05:45

В течение нескольких секунд я ясно ощущал, что такое конец света. Меня, как я и ожидал, отправили в Аид. Там оказалось совсем не так тепло, как мне представлялось. Кроме того, в Аиде было очень шумно, и вообще он весьма походил на мою квартиру. Я посмотрел на часы — было без пятнадцати шесть утра. Понедельник. Благодаря излишней чувствительности пожарной сигнализации мистера Ф. Джамала, Остаток Моей Жизни начался на час раньше, чем ожидалось. Меньше чем через пять часов я буду в Брайтоне, с Кейт, а пожарная сигнализация, квартира, Арчвей, средняя школа Гринвуда, итальянский магазинчик, Саймон, Агги и все остальное, что старается омрачить мне жизнь, останется в прошлом, как в кошмарном сне.

Пожарная сигнализация замолчала.

Дверь одного из моих соседей хлопнула так громко, что зазвенели стекла. Мир был восстановлен. Я наслаждался тишиной.

«Сегодня произойдет самое удивительное событие в моей жизни».

Вот этого волнения, этого предвкушения я и искал всю жизнь — книга с непредсказуемой развязкой, рисунок Рольфа Харриса, который никак не удается разобрать, пока он не дорисует его до конца своим скрипящим фломастером.

«Еще недавно я мог предсказать каждый свой шаг на много недель вперед. 10:00, вторник — английский у восьмого класса, 08:05, среда — бегу к воротам школы, пытаясь докурить первую утреннюю сигарету, 23:00, пятница — в кровати, мечтаю о своей бывшей девушке. Теперь, благодаря Кейт, я понятия не имею, что случится со мной дальше, но по крайней мере знаю, с кем я встречу завтрашний день. Уверенность и непредсказуемость — что может быть лучше».

Одеяло, соскользнувшее за ночь с кровати, лежало в опасной близости к пятну от мороженого на ковре, которое никак не хотело умирать. Я затащил одеяло обратно на кровать и заправил края под задницу, так что получился бесформенный кокон, из которого торчала только моя голова.

В окно проникал сквозняк, и шторы даже не пытались его задержать. Сквозняк подсказывал, что день будет холодный. Я прислушался, стараясь уловить еще какие-нибудь признаки сегодняшнего метеорологического прогноза. Ошибки быть не могло — я разобрал тихое, но неумолимое постукивание мелких дождевых капель о стекло.

Мои мысли автоматически обратились к завтраку, но я был настолько взволнован предстоящими сегодня событиями, что мой желудок сжался в комок, и ни сахарным подушечкам, ни медово-ореховым колечкам, ни мороженому хлебу или тосту без маргарина туда сегодня было не пробраться.

В ванной Одри Хепберн, держа в изящно отведенной руке элегантный мундштук, встретила меня загадочной улыбкой. Закрыв дверь, я включил свет, чем пробудил к жизни мой необузданный вентилятор. Принимая душ, я пытался представить себе трехмерный вариант Кейт с фотографии, которая висела у меня над кроватью. После душа я вытерся полотенцем, профланировал на кухню и уронил его в мусорное ведро. Не всем суждено снискать спасение.

Голый и замерзший, я встал на кровать, чтобы пыль, грязь и ворс от ковра не прилипли к мокрым пяткам, и задумался, что же мне надеть. От первого впечатления, решил я, зависит чертовски много. Что бы Кейт ни говорила, я хотел понравиться ей с первой секунды, чтобы у нее не возникло ни малейшего сомнения в правильности своего решения. Переодевшись несколько раз, я остановился на темно-синих брюках, которые купил на летней распродаже (исключение в моем принципиально сэконд-хендовом гардеробе), и на старой бледно-голубой рубашке «Маркс и Спенсер» с огромным воротником, которую я купил в Аггином «Оксфаме». Я изучил этот ансамбль в самый крупный осколок разбитого зеркальца с Элвисом: выглядел я вполне удовлетворительно.

Взглянув на часы, я начал торопливо паковать рюкзак: побросал туда остатки чистого белья — примерно три пары трусов, несколько маек и джемперов, — выругался, что не осталось чистых носков, и прихватил пару грязных. За ними последовали мои сигареты из дьюти-фри и фотография ослика Сэнди. Я просканировал комнату на предмет вещей, которые мог забыть, одновременно мысленно ставя галочки в списке того, что я обычно забываю: зубные щетки, мыло, шампунь — все это у Кейт обязательно будет. Думая о Кейт, я вспомнил про ее чек и засунул его в боковой карман рюкзака.

Сев на край кровати и глядя в потолок, я попробовал мысленно подготовиться к предстоящему дню. В соседней квартире включился радио-будильник, и «Waiting for an Alibi» «Тин Лиззи» нарушило мою сосредоточенность. В голову залетела случайная мысль: нужно ли мне купить Кейт подарок? Через пару минут эта мысль потеснила все остальные и превратилась в дело государственной важности. Я пошарил по квартире в поисках чего-нибудь, что могло бы стать подарком. На глаза мне попалась кассета «Звездных войн». Если ей нравится «Девушка Грегори», сказал я себе (рассуждать здраво к тому времени я был уже не в состоянии), то «Звездные войны» ей, наверное, тоже понравятся. Не в силах придумать ничего лучшего, я засунул кассету в рюкзак и взял себе на заметку поискать цветочный киоск на вокзале Виктория.

Прихватив все необходимое и приготовившись сразиться со стихией, я бросил последний взгляд на то, что оставлял позади. Квартира все это время была моим злейшим врагом, а теперь выглядела почти дружелюбно. У нас были хорошие, плохие и просто сумасшедшие времена. Но я все-таки был ей благодарен.

Я уже спускался по лестнице, когда у меня вдруг появилось ощущение, что я забыл нечто важное. Я попробовал его прогнать — не даром же Лотова жена была в свое время обращена в соляной столп, — но ничего не вышло. Я вернулся в квартиру. Проверил, выключен ли свет. Выключен. Проверил, выключена ли плита. Выключена. Выдернул ли я из розетки тостер. Нет. Тихо посмеиваясь, я выдернул его из розетки. Наконец я стал похож на мою мать. Каждый наш отъезд в отпуск сопровождался одним и тем же ритуалом — мать, как безумная, металась по дому, выдергивая все штепсели из розеток. «Если в дом попадет молния, — говорила она, — все, что включено в розетку, вспыхнет и спалит дом».

Перед тем как закрыть дверь, я взглянул на телефон. Автоответчик был выключен. Исправив ситуацию, я закрыл дверь, спустился по лестнице и шагнул навстречу новому дню.

13:48

— Хорошо, — сказал я, обращаясь к восьмиклассникам, которые влетали в класс, сметая стулья, столы и все, что вставало у них на пути, — достаньте «Грозовой перевал» и откройте там, где мы остановились в пятницу.

Эта простая просьба вызвала целую бурю активных действий: Китти Вайатт, миниатюрная девчушка с волосами мышиного цвета и ярко-красными щечками, благодаря которым она удивительно походила на садового гнома, в слезах выбежала из класса, за ней тут же последовала ее подружка, Роксана Брайт-Томас, которая сообщила мне, что у Китти «женские проблемы». Колин Кристи, разбойник и головорез, чья дурная слава бежала впереди него и проникла даже в учительскую (скорее всего, именно он плюнул мне на спину), книжку не принес и теперь боролся с Лиамом Феннелем, которому, вполне закономерно, не понравилось, что его книгу насильно экспроприируют. Все это я проигнорировал.

— Лоренс, — обратился я к толстому мальчику, который сидел у окна рядом с батареей, — насколько я понимаю, сегодня твоя очередь читать.

— Но, сэр, — жалобно протянул он, — я читал на прошлой неделе!

— И у тебя это так хорошо получилось, что я хочу послушать тебя и сегодня, — коротко ответил я.

Он был прав, конечно, он читал на прошлой неделе, но, принимая во внимание, в каком настроении я вернулся с вокзала Виктория, справедливость моих поступков меня больше не волновала. Теперь, наверное, так будет всегда.

Лоренс начал читать, и в классе воцарилось некое подобие спокойствия, я сел за свой стол и воспользовался возможностью поглазеть в окно на полуденное небо. Несмотря на утренние метеорологические прогнозы, день выдался очень даже приятный: солнце ярко светило сквозь ветви дубов, тополей и серебристых берез, которые росли вокруг школьных спортивных и игровых площадок, белые хлопковые облачка россыпью бежали по небу, и даже островки травы на истоптанном в грязь футбольном поле сияли ярче обычного. «Сегодня, — подумал я, чувствуя, что охватившая меня было черная депрессия постепенно отступает, — все же неплохой день — день, который стоит прожить».

Я уже сидел в поезде, который должен был унести меня навстречу свободе. Даже не у кассы и не на платформе — уже в поезде, черт бы его побрал, рюкзак — на полке у меня над головой, в правой руке — свежий номер «Нью Стейтсмен» (вид такой важный, как будто мне есть дело до политики), в левой — «Мальборо Лайтс», ноги удобно устроены на противоположном сиденье. Еще буквально пять минут — и я бы покинул вокзал Виктория, еще пятьдесят пять — и я стал бы самым счастливым человеком на свете. Но все было не так. Неправильно. Все Очень Неправильно.

Я попробовал об этом не думать. Посмотрел в окно, быстро прочитал статью про европейский федерализм, пересчитал мелочь в карманах, но никак не мог избавиться от этого чувства. Еще минута — и вот я уже снова стою на перроне и смотрю, как в туманной дали исчезает последний вагон экспресса в 8:55 на Брайтон.

Я позвонил Кейт. Набирать ее номер было для меня уже так же естественно и необходимо, как дышать. Я чуть не забыл, зачем ей звоню, — настолько хотел услышать ее голос. Она уже выходила, чтобы меня встретить. Она волновалась и не могла больше ждать дома. Услышав звонок, она вернулась от дверей, воображая самое худшее — что я попал в аварию и звоню из больницы, что полиция нашла ее номер телефона в кармане неизвестного, чей труп выловили в Темзе. Мне было жаль ее разочаровывать.

Ситуация требовала, чтобы я перешел прямо к делу, любые хождения вокруг да около причинят в конечном итоге только больше боли.

Я медленно и глубоко вдохнул и похлопал себя по всем карманам, пытаясь отыскать сигареты.

— Кейт… Послушай, Кейт. Ты же знаешь, что я люблю тебя, правда? Я люблю тебя больше всего на свете, но мне нужно спросить у тебя одну вещь. Мне нужно знать вот что: если бы твой бывший парень захотел, чтобы ты вернулась, с кем бы ты захотела быть, с ним или со мной?

У нее хватило искренности обдумать этот вопрос, а ведь многие, и я в том числе, на такое бы не решились. Так странно, она настолько уже привыкла к самым причудливым сторонам моей личности, что подобный вопрос и его неожиданность даже ни на минуту ее не смутили. Я странный человек, но она меня любила. Моя крыша уже поехала в дальние края, а Кейт это нисколько не пугало.

Она не торопилась, и это было мило с ее стороны. Она действительно всерьез взвешивала слова, которые собиралась сказать, хотя и так было понятно, что я — всего лишь заместитель недостижимого, но желанного. Она так страстно любила Саймона, что не смогла бы соврать так, чтобы я этого не заметил. Ее любовь не переросла в горечь. Но она и не перестала любить его. Она просто спрятала свою любовь в коробочку, вроде той, куда я положил ее и Саймона, но теперь эта коробочка была открыта, и ничего нельзя было изменить.

— Вилл, я не знаю, зачем ты мучаешь себя. Я люблю тебя. Со вчерашнего дня ничего не изменилось. Мой бывший ко мне не вернется. Я понятия не имею, где он. Он может быть где угодно. И у него нет возможности связаться со мной. Не имеет смысла это обсуждать, Вилл. Разве ты не понимаешь? Нас уже предавали, но мы наконец нашли кого-то, кому можно доверять. Ты есть у меня, а я у тебя.

Я молчал. Я был прав. Я закурил и опустил в таксофон еще один пятидесятипенсовик. Гнусавый голос служащего Британской Железной дороги объявил через громкоговоритель:

— Напоминаем, курение на вокзале Виктория запрещено.

Я опять сосредоточился на звонке. Я больше не знал, что сказать.

— Вилл. Только не обижайся на меня сейчас, пожалуйста, — обеспокоенно сказала Кейт. — У нас почти получилось. Ты сядешь на поезд. Я тебя встречу, и все будет хорошо.

Мне хотелось ей верить.

— Хорошо?

Она едва слышно вздохнула.

— Хорошо.

Я достал расписание. Следующий поезд отправлялся в 9:35. Я сунул расписание обратно в карман, потом достал, смял и бросил на землю. Я не сяду на поезд в 9:35, и на любой другой — тоже.

— Нет, не будет, — сказал я в ответ на ее попытки меня успокоить. — Хорошо не будет. Ничего не получится, Кейт. Все кончено.

— Вилл, не надо, — сказала она, стараясь сдержать слезы. — Не делай так. Это нечестно. Это нечестно. Если бы Агги сказала тебе, что хочет, чтобы ты вернулся, ты бы тут же примчался, разве нет? Ведь правда же!

— Правда, — соврал я. — И про тебя это тоже правда. Но у тебя по крайней мере есть надежда.

Кейт не понимала.

— Вилл, ну в чем дело?

Я прислонился к стенке будки и постепенно сполз на землю, потому что способность стоять меня покинула. Человек в соседней будке — лысеющий мужчина средних лет с каким-то печальным и по-детски жалким лицом — посмотрел на меня с недоумением. Я ответил на его взгляд — без вызова — просто посмотрел ему в глаза. Он тут же повернулся ко мне спиной. Я опять сосредоточил свое внимание на телефоне.

— Твоего бывшего парня, — сказал я безжизненно, — зовут Саймон Эшмор. У него есть группа — «Левый берег». Он когда-то был моим лучшим другом. Сейчас — нет. Он хочет, чтобы ты вернулась. Он говорит, что очень сожалеет. Он говорит, что любит тебя.

Кейт заплакала. Я встал. Мне хотелось броситься бежать. Догнать поезд, приехать и все исправить.

— Но он говорил, что ненавидит меня, что больше не хочет меня видеть. Зачем он вернулся в мою жизнь?

— Потому что он любит тебя.

— Но я люблю тебя, — сказала она.

— И я тебя люблю, и всегда буду любить. Просто не судьба. Дело даже не в любви. Ты же говорила, что любовь — это случайность. И это правда, это может случиться где угодно, с кем угодно и когда угодно. И дело не в том, чтобы влюбиться в того, в кого надо, — тот, кто надо, дважды за одну жизнь не появляется. Ты свою половинку нашла — это Саймон. И я счастлив за тебя.

Она плакала так, будто у нее разрывается сердце. Я сказал ей его номер, но она была не в состоянии слушать. Потом она наконец взяла себя в руки. Некоторое время мне пришлось слушать потрескивание в трубке и голоса пассажиров на вокзале — она искала карандаш. Я снова продиктовал ей номер. Она еще немного поплакала. Я был тверд в намерении не устраивать сцен — не хотел, чтобы сюда вмешивалось чувство вины, кроме того, я не хотел умалять бескорыстности своего поступка — а потому сдерживал слезы, сколько мог. То есть до того момента, как она сказала:

— Мне всегда будет тебя не хватать.

И тогда я не выдержал.

Мой сосед был так заинтригован моими всхлипываниями, что решился бросить еще один взгляд в мою сторону. Наши глаза встретились, но я смотрел сквозь него, сквозь телефонную будку, сквозь вокзал, сквозь весь Лондон — на весь мир в целом и на дела людские, из которых и складывается жизнь. Все было кончено. Сквозь слезы и всхлипы я услышал гудок. Я лихорадочно обшарил карманы, но мелочи больше не было, так что мне оставалось только попрощаться за оставшиеся семь секунд.

— Сэр, я дочитал главу. Начинать следующую?

Шесть.

Пять.

— Э… Мистер Келли?

Четыре.

— Сэр! Мистер Келли!

Три.

Два.

Один.

— Мистер Келли! Я закончил!

Конец разговора.

— Сэр! Сэр! Мистер Келли!

Лоренс уже дочитал и теперь пытался привлечь мое внимание, размахивая руками.

— Чего тебе? — рявкнул я, злой, что он прервал ход моих мыслей.

— Я закончил главу, сэр, — сказал он нерешительно. — Мне продолжать?

Я встал и подошел к доске. Порыв ветра подхватил заявление об уходе, над которым я работал, и оно закружилось в воздухе. Я поспешно его поймал, положил обратно на стол и попросил внимания учеников.

— Вы только что слушали, как Лоренс прочел вам самые знаменитые в английской литературе строки о любви, — сказал я, внимательно изучая выражения их лиц в попытке понять, удалось ли мисс Бронте тронуть их каменные сердца. — Кэтрин Эрншо только что объясняла своей служанке, Нэлли, разницу между ее любовью к Линтону и той, что она чувствует к Хитклифу. Что вы об этом думаете?

Тридцать две пары глаз безучастно смотрели на меня. Я был одинок.

— Ладно, я, наверное, хочу от вас слишком многого, — сказал я, удивляясь, что мое чувство юмора еще живо. — Кэти говорит здесь о двух типах любви. Первый — это ее любовь к Линтону, о которой она говорит: «Она — как листья на деревьях: я знаю, она исчезнет со временем, как облетает зимой листва». — Я сделал паузу, проверяя, чем занимаются мои ученики: Кевин Росситер ковырял в ухе пластиковым колпачком от ручки, Соня Притчард и Эмма Андерсон (теперь уже самые обычные девочки в школьной одежде) обменивались записками, а Колин Кристи пытался всосать обратно ниточку слюны, которую он ловко спустил почти до подбородка. — Но, — устало продолжил я, — ее любовь к Хитклифу «похожа на незыблемые скалы. Она не дарит наслаждения, но она необходима». И еще очень хороший момент, она говорит: «Нелли, я и есть Хитклиф!». И я хочу спросить вас, восьмой Б, какую любовь вы бы предпочли?

Хотя я не задумывал этот вопрос как риторический, ответа на него я тоже не ждал. Я уже собирался написать на доске пару-тройку тем для сочинения, как вдруг вверх поднялась одна неуверенная рука — она принадлежала Джули Виткомб, девочке, которую так жестоко отверг в пятницу Клайв О’Рурк. Ее одноклассники заскрипели стульями по полу, изумленно оборачиваясь к ней. Я улыбнулся Джули и кивнул, чтобы она отвечала.

— Я бы предпочла любовь, которая длится долго, сэр, — сказала она, избегая смотреть мне в глаза. — Я бы предпочла любовь, которая длится вечно. И ничего, если она обычная, ничего, если она некрасивая. Просто пусть она будет. — Она молча уставилась на книгу, которую держала в руках, и покраснела сильнее, чем Китти Вайатт в морозный денек. — Я бы предпочла любовь к Хитклифу любви к Линтону не задумываясь, сэр.

Я поблагодарил Джули за ответ.

— Это было отлично сказано. Но у меня к вам еще один вопрос: а что вы думаете о роли Хитклифа во всей этой истории? Я не хочу испортить вам удовольствие, рассказав, чем кончится книга, но вот что я хочу вам сказать: если вы — высокий задумчивый цыганский юноша, которого взяли на воспитание, то ничего хорошего тут нет. И вопрос, который я вам задам — и на который, признаюсь честно, я и сам не знаю, как ответить — заключается в следующем: стоило ли ему любить ее так сильно, если он знал, что она никогда не полюбит его так, как Линтона?

— Что вы имеете в виду, сэр? — спросила Джули.

— Я хочу сказать, что любовь Кэти к Хитклифу, похожая «на незыблемые скалы», это все очень хорошо, но разве не наивно считать, что раз они любят друг друга «высшей» любовью, то это лучше, чем если бы он мог заключить ее в свои объятия? А Хитклиф допускает, чтобы она вышла за человека, который над ним издевался!

Джули Виткомб опять подняла руку и воскликнула:

— Сэр! Сэр! Сэр!

Я оглядел класс, но не заметил больше никаких признаков жизни.

— Дело в том, сэр, — начала Джули, которая явно не обдумывала свой ответ заранее, — что любовь, по-моему, сложнее, чем мы думаем. Иногда влюбляешься в кого-то, кто тебе совершенно не подходит. Это не твоя вина и не вина того, другого, человека — просто так получилось. По-моему, здесь именно это и произошло. Хитклиф влюбился не в ту девушку. Я… — Она смущенно уставилась на свой стол. — Извините, сэр, я дочитала книгу за выходные, сэр. Просто я начала и уже не могла остановиться. — Я приободрительно ей улыбнулся. — Ну вот, мне кажется, Хитклиф нашел бы нужного человека, если бы только огляделся. Я думаю, тот самый человек есть где-то для каждого из нас, но увидеть его можно, только если этого действительно хочешь. Понимаете, Хитклиф не видел никого, кроме Кэти.

Она от смущения спрятала лицо за книгой. Большая часть класса была поражена глубиной ее замечания, хотя краем глаза я заметил, что Кевин Росситер сосет ту самую ручку, которой только что ковырял в ухе, Колин Кристи грызет чипсы, а Сьюзи Макдоннел и Зела Вилсон, откинувшись на стульях, о чем-то перешептываются — наверное, о том, какой я болван.

Я посмотрел на Джули, она стояла передо мной такая маленькая, беспомощная и такая не по годам мудрая. Вот человек, который хочет чему-то научиться, который вчитывается в текст и душой откликается на прочитанное. Именно для этого я и стал учителем. Я почувствовал прилив гордости и подумал — интересно, это я ее вдохновил, или она просто сама по себе такой каприз природы?

Я был согласен с каждым ее словом. Дело не в том, чтобы влюбиться, а в том, чтобы влюбиться в…

— В нужного человека! — заорал я, вспоминая свой разговор с Кейт. — Ты права, Джули. Дело не в любви. Просто нужно любить того самого, правильного человека! И этот человек был все время рядом! Она все время была рядом!

Весь класс подумал, что я взбесился, но так как это значило, что им больше не нужно выслушивать мою болтовню про книгу, которая имела к их жизни такое же отношение, как расписание латвийских автобусов, то их это ничуть не огорчило. Жизнерадостно улыбнувшись Джули Виткомб, я вылетел из класса, крикнув в дверях:

— Продолжайте читать самостоятельно! — И выбежал в коридор в поисках ближайшего телефона.

— Мне нужен телефон, — сказал я. — Это очень срочно.

Маргарет, пожилая секретарша нашей школы, поглядела на меня недоверчиво, но безо всякого интереса. Когда меня представили ей в начале семестра, первое, что она сказала, оглядев меня неодобрительно с ног до головы, было:

— И не думайте, что сможете пользоваться ксероксом, когда вам вздумается, молодой человек.

На той же неделе она строго запретила мне подходить к шкафу с канцелярскими принадлежностями в ее отсутствие, а в четверг отчитала меня за то, что я шел по коридору ссутулившись. Она была воплощением зла в твидовом костюме. Она ни за что не разрешит мне позвонить по телефону по личному вопросу, даже если этот звонок может изменить всю мою жизнь.

— Это связано с делами школы? — рявкнула она. — Директор не разрешает звонить по личным делам, вы же знаете.

— Речь идет о жизни и смерти, — терпеливо сказал я.

— Чьей жизни? — коротко спросила она.

Я внимательно посмотрел на нее: завязанные в тугой пучок густые седые волосы, злые змеиные глазки, землистая кожа, тонкие, плотно сжатые губы и морщинистая, в пятнах из-за плохой печени шея. Если бы она была высечена из камня, то и тогда больше бы походила на человека, способного к состраданию. У меня не было сил, чтобы даже пытаться ее уговаривать, так что я выскочил за дверь и помчался через игровые площадки к воротам школы. Мне пришлось пять минут метаться по Гринвуду, пока я не нашел телефонную будку, не изуродованную детишками из моей школы.

«Здравствуйте, вы позвонили Брюсу и Алисе…»

Я снова посмотрел на часы. Она улетала в четыре часа. У меня был шанс. Я пролистал телефонную книжку и нашел номер ее мобильного. После шести гудков включилась голосовая почта.

Я опоздал.

У меня больше не осталось слез. Наконец-то у меня выработался иммунитет к жизни — полное отсутствие эмоций даже успокаивало. Дело не в том, что мне было все равно, — совсем наоборот — просто я перестал видеть надежду там, где ее не было. Я усвоил этот урок с опозданием на три года, но лучше так, чем никогда. По дороге к школе, шагая вверх по лестнице и подходя к классу, я пообещал себе, что больше этого не случится. Никогда.

Подойдя вплотную к двери класса и взявшись за ручку, я заметил, что внутри было до странности тихо. Восьмой Б никогда не вел себя так тихо по доброй воле. Я решил, что либо они все умерли, либо с ними сидит директор.

Для меня было бы лучше, если бы они умерли, потому что противное значило, что секретарь рассказала директору, как я бросил класс. Здесь, решил я, и закончится моя учительская карьера.

Меня точно выгонят. Это меня пугало, несмотря на то, что я и так уже решил уволиться. У меня даже возник соблазн пройти мимо двери по коридору и отправиться домой, но трусость, решил я, это то же малодушие, а я и так уже натерпелся от жизни за свое неумение смотреть правде в глаза.

Я открыл дверь, перед классом стояла Алиса.

Она была в черных джинсах и темно-синем жакете с начесом, какие носят люди, которые работают на свежем воздухе. Волосы у нее были встрепаны, будто она бежала, и даже щеки раскраснелись, несмотря на ее вечный загар. На левом плече у нее висел рюкзак, который она придерживала правой рукой. Она отпустила его, он соскользнул и шлепнулся на пол. Алиса смотрела мне в глаза.

Я сделал несколько шагов ей навстречу и заметил, что начал дышать глубже. Я посмотрел на свои руки — они дрожали. Она сделала шаг ко мне, крепко сжав губы. Потом приложила ладонь ко рту и сделала еще один шаг. Казалось, вечность прошла, пока мы не очутились лицом к лицу — так близко, что можно было дотронуться. Мгновение было волшебное, но в кои-то веки это не было плодом моего воображения.

Она обняла меня. И постепенно, очень медленно, боль и тревога, таившиеся в моей душе, покинули меня. Я чувствовал аромат ее духов, ощущал тепло ее тела. Мы идеально подходили друг другу. Она уткнулась лицом в мою рубашку, рядом с пятном от кетчупа, которое я посадил сегодня в обед, но она его, к счастью, не замечала. Я взял ее за руки и мягко их пожал. Руки у меня все еще дрожали. Я был напуган. Чертовски напуган. И она, похоже, тоже. Мы стояли неподвижно, смотрели друг на друга, отчаянно надеясь, что все это происходит на самом деле, что все это так же реально, как наши чувства.

— Что ты здесь делаешь? — глупо спросил я.

— Приехала тебя спасать, — ответила она.

— Спасать меня — от чего? От Кейт?

— Не хочу, чтобы ты получил рак легких, ел печенье в постели, растолстел и состарился в одиночестве без меня.

Мы рассмеялись.

— Долго объяснять, но Кейт уже в прошлом, — виновато объяснил я. — В прошлом, но у нее все хорошо.

— А Агги? — спросила Алиса, и улыбка пропала с ее лица, она стала очень серьезна.

— Агги? — переспросил я, как будто не совсем понимал, о ком она говорит.

— Да, Агги.

Я улыбнулся.

— Это далекое-далекое прошлое.

Алиса не рассмеялась, но улыбнулась мне в ответ.

— Откуда ты знаешь? Ты тысячу раз мне говорил, что она создана для тебя. У тебя в вопросах любви всегда были такие высокие стандарты. Ты всего пару недель назад рассказывал мне, что идеальная женщина должна быть такой, такой и вот такой — тебе оставалось только добавить, что она должна быть Агги.

— Ты иногда такая же сумасбродная, как и я, — начал я в шутку ее отчитывать. — Ты ничего не поняла. Ты и есть стандарт. Ты была до того, как появилась Агги. Ей пришлось соответствовать твоим стандартам. Да, я действительно думал, что Агги — Та Самая, но я был не прав. Та Самая, Единственная — это ты. Она была Ошибкой. И вот ты здесь.

— И вот я здесь. — Она облегченно улыбнулась.

— Но ты же понимаешь, из этого никогда ничего не получится, — нежно сказал я.

— Да, мы обречены с самого начала, — рассмеялась она, по щекам у нее катились слезы.

— Так что можно прямо сейчас послать все к черту, — сказал я, пожимая плечами.

— Мы будем идиотами, если так не сделаем, — кивнула она.

Я вытер ей слезы и поцеловал в лоб.

— Друзья не должны становиться любовниками.

Она поднялась на цыпочки и прижалась губами к моему уху.

— А любовники — друзьями.

Колин Кристи изображал, что его сейчас вырвет. Соня Притчард и Эмма Андерсон крикнули:

— Смелей, сэр, она вас хочет!

Кевин Росситер запустил мне в голову ручкой, которую грыз, а сияющая Джули Виткомб встала и захлопала в ладоши.