Оказывается, службы обратили внимание на подгнивающий городок уже давно. Во времена вялого уровня преступности даже дали Гастону добро на сбор группы исполнителей задания. Он начал предпринимать какие-то действия по ликвидации злостного контрабандиста Андерсона, но потом появилось что-то более приоритетное, и участников отряда борьбы с истребителями редких животных перебросили туда. Так и позабыли. И вдруг, несколько месяцев назад, о Мичигане вспомнили, причем с пометкой «срочно». Не дали времени даже на подготовку, позволили разве что набрать на задание новых людей, не особо заморачиваясь, почему куратор решил взять именно их, и были таковы.
Причин, по которым уровень опасности был повышен, Гастон не знает, и отчего-то я этому поверила. Разглядела в беспокойных морщинках на лбу, наверное. Он подозревает, что к мехам присоединилось что-то еще, причем куда менее безобидное. И вот почему отделаться шубой и приглашением с вензелями не выйдет. Нужно рыть носом землю: искать.
О задании мы говорили долго и подробно, а вот к теме Донны Праер не вернулись. Я не готова была приводить аргументы в пользу отказа от Нового Орлеана, а Гастон без них бы и слушать не стал. Да и был бы прав. Может, сама бы я примирилась с полулюбовником, но полуотец — совсем не то, чего заслуживает ребенок. Нельзя приучать детей к полумерам, иначе получится, как у меня. Полужизнь в обмен на камеру, полувнимание куратора ради нескольких жарких ночей, полупроституция за возможность жить среди обычных людей… Полубезопасность.
Вот только отказываться от Нового Орлеана было больно. Не представляю, когда успела с ним так сродниться. Включив душ, делаю шаг в ванную и подставляю струям воды лицо. Не надо врать себе, я влюбилась в Гастона снова, и именно оттого мне паршиво было видеть их с Донной. Дело не в предательстве, не в плане и не безопасности, мне просто плохо, потому что он целовал другую. Особенно учитывая, что я жду от него ребенка и инстинктивно хочу, чтобы он разделил заботу о нем со мной.
Не знаю, что заставляет меня обернуться, но я это делаю и обнаруживаю, что за стеклянной створкой совмещенной с ванной душевой кабины, стоит куратор и смотрит на меня. Его лицо сквозь полузапотевшее стекло кажется искаженным, нечетким, но я не могу оторвать глаз. Наблюдаю, как завороженная, возбуждаюсь от странной интимности происходящего. Наверное, стоило бы его прогнать, но я этого не делаю. Позволяю ему любоваться, возможно, даже с некоторой злостью.
Донна не такая. Она не может быть лучше меня. Не для того я терпела все эти операции…
Мы смотрим друг на друга, пока осевшая дымка пара не становится слишком плотной, окончательно нас разделяя. Думала, что после этого Гастон уйдет, но не тут-то было. Створка отъезжает в сторону, и он ступает в ванную вместе со мной.
Мы оба обнажены, и это слишком однозначно. А я не готова сейчас принимать решение, собираюсь ли спать с Гастоном и дальше, поэтому делаю шаг назад.
— Ты мне не поверила, — произносит он так, будто одна лишь моя вера может решить все проблемы, а я упрямлюсь из чистой неразумности. Будто во всем моя вина.
— Я поверила. Но мы договаривались не заниматься этим в доме.
— Каким этим? — буднично уточняет куратор. — Я подразумевал обойтись без выяснения отношений в любой плоскости. А раз ты уже наставила на меня дуло пистолета, можно отступить от правил. Тем более, что под адреналином секс получается феерический.
Совру, если скажу, что мысль поддаться не закрадывалась мне в голову. Ну а что? Надо всего лишь притвориться, что мы все еще в «позавчера». И никаких забот: ни детей, ни Донны, ни лжи. Вот только один раз рядом с ним я уже забыла, что проблемы по мановению волшебной палочки не исчезают…
— Нет, — отворачиваюсь, старательно делая вид, что близость Гастона и однозначно указываемое направление его интереса меня не волнуют.
Но вместо того, чтобы оставить меня в покое, куратор достает с полки гель для душа, почти обнимая в процессе, и мир сокращается до звуков и запахов. Открывается крышка флакона, густая ароматная масса выдавливается на ладонь, а затем та касается моего живота.
— Перестань, — делаю последнюю слабую попытку вырваться, но после этого чуть не повисаю в руках Гастона тряпичной куклой.
Он резко прижимает меня к груди, вдавливая в свое тело, и у меня заканчиваются последние аргументы в поддержку своего решения не иметь личных дел с этим человеком. Хотя… когда это секс был у меня личным? Несмотря ни на что, горько усмехаюсь, а затем закусываю губу, чтобы сдержать стон. Скользкие ласки слишком приятны, чтобы можно было отвлечься хоть на мгновение.
— Если бы не задание, я бы и мысленно не приблизился к Донне. Она скучная, посредственная, совсем неинтересная. Я не хочу ее, я хочу тебя.
— Я в этом не сомневаюсь, — отвечаю через силу, стараясь удержаться на самой грани. — Но задание будет всегда, а я не хочу привыкать к изменам. Каким бы то ни было. Даже с работой. Есть вещи, которые просто… неправильны.
На мгновение руки Гастона предательски замирают, как если бы он не ожидал услышать подобное, а потом принимаются завершать начатое с удвоенным старанием.
— Тогда скажи мне, что не хочешь меня, — шипит он, обнаруживая, что ярость в его движениях мне не мерещится.
— Речь не об этом, — выдыхаю с дрожью. — Я не хочу ошибиться в тебе снова. Риск слишком велик…
Мгновение ничего не происходит, а затем Гастон яростно хватает меня за плечи и разворачивает к себе. Целует с такой злостью, будто пытается вырвать последние слова из моего рта, чтобы больше никогда не возвращались. Но я кусаю его губу до крови и берусь за ручку створки, намереваясь выйти.
— Ты целовал Донну Праер этими самыми губами. Знаешь ли, противно, — бросаю напоследок, собравшись с силами.
Я не уверена, что смогу перешагнуть бортик ванной, не споткнувшись. Незавершенные ласки вызывают дрожь в коленях, почти боль. Слишком близко к разрядке, я уже чувствовала ее приближение, но вот так меня наказали. И теперь я буду сходить с ума от желания, запрещая себе даже смотреть в сторону куратора.
Пытаюсь дернуть в сторону створку, но оказываюсь прижата к ней чуть ли не всем телом. Та опасно прогибается под моим весом, но вывернуться не выходит.
— Значит, обойдемся без поцелуев. И без них хорошо.
Я пикнуть не успеваю, как он с одного толчка входит в меня… Под двойным весом опасно скрипит створка, но я все равно опираюсь об нее руками и жду, но ничего не происходит.
— Обычно в таком женщинам не признаются, но на Донну Праер у меня не встает. Как по-твоему, это нормально, что она трется об меня, как кошка, а я стою столбом и думаю, что ты, должно быть, уже во дворе и все это видишь?
— Волоком тебя к ней никто не тащил, да и язык в ее глотку не заставлял засовывать, — огрызаюсь, стараясь подавить радость и надежду. Знаем мы этих ненадежных друзей…
И все же мои слова расценивают как капитуляцию. Гастон начинает двигаться, обхватив руками талию. С ним так хорошо, что я предательски закрываю глаза и гоню прочь остатки отчаянных мыслей. Утешаю себя тем, что все криминальное уже свершилось. Хуже уже не будет. В общем-то, некуда… Я жду от него ребенка, а он крутит шашни с Донной Праер. Куда уж хуже?
— Пришлось. Судья расспрашивал Лео о тебе. Точнее: о твоей работе, опыте, переездах. И он пару раз делал запросы. IT работают на совесть, но сам факт…
Деловой разговор, когда в глазах темнеет от удовольствия — что-то новенькое. Еще одна репетиция Нового Орлеана? То есть вот так и будет? Гастон лежит на мне, я обвиваю ногами его талию, а он рассказывает мне о проблемных заданиях… Очень в его стиле!
— Тебе нужно научиться отвлекаться от работы. Хотя бы в такие моменты, — говорю тихо, а он смеется.
— Я буду стараться, если ты поедешь в Новый Орлеан со мной.
— А мне стоит поехать? Стоит комиссии узнать, с кем ты спишь, они найдут еще одну Донну Праер. Будет больно.
Вместо ответа Гастон кусает мою шею, и я невольно выгибаюсь дугой от такой своеобразной ласки.
— И никакого шампанского и ужинов. Одни скандалы, — добавляю, задыхаясь.
— Ты забываешь, что я не преступник. От меня они ничего не могут требовать. Только просить. Они понимают, что я не могу уйти. И понимают, что если пережмут… мало не покажется. Я уйду. А они очень не хотят всей этой возни. Им проще позволить мне небольшое послабление, чем искать новую няньку для команды.
Все правильно и стройно, но он не учел одной вещи. Хорошо, допустим, я — небольшое послабление, но как же ребенок? Женщина под боком — бомба замедленного действия, которая однажды захочет родить ребенка своему мужчине. И если этот мужчина не социопат, то выбросить свое чадо, будто использованный презерватив, он не сможет. Комиссия, в отличие от куратора, сей факт не упустит.
— Все будет хорошо, Тая, — шепчет Гастон, прижимая меня ближе. — Обязательно.
Не будет. Он ошибается.
Но я не говорю этого вслух. Лишь молча глотаю крики удовольствия в самых желанных объятиях на свете.
Несмотря на воссоединение, которое продолжилось в постели (полагаю, Гастон решил, что, дабы загладить вину, жаркого душа мало), я чувствовала себя так, будто над головой повесили нечто ужасно тяжелое, не дающее вздохнуть. Внезапно оказалось, что хранить секреты значительно сложнее, чем кажется. И дело было даже не в тошноте, чтобы скрыть которую пришлось изощриться, а в психологии: каждый раз, когда я смотрела в лицо любимого человека, начинала таять. Его открытый взгляд и легкая усмешка пробуждали во мне голос, повторявший: ты сошла с ума? Он не может причинить тебе вред. Причем особенно остро это проявлялось после нескольких утренних минут, проведенных в кольце его рук… Мы ставили будильник за полчаса до подъема и просто валялись в постели, обнимаясь. Именно так, как я мечтала…
Но по поводу Нового Орлеана я не передумала. Гастон ни о чем не догадывался, ведь моя попытка унести с собой как можно больше приятных воспоминаний выглядела в точности как абсолютная одержимость им. Без примеси притворства. Но урок имени Донны Праер так просто не забудешь.
Восстановительные работы шли свои чередом, но как-то мимо меня. Было не до них. Я совершала необходимый набор команд, но голова была полностью забита другим. Измученный мозг отказывался напрягаться еще сильнее, а сердце мечтало остаться в домике с Гастоном. Оно-то и не давало двигаться в правильном направлении… но однажды, как это всегда бывает, ситуация изменилась.
И, как полагается в этом городе, началось с булочной миссис Марвелл. Я вошла туда в специально припасенном для кумушек наряде: джинсах и мешковатом кардигане. Приметной в тот миг не назвал бы даже безумец, но вдруг все обернулись и притихли. В точности как в первый день. И я почувствовала гамму эмоций. Весьма враждебных. Во взглядах дам в разных пропорциях смешались сочувствие и злорадство.
И все-таки у него на Донну встал.
Я подумала об этом мрачно и отстраненно, будто наблюдала со стороны. Будто не являлась той женщиной, которая вчера гладила свой плоский живот и представляла, как было бы замечательно нарисовать на потолке детской звездное небо и смотреть в него часами. Втроем. Я даже набросала эскиз этого самого неба на бумаге… И казалось, что это реально. Я почти убедила себя, что стоит ворваться в кабинет Гастона и все ему рассказать, и он согласится быть с нами.
А затем, как обычно, сработал стоп-кран.
Но сегодня на меня смотрят точно так, как на ту самую несчастную, которой изменяет муж, а она единственная ни сном, ни духом. Интересно, кто запустил это сарафанное радио? Со мной никто так и не заговорил. Напротив, женщины сторонились так, будто я могла заразить их вирусом измены. А я, зная специфику маленьких городков, готова была поклясться, что тут уже почти все со всеми спали…
Просто дело в том, что мы приехали с претензией на идеальную семью, а потом Гастон связался с этой дрянью.
— Что будете? — спрашивает меня миссис Марвелл, поглядывая совершенно спокойно и буднично. Единственная…
— Десять пончиков с сахарной пудрой, — отвечаю без колебаний.
— Мистер Сайтен сменил предпочтения? — спрашивает она.
— Очевидно, — отвечаю, и булочница бросает на меня мрачный, короткий взгляд. — И добавьте джема. Малинового.
Могу же я себе позволить утешиться пончиками, раз мне изменяет муж? Вот еще, быть ради него красоткой…
Гастон с Лео поехали планировать ловлю особо крупной рыбы, и дом опустел. Поэтому я врубаю на полную громкость Blues Saraceno — Pumping Irony [с англ. Прокачивай иронию], наливаю себе огромную чашку кофе и, ужасая экономку, начинаю танцевать в гостиной с пончиком в руке. Мэгги трижды пытается заглядывает якобы чтобы полить цветы, но смотрит с опаской. С другой стороны, мало ли, вдруг обманутая жена захочет покончить жизнь самоубийством…
— И что говорят? — спрашиваю я экономку, когда она направляется теперь уже поправить теперь диванные подушки.
— Простите?
— Что говорят о нас в городе? О Гастоне, обо мне… О его новой пассии?
Мэгги наклоняется над диваном, отвернувшись от меня, но даже так видно, насколько красные у нее уши…
— Я хочу знать от вас, а не от миссис Хастингс! Или мне придется пойти спросить Кили? — спрашиваю разгневанно.
После моих разъяренных слов экономка вздыхает и поворачивается ко мне, неловко сминая юбку.
— Говорят, миссис Сайтен, что это с ним не впервой. Что вы бросились под машину сами, а мистер Сайтен поехал сюда заглаживать перед вами вину и укрепить брак. Но вот не вышло.
— Спасибо, что рассказали, — отвечаю экономке, не опровергая слухи и не подтверждая. У меня нет рабочей версии в папке. В штабе никто и не думал, что Гастону придется обхаживать веселых разведенок городка.
Хотя, я в любом случае не стала бы делиться подробностями с Мэгги. Это даже неестественно…
Что ж, полагаю, мне не хватало именно этого пинка, чтобы начать действовать. Настало время продать картину.
Чтобы убедить Андерсона расплатиться наличными, пришлось уступить ему целых половинку квадратного дюйма полотна [картины в масле оцениваются по площади]. Как оказалось, это был единственный способ убедить его действовать оперативно, но я не в накладе. Мне нужно всего лишь перебраться в Канаду, заплатить какому-нибудь врачу, чтобы вытащил маячок, а затем затеряться. И все будет кончено. То есть вообще все. Свобода! Меня никто не найдет. Понадобится — затаюсь в глухой деревне, закроюсь чадрой и буду упорно изображать отшельницу. От Элизабет Дженнсен и воспоминания не останется. Никто не поймет, что эта самая женщина когда-то выводила на чистую воду людей, до которых не могли добраться спецслужбы.
И будущее кажется обозримым. У меня в кармане уже есть небольшая пачка наличности… Первый шаг сделан. Этого хватит, чтобы перебраться через границу и доехать до города. Там можно будет даже снять деньги с карточки и быстро уехать еще куда-нибудь, где найдется сговорчивый и не очень совестливый хирург. Вот как я начну новую жизнь.
Наполненная странной решимостью, я толкаю дверь домика и замираю на пороге. Запах просто сногсшибательный. У нас праздничный ужин? Неужели экономка решила, что раз у меня ужасное настроение, то стоит подбодрить разного рода яствами?
— Мэгги? По какому случаю банкет? — кричу прямо с порога, стягивая куртку, но не выпуская из рук сумку, в которой покоятся банкноты.
— Я отпустил ее, — слышу ответ Гастона. Он выходит в коридор, красноречиво вытирая руки полотенцем, а я инстинктивно сильнее сжимаю ремешок сумки.
Но угрозы нет. Гастон стоит передо мной в фартуке. И, как и странно, примирить в голове образ куратора в кресле за ноутбуком и у плиты не так уж сложно. Вот только что, собственно, происходит? И как пиршество связано с городскими сплетнями.
— Что все это значит? — интересуюсь.
— Я решил показать тебе, чего ты лишаешься, отказываясь от Нового Орлеана. В программе вкусный ужин и приятный вечер для двоих.
Звучит более чем заманчиво, но меня не покидает чувство, что все не просто так.
— И это, конечно, никак не связано со сплетнями, коими кишит город.
— Никак. Но я слышал, что Донна поделилась с подружками новым приобретением, — признает.
— Ты с ней переспал? — перебиваю без обиняков, не в состоянии и дальше выносить неизвестность.
А он вопроса ожидал. И уже думал, что ответить. Стоит и смотрит на меня холодно, не так, как мгновение назад.
— Ты понимаешь, что не должна задавать этот вопрос?
— Ты понимаешь, что твои действия выглядят как извинение? — парирую. — Поверь, я бы хотела вести себя достойно и разумно, но это возможно только в одном случае: если мне наплевать. А мне не плевать.
— Да, я понимаю, — отвечает Гастон, мрачно усмехаясь. — Даже лучше, чем ты думаешь.
Хотела было продолжить пустую дискуссию, но, наткнувшись на взгляд, в котором смешалось множество эмоций: от раздражения до бессилия, — поняла, что это ни к чему не приведет.
— Это действительно необходимо? В смысле, или Донна, и или мы сливаем задание?
— Если мне придется переспать с Донной, я это сделаю. Но пока я не вижу в этом необходимости. Ни у нее, ни у меня нет отдельного жилья, и это полностью оправдывает промедление.
Мне кажется, или несколько ненормально обсуждать со своим мужчиной причины, по которым он не спит с другой?
— Напомни, когда это тебя останавливало отсутствие подходящих помещений? — закатываю глаза, ненавидя себя за преждевременную радость, которой не должно быть места. Я не поеду в Новый Орлеан, не поеду… И он не обещал мне не спать с Донной, просто сообщил о том, что этого не было пока. И что он постарается, чтобы так и продолжалось.
Видимо, я просто так слопала пять пончиков, а спортзал меня ждет с распростертыми объятиями.
— Но она об этом не знает, — замечает Гастон.
В голове бьется совершенно глупая мысль: не надо ему спать с Донной. Не заслуживает она такого счастья. А внутренний голос смеется: ну да, конечно не заслуживает, у нее ведь даже судимости нет. Развод для таких, как мы — слишком мелко.
— Пойдем, — вмешивается Гастон в мой внутренний диалог. — Тебе нужно переодеться к ужину. Я уже выбрал наряд.
— Ты… что? — спрашиваю оторопело. — Копался в моих вещах?
— Я не копался, я открыл шкаф и снял с вешалки то, что мне показалось подходящим. Просто надеюсь провести по-настоящему приятный вечер.
Ах да, лицо мне тоже он выбирал… чего уж там о нарядах спорить.
Но жаловаться не на что. На кровати в спальне уже разложен теплый, уютный бежевый свитер, креповая юбка чуть ниже колена, на тон темнее и туфли на высокой шпильке. В стиле Гастона: дорого, со вкусом. Он не стал настаивать на неудобных платьях, ограничился провокацией в виде каблуков, и мне это пришлось по вкусу. Вечер с разожженным камином и домашней едой… Может быть, Гастон умеет читать мысли? Откуда ему известно, о чем я мечтала? Я уж точно не рассказывала ему, как мне хочется иметь обычную семью. Может быть, это очевидно, но уж слишком вовремя и как по нотам…
Косясь на дверь, прячу в одной из коробок с красками вырученную за картину наличность, и только потом переодеваюсь и спускаюсь.
— Куда ты сплавил Лео? — спрашиваю куратора, удостоверившись, что на вешалке в прихожей не хватает знакомой куртки.
— Они с судьей на охоте. Как раз попытается пронюхать, что Праеру о нас известно.
— А ты не поехал?
— Сослался на срочное сообщение от своего агента, — усмехается он.
— А затем выгнал Мэгги и принялся готовить романтический ужин в попытке меня умаслить. Мне нравится.
Усаживаюсь на стул и закидываю ногу на ногу. Окинув меня одобрительным взглядом, Гастон возвращается к готовке. Не отвечает на очевидное утверждение. А я не могу избавиться от странного трепета, который охватывает все тело от зрелища куратора у плиты. Он выбрал правильную стратегию. Если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то женское тает от зрелища избранника, хозяйничающего на кухне.
— Что у нас в меню?
— Телятина под винным соусом.
Гастон указывает мне на стоящий рядом бокал, полный темно-красной жидкости. Запах я чувствую даже на расстоянии. Калифорнийское, мое любимое. Вот только пить его мне теперь нельзя…
— Ты не забыл, что я болела и всего пару дней назад закончила курс антибиотиков, — вру, не моргнув и глазом. — Навряд ли мне стоит прикасаться к алкоголю.
— Ах да, конечно, — легко соглашается Гастон, делает большой глоток из своего бокала и аж жмурится от удовольствия. — Идеальный зинфандель. А тебе какой сорт из столовых больше нравится?
— Ты сейчас издеваешься? — спрашиваю сухо. — Ты знал, что мне нельзя вино. Ты же врач.
— И поэтому я взял две бутылки. Утешишься, когда будет можно.
— И то же самое с Новым Орлеаном? Утешимся, когда будет можно?
— Именно, — усмехается он. — Мне нравится, как ты читаешь между строк.
С этими словами он снимает фартук (боже мой, фартук!) и наклоняется ко мне для поцелуя. Не знаю отчего, но щеки внезапно покрываются румянцем. Я слишком сильно хотела его именно таким, и страшно, что вместе с прикосновением губ он вытянет из меня самые сокровенные мысли.
— Мне нужно переодеться, — тихо говорит Гастон, так и не допустив поцелуя. — Надеюсь, на тебя можно оставить готовку?
Он полностью понимает, какое производит на меня впечатление, и даже не пытается приуменьшить эффект. Помешивая пресловутую телятину, я закусываю от досады губу. Я пошла на сделку с дьяволом. Убеждаю себя, что не привяжусь к нему, но уже так привычно считать своими его мелкие жесты и родинки на плечах, что нет сил сопротивляться искушению. И уже не раздражают самодовольные улыбки, потому что я и их ухитрилась тайком присвоить. А ведь стоит только согласиться на Новый Орлеан, и все станет правдой. Да, придется, вероятно, поделиться с какой-нибудь Донной… Но Гастон же говорит, что это ничего не значит, и так хочется ему поверить. Обмануться. Я же в курсе, как серьезно он относится к своей работе…
Если бы только я могла.
Из гостиной слышатся первые звуки патефона. Помешивая мясо, я тихонько улыбаюсь, представляя, как пыталась бы примириться с музыкальным вкусом Гастона. В свои семнадцать я так и не распробовала прелести джаза, который он так любит. Интересно, смогла бы привыкнуть теперь?
— Судя по запаху, ничего не горит, — замечает куратор, появляясь на кухне. — Зря, выходит, я боялся, что твои навыки готовки ограничиваются дурно сваренным кофе.
— Меня всегда смущало ходить по ресторанам в одиночестве, — говорю, облизывая пальцы.
Заметив, как пристально Гастон следит за моими действиями, усмехаюсь и облизываю палец еще раз. Но повторно достичь эффекта не удается и куратор, фыркнув, лишь отодвигает меня в сторону. Он отлично знает, на какие уловки я способна, и не попадается. Приятное разнообразие в мире, где каждое действие должно иметь строго определенные последствия.
Разглядывая широкую спину куратора, обтянутую тканью снежно-белой рубашки, я чувствую, как в животе летают бабочки. Это так глупо и по-детски, но иначе не выходит… Последним человеком, который что-то для меня готовил, был Арчи. И это было очень давно. Когда я еще не могла оценить прелести его поступка.
Мы ужинаем за журнальным столиком в гостиной, обмениваясь веселыми историями из жизни. Он, в основном, об ошибках членов команды (хорошо, что я о них узнаю только теперь), а я, конечно, о заданиях. В отместку за Донну без малейших обиняков рассказываю ему, с которыми была вынуждена жить. О смешных моментах близкого разоблачения и глупых способах выхода из щекотливых ситуаций. И пусть кажется, что куратор знает обо мне все, оказывается, что подробности для него в новинку.
— Знаешь, обычно все охотно делятся опытом, — замечает Гастон, когда я заканчиваю очередную историю.
Мы сидим не рядом, чтобы смотреть друг в другу глаза. Потому что это приятно. Видеть эмоции на лице, впитывать каждое движение. В какой-то момент я понимаю, что изучила присущие ему одному жесты, и на автомате повторяю при общении с другими людьми. И хочу делать так и дальше.
— Но не ты, — слышу.
— Извини, что? — переспрашиваю, осознав, что упустила нить разговора.
— Я говорю, — повторяет Гастон, усмехаясь, будто поняв, о чем я думаю, — что ты никогда не любила рассказывать о своих заданиях. Я мог только догадываться о том, что у тебя творится…
Он говорит это просто так, не заканчивает никакими выводами. Я вообще не слышала, чтобы Гастон хоть раз как-то комментировал мое отношение к нему. Лишь однажды, в запале, объявил, что я так и не простила ему равнодушие ко мне во времена обучения.
И сейчас тоже не заканчивает мысль. Вместо этого отставляет тарелку, берется в руки бокал вина и откидывается на подушки дивана, вдыхая ягодный аромат. На меня не смотрит.
— И правильно делала, — отрезаю. — А то стоило чуть-чуть приоткрыться, и вот я снова в твоей постели.
— Ужас какой, — закатывает глаза куратор.
— Не ужасно, но с тобой сложно. Ты холодный и много врешь.
Думала, что он снова обдаст меня холодом, но вместо этого Гастон улыбается и мягко говорит:
— Иди лучше сюда.
Это так странно, что я оглядываюсь. Остатки ужина все еще на столике, из патефона льется мелодичный блюз. В камине горит настоящий огонь, а талый воск свечей угрожающе стекает по их бокам. Огонь бликует на столовом серебре и стекле бокала. Однажды, в Канаде, я потрачу пару снежных вечеров, чтобы написать об этом картину. Я назову ее Призраком Нового Орлеана и повешу так, чтобы никто, кроме меня, не увидел… Хватит ли мне смелости изобразить на ней и Гастона? Думаю, придется, ведь без него сказка не оживет и не задышит.
Я пересаживаюсь на диван, скидываю туфли и вытягиваюсь вдоль тела куратора. Некоторое время мы просто лежим, разглядывая друг друга.
— Спасибо. Замечательный ужин, — коротко целую Гастона в уголок губ.
— Меня и раздражает, и восхищает, что ты так и не смирилась с таким образом жизни, как у нас.
Не понимая, о чем он говорит, я отдвигаюсь и заглядываю в глаза куратора. Он проводит пальцами по моим волосам, заправляя за ухо и даже не пытается объяснить, что имел в виду. А я, внезапно струсив, прячу лицо у него на груди. Мне хочется, чтобы он замолчал и не испытывал меня на прочность. Мое сопротивление ему небезгранично.
И я уже продала картину. Назад пути нет.