Мы очень упорно искали связь между мэром и Имоджин. И под «мы» я имею в виду всех участников команды, не только исполнителей задания. Получалось, что судья перечислял ей деньги через какие-то левые источники, но за что именно мы никак не могли выяснить. И они определенно не спали вместе. Как Кили и сказала, эти двое недолюбливали друг друга, а весь город единогласно это подтверждал. Так в чем же было дело? Гастон еще дважды пытался выбить что-нибудь с Донны, но она оказалась попросту глупа, и было решено ее игнорировать. После этого мы переключились на мэра, но тот явно полагал, будто его женушка только и делает, что стирает ему одежду да принимает гостей.

Оставалась одна лишь Кили и ее странная реакция на мои слова. Если бы не это, я бы решила, что мы все сошли с ума. Что ей известно? И чего не знали мы? Отчаявшись, за ответами я пошла к местным кумушкам. Сначала попробовала допросить Мэгги, но та полностью проигнорировала попытку обсудить жену мэра (чем немало меня удивила). И тогда я вспомнила о человеке, который уже пытался однажды протянуть мне руку помощи, да и знал сплетен больше, чем кто бы то ни было в городке.

За день до покерного турнира я добежала рано утром до булочной миссис Марвелл, как в прошлый раз. Встала около витрин еще в темноте, до открытия, и стала дожидаясь знакомой машины. Ждать пришлось долго: к моему сожалению, булочница приехала довольно поздно, и кроме того, что пришлось здорово померзнуть в не по погоде тонком спортивном костюме, почти не осталось времени на разговор.

— Миссис Сайтен, — удивилась булочница, обнаружив меня у дверей своего заведения. — Чем обязана?

— Миссис Марвелл, мне необходима ваша помощь, — выпалила я.

Она посмотрела на часы и, вздохнув, повела меня внутрь, вглубь помещений. Не перевернула табличку на «открыто», как в прошлый раз.

— Вы замерзли, — сказала она. — Давайте я сделаю вам кофе, — предложила булочница, скидывая пальто и жестом приглашая присесть в кресло у рабочего стола.

— Нет, мало времени…

— Я уделю столько, сколько потребуется. Если я не открою через пять минут, после означенного в расписании времени, помощницы сами справятся. У них имеются указания.

Она оставила меня ненадолго, а вернулась с тарелкой свежей выпечки и двумя чашками дымящегося, ароматного кофе. Мне, наверное, почудилось, но в запахе слышались цитрусовые нотки. Запомнила мои предпочтения и решила порадовать? Не знаю, но было приятно. И вкусно. Отчего-то сразу захотелось сварить такой кофе Гастону… а потом отругать себя за то, что не о том думаю.

Миссис Марвелл уселась и без прелюдий спросила, в чем дело. Вторя ее деловому тону, я без обиняков поведала историю нашего разговора с Кили и ее странной реакции. О причинах не сообщала, но она не стала задавать тысячу вопросов, и, собравшись с мыслями, начала как всегда:

— Это не тайна. Хотя я не знаю точной истории, миссис Сайтен, (меня здесь еще не было) кое-что слышала. Может быть, я неправа, но, думаю Кили заподозрила именно то, о чем подумала и я. Видите ли, несколько лет назад над городом прогремела ужасная новость: у мэра Андерсона роман. С некой мисс Дежардин. Я полагаю, вы ее знаете. И когда об этом узнали все, Имоджин была в ярости. Она даже уходила, несколько месяцев не жила с мэром, а потом вернулась. Сначала все недоумевали, но вскоре стало не до того, потому что примерно через полгода Кили Андерсон бросил жених. Это вернуло мэру и его домочадцам общественную любовь. Никого и никогда в этом городе так не жалели, как Кили. Ей до сих пор многое позволено, — затем, призадумавшись, миссис Марвелл добавляет. — Кстати, ее друг был в любимчиках у судьи. Совсем как ваш брат.

Последнее заставляет меня задуматься, и, возвращаясь домой, я звоню в штаб, не дождавшись указаний Гастона. И к тому времени, когда паркуюсь около особняка, получаю подтверждение, что ныне некий Эдди Джуэлс — бывший жених Кили и редкостный прохиндей — живет припеваючи… в Канаде.

— Слушайте, — говорю своим мужчинам, отламывая пончик. — Гипотетически. Представьте себя на месте молодой влюбленной девушки…

— Думаю, я был бы красоткой, — говорит Лео, многозначительно проводя рукой по своей недавно постриженной под машинку шевелюре.

— Ладно, ты не представляй, — отмахиваюсь.

— Я готов сработать за двух девушек, — насмешливо кланяется Гастон.

— Отлично! — собственно, на него я рассчитывала с самого начала. — По какой причине ты можешь отказать парню, в которого влюблена, выйти замуж и переехать?

Не сказать, что это совсем наша ситуация, но я все равно краснею, а куратор многозначительно выгибает брови и едко сообщает:

— Не доверяет ему или не готова к серьезным отношениям.

— Не может быть, здесь ты согласна выйти за него замуж, а там — нет.

— Либо здесь спрятан успех всей моей жизни, что крайне навряд ли, либо меня не устраивает причина переезда, — разводит куратор руками.

— Ты надеешься таким образом его удержать! — восклицаю. — Отговорить от чего-то плохого. Я готова все поставить на то, что этот Эдди как-то связан со всей этой историей, и Кили об этом знает. Она пыталась отговорить его, но он променял ее на туго набитый кошелек. Очень туго набитый.

— Да, это похоже на правду, учитывая, что муженек старшей дочери мэра занимается тем, что обеспечивает страхование товара Андерсона, нелегально заказываемого из-за рубежа. Не удивлюсь, если аналогичный посредник имеется и в Канаде. Только он появился там намного раньше Эдди.

— И тогда не вписывается Имоджин, — добавляю разочарованно. А ведь казалось, что все складывается удачно.

— Дорогая моя… жена, — весело начинает Гастона. — Напротив, Имоджин вписывается идеально. Как только обнаруживается факт измены, начинается месть. Когда жена мэра узнала, что муж не только спит с чужой женщиной, но и обеспечивает ей неслабый доход, она пораскинула мозгами и придумала, как его надуть. Может, обыскала его офис и нашла контакты транспортировщиков и, решив заручиться помощью, обратилась к другу Андресона с предложением разнообразить ассортимент ввозимых товаров, а деньги распилить напополам. Но также нужен был человек, который станет этим заниматься там, в Канаде. И им стал Эдди Джуэлс. Она гениальная стерва в овечьей шкурке.

— Так, получается, в этой афере замешано… сколько людей? Пять? Шесть? — спрашиваю, хватаясь за голову.

— О, Тая, намного больше, — посмеивается Гастон. — Намного. Даже если мэр пытался скрывать это ото всех, то после появления судьи, который решил скрывать все еще и от мэра, все так перепуталось, что у комиссии загорелись тревожные лампочки, как рождественские гирлянды. Поверь, скрыть нажитое куда сложнее, чем, собственно, нажить. На том воров и ловят десятки лет.

— Дьявол… — вздыхаю. — А я так надеялась, что Кили не пострадает. Теперь уже навряд ли…

— Ну что поделать, — отрезает Гастон, а затем расплывается и улыбке, прикрывая глаза от удовольствия. — Итак, дамы и господа, кажется, мы готовы к турниру.

За два часа до начала турнира Гастон крепит к пиджаку невидимую камеру, чтобы зафиксировать лица игроков в «покер», а я прячу деньги в углубление под стелькой кроссовок и закручиваю волосы на затылке, чтобы спрятать их под темно-серым капюшоном неприметной толстовки.

Готовлюсь бежать.

Сердце бьется в груди пойманной птицей, уговаривает остановиться, отчего я смотрю на Гастона каждые тридцать секунд, силясь запомнить все черточки. Я не хочу его отпускать. Настолько не хочу, что подташнивает. Наш ребенок сопротивляется как может, несмотря на то, что в его силах пока отнюдь не много. Он знает, кому обязан своей жизнью.

Одни лишь небеса знают, сколько бы я отдала, лишь бы увидеть его хотя бы на мониторе аппарата УЗИ. И услышать, что он здоров…

Именно ради этого я решила пожертвовать пистолетом. Могла бы приобрести и рассчитать наличность от и до, но решила, что посещение врача важнее. Узнать, что мой малыш в порядке — важнее. Поэтому я бегу безоружной. Права ли? Не знаю, но другого решения принять бы не смогла. Ненавистный пистолет в обмен на возможность увидеть своего ребенка, как только предоставится возможность… я даже дважды не думала об этом выборе.

Только бы еще при этом быть не одной.

На Гастона даже смотреть больно, настолько он безупречен сегодня. Ради Донны так не старался… Черный костюм сидит на фигуре идеально, подчеркивая мужские пропорции, такой идеально ровной бабочки я в жизни не видела. Только в фильмах о Джеймсе Бонде.

— Выглядишь замечательно, — говорю Гастону, когда замечаю, что он подозрительно поглядывает на мое сосредоточенное лицо.

— Хотел бы ответить тем же, но не буду врать, — усмехается он в ответ.

Да, это определенно то самое, что я мечтала о нем запомнить на всю жизнь. И, кстати, очень точно отражает характер наших отношения. Всегда недостаточно хороша для него.

— Больше ничего гадкого не скажешь? — сухо интересуюсь.

— Я скажу: будь крайне осторожна. Потому что если у тебя будет выбор между твоей безопасностью и успешным завершением операции, я все сорву. Поэтому просто слушай Лео и будь паинькой.

Не поверив ушам, поднимаю глаза и натыкаюсь на серьезный взгляд куратора. Ждала чего-то вроде выкрика «с первым апреля», но ничего подобного. Он ждет от меня реакции на свои слова.

— Что ты пытался мне сказать? — уточняю внезапно севшим голосом.

Было бы глупостью думать, что Гастон и правда лишен человеческих эмоций, но он мне их показал — и это поразило больше всего. Сразу появилось ощущение, что я для него что-то более важное, чем удобный вариант отношений. А если это правда, то мой побег обещал стать для куратора… ударом? Если, конечно, он не знает. Почему-то ведь велел слушаться Лео и не делать глупостей. Хотя, о чем это я? Если бы Гастон меня в чем-то подозревал, то уже попытался бы остановить.

Презумпция невиновности работает где угодно, но не в команде преступников.

Значит, показалось?

— Я пытался сказать, что мне небезразлично твое будущее.

У меня не находится быстрого ответа на это заявление. А куратор уже делает большой шаг по направлению ко мне и целует так, что колени подгибаются. В этих прикосновениях мне мерещатся несказанные слова. Я будто с языка их снимаю и пропускаю через себя. Неозвученное то, что он знает, думает, чувствует. Ну или в свои тридцать я все еще влюбленная по уши, романтичная дурочка.

— Ты тоже будь осторожен, — говорю, облизывая губы.

— Сегодня все закончится, — обещает Гастон.

— Тебе пора ехать, — вздыхаю, проглатывая слова о том, что все действительно закончится.

— Да, пора. Обязательно дождитесь, когда начнется турнир, прежде чем ехать. Если какой-нибудь мнительный осел решит проверить сохранность своего товара…

Я не могу поверить в эту разительную перемену. Только что он признался, насколько я важна, а теперь рассуждает о работе. Интересно, у этого человека вообще имеются промежуточные состояния, или реле перебрасывается из Гастон-робот в Гастон-мужчина и обратно за сотые доли секунды? Сначала недовольно поджимаю губы, а потом вспоминаю, что это все уже неважно. Не имеет значения, что с ним и какой он. Этот мужчина не будет моим, ведь я от него отказываюсь. Так к чему сокрушаться о его характере?

Боже, неужели я вижу своего куратора в последний раз? Свернуться бы калачиком на кровати от боли, но я не могу себе этого позволить. Я в маске, которая не должна даже дрогнуть. И едва есть силы держать ее. Но я смогу, ради ребенка. Впиваясь ногтями в кожу ладоней, пытаюсь держаться, не даю себе броситься к Гастону, чтобы поцеловать еще разок. Последний… Это было бы слишком очевидно. И тем не менее:

— Гастон, — зову. — Чтоб ты знал… — и тут решимость изменяет. Так давно я не позволяла себе открыться с этим человеком. Даже подпуская его максимально близко к себе, не разрешала увлекаться. Потому что знала: будущее с ним все еще не более чем буксовка на месте. — Не позволяй, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Я знаю, — отвечает Гастон, давая понять, что разглядел в моих словах двойное дно.

— Иди, — велю ему, дабы не сказать что-нибудь лишнее. Или не дать понять.

Я не спускаюсь с ним вниз, на это нет сил. Даже если Гастону это покажется странным, он уже ничего не сделает и не исправит. Дела, дела, дела.

До загородного клуба ехать довольно долго, и мы с Лео вынуждены ждать. Собравшись в столовой, сидим в темноте, едва перебрасываясь короткими фразами. Не знаю человека, который бы любил это сосущее чувство неприкаянности. От нечего делать рассматриваю интерьер, и вдруг понимаю, что чего-то не достает.

— А где рога? — спрашиваю испуганно.

— Я думал, они снова упали, и вы повесили их в спальне, — бросает на меня настороженный взгляд Лео.

— Я… в спальне? Рога?! — возмущаюсь.

— Да кто тебя знает! После того, как ты перевернула вверх дном мою комнату, я уже ничему не удивляюсь.

Морщусь, но, хоть и хочется, тему не развиваю.

— И как давно нет рогов? — спрашиваю мрачно, проглатывая бестолковые возражения.

— Примерно неделю, — пожимает плечами мой лжебрат.

И тогда в мою голову врывается просто миллион предположений.

Гастон

Умиленно оглядывая богато украшенный зал, он чувствовал себя как хищник на охоте. Иначе и быть не могло. Он знал их секреты, а они его — нет. И при том, что вокруг было немало его ровесников, в отличие от остальных, он не расплылся бесформенной массой от злоупотребления деньгами и женщинами, от мелких удовольствий, которые дурманят разум и притупляют инстинкт самосохранения.

Говорили, в основном, о бизнесе и политике. Хвастались достижениями, но не на любовном поприще. А даже если и обсуждали женщин, что только в выражениях, коих джентльмен в адрес леди позволить не может. Это был вечер эгоизма и потворствования своим грешкам.

Мести, гневу, алчности…

Гастон знал о них побольше многих. Его было сложно удивить, он знал множество неплохих людей, которые в свое время отчаялись и свернули не на ту дорожку.

Взять хотя бы Лео-Эрика, который, вернувшись из Ирана, выяснил, что какой-то ублюдок избил и ограбил его мать. Парень его выследил, используя свой нюх гончей, а затем поймал, привязал к грузовику и протащил по улицам города. Гастон очень сомневался, что этот морпех не окончательно свихнулся и еще дольше доказывал комиссии, что ПТСР излечимо.

Или милашку Ив, которая в день своего совершеннолетия сделала себе подарок и плеснула мышьяк в чай отчиму, поскольку тот домогался ее с детских лет. К счастью или нет, девчонка то ли пожалела не чужого человека, то ли просто не рассчитала пропорции, но, провалявшись пару месяцев в больнице, мужчина встал на ноги, а затем принялся угрожать любимой (во всех смыслах) падчерице. Он в деталях расписывал, что сделает с ней, как только доберется. Ни разу в жизни куратор еще не организовывал липовые похороны с таким удовольствием.

Но здесь собравшиеся люди были другими. Они думали, что останутся безнаказанными вечно, и не без причины: даже если кто-то узнавал о их грязных делишках, его можно было легко заткнуть весомой пачкой наличности и продолжать действовать как прежде. Они не были в отчаянии, они не ждали прихода патруля. Они наслаждались, и отбирать любимую кость, за которую они готовы драться, было очень опасно.

— Гастон, — заметив его в толпе, мэр оставил собеседников и подошел ближе. — Рад, что вы пришли.

— Мэр Андерсон, — учтиво кивнул куратор. — Блестящее мероприятие, публика впечатляет.

— Бросьте, мы уже давно знакомы с этими людьми, изучили друг друга как облупленных, — отмахивается мэр. — Как поживает миссис Сайтен?

— Прекрасно.

— Слышал, она осталась довольна состоянием восточных стен зала.

Гастон, к своему удивлению, понял, что не имеет представления, как продвигаются реставрационные дела. В последнее время они чуть ли не пренебрегали своим прикрытием. Он вынужден был признаться перед самим собой, что роль исполнителя задания не так проста, как ему казалось.

— Если вы хотите, я расспрошу ее об этом детально, — насмешливо ответил он мэру. — К сожалению, она со мной стены не обсуждает.

По поджатым складкам вокруг рта мэра понял, что ответ тому не понравился.

— Я что-то слышал о вас и мисс Праер… — и прозвучало это неодобрительно.

Гастону пришлось сделать над собой усилие, чтобы не ответить мэру не лезть не в свои дела. Он мог бы по пальцам пересчитать то, сколько раз его посещала подобная мысль за всю жизнь (родители славно постарались над должным воспитанием), но в тот миг срезонировало. Присутствие Лиз обострило и без того непростую ситуацию: игру в страсть к женщине, которая вызывает одно лишь раздражение. Гастон не единожды пытался внушить себе, что не виноват в сложившихся обстоятельствах, что это всего лишь работа, но с некоторых пор все вышло из-под контроля.

Он надеялся, что Лиз осознает необходимость изменения тактики. Однако она отреагировала хуже, чем он думал, и лучше, чем надеялся. В какой-то момент Гастон даже поверил: выстрелит. Это было видно по глазам, по решительному изгибу губ… Он рисковал, вынуждая ее положить оружие. Ей было больно, а он этого не хотел. Даже ощутил тогда стыд, вину, — чувства, от которых, полагал, давно избавился, и вот вдруг…

Но как бы то ни было, мэр не должен был знать эту сторону Гастона, ее вообще никому не стоило показывать. Куратор видел не единожды, как комиссия наказывала членов команды за слабости — запах крови их только распалял. Они вытаскивали провинившихся людей из клетки материальной и сажали в психологическую. Знали, что настоящих монстров им не удержать, и предпочитали тех, кто пошел на преступление по воле эмоций. Таких и контролировать проще, и не нужно опасаться. Сначала Гастон этого не понимал, что участники команды, в большинстве своем, не заслуживали своего наказания. В его указаниях были четко прописаны критерии: молодые, нестабильные, раскаявшиеся. Зло не раскаивается.

Иногда Гастон жалел, что вытащил из тюрьмы Элизабет Дженнсен, а потом вспоминал тюремны реалии… Но факт оставался фактом: она так и осталась бельмом на глазу всей команды. Слишком правильная, честная и строптивая.

— Думаю, все, что вы слышали — правда, — ответил куратор, запихивая свои истинные намерения поглубже. — И в то же время, ничего не значит.

— Поверьте, мистер Сайтен, мне это знакомо, — усмехается Андерсон. — Надеюсь только, что вам не придется так же сожалеть, как мне. Миссис Сайтен не производит впечатление женщины, которая легко прощает.

— И в этом вы правы. Она сложный человек.

— Возможно, вам стоит ее потерять, чтобы оценить по достоинству. Сколько живу — убеждаюсь: мы — мужчины — редко приходим к пониманию иными путями.

Раскланявшись, Андерсон ушел, оставив Гастона одного, а тот лишь усмехнулся. Интересно, что же такого понял мэр, если так и не порвал с мисс Дежардин даже после возвращения жены? Или как он переосмыслит ситуацию, узнав о сладкой мести обманутой благоверной, которая навлекла на мелкого контрабандиста своими неумелыми действиями гнев власть имущих?

Андерсону стоило бы задуматься об этом много раньше. Женщины опаснее, они действуют исподтишка. И любят мстить.

С ним самим — с Гастоном — угроза потери сработала безупречно, как по нотам. Он ругал себя за предсказуемость, но все равно попался. В тот день, когда Элизабет Дженнсен впервые заговорила о побеге, лежа в реанимации, в бреду, вызванным наркозом, он впервые за всю свою жизнь стер записи с камер наблюдения вместо того, чтобы предоставить их комиссии и не сказал никому о том, что на них было. Догадался, что это не пустые сокрушения о тяжкой участи, но не стал ничего предпринимать. Позволил думать о побеге и дальше.

Вздохнув, Гастон взглянул на часы и поджал губы. Эрик и Лиз должны были уже пробраться на склад. Он ненавидел то, что оказался, фактически, без возможности им помочь.

— Мистер Сайтен, вы сегодня непривычно мрачны, — полненький, приземистый судья Праер появился будто из воздуха, по обыкновению раздражающе похлопав его по плечу. — Вам не помешает партия в покер. Я давно мечтал сыграть с вами! — воскликнул он. — Мы с мэром уже обсуждали, что с такой невыразительной мимикой вы должны быть гением блефа.

Расслабленно улыбаясь в ответ, Гастон напрягся. Зажглась тревожная лампочка.

— Теперь я боюсь вас разочаровать, — мягко отозвался он, разыгрывая удовольствие от комплимента.

— Даже не думайте об этом, полно, — отмахнулся судья. — Скорее, нас не будут ждать вечно.

Телефон зазвонил еще до того, как они достигли стола. Послав судье виноватую улыбку, Гастон взглянул на дисплей и увидел имя абонента. Принимая вызов, он рисковал. Умнее было сбросить звонок, возможно, это бы позволило и амплуа неверного мужа, но чувство ответственности за подопечных пересилило.

— Гастон, — к сожалению, ей не пришло в голову говорить потише, и он не успел вставить ни слова, как она продолжила: — Мы узнали, что в ящиках, там…

— Я перезвоню позднее, пора играть, — перебил он, опасаясь, что судья может услышать, и направился к столу.

Но тревога лишь усилилась потому, что он успел услышать слова Лиз.

Тая

Молчал не только телефон, но и мы с Лео. Слов не находилось. Передо мной стоял ящик, полный винтовок с оптическим прицелом. И это в дребезги разбивало надежду на то, что перед нами гуманитарная помощь начинающим браконьерам…

— Куда они могут поставлять столько оружия? — спрашиваю сипло.

— Ты уверена, что хочешь это знать? Может, в Африку переправляют. Думаешь, жене мэра выгодно поддержание военного конфликта и массового геноцида?

— Нет, правда, куда? — полностью игнорирую выпад коллеги: мне совсем не до шуток.

— Да мало ли придурков, которые верят в теории заговора и устраивают в домах бомбоубежища, битком набитые огнестрелом? Или таких параноиков, как мы, которые покупают пушки по спиленными серийными номерами ради душевного спокойствия?

Он говорит это легко и непринужденно, но я не верю. Боевой магнум на всякий случай не покупают. Да и с психикой у парня не все ладно. Не удивлюсь, если вдруг он съедет с катушек и наставит на кого-нибудь пистолет.

— А здесь что? — подхожу к следующему ящику и просовываю гвоздодер под крышку.

Вскрыв ящиков восемь, мы понимаем, что ничего, коме оружия, не найдем. Оно разное: огнестрельное и холодное. Охотничьего больше, видимо, началось с него, но потом появились требования и к другим видам. Оружейные бароны, вот кто на самом деле заботил комиссию. Не маленький городок на севере, в котором каждый развлекается в меру способностей, а именно поставки боеприпасов.

Я делаю несколько фотографий, чтобы предоставить комиссии материалы, и щелчки затвора в тишине кажутся громкими, как выстрелы. Все это время Лео неловко мнется, явно мечтая побыстрее закончить.

— Нам пора уходить, — торопит меня лжебрат. — Сюда могут прийти в любой момент.

Не возражаю. Никакого желания спорить ради возможности задержаться на складе с оружием у меня нет, и мы спешим к выходу. Маршрут выбираю не я, так как уже давно заблудилась бы или снесла все стеллажи, подняв невообразимый шум. В отличие от Лео, я не умею ориентироваться в темноте.

Не знаю, как Лео ухитрился вычислить наш лаз. Полагаю, ему потребовалось немало времени и изобретательности, чтобы разглядеть сломанный засов с обратной стороны стекла на высоте трех метров над землей, но, в итоге пришлось всего лишь забраться наверх и толкнуть раму.

Ящики расставлены не рядами, а хаотично, и нам приходится попетлять как в лабиринте на пути к выходу, но как только мы оказываемся в непосредственной близости от окна, Лео хватает меня за руку и прячется за одним из нагромождений. Я не успеваю испугаться, как открываются огромные двери, впуская в помещение синеватый лунный свет и двоих мужчин.

— Потом развлечешься со своими потаскухали. Если Праер так сказал, значит основания для опасений имеются, — слышится немолодой мужской голос, который кажется смутно знакомым.

Мы с Лео испуганно переглядываемся и медленно продвигаемся дальше за ящики.

— Только не к стене, — едва ли не одними губами шепчет парень, опасаясь добровольно оказаться в ловушке.

— Мои потаскухи ждать не будут, — отвечает второй из вошедших. Судя по голосу, помоложе.

— Значит, снимешь следующих, — не разделяет интересов молодежи первый. — Или ты предпочитаешь спорить с судьей? Как думаешь, что он скажет на твое «в паху зачесалось»?

— Ладно-ладно, — сдается второй.

— Мы оставили веревку, — пытаюсь говорить тихо, но Лео разгневанно ударяет пальцем по своим губам, а потом и вовсе проводит ребром ладони около шеи, однозначно выражая недовольство моей болтливостью.

Чтобы пролезть в окно, мы воспользовались близостью дерева. Как самая легкая, я взобралась с помощью Лео наверх, открыла раму и зацепила крюк с двумя веревками: с одной и другой стороны. Это было рискованно из-за тонких ветвей, но разбитое окно привлекло бы слишком много внимания. Так мы с Лео забрались внутрь склада. А вот снимать конструкцию не стали, и теперь рисковали быть обнаруженными.

Разумеется, закон подлости сработал должным образом, и грозные сторожи Праера свернули именно в тот проход, где находилось наше окно. Вспомнив о том, что надо мыслить позитивно, я попыталась разглядеть мужчин, но только чуть высунулась и увидела лицо одного из них, как Лео силой заставил меня пригнуться.

— Там же смотритель стрельбища! — шепчу.

Закатив глаза, лжебрат затыкает мне рот ладонью и прижимает к себе на манер маньяка. Вырываться не решаюсь, но и о комфорте говорить не приходится.

— Почему нельзя поставить коробки ровно и каждый раз приходится через них продираться? — раздраженно спрашивает молодой, пиная один из стеллажей, заставляя тот пошатнуться.

— Ты придурок?! Там же может быть динамит!

— Динамит? — тоненько взвизгивает тот, а мои глаза округляются.

— Рыбу глушить!

— Ну конечно, — судя по интонации, не поверил.

Равно как и я, кстати.

— Стой! — рявкает смотритель стрельбища. — Здесь кто-то есть, — добавляет уже шепотом, но они так близко, что мы слышим.

Ненавижу себя за то, что дрожь сдержать не удается, и Лео это чувствует. Хочется взглянуть, но мне не разрешают даже дернуться. Слышится топот, какой-то шорох.

— Через окно влезли, вон веревка, — отрывисто говорит смотритель.

— Так судья был прав? — испуганно спрашивает молодой.

— А ты как думал, щенок неразумный? — припечатывает его суровый мужчина.

Лео делает осторожный шаг в сторону, утягивая меня в сторону. Убирает руки, и мы, крадучись, движемся к выходу, чтобы сбежать, пока открыта дверь. В лунном свете поблескивает магнум в его руке, и я невольно держу дистанцию, хотя отставать не следовало бы.

— Кис-кис-кис, — зовет смотритель. — Миссис Сайтен…

Имя врезается в меня с силой грузового состава поезда, заставляя оступиться. Они знают все, причем знают наверняка. Но Лео хватает меня за руку ровно за мгновение до того, как мужчина выскакивает в кривой проход где прячемся мы, дергает в сторону и толкает башенку из ящиков. Наставленные кое-как, они падают, преграждая путь, но задевают соседний ряд, и по принципу домино следующие ящики тоже начинают валиться на пол.

— Ты сдурел? Они же про динамит говорили! — шиплю, подавляя истерический крик.

— Так беги быстрее! — рявкает он, уже не заботясь о конспирации.

Но если смотритель попался в ловушку и вынужден карабкаться прямо по ящикам, то проворный молодой незнакомый парень бросается нам наперерез, и я резко торможу в паре метров от него, фокусируя взгляд на дуле пистолета, направленного мне в грудь.

— Выстрелишь, и мы все рискуем взлететь на воздух, — говорю так удивительно спокойно, что он опешивает и бросает на свою пушку недоверчивый взгляд. Будто убеждаясь, что держит не букетик цветов, а правда опасную вещицу, которой я должна была испугаться.

— А вот если выстрелю я — нет, — добавляет Лео с интонациями начинающего психопата. Он направляет свой магнум на парня, который преграждает нам выход.

И тому бы бежать подальше, к подружкам, но умом он не отличается, а героизм уже пробудился.

— Не пройдешь! — рявкает он.

Что он, хуже девчонки, которая пистолета не испугалась? Вот дурак! Я-то знаю, что не выстрелит — не похож на человека, который уже успел запачкаться в крови, а вот Лео убивал. На войне, а может и не только…

— Да проваливай ты нафиг! — досадует мой лжебрат.

Но наш противник только решительнее выпячивает подбородок и хватается за пистолет обеими руками. Дуло против дула. Тупиковая ситуация, и с другой стороны уже слышно, как кряхтит смотритель стрельбища, продираясь сквозь затор.

— Последнее предупреждение, — говорит Лео.

Не дожидаясь реакции нашего визави, он стреляет в один из ящиков — тех, которые мы открывали. Там только ружья — опасности нет. Но парню об этом знать неоткуда, и он, вскрикнув, роняет свой пистолет в уверенности, что мы непременно взлетим на воздух.

— Беги к машине! — кричит Лео мне, замахиваясь для удара. Следующее, что я слышу — клацанье зубов обезоруженного противника.

Не то чтобы я трусиха, но самооборона не совсем по моей части и, прихватив напоследок трофейный ствол, я со всех ног пускаюсь в сторону проволоки, которую мы разрезали, дабы незаметно попасть к складам. Успеваю уже сунуть в проем ногу, как слышу новые выстрелы и испуганно останавливаюсь. Учитывая, что на складе полно оружия, стрелять мог кто угодно. Лео?

А что если Лео?

Я не знаю, что хуже: если ранят его, или если ранит он. Комиссия подобных «инцидентов» не прощает. Это приравнивается к слитому заданию, а то и хуже. Ситуация будет разбираться по косточкам, необходимость насилия — обсасываться со всех сторон. Лео уже сделал что-то плохое, раз попал в команду, а значит в необходимость его действий никто не поверит!

В тот момент, когда к складу, на звук выстрелов, уже бегут охранники, из дверей выскакивает Лео. Завидев мужчин, он бросается в драку, не давая им возможности опомниться. В ярком лунном свете видно, как переплетаются мужские фигуры в попытках достать друг друга. Мой лжебрат дерется блестяще. Но грязно. Пинает ногами упавшего, сталкивает лбами остальных. На его фоне трое здоровых мужчин кажутся бесполезными тушами, и я отворачиваюсь, понимая, что это неспроста.

Он это делал и раньше. Наверное, я должна радоваться, но так неприятно…

Я четырнадцать лет провела в команде преступников, но до сих пор ворочу нос, как чистюля. Поняв, что сам он не уйдет, и тут что-то личное, бегом устремляюсь к Лео, хватаю за шкирку и встряхиваю.

— Надо уходить, — говорю, стараясь не обращать внимания на занесенный для удара по моему лицу кулак.

Мне хочется думать, что он принял меня за поднявшегося соперника, хотя поставила бы на другое. Он дышит часто и глубоко, зрачок расширен, и все лицо в крови. Безумное зрелище… Пугающее.

— Эрик, — зову его по настоящему имени в попытке достучаться. — Гастон в опасности, нужно срочно его найти. Времени мало.

Его это отрезвляет и, несколько мгновений спустя мы уже бежим к машине, а у меня есть парочка минут, чтобы обдумать происходящее.

— Сейчас ты поедешь в клуб, — говорю как можно более буднично, открывая дверь. — А я подниму тревогу в штабе. Нельзя, чтобы этих хватились и начался бардак. Контрабандисты попытаются сбежать и спрятаться. Необходимо все эту свору удержать, причем как можно раньше.

Не знаю, за что небеса мне так помогают, но это идеальная возможность затеряться в хаосе. И пока Лео мчит на всех парах к Гастону, я бегу к дому, чтобы отправить фотографии, поднять переполох, а под шумок сбежать. Пока всем не до меня. Вот только…

Гастон и Лео разберутся сами, я им ни к чему. Они взрослые мужчины, куда более хитрые и умелые, чем простоватая девчонка из Вирджинии. Ничего с ними не случится. Не забывай, Элизабет, в отличие от них, тебе неоткуда ждать помощи. Этот шанс для тебя единственный. Ты не упустишь его. Не упустишь!

Гастон

Партий было сыграно всего две, и обе весьма скучные, а потом кто-то подошел, отозвал его в сторону. Нужно было предоставить возможность расплатиться желающим, то есть проиграть нужным людям. Куратор почти с умилением смотрел, как делается ставка за ставкой, растут суммы, а в уме просчитывал вероятности того, что у соперников на руках есть хоть что-то стоящее. Та была очень невелика при выпавшем прикупе.

Но пусть инструмент и был расстроен, играли строго по нотам. Некоторые даже наблюдали за турниром, скорее всего, не восхищаясь мастерством игроков, а дожидаясь своей очереди проиграть. Куратор же недоумевал: почему нельзя было без дополнительных церемоний запереться в дальней комнате и обменяться чемоданчиками наличности? А вот нет. Все старались сделать вид, что ничего не происходит. Совсем-совсем ничего. Ну и Гастон не спешил разоблачать, спокойствие ему было выгодно: чем дольше никто ничего не знает, тем в большей безопасности они находятся.

Новостей с фронта, тем временем, не поступало, и он уже жалел, что отбил звонок Лиз. Если бы были все нормально, то они бы уже написали. И, что хуже всего, Гастон не мог им позвонить: несвоевременной попыткой сообщить о товаре, Элизабет исчерпала лимит телефонных разговоров на часа полтора-два: висеть на телефоне в таком месте было слишком подозрительно. Но и унять беспокойство не получалось.

Он едва дождался вибрации мобильного и обрадовался даже сообщению, однако хороших новостей в нем не содержалось.

Лео: SOS. Еду к тебе

Без пояснений или добавлений. Гастон прочитал раз, второй и, подавляя желание выругаться, бросился на улицу, чтобы выяснить подробности. Мало того, что мальчишка оставил Лиз одну в момент опасности, так еще предоставил прекрасный шанс для побега. А она собиралась сбежать. Утешала себя надеждой, что он не видит, но налицо было все признаки: она продала картину за наличные, была слишком мила в последнее время, а еще прогнулась и согласилась на Новый Орлеан в тот момент, когда не должна была… Иногда Гастону казалось, что с тех пор, как они начали спать вместе, с ее стороны честной была только вспышка из-за Донны. Она пыталась обмануть и себя и его, что все в порядке, но обида не исчезла.

Лиз не верила ему и не поверит. Гастон это понимал. Сладких речей было много, и она пыталась — действительно пыталась, — но все же не смогла справиться с прошлым. Удар, который он нанес ей когда-то, был слишком болезненным.

Отношения с самого начала складывались неправильно. Ее жизнь рушилась, как карточный домик. Отказавшиеся родители, никчемные адвокаты, сверх меры суровый приговор… и вдруг из ниоткуда взявшийся заступник. Гастон должен был стать для нее символом надежды, чем-то светлым и недостижимым. И поначалу так оно и было: то, как на него смотрела эта девочка (куратор не мог бы назвать ее иначе), вызывало в нем желание стать лучше, соответствовать ее ожиданиям. И он пытался. Решив познакомить Лиз с Арчибальдом Харлоу — самым близким своим другом, — он почувствовал… гордость? Это было странное чувство, незнакомое. И даже если некоторое время Гастон пытался убедить себя в том, что причиной всему является успех проекта, отвоеванного у комиссии, то скоро вынужден был признать: дело не только и не столько в нем.

Иначе с его бы он с удовольствием рассматривал ее работы? Лиз об этом не знала, но Арчи нередко хвастался достижениями ученицы. И Гастон видел, как она взрослела, совершенствовалась. Как ровнее ложился штрих, отчетливее — светотени, как оживали птицы и воздвигались бумажные здания. Ее зарисовки были очень реалистичны. Лучше, чем у наставника.

— Она так тобой восхищается, что это даже забавно, — обронил как-то Арчи, и слова его были Гастону приятны.

Им много кто восхищался, но не так искренне и безусловно. Другие люди давали оценку по совершенно определенным критериям и ставили высокие отметки за приятную наружность, умение вести беседу, острый ум и безупречные манеры. А Элизабет… Наверное, дело в том, что она видела в нем то, чего не было… и чем он мечтал обладать.

Она считала его хорошим. Для нее он был хорошим.

Но все изменилось из-за глупого, нелогичного требования комиссии, которое поначалу казалось обыденностью. И началось с того, что на пороге своего восемнадцалетия Элизабет сбежала, потому что узнала страшную правду о команде и своем будущем. Гастон к тому моменту достаточно ее изучил, чтобы понимать две вещи: Лиз будет хороша в уготованной ей роли, но никогда с ней не смирится. Она сидела в его кабинете и ждала утешительных слов, а он смотрел на ее разбитые коленки и с ужасом думал о предстоящем. О том, что когда Элизабет исполнился восемнадцать, он должен будет с ней спать. С ребенком. Совсем скоро. Утешительных слов не находилось ни для себя, ни для нее.

Он знал, что это ошибка. Солистки делились на две категории: одни мечтали побывать в его постели, другие относились с философским пренебрежением ко всему, и куратору в том числе, но ни первые, ни вторые не питали иллюзий по поводу своего места в команде. Им честно говорили, на что их подписали. Но когда речь заходила о Лиз, даже наставницы прятали глаза. Было очевидно, что все закончится плохо. И всем было не по себе.

Куратор ненавидел положение, в котором оказался. Неожиданно, но роль героя маленькой девочки пришлась ему по душе. Становиться для нее простым мужчиной из плоти и крови не хотелось, а именно к этому вел уговор с комиссией. Глупая, детская влюбленность рисковала трансформироваться во что-то куда более серьезное, небезосновательное. Оттого он стал искать способы этого избежать. Стоило объяснить комиссии, что проект идет не по плану, и он бы потерял очки, но не взвалил бы на свои плечи слишком тяжелую ношу… Все было бы нормально. Задетое самолюбие? Ну что ж, он был готов им пожертвовать… Но вдруг задался вопросом: если не он, то кто? Кроме куратора на это место претендовали мошенники, воры, убийцы и прочие криминальные личности. Лиз такого не заслуживала. Она была девчонкой, наивной и неопытной, до смешного не вписывающейся в команду. Наиболее невинной из всех. Как было поручить ее человеку, которому совершенно все равно?

Ломать ее было его обязанностью, что бы за этим ни стояло.

И он сломал. Сначала когда вынудил думать о нем не как о спасителе, а потом — когда оставил со всеми жуткими знаниями одну против всего мира. Он обещал ей поддержку — любую, какую может дать куратор, но как Лиз могла ее принять, если Гастон уже не был тем, на кого можно было надеяться? Он был ее наставником, ее идеальным защитником, и перестал им быть в тот день, когда впервые поцеловал неумелые губы. Не странно, что отношения начальник-подчиненная не сложились.

Он был мужчиной, который сделал ей больно, и она больше не делилась с ним проблемами.

Он был мужчиной, который сделал ей больно, и она больше не доверяла ему собственное благополучие.

Он был мужчиной, который сделал ей больно, и она больше не верила в его доброту.

Он был мужчиной, который сделал ей больно, и она больше не желала понимать, что не была для него пусть и ученицей, но не рядовой.

Может быть, стала бы, если бы он не чувствовал перед ней вины.

Может быть, стала бы, если бы не обдавала арктическим холодом во время редких встреч.

Может быть, стала бы, если бы не отворачивалась, когда он осматривал послеоперационные швы, раздражая его нежеланием принять как факт необходимость его действий.

Может быть, стала бы, если бы он не вспоминал так часто ее искрящиеся глаза, когда она встречала его в коридорах штаба, на протяжении целых двенадцати лет.

Он был для нее самым хорошим, а стал самым плохим. Даже тот парень, который явился причиной ее ареста, ухитрился проиграть Гастону в борьбе за статус главного злодея жизни Элизабет Дженнсен. Это раздражало больше остального.

Глядя на уже взрослую и женщину, прошедшую огонь, воды и медные трубы, которая сторонилась его всеми силами, куратор испытывал острое разочарование. Но кроме того, вальсирование на лезвие ножа было ему вызовом. А упражняться в психологии он любил, тем более любил на Лиз, которая легко улавливала все сигналы, но совершенно не умела на них отвечать. В итоге, Гастон понял, что ее отталкивает, а что заставляет раскрываться и тянуться к нему. Безопасных тем было не так уж и много, но юмор, Арчи, разговоры об искусстве и общая любовь к старомодным вещицам работали безотказно. Уставая от склок, поводов для которых имелось намного больше, чем для примирений, они оба старались поддерживать хрупкое перемирие, пока она бывала его пациенткой в медицинском центре нового Орлеана.

К несчастью, она никогда не долечивалась до конца. Он видел результаты своих стараний в операционной считанное количество минут. В лучшем случае раз в месяц в скайпе, раз года в два или три года после завершения заданий.

Куратор сам не знал, когда именно пересек невидимую черту, после которой интерес трансформируется во что-то большее. Просто однажды он стер опасные записи с камеры наблюдения, отчитался за свой проступок перед комиссией на двадцати листах, а на откровенно паршивое задание рекомендовал назначить Ив — девушку не менее хорошую, но не такую значимую. Соврал комиссии снова. И это стало опасно, это стало видно.

Он начал защищать Лиз в ущерб другим людям. А ведь раньше не делал подобного даже ради себя. И то же самое происходило снова.

— Разворачивайся назад! — рявкнул он в трубку, едва Эрик принял звонок. — Я же велел не оставлять ее одну!

— Ты рехнулся? — вскинулся Эрик. — Там оружия на полмиллиона, и они знают, что знаем мы. И они все вокруг тебя сейчас! Не вокруг твоей девчонки.

Твоей девчонки.

Гастона не так уж сильно волновало, знает ли Эрик о них с Лиз (по крайней мере, вовсе не так сильно, как она полагала), но недоверие, прочно укоренившееся в их маленькой команде принимало опасные масштабы. Не сдержавшись, куратор выругался так, как позволял себе редко. Задание оказалось под угрозой из-за сомнений в мотивации друг друга. Каждый считал себя умнее и добросовестнее другого, а в итоге получился бедлам.

— Я велел тебе разворачиваться, — ледяным тоном сказал он. — Хочешь поспорить?

— Есть, босс! — рявкнул Эрик в трубку.

Гастон сбросил вызов, проклиная мальчишку. Скрипнув зубами от досады, он засунул телефон в карман и уже собирался вернуться внутрь клуба, как вдруг услышал:

— Мистер Сайтен, — елейный голос судьи заставил его напрячься не хуже звука снимаемого с предохранителя пистолета. — Как удачно, что вы здесь.

Гастон едва успел обернуться, как один из двух сопровождающих Праера впечатал в его живот кулак, вынуждая согнуться пополам, а затем приставил к виску пистолет.

— Тащите его к воде, с глаз подальше, — велел судья.

Не сказать, чтобы Гастон не видел возможности отбиться, но нужен был план, на разработку которого требовалось время, и он позволил судье думать, что тот контролирует ситуацию. Даже когда его поставили на колени не сопротивлялся.

— Где Тая? — спросил он, не пытаясь сопротивляться.

— Тая? Боюсь, ее нет, — усмехнулся судья, обдавая арктическим холодом своего пленника. Гастон пытался не делать поспешных выводов, но внутренности будто вымерзли. — Есть только Элизабет, если не ошибаюсь. Я ведь не ошибаюсь? Признаться, она заставила меня поломать голову. Тем интересней было! Давно мне не попадались такие забавные загадки. Остался всего один вопрос: кто вы, черт возьми, такие? Бюро? ЦРУ?

— Информация в обмен на информацию, — не растерялся куратор. — Вы мне расскажете, как нас вычислили, а я — кто мы такие.

— И это вопрос? — усмехнулся судья. — Не хотите знать, что тут происходит? — он обвел рукой озеро.

— Мы уже все знаем. Непонятно одно: по какой причине вы решили предать друга, но ответ не имеет большого значения. Алчность, украденная женщина, зависть, несвоевременно занятый пост — какая разница? Чем бы вы ни оправдывали себя, судья Праер, сути это не меняет: вы преступник, за вами придут. А вот нам учесть на будущее негативный опыт не мешает.

— На будущее? — умиленно переспросил судья.

— Я оптимист по жизни, — ответил Гастон, насмешливо щурясь. — Ну так что, бартер? Вы ничего не теряете, кроме пары минут.

— Ну что ж, мистер Олафсен. Все дело всегда в женщинах. И вас подвела тоже женщина — ваша жена, подружка или кем она вам приходится. В тот момент, когда на празднике Имоджин мать мальчишки Лайта швырнула в очаровательную миссис Сайтен записку, я насторожился. Ведь на моих глазах мэр обещал вам всяческую протекцию. И тем не менее ваша супруга побежала лебезить перед мальчишкой и его мамашей… Чего испугалась? Я попытался выяснить, что с ней не так. И закономерно наткнулся на глухую стену — вашу легенду. Тогда я начал вспоминать то немногое, что о вас узнал. И не зря! Когда вы впервые заговорили об аварии, она почувствовала себя неуютно и дабы подчеркнуть, что находится на своем месте, миссис Сайтен обронила, что еще в девичестве, будучи мисс Эверс, помогала одному небезызвестному архитектору строить мост в Нью-Йорке. Много ли мостов там было построено, как думаете? Не очень. Вы отошли от ленгенды, а я, проштудировав газетные статьи, обнаружил, что единственной более ли менее подходящей парочкой являются Арчибальд Харлоу и Сара Майлс. Конечно, узнать в Саре миссис Сайтен мне не удалось, и я решил, что она приврала о своем опыте. И так и думал, пока вы сами не начали проявлять нездоровый интерес к моей дочери. — В этом месте судья сделал паузу и задумчиво, осторожно продолжил. — Будем откровенны, Донна не ваш уровень. Не исключаю, что у… персонажа мистера Сайтена могли быть связи в прошлом, что есть мужчины, которые способны изменять жене даже после того, как обещали ей восстановительный отпуск мечты… но вы ведь не изменяли. А что еще такому человеку могло понадобиться от провинциальной девушки, если не развлечения? Что в образе, что нет, вы одержимы всем красивым и изысканным. И гордитесь этим, очень гордитесь. Женщина искусства со сложным характером и собственным мнением по каждому вопросу может быть вам интересна, а Донна… я так не думаю. Даже Кили Андерсон не могла бы претендовать на эту роль, а ведь она получила просто прекрасное образование, по здешним меркам.

Вот тогда-то, поразмыслив, я и пошел ва-банк. На картине, которую нарисовала миссис Сайтен, остались ее отпечатки пальцев — не пришлось даже искать. Тот, кто вас прикрывает, навряд ли очень заботился о благополучии, не так ли? Малолетняя убийца из Вирджинии явилась по наши мелкие, гнилые душонки. Иронично. После этого я узнал и о кровавом Эрике Стайлзе. История эмигранта, который провалился на последнем курсе ординатуры, куда скучнее, но применение полученным навыкам не может не умилять.

Ну и как, вы довольны моим… исследованием?

— Говорил я ей сидеть дома, но женщины такие женщины, — цокнул языком Гастон, охотно перенимая манеру общения. — Есть в местном пренебрежительном отношении к дамам рациональное зерно!

— Так что за правительственная организация стоит за вами? — вскинулся судья, устав от игр.

— Такой нет. Есть только… правительство, — усмехнулся куратор. — Видите ли, вы нарвались на своего рода отряд самоубийц. Те, кого вы так долго и упорно вычисляли, не более, чем пушечное мясо. Аперитив.

Судья аж зубами скипнул, а куратор, тем временем, бросил короткий взгляд на парня с пистолетом в попытке понять, нет ли в его карманах ножа. К несчастью, звезды были совсем не на стороне куратора сегодня.

— И все же мой вопрос остался без ответа, мистер Олафсен: кого мне ждать у своего порога? — спросил судья сурово.

— Видите ли, в чем дело… — задумчиво протянул Гастон, — сам не знаю. Мое дело раскопать, а уж кто придет по следу — неведомо. Но вы в любом случае не будете счастливы.

— Интересно, от вас есть хоть какой-нибудь толк? — разочарованно протянул судья, а Гастон лишь скорбно пожал плечами, не видя причин открывать все козыри. — Ладно, шутки в сторону. У кого материалы? У парнишки или вашей подружки?

— Материалы уже давно отправлены по нужным адресам, — ловко блефовал куратор. — Оставались только списки участников турнира, а они… вот. — Он щелкнул по пуговице пиджака, где пряталась микроскопическая камера. — Хотя, без них вполне можно обойтись, просто поиски займут чуть больше времени.

Судя по выражению лица, судья был в бешенстве, но не позволил себе сорваться:

— Заберите камеру и на склад его. Нужно найти двух других.

Этого допустить было никак нельзя, и как только куратора подняли на ноги, он схватился за пистолет своего надзирателя и заломил его руку за спину. К несчастью, мужчина оказался крепче, чем куратор рассчитывал, и не выпустил ствол. Завязалась драка, а учитывая, что на одного безоружного пришлось трое вооруженных, результат предсказать было нетрудно. И едва Гастон успел заставить соперника уронить пистолет, как в его подбородок уперлось другое дуло.

— Дернись, — прошипел второй из свиты судьи, — и я вышибу тебе мозги.

— Веди мистера Олафсена к машине, — велел Праер как ни в чем не бывало.

Они не прошли и пары шагов, как в темноте взревел мотор, разрывая тишину ночи звуками зашкаливающих оборотов, и ярко вспыхнули фары. Судья и его дееспособный товарнищ верно оценили настрой новоприбывшего и бросились прочь, но Эрик не был бы собой, не устрой он преследование. Скользкий Праер мигом сообразил, что пахнет паленым, и нырнул в кусты, оставив своих сообщников разбираться самостоятельно. Избитый тоже пытался уползти, но Гастон его задержал, а вот оставшемуся не повезло конкретно. Куратор на мгновение даже решил, что Эрик окончательно спятил, так лихо он рассекал по пятачку следом за обидчиком, буксуя и взметая в воздух комья грязи. Только когда противник рухнул в грязь, рискуя быть задавленными, парень остановил машину в десяти сантиметрах от его ног и вылез из салона с битой наперевес. Машину глушить не стал.

— Как босс, нормально? — издевательски протянул Эрик. — Под контролем у тебя, смотрю, ситуация.

Он выглядел до неприличия веселым и, проглотив замечатение, что психотерапевт Эрика явно поспешил с выпиской пациента, сказал:

— Связать, и в машину.

Скручивали измазанных грязью мужчин сообща. Сначала те пробовали сопротивляться, но угроза в виде биты подействовала отлично. А кляпы — еще лучше.

— Как вычислили-то? — спросил он, запихивая первого из обидчиков в багажник.

— Потом, — хрипло ответил Гастон. — Где Лиз?

— Запрашивает официальное подкрепление. Данных достаточно.

— На кой черт ты ее оставил? — раздраженно интересовался куратор.

— У нее пистолет остался со склада. Не маленькая — разберется.

От раздражения Гастон хлопнул крышкой багажника сильнее необходимого.

— Ты нарушил мой приказ.

— Отвали. Если бы ты хоть чуть-чуть подумал головой…

Благо, Эрику хватило ума замолчать.

— Самое мудрое твое решение за сегодня, — не сдержавшись, прокомментировал куратор, а парень зло сплюнул в сторону.

Внезапно зазвонивший телефон обеспечил необходимую передышку и, отойдя в сторону, Гастон позволил Эрику самостоятельно разбираться с оставшимся сообщником Праера. Он надеялся, что звонит Лиз, но стоило увидеть номер, как все мысли о ней были насильственно выброшены из головы.

— Гастон, материалы получены, запрос на подкрепление одобрен. Ввиду чрезвычайной ситуации ждите агентов через тридцать минут. Будет вертолет. Встретьте и сопроводите. Дальнейшие указания по факту завершения операции.

Он не успел и двух слов вставить, как звонок был сброшен.