, мы понимаем, что ничего, коме оружия, не найдем. Оно разное: огнестрельное и холодное. Охотничьего больше, видимо, началось с него, но потом появились требования и к другим видам. Оружейные бароны, вот кто на самом деле заботил комиссию. Не маленький городок на севере, в котором каждый развлекается в меру способностей, а именно поставки боеприпасов.

Я делаю несколько фотографий, чтобы предоставить комиссии материалы, и щелчки затвора в тишине кажутся громкими, как выстрелы. Все это время Лео неловко мнется, явно мечтая побыстрее закончить.

— Нам пора уходить, — торопит меня лжебрат. — Сюда могут прийти в любой момент.

Не возражаю. Никакого желания спорить ради возможности задержаться на складе с оружием у меня нет, и мы спешим к выходу. Маршрут выбираю не я, так как уже давно заблудилась бы или снесла все стеллажи, подняв невообразимый шум. В отличие от Лео, я не умею ориентироваться в темноте.

Не знаю, как Лео ухитрился вычислить наш лаз. Полагаю, ему потребовалось немало времени и изобретательности, чтобы разглядеть сломанный засов с обратной стороны стекла на высоте трех метров над землей, но, в итоге пришлось всего лишь забраться наверх и толкнуть раму.

Ящики расставлены не рядами, а хаотично, и нам приходится попетлять как в лабиринте на пути к выходу, но как только мы оказываемся в непосредственной близости от окна, Лео хватает меня за руку и прячется за одним из нагромождений. Я не успеваю испугаться, как открываются огромные двери, впуская в помещение синеватый лунный свет и двоих мужчин.

— Потом развлечешься со своими потаскухали. Если Праер так сказал, значит основания для опасений имеются, — слышится немолодой мужской голос, который кажется смутно знакомым.

Мы с Лео испуганно переглядываемся и медленно продвигаемся дальше за ящики.

— Только не к стене, — едва ли не одними губами шепчет парень, опасаясь добровольно оказаться в ловушке.

— Мои потаскухи ждать не будут, — отвечает второй из вошедших. Судя по голосу, помоложе.

— Значит, снимешь следующих, — не разделяет интересов молодежи первый. — Или ты предпочитаешь спорить с судьей? Как думаешь, что он скажет на твое «в паху зачесалось»?

— Ладно-ладно, — сдается второй.

— Мы оставили веревку, — пытаюсь говорить тихо, но Лео разгневанно ударяет пальцем по своим губам, а потом и вовсе проводит ребром ладони около шеи, однозначно выражая недовольство моей болтливостью.

Чтобы пролезть в окно, мы воспользовались близостью дерева. Как самая легкая, я взобралась с помощью Лео наверх, открыла раму и зацепила крюк с двумя веревками: с одной и другой стороны. Это было рискованно из-за тонких ветвей, но разбитое окно привлекло бы слишком много внимания. Так мы с Лео забрались внутрь склада. А вот снимать конструкцию не стали, и теперь рисковали быть обнаруженными.

Разумеется, закон подлости сработал должным образом, и грозные сторожи Праера свернули именно в тот проход, где находилось наше окно. Вспомнив о том, что надо мыслить позитивно, я попыталась разглядеть мужчин, но только чуть высунулась и увидела лицо одного из них, как Лео силой заставил меня пригнуться.

— Там же смотритель стрельбища! — шепчу.

Закатив глаза, лжебрат затыкает мне рот ладонью и прижимает к себе на манер маньяка. Вырываться не решаюсь, но и о комфорте говорить не приходится.

— Почему нельзя поставить коробки ровно и каждый раз приходится через них продираться? — раздраженно спрашивает молодой, пиная один из стеллажей, заставляя тот пошатнуться.

— Ты придурок?! Там же может быть динамит!

— Динамит? — тоненько взвизгивает тот, а мои глаза округляются.

— Рыбу глушить!

— Ну конечно, — судя по интонации, не поверил.

Равно как и я, кстати.

— Стой! — рявкает смотритель стрельбища. — Здесь кто-то есть, — добавляет уже шепотом, но они так близко, что мы слышим.

Ненавижу себя за то, что дрожь сдержать не удается, и Лео это чувствует. Хочется взглянуть, но мне не разрешают даже дернуться. Слышится топот, какой-то шорох.

— Через окно влезли, вон веревка, — отрывисто говорит смотритель.

— Так судья был прав? — испуганно спрашивает молодой.

— А ты как думал, щенок неразумный? — припечатывает его суровый мужчина.

Лео делает осторожный шаг в сторону, утягивая меня в сторону. Убирает руки, и мы, крадучись, движемся к выходу, чтобы сбежать, пока открыта дверь. В лунном свете поблескивает магнум в его руке, и я невольно держу дистанцию, хотя отставать не следовало бы.

— Кис-кис-кис, — зовет смотритель. — Миссис Сайтен…

Имя врезается в меня с силой грузового состава поезда, заставляя оступиться. Они знают все, причем знают наверняка. Но Лео хватает меня за руку ровно за мгновение до того, как мужчина выскакивает в кривой проход где прячемся мы, дергает в сторону и толкает башенку из ящиков. Наставленные кое-как, они падают, преграждая путь, но задевают соседний ряд, и по принципу домино следующие ящики тоже начинают валиться на пол.

— Ты сдурел? Они же про динамит говорили! — шиплю, подавляя истерический крик.

— Так беги быстрее! — рявкает он, уже не заботясь о конспирации.

Но если смотритель попался в ловушку и вынужден карабкаться прямо по ящикам, то проворный молодой незнакомый парень бросается нам наперерез, и я резко торможу в паре метров от него, фокусируя взгляд на дуле пистолета, направленного мне в грудь.

— Выстрелишь, и мы все рискуем взлететь на воздух, — говорю так удивительно спокойно, что он опешивает и бросает на свою пушку недоверчивый взгляд. Будто убеждаясь, что держит не букетик цветов, а правда опасную вещицу, которой я должна была испугаться.

— А вот если выстрелю я — нет, — добавляет Лео с интонациями начинающего психопата. Он направляет свой магнум на парня, который преграждает нам выход.

И тому бы бежать подальше, к подружкам, но умом он не отличается, а героизм уже пробудился.

— Не пройдешь! — рявкает он.

Что он, хуже девчонки, которая пистолета не испугалась? Вот дурак! Я-то знаю, что не выстрелит — не похож на человека, который уже успел запачкаться в крови, а вот Лео убивал. На войне, а может и не только…

— Да проваливай ты нафиг! — досадует мой лжебрат.

Но наш противник только решительнее выпячивает подбородок и хватается за пистолет обеими руками. Дуло против дула. Тупиковая ситуация, и с другой стороны уже слышно, как кряхтит смотритель стрельбища, продираясь сквозь затор.

— Последнее предупреждение, — говорит Лео.

Не дожидаясь реакции нашего визави, он стреляет в один из ящиков — тех, которые мы открывали. Там только ружья — опасности нет. Но парню об этом знать неоткуда, и он, вскрикнув, роняет свой пистолет в уверенности, что мы непременно взлетим на воздух.

— Беги к машине! — кричит Лео мне, замахиваясь для удара. Следующее, что я слышу — клацанье зубов обезоруженного противника.

Не то чтобы я трусиха, но самооборона не совсем по моей части и, прихватив напоследок трофейный ствол, я со всех ног пускаюсь в сторону проволоки, которую мы разрезали, дабы незаметно попасть к складам. Успеваю уже сунуть в проем ногу, как слышу новые выстрелы и испуганно останавливаюсь. Учитывая, что на складе полно оружия, стрелять мог кто угодно. Лео?

А что если Лео?

Я не знаю, что хуже: если ранят его, или если ранит он. Комиссия подобных «инцидентов» не прощает. Это приравнивается к слитому заданию, а то и хуже. Ситуация будет разбираться по косточкам, необходимость насилия — обсасываться со всех сторон. Лео уже сделал что-то плохое, раз попал в команду, а значит в необходимость его действий никто не поверит!

В тот момент, когда к складу, на звук выстрелов, уже бегут охранники, из дверей выскакивает Лео. Завидев мужчин, он бросается в драку, не давая им возможности опомниться. В ярком лунном свете видно, как переплетаются мужские фигуры в попытках достать друг друга. Мой лжебрат дерется блестяще. Но грязно. Пинает ногами упавшего, сталкивает лбами остальных. На его фоне трое здоровых мужчин кажутся бесполезными тушами, и я отворачиваюсь, понимая, что это неспроста.

Он это делал и раньше. Наверное, я должна радоваться, но так неприятно…

Я четырнадцать лет провела в команде преступников, но до сих пор ворочу нос, как чистюля. Поняв, что сам он не уйдет, и тут что-то личное, бегом устремляюсь к Лео, хватаю за шкирку и встряхиваю.

— Надо уходить, — говорю, стараясь не обращать внимания на занесенный для удара по моему лицу кулак.

Мне хочется думать, что он принял меня за поднявшегося соперника, хотя поставила бы на другое. Он дышит часто и глубоко, зрачок расширен, и все лицо в крови. Безумное зрелище… Пугающее.

— Эрик, — зову его по настоящему имени в попытке достучаться. — Гастон в опасности, нужно срочно его найти. Времени мало.

Его это отрезвляет и, несколько мгновений спустя мы уже бежим к машине, а у меня есть парочка минут, чтобы обдумать происходящее.

— Сейчас ты поедешь в клуб, — говорю как можно более буднично, открывая дверь. — А я подниму тревогу в штабе. Нельзя, чтобы этих хватились и начался бардак. Контрабандисты попытаются сбежать и спрятаться. Необходимо все эту свору удержать, причем как можно раньше.

Не знаю, за что небеса мне так помогают, но это идеальная возможность затеряться в хаосе. И пока Лео мчит на всех парах к Гастону, я бегу к дому, чтобы отправить фотографии, поднять переполох, а под шумок сбежать. Пока всем не до меня. Вот только…

Гастон и Лео разберутся сами, я им ни к чему. Они взрослые мужчины, куда более хитрые и умелые, чем простоватая девчонка из Вирджинии. Ничего с ними не случится. Не забывай, Элизабет, в отличие от них, тебе неоткуда ждать помощи. Этот шанс для тебя единственный. Ты не упустишь его. Не упустишь!

Гастон

Партий было сыграно всего две, и обе весьма скучные, а потом кто-то подошел, отозвал его в сторону. Нужно было предоставить возможность расплатиться желающим, то есть проиграть нужным людям. Куратор почти с умилением смотрел, как делается ставка за ставкой, растут суммы, а в уме просчитывал вероятности того, что у соперников на руках есть хоть что-то стоящее. Та была очень невелика при выпавшем прикупе.

Но пусть инструмент и был расстроен, играли строго по нотам. Некоторые даже наблюдали за турниром, скорее всего, не восхищаясь мастерством игроков, а дожидаясь своей очереди проиграть. Куратор же недоумевал: почему нельзя было без дополнительных церемоний запереться в дальней комнате и обменяться чемоданчиками наличности? А вот нет. Все старались сделать вид, что ничего не происходит. Совсем-совсем ничего. Ну и Гастон не спешил разоблачать, спокойствие ему было выгодно: чем дольше никто ничего не знает, тем в большей безопасности они находятся.

Новостей с фронта, тем временем, не поступало, и он уже жалел, что отбил звонок Лиз. Если бы были все нормально, то они бы уже написали. И, что хуже всего, Гастон не мог им позвонить: несвоевременной попыткой сообщить о товаре, Элизабет исчерпала лимит телефонных разговоров на часа полтора-два: висеть на телефоне в таком месте было слишком подозрительно. Но и унять беспокойство не получалось.

Он едва дождался вибрации мобильного и обрадовался даже сообщению, однако хороших новостей в нем не содержалось.

Лео: SOS. Еду к тебе

Без пояснений или добавлений. Гастон прочитал раз, второй и, подавляя желание выругаться, бросился на улицу, чтобы выяснить подробности. Мало того, что мальчишка оставил Лиз одну в момент опасности, так еще предоставил прекрасный шанс для побега. А она собиралась сбежать. Утешала себя надеждой, что он не видит, но налицо было все признаки: она продала картину за наличные, была слишком мила в последнее время, а еще прогнулась и согласилась на Новый Орлеан в тот момент, когда не должна была… Иногда Гастону казалось, что с тех пор, как они начали спать вместе, с ее стороны честной была только вспышка из-за Донны. Она пыталась обмануть и себя и его, что все в порядке, но обида не исчезла.

Лиз не верила ему и не поверит. Гастон это понимал. Сладких речей было много, и она пыталась — действительно пыталась, — но все же не смогла справиться с прошлым. Удар, который он нанес ей когда-то, был слишком болезненным.

Отношения с самого начала складывались неправильно. Ее жизнь рушилась, как карточный домик. Отказавшиеся родители, никчемные адвокаты, сверх меры суровый приговор… и вдруг из ниоткуда взявшийся заступник. Гастон должен был стать для нее символом надежды, чем-то светлым и недостижимым. И поначалу так оно и было: то, как на него смотрела эта девочка (куратор не мог бы назвать ее иначе), вызывало в нем желание стать лучше, соответствовать ее ожиданиям. И он пытался. Решив познакомить Лиз с Арчибальдом Харлоу — самым близким своим другом, — он почувствовал… гордость? Это было странное чувство, незнакомое. И даже если некоторое время Гастон пытался убедить себя в том, что причиной всему является успех проекта, отвоеванного у комиссии, то скоро вынужден был признать: дело не только и не столько в нем.

Иначе с его бы он с удовольствием рассматривал ее работы? Лиз об этом не знала, но Арчи нередко хвастался достижениями ученицы. И Гастон видел, как она взрослела, совершенствовалась. Как ровнее ложился штрих, отчетливее — светотени, как оживали птицы и воздвигались бумажные здания. Ее зарисовки были очень реалистичны. Лучше, чем у наставника.

— Она так тобой восхищается, что это даже забавно, — обронил как-то Арчи, и слова его были Гастону приятны.

Им много кто восхищался, но не так искренне и безусловно. Другие люди давали оценку по совершенно определенным критериям и ставили высокие отметки за приятную наружность, умение вести беседу, острый ум и безупречные манеры. А Элизабет… Наверное, дело в том, что она видела в нем то, чего не было… и чем он мечтал обладать.

Она считала его хорошим. Для нее он был хорошим.

Но все изменилось из-за глупого, нелогичного требования комиссии, которое поначалу казалось обыденностью. И началось с того, что на пороге своего восемнадцалетия Элизабет сбежала, потому что узнала страшную правду о команде и своем будущем. Гастон к тому моменту достаточно ее изучил, чтобы понимать две вещи: Лиз будет хороша в уготованной ей роли, но никогда с ней не смирится. Она сидела в его кабинете и ждала утешительных слов, а он смотрел на ее разбитые коленки и с ужасом думал о предстоящем. О том, что когда Элизабет исполнился восемнадцать, он должен будет с ней спать. С ребенком. Совсем скоро. Утешительных слов не находилось ни для себя, ни для нее.

Он знал, что это ошибка. Солистки делились на две категории: одни мечтали побывать в его постели, другие относились с философским пренебрежением ко всему, и куратору в том числе, но ни первые, ни вторые не питали иллюзий по поводу своего места в команде. Им честно говорили, на что их подписали. Но когда речь заходила о Лиз, даже наставницы прятали глаза. Было очевидно, что все закончится плохо. И всем было не по себе.

Куратор ненавидел положение, в котором оказался. Неожиданно, но роль героя маленькой девочки пришлась ему по душе. Становиться для нее простым мужчиной из плоти и крови не хотелось, а именно к этому вел уговор с комиссией. Глупая, детская влюбленность рисковала трансформироваться во что-то куда более серьезное, небезосновательное. Оттого он стал искать способы этого избежать. Стоило объяснить комиссии, что проект идет не по плану, и он бы потерял очки, но не взвалил бы на свои плечи слишком тяжелую ношу… Все было бы нормально. Задетое самолюбие? Ну что ж, он был готов им пожертвовать… Но вдруг задался вопросом: если не он, то кто? Кроме куратора на это место претендовали мошенники, воры, убийцы и прочие криминальные личности. Лиз такого не заслуживала. Она была девчонкой, наивной и неопытной, до смешного не вписывающейся в команду. Наиболее невинной из всех. Как было поручить ее человеку, которому совершенно все равно?

Ломать ее было его обязанностью, что бы за этим ни стояло.

И он сломал. Сначала когда вынудил думать о нем не как о спасителе, а потом — когда оставил со всеми жуткими знаниями одну против всего мира. Он обещал ей поддержку — любую, какую может дать куратор, но как Лиз могла ее принять, если Гастон уже не был тем, на кого можно было надеяться? Он был ее наставником, ее идеальным защитником, и перестал им быть в тот день, когда впервые поцеловал неумелые губы. Не странно, что отношения начальник-подчиненная не сложились.

Он был мужчиной, который сделал ей больно, и она больше не делилась с ним проблемами.

Он был мужчиной, который сделал ей больно, и она больше не доверяла ему собственное благополучие.

Он был мужчиной, который сделал ей больно, и она больше не верила в его доброту.

Он был мужчиной, который сделал ей больно, и она больше не желала понимать, что не была для него пусть и ученицей, но не рядовой.

Может быть, стала бы, если бы он не чувствовал перед ней вины.

Может быть, стала бы, если бы не обдавала арктическим холодом во время редких встреч.

Может быть, стала бы, если бы не отворачивалась, когда он осматривал послеоперационные швы, раздражая его нежеланием принять как факт необходимость его действий.

Может быть, стала бы, если бы он не вспоминал так часто ее искрящиеся глаза, когда она встречала его в коридорах штаба, на протяжении целых двенадцати лет.

Он был для нее самым хорошим, а стал самым плохим. Даже тот парень, который явился причиной ее ареста, ухитрился проиграть Гастону в борьбе за статус главного злодея жизни Элизабет Дженнсен. Это раздражало больше остального.

Глядя на уже взрослую и женщину, прошедшую огонь, воды и медные трубы, которая сторонилась его всеми силами, куратор испытывал острое разочарование. Но кроме того, вальсирование на лезвие ножа было ему вызовом. А упражняться в психологии он любил, тем более любил на Лиз, которая легко улавливала все сигналы, но совершенно не умела на них отвечать. В итоге, Гастон понял, что ее отталкивает, а что заставляет раскрываться и тянуться к нему. Безопасных тем было не так уж и много, но юмор, Арчи, разговоры об искусстве и общая любовь к старомодным вещицам работали безотказно. Уставая от склок, поводов для которых имелось намного больше, чем для примирений, они оба старались поддерживать хрупкое перемирие, пока она бывала его пациенткой в медицинском центре нового Орлеана.

К несчастью, она никогда не долечивалась до конца. Он видел результаты своих стараний в операционной считанное количество минут. В лучшем случае раз в месяц в скайпе, раз года в два или три года после завершения заданий.

Куратор сам не знал, когда именно пересек невидимую черту, после которой интерес трансформируется во что-то большее. Просто однажды он стер опасные записи с камеры наблюдения, отчитался за свой проступок перед комиссией на двадцати листах, а на откровенно паршивое задание рекомендовал назначить Ив — девушку не менее хорошую, но не такую значимую. Соврал комиссии снова. И это стало опасно, это стало видно.

Он начал защищать Лиз в ущерб другим людям. А ведь раньше не делал подобного даже ради себя. И то же самое происходило снова.

— Разворачивайся назад! — рявкнул он в трубку, едва Эрик принял звонок. — Я же велел не оставлять ее одну!

— Ты рехнулся? — вскинулся Эрик. — Там оружия на полмиллиона, и они знают, что знаем мы. И они все вокруг тебя сейчас! Не вокруг твоей девчонки.

Твоей девчонки.

Гастона не так уж сильно волновало, знает ли Эрик о них с Лиз (по крайней мере, вовсе не так сильно, как она полагала), но недоверие, прочно укоренившееся в их маленькой команде принимало опасные масштабы. Не сдержавшись, куратор выругался так, как позволял себе редко. Задание оказалось под угрозой из-за сомнений в мотивации друг друга. Каждый считал себя умнее и добросовестнее другого, а в итоге получился бедлам.

— Я велел тебе разворачиваться, — ледяным тоном сказал он. — Хочешь поспорить?

— Есть, босс! — рявкнул Эрик в трубку.

Гастон сбросил вызов, проклиная мальчишку. Скрипнув зубами от досады, он засунул телефон в карман и уже собирался вернуться внутрь клуба, как вдруг услышал:

— Мистер Сайтен, — елейный голос судьи заставил его напрячься не хуже звука снимаемого с предохранителя пистолета. — Как удачно, что вы здесь.

Гастон едва успел обернуться, как один из двух сопровождающих Праера впечатал в его живот кулак, вынуждая согнуться пополам, а затем приставил к виску пистолет.

— Тащите его к воде, с глаз подальше, — велел судья.

Не сказать, чтобы Гастон не видел возможности отбиться, но нужен был план, на разработку которого требовалось время, и он позволил судье думать, что тот контролирует ситуацию. Даже когда его поставили на колени не сопротивлялся.

— Где Тая? — спросил он, не пытаясь сопротивляться.

— Тая? Боюсь, ее нет, — усмехнулся судья, обдавая арктическим холодом своего пленника. Гастон пытался не делать поспешных выводов, но внутренности будто вымерзли. — Есть только Элизабет, если не ошибаюсь. Я ведь не ошибаюсь? Признаться, она заставила меня поломать голову. Тем интересней было! Давно мне не попадались такие забавные загадки. Остался всего один вопрос: кто вы, черт возьми, такие? Бюро? ЦРУ?

— Информация в обмен на информацию, — не растерялся куратор. — Вы мне расскажете, как нас вычислили, а я — кто мы такие.

— И это вопрос? — усмехнулся судья. — Не хотите знать, что тут происходит? — он обвел рукой озеро.

— Мы уже все знаем. Непонятно одно: по какой причине вы решили предать друга, но ответ не имеет большого значения. Алчность, украденная женщина, зависть, несвоевременно занятый пост — какая разница? Чем бы вы ни оправдывали себя, судья Праер, сути это не меняет: вы преступник, за вами придут. А вот нам учесть на будущее негативный опыт не мешает.

— На будущее? — умиленно переспросил судья.

— Я оптимист по жизни, — ответил Гастон, насмешливо щурясь. — Ну так что, бартер? Вы ничего не теряете, кроме пары минут.

— Ну что ж, мистер Олафсен. Все дело всегда в женщинах. И вас подвела тоже женщина — ваша жена, подружка или кем она вам приходится. В тот момент, когда на празднике Имоджин мать мальчишки Лайта швырнула в очаровательную миссис Сайтен записку, я насторожился. Ведь на моих глазах мэр обещал вам всяческую протекцию. И тем не менее ваша супруга побежала лебезить перед мальчишкой и его мамашей… Чего испугалась? Я попытался выяснить, что с ней не так. И закономерно наткнулся на глухую стену — вашу легенду. Тогда я начал вспоминать то немногое, что о вас узнал. И не зря! Когда вы впервые заговорили об аварии, она почувствовала себя неуютно и дабы подчеркнуть, что находится на своем месте, миссис Сайтен обронила, что еще в девичестве, будучи мисс Эверс, помогала одному небезызвестному архитектору строить мост в Нью-Йорке. Много ли мостов там было построено, как думаете? Не очень. Вы отошли от ленгенды, а я, проштудировав газетные статьи, обнаружил, что единственной более ли менее подходящей парочкой являются Арчибальд Харлоу и Сара Майлс. Конечно, узнать в Саре миссис Сайтен мне не удалось, и я решил, что она приврала о своем опыте. И так и думал, пока вы сами не начали проявлять нездоровый интерес к моей дочери. — В этом месте судья сделал паузу и задумчиво, осторожно продолжил. — Будем откровенны, Донна не ваш уровень. Не исключаю, что у… персонажа мистера Сайтена могли быть связи в прошлом, что есть мужчины, которые способны изменять жене даже после того, как обещали ей восстановительный отпуск мечты… но вы ведь не изменяли. А что еще такому человеку могло понадобиться от провинциальной девушки, если не развлечения? Что в образе, что нет, вы одержимы всем красивым и изысканным. И гордитесь этим, очень гордитесь. Женщина искусства со сложным характером и собственным мнением по каждому вопросу может быть вам интересна, а Донна… я так не думаю. Даже Кили Андерсон не могла бы претендовать на эту роль, а ведь она получила просто прекрасное образование, по здешним меркам.

Вот тогда-то, поразмыслив, я и пошел ва-банк. На картине, которую нарисовала миссис Сайтен, остались ее отпечатки пальцев — не пришлось даже искать. Тот, кто вас прикрывает, навряд ли очень заботился о благополучии, не так ли? Малолетняя убийца из Вирджинии явилась по наши мелкие, гнилые душонки. Иронично. После этого я узнал и о кровавом Эрике Стайлзе. История эмигранта, который провалился на последнем курсе ординатуры, куда скучнее, но применение полученным навыкам не может не умилять.

Ну и как, вы довольны моим… исследованием?

— Говорил я ей сидеть дома, но женщины такие женщины, — цокнул языком Гастон, охотно перенимая манеру общения. — Есть в местном пренебрежительном отношении к дамам рациональное зерно!

— Так что за правительственная организация стоит за вами? — вскинулся судья, устав от игр.

— Такой нет. Есть только… правительство, — усмехнулся куратор. — Видите ли, вы нарвались на своего рода отряд самоубийц. Те, кого вы так долго и упорно вычисляли, не более, чем пушечное мясо. Аперитив.

Судья аж зубами скипнул, а куратор, тем временем, бросил короткий взгляд на парня с пистолетом в попытке понять, нет ли в его карманах ножа. К несчастью, звезды были совсем не на стороне куратора сегодня.

— И все же мой вопрос остался без ответа, мистер Олафсен: кого мне ждать у своего порога? — спросил судья сурово.

— Видите ли, в чем дело… — задумчиво протянул Гастон, — сам не знаю. Мое дело раскопать, а уж кто придет по следу — неведомо. Но вы в любом случае не будете счастливы.

— Интересно, от вас есть хоть какой-нибудь толк? — разочарованно протянул судья, а Гастон лишь скорбно пожал плечами, не видя причин открывать все козыри. — Ладно, шутки в сторону. У кого материалы? У парнишки или вашей подружки?

— Материалы уже давно отправлены по нужным адресам, — ловко блефовал куратор. — Оставались только списки участников турнира, а они… вот. — Он щелкнул по пуговице пиджака, где пряталась микроскопическая камера. — Хотя, без них вполне можно обойтись, просто поиски займут чуть больше времени.

Судя по выражению лица, судья был в бешенстве, но не позволил себе сорваться:

— Заберите камеру и на склад его. Нужно найти двух других.

Этого допустить было никак нельзя, и как только куратора подняли на ноги, он схватился за пистолет своего надзирателя и заломил его руку за спину. К несчастью, мужчина оказался крепче, чем куратор рассчитывал, и не выпустил ствол. Завязалась драка, а учитывая, что на одного безоружного пришлось трое вооруженных, результат предсказать было нетрудно. И едва Гастон успел заставить соперника уронить пистолет, как в его подбородок уперлось другое дуло.

— Дернись, — прошипел второй из свиты судьи, — и я вышибу тебе мозги.

— Веди мистера Олафсена к машине, — велел Праер как ни в чем не бывало.

Они не прошли и пары шагов, как в темноте взревел мотор, разрывая тишину ночи звуками зашкаливающих оборотов, и ярко вспыхнули фары. Судья и его дееспособный товарнищ верно оценили настрой новоприбывшего и бросились прочь, но Эрик не был бы собой, не устрой он преследование. Скользкий Праер мигом сообразил, что пахнет паленым, и нырнул в кусты, оставив своих сообщников разбираться самостоятельно. Избитый тоже пытался уползти, но Гастон его задержал, а вот оставшемуся не повезло конкретно. Куратор на мгновение даже решил, что Эрик окончательно спятил, так лихо он рассекал по пятачку следом за обидчиком, буксуя и взметая в воздух комья грязи. Только когда противник рухнул в грязь, рискуя быть задавленными, парень остановил машину в десяти сантиметрах от его ног и вылез из салона с битой наперевес. Машину глушить не стал.

— Как босс, нормально? — издевательски протянул Эрик. — Под контролем у тебя, смотрю, ситуация.

Он выглядел до неприличия веселым и, проглотив замечатение, что психотерапевт Эрика явно поспешил с выпиской пациента, сказал:

— Связать, и в машину.

Скручивали измазанных грязью мужчин сообща. Сначала те пробовали сопротивляться, но угроза в виде биты подействовала отлично. А кляпы — еще лучше.

— Как вычислили-то? — спросил он, запихивая первого из обидчиков в багажник.

— Потом, — хрипло ответил Гастон. — Где Лиз?

— Запрашивает официальное подкрепление. Данных достаточно.

— На кой черт ты ее оставил? — раздраженно интересовался куратор.

— У нее пистолет остался со склада. Не маленькая — разберется.

От раздражения Гастон хлопнул крышкой багажника сильнее необходимого.

— Ты нарушил мой приказ.

— Отвали. Если бы ты хоть чуть-чуть подумал головой…

Благо, Эрику хватило ума замолчать.

— Самое мудрое твое решение за сегодня, — не сдержавшись, прокомментировал куратор, а парень зло сплюнул в сторону.

Внезапно зазвонивший телефон обеспечил необходимую передышку и, отойдя в сторону, Гастон позволил Эрику самостоятельно разбираться с оставшимся сообщником Праера. Он надеялся, что звонит Лиз, но стоило увидеть номер, как все мысли о ней были насильственно выброшены из головы.

— Гастон, материалы получены, запрос на подкрепление одобрен. Ввиду чрезвычайной ситуации ждите агентов через тридцать минут. Будет вертолет. Встретьте и сопроводите. Дальнейшие указания по факту завершения операции.

Он не успел и двух слов вставить, как звонок был сброшен.

 

Глава 17

Тая

Я твержу себе, что катящиеся по щекам слезы из-за сломанного ногтя, но это бред. Я никогда не плакала из-за ногтей, а вот из-за Гастона — слишком часто. Толкая спиной лодку и увязая в иле у берега, я часто перебираю озябшими ногами. Один раз уже упала, и теперь от холода руки не слушаются. А надо спешить… Сегодня не полнолуние, но очень близко, и видимость просто изумительная. Озеро просматривается чуть не до линии горизонта. Наличие в лодке мотора вместо весел очень утешает, но не настолько, чтобы пятнадцать минут буксовать у берега.

Лодка, наконец, съезжает в воду, а я, в очередной раз поскользнувшись, падаю в воду и начинаю реветь еще сильнее. Не потому что мне холодно, мокро или плохо. Не от того, что гарантирующая безопасность наличность, которую я переложила для сохранности во внутренний карман куртки, теперь там размокает. Просто я еще в доме разбила телефон, и теперь не могу позвонить, чтобы узнать, в порядке ли Гастон. Нужно было ехать с Лео, удостовериться, что все хорошо, а только потом бежать. Я сглупила, переоценила собственную выдержку и теперь раз за разом задаюсь вопросом: а вдруг Гастон пострадал еще до того, как приехал Лео?

От последней мысли аж в глазах темнеет. Я всегда думала, что благополучие ребенка важнее всего в этом мире, а теперь начинаю понимать: не все так просто. Если бы я не любила Гастона, если бы не была в таком неоплатном долгу перед ним, то, наверное, так бы и было, но ситуация не позволяет выбирать. Воспоминания о коротких вспышках искренности сводят меня с ума. Многие годы я думала о Гастоне, как о роботе, но ему удалось доказать, что это не так. Пробил броню, добрался до болезненно чувствительной кожи.

Набирая с почты куратора письмо в комиссию (подсмотрела однажды пароль), я была уверена, что поступаю единственно верным образом. Его слова приняли бы всерьез вернее моих. Это было слишком просто: я знала, как он говорит и думает, чем начинает письмо и как именно заканчивает. Проблем не возникло: подтверждение пришло моментально. Короткое и скупое: информация ушла на обработку, через несколько минут сообщат о результатах. Оперативные ребята, люблю таких. Недаром в жемчугах и золотых запонках…

Но мне нужно было бежать, и как можно скорее.

Переполох обещал подняться невероятный. Неприятности в городе, отряд комиссии, поддельное письмо… для идеального побега не хватало только новолуния, но кому оно нужно, если фартит во всем остальном?

Казалось, не с чего было развеяться моей решимости, но всего пятьдесят метров между домом и озером стали для меня непреодолимым препятствием. Если бы знала, что с Гастоном все хорошо, я бы смогла уйти не оглядываясь… наверное. Но я не знала, что с ним.

Одно дело бросить мужчину, которого любишь, в силу непреодолимых обстоятельств, и совсем другое — оставить его в момент опасности, когда нужна. Что я скажу своему ребенку, когда он спросит, где папа? Что решила спасать только себя, и теперь не знаю, жив ли он? Достойно, ничего не скажешь!

Новая порция слез струится по щекам горячим потоком, и я понимаю, что обязана узнать. Я должна вернуться в дом, увидеть, что мой мужчина в порядке, и только потом бежать. В уверенности, что не буду до конца жизни скручиваться от боли и вины при мысли о нем. Увижу и уйду. Если с ним все хорошо, то до меня и дела не будет. Гастону придется разбираться с комиссией, а это очень трудно и муторно. Будет время, будут возможности.

И в полном понимании, что струсила и упустила лучший шанс, я привязываю лодку к какой-то коряге у берега снова и возвращаюсь в дом.

Если придется оправдываться за внешний вид, совру, что удирала от людей судьи, и пусть докажут обратное! Кстати о последних… кричать Гастона по имени страшно, ведь ключ от арендованного особняка может быть у кого угодно. Я продвигаюсь осторожными шагами в кабинет куратора по темному, пустому дому. Со двора видела, что света в окнах нет, но это не надежное свидетельство. Если бы я опасалась прихода незваных гостей, то стала бы выдавать свое местоположение таким образом в последнюю очередь. А Гастон не дурак.

Дверь открывается с тихим скрипом. Никогда его не замечала раньше, но и тишины такой не помню. Просто сейчас все ощущения обострены до предела.

— Гастон, — зову тихо, пусть и вижу, что в комнате никого.

Просто кажется, что если произнесешь имя, где бы он ни был, вспомнит, как-то объявится… Какая несусветная глупость!

И в этот момент кто-то трогает меня за плечо.

Не сумев сдержать вскрик, оборачиваюсь, закрывая рот обеими руками и вижу позади человека, которого никак не ожидала встретить в своем доме.

— Боже, я боялась, что обозналась. В каком вы виде? — спрашивает у меня булочница таким тоном, будто мы договаривались о встрече, а я встретила ее неподобающе одетой.

— Что вы здесь делаете? — отвечаю в тон. А потом, прищурившись, решаю рискнуть и выдать одну из своих догадок. — Следите за нами для комиссии?

— Серьезно? — спрашивает она кисло. — Я порекомендую Гастону больше не рисковать головой ради вас. Чтобы сохранить хоть одну на двоих!

— Значит, Гастон… в порядке? — Я пропускаю мимо ушей все, кроме главного.

— Ради него вернулись? — смягчается булочница, обнаруживая удивительную осведомленность.

— Я не… — начинаю.

— Мне все равно, — перебивает булочница. — С Гастоном все хорошо.

Я всеми силами стараюсь не выдать облегчения из-за этой новости и поспешно меняю тему:

— Раз вы работаете не на комиссию, то, получается, на куратора? — уточняю.

— А вы думаете, он подпустил бы вас с опасными вопросами к человеку, в котором не уверен? Пойдемте скорее.

— Минутку… — недоверчиво отступаю на шаг назад. С какой стати мне идти с ней? Да, новости о Гастоне чудесны, но правдивы ли? Я не вижу ни малейших доказательств тому, что за дверью меня не ждет судья Праер. В конце концов, нас раскрыли и неизвестно, сколько именно он раскопал.

Она закатывает глаза.

— Если мне придется наставить на вас пистолет и вести насильно — я это сделаю. Элизабет, смиритесь: шанс сбежать всегда только один, и свой вы упустили, вернувшись. А если причина в другом, то пароль — маки.

— Маки?

— Гастон велел вам забрать маки.

В этот момент я окончательно удостоверяюсь, что она не врет и не блефует. Маки не могли понадобиться ни одному человеку, кроме куратора и меня самой. Ничуть не ценная, вопиюще обыденная картина кисти Арчибальда Харлоу. Даже комиссия, вероятно, знающая о нашем с Гастоном общем друге, не могла бы так грамотно распорядиться информацией, потому что они нас не знают. Они вообще думают, что мы бездушны…

— Ну так идете или мне продемонстрировать, что угрозы не пустые? Гастон велел мне доставить вас к нему, и я это сделаю.

— Нет необходимости, — отвечаю сухо. — Куда направляемся?

По дороге к своему дому, в машине, миссис Марвелл рассказала мне о том, как оказалась в городке контрабандистов и почему. Выяснилось, что когда вопрос о нем всплыл впервые, куратор действительно стал распределять роли, и начал, как ни странно, со своего любимого анестезиолога. Миссис Марвелл долгое время работала с Гастоном, но не как часть команды. В какой-то момент он начал опасаться, что если не спрятать ни в чем не повинную сотрудницу, то комиссия обратит на нее внимание и закроет дверцу клетки навсегда, как это случилось с ним самим. Вот и отослал подальше. В Бостон, где миссис Марвелл успела овдоведь и затосковать. Когда старый друг вышел на связь снова, она не отказалась помочь, и, примерив на себя роль давно потерянной наследницы порядком обветшалого имущества, отправилась на охоту за городскими сплетнями теперь уже в роли приветливой булочницы. Пару лет спустя миссис Марвелл, однако, начала тяготиться новым занятием и принялась помогать в местном госпитале, будучи уверенной, что о городке уже и не вспомнят. Прогадала.

Она не вдавалась в подробности о том, в чем заключалась ее роль в проекте, но я и сама догадывалась. Когда Гастон набрал определенный вес, и в его отношениях с руководством появилось немало сложностей. Тогда появились теневые участники проектов, в обязанности которых входило держать комиссию на дистанции, защищая членов команды, и информировать куратора обо всем, что происходит. Они далеко не всегда пересекались с основными исполнителями и имели связь только непосредственно с нашим главным. Но в критический момент, как когда я бросилась под колеса машины, а задание оказалось под угрозой, именно такой шпион переправлял меня в больницу Нового Орлеана, и все инструкции у него были заранее.

Иными словами, о таких кадрах, как миссис Марвелл, я знала, и если бы не холод, которым Гастон обдал булочницу во время «первой встречи» на юбилее Имоджин, так бы и подумала. Он сделал это специально: не хотел, чтобы я догадалась… Но почему?

Миссис Марвелл, как бы ее ни звали на самом деле, жила в домике таком же опрятном, как она сама. Приземистый, не очень-то новый, но грамотно модернизированный. Мне бы такой не подошел, но ей — вполне. Явно переделывала под себя, явно не только-только въехала.

— Зачем мы здесь? — спросила я в очередной раз, но вместо ответа услышала тяжелый вздох. Отвечать мне явно не собирались, и я задала следующий вопрос из списка волнующих: — Гастон внутри?

— Да. — На этот она ответила.

То есть куратор знал, что я собиралась сбежать и ничего не сказал, просто послал за мной свою помощницу. Чтобы защитила от комиссии? Или от меня самой? Чтобы не дала сбежать? Я не понимала, к чему такие сложности.

— А Лео тоже здесь? — спросила я напряженно.

— Нет.

Я понимала, что миссис Марвелл, пусть и делает скидку на дезориентацию, раздражена моим недоверием. Поэтому, решив не терроризировать женщину и дальше, толкнула дверцу машины.

В прихожей было темно, свет отсутствовал. Гастон не спешил себя выдавать, и в какой-то момент я испугалась, что все-таки сглупила, доверившись булочнице. Но она уверенно вела меня по коридору в сторону кухни, откуда виднелось слабое зеленоватое свечение, как от электронного прибора. Подойдя ближе, я услышала еще знакомый перезвон бутыльков с медикаментами.

Я остановилась в дверном проеме, не в силах поверить, что все происходит в действительности. Что Гастон здесь, знает о побеге, но пока мне никто не угрожал… А больше всего хотелось расплакаться от осознания, что я чуть не совершила самый подлый поступок в жизни, оставив в опасности мужчину, от одного взгляда на которого у меня замирает сердце, рядом с которым я впервые почувствовала себя дома.

Вот только, зачем ему разложенные по столу хирургические инструменты?

— Что… — начинаю.

— В душ, — велит, однако, Гастон, едва увидев меня всю в грязи. — И без тысячи упреждающих вопросов!

— Праер тебя не достал?

— Потом поговорим, — отвечает он мягко, но твердо и донельзя лаконично.

Подгоняемая любопытством, душ я стараюсь принять как можно быстрее, и, едва тронув кожу полотенцем, чтобы собрать капли, натягиваю чистый, подходящий по размеру комплект будничной одежды.

— Что будет с тобой дальше? — слышу голос Гастона, едва закрыв за собой дверцу ванной комнаты.

— Останусь здесь, пока все не уляжется. Под носом.

— Уверена? Несколько месяцев назад я тоже недооценивал членов комиссии. Думал, что сумел изолировать от них своих людей, а оказалось, занимался самообманом. Я защищал команду почти двадцать лет, Жюстин, чтобы в конце концов меня подставил обозленный на весь свет мальчишка. И они знали, что так случится. Они были правы.

Сердце удар пропускает.

— Что ты сказал? — спрашиваю, не сдержавшись, и делаю несколько шагов по направлению к дверному проему.

— Я вас оставлю, — поспешно говорит миссис Марвелл и покидает кухню, признавая, что нам поговорить важнее.

Несколько секунд мы с Гастоном молчим и сверлим друг друга взглядами. Откровенный разговор начать всегда непросто. Клубок из нитей распутывается с конца, но как же сложно найти эту оборванную ниточку. И все же я пытаюсь.

— Ты сказал, что тебя предал мальчишка. Лео?

— Эрик, — поправляет он меня, демонстрируя, что задание окончено и можно возвращаться к настоящим именам. — Парень хотел как лучше, но с самого начала был настроен враждебно по отношению к тебе, и очень удачно, что не подумал это скрыть. Получить из первых уст имя человека, на слова которого полагается комиссия, полезно. Я подозревал, что Эрик слишком сильно не любит тебя из-за назначения Ив, и именно поэтому выбрал именно его. В комиссии не потерпели бы третьего участника задания полностью лояльного к нам обоим. Но все-таки я надеялся, что парню хватит ума не ставить мне палки в колеса… Полагаю, когда ты вломилась в его комнату за пистолетом, а я запретил мстить, это стало последней каплей, и он поступил так, как посчитал… справедливым. Он рассказал комиссии о нас. Догадка то была, или он знал наверняка — уже неважно. Сверху только и ждали, что повода. Быстренько подсуетившись, они, похоже, подсунули Праеру информацию обо всех троих. Причем, ничем не рискуя. Если бы нас здесь убили — хорошо, если бы не убили, нашлось бы новое опасное задание.

Поясняет он удивительно быстро, «без тысячи упреждающих вопросов». И это наталкивает меня на мысль, что Гастон спешит.

— Они хотели добраться до тебя, — понимаю, наконец, смысл всего происходящего. — Но не могли, и решили подставить как рядового участника проекта.

— Иначе было никак, а я стал слишком неудобен, слишком многие грешки команды стал оставлять без наказания, — пожимает он плечами. — Кто станет терпеть такое? Конечно, догадывался, но то, что им в этом помог Эрик — удар ниже пояса!

— Эрик тебя всегда защищал. Он не хотел причинить тебе вред. Только мне.

— Да неужели? Он искал для тебя справедливого наказания, ведь по его мнению ты этого заслуживала. Но как твой защитник, я оказался виноват не меньше. Видишь ли, мальчишка все еще мнит себя вершителем правосудия, который вправе убивать плохих парней. Даже тюрьма это не поправила.

— Досадно. Для него же, — выдаю сухо и безжалостно. Я повидала за эти годы немало «вершителей правосудия», и все они представляли не меньшую опасность, чем рядовые преступники с куда более обыденными мотивами.

— И не только для него. Я старался защитить членов команды, годы жизни на это потратил, но все разрушено из-за недоумка, который в порыве гнева не способен просчитать свои действия наперед.

— Жалеешь, что твоего идеального Нового Орлеана не будет? — спрашиваю я, не скрывая иронии.

Как ни странно, Гастон не отвечат ни ухмылкой, ни даже колкостью. И долго молчит, прежде чем сказать:

— Новый Орлеан будет. Но только не в Новом Орлеане.

Не знаю, как после этой новости мне удается устоять на ногах. Кажется, я ослышалась. Или что-то не так поняла, но не успеваю переварить и переспросить.

— Еще в самый первый день я сказал тебе, что есть только один способ покинуть команду — это умереть. И сегодня, Лиз, нам придется погибнуть. Жюстин уже все подготовила. Осталось только удалить твой маячок. Присаживайся. — С этими словами куратор выдвигает для меня стул.

— Ты предлагаешь мне… исчезнуть?

— Ну не ритуальное же самоубийство, в самом деле, — закатывает он глаза. То есть, по его мнению, все нормально?!

И тогда меня прорывает. Пусть новость должна быть приятной, пусть это даже больше, чем я смела мечтать, но ощущение, что мною поигрались, словно марионеткой, оставляет во рту слишком горький привкус.

— Ты ничего мне не сказал! Ты должен был мне сказать, я… я же… Я уже хотела залезть в лодку и уплыть! — срываюсь на крик. — Ты заставил меня думать, что выхода нет, что мне никогда не избежать комиссии. Я все это время была уверена, что… а ты сидел и придумывал план получше?

— Допустим, я бы тебе все рассказал, но только где гарантии, что ты бы мне поверила? Ты обвиняла меня в том, что я тебе врал, ну а сама? Я десятки раз пытался предотвратить твой побег. Когда просил не продавать картину, поехать в Новый Орлеан, перестать смотреть на меня как на врага, слушаться Эрика, в конце концов. Но каков результат? Не лги мне, что не понимала намеков. Просто не хотела слушать, как и всегда. Когда, едва разобравшись с Праером и комиссией, я позвонил Жюстин с просьбой тебя перехватить, был уверен, что ты уже на полпути к Канаде! То, что ты все-таки не села в лодку, я рассматриваю как истинное чудо. Так что оставь свои претензии при себе. У нас нет на них времени.

— Откуда мне было знать, что ты хочешь избавиться от комиссии? Ты же всегда был с ними заодно. Сам сказал, что они дали тебе то, о чем ты мечтал — операционную. И власть! Ты всем этим распоряжалась с явным удовольствием. С чего вдруг тебе было бежать?

— Из-за тебя, — отвечает он просто, и мой гнев исчезает как по волшебству. — Я поставил на задание Ив, вместо тебя, и мое снятие с должности стало вопросом времени! В комиссии не могли не заинтересоваться чередой странных совпадений, связанных именно с тобой. У них было два варианта: убрать тебя или убрать нас обоих.

— Гастон… — начинаю осторожно, но продолжить не решаюсь.

— Села немедленно! — рявкает, с грохотом передвигая стул по направлению ко мне.

Не на шутку испугавшись, делаю несколько осторожных шагов и присаживаюсь на стул. Куратор совсем не мягко стягивает мне волосы на затылке, скрепляет заколкой и закрывает шапочкой. Но я ничего не говорю о том, как это болезненно, тем более на мокрых волосах. Меня волнует другое.

— Гастон, а вытащить маячок без анестезии можно?

— Нет, — отвечает он коротко. — По которой причине ты не хочешь колоть обезболивающее?

Возможно, мне следовало бы сказать Гастону о ребенке после того, как мы разыграем похороны и сбежим от комиссии, но ситуация не позволяет.

— Потому что у нас будет ребенок, — говорю хрипло.

Не знаю, чего я ждала, но уж точно не той реакции, которая последовала:

— Местную анестезию сделать придется. Если ты дернешься от боли, когда я сделаю надрез около позвоночника, то рискуешь остаться инвалидом без возможности дышать. Риск не оправдан.

Шок от понимания, что он не просто знает, а знает все, заставляет меня бестолково хватать ртом воздух.

— Ради всего святого, — разочарованно тянет он. — Эту грудь делал я, и знаю, какого она должна быть размера. За новым бельем не скрыть того, что имплантат внезапно перестал подходить.

Он протирает мокрой ватой мою шею и вводит иглу в мышцы несколько раз, в разных местах, а потом обходит стул, встает ко мне лицом и, наклоняясь, шипит:

— Ты не представляешь, как иногда мне хотелось прибить тебя за это молчание. Пару раз я едва сдержался… Старался быть хорошим, обещал тебя не обижать, но, видят небеса, на этот раз, решив тайком вывезти моего ребенка из страны, ты заслужила больше, чем хороший подзатыльник!

Пока мы подъезжали к озеру неподалеку от особняка и прятали машину в кустах, я все еще злилась на Гастона за разговор, случившийся на кухне булочницы после изъятия моего маячка. Сначала, после его слов о ребенке, чувствовала себя ужасно виноватой. Было ужасно стыдно думать, что он прав: я вывозила нашего малыша за границу, родился тот или нет. Мысль о том, что единственный осведомленный человек — я сама, уменьшало значимость преступления в разы. Но только стоило представить себя на месте Гастона, предположив, что ему не все равно…

Но он отомстил с лихвой.

Как только с моей шеей сделали все то, о чем нормальные люди предпочитают не спрашивать, и изъяли маячок, миссис Марвелл вернулась на кухню, поставила куратору в вену иглу для забора крови и начала собирать для нас какие-то вещи. В их числе оказалось два паспорта, доказывавших, что за меня не просто все решили, но решили уже давно. И в приступе гнева, воспользовавшись тем, что Гастон был временно недееспособен, я схватила документы и открыла. Сверху лежал его паспорт. На имя некоего Йохана Олафсена. Новое имя, под которым собрался жить мой давний знакомый, вызвало некоторое отторжение, но об этом, как и обо всем остальном, я забыла, стоило заглянуть во второй документ. Таращилась на буквы добрые двадцать секунд, прежде чем озвучить:

— Миссис Элизабет Олафсен, — прочла, чеканя слог. — Не помню, чтобы давала согласие прожить жизнь с манипулятором.

— Ты собиралась прожить жизнь, шарахаясь от тени комиссии в какой-нибудь глухой деревне, неудачное замужество уж точно не хуже. По законам моей страны, ребенок может наследовать гражданство отца только если родители состоят в браке. Ну и, напоследок, прости, но воспитание не позволяет мне иметь детей, рожденных вне брака.

Звучало бы логично, если бы не одно «но»…

— Вот только если учесть, сколько времени готовятся документы и качественные легенды, ты либо врешь, либо знал, что у тебя появится внебрачный ребенок-американец задолго до того, как мы поехали в Мичиган.

— Ну что тут скажешь? Значит, я мечтал о тебе так долго, что спать не мог, — сообщил Гастон таким тоном, что я хлопнула обоими паспортами по столешнице, представляя на ее месте голову куратора.

Даже миссис Марвелл кашлянула, покосившись на него, намекая, что это уже перебор. За одну ночь меня предали, попытались убить, перехватили при попытке побега, рассказали о том, что врали месяцами, а довершение всего еще замуж выдали… Тут кто угодно сорвался бы. Но Гастон все равно посчитал ниже своего достоинства передо мной извиниться. Тем обиднее было наблюдать его теплое прощание с булочницей.

И всю дорогу до лодки мы гневно молчали. Я только из великодушия и человеколюбия решила заговорить и дать своему нерадивому спасителю последний шанс исправиться.

— План расскажешь? Хотя бы ради разнообразия, — спросила я Гастона, покидая салон автомобиля. Булочница купила для нас неприметное средство передвижения за наличные, и лодка теперь совсем не вписывалась, что не давало мне покоя.

— Держи, — велел куратор, протягивая увесистую сумку, и сам взял две другие.

— Ты расскажешь?

— Сейчас сама увидишь. Осталось немного.

Этот ответ настолько раздражает, что, не сдержавшись, по пути к воде, я подначиваю своего спутника:

— Кстати, как же мне теперь тебя называть? Йохан? Что за имя такое. Тебе не идет.

— Скандинавское. А претензии предъявлять в письменной форме моим родителям. Если совсем не нравится, можешь как в первый день Мичигана, звать меня «дорогой», «любимый» и с прочими вариациями.

— Какая пошлость. Обойдешься, — кривлюсь и краем глаза замечаю, как дергается уголок губ куратора, когда он подныривает под очередную зловещего вида ветку.

Признаться, среди массива деревьев, на берегу озера, со знанием, что где-то поблизости бродит комиссия, мне очень и очень жутко. Будто в каждый миг может выпрыгнуть из кустов какой-нибудь камикадзе и наставить на нас пистолет. Звук собственного голоса, однако, утешает, и оттого я продолжаю:

— То есть это твое настоящее имя? И по нему ты собираешься выехать из страны? — спрашиваю. — Комиссия же…

— Мы не сумеем провести комиссию, Лиз, смирись с этим. Они хитрые, но им нужна не правда, а страшилки. Роман между куратором и подчиненной закончился трагической смертью обоих, они не сумели избежать правосудия — это звучит красиво. А вот роман между куратором и подчиненной закончился тем, что правосудие гонялось за ними по всему свету, спотыкаясь благими намерениями о хитроумно расставленные ловушки, но вернулось ни с чем — не очень, даже если правда. Необходимо создать выгодный для комиссии прецедент, выставить их в лучшем свете. Тогда они не станут за нами гоняться — чтобы никто не узнал, как сильно они облажались. В конце концов, кто-то следит и за ними.

Теперь уже улыбаюсь я.

Мы наконец, выходим на то же место, откуда я увидела Верхнее впервые. Оно сегодня настолько безмятежно, что напоминает не воду, а стекло. Закрыв глаза, мысленно прощаюсь с этим местом, умоляя сохранить в себе наши секреты как можно дальше. Прошу север, которому мы помогли избавиться от злостных браконьеров, позволить нам осуществить свои мечты.

Когда я открываю глаза снова, Гастон стоит в воде около лодки и забрасывает в нее припасенные тюки. Затем достает из них вещи и раскладывает по дне. Из любопытства подхожу ближе, к самой кромке воды.

— Что ты делаешь? Что это? — не выдерживаю, когда он достает банку.

— Твоя селезенка и окровавленные тампоны с операции, — легко отвечает куратор.

— Ты хранил их? Какая гадость!

Стараясь дышать глубже, чтобы отогнать приступ нахлынувшей дурноты. Нет, я, конечно, в курсе, что хирурги — люди с особым складом мышления, но разве это не перебор?

— Образцы ДНК бывают очень полезны. Например, сейчас. Когда в рамках поисковых работ судмедэксперты найдут наши ДНК, вещи, принадлежавшие нам, волосы… они предположат, что мы действительно утонули. Больше они не найдут ничего, но комиссию это устроит, поскольку не будет в курсе никто из команды. Когда станут вскрываться данные с границы, мы с тобой мы выедем не только из США, но и из стран Британского королевства. Окажемся вне юрисдикции всех органов, к которым причастна комиссия. Им будет проще махнуть на нас рукой, чем искать.

— И куда мы поедем, Гастон?

— В Норвегию. Туда, где будем под защитой моего государства и моей фамилии. Как только появится возможность, сделаем гражданство и для тебя. Так мы полностью разорвем любые связи с Соединенными Штатами Америки.

Разложив вещи по дну лодки, Гастон открывает пакет с кровью и поливает ею одежду и тюки.

— А это не слишком много? — спрашиваю неуверенно.

— Была перестрелка, меня ранили, кровь залила одежду, — буднично поясняет Гастон. Он достает из-за пояса пистолет с уже накрученным глушителем и делает пару выстрелов в бок лодки. — Затем пуля попала в бензиновый двигатель, и случился взрыв. Все сгорело. Если будут старательно искать, найдут уцелевшие фрагменты с нашими ДНК, но не сразу поймут, что нас в лодке никогда не было. Это займет очень много времени, особенно если учесть, что расследования будут пересекаться между собой. Будут искать человека, который стрелял в лодку. Заподозрят судью и его друзей, но никто не признается… Допросы, допросы, трата ресурсов. Тут сейчас такая каша начнется, что мы успеем покинуть не только США, но и Канаду. Кстати, кольца тоже давай сюда, другие купим, — велит он, делая пару шагов мне навстречу, чтобы дотянуться.

Подготовив, наконец, реквизит для нашей «смерти», Гастон делает фитиль, смазывает бензином, поджигает, заводит двигатель и отпускает лодку. Та устремляется вперед быстро, обдавая нас брызгами и унося с собой опасный источник света, который может выдать наше местоположение. Я открыв рот смотрю на адскую пляску плавсредства, подсвеченного оранжевым огоньком изнутри. Без нагрузочного веса оно выделывает что-то совершенно дикое, но все же постепенно удаляется от берега, что не может не радовать. Было бы очень неестественно, если бы мы разбились у самого берега.

— Лиз, уходим, — зовет Гастон, не позволяя досмотреть спектакль о наших похоронах. — Когда прибегут сердобольные, нас не должны здесь увидеть.

Мы устремляемся к машине так быстро, что ветка оставляет на мой щеке царапину, запрыгиваем внутрь и уезжаем прочь. Прочь. Прочь! С выключенными фарами, наезжая в темноте на камни. Всполох света от взрыва достаточно яркий, чтобы его не пропустил никто, и в окнах ближайших домов начинает загораться свет. Тогда я внезапно вспоминаю, что и в особняке могут оказаться люди.

— А где Эрик? Странно, что он так и не объявился. В конце концов, кто как не он, получается, шпион комиссии?

Гастон усмехается, затем еще раз, и только после этого позволяет себе широкую улыбку.

— Я не удержался и немножко отомстил, — фыркает он. — Эрик так хотел облизать задницы нашим главным, вот пусть теперь с их посланниками возится. Я велел ему начать со складов с оружием, то есть они очень далеко. А как вернутся, пусть объясняет, куда мы пропали, как получилось, что он проморгал побег и так далее. До конца жизни буду переживать, что не увижу выражение его лица при этом.

Усмехнувшись, качаю головой и живо представляю, как бедный Эрик втягивает голову и в плечи и заикается. Благо, у меня отличное воображение.

Когда машина покидает странный, криминальный городок, въезжая в уже знакомый темный туннель деревьев и временно удаляясь от границы с Канадой и чудесного спасения, мое сердце впервые замирает от счастья. Потому что я ждала этого момента всю свою сознательную жизнь, и дождалась… Мы почти скинули с себя эти проклятые путы. Осталось не больше суток, и все будет кончено.

Граница с Канадой

— Добрый день, можно ваши документы? — скучающим тоном спрашивает пограничник, едва взглянув на скучную парочку в машине.

Дабы стать менее приметными, мы приняли меры. Гастон нацепил на нос очки в черной оправе, которые ему совсем не шли, и фермерскую рубашку в клетку, а я стерла макияж, скрутила волосы в неряшливый хвост и надела платье в цветочек. Ни дать ни взять безобидные жители глубинки.

— Выйдите из салона и откройте багажник, — сверив нас с фотографиями документов, велит сотрудник.

Правда дальше случается легкий конфуз, когда оказывается, что и Гастон, и я выше представителя правопорядка, что автоматически записывает нас в разряд подозрительных личностей. Но мы очень стараемся выглядеть милыми: держимся за руки, я негромко восхищенно щебечу о первом заграничном путешествии, а Гастон кивает с глуповатой улыбкой. В итоге, окинув нас неприязненным взглядом трижды, мужчина осматривает пустой салон автомобиля и наши вещи, затем направляется к багажнику и заглядывает внутрь. Признаться, за это я не переживала: думала, вычистили все, причисляющие нас к подозрительным субъектам, но оказалось, что Гастону просто необходимо пройти по лезвию ножа.

— Мистер Олафсен, вы можете объяснить, зачем везете с собой рога? — спрашивает мужчина, выныривая из багажника и доставая злосчастный подарок мэра Андерсона. Я оборачиваюсь к Гастону, взглядом спрашивая что он творит. Я понимаю, что позлить меня — дело святое, но переть с собой рога… это перебор!

— О, простите. Совсем из головы вылетело, — хлопает себя по лбу куратор. — Не могли бы вы отправить их в подарок моему другу. Это в США. Он обязательно оценит, ему такие вещи очень по душе. Ух, какой же я невнимательный! Можно оставить вам адрес?

Усаживаясь в машину, рядом с куратором, я ужасно на него злюсь. И когда мы отъезжаем от границы на достаточное расстояние, чтобы никто нас уже не нашел, начинаю допрос:

— Что это было?

— Так нужно, — отвечает он.

— Зачем ты отправил рога в штаб Нового Орлеана? Гастон! — Да, разумеется, я подсмотрела, кому это Гастон вздумал адресовать презент.

— Йохан! — огрызается он. — Если мои родители услышат, как ты зовешь меня Гастоном, будет много вопросов, на которые отвечать придется тебе одной.

— Серьезно? — усмехаюсь. — И что же ты им скажешь? Что все эти годы одуванчики собирал.

— Я скажу правду, что занимался пластической хирургией. Поверь, солнце мое, они не станут спрашивать подробнее. Родители мечтали, чтобы я стал светилой медицины, а не грудь увеличивал. Вот почему мы разругались и не общались двадцать лет.

— И ты думаешь, из отношение с тех пор изменилось? — спрашиваю куда мягче.

— Не знаю, — напряженно отвечает он с секундной заминкой. — Просчитывать людей, когда дело не касается тебя самого, куда проще.

Пару минут мы едем по дороге в молчании, занятые своими размышлениями и грядущем. За последние сутки столько всего изменилось, что и не знаешь, с чего начать разговор. Мы почти не говорили ни о чем серьезном, обмениваясь короткими репликами, преимущественно колкими, пытаясь притереться и приспособиться к странной правде: мы втроем вместе покидаем прошлую жизнь и собираемся начать все с нуля. Причем в Норвегии, которая мне, например, кажется краем мира. Но справедливости ради надо сказать, что меня всегда тянуло на север. Мне нравилось жить в Сиэтле, мне могла бы понравится и в Мичигане, если бы не задание… Может быть, и Норвегии приживусь?

— О боже мой, смотри, — выдыхаю, указывая сквозь окно.

— Что?

— Остановись! — велю и, едва машина тормозит на обочине, вылезаю из нее.

Огромные белые хлопья снега падают с неба и укрывают землю пушистым одеялом. На глазах все становится белым-белым, словно в сказке, и волшебство разливается в воздухе, заставляя поверить в невозможное.

— Мы правда это сделали? — шепчу, услышав позади легкий хруст снега под ногами куратора. — И этот кошмар закончился? И мы свободны?

— Именно так, — отвечает Гастон и обнимает меня сзади. — Дыши глубже, вдыхай свою свободу, к которой так рвалась. Нравится?

Вывернувшись из его рук заглядываю глаза и, прищурившись, улыбаюсь:

— Очень.

 

Эпилог

Вашингтон, округ Колумбия

Они чинно поправляли манжеты строгих белых рубашек, принимая наиболее выгодные позы, выбирали лучшее оружие в битве за себя и свою точку зрения. За долгие годы совместной работы они изучили все методы друг от друга и прекрасно знали, чего ожидать от противников. Да, именно так: противников. Союзников члены комиссии не имели. Они привыкли не доверять никому, кроме себя. Но их связывал секрет, идея, детище, если угодно, которое внезапно отрастило зубы и стало проблемой. В одиночку было не справиться, а потому сотрудничество продолжалось. Годами.

— Итак, я предлагаю начать, — сказал один из мужчин. Ему, как самому старшему, позволяли вести собрания. Иной иерархии в комиссии не существовало. Эти люди строго следили за тем, чтобы никто не посмел назваться или даже вообразить себя лидером.

— Принимается, — кивнула седовласая дама, поправляя нитку жемчуга в вырезе блузки.

— Как нам всем известно, бюджет, отведенный на проведение поисковых работ в озере исчерпан, и мы можем с чистой совестью заявить, что все сохранившиеся фрагменты тел уже были обнаружены, — постучав по отчету, сказал старик, взявший слово. — Среди них заспиртованная селезенка Элизабет Дженнсен и кровь Йохана Олафсена. Больше мы ничего не найдем, поскольку, согласно записям таможенной службы, эти люди покинули страну две недели назад. Потому, предлагается сделать заявление для прессы и покончить с этим.

— Прессы? — устало спросил мужчина с противоположного конца стола.

— Именно прессы. Все в городе контрабандистов знают, что погибла блестящая супружеская чета. Молчание будет выглядеть как минимум странно.

— Блестящая, — фыркнула женщина, недвумысленно выказывая свое отношение к происходящему.

— И тем не менее, — парировал выпад старший. — Мы обязаны официально объявить о кончине мистера Гастона Сайтена и миссис Таи Эверс Сайтен по центральному телевидению. Кто возьмет на себя обязанность написать речь? — Он не без труда вытянул шею, чтобы видеть всех коллег. Энтузиазмом не горел ни один.

— Я, — наконец, неохотно согласился полноватый мужчина. Хитрый и умелый, он был самым сладкоречивым среди них. Все надеялись, что роль информатора общественности достанется именно ему. — Каков должен быть посыл?

— Что мы самые умные и умелые, конечно, — усмехнулся старший. — Ни слова о том, что эти двое сбежали. Они погибли, и никак иначе.

— А дальше? Дальше что? — поторопила дама, едва опасность отчитываться перед репортерами миновала. — Мы что, там и позволим Олафсену сбежать со своей…

— Позволим? — прервал мужчина. — Они уже ушли, пока мы ковырялись в этой запутанной истории. И давайте не выражаться, хотя бы из уважения к присутствующим.

— Но это ни в какие ворота! — Дама откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. Уголки обрюзгших губ опустились, сделав ее похожей за злобную жабу.

— Ни в какие ворота то, что нас обвели вокруг пальца, как детей, — подал голос мужчина с противоположного конца стола. — Но будет куда хуже, если об этом узнают. Что за службы станут сотрудничать с нами, если поймут, что мы упустили двоих опасных преступников? Какой ажиотаж поднимется! Это конец нашей политической карьере, это конец всему! Да нас самих посадят! — Мужчина даже ударил ладонью по столу. — Эти два человека должны стать мертвы для нас точно та же, как и для всех остальных!

— Однако мистер Олафсен вовсе не преступник, — возразила женщина. — И очень прекрасно осведомлен о нашей работе. Ему могут поверить.

— Он сделал не меньше сотни нелегальных операций, — отозвался ответственный за СМИ хитрец. — Это тянет на преступление, как считаете? Мы можем опубликовать опровержение и доказательства. У нас достаточно данных, чтобы скомпрометировать мистера Олафсена.

— Вот только зачем ему ставить нам палки в колеса? — вмешался старший из комиссии. — Олафсен не дурак и не трус, в чем мы успели неоднократно убедиться. Он сбежал из страны не для того, чтобы слать в редакции газет гневные письма о нашем непозволительном поведении. Он знает, что в этом случае головы ему не сносить, а голова ему дороже всего в этой жизни. Свое он получил, считает себя победителем, чего ему еще нужно?

— Но с ним эта малолетняя убийца, — брезгливо выдала женщина. — А, как известно, все проблемы от женщин.

— Это точно, — кашлянув, пробормотал ответственный за СМИ, вызвав на губах всех, кроме дамы, улыбку.

— Предлагаю его убрать, и дело с концом.

— Убрать? — усмехнулся мужчина с противоположного конца стола. — Наследника угольной империи Олафсен на территории Норвегии? Это попадет в газеты, в сеть. Его фотографии будут повсюду. Поверь, об этом обязательно узнают по обе стороны Атлантики! И команда, и Белый дом. Вот умора-то будет. Американское правительство заметает следы своей некомпетентной лжи. Увы, мадам, мы свой шанс проморгали, выкапывая селезенку девчонки из ила Верхнего озера! Теперь разве что сами полетим в Норвегию и будем разбираться не только с Олафсеном, но и всей его семьей, всеми их связями, СМИ и прочим. Да так, чтобы об этом не прознала ни одна живая душа.

На этот раз смолчали все.

— Что ж, полагаю, вопрос закрыт?

Все неловко заерзали, боясь показаться слишком трусливыми или слишком покладистыми, однако новых возражений не поступило. Обсуждения по этому вопросу еще могли быть, но все понимали, что это практически полная капитуляция, ведь своя шкура — дороже.

— Тогда на повестке дня следующий вопрос: кто возглавит команду?

— Очередной хирург? — скептически приподнял бровь специалист по СМИ.

— Может быть, лучше психотерапевт? — предложил тот, кто сидел на другом конце стола.

— Только не мозгоправ. Они слишком хитры. А мы, как оказалось, и с пластическим хирургом справиться не в состоянии, — легко включилась в игру леди, которая «слишком много протестовала» всегда.

— Я знаю только одно: теперь мы должны брать человека с американским гражданством, а то эти беженцы… — поморщился старший. — От них всегда было слишком много проблем. Так кто станет искать кандидатуры?

— На этот раз попытаю счастья я, — плотоядно проговорила женщина.

— Чудесно. Приятно, что теперь не я всегда буду виноватым, — не удержался от шпильки старший. — Критерии вам известны?

— Ну разумеется, — закатила та глаза.

— У вас неделя. Команде нужен лидер, и как можно быстрее. Или придется ехать и следить за всей этой сворой преступников вам.

Он не преминул добавить к своим словам гаденькую улыбку.

Новый Орлеан, Луизиана

Обитатели штаба сидели внизу, в большой гостиной и смотрели телевизор. С момента исчезновения лидера они собрались вместе впервые, и повод для того был: СМИ, наконец, обнародовали информацию о смерти куратора на задании, и ради того, чтобы найти в словах диктора противоречие, собрались все, кто был в штабе. С Гастоном прощаться не хотели, но все было предельно прозрачно. Взрыв был, фрагменты тел найдены, вещи, принадлежавшие супругам Сайтен — тоже, пулевые отверстия доказывают, что смерть была насильственной, повод для конфликта тоже имелся.

Репортаж закончится минуту назад, но никто не двинулся с места. Как бы то ни было, своего лидера в команде любили, до последнего верили, что вести, которые принес Эрик — просто фикция. Куратор ведь никогда не ошибался…

Он обязан скоро появиться, открыть двери штаба, вдохнуть жизнь и надежду в команду слова.

— Не могу поверить, что их больше нет, — с трудом выговорила Ив, глядя в пространство. — Гастон и Лиз… Как так случилось?

— Он спутался с солисткой. С этой настырной девицей. Из-за нее и погиб. Вот как случилось. Не путайся с куратором, и все будет нормально, — отозвалась одна из девочек. — Сначала вешалась Гастону на шею, а потом погубила.

Поскольку спорить со склочной особой никто не желал, та обвела взглядом присутствующих и нашла новую жертву искусственным образом:

— А ты что молчишь, ничего не скажешь? — набросилась она на Эрика. Тот сидел, молча облокотившись о колени, и смотрел в пол. — Ты был с ними на задании, неужели ничего не мог предпринять.

— Он и предпринял, — усмехнулся один из парней-аналитиков. — Рассказал все комиссии, и та по-своему разобралась с инцидентом.

— Зачем ты им настучал?! Гастон же никогда не доверял им! — подхватила Ив, которая прекрасно понимала, что кроме куратора они не были нужны ни одной живой душе.

— Он ее покрывал! — огрызнулся Эрик. — В ущерб другим!

— Молодец, приятель, ты нашел способ донести до всех свою точку зрения! Герой! — фыркнул аналитик. — Продолжай в том же духе.

И он издевательски захлопал в ладоши, явно провоцируя драку. Такие вспышки в команде не были редкостью, но на этот раз разнимать было некому, единственный авторитет только что был назван мертвым.

И Эрик уже сжал кулаки, на виске запульсировала жилка.

— Ребят, — примирительно начала Ив, но в этот момент хлопнула входная дверь, и присутствующие замерли. Штаб всегда закрывался на ключ, а тот был у считанного числа людей. И все они находились в этой комнате…

Недавно кричавшая девчушка побелела как полотно и приложила палец к губам, участники команды как-то сгрудились, некоторые полезли за оружием. Вестника комиссии ждали уже давно… и готовились. При всем том, что их лидер был развенчан, его заветы сохранились: не доверяй тому, кто не является своим.

Именно такую картину застал вошедший мужчина: толпу жмущихся друг к другу перепуганных людей, которые, если верить словам комиссии, являлись опаснейшими преступниками. И то, как они таращились на новоприбывшего, вызывало у того стойкое ощущение, что он чего-то не знает.

— Добрый вечер, — произнес он максимально спокойно и уверенно, хотя чувствовал себя под дулами пяти пистолетов не слишком комфортно. — Я ваш новый Гастон.

Ив Роджерс оклемалась первой, но голова шла кругом до сих пор. Перед ними предстал словно призрак прошлого куратора. Высокий блондин, не такой красивый, но определенно не менее запоминающийся. И назвался тоже Гастоном. Неужели комиссия решила, что прежний куратор их достаточно устраивал, чтобы нового найти по образу и подобию? По крайней мере, держался мужчина прекрасно, будто не пришел сюда впервые, а действительно вернулся. И она задалась вопросом: а их Гастон вел себя так же?

— А здесь располагается ваш кабинет. — Сглотнув, она открыла дверь. — Я не знаю точно, но, наверное, вы можете переделать его на свой вкус…

Ей все мерещилось, что она предает учителя, хотя, по факту, предал он, бросив команду и решив сбежать с Лиз. Ив еще помнила эту девушку, и их необычные отношения с куратором. Увидев ее в окошке скайпа во время последнего задания, Ив сразу заподозрила неладное. Слишком много личного было между ними. Такого, что не укладывалось и профессиональные рамки. С ней самой Гастон вел себя иначе. Доброжелательно, но куда более отстраненно. Она еще думала, что это из-за безобразного окончания обучения Лиз он так изменился. А выходит, что дело было в другом. Легкий приступ ревности, который Ив испытала от этой мысли, очень ее удивил. И, дабы задушить его на корню, девушка поинтересовалась:

— Вы тоже будете оперировать? — у нее язык не поворачивался назвать нового главу команды Гастоном.

— Нет. Это в мои должностные обязанности не входит, — отозвался он, повергая солистку в шок.

Но Ив хватило ума тут же осадить себя: пусть прежний и нынешний лидеры команды похожи как братья, с чего комиссии повторять неудачный опыт? Бывший Гастон — опыт определенно неудачный, если учесть, что он пытался сбежать с одной из девушек и в итоге погиб, чуть не провалив задание.

— Что это? — вдруг спросил мужчина и направился к столу.

Решив, что в первый же день указывать ей на место не станут, Ив последовала за ним и увидела… рога. Признаться, на письменную принадлежность они никак не походили.

— Должно быть, прошлый Гастон заказал себе подарок, — предположила солистка.

— Да что вы, — издевательски протянул новый куратор. — Тогда извольте прочесть.

Он быстро подхватил и протянул ей рога. Обманутая этой легкостью, Ив забрала презент и чуть не уронила — настолько он был тяжел. Ей пришлось повозиться, чтобы разглядеть вырезанную в дереве таблички надпись.

«Начните с Кили Андерсон. Ваш предшественник» — гласила табличка.

— Ну и что скажете, мне стоит последовать этому совету? — спросил мужчина, сверля Ив испытующим взглядом, от которого той стало не по себе и захотелось отступить на шаг.

Не уверенная в том, не устраивают ли ей проверку на лояльность, Ив попыталась ответить как можно более нейтрально.

— Прошлый Гастон болел за команду, он бы не стал ей вредить. Это факт, а дальше поступайте как считаете нужным.

От ее слов новый куратор улыбнулся, и Ив вдруг обратила внимание на веснушки у него на носу, коих никогда не было у прошлого лидера.

— Спасибо, мисс Роджерс. Пожалуй, я съезжу взглянуть на дочку мэра. Вдруг она и впрямь придется кстати.

Городок контрабандистов, Мичиган

Приподняв длинную юбку строгого платья, миссис Марвелл привычно подошла к двери, отперла замок и перевернула табличку на «открыто». Вспомнив о том, как отворяла двери булочной для Элизабет, она едва заметно улыбнулась. Вчера ей пришло коротенькое сообщение с какого-то непонятного адреса о том, что все хорошо. Без подробностей, без подписей, но этого хватило, чтобы встать утром в отличном настроении. Она знала, кто должен написать в этот день: таков был уговор.

То, что у новоиспеченной четы Олафсен все складывалось удачно, возвращало Жюстин Марвелл веру в некое подобие справедливости небес. Ей нравился Йохан, и, несмотря на недогое знакомство, Элизабет тоже понравилась. В самом начале задания она казалась какой-то потерянной и грустной, но поверила в себя и даже попыталась дать отпор куратору. Это позабавило Жюстин больше остального. В особенности — попытки Йохана не показать, как его раздражает недоверие своей избранницы. К счастью, с ролью он справился на сто баллов и ухитрился обвести Лиз вокруг пальца. Забавная вышла из них парочка, таким точно не будет скучно вместе.

— Миссис Марвелл, — первой в булочную вплыла миссис Хастингс, на руках она держала свою знаменитую породистую кошку.

Булочница терпеть не могла шерсть в своей обители, но вымучила улыбку и не выдала истинного отношения ни словом, ни жестом.

— Что желаете? — спросила она.

— Ох, мне сдобы с малиновым джемом, а леди Макбет хочет крендельков, верно, сладкая?

И, к ужасу миссис Марвелл, женщина встряхнула свою флегматичную питомицу, отправляя в полет целый клубок шерсти. От такого кощунства булочница побледнела и бросилась прочь, пока самообладание ей не отказало. Ведь негоже кричать на клиентов…

Пока миссис Марвелл, подавляя брезгливость, насыпала в кулек крендельки для легендарной кошки, миссис Хастингс продолжала разговор.

— Явился, поговаривают, новый мэр. Такой ведь важный, помпезный. Не то что хлипкий Андерсон. Все по болотам шастал, да еще, поговаривают, — и продолжила шепотом: — мехом приторговывал, и органы в страны третьего мира поставлял! То-то же!

Жюстин Марвелл от такой новости чуть не уронила совок, которым накладывала крендельки. Она доказывалась, что в таком городке история обрастет неожиданным подробностями в момент, но это было чересчур…

— Все втроем, говорят, с женой да дочкой потрошили их и замораживали. А судья транспортировкой занимался. И мистера с миссис Сайтен оприходовали. Не верю я, что погорели те на озере. Попомните мое слово: это все непутевый мэр. Разрезал их на кусочки, да на органы продал.

Дрожа от сдерживаемого смеха, миссис Марвелл от греха подальше положила совок и подошла к кассе с набитым до краев пакетом в руках.

— Что это у вас с лицом, милочка? Вам плохо? — прищурившись, подметила миссис Хастингс.

— Приболела, должно быть. — Миссис Марвелл прикрыла платочком рот, маскируя за кашлем смех.

— Дайте сюда пакет-то, милочка. Не хватало еще, чтобы заразили леди Макбет!

Миссис Марвелл уверила, что очень сожалеет о том, что является угрозой здоровью кошки, и даже сделала клиентке скидку, дабы компенсировать ущерб. Та моментально оттаяла и даже продолжила делиться досужими сплетнями.

— Кстати, вы слышали, что Винс Лайт вышел из больницы? Детектив Фрост, став начальником полиции, нашел ему хорошего врача. По-моему, у них с миссис Лайт — представьте себе! — романтика! — смешно кривя губы, сообщила женщина. — Старые перечники, а все туда же, — отмахнулась она и протянула захлебывающейся смехом булочнице смятую купюру. — О, кстати, это вам. Выздоравливайте, а то кто же печь булочки-то нам будет? — миссис Хастингс поставила на прилавок какой-то покрытый кошачьей шерстью пузырек.

Хозяйка заведения заверила посетительницу, что непременно поправится до завтра, но только престарелая кошатница ушла, как подхватила свои белоснежным платочком склянку и отправила ее в мусор. А еще призналась себе, что ей нигде и никогда не жилось так весело, как в маленьком городке, жители которого на полном серьезе делились друг с другом самыми бредовыми идеями.

Где-то в Норвегии

Глядя, как Лиз заламывает пальцы, он чувствовал себя настоящим монстром. Ни разу в жизни еще он не заставлял девушку встретиться с родителями, но все-таки не думал, что это может быть так ужасно. Они ехали по заснеженной трассе уже пятнадцать минут, а состояние пассажирки не менялось, и в какой-то момент Йохан не выдержал:

— Твои пальцы скоро вывернутся из суставов. Эта привычка выдает тебя с головой, а меня порядком раздражает, — сказал он, старательно глядя только на дорогу. — В чем дело?

— Мы встречаемся с твоими родителями, и я точно знаю, что им не понравлюсь. Дай мне понервничать, — ответила она невежливо.

— Даже если так, им некуда деваться. Ты моя жена и родишь им наследника этого адского концерна. Учитывая сколько мне лет, они запрыгают от счастья, — попытался съязвить он, но сарказм не оценили.

— Наследницу, — сухо поправила Элизабет. — Девочку. Глупенькую шатенку, которая не сумеет прочесть Данте в оригинале, влюбится в какого-нибудь придурка и окажется в тюрьме уже к шестнадцати годам.

— Что? — опешив, спросил Йохан.

— Ничего.

— Нет уж выкладывай.

— Ты хотел мальчика, — будто только и ждала этих слов, набросилась на него Элизабет. — Почему?

— Ах вот оно что, — закатил он глаза, но тем и ограничился.

Минуту ехали в молчании, а потом Лиз, как истинная женщина, продолжила:

— Я не понимаю, ты так не хотел девочку, почему? Я думала, волосы на себе повыдергиваешь от досады, когда врач определил пол ребенка. Было так неловко наблюдать за его растерянностью. Так что произошло? Думаешь, раз девочка, то возьмет от меня все худшее? Или думаешь, что твои родители не одобрят приобретение жены, которая не может родить достойного наследника? Ты рассчитывал таким образом наладить с ними отношения?

Она выглядела неподдельно расстроенной, и Йохану ничего не оставалось, кроме как признаться.

— Не в этом дело, не в тебе, не в родителях, — разочарованно протянул он и снова умолк.

— Ох, Лиз, ты не виновата, дело во мне. Ты слишком хороша для меня, — патетично продекламировала она, явно намекая на несуразность такого предположения, что его совсем не порадовало.

— Не перегибай.

— Я не перегибаю. Или ты объясняешь мне, что происходит, сейчас же, или останавливай машину. Я никуда не еду.

— А если я не останавливаю машину? Тогда у тебя есть только один шанс никуда не ехать — выпрыгнуть на полном ходу. Тебе не кажется, что в твоем положении такие фокусы несколько… небезопасны? — съязвил он.

— Назову тебя Гастоном при родителях! — пригрозила она, устав спорить.

Эта угроза возымела эффект, и, в последний раз горестно закатив глаза, Йохан начал:

— Ты не заметила, что я уже воспитывал девочку? И, кстати сказать, не одну. Я безумно рад, что у нас будет дочка, и, положа руку на сердце, признаю, что мысль вырастить ее правильно меня очень прельщает… Но я понятия не имею, как это делается. Мои прошлые попытки были несколько иного характера. Я знаю, как сделать ее секс-бомбой, но это последнее, чего я желаю для своей дочери.

— Хм, ты удивишься, но большинство девочек мечтают стать секс-бомбами, — усмехнулась Лиз. — Потому, твой опыт не так уж и плох. Но если ты хочешь вырастить аристократку, которая будет читать в оригинале Данте, играть Тартини на скрипке, вязать в волосы ленты, увлекаться верховой ездой и рисовать прекрасные маки на фоне летнего неба, то тут, конечно, промах. И в первую очередь — с женой.

Он усмехнулся:

— Об этом я не думал. Но вдруг начал понимать родителей, которые не хотели, чтобы я всю жизнь вставлял одержимым женщинам грудные имплантаты.

— Да уж, — досадливо протянула Лиз. — Я бы тоже не хотела, чтобы она творила всякие безумства из-за мало-мальски симпатичных парней.

— Сочту это за комплимент моей внешности, — отшутился Йохан.

— У тебя есть еще куча времени, чтобы решить, каким ты хочешь видеть этого ребенка… Но если все-таки решишь сделать ее концентратом снобизма, то просто отдай на воспитание своим родителям. У них отлично получается.

Взрыв общего хохота разогнал царившее в машине напряжение ровно в тот момент, когда на холме чуть справа от дороги вырос величественный дом, куда больший по размеру, чем Мичиганский особняк. И он уж точно не соответствовал небольшой, уютной квартирке в пригороде Осло, в которой было решено свить семейное гнездышко четы Олафсен.

— Ну что ж, ни пуха… Йохан, — не без труда выговорила Лиз, у которой язык чуть не присох к небу от дурных предчувствий.

— К черту, — не менее тяжко выдохнул ее спутник. — И еще, Элизабет, что бы в замке Дракулы ни случилось, — добавил он несколько натянуто. — Я люблю тебя. Просто, чтобы ты знала.

Конец