Уже три дня как стоит отличная погода, но сегодня — особенно. Я не очень хотела это делать, но из-за жары была вынуждена снять толстовку, и строители теперь пялятся на два шедевра пластической хирургии. С запозданием все мы умные, но нужно было надеть более просторную футболку. А ведь когда-то я была счастливой обладательницей симпатичного второго размера. Очевидно, Гастону это пришлось не по нраву…
Сейчас строители занимаются демонтажем кровли, пока я беру пробы фундамента. Судя по предыдущим исследованиям, он в хорошем состоянии, но я еще не везде осмотрела из-за опасности обрушения крыши. Только бы успеть ее снять, пока изменчивая погода не напомнила о себе снова… Это стало своего рода паранойей. Мы с Лео даже новую игру изобрели: не вылезаем с сайтов метеоцентров, следим за движеним циклонов и ужасно раздражаем Гастона. Куратор ничего по этому поводу не говорит, но по нему видно.
В зале немного холоднее, чем за его стенами, и, выйдя в очередной раз на улицу, я подставляю лицо солнцу. За оградительной линий, конечно же, стоят люди. Мне кажется, здесь уже весь городок показался. То ли за зал переживают, то ли на строителей без рубашек любуются.
У парней-рабочих есть бригадир, с которым регулярно тявкается Лео. Видимо, он полагал, что главным назначат его, но я сделала вид, что глуха к протестам. Он военный, а не строитель. К чему подставляться, доверяя ему командование, если рядом профессионал? Вот пойдем штурмом на мэрию, так я его запросто в авангарде пущу, а пока пусть сидит в окопе. Но лжебрат не согласен, и чтобы скрасить себе часы страданий на скромной должности, он притащил сюда док-станцию и диск группы Rage against the machine. Без музыки на стройке плохо, но мы его уже в четвертый раз прослушиваем. Еще один повтор Killing in the name, и именно killing [с англ. «убийство»] я и займусь. Не знаю, как еще не нажала заветную кнопку с черным квадратиком, наверное, название группы подкупило: ярость против системы… Надеюсь, под системой Лео подразумевает не меня. Хотя, без разницы.
С тех пор, как я переспала с Гастоном, все остальное кажется только фоновым шумом. Главный кошмар уже случился.
Я планирую короткий отдых и пару глотков воды, но замечаю, что через ограждения пробрались дети: мальчик и девочка лет девяти. Оглядываюсь в поисках родителей, но обнаруживаю только Донну Праер в окружении целой толпы ребятишек. Я весьма удивлена: не похожа укротительница чужих мужей на школьную учительницу младшего звена.
— Так-так, кто это к нам пожаловал? — спрашиваю весело у ребят, скрывая замешательство. Я понятия не имею, как общаться с детьми. Мои мечты о них остаются только мечтами. Иногда я останавливаюсь на детских площадках, чтобы понаблюдать, но это тот максимум, который я могу себе позволить при нынешнем образе жизни.
— Мы хотели только посмотреть, — излишне серьезно говорит мальчик, прикрывая собой подругу.
— Смотрите, это можно. А вот за ленты заходить нельзя. А ну-ка, — подмигиваю ему и, подталкивая детей в спины, веду к Донне.
— А мы сможем заниматься в этом зале? — спрашивает с той же серьезностью мальчик. — Мисс Праер говорит, что если его достроят, мэр разрешит нашему театральному кружку переехать.
Донна Праер не учитель, но держит детскую театральную студию? После этой новости коварная захватчица чужих мужей взлетает в моих глазах на много пунктов вверх. Жаль. Мне больше нравилось думать о ней, как о злой ведьме. Но, как всегда, мир не упрощает задачу и упорно отказывается разукрашиваться в монохром. Хотя «если достроят» я заметила и еще припомню.
— Его обязательно достроят. И мэр у вас замечательный. Зачем ему возражать? — отвечаю, сглотнув горечь. Кто знает, что случится, когда к власти в городе придет другой человек, а Андерсон отправится за решетку? — Разве можно придумать лучшее применение этой сцене?
На самом деле у концертного зала и театрального имеется ряд отличий, но для такого городка и детской труппы они совсем не важны. Я очень рада, что здание, на реставрацию которого будет убито столько сил, послужит доброй цели.
— А теперь пойдемте к мисс Праер.
Донна настолько занята одной из девочек, у которой идет из носа кровь, что даже не замечает пропажу двоих подопечных. Высказать бы ей за недосмотр за детьми — ведь могли и пострадать, — но в данный момент я слишком приятно поражена родом деятельности этой чванливой особы, и ссориться нет никакого желания.
— Мисс Праер, — зову. — Я нашла ваших потеряшек. Проследите, пожалуйста, чтобы больше никто не заходил за ограждения. Здесь небезопасно.
— Простите, миссис Сайтен, — сухо произносит Донна, не обнаруживая в голосе раскаяния, но к детям обращается встревоженно: — Я же велела не отходить ни на шаг. Хотите безвылазно сидеть в зале? Сами просили взглянуть на стройку, а теперь нарушаете дисциплину!
— Мы больше не будем, мисс Праер, — восклицает провинившаяся девочка, пока ее серьезный друг дуется. Да уж, на хулиганов они не похожи. — Но… но там мои красивые, разноцветные мелки!
— Мелки? — недоверчиво переспрашивает Донна.
— Внутри зала прямо на полу начерчены классики, — поясняю. — Послушай…
— Одри, — подсказывает Донна.
— Спасибо, — киваю ей. — Послушай, Одри, в зале очень опасно! Там нельзя играть. Знаешь, если ты пообещаешь мне, что больше вы с друзьями туда не пойдете, я поищу твои мелки.
— Правда? Спасибо! — восторженно восклицает девчушка и смотрит так, будто я ей обещала ей Луну.
Но восторг от становления супергероиней для одной маленькой девочки омрачается истошными криками. Требуется несколько секунд, чтобы разобраться в происходящем, но затем я срываюсь с места и, позабыв о Донне и ее малышне, бегу к стенам зала. Приходится приложить усилия, чтобы продраться сквозь толпу строителей, прежде чем взору открывается страшная картинка: лежащий на земле молодой парень, придавленный шиферным листом.
Оказывается, рабочие снимали большой пласт кровельного материала, и тот развалился прямо на высоте. Почти все успели отбежать на безопасное расстояние, но невезучего парнишку задело. Удар пришелся в спину, отчего тот упал, и шифер накрыл его сверху. Я набираю в срочном порядке скорую, по-женски проигрывая в голове варианты развития событий один другого хуже. Пока проходит звонок, я смотрю вверх в попытке обнаружить виноватого — того, кто переоценил целостность материала, плохо закрепил пласт или что-то уж там стало причиной беды. Но на крыше только Лео. Он бледен, как полотно, и попытки спуститься не делает. Шок, судя по всему. Остальные пытаются помочь, суетятся, а он стоит и потерянно сморит на происходящее. Делаю знак, чтобы скрылся с глаз. Это сейчас наиболее оптимальный вариант. Навряд ли он сможет действовать адекватно, если заставить его спуститься.
У меня был подобный случай. Однажды на задании объект приставил к виску женщины пистолет, и я завизжала, не помня себя. Это, конечно, легко удалось потом объяснить: кто угодно запаникует, если твоему знакомому грозят вышибить мозги, — но дело было серьезнее: я полностью утратила связь с реальностью. Я видела Рика, суд, камеру, Рика, суд, камеру… самые страшные эпизоды своей жизни. Даже успела усомниться, что все последние четырнадцать лет действительно были. Подумала, что Гастон и команда — бред, существующий только в моем воображении, что мне все это привиделось. Почему нет? Я вполне могла сойти с ума в одиночной в камере и натворить новых дел. Меня привела в чувство грубая оплеуха.
Кстати, та женщина пострадала из-за меня. Это ее обвинили в шпионаже, а на меня даже не подумали.
Закончив разговаривать с врачами скорой помощи, я пытаюсь распустить бригаду, но никто не собирается уходить — ведь пострадал коллега. Приходится их убеждать и так, и эдак, а потом обратиться за помощью к бригадиру, который с одного грозного рыка разгоняет строителей по домам. В больницу поедем мы с ним, и никто больше. Нечего там толпиться.
Врачи приезжают моментально — прелесть маленького городка — и начинают осмотр. По медицине я не спец и из их разговора могу понять лишь то, что не все хорошо. На носилки пострадавшего перекладывают очень и очень аккуратно, хотя тот без сознания и не может чувствовать боль. В голове стучит страшная мысль: перелом позвоночника.
Чертыхнувшись про себя раз десять, набираю Гастона. После случая на кухне мы с ним без надобности не разговаривали (и инициатором охлаждения был не он), но сейчас не до уязвленного самолюбия.
— У нас ситуация SOS, — говорю без приветствия. И кратко пересказываю все, что случилось. — Нужно, чтобы ты перехватил Лео до того, как тот наделает глупостей, а я в больницу.
— Думаешь, все плохо?
— Думаю, что риск нам не по карману. И так облажались.
— Я выхожу. Не клади трубку. Говори. Ты сама как?
Запрыгиваю в машину, включаю на телефоне громкую связь и пристраиваю мобильный в держатель на приборной панели.
— Я боюсь, что у парня сломан позвоночник, — пропускаю его вопрос. Естественно, я не в порядке.
— Врачи проверяли чувствительность конечностей? — тут же включается режим «доктор» Гастон.
— Да. Рефлекс снижен.
— Это не обязательно перелом, — авторитетно заявляет Гастон. И хотя «не обязательно» — не более, чем пятьдесят процентов спокойствия, становится легче. — Это может быть давящая на позвоночник гематома или смещение позвонков…
А на меня накатывае новая волна страха.
— Гастон, нам придется разбираться со страховщиками? — спрашиваю дрожащим голосом. Эти компании копают глубже некуда, три шкуры спустят, лишь бы не платить. Нам всегда говорили, что страшнее страховщиков только атомная война. Как доказать, что ты работаешь на правительство, если нет никаких подтверждающих документов? Навряд ли комиссия часто повторяет киношный трюк с «волшебным» звонком и пожизненной установкой грифа «сверхсекретно».
— Если так, то будет паршиво, — подтверждает он. — Этих ребят даже наши IT терпеть не могут.
— Я забрала твою машину, но все равно поспеши. Боюсь, что Лео куда-нибудь уйдет и наломает еще больше дров.
— Почему он должен наломать дров? — удивляется Гастон.
— Да потому что он не в себе!
— Еще раз: что произошло?
— Лео был на крыше! — восклицаю. — Единственный! Стоял как истукан и пялился на нас. Я боюсь, это каждая собака видела.
— Тогда первоочередная наша задача: не дать полиции снять его отпечатки пальцев.
Моя нога соскальзывает с педали газа, и машина делает странный рывок. Я не могу продолжать этого разговор. Еще раз в камеру я не хочу. А на электрический стул — тем более. Я еще и не жила толком!
— Как освободишься, подъедь, пожалуйста, в больницу. Я хочу, чтобы ты послушал врачей. А то трудности перевода, сам знаешь.
В трубке едва слышный смешок.
— Хорошо, постараюсь, — издевательски серьезно обещает Гастон. — Только пока узнай, пожалуйста, кто такой пострадавший парнишка. Из простых или нет. Нужно будет выстроить политику.
Иногда такие разговоры меня обижают (наверное, потому, что я сама — девочка из простых), но сегодня это кажется резонным. Да и кому ж спасать ситуацию, как не мне самой?
— Попробую, — и отключаюсь.
Стыдно признаваться, но я очень надеялась на приход Гастона. Такая ситуация в одиночестве и без малейшей поддержки переносится очень тяжело. Мать рабочего кажется адекватной женщиной, простоватой, но она ведь мать. И хотя я понимаю ее реакцию, мне пришлось пересказать случившееся трижды, как на допросе. Она искала нестыковки. Для меня это не в новинку. Даже если бы я оказалась вынуждена лгать, то ни словом не ошиблась бы — куратор на этот счет муштровал меня знатно, — но это было ужасно неприятно. Единственное, о чем я умолчала — о Лео на крыше. Если он действительно виноват, это было бы правильно, но если нет? Сестра обвинила брата, а потом выяснилось, что все было совсем иначе. Да кто ж поверит, что это не покрывательство?
И бригадир… он смотрел на меня так странно. Точно решил, что я выгораживаю Лео. Но на третий раз пересказа я подчеркнула, что прежде чем строить теории, сначала выясню детали, и многозначительно посмотрела на него. Он отвернулся первым, и это хороший знак.
К приходу врачей Гастон так и не появился, и мне пришлось слушать малопонятные термины и подавлять желание полезть в гугл. У рабочего компрессионный удар позвоночника в посясничной области, это и вызвало снижение чувствительности и ограничание двигательной активности нижних конечностей. Причиной потери сознания стала черепно-мозговая травма, случившаяся при падении. Вроде бы, мне понятно, но что дальше-то? Я бы хотела задать множество вопросов, но, во-первых, я посторонняя, а, во-вторых, имеет место конфликт интересов.
А мать рабочего в таком шоке, что не сумела собраться до того, как ушел доктор. Через пару часов она придет в себя и попытается наверстать упущенное, в том числе по поводу обвинений в трагедии, но остается только ждать. И мечтать о том, чтобы нашелся громоотвод.
После рассказа врачей смысла оставаться в больнице никакого, и я направляюсь к выходу. Мне необходимо как минимум переодеться, потому что после ползанья по полу концертного зала я вся в грязи и паутине.
Только бы никого не встретить.
Не успеваю додумать мысль, как оказываюсь в фойе, где собралась добрая половина города. Этот марафон невезения когда-нибудь прекратится?
— Здесь сдают кровь, миссис Сайтен. Добровольное донорство, — подсказывает мне рядом сидящая женщина, имя которой сразу выпрыгивает на поверхность сознания, как при любом неприятном знакомстве.
— Миссис Хастингс, — говорю как можно любезнее. После нападок в булочной я побаиваюсь эту кошатницу. Зачем я остановилась. — Вы тоже донор? — спрашиваю из вежливости, намереваясь как можно скорее сделать ноги.
— Разумеется. И вам стоит попробовать.
— В другой раз, — отнекиваюсь.
Моя кровь равносильна отпечаткам пальцев. Однозначный идентификатор личности. Было время, какой-то из отделов команды свихнулся и потребовал не пить из одноразовых стаканчиков и следить за правильной утилизацией пластиковых бутылок из-под воды. Чтобы уж наверняка не попадаться… Неделю эту тему горячо обсуждали в чате, а потом слово взял наш куратор. Он предложил энтузиастам, раз уж так наболело, организовать механизм утилизации и использованной туалетной бумаги, а то секретность получается не полная. И подписался: «искренне ваш, босс». Тема заглохла мгновенно. Ни одного смешка, ни одного слова против, ни одного слова одобрения. В общем чате. Но, полагаю, почта Гастона переполнилась благодарственными письмами.
— Милочка, — неодобрительно вздыхает миссис Хастингс. — Миссис Марвелл находит на это время всего раз в месяц, и до следующего вам бы сначала дожить.
— Миссис Марвелл? Булочница? — спрашиваю растерянно. С каких пор булочницы умеют попадать иголками в вены? Помнится, эту науку освоили даже не все ассистенты Гастона, и однажды из-за этого был скандал. — А почему она?
— Волонтерская работа, миссис Сайтен. Вы о такой, полагаю, слышали.
Даже обидно становится. Не случись сегодня одной маленькой катастрофы, я бы только посмеялась, но на юмор уже не осталось сил. Вот ведь стерва! Надо ли говорить, что вылетая на парковку, я киплю от злости, и практически бегу к заимствованному у куратора внедорожнику. Перед началом задания было решено, что двух автомобителей достаточно, но Лео аж зеленеет, когда видит меня за рулем своей машины, и в благородство приходится играть Гастону. Хотя ему, наверное, это нравится: что по утрам я вынуждена прыгать вокруг на мягких лапках, выпрашивая ключи.
Бросив взгляд в отражение в зеркале прихожей, я чуть не падаю. Я знала: стройка беспощадна, но настолько? В волосах каменная крошка, на груди висит паутина, щеки перемазаны грязью на манер боевого раскраса индейцев… И в таком виде я вернулась из больницы, где на меня полюбовались все доноры города. А еще Донна Праер. До чертиков обидно.
— Гастон! — кричу. Какого черта? Где он пропадает? Мог бы уже десять раз обойти весь район, не то что доставить Лео домой. Неужели возникли проблемы?
— О, Тая. Мистер Сайтен просил вас предупредить, что они задержались на стройке, — говорит Мэгги.
— А почему он не позвонил мне? — недоумеваю.
— Вы не брали трубку.
— Я…
И тут я вспоминаю, что крепление для мобильного, куда я вставила телефон, было рассчитано на большую диагонать, и на повороте аппарат улетел куда-то под сидения. На ходу я его достать не смогла. Хотела найти, когда остановлюсь у больницы, но так спешила узнать о состоянии парнишки-строителя, что совсем забыла.
— Должно быть, выронила в машине, — вздыхаю. — Переденусь и поищу.
— Мистер Сайтен сказал: что-то стряслось на стройке. Мне так жаль.
— Да. Пострадал один юноша. Винс Лайт. Вы его знаете?
Судя по выражению на лице экономки, она знает. И мне становится не по себе. Глупый был вопрос. Здесь все всех знают.
— Это сын моей подруги, — с трудом выдавливает она улыбку.
Чувствую, что кости нам перемоют и наполируют до глянцевого блеска…
— Мне ужасно жаль, Мэгги. Послушайте, идите домой. Я со всем разберусь.
Я, конечно, переживаю за нее, но основная причина щедрости в том, что еще и косых взглядов мне сегодня не вынести. Эгоистично, но безвредно.
— Нет-нет, я в порядке. Мистер Сайтен уже отпускал меня на прошлой неделе…
— А я отпускаю на этой. Думаю, вам необходимо утешить миссис Лайт, а мне не мешает подумать в одиночестве.
Она все-таки уходит, скомканно благодаря. А я добиваюсь своего: остаюсь совсем одна. Шаря рукой под водительским сидением Гастона, я не перестаю задаваться вопросом: что я делаю? Отталкиваю даже тех людей, с которыми меня через пару месяцев ничего не будет связывать. Я чувствую себя абсолютно одинокой, но лишь усугубляю это состояние. Не позволяю себе жить одним днем или наслаждаться моментом даже в малом, пытаюсь все контролировать… а потом удивляюсь, что мне это не удается. Мне всегда так жалко личного пространства, так страшно, что причинят боль… Будто одиночество не ранит.
И, как в насмешку, только успеваю подумать о доверии, как рука натыкается на какой-то подозрительный контейнер. Любопыство сгубило кошку, но я все равно собираюсь заглянуть внутрь ящичка. Приходится повозиться, открепить его от сделанной на заказ хитроумной конструкции, но разве меня когда-нибудь останавливали трудности? Наконец, щелкает замок, а внутри… истинная утопия: минималистично элегантная беретта, глушитель, сменный магазин… Морщусь. Как иногда грустно быть правой. Но как же ты наивна, Тая! Что еще может храниться в машине куратора сверхсекретных правительственных заданий? Скажи спасибо, что гранатомет не обнаружила. Водружаю контейнер на место и возвращаюсь к поискам телефона.
Мобильный обнаруживается в щели между сидением и консолью. Девайс в четверть дюйма толщиной там прекрасно уместился. К несчастью, моим пальцам приходится сложнее. Достать аппарат никак не получается. И просидев пять минут на водительском сидении попой кверху в попытке найти способ сделать пальцы тоньше, я начинаю ругаться в голос. Спинке кресла тоже достается.
— Полагаю, это лучшее, что я видел за прошедший год, — слышу голос Гастона.
От неожиданности подпрыгиваю и оборачиваюсь. Он стоит позади и, видимо, давно. По крайней мере моей задницей, судя по комментарию, успел налюбоваться. Восторг, какая я внимательная.
— Помог бы лучше! — огрызаюсь.
— Попроси вежливо, — советует он.
— Или я останусь без телефона.
— Как же с тобой всегда тяжело, — устало вздыхает Гастон и залезает на заднее сидение, а я чувствую укол вины. Конечно, неправа. Я иррационально, с полным осознанием собственной глупости злюсь на Гастона. Потому что хочу его, и единственное, что приглушает это чувство — раздражение. Не полностью, конечно, но хоть полегче. Абсурд.
— Ты как его туда засунуть ухитрилась? — спрашивает он, пробуя подлезть то с одной стороны, то с другой.
— Трехочковый на повороте.
Наконец, виртуозно подцепив телефон пальцами с задней стороны консоли (у меня бы на такое длины пальцев не хватило), Гастон вытаскивает его и передает мне.
— Спасибо, — говорю, мельком просматривая входящие звонки. Три пропущенных. Все от куратора. — Собирался устроить мне выговор?
— Возможно. Но решил сначала проверить, не растерзали ли тебя местные жители. Как у Зюскинда в Парфюмере. От большой любви, — шутит Гастон, опираясь локтями о передние сидения, наклоняясь ко мне и чуть шурясь.
— Заехал? — цепляюсь за слово, игнорируя разного рода инсинуации.
— Завтра охота, а это значит, что у нас уникальный повод заглянуть в магазин Харви Андерсона и поискать компромат. Лео ждет в машине.
— В общем, — преревожу тему. — У парня компрессионный ушиб позвоночника и сотрясение. Говорят, нужно сделать операцию по удалению гематомы, и тогда все будет в норме.
— Ушиб в поясничном отделе? — уточняет Гастон задумчиво. — Не очень хорошо, но его состояние мы можем проверять сами — без врачей. Это плюс.
— Он не в сознании. Приложился головой.
— Как придет — навестим. Кстати, о несчастном случае. Лео говорит, что пласты грузил не он. На крыше было минимум три человека. И он сделал некоторые расчеты…
— Расчеты?
— Расчеты, — терпеливо повторяет Гастон. — Если что, наш убийца рыб еще и неплохой физик, обращайся. Но я не об этом. Была неосторожность со стороны крановщика. Должно было тряхнуть, чтобы материал раскололся и съехал.
— Но мы не сможем это доказать, не так ли?
— Как бы это отвратительно ни звучало, но пока мы нужны мэру, находимся в относительной безопасности. И то, что завтра охота с ним и с судьей — очень хорошо. Будет время пообщаться… Все, мне пора.
— Удачи в поимке злостных контрабандистов, — проговариваю шутливое напутствие, хотя на душе премерзко.
Ничего, я привыкла переживать самые тяжелые моменты в одиночестве.
Покинув медцентр Гастона после серии последних операций, я целых девять месяцев пробыла в изоляции в Сиэтле. В больницах мало хорошего, но, поверьте, я пожалела, что вернулась в свои родные четыре стены. Там, конечно, за столько лет все сделано для моего удобства, но поговорить не с кем, а тяжелых мыслей хватало. О том, что комиссия очень недовольна исходом операции, меня известили сразу, и будущее стало размытым и неясным.
Но в моим одиночестве винить было, как всегда, некого. Перед выпиской Гастон предложил мне остаться в Новом Орлеане. Сказал, что в медцентре держать не имеет права, что я хорошо иду на попарку, но, предложил снять квартиру неподалеку, и продолжать наблюдаться у него. Я отказалась. Такой ответ был предсказуем, как восход солнца. Я даже не думала ни секунды… А Гастон улыбнулся и даже не поменял руку, в которой держал визитку — не риэлтора из Нового Орлеана, как я сначала подумала, а хирурга из Сиэтла. Он прекрасно знал, что я не захочу оставаться рядом с ним дольше необходимого. Наверное, можно сказать, что мы идеально изучили друг друга.
Вернувшись домой я наняла сиделку, чтобы помогала, пока я не приду в норму. Но мы с ней почти не разговаривали. Кажется, я ее пугала. Ну еще бы: ее нанимательница — женщина, которая хорошо платит, при этом все ее лицо в отеках, а тело в рубцах от хирургических швов (их пришлось сводить лазером позже), но рассказывать, что случилось, она отказывается. Не странно, что мы не нашли общий яык. Вот как я оказалась замурована в четырех стенах наедине со страшными мыслями и опасениями. До этого, конечно, точно так же приезжала отходить от заданий и операций, но не на восемь месяцев и без злосчастного провала за плечами. Мои прошлые годы проходили в чужих квартирах и чужих постелях…
Пустота собственной жизни пугала до дрожи. Без работы меня будто и не существовало.
И тогда я стала мечтать. Я провела много дней, представляя жизнь, в которой у меня есть близкие. Читая женские журналы, я ненавидела плакс, которые жаловались на проблемы с родными и друзьями. В то время, как они имели возможность изменить свою жизнь и отношения с окружающими, я была вынуждена биться за одно лишь это право.
Встряхнув головой, отгоняю мрачные мысли, снимаю холст с мольберта и вешаю на стену. Теперь там маки Арчи, и дождливый дворик в масле.
Несколько последних вечеров я избегала Гастона с помощью кистей и красок. Боялась рецидива. Он для меня как желанная инъекция забвения. Когда-то давно я смогла убедить себя, что смогу совместить и чувства к Гастону, и работу на команду. Глупешее из допущений, и я за него поплатилась. И тем не менее снова забыла о проекте и наших ролях в нем, стоило получить дозу радиоактивого обаяния!
Что ж, есть и плюсы: теперь у меня имеется очень симпатичный Мичиганский пейзаж. Потому я его отсюда заберу, а пока пусть украшает студию — ей не помешает. Остановка здесь очень специфическая. Нынешняя студия — явно не так давно появившаяся пристройка к дому. Полагаю, планировали сооружение под гараж, который в начале двадцатого века, разумеется, не был предусмотрен, а в наше время жизненно важен, но то ли передумали, то ли не успели доделать, и странное помещение осталось в виде неполноценной комнаты. В ней изобретательный Гастон и решил оборудовать небольшую мастерскую для архиектора. Но получилось неоднозначно: кирпичная кладка стен сочетается с драппировками и не тронутым краской деревянным полом, поверх которого брошен яркий ковер с длинным ворсом (стоять на нем у мольберта голыми ногами — удовольствие на грани экстаза). Возможно, для настоящей студии здесь маловато света, но мне нравится. И видеть в ней творение собственных рук тоже нравится.
Где-то в глубине дома хлопает дверь, и я, ненавидя себя за вспышку радости, бросаюсь к источнику шума.
Вернулись.
И только пройдя мимо комнаты Лео, из которой доносятся знакомые низкие биты, свидетельствующие, что владелец на месте, я осознаю, что бегу не от одиночества, а к совершенно определенному человеку…
— Я думала, мне расскажут, каков итог поездки, — говорю, врываясь в кабинет Гастона.
И я снова начинаю с обвинений, потому что не вижу другого способа защититься.
— Прости, — отвечает он без малейшей агрессии. — Из IT, наконец, прислали распечатки со счетов Андерсона, и я увлекся.
Вот у кого нет проблем с концентрацией и наличием лишних персонажей в доме.
— Мне зайти позже?
— Нет. — Он дежурно улыбается, прикрывая ноутбук, и я, воспользовавшись моментом, присаживаюсь на подлокотник кресла. — Мы ничего не нашли. Арестовать Андерсона можно лишь за торговлю самым уродливыми чучелами во всей Северной Америке.
Представив себе мертвые глаза животных, на которых некоторые люди любуются десятилетиями, вздрагиваю. Разве это не ужасно? Я, конечно, не ярая сторонница зеленых, но это почти все равно, что держать в доме трупы!
— У нас путь один: поохотиться с Андерсоном, как можно сильнее ему понравиться и посмотреть, куда приведет эта дорожка.
Как-то мне совсем не нравится идея ждать благословения вышестоящих, но несогласие я оставляю при себе.
— Понравься Андерсону, — бурчу себе под нос. — Нам пора выбираться из этой ямы невезения, иначе на задание убьем годы.
— Это ты о чем? — спрашивает Гастон, ставя меня в тупик. И только тогда я осознаю, что для него очень многое из творящегося здесь — в новинку. Он никогда не был аквариумной рыбкой, он таких рыбок подкармливал. Аквариум тот же, а опыт — нет.
— О статистике. Каждый инцидент подобный сегодняшнему отдаляет от цели. Реальность, конечно, никогда не соответствует плану, а без ляпов в начале никто не обходится, но тут чуть не прихлопнули парнишку. Думаешь, это недовольные распределением городского бюджета? Мне страшно подумать, что они готовы пожертвовать людьми, с которыми здороваются с тех пор, как научились говорить, из одной лишь мести.
Гастон откидывается в кресле и задумчиво на меня смотрит.
— Мое мнение: это мэрия. У них нет требуемой суммы на реставрацию, и они останавливают работы простым и доступным способом: расследованием. И будут либо искать инвестора, либо тянуть время, чтобы получить финансирование не следующий год. Скорее всего предложат полностью замять инцидент, если мы перечислим в городской бюджет определенную сумму.
— Чудовищно. И мерзко, — емко комментирую сказанное Гастоном.
— Не спорю. Но гниль распространяется очень быстро. Грязные делишки мэра кто-то покрывает, а это значит, что тот, кто в курсе, может творить свой собственный беспредел, не опасаясь наказания сверху. Вот и получается, что существует целая преступная пирамида. Но ты права: главное, чтобы случай на стройке не стал первым из многих.
— И что? Продолжаем в том же ключе?
— Ну, главное, чтобы никто не догадался, зачем мы явились в этот город. Держим нос по ветру, занимаемся своими делами, по мере возможности отвлекаем и развлекаем людей.
Развлекаем. Как Мэгги утром этого понедельника? Вслух я этого, конечно, не говорю.
— Кстати, миссис Лайт — подруга нашей экономки. — Упс, слово «кстати» было лишним. Как бы он не догадался о ходе моих мыслей. — И нужно отнестись к этому максимально уважительно.
— Тай, не мудри, — хмыкает куратор. — Мы не виноваты, оправдываться нам не за что. Помнишь, да?
— А ты знаешь, что тогда и перечислять мэру деньги не нужно?
— Напротив, это наша цель! — умиляется он моему негодованию. — Кстати, ты любишь шубки?
— Ты хочешь купить у Андерсона мех для шубы?
— Именно. Убьем двух зайцев одним выстрелом. И ассортимент товаров мэра выясним, и отвлечем внимание местных жителей. Вместо пострадавшего пусть обсуждают обновку…
И тут меня разбирает хохот. Гастону об этом знать неоткуда, но сегодня я искала на сайте велосипед. Надоело выпрашивать машины, и я приняла волевое решение вспомнить детство. Только успела подумать, что на этом задании не обязана одеваться, как дорогая игрушка, и вот: буду ездить в шубе на велосипеде. И поскольку истерика затягивается, приходится поделиться с Гастоном нарисованной воображением картинкой.
Но он лишь суховато улыбается, так как витает в облаках. Ему не до меня. На удивление обидно…
— Знаешь, здесь, судя по всему, довольно интересная финансовая схема, — говорит Гастон, позабыва и о шубе, и обо мне. — Где-то существует фонд, якобы обеспечивающий турнир, куда в течение всего года поступают определенные суммы за нелегальный товар, а потом, во время самого покера, все это дело кем-то распиливается в зависимости от полученных долей. То есть целый год ни один из участников не имеет доступа к навару, а потом… бамц, и на счетах псевдоигроков появляются кругленькие суммы. В убытке никто не остается. Вот только если ты хочешь что-то купить, то не станешь ждать определенного момента. Значит, товарооборот происходит. И поскольку доверие — не самая сильная сторона прступников, должен быть какой-то гарантийный аппарат. Страховая компания, например. С кем из страховщиков связан Андерсон?
— Он не похож на человека, который страхует имущество.
— А его дети, жена? Узнаешь у Кили?
— Без проблем, — киваю. — Но, ты, я думаю, помнишь, что муж старшей дочери Андерсона — финасист? Он может быть как-то с этим связан?
— Я практически уверен, что фондом заведует именно он, — кивает куратор. — Но пока не хочу его трогать — слишком явное выйдет вмешательство.
Поняв, что на этом разговор исчерпан, поднимаюсь. Я чувствую своего рода облегчение: нормально пообщались, вернулись в прежние профессиональные рамки. Не о чем переживать… Но, в то же время, мне обидно знать, что единственный человек, для которого интим на столе стал испытанием на прочность — я. Всегда обидно быть тем, кто горит за двоих. Но это эгоистичное и мелкое, не имеющее значения.
Дабы продемонстрировать вновь обретенную покладистость, сегодняшним вечером я поднимаюсь в спальню пораньше. Вот только на этот раз там пусто: куратор занят финансовыми делами Андерсона, и на улаживание межличностных конфликтов времени не имеет.