Возобновление работ стало настоящим подарком. Может быть, реконструкция концертного зала, которая не имела цели завершиться точкой, и не являлась хорошим занятием, но меня успокаивала. После бесцельного скитания по дому я чувствовала себя полезной и нужной хоть кому-то. Неожиданным и очень приятным бонусом также явилась оттепель в отношениях с бригадиром, который, узнав о выходке миссис Лайте, встал на мою сторону, закономерно перетянув за собой некоторых подчиненных.

Хорошая погода позволила закончить демонтаж кровли и приступить к разбору завалов внутри здания и исследованию наиболее разрушенных помещений. В какой-то момент я нашла старую, неразграбленную подсобку, в которой до сих пор хранились разное старье, а поскольку эксперт по древностям в семье Сайтен не я, то было решено показать потенциальный антиквариат Гастону. Пара стульев, старые, рваные кулисы с золоченными кисточками, смычок… несколько сломанных рам и, внезапно, покрывшееся плесенью от сырости полотно. Разумеется, его мы достали первым и, едва перевернув, замерли. На обратной стороне значилось, что это портрет Оуэна Мюррея.

— Я думала, он был симпатичнее, — фыркаю, разглядывая изображение не слишком худого, рыжего мужчины с длинным носом. — А, в общем-то, ничего особенного.

— Так всегда и бывает, — посмеивается над моей глупостью Гастон. — И, полагаю, ты была в этом не одинока. Местные девицы мечтают об этом парне с пеленок, и явно представляют не толстяка с масляными глазами.

— Наверное, это глупо, но я представляла его кем-то вроде тебя, — признаюсь, не скрывая веселья.

Если бы мне потребовалось найти десять отличий между Гастоном и Оуэном из моего воображения, я бы не смогла. Но до этого момента я не отдала себе в этом отчета.

— В музее есть старые фотографии Оуэна, — смеется надо мной Гастон. — Я ради интереса заглянул посмотреть.

— Ты слишком многое успеваешь, тебе не кажется? — спрашиваю кисло.

— Разве не для этого придуман отпуск?

Он отворачивает ворот моей куртки и касается шеи губами — сзади. Закрыв глаза, я наслаждаюсь каждым его движением, и злополучный портрет чуть не вылетает из рук.

— Прекрати, — шепчу, силясь вырваться, но тщетно. — И твой отпуск всего лишь миф. А ты гуляешь по музеям и раздариваешь прожекторы…

Гастон смеется, а мне приходится убрать картину подальше, потому что его руки уже добрались до пояса моих джинсов.

Вы будете смеяться, но это стало нормальным. При том, что во времена моего восемнадцатилетия мы вели себя как взрослые и ответственные люди, то теперь, чтобы заняться сексом, закрывались в каморке концертного зала, ездили на рыбалку и один раз повторили трюк с машиной… Поездка в другой город ради проверки страховых компаний из списка Кили стала единственным пятном благоразумия. Поужинали, выпили шампанского и сняли номер в отеле. Совсем как в первый раз. Я будто пресловутый Бенжамин Баттон: начала свою сексуальную жизнь с конца. И то ли еще будет…

Я много думала о предложении Гастона перебраться в Новый Орлеан и пришла к выводу, что перспектива, нарисованная куратором, нереалистично радужная. Однажды комиссия все равно взбрыкнет и заставит его учить, а еще лучше — отправит на задание, подобное этому. И целыми месяцами он будет спать с другими женщинами. Я не наивная. Даже если у Гастона есть ко мне какие-то чувства, со временем они померкнут, и «свежесть» возьмет свое. Не тот образ жизни, чтобы сделать моногамию установкой. Куратор мне самым первым скажет, что, прости, долг зовет, и умчится в закат с другой, поэтому… Новый Орлеан — не реализующаяся мечта, а всего лишь единственная слабо приближенная альтернатива.

Но отчего-то это не мешает мне отдаваться Гастону прямо у обшарпанной, царапающей кожу стены. И сходить с ума, пока он зажимает мне рот ладонью, не позволяя кричать, пока сам, почти потеряв контроль, задыхается от удовольствия.

Баш на баш. Вот как мы договорились с мэром. После настойчивого прессинга со стороны Кили и «бирюзовой» владелицы музея Андерсон действительно заинтересовался моей живописью и пригласил нас в городское ателье, приурочив смотрины картины к покупке шубы. Мэр, между прочим, тянул с меховой просьбой до последнего: Гастону пришлось просить его аж дважды. Харви Андерсон оказался очень осторожен в вопросах своей нелегальной деятельности и прощупал Сайтенов со всех сторон, прежде чем решился снять маски и играть в открытую.

— Осмотрись как можно лучше. Вдруг что заметишь, — советует Гастон, сворачивая на крошечную парковку, где уже красуется линкольн Андерсона.

Ателье нас раньше не интересовало. Мы не заметили явной связи между его владелицей и Андерсоном. Больше скажу: казалось немножко опрометчивым организовывать пункт торговли нелегальным мехом прямо не отходя от места его поставки, но можно было и догадаться, что мэр доверяет только людям своей вотчины.

— Что искать? — уточняю.

— Адреса. Складов, мест поставки… Все, что может вывести нас еще куда-нибудь.

— Я думала, что мех доставляют в клуб, — удивляюсь.

— Тая, если бы к клубу швартовались грузовые лайнеры, кто-нибудь бы уже забеспокоился, а тут все тихо и мирно, как у Христа за пазухой, — издевательски сообщает Гастон, явно сомневаясь в моем здравомыслии.

Мотнув головой, дабы избавиться даже от мыслей об оправданиях, отворачиваюсь и дергаю ручку двери.

— Раму разобьешь, — шипит Гастон, буквально выпрыгивая из машины, чтобы помочь мне с картиной, которую я везла прямо на коленях к вящему спокойствию спутника.

Сказать, что куратор был недоволен решением продать «шедевр» — сильно преуменьшить. Даже отговорить пытался, но когда я резонно заметила, что «засветила» живопись перед Кили и Мэгги — неохотно уступил. Несколько дней этот вопрос не поднимался, но сегодня Гастон вдруг решил поднажать. Причем в самый неподходящий момент.

— У меня нет ни одной твоей работы в масле, — ворчит он, отбирая у меня раму с такой осторожностью, будто та — хрустальная.

— Сам знаешь, что ценность моей мазни невысока, — парирую упрямо. Признаться, у меня есть планы на эту работу, о которых Гастону знать не стоит. А вредить себе просто потому, что кое-кто так хочет, — не собираюсь.

— Я вешаю на стены не только то, что можно продать на аукционе, — сухо отвечает куратор. — Маки Арчи ужасны, но они мне дороги как память.

— Хорошо, я тебе тоже что-нибудь завещаю, — не остаюсь в долгу. — Будешь любоваться и вспоминать меня за бутылочкой бренди.

— Я не шучу. Если ты сейчас откажешься от продажи картины, я чуть позже выкуплю ее по двойной цене, — останавливает он меня прежде, чем я успеваю занести руку для стука. — Просто верни полотно в машину и скажи, что передумала.

— Гастон! — Смутившись, отворачиваюсь. Ну почему ему понадобилась именно эта работа? Почему сейчас? — Как мы узнаем, которая цена двойная, если не знаем никакой?

— Серьезно? Весьма паршивая отговорка, смею заметить. Ну давай подумаем: ты назовешь, сколько хочешь за нее получить, а я попробую исполнить желание или поторговаться.

— У меня квартира забита разного рода работами, бери любую за «спасибо», не стесняйся. Или… если тебе принципиально иметь картину отсюда, то я ее напишу.

— Мне не нужна картина «для меня». Заказную работу всегда видно.

— Слушай, я ее не продаю. Просто покажу. Тем более что мэр на нас рассчитывает.

— А то он, конечно, не главный хитрец города и всегда искренен до печенок, — язвит Гастон, даже не пытаясь скрыть досаду. — Что ж, — вздыхает, осознавая, что меня не переспорить. — Придержи, пожалуйста, дверь.

Нам открывает высокая, очень элегантная женщина за сорок с безупречно уложенными волосами. Она представляется хозяйкой ателье, что весьма похоже на правду, если судить по ее необычному наряду, явно сшитому на заказ. Она говорит, что мэр нас уже ждет, что он уже в здании. И, как понимаю, больше во всем здании никого, что прекрасно вписывается в меховую аферу.

Ателье выдержано в несовременном стиле. Стены обиты розовым шелком, на полу — светло-серый чуть вытертый паркет, резные рамы, двери и облицовки ему в цвет, а мебель в стиле короля Солнце. Должно быть, ателье было основано давно, и держатели всячески стараются это подчеркнуть. Что ж, в этом городе так заведено и я уже перестала удивляться острому пренебрежению жителей современными веяниями в архитектуре и дизайне.

— Это шелкография, — сообщает владелица ателье, стоит мне подойти к одной из картин на стене.

— Она в курсе, — усмехается Гастон, демонстрируя раму в руках. А я снова невольно отмечаю, что, добившись своего в отношениях с мэром, куратора несколько отпустил уздечку и ведет себя более… естественно. Более надменно.

Иногда мне кажется, что он презирает людей, прячущихся за правилами. И это вполне вписывается в историю, которую Гастон рассказал мне о себе самом.

Женщина даже виду не подает, что задета фразой куратора. Она стоит с совершенно непроницаемым выражением лица, позволяя мне вдоволь осмотреться. Даже поощряя. Она явно гордится своими владениями. Интересно, доход от нелегальных мехов они делят с мэром напополам?

Воспользовавшись предложением, осматриваюсь внимательнее, параллельно расточая комплименты, дабы усыпить бдительность. Меня интересует, разумеется, не шелкография и не убранство, а развешенные по доске фотографии. Такие можно увидеть в исторических музеях.

— А наверху… — начинаю, указывая на мраморную лестницу.

— Швейная мастерская.

А посмотреть не предлагает…

— Наверное, мэр нас уже заждался, — улыбаюсь, осознав, где спрятано все самое драгоценное и незаконное.

Андерсон пьет чай, сидя на старомодной софе в зале, предназначенном для примерок. Едва завидев нас, он радостно вскакивает, чуть не опрокинув на себя содержимое тончайшей фарфоровой чашечки, и тут же бросается приветствовать Гастона. А потом замирает, сообразив, что из-за картины придется обойтись без традиционного рукопожатия. И одергивает полы пиджака, как персонаж какого-нибудь мультфильма. Это выглядит настолько нелепо, что приходится сдерживать улыбку.

— Очень вад вас видеть, очень рад, — восклицает мэр, пожимая мою руку, за неимением возможности проделать то же самое с Гастоном.

— Мэр, — улыбаюсь вежливо.

— Вижу, вы принесли картину. — Андерсон буквально подкрадывается к зачехленной раме, которую куратор ревниво не выпускает из рук. Вот далась она ему… И ведь найдет способ отобрать ее…

— Совершенно верно, — пропеваю. — Гастон, ты не мог бы..?

Мгновение он смотрит на меня, как на предательницу, а потом стягивает ткань и пристраивает раму в одном из кресел. Встав ровно напротив, и мэр, и владелица ателье — мисс Дежардин — застывают в позах неизвестных миру философов, стремящихся постичь глубокий смысл работы. И, прости господи, найдут ведь! А я-то всего лишь намеревалась скоротать вечерок, убегая от демонов, подталкивающих меня в объятия Гастона. Посему единственное, что можно наверняка обнаружить в моей мазне — острое нервное расстройство.

— Интересный мазок, — замечает мэр, задумчиво потирая большим пальцем подбородок. — Хотя я сторонник более классических техник, но…

Гастон, не сдержавшись, закатывает глаза, как если бы был уверен, что Андерсон дилетант, который понятия не имеет, о чем пытается рассуждать. Его, судя по всему, мазок вполне устраивает. Причем настолько, что он, едва услышав пренебрежительные нотки в голосе пытающегося сбить цену мэра, снова подбирается к работе с чехлом в руках.

— Ну и отлично, — восклицает куратор. — Знаете, я большой поклонник современной объемной живописи, и, признаться, сам положил глаз на эту работу. Но моя Тая такая честная! Сказала, что обещала, и ни в какую не поддается на уговоры. А я бы с удовольствием повесил картину в своем кабинете в Новом Орлеане.

Стою и недоверчиво таращу на него глаза.

— У тебя кабинет обит деревянными панелями. Теплого коричневого цвета. Картина там смотреться не будет, — выдавливаю сухо. Мы оба понимаем, что Гастон так сказал, дабы избежать посягательств на приглянувшуюся ему вещицу, но… обидно!

— Я как раз подумывал о ремонте. В последний раз интерьер обновляли сколько лет назад? Семь?

— Тебе лучше знать, — поднимаю раскрытые ладони, внезапно осознав, что понятия не имею, бывала ли Тая Сайтен в доме своего суженого до заключения брака по нашей легенде.

Да и вообще в голове одна лишь история маков Арчи, которые Гастон снял со стены прямо под носом у непочтительного претендента. Он это, видимо, не раз проделывал.

— Верно, — смеется он, глядя на меня без тени веселья. — Иногда я забываю, как недавно мы женаты. Кажется, уже вечность… вместе.

От его интонаций дрожь пробирает. Ну, вечность или нет, а почти половину моей жизни… В смысле моей, а не Таи, конечно.

— Хм, ну, тогда мне даже как-то неловко вмешиваться… — начинает мэр, поглядывая на картину, которая только что поднялась в его глазах на много-много пунктов вверх. Ведь Гастона уже и тут признали экспертом в области искусства. Я чуть не начинаю стонать в голос. Если вмешается мужская солидарность, как я потом смогу продать мэру эту картину. — Тем не менее, это прекрасная работа, и мы бы были счастливы ее иметь.

Он пытается улыбнуться, но выходит какая-то судорога. Будто ему больно делиться тем, что уже привык считать своим. А Гастон побыстрее зачехляет раму, пока никто не вздумал предъявить права снова.

— Можно положить на стол? — спрашивает он мисс Дежардин, и та, разумеется, разрешает.

Без труда разгадав замысел куратора, пытаюсь увлечь мэра и его соучастницу болтовней, позволяя Гастону осмотреть документы на столе женщины. С Андерсоном это легко — он и на искусства падок, и про особняк непрочь послушать, а вот внимание мисс Дежаржин приходится удерживать с помощью активной жестикуляции. Ей совершенно неинтересны выбранные мной темы. С другой стороны, о швейном деле я ровно ничего не знаю, а остальных точек пересечения с ней у нас не имеется. Спросила, ее ли висит в коридоре шелкография и получила односложный ответ: «нет». Попыталась вспомнить, видела ли ее в булочной, но и тут тупик. Немудрено, от нее одиночеством так и разит, и она слишком следит за фигурой, чтобы позволить себе выпечку. И мне в ней почти все не нравится. От идеально уложенных волос до заскорузлых пальцев. Пожалуй, она вызвала у меня такую острую антипатию с первого взгляда именно тому, что у нас слишком много общего. Все еще красивая, все еще одинокая, но уже потерявшая веру в иное будущее… Я имею множественные шансы стать точно такой же.

Отвлекшись от владелицы ателье, замечаю, что Гастон наклонился и что-то изучает. Сердце аж удар пропускает от предвкушения. Неужели что-то нашел? Опомнившись, продолжаю что-то говорить, а сама слышу только шум крови в ушах. И так до тех пор, как куратор не подходит ко мне и не целует в висок словно в благодарность за отвлеченное внимание мэра.

— Что ж, я предлагаю перейти к примерке, — весело предлагает мисс Держардин, безраздельно завладев вниманием всех присутствующих.

Оказавшись в своей комфортной зоне, женщина мгновенно оживает, открывает едва заметную дверцу встроенного шкафа и являет нашему взору штук восемь меховых изделий, каждое из которых может заставить рот любой женщины наполниться слюной. Даже я, никогда не имевшая тяги к шубам из-за жестокости способа добычи меха, с трудом отрываю взгляд от стройных рядов.

А мисс Дежардин ловко снимает с плечиков первый из своих шедевров и уже несет ко мне, веля расположиться около большого трельяжа. Но, видимо, трех мало, и, не обращая внимания на бездельничающих мужчин, леди сама подтаскивает ко мне дополнительное зеркало, чтобы можно было видеть себя со всех сторон. Они с мэром рассказывают о шубе, перебивая друг друга, Андерсон — со стороны охотника-добытчика (и я бы была счастлива обойтись без информации о месте обитания и повадках бедных зверьков), а мисс Дежардин больше увлекается техникой кроя. Почему-то особое внимание она уделяет рукаву.

— Это прекрасно, но можно следующую? — устав от дифирамбов в адрес и шубы, и ее временной носительницы, требовательно просит Гастон.

Тут же становится понятно, кто в доме хозяин, и все внимание мэра и мисс Дежардин переключается на моего лжесупруга. Дальше все одно и то же: я изображаю манекен непонятного назначения, а куратор сидит на софе, задумчиво крутит в руках предложенный мэром бокал красного вина и с явным удовольствием разглядывает меня в мехах. Один раз он делает вид, что вещица ему нравится особенно сильно, но поскольку наша цель не может висеть в шкафу у всех на виду, то и с ней «приходится распрощаться». В итоге, когда золотой запас шкафа оказывается исчерпан, все застывают с выжидательными выражениями на лицах. А Гастон чуть кривит губы в улыбке, присущей именно ему настоящему и с присущей аристократам пресыщенностью спрашивает:

— Это все прекрасно, но нет ли чего-то… особенного?

В этот момент самообладание мисс Дежаржин дает сбой, и она бросает на мэра затравленный взгляд. Ну а тот, полагаю, предполагал такое развитие событий и не тушуется:

— Все в порядке, дорогая, принесите, пожалуйста, шубу из меха черно-серебристой лисицы.

Та поджимает губы, но, кивнув, подчиняется. А я, наконец, получаю возможность отдышаться и прижимаю к раскрасневшимся щекам ладони. То, что в мехах было не холодно — слабо сказано.

Мэр, тем временем, многозначительно заявляет:

— Надеюсь, что вы понимаете: такой товар доступен только особенным людям?

А слышится намек на то, что только находящиеся в этой комнате должны знать о происхождении мехов. Остальные — нет. И моя догадка только подтверждается, когда мисс Дежардин приносит свой «особенный» товар. На вещице нет никаких намеков на производителя или поставщика. Ее история — чище не придумать.

И она, бесспорно, прекрасна, но какова цена такой прелести? Я не о тысячах долларов сейчас говорю, а о моральной стороне, о риске, если угодно. Всего лишь для того, чтобы какая-нибудь красавица могла заполучить себе в лапки прелестный трофей, множество людей нарушают закон и причиняют боль своим близким.

Знает ли о контрабанде рыженькая Кили? И если нет, то что будет, когда узнает?

— Да, то, что нужно, — не скрывая восхищения, говорит Гастон, вынуждая меня встретиться глазами с его зеркальным двойником. Я молчу, но для меня эта шуба не более, чем улика. Ни малейшего желания в ней красоваться…

Красиво, конечно, я же не слепая. Мех переливается, стекает по фигуре, так и умоляя нарушить закон и все данные себе заветы. Стать самой неотразимой с его помощью… Но я лучше всех знаю, что это того не стоит. Если Рик не стоил встречи с комиссией, то уж какая-то шуба и подавно.

— Тебе нравится? — тем не менее, подыгрываю куратору, перебирая пальцами черно-серые волоски, на которых красиво играет свет.

— Безумно, — сверкает глазами Гастон, заставляя меня отчего-то покраснеть. — А тебе?

— Она великолепна.

— Значит, берем.

Хлопнув в ладоши, Гастон отставляет бокал и решительно поднимается с софы и достает из кармана платиновую карточку. Это вынуждает мисс Дежардин напрячься, подобно струне.

Мэр очень хотел, чтобы расчет был наличным, но нам это было настолько не на руку, что пришлось его уломать. Отчасти поэтому он долго думал и тщательно нас проверял.

— Послушайте, мистер Сайтен, — вдруг вкрадчиво говорит мэр. — Поскольку мы оба знаем, что наша сделка не совсем… типичная, вы не будете против перевести необходимую сумму на… особенный счет?

— Я внимательно вас слушаю, — снисходительно бросает куратор, а у самого от предвкушения аж глаза блестят.

— Я имею в виду фонд покерного турнира, — добавляет мэр, явно не без опасений открывая все свои карты.

— Покер? — вполне натурально удивляется Гастон, но очень «своевременно» находится. — Только если получу на него приглашение.

После этого Андерсон вынужденно смеется, но без колебаний протягивает руку для пожатия:

— Ну разумеется, никаких вопросов. Приглашение будет на этой же неделе.

— Зачем тебе настолько понадобилась эта картина? — спрашиваю Гастона, пристраивая раму в коридоре особняка.

— Поправь меня, но, если уж отдавать ее, так не за копейки, которые он собирался предложить. Здоровая конкуренция.

В этом есть смысл, но верится слабо.

— То есть ты набивал цену, и все?

— Я сказал тебе, что был бы счастлив иметь у себя эту работу, — издевательски кланяется Гастон. — Считаешь своим долго отказать мне еще раз?

Поморщившись, прячу глаза.

— Думаешь, мэр спит с этой Дежардин? — перевожу тему и понижаю голос, потому что Мэгги бродит где-то по дому со щеткой и тряпкой для пыли. Никогда не угадаешь, из-за какого угла вынырнет.

Не знаю, что со мной такое, но если бы я получила очевидное доказательство недобросовестности мэра, то мне было бы легче пытаться посадить его за решетку. Наверное, дело в Кили, в их семье. Они кажутся такими милыми вместе. Я даже привыкла к холодным глазам Имоджин. Мало ли! У кого-то родимое пятно на лице, а у нее вот взгляд колючий. Да, я знаю, глаза — зеркало души, но те же солистки — редкостные милашки… и только поступки подсказывают, что все это яйца выеденного не стоит.

— Спит, если есть хоть капля разума, — пожимает плечами Гастон. — Предать любовника в сотню раз сложнее, чем постороннего человека. А у нее, так более, такой отчаянный вид, будто и за соломинку ухватится.

Он вешает плащ на крюк и не видит, но я вздрагиваю всем телом. Правильно, стареющая красавица со станом тонким, как у девицы, и руками пожилой женщины может позариться и на женатого, нечистого на руку мэра. Особенно если он дарит ей часть дохода от своих темных делишек. Меня мучают те же мысли. Год, два, а что дальше?

А ты, Гастон, не потому ли ты предложил мне переехать в Новый Орлеан?

Что ж, я не буду развивать тему внебрачных связей Андерсона или своего сходства с загадочной дамой с французским именем и, полагаю, канадскими корнями.

— Гастон, — зову, старательно вытряхивая из головы лишние мысли и жду, когда он обернется ко мне. Заглядываю в непроницаемые светлые глаза и спрашиваю: — То есть на этом все? Я о задании. У нас есть шуба как улика, есть банковский счет фонда… И диктофонная запись, конечно…

Но, вместо ожидаемой радости, слышится сухое:

— Спешишь.

— Что? — голос взлетает на октаву. — Скажи, что ты шутишь. Что еще нам нужно? Мы запросто можем уже сейчас отправиться доказательства спецслужбам и…

— Спеши-ишь, — пропевает Гастон, перебивая меня, и направляется в гостиную.

Я — за ним. Но только мы входим в двери, как я аж отпрыгиваю назад. Чертов Лео опять стоит на руках, изображая статую. И ведь даже голоса не подаст, не пошуршит, давая понять, что он здесь… будто ему нравится, когда люди хватаются за сердце, увидев его странную стойку.

— Ты не мог бы хоть какие-нибудь звуки издавать, что ли? — спрашиваю раздраженно.

— Купили шубку? — интересуется он, полностью игнорируя мои пожелания.

— Купили, — огрызаюсь.

— Прекрасно, — восклицает так легко и непринужденно, будто его голова не грозит превратиться в огромный бордовый шар, а затем лопнуть, забрызгав нас кровью и мозгами. — И мы пакуем чемоданы? — с энтузиазмом.

Не только меня посетила эта мысль, как видите.

— Нет.

— Почему нет? — так же, как и я, удивляется парень.

Лео делает попытку вскочить на ноги, чтобы прояснить ситуацию, однако вместо этого зацепляется ногами за пресловутые рога, ныне повешенные над камином, обрушивает те на пол, увлекая следом полку со свадебными фотографиями четы Сайтен, и плюхается кулем сверху. В такой ситуации у меня отказывает воображение, что делать сначала: то ли проверять, не убился ли пострадавший, то ли разгребать завалы, то ли орать на Гастона. А вот у Лео проблемы нет: с его стороны слышится набор ругательств, какие не повторит ни одна уважающая себя девушка. Затем он с негромким стоном приподнимается на руках и вытаскивает незабвенный подарок мэра из-под задницы. Наверное, ему стоило бы посочувствовать, но это удивительно смешно.

— Слушай… — гневно начинает парень, отшвыривая в сторону извлеченные из опасных мест рога. — Пристрой их как-нибудь так, чтобы они не угрожали ничьей жизни.

И он прав. Рога успели набить оскомину каждому обитателю дома. Как-то раз к нам снова пришел детектив Фрост, и так достал Гастона, что тот хлопнул дверью слишком сильно, и подвешенные над входом рога обрушились ему чуть не на голову. Потому их перевесили в кабинет. Но чертовы рога не прижились и там, так как Мэгги решила стереть с них пыль, и те рухнули вниз на мини-бар куратора, чуть не лишив несчастного коллекции элитного алкоголя. Затем некоторое время охотничий трофей обитал на кухне, поскольку решено было поработать над его балансировкой и креплением, но стоило качнуть стол, как рога упали, увлекая за собой мою любимую чашку… В итоге искать центр масс «счастливого подарка» никто не взялся, и их пристроили в гостиной, решив, что уж там, если плюнуть на пыль, охотничий трофей никому не помешает, но — полюбуйтесь — этот мерзопакостный дар небес чуть не кастрировал Лео… Клянусь, если Гастон заикнется о спальне, то будет спать в обнимку со своим не в меру хищным трофеем где угодно, только не рядом со мной!

Или нет? Заметив, что пострадала не только филейная часть моего лжебрата, но и сам объект повышенной опасности, чуть не начинаю хлопать в ладоши от восторга.

— О, смотрите, именная табличка, наконец, отвалилась. Теперь рога можно продать, — говорю радостно, поднимая те с пола.

Тяжело вздохнув, куратор вырывает их у меня из рук, и вздыхает:

— Не трогай.

— Нет, серьезно, Гастон, эти рога явно желают нашей кончины. Как в Пункте назначения!

Лео вскакивает на ноги, раздосадовано потирая ушибленные места, а я, тем временем, переключаюсь на корень всех проблем:

— Отправь их на чердак. Там как раз освободилось местечко от двух прожекторов, — скалюсь, наблюдая за реакцией куратора. Тот отвечает мне до обидного непроницаемым взглядом. — Вот куда мы денем рога. Если хочешь, будем доставать их ради визитов мэра, но…

— Тая, мы это уже обсуждали!

— Каких прожекторов? — удивляется Лео, который ни сном, ни духом о сомнительных делишках нашего главного.

— Забудь, — отмахиваюсь, не желая обсуждать шашни Донны и Гастона. — А куда ты их денешь? В спальню, в мою мастерскую? Даже заикаться об этом не советую. Вынесу и продам без разрешения. Не выйдет продать — приплачу, лишь бы забрали.

— Мне нравится, как ты распоряжаешься моим имуществом, — фыркает Гастон. И, в общем-то, он прав, но ведь эта пакость успешно разрушает дом и угрожает жильцам! Неужели не надоело?

— Нет, это мне нравится, как вы с мэром распорядились имуществом Лео. Это его рога, тем более теперь — когда именная табличка канула в лету. Вот пусть он и решает, что с ними делать, — обращаюсь к парню, который уже не пытается скрыть ухмылку.

— Ну нет. Я не самоубийца! Слишком часто попадался на это, — указывает он на нас обоих по очереди, — во времена развода родителей.

Вид у парня до крайности самодовольный.

— Кстати, мы тащили оленя несколько километров, и мэр с судьей нам совсем не помогали. Так что я тоже принимал активное участие, — недобро щурится Гастон. — Мы эти рога повесим еще раз. И еще, если понадобится.

После этого у меня отнимается дар речи. Он настроен до странности решительно.

— Так… Вернемся к шубе, — предлагает Лео, пока не запахло паленым.

А поскольку разговор зашел в тупик, то все охотно поддерживают смену тему.

— Надо проверить, только ли меха являются предметом нелегальной торговли, — легко отвечает куратор.

— А что это может быть еще? — спрашиваю, опешив. Не помню, чтобы был разговор о чем-то еще…

— Это и нужно выяснить. Я нашел адрес порта. Это в полутора часах езды отсюда. Надо проверить.

Совершенно необъяснимо, но мне кажется, что он сказал далеко не все, что знает. А это паршиво — это подставляет и меня, и Лео. Обменявшись мрачными взглядами с лжебратом, который тоже заподозрил неладное, мы покидаем гостиную.

Моя картина сиротливо стоит в коридоре, дожидаясь, пока на нее обратят внимание. Сделав вид, что осматриваю раму на предмет потертостей, дожидаюсь, чтобы Лео и Гастон разошлись по своим делам, а потом подхватываю подмышку полотно и тащу на чердак. В свете последних событий наличность, которую я могу получить от ее продажи, может быть весьма кстати. И чем позже куратор обнаружит, что у меня есть свободные средства, тем лучше.