(Январь — февраль 2001 года)

 

Лифт

На улице льет как из ведра. Я стою в холле, дожидаясь лифта: одежда моя промокла насквозь, и кажется, словно от нее поднимаются клубы пара.

Мой дебютный номер «Крутой девчонки» уже две недели как лежит в магазинах. Я своим дебютом горжусь — если не считать фотографии над колонкой. Фото меня просто убило. Как и обещала Фрэн, журнальный фотограф изобразил меня этаким чуть постаревшим «сладеньким мальчиком» из модной поп-команды. Иззи, увидев эту фотку, целый день мне жить не давала. Я несколько раз жму на кнопку, и наконец один из лифтов начинает спуск. Рядом появляется Фрэн.

— С добрым утром! — бодро говорит она.

— Привет, — отвечаю я. — Что поделывала на выходных?

— В основном сидела дома и собачилась с Линденом.

— О чем?

— Обо всем.

— Ну а с чего началось-то?

Она вяло улыбается.

— Наверно, с того, что в пятницу вечером я вошла к нему в прихожую и открыла рот, чтобы сказать «здравствуй».

— Я тебе и раньше говорил, — замечаю я, — и могу еще раз повторить: этот твой Линден — никчемный тип, и ты попусту тратишь на него время.

— Знаю, — отвечает Фрэн, когда перед нами раскрываются двери лифта. — Но мне нравится. Может, он и никчемный, но такой сексуальный!

Я собираюсь ответить, как вдруг замечаю, что мы уже не одни. Слева от нас становятся две женщины, явно из «Stilissimo» — безупречные костюмы, безупречная прическа, безупречный макияж, а справа — молодой парень в куртке и джинсах, лицо которого кажется мне смутно знакомым. В следующий миг я его узнаю — и тут же понимаю, что и он меня узнал.

— Дейв Хардинг! — восклицает он, когда мы входим в лифт.

Я вежливо улыбаюсь. Да-да, вспомнил: этот парень с год назад работал в «Громком звуке» стажером, но в штат так и не попал. Мне хочется провалиться сквозь землю.

— Я так и подумал, что это ты, — сообщает он. — Как жизнь?

— Помаленьку, — коротко отвечаю я. — Ты-то как?

— Знаешь, прекрасно! Одна забота — как все успеть. Работаю ди-джеем в двух барах в Сохо, записываю альбомы с тремя андерграундными группами, а главное — работаю в «Метросаунде». Здесь, на последнем этаже. Вот, недавно начал большие статьи писать.

— Поздравляю, — отвечаю я тоном, не грешащим излишней искренностью. — Должно быть, очень приятно, когда ты настолько востребован.

— Слышал о том, что случилось с «Громким звуком», — говорит он. — Жаль, хороший был журнал — для своего времени.

— Спасибо, — отвечаю я, прекрасно понимая, что мне нанесли едва завуалированное оскорбление. Краем глаза замечаю, что Фрэн нетерпеливо ждет, когда же ее представят. — Это Фрэн, моя коллега, — неохотно сообщаю я. — Фрэн, это…

— Стив Джексон, — прерывает он меня и тут же поправляется: — Для друзей — Стиви Джи. Этим все сказано.

— Привет, — радостно говорит Фрэн. — А я вас уже здесь видела.

Он улыбается во весь рот:

— Я вас тоже заметил.

Я вздыхаю. Плевать мне, с кем флиртует Фрэн, но зачем она этим занимается на глазах у целой толпы посторонних?

— Вы где работаете? — спрашивает он у Фрэн.

— В «Крутой девчонке», — отвечает она. — Пишу.

— Забавно, наверно, работать в таком месте.

— Это уж точно! — отвечает она и лыбится, как идиотка.

— Дейв, а ты сейчас чем занимаешься?

— Да так, всем понемногу.

— Дейв у нас в «Крутой девчонке» дает девочкам полезные советы, — радостно сообщает Фрэн. — Про жизнь и про любовь!

Воцаряется долгое неловкое молчание.

Стиви Джи взирает на меня с изумлением.

— Ты что же, бросил музыку? — интересуется он.

— Не бросил, — отвечаю я. — Просто решил сделать перерыв.

— У Дейва здорово получается, — сообщает Фрэн, видимо желая исправить свою ошибку. — Скоро вся наша редакция начнет к нему ходить за консультациями!

Оба смеются: мне не остается ничего, кроме как к ним присоединиться. По счастью, мучения мои продлятся недолго — нам выходить на третьем этаже.

— Очень рад был с вами познакомиться, — галантно замечает Стиви Джи, когда мы с Фрэн выходим.

— Еще увидимся! — машет рукой Фрэн.

— Непременно, — отвечает он.

Двери начинают закрываться за нами, и в этот миг Стиви Джи бросает:

— Дейв, если тебе и вправду нужна работа, позвони мне как-нибудь на днях, поделись своими идеями. Я посмотрю, что смогу для тебя сделать.

Ответить я не успеваю — дверь закрывается.

— Какой лапочка! — воркует Фрэн. — Я давно уже мечтала с ним заговорить, только предлога не было! Ах, какой красавчик!

— Не знаю, что ты в нем нашла, — рявкаю я. — Ты слышала, что он сказал? Черт побери, этот тип был у нас стажером! Варил мне кофе, вскрывал для меня почту — а теперь говорит: «Позвони как-нибудь на днях, я посмотрю, что смогу сделать…» Вот сукин сын!

Но Фрэн мои страдания только забавляют: она подхватывает меня под руку и втаскивает в офис «Крутой девчонки».

 

Пачка

Полдень. Я на рабочем месте. Дженни с утра бегает по переговорам, а Фрэн отчалила на фотосъемку для конкурса красоты среди читательниц — превращать стайку девчонок в подобие их обожаемых поп-звезд. Работы мне хватит до вечера: рецензии на новые альбомы, телефонное интервью с лидером новой ирландской группы… Я решаю глотнуть свежего воздуха и пододвигаю к себе пачку писем, адресованных «Доктору Разбитых Сердец».

Работаю я всего две недели, но, если верить Фрэн, получил уже столько почты, сколько бедняге Адаму и не снилось. Взяв из стопки первый конверт, открываю и погружаюсь в мир девичьих страданий:

Дорогой Доктор Дейв!

Объясните, пожалуйста, почему, если есть две девушки, и у одной большая грудь, но ума не больше, чему промокашки, а у другой с мозгами все в порядке, но грудь маленькая, парень обязательно выбирает дуру с большими сиськами? Я вот почему спрашиваю: мне этот парень очень нравится, и я ясно вижу, что и сама ему нравлюсь, и вдруг он мне заявляет, что со мной хочет просто дружить, а гулять будет с одной девчонкой, у которой здоровенные сиськи и ухмылка, как у гиены.

Фанатка Джанет Джексон (14), Абердин.

Дорогой Доктор Разбитых Сердец!

Папа застал нас с моим другом, когда мы лежали на диване и целовались, и страшно разозлился. Все из-за того, что он не знал, что мы влюблены, и думал, мы просто дружим. А теперь он совсем взбесился: говорит, что «в обозримом будущем» я из дому не выйду, и даже запрещает говорить по телефону. И говорит, чтобы я не смела больше встречаться с этим парнем. Я не знаю, что делать, просто с ума схожу. Как ему объяснить, что мы ничего дурного не делаем?

В отчаянии

фанатка «Бухты Доусона» (16), Челтнем.

Уважаемый Доктор Дейв!

Когда мы вдвоем, мой приятель ужасно милый, но на людях ведет себя, словно я невидимка. Почти со мной не разговаривает, не хочет даже за руку держать! Все мои подруги возмущаются и говорят, что его давно пора бросить — но я-то знаю, что, когда мы одни, он совсем другой! Объясните, пожалуйста, почему он так себя ведет и что мне делать?

15, Ливерпуль.

Остальные письма я только пролистываю. Синие, красные, зеленые чернила, черные и цветные фломастеры. Одно даже написано светящимися чернилами на черной бумаге. Тематика самая разная — от безответной любви до техники избавления от надоедливого ухажера, от держания за руки до поцелуев взасос. Прочту-ка напоследок еще одно — и за работу. Я выбираю яркий желтый конвертик. В нем — две фотографии и три голубеньких листка, исписанных старательным почерком примерной ученицы.

Здравствуйте, Дейв.

Две недели назад я увидела в журнале Вашу колонку и сразу решила Вам написать. Точнее, написать Вам я мечтала еще тогда, когда совсем Вас не знала — сейчас объясню почему. Вас, наверно, это удивит, но мне кажется… нет, даже не кажется — я уверена, что в свое время Вы знали мою маму. Ее зовут Кейтлин О'Коннелл. Вы познакомились с ней 11 августа 1987 года в ночном клубе на острове Корфу, в местечке Беницы, и провели с ней ночь. Мама говорит, если бы все сложилось иначе (то есть если бы Вы тоже жили в Дублине или она в Лондоне), может быть, вы продолжали бы встречаться после каникул и у вас бы что-то получилось. А так Вы уехали на следующий день и уже никогда больше с ней не виделись.

Но Вы не знаете, что после этого мама забеременела и родила меня. Меня зовут Никола О'Коннелл, мне тринадцать лет (через четыре месяца будет четырнадцать). Если Вы посчитаете, то сами увидите, что Вы мой папа, а я Ваша дочь.

Когда я увидела Ваше фото в «Крутой девчонке», то просто глазам своим не поверила. Сначала подумала, что я свихнулась. Дело в том, что у мамы осталась Ваша фотография. Конечно, за эти годы Вы сильно изменились, но я Вас узнала — это не так уж сложно, когда каждый день, стоя перед зеркалом, пытаешься себе представить, что за человек твой отец и чем ты на него похожа.

Я еще никому про Вас не говорила, даже маме. И наверно, не скажу, потому что она расстроится. Но мне очень хотелось бы с Вами встретиться. Только один раз. Живем мы теперь в Лондоне, в Вуд-Грине, так что это легко устроить.

Прилагаю Вашу фотографию, которая осталась у мамы, и свою, снятую на Рождество. На обороте я написала номер своего мобильного телефона. Пожалуйста, позвоните мне, если сможете. Пожалуйста.

Искренне Ваша

Никола О'Коннелл.

P.S. Только, пожалуйста, не звоните днем, когда у меня уроки, потому что в школе нас заставляют мобильники выключать.

 

Шок

Перечитываю еще раз. И еще. Все то же. Оглядываюсь кругом, чтобы увериться, что не сплю. Лайза, менеджер по продажам, вставляет в офисный проигрыватель новый компакт. Дейзи, ведущий автор, громко говорит по телефону. Джессика, младший дизайнер, возится с принтером.

Все на своем месте, все заняты делом. Никто не хохочет и не тычет в меня пальцем, восклицая: «Ну что, поверил? Ловко мы тебя разыграли!» Это все по-настоящему.

Я рассматриваю марку на конверте. Отправлено из Лондона. Берусь за фотографии. На одной из них — несомненный восемнадцатилетний я. Если бы не этот снимок — не поверил бы ни на секунду.

Дело в том, что этой фотографии я никогда не видел.

Я снова смотрю на письмо. Письмо, где черным по голубому сказано, что я уже тринадцать лет как отец. Как это может быть? Еще не стихла боль от потери ребенка, так и не родившегося на свет, — и вдруг я узнаю, что все это время где-то на свете живет моя незнакомая дочь?

Ерунда какая-то.

Не бывает такого.

Это не со мной происходит, думаю я. Не со мной, а с тем, кто за это в ответе — тем Дейвом Хардингом, каким я был тринадцать лет назад…

 

Солнце

Корфу. Август 1987 года. Лето перед поступлением в университет. Весь год я вкалывал на складе продовольственного магазина, чтобы заработать денег на каникулы. В Грецию мы рванули вчетвером — Джейми Эрлз, Ник Смит, Эд Эллис и я. Школьные друзья. Этих каникул мы ждали весь год. Заранее купили путеводитель по острову с описанием всех баров и ночных клубов, чтобы даже в первый вечер не сидеть в отеле. Подружек у нас не было: Джейми, правда, встречался с одной девушкой, но за несколько недель до поездки с ней расстался, чтобы не выделяться из коллектива.

С отвагой четверых восемнадцатилетних мушкетеров, впервые оказавшихся в чужой стране, ничто не сравнится. Скоро у нас образовался постоянный распорядок дня. Просыпались мы около полудня, брели на «завтрак по-английски» в какое-нибудь придорожное кафе, затем устраивались на пляже, жарились на солнышке и глазели на девчонок. Часам к четырем пополудни шли в номер вздремнуть. В восемь ужинали (по большей части гамбургерами) и отправлялись в какой-нибудь бар или ночной клуб, каковых в Беницах было предостаточно. Раньше пяти утра мы в номер не возвращались.

Наш рейтинг у противоположного пола был невысок. Однако каждый вечер, войдя в очередной клуб, мы с регулярностью стойких оловянных солдатиков замирали в углу и принимались пожирать глазами девушек. Время от времени кто-нибудь из нас восклицал: «Смотри, смотри, вон та нам глазки строит!» — и строевым шагом отправлялся к ней — лишь для того, чтобы несколько минут (а то и секунд) спустя возвратиться с позором. Но мы не теряли бодрости, поскольку к такому привыкли: в конце концов, парни, которым девушки сами на шею вешаются, встречаются только в телесериалах.

Однако в последний наш вечер на Корфу случилось чудо. Нам повезло.

Все было именно так, как описано в письме. Мы тусовались в пляжном баре, когда вошла компания из четырех девушек и заказала выпивку. По одежде мы заподозрили в них соотечественниц, но Джейми, отправленный на разведку, выяснил, что они из Ирландии и только что прилетели на Корфу. Итак, в одном углу — четверо парней из южного Лондона, которым завтра на самолет, а в другом — четыре симпатичные ирландочки, мечтающие отпраздновать приезд. Мы, что называется, нашли друг друга. Немедленно завязался разговор: Джейми и Эд болтали с Кейтлин, Ник с Брендой, а я по мере сил своих развлекал Колин, которая мне сразу приглянулась, и ее скучающую подружку Сару-Джейн.

В науке ухаживания мы были не искушены и выпускали стрелы наугад: каждый выбрал девушку, которая была ему по душе, и с трепетом ждал от нее ответного сигнала. Как выяснилось, все до одного промазали. Саре-Джейн понравился Ник, Бренде — Эд, Колин — Джейми, а Кейтлин ни один из нас не приглянулся, так что я оказался четвертым лишним. Не прошло и получаса после «выяснения отношений», как Бренда с Эдом свалили в соседний бар, Колин с Джейми принялись целоваться, ничего и никого вокруг не замечая, а Ник и Сара-Джейн уединились в темном уголке бара, откуда слышался только смех и визг.

Постепенно бар наполнился народом: ди-джей начал запускать один за другим модные хиты, и парочки потянулись к танцполу. Весь мир танцевал и веселился — все, кроме меня и этой фантастически красивой девушки. Где-то с полчаса мы с Кейтлин молчали и глядели в сторону, в пол, в свои пустые бокалы — куда угодно, только не друг на друга. Наконец она пожала плечами, словно пришла к решению.

— Ладно, — произнесла она с певучим ирландским акцентом, который я готов был слушать всю ночь. — Я с тобой потанцую. Но больше ничего!

В мягком голосе ее чувствовалась решимость, немало меня смутившая, однако я храбро предложил ей руку и увлек за собой на танцпол.

Модные хиты скоро кончились, и ди-джей принялся ставить все подряд, лишь бы под это можно было подергаться: Мадонну, Майкла Джексона, даже «Аббу» и каких-то солнечных итальянцев. Кейтлин танцевала без устали. Я думал, «Абба» ее доконает (ибо выглядела она очень крутой и современной) — не тут-то было! Хотя всякому в баре было ясно, что танцует она со мной, несколько раз какие-то шустрые типчики пытались оттеснить меня от нее: но каждый раз легким движением, не прерывая танца, она возвращалась ко мне.

Часам к одиннадцати я окончательно понял, что на что-то надеяться глупо, и решил направить стопы к отелю, где ждали меня неупакованные чемоданы.

— Слушай, Кейтлин, я, пожалуй, пойду — сказал я. — Рад был познакомиться.

В первый раз за вечер она улыбнулась мне и ответила:

— Не уходи.

Ни объяснений.

Ни дополнений.

Просто «не уходи».

Я и не ушел.

А потом мы вышли из бара на пляж, сели на песок и стали смотреть, как подступает прилив. И тут, на пляже, Кейтлин словно другим человеком стала. Извинилась за то, что была со мной так неласкова. Объяснила, что вообще не хотела ехать в Грецию — ее подруги уговорили. «Так и знала, что с первого же дня они начнут гоняться за парнями, — сказала она. — А меня это не интересует». Я спросил, что же ее интересует, и она, не задумываясь, ответила: «Музыка». И назвала несколько групп, которые мне очень нравились. Я закивал и назвал несколько своих любимых команд. Первый экзамен мы прошли. Тогда я заговорил еще о нескольких группах — из тех, что большинству людей кажутся невыносимо мрачными и заумными, — и Кейтлин ответила тем же. Второй экзамен позади. Под конец я заговорил о таких группах, названия которых среднему человеку просто ничего не скажут. Кейтлин и здесь не сплоховала. Так мы прошли и третий экзамен. И все переменилось.

Замерзнув, мы отправились к ней в номер. Ни ее подруг, ни моих приятелей еще не было, хоть часы и показывали три часа ночи. Мы еще немного поговорили о музыке, а потом — как-то само собой вышло — начали рассказывать друг другу о себе. Ей оказалось семнадцать, жила она в местечке Саттон, на окраине Дублина. Еще сказала, что уже кончила школу и в октябре поступает в Дублинский университет — оказалось, ирландцы учатся на год меньше нас. Я рассказывал ей о лондонской жизни, причем, насколько помню, врал безбожно. Кейтлин слушала, открыв рот: у нее, сказала она, есть в Лондоне родственники, она давно мечтает провести лето у них, да все как-то не выходит.

Она приготовила кофе, и мы вышли на балкон с видом на бассейн. Вдруг Кейтлин достала фотоаппарат и объявила, что хочет меня снять. Я терпеть не могу фотографироваться: согласен, сказал я, но при одном условии — только вдвоем. Мы сели на кровать: одной рукой я обнял ее за талию, другую, с камерой, отвел так далеко, как только мог, и щелкнул. Стоит ли добавлять, что все это время мы хохотали, как безумные? Не помню, как мы начали целоваться. Только что просто разговаривали — и вдруг целуемся. Только совсем по-другому — без обычной спешки, происходящей не столько от любовного пыла, сколько от страха, что девушка передумает. Мы целовались так, словно вся ночь у нас впереди. В сущности, так оно и было.

На следующее утро мы проснулись со странным чувством: нам было хорошо друг с другом, и мы боялись каким-то неловким словом или движением нарушить эту гармонию. О прошлой ночи никто из нас не заговаривал. Кажется, оба мы чувствовали, что эта прекрасная ночь, полная страсти и нежности, утратит всю свою прелесть, если мы попытаемся обратить ее во что-то большее. Вот почему мы не стали обмениваться ни адресами, ни телефонами. Не заговорили даже о том, что, должно быть, прощаемся навсегда. Помню, как, садясь в такси, чтобы вернуться к себе в отель, я вдруг почувствовал себя очень взрослым. Словно наконец-то пересек черту, что отделяет мальчишку от мужчины.

 

Фото

В сущности, мне даже не нужно спрашивать, в самом ли деле девочка, написавшая письмо, — моя дочь. Тот случай с Кейтлин стал первым, когда я сыграл в репродуктивную рулетку, но не последним. Таких случаев (все — до встречи с Иззи) было немного, и были они нечастыми. Ночевка с девушкой, с которой я познакомился на вечеринке в Ливерпуле. Воссоединение с бывшей подругой в Глазго. Курортный роман в Ибице.

Я этим не горжусь.

Знаю, что вел себя очень глупо.

Но до сих пор это знание меня не останавливало.

Я всматриваюсь в снимок девочки, приславшей письмо. Тугие темно-каштановые кудряшки зачесаны назад и перетянуты голубой лентой. В ушах — крошечные золотые сережки. На ней расстегнутый синий топ с капюшоном, а под ним — легкая серая футболка. Кожа у нее чудесная — цвета кофе с молоком. Но еще чудеснее черты лица. Поначалу кажется — никакого сходства, но, всмотревшись, я угадываю в ней все больше знакомого: овал лица напоминает мою маму в молодости, а широкая открытая улыбка, обнажающая крупные зубы… боюсь в это поверить, но, кажется, улыбка у нее моя.

 

Что делать

Я приказываю себе успокоиться. Накидываю узду на беспорядочно скачущие мысли. Вопросы, опасения, угрызения совести — все это подождет, для начала разберемся с насущной и неотложной проблемой. Девочка хочет со мной встретиться. А я — чего я хочу? Скрупулезно взвешиваю все «за» и «против» — хоть знаю заранее, что в конце размышлений ответ будет таким же, как и в начале.

Да, хочу. Просто умираю от любопытства.

Нет, не хочу. Боюсь.

Больше всего я страшусь потерять Иззи. Шесть лет мы вместе, и порой кажется, что я изучил ее, как самого себя. Я могу предсказать ее реакцию на любую новость — кроме одной. Снова и снова я повторяю про себя все рациональные аргументы. Это случилось целую вечность назад. Я и не подозревал, что где-то у меня есть ребенок. Никто ничего мне не говорил. Иззи, детка, не могу же я изменить прошлое!

Но, несмотря на все рациональные соображения, несмотря на либеральные убеждения Иззи, на широту ее взглядов и благородство души, остается вероятность, что она не сможет с этим смириться. Возненавидит меня. Или даже не возненавидит, но просто не сможет больше со мной жить. Откуда мне знать? Может быть, раньше… но теперь, после выкидыша — просто не знаю.

И я говорю себе, что лучше молчать. Так разумнее. Так правильнее. Я должен защитить Иззи от правды, потому что эта правда может ее убить. Только в одном я не хочу себе признаваться — что отнимаю у нее право на выбор.

Но если я не могу поделиться ошеломляющей новостью с самым близким человеком на свете — кому же рассказать? Я перебираю в уме потенциальных наперсников и наперсниц, пока не остается одна — та, что пять дней в неделю сидит за соседним столом.

 

В самом деле

— А теперь, — говорит Фрэн, когда, окончив работу, мы устраиваемся в любимом «Хэмптоне» с кружками пива в потных лапах, — выкладывай, что стряслось.

— Ничего, — отвечаю я.

— Ну да, как же! С тех пор как я вернулась со съемки, ты сам на себя не похож. В чем дело, Доктор Разбитых Сердец?

Я молча смотрю на Фрэн, размышляя, можно ли ей доверять. И еще — не станет ли этот разговор предательством Иззи. Мы с Иззи никогда не обсуждали наши отношения с посторонними. Никогда. Можете не сомневаться, даже с подружками она обо мне не сплетничает. Это я знаю точно — Иззи как-то сама призналась, что, когда Стелла принимается перемывать косточки Ли, а Дженни — Тревору, ей становится чуточку одиноко. «Можешь и мне перемывать косточки, если хочешь», — ответил я тогда. «Не хочу», — коротко сказала Иззи. А потом добавила: «У нас с тобой не такие отношения». И это чистая правда: у нас с ней отношения действительно не такие. Если Иззи захочется на меня пожаловаться, она пожалуется одному-единственному человеку — мне самому. Если чего-то в моем поведении она не понимает, не будет искать разъяснений ни у матери, ни у подруг — спросит у меня. И я тоже.

По крайней мере, так было до сих пор. Но теперь меня охватывает отчаянное желание исповедаться постороннему. Фрэн не знает меня как облупленного. По крайней мере, знает не так хорошо, чтобы читать мои мысли. Она не разозлится, не расстроится; она будет смотреть на эту историю спокойным и отстраненным взглядом, не спрашивая, что все это значит лично для нее. Звучит, быть может, жестоко, но так оно и есть.

— Послушай, — начинаю я, — у меня серьезная проблема.

— Насколько серьезная?

— Для начала пообещай: никому ни звука. А никому — это и значит «никому», а не только общим знакомым. Сама знаешь, как бывает в нашем деле: проболтался кому-то одному — назавтра об этом знает все издательство.

— Ладно, ладно! Право, можно подумать, ты меня сплетницей считаешь! Нет, я, конечно, люблю поболтать, но, скажем, с Линдой Белл я и рядом не стою! Знаешь Линду Белл? Такая огненно-рыжая, завотделом внештатной корреспонденции: вот она…

— Фрэн!

— Извини. Ладно, выкладывай свою страшную тайну. Буду молчать, как могила. И за мои нервы не волнуйся — у меня их вообще нет.

— Сегодня утром на адрес Доктора Разбитых Сердец пришло одно письмо — совсем не такое, как прочие.

Я протягиваю письмо Фрэн и, пока она читает, не свожу глаз с ее лица.

— Просто не знаю, что сказать… то есть… ну… ты думаешь, это возможно?

— Может быть.

— А Иззи знает?

— Нет.

— Фотографии, детали — все совпадает?

— Да.

— А ее саму — эту девочку, то есть — ты еще не видел?

— Нет.

— И что же, ты с ней встретишься?

— Нет. — Помолчав, я поправляюсь: — Не знаю. Может быть. — Снова долго молчу. — А может быть, и нет.

— Что же ты теперь будешь делать?

— Не знаю. Думаешь, если бы знал, я бы здесь с тобой разговаривал? В том-то и вопрос: что делать? Позвонить этой девочке — или выбросить письмо и постараться обо всем забыть? Сказать ли Иззи? И если да, то когда? И как она это примет? Я хочу ей все рассказать, очень хочу, но… просто не могу. Уже тысячу раз я все это обдумывал и каждый раз приходил к одному: она должна знать правду. Но когда? Как?

— Знаешь… наверно, это не то, что ты хочешь услышать, но я бы все ей рассказала. И немедленно. Поверь, так будет лучше. Я сейчас говорю как женщина: если бы я узнала, что у Линдена есть ребенок, которого он от меня скрывает… ну, наверно, просто убила бы. Но с другой стороны, догадываюсь, как ты сейчас себя чувствуешь. И неудивительно! Такая новость кого угодно пришибет! А если, в довершение ко всему, над тобой висит вопрос, говорить Иззи или не говорить… — Она не заканчивает фразы. — Думаю, прямо сейчас ты все равно ничего не можешь сделать.

Фрэн вынимает из конверта фотографии.

— А она очень ничего, — замечает она про Кейтлин. Затем переводит взгляд на Николу: — А девочка — просто прелесть!

Я пожимаю плечами, не зная, воспринимать ли комплимент Николе как замаскированный комплимент себе. Наступает долгое неуютное молчание.

— Я еще никому не говорил, — признаюсь я наконец.

Фрэн улыбается.

— Видимо, я должна быть польщена. Странно: вообще-то специалист по разрешению проблем у нас ты.

— Не я, а Доктор Разбитых Сердец.

— Еще выпить хочешь? — спрашивает она, указывая на мою опустевшую бутылку.

Я киваю.

— Того же самого?

— Угу.

Она исчезает в направлении стойки и минуту спустя возвращается с широкой улыбкой.

— Слушай, совсем забыла спросить, — говорит она, ставя на стол еще две бутылки пива. — А ведь этот вопрос может все решить. Прости за банальность, ты на сто процентов уверен, что она твоя дочь?

— На девяносто девять и девять десятых. Слишком многое совпадает.

— Если она говорит правду.

— А с чего ей врать?

— Не знаю, — отвечает Фрэн. — Но фантазии у подростков бывают самые странные. Заберут что-нибудь в голову, и потом уже ничем оттуда не вышибешь. Это ты считаешь себя обычной рабочей лошадкой, а для читательниц «Крутой девчонки» ты — знаменитость. Они выкладывают деньги за журнал с твоей фотографией. Ты берешь интервью у музыкантов, портретами которых они обклеивают стены…

— Нет, она не из таких девчонок!

— Может, да, а может, и нет. Я ее не знаю, да и ты тоже. Что ты вообще знаешь? Что парень на фотке — ты, а девушка на фотке — та самая, с которой ты когда-то переспал. Вот и все факты, Дейв. Но ни то, ни другое не подтверждает на сто процентов, что эта девочка твоя дочь. Здесь могут быть миллионы разных вариантов. Мало ли чего на свете не случается?

— А как насчет еще одного факта — семейного сходства?

Фрэн снова вглядывается в фотографию.

— Дейв, это еще ничего не доказывает. Если бы все определялось семейным сходством, людям не приходилось бы доказывать свое отцовство в суде. Достаточно было бы посмотреть в зеркало.

— Но как тринадцатилетняя девочка могла сочинить такую историю?

— Может быть, сочиняла и не она, — отвечает Фрэн. — Может быть, она ни в чем не виновата. Что, если дело в матери? Представь: ты — семнадцатилетняя девушка. И забеременела от мужика, к которому и близко подходить не стоило, — может быть, он женат, или возлюбленный твоей лучшей подруги, или просто дурак набитый, или мало ли что еще. Все вокруг хотят знать, кто отец. Что делать? Самое простое — взять фотографию какого-то случайного парня из другой страны, от которого даже телефона не осталось, и всем говорить, что отец — он.

— Но я ведь не какой-то случайный парень! Мы с ней действительно переспали!

— Тем лучше. Правдоподобнее. Подруги поверят — они сами там были и все видели, родители поверят, потому что подруги все подтверждают, а настоящий отец будет только счастлив, что сорвался с крючка.

Я делаю большой глоток пива и смотрю на Фрэн во все глаза.

— Слушай, как тебе такое в голову пришло? Я бы за миллион лет не додумался!

— Плоды бурной юности. Толстенные книги с золотыми буквами на обложках, американские мини-сериалы и так далее. Всякая такая чушь у меня шла на ура.

— Значит, ты думаешь, она не моя дочь?

— Точно не скажу, но думаю, что это маловероятно. Так или иначе ты этого не знаешь и не узнаешь никогда, если только не решишься сделать генетический тест.

— Генетический тест? Господи боже! А как его вообще делают?

— Понятия не имею. Поищи в Интернете, там наверняка что-нибудь про это есть. А если и там нет, позвони в шоу Джерри Спрингера или Рики Лейка. Как я ни включу телевизор, они там обсуждают генетику.

— Спасибо за полезные сведения. — Я приканчиваю бутылку в несколько глотков и со стуком опускаю ее на стол. — Ладно, пойду, пожалуй.

— Прости, Дейв, — тихо говорит Фрэн. — Знаю, ты думаешь, что я веду себя несерьезно. Но, честно говоря, у меня от этой истории просто голова кругом. Не знаю, что сказать.

— Не извиняйся. Все нормально. До меня самого только сейчас начинает доходить, какая все это нелепость. Очень возможно, что девочка — не моя дочь. Что кто-то врет — то ли она, то ли ее мамаша. Что все это просто какая-то дикая цепь совпадений. Но ведь очень возможно и другое — что никто не врет, что нет никаких совпадений, что она и вправду моя дочь. И тогда…

Фрэн молча и серьезно глядит на меня. На миг мне чудится: она знает, что я хочу сказать. Нет, о выкидыше я ей никогда не рассказывал — и все же, мне кажется, она догадывается, как страстно я мечтаю стать отцом.

— И что тогда? — тихо спрашивает она.

— Ничего, — отвечаю я и тянусь за пальто. — Ничего.

 

Ответ

Не знаю, как теперь вести себя с Иззи. Поэтому, в лучших мужских традициях, стараюсь не попадаться ей на глаза. Когда она на кухне, я иду в гостиную. Когда входит в гостиную — откочевываю в спальню. Когда же она настигает меня в спальне, бегу в смежную комнату, которую мы превратили в кабинет — там хранится моя коллекция дисков и стоит музыкальная аппаратура. Здесь мне уютнее всего. Целую стену занимают полки ручной работы, а на них — тысячи компакт-дисков, виниловых альбомов и двенадцатидюймовых синглов. Все это великолепие сделал для меня столяр из Кроуч-Энда — по странному совпадению, оказалось, что несколько лет назад он играл в группе, у которой я брал интервью для «Громкого звука».

Под окном стоит просторный письменный стол, а на нем — мой ноутбук. Иногда Иззи сюда заглядывает, но обычно предпочитает работать на кухне, где больше света. На столе — лампа, факс и карликовая пальма: Иззи прикупила ее на прошлой неделе на какой-то барахолке в Кемден-Тауне и притащила в кабинет, заявив, что мне не помешает кислород. В углу — потертое кожаное кресло, унаследованное мною от бывшей девушки. На полу — груды журналов, в том числе «Femme» и «Громкий звук». Постеров на стенах нет — на мой взгляд, это для пацанов: но над столом висит белый учебный экран для записей, который я, повинуясь какому-то внезапному импульсу, купил как-то на Бродвее. Пишу я на нем довольно редко. Месяц назад составил список неотложных дел из двадцати пяти пунктов — пока что вычеркнуты только четыре. Взяв фломастер, я зачеркиваю пункт номер двадцать два: «Купить какое-нибудь комнатное растение» — и приписываю внизу пункт номер двадцать шесть: «Разобраться с тем, во что превратилась моя жизнь».

Достаю из сумки письмо Николы и задумываюсь, что же с ним делать. Мне стыдно уже за то, что притащил его домой: но рисковать, оставляя его на работе, я не могу, а повсюду носить с собой — тем более. Я даже подумываю от него избавиться — но сам чувствую, что этого делать не стоит. Остается только спрятать. Я озираю кабинет в поисках подходящего тайника, наконец подхожу к полкам и достаю один из двенадцатидюймовых синглов. Здесь три песни группы «Parachute Men» под общим заглавием «Разреши мне надеть твою куртку». Купил я этот сингл лет десять назад, услышав пару их песен в два часа ночи на инди-вечеринке в маленьком клубе в Кемден-Тауне. В то время я абсолютно точно знал, чего хочу от музыки: страсти, огня и женского вокала, как у Дебби Харри. Думаю, распродали они не больше двух-трех тысяч копий: но для меня этот сингл стоит больше, чем монозапись «Blonde On Blonde» или любой из множества семидюймовых японских синглов «Beatles», за которые люди вроде меня готовы душу продать. Если бы наш дом загорелся и мне разрешили спасти только три вещи, я бы вынес из огня вот что (и именно в таком порядке): Иззи, эту запись и Артура. Кота — последним, потому что иначе Иззи заставила бы меня забрать хай-фай. Я прячу письмо и снимки в запыленный конверт сингла и ставлю его на место.

Будь сегодня обычный день, я бы первым делом поставил какой-нибудь приятный компакт, надел наушники, устроился поудобнее в кожаном кресле и забыл бы обо всем минут на сорок. К окончанию альбома я, возможно, и не решил бы своих проблем, но, безусловно, снова ощутил бы себя в ладу с миром. Но сегодня я знаю: это бессмысленно. Ни у Скотта Уокера, ни у Лорин Хилл, ни у Марка Эйтцела, ни у Чака Ди, ни у Бет Ортон, ни у «GZA», ни у Бьорк, ни у д'Анджело, ни у Родди Фрейма, ни у любого другого из тысяч музыкантов, переполняющих мою коллекцию, я не найду ответов на свои вопросы. В первый раз в жизни музыке я предпочитаю тишину.

 

Взаперти

Тот же вечер, немного позже. На столе горит лампа, но верхний свет выключен. Я сижу в кресле, слушаю тишину. Иззи стучит, не получив ответа, входит и включает свет, заставляя меня поморщиться и заморгать.

— Извини, — говорит она.

— Ничего, — отвечаю я.

— Чем ты тут занимаешься?

— Да так, ничего особенного. Надо прослушать еще кучу дисков. — Я указываю на кейс, стоящий на полу. — Боюсь, придется всю ночь сидеть. Иззи кивает; но я вижу, что этого ей мало.

— Милый, что случилось? Ты за весь вечер ни слова не сказал. Такое впечатление, что ты меня избегаешь.

— Все нормально.

— А выглядишь ты так, как будто что-то стряслось.

— У меня все нормально.

Она выходит, не сказав больше ни слова. Я слышу звук шагов по паркету, слышу, как защелкивается дверь ванной и шумит вода — обычные звуки отхода ко сну. Наконец гаснет свет в холле, и в спальне хлопает дверь. И тогда я даю себе волю, и слезы, которые я сдерживал весь день, — слезы гнева, стыда и досады — свободно бегут по щекам. В этот миг я знаю: ничто не удержит меня от встречи с девочкой, написавшей письмо. Я достаю из тайника ее фотографию с номером телефона, достаю свой мобильник и набираю номер. Телефон у нее выключен: испустив вздох облегчения, я со слабой улыбкой вслушиваюсь в ее голос: «К сожалению, сейчас я не могу вам ответить, так что…» Как свойственно подросткам, говорит она куда больше, чем нужно, и куда дольше, чем следует. По контрасту с ней, я тщательно подбираю слова: «Привет, это Дейв из «Крутой девчонки». Ты мне писала. Думаю, нам надо поговорить. Я перезвоню».

 

Загладил

До своего рабочего места добираюсь ровно в десять. Накануне долго не мог уснуть — думал о девочке, и в результате проспал, хотя Иззи несколько раз пыталась меня растолкать, сурово напоминая, что я опоздаю, если не встану немедленно. О вчерашнем она не сказала ни слова, и от этого мне стало еще хуже. Я понимал, что должен извиниться, и поэтому, едва она ушла, позвонил ей на работу и оставил на автоответчике сообщение:

— Это я. О чем будет следующая колонка? Прости, что вел себя как свинья. Я тебя люблю. Поговорим позже.

На автоответчике в офисе меня уже ждет ответ Иззи:

— У женщин с телефоном вообще отношения сложные, но читательницам «Femme» любопытно было бы узнать, что думают их приятели о посланиях, которые женщины оставляют на автоответчике? Да, кстати, я тоже тебя люблю.

 

Карьера

Я сообщаю ей по мейлу, что готов начать работу над новой колонкой для «Femme». В ответ получаю: срочно позвони, у меня для тебя новость. Я набираю номер Иззи и жду. Она берет трубку почти сразу.

— Алло, журнал «Femme»…

— Это я.

— Угадай, что? — смеется она.

— Что?

— Кейра уходит. Ее отправляют в Австралию издавать там клон нашего журнала.

— А ты так счастлива, потому…

— Ты прекрасно понимаешь, почему я так счастлива!

Иззи всегда мечтала стать редактором женского журнала. С тех пор как я ее знаю, у нее это цель номер один.

— И ее место предлагают тебе?

— Не совсем. Пока что меня назначили исполняющей обязанности — до мая. Дейв, ты бы только меня видел! Я и глазом не моргнула! Меня, говорю, это не интересует, если только вы не собираетесь дать мне эту работу всерьез и надолго. Ты же их знаешь — сначала заставляют тебя батрачить за полставки, а потом удивляются, когда ты возмущаешься, что кресло редактора досталось кому-то другому!

— И что тебе ответили?

— Что мое имя — первое в списке. Дейв, они хотят дать мне место редактора! Все этого хотят! Даже Кейра хочет, чтобы ее сменила именно я! Вот увидишь, Дейв, я стану редактором!

— Моя жена — редактор журнала с огромным тиражом! Просто фантастика! Детка, я тобой горжусь.

— Я знала, что ты так скажешь!

— И прости за вчерашний вечер. Просто настроение было паршивое. Не обижайся.

— Дейв, я не умею на тебя обижаться. Я тебя люблю. А что случилось? Какие-то неприятности?

— Да нет. В общем, нет. Ничего особенного. Волноваться не о чем.

— А я волнуюсь.

— Не надо. К концу недели у тебя и без меня появится достаточно поводов для волнений. Слушай, теперь тебе, наверно, на переговоры придется надевать костюмы от лучших дизайнеров?

— Немножко «Прады» никому еще не мешало.

— А мне придется звонить твоей секретарше и договариваться об ужине?

— Очень может быть.

— А ты не будешь стыдиться своего бедного мужа — Доктора Разбитых Сердец?

— Ни за что!

Мы болтаем еще с полчаса: она вытягивает у меня обещание пойти выпить вместе с ней и девушками из «Femme», чтобы отпраздновать ее успех. Я не могу отказаться, хоть настроение у меня так себе. Потом мы вдруг вспоминаем, что обоим надо работать: ее ждет тысяча и одна деловая встреча, а меня — телефонное интервью со шведской поп-группой, три релиза для рецензии и куча сплетен из жизни поп-звезд, которые надо рассортировать и отредактировать.

 

Обед

Все утро я работал, как проклятый, и к часу дня почти со всеми делами разобрался. Интервью со шведами прошло без сучка без задоринки — главным образом потому, что оно совсем непохоже на то, что я привык делать в «Громком звуке». Никаких томительных биографических изысканий. Говорим только о самом важном — когда и с кем в первый раз поцеловались, какого размера трусики носят, а на закуску — кое-какие подробности о Швеции, которых наши читательницы, скорее всего, не знают.

— Пойду-ка перекушу, — говорю я Фрэн. — Не хочешь со мной?

— Хотела бы, да не могу, — отвечает она. — Уже пообещала Элли, что на обед пойду с ней.

Элли, удивительно привлекательная девушка шести футов росту, заведует в «Крутой девчонке» отделом моды и красоты.

— У нее деловой обед с представителями какой-то косметической фирмы, и ей нужна моральная поддержка. Мы пойдем в шикарный ресторан, послушаем, какую замечательную косметику нам предлагают рекламировать, покиваем с умным видом, а потом упьемся в стельку! — И, прыснув, добавляет: — Вот на какие жертвы приходится идти во имя любимого дела!

— Значит, жареного цыпленка, бутылочку «Снэпл» и пакетик чипсов в моей компании ты готова променять на пьянку в шикарном ресторане? — смеясь, спрашиваю я. — Что ж, ты об этом пожалеешь!

Фрэн роется в сумочке и протягивает мне бумажку в один фунт.

— Это еще зачем?

— Купишь «Снэпл» и на мою долю.

 

Прогулка

Выйдя на улицу, обнаруживаю, что идет дождь. Но все равно вытаскиваю плеер, надеваю наушники и включаю «Любовь убьет нас» в версии «SWANS». Сегодня с утра мне захотелось послушать ретро, и, порывшись у себя на полках, я нашел старый сборник, который слушал еще студентом. Я столько раз его слушал, что знаю наизусть. После Свана идет «Безумие» «Динозавра-младшего», а затем знаменитая композиция «Public Enemy» «Враг Общества № 1».

Я иду по Тоттнем-Корт-роуд к закусочной, где обычно покупаю себе сандвичи, и в голове у меня — блаженная пустота. На краткий миг я забываю всю суматоху последних дней. Не думаю больше ни о девочке, написавшей письмо, ни о ее матери, ни об Иззи, ни о том, что я отец, ни о подростках с их проблемами, ни даже о своей карьере. Просто слушаю музыку и наслаждаюсь мгновением. Не думаю ни о прошлом, ни о будущем — живу в настоящем. А потом в поле моего зрения появляется странно знакомая девочка в насквозь промокшей синей школьной форме; и я понимаю, что жизнь в настоящем — самообман.

 

Куда?

Мы стоим, уставившись друг на друга, словно громом пораженные. Сомнений нет: это та самая девочка. На ней черный плащик, синий форменный джемпер с треугольным вырезом, такая же юбка до колен и бело-голубой полосатый галстук. Кудряшки забраны назад, как на фотографии, на нежной смуглой коже — ни прыщика, на переносице проступают едва заметные веснушки. Темно-карие глаза, не мигая, смотрят на меня. В лице у нее еще заметно хрупкое очарование детства; хоть она и закусывает губу, отчего рот кажется кривоватым, чувствуется, что еще два или три года — и она разобьет немало мужских сердец. Вот о чем я думаю в те двадцать-тридцать секунд, что мы стоим и пялимся друг на друга посреди Тоттнем-Корт-роуд.

— Дейв Хардинг? — спрашивает она наконец. — Вы Дейв Хардинг?

Я молчу. Черт возьми, говорю я себе, я ведь этого не планировал. В ближайшие полчаса я рассчитывал спокойно дойти до закусочной, купить себе сандвич, вернуться в офис, пообедать и снова приняться за работу. Я не готов к этой встрече, потому что не успел все хорошенько обдумать.

— Извините, — говорит она, по-прежнему не отводя глаз. — Мне не следовало приходить, да? Вы ведь сейчас работаете. Надо было подождать, пока вы перезвоните, как обещали. Я просто никак не могла дождаться…

Кажется, она сейчас заплачет. Боже, только не это!

— Все в порядке, — мягко говорю я ей. — Честное слово. Не беспокойся. Я очень рад, что ты пришла… Никола… Никки… Никола… Ты какое имя предпочитаешь?

— Никола, — отвечает она. — Мама иногда называет меня Никки, но мне больше нравится Никола.

— Что ж, Никола, — говорю я, вдруг сообразив, что мы торчим посреди тротуара, — давай-ка для начала отойдем в сторонку. — Я указываю на подъезд какого-то магазина: у дверей, под козырьком, с десяток людей спасается от дождя. — Пойдем туда?

Никола кивает и идет следом. Мы пристраиваемся к толпе с краю и смотрим больше на дождь, чем друг на друга.

— У тебя сегодня свободный день? — спрашиваю я.

Она мотает головой.

— Прогуливаешь, значит?

Она кивает.

Я смеюсь, надеясь ее приободрить.

— Я в твоем возрасте тоже иногда прогуливал. Просто чтобы попробовать, каково это — сбежать с урока. А вообще-то учиться мне нравилось.

Она молчит.

— Как ты меня разыскала? — спрашиваю я.

Она снова закусывает губу.

— Посмотрела адрес редакции в журнале, — объясняет она, — увидела, что это на Тоттнем-Корт-роуд и пришла сюда, чтобы вас встретить. Я с половины одиннадцатого сидела вон там и вас ждала. — Она указывает на скамеечку на той стороне улицы, рядом с магазином, распродающим уцененные телевизоры и проигрыватели. — Я не хотела, чтобы у вас из-за меня были неприятности. Поэтому решила просто посидеть и подождать, пока вы пойдете на обед.

— А если бы я сегодня не пошел на обед?

Она пожимает плечами. К ее молчанию я присоединяю свое, и вместе мы смотрим, как проносятся мимо автомобили.

— Ну и положеньице! — натужно улыбаясь, замечаю я. — Ума не приложу, что же нам теперь делать?

Она снова жмет плечами.

— У меня предложение, — я стараюсь говорить как можно бодрее. — Ты есть хочешь? (Она мотает головой.) — А пить? (Снова мотает головой.) — Хорошо, тогда давай зайдем в «Макдональдс», или в «Бургер кинг», или куда-нибудь еще, просто чтобы спрятаться от дождя. Можешь не есть, если не хочешь, ну а если все же захочешь, я с удовольствием тебя накормлю.

— На Оксфорд-стрит есть «Макдональдс», — еле слышно сообщает она. — Мы с мамой туда иногда ходим.

— Вот и отлично. Пошли.

Я выхожу из-под козырька, оборачиваюсь — и вижу, что она не трогается с места.

— Что такое? — спрашиваю я.

Она долго молчит, и кажется, вот-вот зальется слезами или просто сбежит.

— Я не знаю, что говорить, — шепчет она наконец.

— О чем?

— Вообще. Обо всем.

Я ободряюще (хотелось бы надеяться) улыбаюсь.

— Понимаю. И не надо ничего говорить. Сколько нам идти до «Макдональдса» — минут пять? Полно времени! Так вот, эти пять минут мы помолчим и подумаем о том, какие вопросы хотим задать друг другу. И будем надеяться, что за пять минут список вопросов не вылетит у нас из головы.

— Хорошо, — говорит она и делает шаг мне навстречу.

 

«Макдональдс»

Добравшись до «Макдональдса», я спрашиваю, не передумала ли она насчет еды. Никола мотает головой. «Может, ты вегетарианка?» — говорю я, и в первый раз за все время она смеется. Я предлагаю заказать чай, кофе, еще что-нибудь из напитков — отказывается. Я киваю беззаботно и дружески (по крайней мере, очень на это надеюсь), чтобы показать ей, что это неважно. Не знаю, в самом ли деле она не голодна или просто стесняется, так что в дополнение к сандвичу с цыпленком заказываю «Биг Мак», картошку и клубничный коктейль, на случай, если она передумает.

Беру поднос из рук у парня за стойкой и оглядываюсь кругом, прикидывая, где бы сесть. Время обеденное, и в «Макдональдсе» яблоку некуда упасть — полно народу, в основном туристы, так что мы спускаемся по лестнице вниз и устраиваемся в уголке. Я ставлю поднос на столик и сажусь, Никола проскальзывает в угол напротив меня. И снова мы пялимся друг за друга, не зная, с чего начать разговор.

— Странно как-то все, да? — говорю я наконец, разворачивая свой сандвич.

Она кивает и смотрит на картошку. Кажется, все-таки хочет есть.

— Бери, если хочешь. Это все тебе, — улыбаюсь я. — Ты что, в самом деле думаешь, что я съем двойную порцию?

— Не знаю, — отвечает она.

В самом деле, откуда ей знать? Она никогда не ходила со мной в «Макдональдс». Честно говоря, я не припомню, когда сам в последний раз здесь был. «Макдональдс» я предложил по наитию, предположив, что подростку должно здесь нравиться. И, судя по тому, как умело Никола расправляется с обедом — картошку макает в кетчуп, а из «Биг Мака» аккуратно извлекает латук и соленые огурцы, — я сделал правильный выбор.

— Ну вот, — говорю я, когда от обеда остается всего ничего, — теперь уже легче. Мы с тобой — просто два человека, которые вместе обедают. Верно?

Она осторожно кивает.

— Представляю, как ты была потрясена, когда увидела меня в «Крутой девчонке».

— Еще бы! — широко распахнув глаза, отвечает она. — Это было… ну прямо как в кино!

 

Чтение

В школе у нее был трудный день, и она решила взбодриться чтением. Купила «Крутую девчонку» и спрятала в рюкзачок, чтобы после обеда почитать спокойно. Устроилась на кровати, подложив под грудь подушку, развернула журнал и погрузилась в чтение.

Обычно Никола сперва просматривала журнал с начала до конца, а затем читала более внимательно те статьи, что чем-то ее привлекли. Так было и на сей раз. Содержание, письма, страничка «светской хроники» — разных сплетен о знаменитостях, пара тематических статей) гороскопы, мода, красота… Добравшись до раздела «Откровенный разговор», она остановилась. Заголовок крупными яркими буквами гласил: «Откровенный разговор» меняет формат — теперь на две страницы больше!» Поискав рубрику «Спросите Адама», Никола обнаружила, что Адама заменил некий «Дейв, Доктор Разбитых Сердец». Она прочла мою колонку, а затем подняла глаза, чтоб взглянуть на фотографию вверху страницы.

Лицо показалось ей знакомым, но она не могла припомнить, где и когда меня видела. И вдруг что-то щелкнуло в мозгу. Вскочив, Никола бросилась в мамину комнату. Забравшись на стул, дотянулась до верхней полки гардероба и копалась в старых тряпках и коробках с обувью, пока не нашла то, что искала — фотоальбом. Вернувшись к себе, перелистала страницы и нашла фотографию молодого парня, обнимающего ее маму. Сравнила со снимком в журнале. Затем, открыв последнюю страницу, прочла список сотрудников и узнала, что «Доктор Разбитых Сердец» в жизни носит имя Дейв Хардинг. Вот так она меня нашла.

 

Слава

Она рассказывает, и я ее не прерываю. Увлеченная собственным повествованием, Никола выходит из скорлупки: глаза ее загораются, на лице появляется улыбка. Но вот она заканчивает свой рассказ и, словно опомнившись, «гаснет», снова закусывает губу, уходит обратно в свою скорлупу.

— Можно тебя кое о чем спросить? — говорю я.

Она кивает.

— Ты писала, что ничего не сказала маме. Можно узнать почему?

— Просто не сказала.

Кажется, более развернутого ответа я не получу — по крайней мере, пока.

— А вы сильно удивились, когда получили письмо?

— Спрашиваешь! Если бы не фотографии, я бы просто не поверил!

Она вдруг начинает ерзать на стуле.

— Мне от вас ничего не нужно, — говорит она. — Я не для того написала, чтобы что-то от вас получить.

— Что ты, я и не думал…

— Просто хочу, чтобы вы знали.

— Я знаю, — подбадриваю я ее. — Ты уже придумала, о чем хочешь меня спросить?

Она мотает головой.

— Ладно, тогда обойдемся без расспросов, — выручаю я ее. — Просто поболтаем, как обычные люди за обычным обедом в «Макдональдсе».

Она кивает. Чтобы сменить тему, я спрашиваю, какую музыку она любит.

— Всякую.

— Ну какую именно? Популярную, классику, дэт-метал, хардкор-рэп?

— Боюсь, я не совсем вас понимаю, — серьезно, по-взрослому отвечает она.

— Если честно, — говорю я, — я этого тоже не понимаю. По-моему, музыка и есть музыка. Но люди вроде меня всю жизнь тратят, чтобы изобретать все новые и новые названия: брит-поп, шу-гейзинг, хард-хаус, гаражный рок, драм-н-басс, джангл, новая волна новой волны, нью-соул, нью-метал, нью-акустик — и к чему все эти ярлыки? Только для того, чтобы, когда эта музыка надоест, сделать умное лицо и сказать: «Такой-то стиль устарел».

В глазах у Николы — недоумение. Она явно не понимает, о чем это я.

— Вообще-то мне, наверно, нравится популярная музыка, — говорит она. — Обычная. Какую по радио крутят. Песни, которым можно подпевать. — Она серьезно смотрит на меня. — А вы какую музыку любите?

— Да, честно говоря, тоже всякую. Кроме попсы — ее просто не выношу, танцевальной — тоже терпеть не могу, а также дэт-метала, хард-кор-рэпа и классики.

Она смеется. Улыбка у нее очень милая, и смех тоже.

— Что же тогда остается?

— Не знаю.

— Но ведь в «Крутой девчонке» вы пишете о поп-музыке? Как же пишете, если она вам не нравится?

— Вот так и пишу. Ужас, правда?

— В последнем номере есть ваше интервью с двумя моими любимыми группами. — И она называет две сладенькие мальчиковые команды, раскрученные в последний год. — Представляю, как это здорово — все время встречаться со знаменитостями! А какие они в жизни?

— Самые обычные, как ты и я. Даже, может, и похуже. Ничего особенного в них нет.

— А по-моему, есть, — отвечает она. — Я думаю, это лучшие группы в мире!

В словах ее слышится такое благоговение, что я на секунду теряю дар речи. Я не ошибся, говорю я себе, девочки-подростки и вправду живут и дышат музыкой.

— Может, ты и права, — отвечаю я. — Может, они и вправду самые лучшие.

— Вы раньше писали в журнале, который назывался «Громкий звук», правда?

— Правда. А ты откуда знаешь? Неужели читала?

— По Интернету. У нас в школе есть Интернет, на компьютерах в библиотеке. Я, когда писала доклад по географии, запустила поиск на ваше имя.

— И нашла сайт «Громкого звука»?

Она кивает.

— Я думал, его уже прикрыли.

— Там написано, что журнал закрылся, но все страницы и ссылки остались, — объясняет она. — Вы там писали о таких группах, о каких я никогда даже не слышала. Они хорошо играют?

— Некоторые — хорошо, но большинство — просто зануды.

— Поэтому вы и перешли в «Крутую девчонку»? Вам скучно стало?

— Ну да, вроде того. «Громкий звук» закрылся, и редактор «Крутой девчонки» — мы с ней дружим — предложила пока поработать у нее.

— А где вы учились давать советы? В университете?

— Э-э… честно говоря, нет.

— А где?

Я глубоко задумываюсь. Ответить «нигде не учился» — она будет разочарована. Не стоит отнимать у нее иллюзию, что я знаю, о чем пишу.

— Прошел специальные курсы. Но вообще-то, мне кажется, у меня к этому природный дар.

— А другие дети у вас есть?

Этот вопрос застает меня врасплох — но вопрос естественный, заслуживающий честного ответа. Тень давней печали накрывает мое сердце, но я прогоняю ее и отвечаю:

— Нет.

Может быть, она ждет, что я добавлю «кроме тебя»? Никола не похожа на человека, способного таить задние мысли… но, с другой стороны, я ведь совсем ее не знаю.

— Вы женаты? — спрашивает она.

— Женат.

— А вашу жену как зовут?

— Иззи.

— Она хорошенькая?

— Еще какая!

— И чем она занимается… то есть я хотела спросить, где работает?

— Слышала когда-нибудь о журнале «Femme»?

— Это такой глянцевый? «Для женщин, которые знают, чего хотят»? — цитирует она рекламный слоган с обложки. — Мама иногда его читает. — И, хихикнув, добавляет: — Хотя, по-моему, она не всегда знает, чего хочет.

— Ну так вот, Иззи там работает. Она заместитель главного редактора. И как раз сегодня узнала, что на следующей неделе, если повезет, ее назначат главным редактором.

— А платят ей много?

— Порядочно, — отвечаю я. — Но вообще-то жизнь у журналиста совсем не такая интересная, как кажется со стороны. По большей части мы просто сидим в офисе, долбим по клавиатуре и отвечаем на звонки.

— А она берет интервью у знаменитостей?

— Да, случается. — И я называю три фамилии, которые, по моим представлениям, способны впечатлить тринадцатилетнюю девочку.

— Ой, я их всех знаю! — на лице ее отражается благоговение. — Как же, наверно, здорово вот так запросто разговаривать с такими замечательными людьми! И какие они?

— Не знаю, — искренне отвечаю я. — Наверное, люди хорошие.

— А я вот ни с одной знаменитостью не знакома, — вздыхает она и, подумав, добавляет: — Кроме вас.

— Ну какая же я знаменитость?

— В журнале печатают вашу фотографию, — отвечает она. — Все девчонки в школе читают вашу колонку. Для меня вы — знаменитость.

— Что ж, — говорю я, — наверно, ты права.

 

До свидания

Остатки клубничного коктейля на донышке растаяли и превратились в неаппетитное розовое месиво, несколько оставшихся ломтиков картошки остыли и засохли, печально увядают на салфетке всеми покинутые салат и соленые огурцы. Пора идти. А я все не могу взять в толк, что же, собственно, произошло. Еще вчера я и не подозревал, что у меня есть дочь — а теперь она сидит напротив. И мы только что вместе пообедали в «Макдональдсе», словно на первом свидании. Все это так нереально, что слов не находишь. Хочется протянуть руку и потрогать ее, чтобы убедиться, что я не сплю.

— У вас, наверно, много работы? — говорит она, когда мы встаем. — Вам такую кучу писем присылают!

— Да, писем много, — отвечаю я, и мы сбрасываем остатки еды со своего подноса в мусорный бак.

Вместе мы поднимаемся наверх и выходим из ресторана на Оксфорд-стрит. Во чреве «Макдональдса» внимание мое было приковано лишь к одному человеку, а окружающего мира я не замечал вовсе, и теперь с удивлением оглядываюсь вокруг, не сразу понимая, отчего все так изменилось: дождя нет, ярко сияет голубое небо, а по улице деловым шагом спешат прохожие.

— А ты теперь куда? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами.

— Может быть, еще не поздно пойти в школу? — предлагаю я.

— Да нет, лучше не надо, — отвечает она, не сводя глаз со своих туфель. — Пойду в библиотеку, почитаю что-нибудь.

— У тебя деньги-то есть? Сможешь добраться до дома? — спрашиваю я.

— Да, спасибо. У меня проездной.

— Может быть, тебя проводить?

— Я на Оксфорд-стрит без мамы ездила тыщу раз, — с достоинством отвечает она. — Правда, обычно я езжу с подругами… но ничего, все будет в порядке.

— Послушай, хочешь, дам тебе денег на такси? Не хочу целый день сидеть и о тебе беспокоиться.

— Да ничего со мной не случится.

— Уверена?

— Уверена. — Она смотрит на часы. — Ладно, мне пора.

— Ну хорошо. Очень рад был с тобой встретиться. Правда. — Мне хочется пожать ей руку, но тут же я понимаю, что это было бы нелепо. — Знаешь, твоя мама может тобой гордиться.

Она чуть улыбается, не поднимая глаз.

— Я тоже очень рада была с вами познакомиться. И спасибо за «Макдональдс».

Ни она, ни я не двигаемся с места. Мимо с ревом катят автобусы, и гудки машин, застрявших в пробке, ведут меж собою жаркий спор.

— Ладно, я пойду, — говорит она и поворачивается.

Но не успевает отойти на несколько шагов, как я зову ее. Она тут же оборачивается, словно этого ждала.

— Мы не так уж долго побыли вместе, — говорю я ей, — может быть, нам стоит встретиться еще раз? Конечно, если ты не против.

— Правда?

— Конечно правда. Ну что скажешь?

— Даже не знаю, — отвечает она. — А что я маме скажу? Я не хочу врать, но…

— Думаю, тебе стоит все ей рассказать. Нехорошо держать это в секрете.

Она задумывается.

— Ладно, я ей расскажу. Только не сейчас. Хорошо?

— Как хочешь. Решай сама. Я просто хочу, чтобы с тобой все было в порядке.

— Хорошо.

— И вот еще что: не хочу, чтобы из-за меня ты прогуливала школу и бродила по городу одна. Давай в следующий раз созвонимся заранее, и я за тобой заеду. Договорились?

Она кивает.

— Хорошо. До свидания.

— До скорого свидания!

Она поворачивается и идет прочь, а я смотрю ей вслед, пока она не исчезает в вестибюле метро.

 

Ложь

Тот же день, после трех. В офис влетают Фрэн и Элли.

— Как обед? — спрашиваю я, когда Фрэн садится на свое место.

— Обед потрясающий, — отвечает она. — Лучше не бывает. Только, пожалуй, последнего бокала пить не стоило. Теперь все, что мне нужно — вздремнуть часик-другой! — смеется она. — А как твой сандвич?

— Ничего такого, о чем стоит рассказывать.

— Уже решил, что будешь делать? — тихо спрашивает она.

— Наверное, не буду ей звонить, — отвечаю я, мысленно спрашивая себя, почему не хочу рассказывать Фрэн о встрече с Николой. Должно быть, оттого, что эта встреча еще не стала для меня прошлым. Это настоящее, которым я не готов делиться. Сначала мне надо все обдумать. Решить, что же делать дальше.

Фрэн сочувственно улыбается, но не говорит ни слова.

— Так будет лучше, — продолжаю я, чувствуя себя скотиной. — Для всех лучше.

— Если хочешь поговорить… — предлагает она.

— Да нет, спасибо, — отвечаю я, хотя все во мне стонет от желания исповедаться. — Все хорошо. Со мной все будет в порядке.

 

Шоу

Семь вечера, я вхожу в «Джинсовый бар» на Сент-Мартинз-лейн. Прохожу мимо вышибалы в дверях и оглядываюсь в поисках Иззи. Бар полон посетителей, снимающих напряжение после рабочего дня: на заднем плане приглушенно звучит сладенькая танцевальная мелодия. Весь день я только и думал что о Николе — а теперь должен запрятать эти мысли в самый дальний уголок сознания, чтобы Иззи ничего не заподозрила. А вот и она — в окружении безупречно одетых коллег сидит за столом в дальнем углу. Я глубоко вздыхаю и говорю себе: «Успокойся. Расслабься. Обо всем забудь. Сейчас ты должен радоваться и веселиться».

— Дейв! — вопит Иззи.

Я улыбаюсь и машу рукой. Когда подхожу к столу, Иззи вскакивает и с восторженным визгом виснет у меня на шее. Пьяной ее еще не назовешь, но она уже явно навеселе.

— Как дела, ненаглядный мой? — воркует она, так всматриваясь мне в глаза, словно хочет пронзить взглядом насквозь.

Я смеюсь, чтобы скрыть нервозность.

— Спасибо, все нормально. А тебя о делах и спрашивать незачем, верно?

— О, обо мне можешь не беспокоиться! — улыбается она во весь рот. — Сегодня я не остановлюсь, пока не окажусь под столом!

И тащит меня знакомиться с «девочками».

— Внимание всем! — кричит она, пока я пожимаю руки ее подругам. — Все знают, что мой муж Дейв работает психологом-любителем в журнале «Крутая девчонка»?

Все за столом визжат, хохочут и хлопают в ладоши, в восторге от того, что оказались в одной компании с Доктором Разбитых Сердец. Я гвоздь программы. Следующие полчаса проходят в виде импровизированного вечера вопросов и ответов. Приятельницы Иззи одна за другой представляются (если мы еще не знакомы) и вываливают на меня такие подробности своей личной жизни, о которых я и понятия не имел.

— Я первая! — кричит кудрявая девушка лет двадцати пяти. Мне говорили, что она работает в «Femme» внештатно. — Привет, Дейв, меня зовут Дейвина, я дизайнер. — Мы пожимаем друг дружке руки. — Мой друг Ник — юрист. Он уезжает на полгода по контракту в Гонконг. Вопрос: как вы думаете, будет он там мне изменять?

Подружки Иззи принимаются стучать по столу и скандировать: «Доктор Дейв! Доктор Дейв!» — словно болельщицы на стадионе. Все очень веселятся, кроме меня. Я только вид делаю.

— Тише, пожалуйста! — восклицает Иззи. Она приняла на себя роль распорядительницы. — Послушаем, что скажет Доктор Дейв!

— Боюсь, доктору требуется дополнительная информация, — обращаюсь я к Дейвине.

— Например? — спрашивает она.

— Сколько времени вы вместе?

— Полтора года.

— И… гм… понимаю, что вопрос не совсем тактичный, но… э-э… он когда-нибудь прежде вам изменял?

— Только один раз, — потупившись, отвечает Дейвина. — На корпоративной вечеринке, целую вечность назад.

— А потом признался?

— Мне об этом рассказала подружка его друга.

— И вы его простили?

Она кивает.

— И с тех пор это не повторялось?

— Насколько я знаю, нет.

— Полагаете, такое могло быть?

— Ну… одно время ему все время звонила одна девица с его работы. Но что между ними было, я так и не знаю.

— Что скажете, Доктор? — подбадривает меня Иззи.

— Простите, Дейвина, но, по-моему, вам лучше пожелать Нику счастливого пути и с ним распрощаться. Такое впечатление, что с этим парнем связывать жизнь не стоит.

Аудитория разражается аплодисментами и приветственными воплями.

— Я следующая! — вопит рыжеволосая девушка слева от меня. Ее я знаю: это Бекка из дизайнерского отдела. С ней мы уже встречались. — Вот в чем моя проблема: я, кажется, влюбилась в одного дизайнера из соседней редакции.

— Это, случаем, не Джейк из «Виртуальной реальности»? — как бы про себя замечает Иззи.

— А ты откуда знаешь? — изумляется Бекка.

— Да об этом все знают! — ворчит Дейвина. Судя по всему, мой совет пришелся ей не по душе.

— Ну ладно, ладно, — бормочет пунцовая от смущения Бекка. — Да, это Джейк. — Наградив Иззи свирепым взглядом, она поворачивается ко мне: — Доктор Дейв, вот мой вопрос: как узнать, нравлюсь ли я ему, не давая понять, что он мне нравится? Я не хочу, чтобы он о чем-то догадался, если у него нет ко мне взаимности. Хотя, знаете, каждый раз, когда мы вместе оказываемся в лифте, он глаз с меня не сводит!

— А может, у тебя на подбородке пятно зубной пасты! — замечает блондинка с тугими кудряшками, мне еще не представленная.

Хохочут все, кроме Бекки.

— Почему ты не хочешь просто у него спросить? — интересуюсь я.

— Он подумает, что у меня совсем гордости нет, — серьезно объясняет она.

— Вот оно что! Да, такой подход к делу был последним криком моды году этак в пятьдесят четвертом!

Бекка хихикает.

— Просто… ну, это не для меня. Я мужчинам на шею не вешаюсь.

— А что ты потеряешь, если сделаешь первый шаг?

— Чувство собственного достоинства.

— А это чувство сможет согреть тебя холодной ночью? Или как следует повеселить в пятницу вечером?

Она молчит.

— Видимо, ответ — нет.

— Так каков же рецепт Доктора Разбитых Сердец? — снова встревает Иззи.

— В следующий раз, когда столкнешься с ним в лифте, начни разговор. Не признавайся в любви, не вешайся ему на шею — просто заговори с ним и, если увидишь, что ты ему не совсем противна, предложи вместе сходить на обед. Обеденный перерыв — это ведь не свидание! Если он скажет «да», ты выиграла. Если ответит, что очень занят — плюнь и переходи на другое пастбище. Следующая!

— У меня вопрос очень серьезный, — начинает давешняя блондинка. — Меня зовут Оливия, я редактор отдела искусства. Вот какой вопрос: есть один парень, с которым мы дружим еще с колледжа…

— Джереми? — уточняет роскошная рыжеволосая красотка по имени Милли, замредактора отдела моды. — Да вы с ним прекрасно друг другу подходите!

Оливия пожимает плечами.

— А я не уверена.

— Рассказывай! — подбадриваю ее я.

— Мы знаем друг друга с колледжа. Лучшие друзья, каждый день созваниваемся и так далее. Но ничего такого между нами не было до прошлой субботы, когда…

— А нам ничего не рассказала! — вопит Иззи. — Я тебя спросила, как прошли выходные, а ты ответила: «Нормально»! Тоже мне, подруга называется! По-твоему, переспать с лучшим другом — это нормально? Да это же новость для первой полосы!

— Да мы просто один раз поцеловались! — смущенно улыбается Оливия.

— И в чем же вопрос? — подаю голос я.

— Не знаю… Наверно, хочу знать, стоит ли нам с ним заводить роман.

— Ты в него влюблена?

— Он классный парень, все девчонки по нему с ума сходят, а я… не знаю. Не уверена.

— Звучит неутешительно, — замечает Бекка.

— Значит, ты сама не понимаешь, любишь его или нет?

Она подносит к губам бокал.

— Мне с ним хорошо. И он мне очень нравится как человек. В самом деле, он классный.

— А он что обо всем этом думает?

— Хочет, чтобы я стала его девушкой.

— Еще бы! — комментирует Милли. — Он же мужчина!

— И не боится разрушить вашу дружбу?

— Он говорит, если ничего не выйдет, мы сможем снова стать друзьями. Но я не уверена, что это получится.

Иззи поворачивается ко мне.

— Так что же скажет Доктор Разбитых Сердец? — театрально вопрошает она, хотя прекрасно знает, что я отвечу: ситуация у Оливии и Джереми та же, что была у нас с Иззи шесть с половиной лет назад.

— Все зависит от того, готова ли ты рискнуть, — отвечаю я, обращаясь к Оливии, но глядя в глаза Иззи. — Иные посоветовали бы тебе спустить все на тормозах и «остаться друзьями». Так проще. Так безопаснее. Ты права: если у вас ничего не выйдет, ты можешь потерять друга. Но если все получится, если ты не станешь торопиться, будешь терпелива и осторожна, то в награду получишь такое, о чем даже и не мечтала. Получишь не просто друга или возлюбленного, а человека, который никогда тебя не покинет, что бы ни случилось, будет на твоей стороне. Человека, с которым вы никогда не устанете смотреть друг другу в глаза. Свою вторую половину. Аудитория поднимается с мест и устраивает мне овацию.

Чувствуя необычайный душевный подъем, я заказываю напитки на всю компанию, а когда возвращаюсь, к «Доктору Разбитых Сердец» выстраивается целая очередь жаждущих совета и утешения. Нынешний вечер совсем не похож на обычные мои посиделки в компании Тревора, Ли и прочих приятелей-мужчин. Сегодня все по-другому. Оказавшись среди девушек, я как будто стал одной из них: со мной делятся задушевными тайнами, перемывают косточки приятелям — и, как ни странно, мне это нравится. На миг я даже забываю о том, как усложнилась моя собственная жизнь, и, в восторге от собственной проницательности, раздаю советы направо и налево. Кейти, ведущему автору «Femme», я объясняю, что в изменах своего Сола она отчасти виновата сама — ей не хватает острых ощущений, и приятель, бегающий за каждой юбкой, ее не столько угнетает, сколько развлекает. Джессику, менеджера доставки, предупреждаю, что, если уж она решила порвать с архитектором Джонатаном, это надо делать быстро и решительно — иначе до конца жизни от него не избавится. Наконец, внештатной сотруднице Дебби, которая полчаса жалуется на своего приятеля, говорю:

— Он не обращает на тебя внимания, почти с тобой не разговаривает, ты подозреваешь, что он встречается с кем-то еще, и вообще боишься, что ты уже его разлюбила. Так в чем дело? Почему ты — молодая, красивая, умная девушка — тратишь себя на какого-то мерзавца, который и минуты твоего времени не стоит?

Вторая овация за вечер.

Иззи обнимает меня и шепчет на ухо простые, но проникновенные слова:

— Доктор Дейв, я тебя люблю!

— Я тоже тебя люблю, — шепчу я и целую ее в ответ.

В этот миг мне вспоминается Никола — тайна, тяжелым грузом давящая на сердце. Я уже готов все выложить Иззи, но вовремя овладеваю собой. Не могу. Нельзя. Это ее убьет.

 

Вот и все

Без четверти десять я выхожу из метро на станции Гудж-стрит и направляюсь к своему офису. Включаю мобильник. На экране — одно-единственное сообщение:

«Здравствуйте, Дейв. Это я, Никола О'Коннелл. Я… Да, сейчас без четверти десять. Я тут подумала… в общем… знаете, наверно, не стоит нам больше встречаться. Только не подумайте ничего такого. Вы мне очень понравились, правда-правда. Просто… просто… мне кажется, так будет лучше. Не стоило мне вам писать. И встречаться с вами не стоило. У вас своя жизнь. Простите, если я вас расстроила. Пожалуйста, простите меня. И прощайте».

 

Пустота

Я иду дальше по Тоттнем-Корт-роуд и думаю о том, что, вообще-то говоря, радоваться должен. Я помилован. Сорвался с крючка. Свободен. С Николой мы больше не встретимся, Иззи так ничего и не узнает, и постепенно жизнь моя вернется в нормальную колею. Но сам я понимаю, что никакой «нормальной колеи» уже быть не может. Потому что я не хочу быть свободным от Николы. И далеко не уверен, что она действительно этого хочет. Из послания ясно, что мое благополучие заботит ее куда сильнее, чем свое собственное — и от этого мне еще сильнее хочется увидеть ее снова.

Добравшись до офиса, я решаю позвонить ей и оставить сообщение. Однако достать мобильник не успеваю — в комнату влетает Фрэн.

— Ты только посмотри, что я откопала! — вопит она и размахивает у меня перед носом журналом.

Я узнаю старый номер «Femme». На глянцевой обложке известная телеведущая в обнимку со своим приятелем — известным музыкантом рекламирует новый кондиционер для волос.

— Вчера вечером я решила убраться у себя в спальне, — объясняет Фрэн. — Перебирала журналы, решала, какие выбросить, а какие оставить — и смотри-ка, что нашла! Никогда не догадаешься!

Она перелистывает журнал и, найдя нужную страницу, протягивает мне. Я читаю заголовок: «ЧУЖОЙ РЕБЕНОК». И пониже, мелкими буквами: «Однажды вы узнаёте, что у вашего партнера есть ребенок на стороне». Статья подписана Иззи. Сердце у меня пускается вскачь. Закрываю журнал, чтобы взглянуть на дату на обложке: январь 2000 года.

— Я не перечитывала, — говорит Фрэн, — и толком не помню, что там. Вообще-то для женского журнала тема довольно обыкновенная. Вроде «Как узнать, что ваш партнер вам изменяет?» или «Как получить оргазм длиной на всю ночь?» Просто совпадение удивительное, тебе не кажется? Основная часть статьи состоит из трех монологов — три женщины рассказывают, как обнаружили, что их партнеры прячут от них своих детей. Первая, совсем молоденькая девушка, узнала, что друг ее обманывает, только когда у ее дверей возникла женщина с младенцем. Вторая, постарше, случайно обнаружила, что у мужа, с которым она прожила два года, трое детей от трех разных женщин. Наконец, третья, сфотографированная с малышом на руках, уверяла, что отец ее ребенка — некая так и не названная по имени (и, разумеется, женатая) поп-знаменитость.

Куда больше меня интересует приложение к статье — «колонка фактов». Согласно статистике, в Англии и Уэльсе в 1998 году зарегистрировано 240 611 детей, родившихся вне брака. Из них 49 960 не имеют в свидетельстве о рождении имени отца — это означает, что отец неизвестен или, по крайней мере, в жизни семьи не участвует. Эксперт по семейному законодательству объясняет, что генетический тест на отцовство по закону может быть проведен только с согласия матери. Судя по его словам, мужчина, внезапно узнавший, что где-то у него есть ребенок, не имеет на этого ребенка никаких прав. Если он не может по-хорошему договориться с матерью, то должен отправить заявление в Совет защиты детей. Последует судебное слушание, где судьи решат вопрос, исходя, как сказано в статье, «из интересов ребенка».

Интересы ребенка… А какие у него интересы? Неужели в интересах Николы я должен прекратить с ней встречи, остаться в стороне? Может быть, пойти к ее матери и все объяснить? Или сначала нам с Николой стоит получше узнать друг друга? Что будет больше в ее интересах?

Я умираю от желания с кем-то поговорить. Снова выбираю Фрэн — больше-то, собственно, и некого. Но офис — не лучшее место для задушевных бесед, и я приглашаю ее перекусить вместе. Слава богу, соглашается. Понимаю, что это ужасный штамп, но не зря говорят: кто поделился своей проблемой с другом — уже наполовину ее решил.

 

Поговорили

Фрэн говорит, что «Хэмптон» ей надоел, и ведет меня в подвальный ресторанчик «Фрейд» на Ковент-Гарден. По дороге мы обсуждаем последние редакционные сплетни. Точнее, я слушаю, а Фрэн рассказывает, что Тина подумывает послать своего приятеля куда подальше, Элли затащила в постель какого-то актера из мыльной оперы, с которым познакомилась на фотосъемке, а Джина выходит замуж.

Мы спускаемся по ступенькам. Трое за стойкой, много парочек и несколько компаний. Мы заказываем кока-колу и оливки и садимся за столик недалеко от стойки.

— Итак? — спрашивает Фрэн. — Чему обязана?

— А что, чтобы пригласить тебя на обед, требуется особая причина?

— Дейв, не пудри мне мозги. У тебя что-то на уме. Выкладывай.

— Да с чего ты взяла? Кто сказал, что мне есть что выкладывать?

— Я говорю.

— Ладно, ладно. Признаюсь. Действительно, мне нужно с тобой поговорить. Только не сразу — сначала соберусь с мыслями. А ты пока расскажи про себя.

— А что рассказывать-то?

— Если помнишь, я Доктор Разбитых Сердец. Как у тебя с Линденом? Никаких проблем?

— Все нормально.

— Вот и хорошо.

— Он тут на днях предложил мне переехать к нему.

— Поздравляю!

— А я отказалась.

— Почему?

— По целой куче причин.

— Например?

Она вздыхает.

— Знаешь, если честно, не хочу об этом говорить.

Это совсем на нее не похоже!

— Фрэн, что стряслось? — спрашиваю я.

— Да все нормально.

— Уверена?

Она смеется.

— Не могу поверить, что ты — тот самый мрачный рокер из музыкального журнала, который пришел к нам работать два месяца назад.

— Нет, я просто…

— Дейв, все нормально, — твердо останавливает меня Фрэн. — Да, я знаю, что обычно все о себе рассказываю, но сегодня мне хочется помолчать. Так что давай перейдем к тебе. Что случилось? Это как-то связано с той девочкой и с письмом? Она снова тебе написала?

— Я с ней встретился, — признаюсь я.

— Но ты же говорил…

— Да, знаю. Прости. Видишь ли, я вроде тебя: могу болтать сколько угодно и о чем угодно, пока все это в теории, но когда увидел ее лицом к лицу, то… об этом я не мог рассказывать. Просто не мог.

— И больше никто об этом не знает?

— Ни души, кроме нее, меня и тебя.

— А когда ты с ней встретился?

— Вчера в перерыве.

— Ну надо же! А сказал, пойдешь сандвич купить! Правда-правда, если бы ты сказал… — тут она понижает голос до драматического шепота, — «Фрэн, я иду знакомиться со своей давно потерянной дочерью», я бы непременно запомнила! Ну и как все прошло? Какая она?

— Она прелесть. Когда мы с ней сидели за столом…

— Где сидели-то?

— В «Макдональдсе».

— А сказал, что идешь покупать сандвич!

— Я и хотел купить сандвич. Она ждала меня на улице.

— И ты повел ее в «Макдональдс»?! Давно потерянную дочь? Я, кажется, даже догадываюсь, в какой — в «Макдональдс» на Оксфорд-стрит?

Я киваю.

— Да, знаешь ты, как угодить девушке!

— Я не подумал… — мямлю я, совершенно уничтоженный.

— Ладно, неважно. Так как она тебе?

— Прелесть. Чудная девочка. Милая, умная, живая… Черт, я, кажется, уже и говорить начал как заботливый папаша.

Фрэн улыбается.

— Похожа на тебя?

— Не знаю. Вроде что-то общее есть, а с другой стороны — как тут разберешь? Правда, она сказала, что любит музыку. Помню, когда я был в ее возрасте…

— Девочка-подросток любит музыку? Удивительно! Сомнений нет, это она от тебя унаследовала!

— Согласен, твоя взяла.

Фрэн внимательно смотрит на меня.

— Дейв, почему ты так хочешь, чтобы она действительно оказалась твоей?

— Э-э… ты о чем?

— Большинство мужчин на твоем месте вертелись бы, как угри на сковородке, лишь бы доказать себе самим, что это чужой ребенок. А ты — наоборот. Почему?

— Потому что я не такой, как большинство.

— Все равно не понимаю.

— В июле Иззи забеременела.

— Ой! — Фрэн широко раскрывает глаза.

— А потом у нее случился выкидыш. И мы решили не думать о детях — по крайней мере, какое-то время. Но дело в том, что…

— Ты хочешь стать папой, — говорит Фрэн.

— Все не так просто, — отвечаю я. — Все сложнее. Это трудно объяснить…

Моя рука лежит на столе; Фрэн накрывает ее своей.

— Дейв, не надо ничего объяснять, — говорит она. — Если ты счастлив, что нашел Николу, то и я за тебя счастлива. Но… прости, что спускаю тебя с небес на землю, но, кроме меня, этого сделать некому.

— Ты о чем?

— Насколько я понимаю, с ее матерью ты еще не встречался.

— Нет.

— Значит, так и не знаешь, твоя дочь Никола или нет. А это хорошо бы знать наверняка. Не только для блага Николы, но и для твоего собственного.

Фрэн, разумеется, права. Я витаю в облаках. Может быть, это и остановило Николу — сознание полной неопределенности нашего положения?

— Видишь ли, — говорю я, — Никола позвонила сегодня утром и сказала, что не хочет больше со мной встречаться. Мне кажется… нет, я знаю, в чем дело: она боится осложнить мою жизнь. — Я делаю глоток кока-колы. — Как ты считаешь, что мне делать?

— Неужели сам еще не решил?

По лицу моему расплывается широкая улыбка.

— Честно говоря, уже решил.

— Так зачем же спрашиваешь? — отвечает Фрэн. — Делай то, что считаешь правильным.

 

Школьники

Зимний день, солнечный и ясный. Пять минут четвертого — конец уроков. Я подхожу к воротам Николиной школы в Вуд-Грин. На вид — самая обыкновенная школа, не лучше и не хуже той, в которую ходил я в тринадцать лет. Оглядываюсь кругом и вижу несколько машин: в них — мамы и папы, ожидающие своих чад. Одна или две пары примерно моего возраста. Странно подумать, что у меня теперь есть с этими людьми нечто общее.

Звенит звонок, и секунду спустя из школьных дверей вылетает толпа детишек и несется к воротам. В этой толпе я замечаю Николу гораздо раньше, чем она меня. Я окликаю ее: она оглядывается, но меня не видит. Снова зову ее, и она робко идет ко мне, пока я пытаюсь сообразить, подпадают ли мои действия под понятие «в интересах ребенка».

— Что случилось? — тревожно спрашивает она. — Я что-то сделала не так?

— Нет, что ты! Конечно нет. Просто я получил твое послание и теперь хочу с тобой поговорить.

Она кивает.

— Послушай, я понимаю, для тебя все это очень тяжело. И это естественно. Сама посуди: вдруг появляется какой-то чужой взрослый мужик, и ты думаешь, что он твой отец…

— Я знаю, что вы мой отец.

— Знаешь?

Она снова кивает.

— Откуда?

— Вы — тот мужчина на фотографии. И мама мне о вас рассказывала. А вчера я спросила ее, и она сказала такое, что я поняла: вы действительно мой папа.

— Что же она такое сказала?

— Я стала спрашивать ее о вас. Она к этому привыкла: я, когда была маленькая, все время спрашивала, кто мой папа и где он.

— И что же она сказала?

— Я спросила, узнает ли она вас сейчас, если встретит?

— А она?

— Сказала, что да. Она говорит, за четырнадцать лет вы должны очень измениться, но одно в вас наверняка осталось прежним. Глаза. Мама сказала, у вас были потрясающе красивые глаза. А у вас глаза и правда очень красивые, так что я поняла: это не ошибка, вы в самом деле мой папа!

Я едва удерживаюсь от смеха. А может, от слез.

— Но если ты точно знаешь, что я твой папа, почему же не хочешь больше со мной видеться?

— Я просто хотела на вас посмотреть. Вот и посмотрела. Вы очень хороший. Но я не хочу, чтобы у вас из-за меня были неприятности. У вас своя жизнь, и…

— То есть ты просто обо мне беспокоишься? Не надо, милая. За меня не волнуйся. Я очень хочу видеть тебя почаще — если, конечно, ты не против.

— Но у вас есть жена… нет, вы только так говорите, а на самом деле…

— Никола, я на самом деле хочу с тобой общаться дальше. Честное слово.

— А что ваша жена скажет, когда узнает?

— Наверное, примерно то же, что и твоя мама тебе.

— Вы правда этого хотите? — спрашивает она.

— Честное слово. А ты, Никола — ты точно этого хочешь? Догадываюсь, как тебе сейчас нелегко.

— Вам, наверно, тоже.

— Да, но мне тридцать один год. У взрослых вообще жизнь нелегкая.

— Как вы думаете, что сделать, чтобы нам было полегче? — спрашивает она. — В прошлый раз мы обедали в «Макдональдсе», но туда каждый день ходить нельзя, а то растолстеешь.

— Думаю, нам надо повести дело начистоту. Все рассказать — и Иззи, и твоей маме. Тогда нам сразу станет легче. Исчезнет эта секретность, мы перестанем прятаться, словно делаем что-то нехорошее… Терпеть не могу секретов. Да и тебе это вряд ли нравится.

— И что же, вы своей жене все-все расскажете?

— А ты расскажешь своей маме, — твердо отвечаю я.

— Да, но…

— Что?

— Если я расскажу маме, все сразу переменится. Я уже не смогу с вами встречаться, как сейчас. Она рассердится, начнет меня ругать — а я ведь не сделала ничего такого, чтобы за это ругать, правда?

— Нет, конечно нет.

— Но и врать я не хочу. Я обязательно все расскажу маме, а вы — вашей жене, но… давайте немножко подождем! Чтобы узнать друг друга получше.

— Сколько же ждать, как ты думаешь? День? Два дня? Неделю?

— Не знаю. А вы как считаете?

— Давай так. Пока оставим вопрос открытым. И скажем тогда, когда почувствуем, что пришло время. Договорились?

Она поднимает глаза и еле заметно кивает — видимо, это знак согласия.

— А теперь куда? — спрашиваю я.

Подумав, она сообщает, что хочет есть. Я тоже, говорю я. Тогда она предлагает угостить меня гамбургером. Мы идем в «Бургер кинг» на Вуд-Грин-Хай-роуд. Ресторан полон детишек в сопровождении мам и пап — соучеников Николы.

Никола говорит, что сегодня заплатит за обоих — так будет честно, потому что в прошлый раз я за нее платил. Очень мило с ее стороны. Особенно трогательно, когда ей не хватает пятидесяти пенсов, и мне приходится ее выручать. Для себя Никола заказывает «Хоппер», поджаренный в гриле, для меня — «Чикен Роял». Я спрашиваю, почему она не просит гамбургеры без овощей, если не любит салата, — она отвечает, что ей нравится вынимать овощи самой. Мы садимся в центре ресторана, Никола разворачивает свой бургер и принимается аккуратно извлекать из него салат, а я смотрю на нее краем глаза, чувствуя, как по лицу расплывается широкая улыбка.

Около часа мы болтаем о том о сем. Я многое узнаю о пристрастиях и антипатиях Николы: любит голубой цвет и не выносит оранжевого, обожает журналы, а к книгам равнодушна, всегда мечтала иметь лошадь, но пони побаивается — «у них морды какие-то хмурые». Рассказывает она и о своей маме — как та на другой год после рождения Николы вернулась в университет, получила диплом по музыке, потом с четырехлетней Николой переехала к тетке в Лондон, окончила педагогические курсы и теперь преподает музыку и драматическое искусство в школе Хайфилдс в Хекни.

Мне хочется спросить, не замужем ли ее мать. Но Никола не упоминает отчима — только маму да дедушку и бабушку в Дублине. Очевидно, Кейтлин одинока, думаю я с грустью. Неудивительно — работающей женщине с ребенком на руках нелегко устроить личную жизнь. В конце концов Никола случайно упоминает некоего Фрэнсиса, врача, который встречался с ее матерью до прошлого лета. Их роман продолжался года два, а потом однажды мать спросила Николу, что та скажет, если Фрэнсис больше не будет к ним ходить. Никола ответила, что будет по нему скучать. Тогда мать объяснила ей, что такое бывает: порой люди любят друг друга, но хотят совсем разного. Я спрашиваю, скучает ли Никола по Фрэнсису. «Иногда», — отвечает она. Я полагаю, что на этом разговор о Фрэнсисе окончен; но, подумав, она добавляет, словно оправдывается:

— Он меня на машине катал. А дома у него был синтезатор, и он иногда разрешал мне поиграть.

 

Концерт

Следующим вечером я отправляюсь в «Асторию» на концерт новой гитарной группы из Соединенных Штатов, о которой говорят, что это надежда рок-н-ролльного мира. Войдя, я вижу, как на сцену поднимается разогревающая команда и хочу подойти поближе, но вместо этого устремляюсь к буфету, чувствуя, что баночка пива мне сейчас интереснее любого рок-н-ролла. Заказываю себе «Холстен Пилс», вижу у стойки знакомую музыкальную журналистку Карен Гиббонс и беру пива и на ее долю. Карен пишет для «Селектора»; знакомы мы с середины девяностых. В те времена оба мы способны были говорить только о музыке. Однако сегодня тематика музыкальной беседы ограничена тем, что мы видим перед собой (Я: Слышала их последний альбом? Слов нет! Она: И не говори, надо ж было так опуститься!), а затем она спрашивает, правда ли, что я теперь даю советы подросткам в журнале «Крутая девчонка». Я подтверждаю этот слух, а в следующие четверть часа покорно выслушиваю историю о том, как она уже четыре месяца изменяет своему приятелю с ударником из одной малоизвестной команды.

И это не единственный случай. В последнее время за советами ко мне обращаются не только коллеги из «Крутой девчонки», но даже безупречные и высокомерные девицы из «Stilissimo». Странно: я остался тем же, что и был, однако слова мои приобрели удивительный вес. Неужели Карен и прочие жаждущие действительно верят, что я знаю о любви и человеческих отношениях что-то особенное, им недоступное? Неужели и вправду видят во мне непогрешимого оракула в любовных делах? Ах, если бы они только знали!

 

Не выходит

Понедельник, за обедом: Дженни

Половина второго. Мы с Дженни обедаем в «Вагамама» на Лексингтон-стрит. Первые полчаса говорим о делах журнальных, но в конце обеда она вдруг выдает:

— Знаешь, я думаю уйти от Тревора. — Таким спокойным, бесстрастным голосом. — Ничего у нас с ним не выходит.

— Вы с Тревором — прекрасная пара! — возражаю я. — Конечно, бывают у вас свои трения — но у кого их нет? Все мы… — я мучительно подыскиваю подходящие слова, — все мы не совершенны.

— Знаю, — отвечает Дженни. — Совершенства я и не ищу. Но у нас с Тревором не то что совершенства — просто нормальных отношений нет, понимаешь? Вот таких, как у вас с Иззи.

Я молчу. А что тут скажешь?

— Я вообще не уверена, что он меня любит, — добавляет она.

— Конечно любит!

— Нет. Я ему нравлюсь, ему со мной удобно, но я для него — не любимая женщина, а так… есть кто-то под боком, и хорошо.

Она поднимает на меня глаза, а затем, не дождавшись ответа, снова принимается за свои макароны.

 

Занят

Вторник, утром, по телефону: Ли

— Добрый день, это журнал «Крутая девчонка», у телефона Дейв Хардинг.

— Привет, дружище, это Ли.

— Как дела?

— Отлично. Только сейчас немножко занят. Вот, выдалась свободная минутка, решил звякнуть тебе.

Наступает долгое молчание — я пытаюсь припомнить, когда в последний раз общался с Ли по телефону. Он и домой-то нам почти никогда не звонит, а уж случаи, когда «звякал» мне в рабочее время, можно пересчитать по пальцам одной руки.

— Так что же? — поощряю я его.

— Да вот, хотел спросить…

— Да?

— Стелла Иззи ничего не говорила?

— О чем?

— Ну… как тебе сказать… О нас с ней. В последнее время она как-то странно себя ведет. Как будто все ее раздражает. Ну, знаешь, спорит без причины, придирается к каждому моему слову…

— По-моему, Стелла всегда такая.

Ли смеется, но каким-то вымученным смехом.

— Ну да, наверно. Но теперь еще хуже стало.

— Думаешь, она хочет с тобой порвать?

— Наверняка. И все из-за возраста…

— Разница в возрасте — еще не причина расходиться.

— Причина, — отвечает Ли. — И еще какая. Мы с самого начала знали, что из этого ничего не выйдет.

— Но ведь до сих пор держались!

— Ага, — со вздохом отвечает он. Наступает долгое молчание. На заднем плане слышится чей-то недовольный голос.

— Слушай, — полушепотом говорит Ли, — тут мой шеф рвет и мечет. Пойду-ка сделаю вид, что я и вправду очень занят. — И добавляет: — На выходных увидимся… наверно.

— Пока, — отвечаю я. — Увидимся на выходных!

 

Давно

Среда, вечер, по телефону: Стелла

— Привет, Дейв, это Стелла.

— Как жизнь?

— Да как обычно. Сам знаешь: отрабатываю каждый пенс из своей зарплаты. А как поживает наш Доктор Разбитых Сердец?

— Прекрасно, — отвечаю я. — Счастливо совмещает работу с развлечением. Кстати, на этой неделе пришло несколько писем — обхохочешься! Я принесу их домой и покажу на выходных… вы ведь у нас будете на выходные? — Помолчав, я добавляю: — Если тебе нужна Иззи, то она, кажется, в спортклубе. У нее сегодня йога. Думаю, вернется не слишком поздно. Я скажу ей, что ты звонила.

— Не беспокойся. Сама позвоню попозже.

Наступает долгое молчание.

— Дейв!

— Да?

— Да нет, ничего. — Снова долгая пауза. — Слушай, тебе Ли ничего не говорил?

— О чем?

— О нас с ним.

— А что?

Она тяжело вздыхает.

— Да просто в последнее время я веду себя с ним, как настоящая стерва. Вот и подумала: наверно, он что-нибудь тебе рассказывал…

— Да ты всегда так себя ведешь.

Стелла смеется.

— Послушай, Хардинг, я тебе все прощаю только потому, что ты муж моей лучшей подруги. Нет, в последние дни все не так, как раньше. Я действительно словно с цепи сорвалась.

— А почему?

— Сама не знаю. Может быть, хочу разрыва, но по своей трусости перекладываю решение на него.

— Что, настолько все плохо?

— Да, именно настолько. Ты не хуже меня знаешь, что мой роман с Ли был обречен с самого начала. Я ведь с ним связалась только для того, чтобы поскорее забыть о Патрике.

Мне вспоминается прежний приятель Стеллы.

— Знаешь, а ведь Патрик, сколько мне помнится, был очень неплох.

— Знаю. Мы два года прожили вместе.

— Что он поделывает? Я его не видел с тех пор, как вы разошлись. Странно: ведь раньше всюду ходили вчетвером, помнишь?

— Недавно столкнулась с ним на улице, — отвечает Стелла. — Он женился. Уже двое детишек. Живут в Кентиш-Тауне… А вы с ним хорошо ладили, верно? Любили одну и ту же музыку… Наверно, так всегда бывает, когда двое расходятся: вместе с любимым теряешь и друзей.

 

Перемены

Четверг, после работы, бар «Карета и лошади» в Сохо: пьяный Тревор

— Однажды один человек спросил меня, что такое любовь, — говорит Тревор. — Я долго думал — вопрос нелегкий — и в конце концов ответил: «Лицо». — «Что?» И я повторил: «Лицо. Любовь — это лицо, которое ты видишь изо дня в день. Просыпаешься — это лицо смотрит на тебя с соседней подушки. Завтракаешь — оно скрывается за пакетом кукурузных хлопьев. Уходя на работу, ты целуешь это лицо на прощание. Восемь часов спустя — снова целуешь, здороваясь. Лицо спрашивает, как прошел день, и ты рассказываешь этому лицу, как у тебя дела на работе. Ты готовишь, а лицо моет посуду. А потом ложишься в постель, желаешь этому лицу спокойной ночи, целуешь и надеешься, что и во сне увидишь все то же лицо. Когда все время видишь одно и то же лицо, ты просто вынужден его полюбить, сказал я… полюбить — или возненавидеть».

 

Автоответчик

Кому: [email protected]

От кого: [email protected]

Тема: Женщины и автоответчик

Привет, детка.

Что ж, кажется, я потихоньку втягиваюсь. Эта колонка тебе понравится: живо, весело, нравоучительно, а главное — все правда.

С любовью

Дейв XXX

P. S. Последний абзац не слишком пресный? Я над ним два часа мучился, но ничего лучше не придумал. Правь, как считаешь нужным.

ПОСЛЕ СИГНАЛА

В те времена, когда я жил один, огромную роль в моей жизни играл автоответчик. С его помощью я прятался от мамы, организовывал свою общественную жизнь, а также давал людям понять, какой я крутой парень (жаль, вы не слышали, какой текст я туда наговорил!) Ну и, разумеется, на автоответчик приходили сообщения от моих девушек. Обычно после сигнала дамы говорили нечто приятное — как, например, Нина (тип «Болтунья» — за одну минуту может наговорить на полкассеты) или Сэди (тип «Тараторка» — говорит, не утруждая себя согласованием падежей, и с такой пулеметной скоростью, словно крутит с ускорением учебную кассету по эсперанто).

Но были и исключения — женщины, не способные усвоить Четыре Правила обращения с автоответчиком. Они-то и были причиной тому, что, приходя домой и видя мигающую на телефоне красную лампочку, я нервно вздрагивал и нажимал на кнопку «Прослушать сообщение» с сильно бьющимся сердцем, потными ладонями и подступающей к горлу тошнотой. Что же эти дамы делали не так? Им никак не приходило на ум, что есть вещи, которые мужчине по автоответчику говорить НЕЛЬЗЯ. Например:

Тип: Доставала.

Сообщение 1: Привет, это Кэсси. Сейчас половина девятого. Позвони, когда придешь.

Сообщение 2: Привет, это снова Кэсси. Сейчас двадцать минут одиннадцатого. Э-э… в общем, когда придешь, позвони.

Сообщение 3: Уже без шести минут час! Где же ты? Я звонила тебе на мобильник, обзвонила всех твоих друзей, даже твою маму — куда ты пропал?

Сообщение 4: Половина второго. Знаю я, где ты пропадаешь — с той шлюхой из бухгалтерского отдела! Думаешь, я не видела, как ты пялился на ее ноги? Ну что ж, считай, что между нами все кончено!

В течение пяти часов Кэсси взвинтила себя, вбила себе в голову, что я ей изменяю (на самом деле я пил пиво с друзьями) и меня бросила, причем о ее решении мой автоответчик узнал раньше меня.

Кэсси не понимала, что для мужчины, особенно на ранней стадии отношений, независимость — это все. Первые двадцать лет жизни мужчина старался выбраться из-под маминой юбки, и самое страшное для него сейчас — полицейский надзор со стороны любимой девушки, следящей за каждым его шагом.

Мораль: Не изводите мужчину звонками, а дурные новости сообщайте лицом к лицу.

Тип: Охотница.

Сообщение: Привет, это Эми. На этой неделе я тебе уже три сообщения оставила, а ты так и не позвонил. Наверно, у тебя автоответчик сломался. Позвони мне. Пока.

Это четвертое за неделю сообщение получил несколько лет назад мой друг Тревор от девушки, с которой провел одну ночь, а затем всю неделю безуспешно пытался забыть об этом печальном опыте. На ее звонки он не отвечал и полагал, она поймет, что это означает: «Спасибо, но… продолжения не будет».

Итак, не обманывайте себя пустыми надеждами. Нет, у него не сломался автоответчик, не отключилось электричество, и собака не сожрала магнитофонную ленту. В боевой зоне под названием Любовь не бывает сломанных автоответчиков — только нарушенные обещания.

Мораль: Не заставляйте мужчину открытым текстом посылать вас ко всем чертям.

Тип: Молчунья.

Сообщение: Щелк! И короткие гудки…

Немногое может напугать мужчину сильнее, чем молчание после сигнала. Не для того мы ходим по магазинам и тщательно сравниваем модели и цены на них, чтобы потом не пользоваться своей покупкой! Раз мы покупаем автоответчик, значит, хотим услышать сообщение! Молчание после гудка наводит нас на самые страшные мысли: мы начинаем копаться в своей совести в поисках забытых грехов. Например, моего друга Ли в его студенческие годы такие вот молчаливые звонки преследовали несколько недель. Поначалу он думал, что это Карен, его бывшая девушка, решила напоследок его помучить. Потом вообразил, что это его нынешняя девушка Люси проверяет, не спутался ли он с ее подружкой Ким. А в результате оказалось, что это была его мама — она, видите ли, не желала иметь ничего общего «со всей этой новомодной техникой».

Мораль: Не заставляйте мужчину угадывать, кто ему звонил и зачем. Пожалейте его нервы.

Тип: Что на уме, то и на языке.

Сообщение: Привет, это Мелисса. Знаешь, что я сейчас себе представляю? Ты… я… ванна с ароматическими добавками… и те наручники с меховой подкладкой, что ты купил для меня!

Некоторые сообщения лучше делать лицом к лицу. И это — как раз из таких. Не то чтобы само по себе оно вызывало отрицательные эмоции. Отнюдь: но, чтобы насладиться таким посланием в полной мере, надо жить по-холостяцки или, на худой конец, с друзьями, которые не умрут от зависти, когда это услышат. Беда в том, что мой приятель Ли получил такое сообщение, когда еще жил дома, с родителями. И это был кошмар. «По понятным причинам я не стал объяснять Мелиссе, что живу с матерью, — рассказывает он. — Можешь себе представить, какой ужас я испытал, когда мама встретила меня на пороге и с какой-то странной улыбкой сообщила: «Знаешь, тебе звонила какая-то Мелисса — сразу видно, с фантазией девушка!»

Мораль: Сначала думай, потом говори.

Мы понимаем, как тяжело общаться с автоответчиком. Хочется сказать: «Привет, я та самая остроумная/сексуальная/интригующая дама, которую ты недавно видел живьем», а вместо этого выходит: «Помнишь ту остроумную/сексуальную/интригующую даму? Так вот, я ее сестра-близняшка: выгляжу так же, но двух слов связать не могу!» Все это мы понимаем, но, поверьте, это неважно. Главное — не нарушайте заветных Четырех Правил, а в остальном — будьте самими собой!

 

Вместе

Субботнее утро — неделю спустя после того, как мы с Николой ходили в «Бургер Кинг». Мной владеет восторг и одновременно страх, что все раскроется. Что бы я ни делал, в мыслях у меня — только Никола. Снова и снова я прокручиваю в голове всю эту историю. Наверняка есть какое-то простое решение. Наверняка! Осталось только его найти.

Мы с Николой часто перезваниваемся и очень хотим встретиться еще раз, но пока не получается. Однако сегодня нам повезло: Иззи вместе с Дженни и Стеллой с утра на весь день уезжают в Брайтон. Узнав об этом, я немедленно хватаюсь за телефон и договариваюсь о встрече. Мандраж, словно у подростка на первом свидании. Я даже покупаю для этого случая новые джинсы «Дизель», надеваю синий свитер, который подарила мне Иззи, и любимые белые кроссовки «Найк». Дети обожают спортивные шмотки с лейблами известных фирм: может быть, это мелочное тщеславие — но я хочу, чтобы Никола видела во мне крутого парня.

Мы договорились встретиться в двух улицах от ее дома: я сказал, что буду ждать ее в «Мерседесе» с откидным верхом. Увидев меня, она улыбается до ушей и машет рукой. Я выхожу из машины и опускаю верх — сегодня не самый теплый день в году, но все-таки и мороза нет.

— Классная машина! — говорит Никола. — Я и не думала, что вы такой крутой!

На ней джинсовая юбочка до колен, спортивная куртка «Адидас», застегнутая до подбородка, и потертые кроссовки. Выглядит она, словно молоденькая поп-звездочка, косящая под «девчонку с улицы». И держится теперь куда раскованнее, чем в прошлый раз.

— А маме ты что сказала? — спрашиваю я, когда она садится в машину.

— Что иду в драмкружок, а потом в библиотеку. — Она пристегивается ремнем безопасности. — Так что у нас есть часов пять. А вы что сказали Иззи?

— Ничего. Она на весь день уехала в Брайтон. Никола кивает, но молчит. Я ее понимаю: обоим нам тяжело и стыдно оттого, что приходится обманывать близких.

Повернувшись ко мне, она говорит:

— Знаете, я решила больше не переживать.

— Вот так, решила не переживать — и все? — уточняю я.

— А зачем? Одна трата времени. В конце концов, я ничего плохого не делаю. Вы мой папа. Я могу сколько угодно с вами общаться, если хочу. И хватит нервничать. Все, больше я переживать не буду.

Странно: в ней как будто уживаются две девочки, одна робкая, другая рассудительная и решительная. Наверно, так со многими бывает. Во мне, например, сейчас совмещаются аж четыре личности: «мрачный рокер», добрый советчик из подросткового журнала, муж, а теперь еще — и отец тринадцатилетней дочери.

— Договорились, — говорю я. — Больше ничего не стыдимся. И не переживаем. — Я поворачиваю ключ в зажигании, но вдруг останавливаюсь: — Только еще одно…

— Что?

— Ты уже придумала, что будем делать? Чего бы тебе хотелось?

— Не знаю, — отвечает она.

— Хочешь в кино?

Она пожимает плечами.

— Может быть, есть хочешь?

Мотает головой.

— А погулять в парке?

Опять пожимает плечами.

— Не стесняйся, — подбадриваю я ее. — Представь, что я волшебник и могу исполнить любое твое желание. Чего бы тебе хотелось — по-настоящему?

— Побывать у вас дома, — почти неслышно отвечает она.

— Зачем?

— Мне интересно, как вы живете.

Я задумываюсь о том, что повлечет за собой такое посещение. Во-первых, Николу могут заметить соседи сверху или снизу. Во-вторых, мне придется ее развлекать — а как развлекать подростка, если поблизости не подают гамбургеров, я просто не представляю. Ну и наконец, существует маловероятная, но ужасная опасность, что Иззи раньше времени вернется домой.

Но если Никола этого хочет — я выполню ее желание. Ее любопытство понятно: мне и самому не терпится узнать, как жила она все эти годы. Все тринадцать лет, что я пропустил. Хочу знать, какой она была, когда лежала в колыбели, когда делала первые шаги, как в первый раз пошла в школу, какие у нее подруги… Хочу знать все — но понимаю, что давить на нее не стоит. Я все узнаю — в свое время.

— Ты уверена, что именно этого хочешь? — спрашиваю я наконец.

— Если вы не возражаете. У вас с Иззи из-за этого неприятностей не будет?

— Нет, конечно, нет.

Я завожу машину, и мы едем к Масвелл-Хилл. По дороге я вставляю в проигрыватель диск «Ministry of Sound», позаимствованный из офиса «Крутой девчонки». Танцевальную музыку я по-прежнему терпеть не могу, но включаю на полную громкость — для Николы.

 

Дома

— Ух ты, здорово! — восклицает Никола, когда сорок пять минут спустя (помня, что она любит кататься на машине, я специально повез ее кружным путем) мы выходим возле моего дома.

— Да, недурно. Вот здесь я и живу.

Никола выходит из машины, помогает мне поднять верх и идет за мной в дом. Что буду делать, если встречу кого-нибудь из знакомых, я не знаю — и даже думать об этом не хочу. Чему быть, того не миновать.

— Пить хочешь? — спрашиваю я, когда мы входим.

— Пока нет, спасибо.

Из кухни появляется кот, тревожно оглядывает незнакомую гостью.

— Это Артур, — представляю я его.

Никола приседает и манит кота пальцами. Я вижу, что он и хотел бы к ней подойти, но робеет. Смотрит на меня с упреком, наконец, приняв решение, подходит к Николе и принимается тереться о ее коленки. Она осторожно гладит его по голове, и он с громким мурлыканьем обвивается вокруг ее ног. Одним другом у Николы стало больше.

— Любишь кошек?

— Ваш Артур просто замечательный! — отвечает она. — Какие у него глаза! А у нас кошки нет, потому что у мамы аллергия.

— Ну что ж, кажется, Артуру ты тоже понравилась. Тискай его на здоровье, не стесняйся — от нас с Иззи он такого внимания не получает. Я открываю дверь в гостиную. Никола входит; Артур идет за ней по пятам. Я включаю телевизор и нахожу какой-то подростковый канал, по которому бесконечно повторяют «Сабрину, девочку-волшебницу».

Никола даже не смотрит на экран: Артур раскинулся перед ней лапами вверх, и она увлеченно чешет ему животик.

Несколько секунд я молча смотрю на нее. Никола, кажется, счастлива — и я тоже. Затем выхожу на кухню, чтобы сварить себе чашку кофе.

 

И?

— Ну-с, чем теперь хочешь заняться? — Прошло полчаса: даже коту надоело находиться в центре внимания. — Можно посмотреть видео или DVD — у меня в основном боевики и еще несколько некоммерческих фильмов с субтитрами. Можно послушать музыку — довольно эклектичная коллекция, хотя твоей любимой «Ministry of Sound» в ней пока не значится. — Я указываю на телевизор. — Еще у нас есть кабельное телевидение, сорок с чем-то программ, так что…

Но Николу, кажется, ничто из перечисленного не интересует.

— Не интересно?

— Не-а.

— Чего же ты тогда хочешь?

— Знаете, я вот подумала по дороге сюда…

— И?

— Я бы хотела посмотреть ваши фотографии.

— Мои фотографии?

— Ну да. Чтобы узнать, что я пропустила.

— Ты уверена? То есть… а скучно тебе не станет? Знаешь, у меня еще есть игровая приставка и несколько очень хороших игр: «Ралли Колли Мак-Рея, вторая версия», «Теккен-3», «Дино-кризис-2»…

— Я бы хотела посмотреть фотографии. Если вы не против.

Так мы и делаем. Я собираю по дому все имеющиеся фотоальбомы, вытаскиваю из-под кровати сундучок со старыми снимками и тащу все это в гостиную. Сперва показываю Николе черно-белые снимки отца и матери, сделанные сразу после их приезда в Англию; затем себя — младенцем, школьником и студентом. Достаю свадебный альбом и рассказываю, какой красавицей была в тот день Иззи. На групповых фото показываю маму Иззи и объясняю, почему там нет ее отца. Никола много о ней расспрашивает, так что я раскапываю несколько снимков из далекого прошлого, когда мы с ней были просто друзьями и не подозревали, что остаток жизни проведем вместе.

 

Моя История

Мы с Иззи знаем друг друга с 1992 года. Познакомились уже после получения диплома, на годичных журналистских курсах при Кардиффском университете, и почти сразу подружились. Поначалу, правда, она показалась мне чересчур претенциозной: Иззи была помешана на стиле, и все — одежда, любимая музыка, любимые клубы — у нее непременно было стильным. Никола спрашивает, когда я переменил свое мнение; я отвечаю, что его и не менял — просто понял, что Иззи хороша именно такая, как есть.

Поначалу мы с ней спорили до хрипоты. «Я мужчина, — говорил я, — и всякие там психологические штучки-дрючки, всякие сопли в сахаре меня не интересуют. Хорошо вместе — вот и отлично. Вместе плохо — значит, лучше разойтись. Что толку склеивать разбитый союз, если можно заключить новый? Мне на работе проблем хватает, чтобы еще и придя домой начинать, как ты выражаешься, «работу над отношениями»!» В результате мои романы с женщинами редко длились дольше шести недель. За этот краткий промежуток мы успевали испытать безумную страсть (недели первая и вторая), уверить себя, что это любовь (третья, четвертая и пятая), затем разругаться (шестая) и выйти из игры.

Мое поведение приводило Иззи в ярость, а за отношение к женщинам она меня просто презирала. Особенно после того, как я начинал объяснять, почему расстался с очередной подружкой. Одна меня любила слишком сильно, другая — слишком слабо, у третьей в коллекции компактов обнаружились целых два альбома «Blur»… На самом же деле мне просто становилось с ними скучно.

В продолжение двух лет после университета мы регулярно встречались, чтобы пожаловаться друг другу на жизнь и залить горе пивком. Постепенно Иззи начала спрашивать у меня совета. Утомившись от исповедей, она — как я ни мечтал поговорить о музыке — переходила к тому, что в человеческих отношениях я не понимаю ничегошеньки, и ясно давала понять, что с женщинами я веду себя как свинья. Так было и вечером 14 июля 1995 года. Мы сидели в квартире в Ледброук-Гроув, которую Иззи снимала на троих с Дженни и Стеллой. Я в то время подрабатывал внештатно в «Ниже нуля», а Иззи только что получила место ведущего автора в «Femme». Я как раз порвал с красивой девушкой по имени Катрина из-за того, что она начала как-то чересчур уж серьезно ко мне относиться. Услышав об этом, Иззи сказала мне — до сих пор помню ее слова: «Чего ты боишься?» Ничего, ответил я. «Тогда почему ведешь себя как последний…» Закончить она не успела, потому что я ее поцеловал.

Вот так все и началось. За одним поцелуем — другой, потом третий, и с каждым поцелуем я все яснее понимал: дело не во мне и не в моих подружках, просто наконец-то я нашел женщину, которую искал всю жизнь.

 

Дни

После той субботы в наших с Николой отношениях кое-что переменилось. Мы перестали бояться друг друга. Теперь мы часто перезванивались — и не только договориться о встрече, но и просто поболтать. Часто она звонила мне даже тогда, когда сказать было нечего. Звонила, спрашивала, как прошел день, потом я спрашивал, как у нее прошел день, а минут через пять она говорила, что мама зовет пить чай, или еще что-нибудь в том же духе. Зачем она звонит? — спрашивал я себя. И понимал: в ее мире телефонные звонки нужны не для обмена информацией, а для поддержки отношений. Тому, кого любишь, ты звонишь, даже если нечего сказать, особенно если сказать нечего. Просто чтобы еще раз подтвердить, что он тебе небезразличен. Заботу о нашей расцветающей дружбе Никола взяла на себя. И не уставала подбадривать меня — взрослого человека, — снова и снова давая понять, что я ей нужен. Оба мы торопились узнать друг друга, словно чувствовали, что рано или поздно этой идиллии настанет конец. Весь следующий месяц мы встречались по разу в неделю.

Неделя первая

День: Вторник, после обеда.

Мое алиби: Встретил старого приятеля по колледжу, пошли вместе выпить пивка.

Ее алиби: Зашла после школы к подруге.

Место: Кинотеатр «Принц Чарльз» на Лестер-Сквер.

В «Принце Чарльзе» показывают некоммерческие фильмы, а также кино прошлых лет. Сейчас там сезон подростковых комедий, и мы с Николой идем на «Десять вещей, которые я в тебе ненавижу». Фильм нам обоим нравится, но по разным причинам: Николе — потому что он романтичный и очень хорош главный герой в исполнении Хита Леджера, мне — потому что он веселый и бессмысленный, как детская считалка.

Я говорю Николе, что сюжет фильма основан на шекспировском «Укрощении строптивой» и что я изучал эту пьесу в университете. Никола вежливо слушает, но, кажется, не верит. На лице у нее написано: «Как такой классный фильм может иметь какое-то отношение к этому зануде Шекспиру?» Я не спорю. Разобрав фильм по косточкам, мы переходим к тому, кто какое кино предпочитает. Любимые фильмы Николы — «Титаник», «Американский пирог», «Остин Пауэрс — шпион, который меня соблазнил», а теперь еще и «Десять вещей, которые я в тебе ненавижу». Мои — «Терминатор», «Ненависть», «Квартира», «Корабль» и «Ангелы с грязными лицами». Кажется, оба мы несколько разочарованы несовпадением вкусов: я обещаю Николе посмотреть «Американский пирог», а она говорит, что попросит маму взять в видеопрокате «Ангелы с грязными лицами».

Неделя вторая

День: Суббота, в середине дня.

Мое алиби: Не нужно, Иззи уехала на два дня в командировку в Милан, на показ мод.

Ее алиби: Драмкружок.

Место: Ресторан «Йо суши!» на Поланд-стрит в Сохо.

Я говорю Николе, что по горло сыт гамбургерами, и пора бы перейти к чему-нибудь более стильному. Едва мы входим в суши-бар, я вижу, что она потрясена до глубины души. Ей нравится и робот, разносящий напитки, и конвейер, на котором движутся блюда. Только само суши совсем не нравится. Я говорю, что сырую рыбу есть полезно, но она, кажется, не очень верит и, несмотря на мои уговоры, так и не может проглотить ни кусочка сырого тунца.

По счастью, помимо сырой рыбы здесь подают много других блюд. Никола берет себе с конвейера цыпленка, салат и банку колы, а потом спрашивает, не разочаровался ли я в ней оттого, что ей не понравилось суши. Я смеюсь и отвечаю, конечно нет. А вот кое-чем другим, добавляю я, ты меня и вправду разочаровала: посмотрел я вчера на DVD «Американский пирог» — такая дрянь! Она смеется и в ответ рассказывает, что в видеопрокате «Ангелов с грязными лицами» не нашлось — да оно и к лучшему, потому что мама ей сказала, что этот фильм черно-белый. При этом она вздергивает брови и закатывает глаза, словно говорит: «Ты представляешь — черно-белое кино! Разве такое бывает?»

Неделя третья

День: Пятница, после обеда.

Мое алиби: Не нужно — я просто пораньше ушел с работы.

Ее алиби: Она растянула запястье, упав с лестницы, и не пошла на физкультуру. Ничего страшного, говорит она, я бы все равно там сидела и ничего не делала.

Место: Южный берег Темзы, на скамеечке у реки.

Пойти сюда предложил я, потому что это одно из любимых моих мест: отсюда видно, как хорош Лондон. Ветер пробирает насквозь, но солнце светит ярко. Никола говорит, что бывала здесь с мамой — они покупали книжки в букинистической лавке. Тут мы и сидим целую вечность, разглядывая проходящих мимо людей. Никола узнает одну актрису из телесериала: она выгуливает собачку. Мы обсуждаем, хорошо ли быть актрисой, которую узнают на улицах, и решаем, что, наверно, приятного мало. Попозже покупаем несколько шоколадных батончиков и одну на двоих банку «Лилт». За едой я спрашиваю Николу, каково это — ничего не знать о родном отце. Она рассказывает, что, когда была поменьше, очень любила мечтать обо мне — как я вдруг приезжаю и начинаю с ними жить. Только в ее фантазиях у меня была самая обычная работа, как у отцов ее подруг. Я спрашиваю, что за человеком я был в ее мечтах; она отвечает, что не помнит.

Я прошу рассказать три вещи, которые о ней еще не знаю. Первое, что рассказывает Никола, что маленькой мама ее заворачивала в желтое одеяло. «А одеяло-то сохранилось?» — спрашиваю я. Она закатывает глаза и отвечает: «Конечно нет». Потом говорит со смехом, что порой воображает себя певицей из «Тор of the Pops». Дело житейское, говорю я, я тоже в свое время обожал воображать себя певцом. Спрашиваю, какую песню она больше всего любит петь, — в ответ она напевает несколько строчек из баллады Мэрайи Кейри, названия которой ни она, ни я не можем припомнить. Наконец, последнее, что она мне рассказывает — что ни разу еще как следует не целовалась с мальчиком, хотя подружкам говорит, что такое с ней уже было. Возможность-то была, и не одна, продолжает она, но почему-то никто из этих мальчиков ей не нравится. Подумав, добавляет, что в прошлом году на вечеринке поцеловалась с парой мальчиков — но это было не по-настоящему, то есть без языков, так что не считается. А по-настоящему она не целовалась еще никогда.

Неделя четвертая

День: Вторник.

Мое алиби: Провожу день в библиотеке, ищу информацию об университетских курсах.

Ее алиби: Школа закрыта — прорвало трубы. Никола сказала матери, что проведет день у подруги.

Место: У меня в машине — слушаем музыку и бесцельно колесим по северному Лондону.

Мы едем по Холлоуэй-роуд, когда Никола вдруг говорит, что ей нужен мой совет. О чем, спрашиваю я, и она отвечает: насчет мальчиков. На какой-то ужасный миг я уверяюсь, что сейчас она спросит о сексе, но, заметив, в моих глазах ужас, она смеется удивительно милым, открытым смехом. «Ты подумал, что я сейчас об этом спрошу, правда?» — еле выговаривает она. Я киваю: она важно объясняет, что мама с ней уже давно обо всем поговорила, да и в школе у них есть уроки полового воспитания. Потом говорит, что с этим думает повременить, пока не выйдет замуж. Довольно старомодная позиция, говорю я ей. Она пожимает плечами и рассказывает, что одна девочка из их класса, Петра Уилсон, сделала это на прошлой неделе с мальчиком, с которым познакомилась на вечеринке. Еще одна девочке, Софи Уокер, в этой четверти уже дважды приходилось пить таблетки «наутро после». А Кейти Шелл из девятого класса беременна — и мало того, что будущему папаше всего четырнадцать, так он еще и «такой урод, что я прямо не могу!» «Все ребята в школе так об этом говорят, словно это ничего не значит, — продолжает Никола. — И девочки некоторые тоже. Словно это просто так. Но ведь это не просто так, от этого бывают дети, значит, это очень важно! Зачем же они притворяются, что неважно? Просто глупо, по-моему». Я говорю, что это очень умно подмечено, и спрашиваю, не у Бритни ли Спирс она почерпнула эту мысль. Никола закатывает глаза и отвечает: нет, сама додумалась. А потом рассказывает о парне, который ей нравится, по имени Брендан Кейси, и как она за ним хвостом ходит. «Что мне сделать, чтобы ему понравиться?» — спрашивает она. А я отвечаю: «Просто будь собой». Еще она спрашивает, о чем он думает. Я говорю, что сам в его возрасте думал в основном о футболе и еще мечтал умереть молодым. «Неужели все мальчики об этом думаю?» — спрашивает она. «Не знаю», — говорю я. — По мне судить не стоит — я вообще был довольно мрачным ребенком».

 

Втихомолку

Исчезать незамеченным мне сейчас не сложно — новая должность отнимает у Иззи все силы. Она приходит с работы как выжатый лимон, и уходит, так и не отдохнув как следует. Я, как могу, стараюсь ее поддержать. И не позволяю себе мучаться совестью оттого, что ее обманываю. Надо сказать, до меня еще как-то не доходит, что знакомство с Николой неизбежно перевернет всю мою жизнь. И Никола счастлива, что может видеться со мной каждую неделю и ни о чем не тревожиться — хотя представляю, как тяжело ей скрывать такой огромный секрет от матери.

— Это слишком важно, чтобы об этом говорить, — сообщает она мне как-то по телефону. — Вот мне и приходится все держать в себе.

Никола пробуждает во мне новые чувства. Все, что она говорит, мне интересно. Я не перестаю поражаться ее красоте. Мне хочется защищать ее, сложить мир к ее ногам. В мыслях своих я примеряю к нам с Николой целлулоидные образы из кинофильмов: Райан с Татум О'Нил в «Бумажной луне», Жан Рено и Натали Портман в «Леоне» — мужчина и девочка-подросток ищут свой путь в жестоком мире приключенческого кино. Не знаю, где в этой схеме найти место для Иззи. Знаю одно: жизнь моя уже никогда не будет прежней.

 

Дом

В школе, где работает мама Николы, родительское собрание, и Кейтлин сказала Николе, что не вернется до девяти. Я-то знаю, чем это кончится: непременно она придет домой раньше срока, и мне придется прятаться на балконе или в шкафу. Но Никола умоляет меня прийти, и я не могу устоять. Мне очень хочется увидеть, где и как она живет. Познакомиться и с этой частью ее жизни.

В половине седьмого я поднимаюсь на крыльцо викторианского коттеджа, где живут они с мамой. Никола открывает мне дверь: на ней джинсы и топ с капюшоном, явно рассчитанный на взрослого. Я невольно улыбаюсь.

— Что такое? — настораживается она.

— Просто смотрю на твой топ. По-моему, он тебе малость великоват.

— Сейчас так модно, — отвечает она.

Все еще смеясь, я вхожу в холл и закрываю за собой дверь. Чувствую я себя незваным гостем.

— Хочешь чего-нибудь выпить? — спрашивает Никола.

— Да нет, спасибо.

— Я как раз пью чай, так что…

— Спасибо, не надо.

Она, кажется, сбита с толку. Я догадываюсь, что ей хочется изобразить хозяйку дома.

— А может, есть хочешь? — с надеждой спрашивает она.

— Хочу, — вру я. — А что у тебя есть?

— Могу сделать тосты с бобами, или тосты с яичницей, или еще тосты с сыром.

— Вижу, с тостером ты обращаться умеешь!

Она смеется.

— И еще печенье есть.

— Отлично. Буду благодарен за все, что предложишь.

— Мама в понедельник купила какое-то печенье, немецкое или бельгийское, в общем, какое-то заграничное — пальчики оближешь! Только мы его все уже съели, — вздыхает она. — Осталось одно «Аппетитное», а оно совсем не такое вкусное. Ты любишь «Аппетитное»?

— Отчего же нет? Люблю.

Никола задумчиво смотрит на меня.

— Только оно не шоколадное, а простое.

— И простое люблю.

Никола вздыхает с облегчением.

— Присаживайся, пожалуйста, в гостиной, — говорит она тоном радушной хозяйки, — через минуту ужин будет готов.

 

Слагаемые

Иду, как мне было сказано, в гостиную и оглядываюсь кругом. В углу — телевизор и видеомагнитофон, широкий диван у стены, два кресла. В двух альковах — книжные полки с сотнями книг, рядом пианино и скрипка в футляре. Стеклянная дверь в стене напротив ведет в крошечный садик. Я улыбаюсь, поймав себя на том, что продумываю путь к отступлению.

По всей комнате — фотографии Николы: на стенах, на каминной полке. Я внимательно их разглядываю. Вот Никола — младенец в детской кроватке, вот — кроха в ярко-голубом платьице; вот уже знакомая мне Никола с матерью и двумя пожилыми людьми — очевидно, дедушкой и бабушкой — в саду; а вот Никола на пляже с совком и ведерком — здесь ей, должно быть, лет шесть-семь. Наконец подхожу к парадной школьной фотографии: Никола девяти-десяти лет в школьной форме. Мне вспоминается, как она смотрела фотографии у меня дома. Теперь понимаю, что она чувствовала — словно приоткрылось окно в запретный мир, куда ей хода нет.

— Ужин готов, — объявляет Никола, входя в комнату.

Печенье она достала из упаковки и красиво разложила на тарелочке — одно это говорит о ней красноречивее всяких слов. А то, что я это заметил, красноречивее всего говорит обо мне. Я беру одно, а она ставит блюдце на столик рядом со своей чашкой чая.

— Вот так я живу, — объявляет она, обводя комнату гордым жестом. — Нравится?

— Да, здесь очень мило.

— Конечно, не так шикарно, как у тебя. То есть… я не хочу сказать, что у нас хуже, просто нет таких классных вещей и всякого такого. Но мне все равно тут нравится.

— Говорят, неважно, что ты имеешь, важно, что с этим делаешь. У вас здесь прекрасная обстановка.

— Мы с мамой прошлым летом делали ремонт. Я ей помогала выбрать цвет обоев. Вот этот называется «цветок апельсина». Правда, клеила мама одна, и еще мои дяди ей помогали. А я зато покрасила стены у себя в спальне.

— Правда?

— Ага. Хочешь посмотреть?

Она так горда собой, что мне не хватает духу ответить «нет», хоть я и соображаю, что из окна второго этажа прыгать в случае необходимости будет сложновато.

— Пошли, — говорю я. — Покажи мне свою комнату.

Она берет свой чай и печенье и ведет меня вверх по лестнице.

— Вот это моя комната, — говорит она, указав на дверь, всю обклеенную разноцветными стакерами и с большой цветной надписью «Комната Николы».

— Да неужто?

— Ага! — улыбается она.

Никола говорит, что покрасила стены в «васильковый» цвет, но, по совести сказать, никакой краски я не вижу — все заклеено постерами. Никола устраивает мне экскурсию по галерее своих любимых исполнителей. Здесь я вижу «N'Sync» (классно поют), «Steps» (классно танцуют), Робби Уильямса (за него она хочет выйти замуж), «Westlife» (двое парней оттуда ей очень нравятся), Мел Си и Джери Холливелл (дырку на обоях закрывают), Фреда Дерста из «Limp Bizkit» (эту группу обожает ее лучшая подруга Кейша, хотя самой Николе кажется, что играют они чересчур громко), «S Club 7» (у них классные песни), Курта Кобейна из «Nirvana» (однажды в выходной Никола встретила на улице Брендана Кейси в майке с рожей обкуренного Курта), Бритни Спирс (ее постер в магазине раздавали бесплатно) и Эминема (у Кейши есть его альбом, где он все время матерится, и Кейша считает, что это прикольно).

— Ну как, клевая у меня комната?

— Очень! Я и не подозревал, что у тебя столько постеров! Хочешь, принесу тебе еще из редакции — у нас их много!

Никола поджимает губы.

— Знаешь, я вообще-то что попало на стены не вешаю. Только то, что в моем вкусе. Экскурсия продолжается: я вижу ее любимые книги, любимые диски, любимую косметику и даже любимые мягкие игрушки — единственное в комнате, что напоминает, что передо мной, в сущности, еще ребенок. Каких-то два-три года назад эти игрушки были для нее дороже всего на свете — да и теперь, как я чувствую, она еще очень к ним привязана.

— Раньше у меня их было, наверно, несколько сотен, — рассказывает она, указывая на кучу игрушек, сложенных в угол возле проигрывателя. — А потом мы большую часть раздали знакомым, потому что я из них выросла.

— А что же осталось?

— А это мои любимые, — и она показывает их мне одну за другой. — Вот это — плюшевый медведь размером с четырехлетнего ребенка, — это Патрик. Мне его дедушка подарил — так давно, что даже не помню когда. Видишь, как у него нос вытерся. Это оттого, что у меня была привычка: перед тем как заснуть, я терла ему нос. Каждую ночь. И так много лет.

— А это — пушистая белая горилла с красной мордой и глазами-бусинками, — это Гарри. Смотри, что он умеет! — Никола наклоняет игрушку, и та начинает кивать головой и махать лапами. — Его мне мама подарила на день рождения, в десять лет: я тогда мечтала уехать в джунгли и хотела обезьянку.

— А это кто? — спрашиваю я, указывая на тигра — потертый, облезший, он явно знавал лучшие времена.

— А это, — говорит Никола, — мой самый-самый любимый зверь. Мне его подарили в восемь лет. И, знаешь, я назвала его Дейв.

— Дейв? — повторяю я.

— В честь тебя, — улыбается она. — Я всегда знала, что вы когда-нибудь встретитесь.

 

Целое

Несколько дней спустя по дороге с работы я сталкиваюсь на улице с Шоном, университетским приятелем Иззи, теперь живущим в Глазго. Прошлым летом, как раз перед тем как Иззи забеременела, Эми, жена Шона, родила дочку Эмбер. Шон приехал в Лондон по делам на один день и сейчас спешит на какую-то встречу. Он спрашивает, как Иззи, а я спрашиваю об Эми и Эмбер. У Эми все хорошо, заверяет он, а затем принимается расписывать, какая у него замечательная дочь: как она спит, как ест, как хватает бутылочку, как по всему видно, что из нее получится гениальный ребенок — и так далее, и тому подобное.

Я отчаянно завидую и так же отчаянно этого стыжусь. Не потому, что у него есть ребенок, а у меня нет — потому, что он хвастается своей дочерью, а я не могу в ответ похвалиться своей. Мне хочется рассказать этому, в сущности, чужому человеку, как я горжусь Николой: какая она хорошенькая, как любит искусство, как учится на одни пятерки, и ее учителя говорят, что этот год она вполне может окончить с золотым сертификатом. Но приходится молчать.

— Вам с Иззи непременно надо завести ребенка! — заключает он. — У вас начнется совсем другая жизнь!

Я выдавливаю из себя что-то вроде улыбки и говорю себе, что он не хочет меня задеть. Он все это говорит от чистого сердца. Однако его слова больно жалят сердце, и я демонстративно смотрю на часы, не желая больше с ним разговаривать. Прежде чем мы разойдемся каждый по своему пути, он берет с меня слово, что мы с Иззи обязательно как-нибудь приедем и проведем выходные с ним, Эми и Эмбер. Едва он скрывается за углом, я хватаюсь за мобильник и набираю номер Николы.

 

План

— Алло! — слышится бодрый голос Николы.

— Это я, — говорю я. — Ты где?

— Привет, Дейв, — отвечает она. — Я у себя в комнате, слушаю музыку. Как ты?

— У меня все хорошо. Правда. А ты?

— А я скучаю. Домашних заданий полно, а делать их не хочется. Я устала и спать хочу, но мама сказала, что проверит мою домашнюю работу. Может, пошутила, а может, и нет — с ней надо всегда быть начеку.

— Я просто подумал: чем ты хочешь заняться в следующий раз?

— Даже не знаю. Давай просто на машине покатаемся. Это мне, наверно, никогда не надоест.

— Зато мне надоест, — смеюсь я.

— Тогда давай так: покатаемся на машине и послушаем музыку, которую ты сам выберешь. Ты все время мне говоришь, что я обязательно должна послушать то-то и то-то — вот давай и начнем.

— Если помнишь, мы уже пробовали. Ты послушала мой любимый альбом группы «REM» «Автоматика для народа» и сказала, что большего занудства в жизни не слыхала.

— Но он действительно страшно нудный! — смеется Никола.

— Что ж, очень может быть… Знаешь, это неважно. У меня идея. Скоро твой день рождения: давай походим по магазинам.

Этот план я вынашивал всю неделю. Не хочется спрашивать, хватает ли им с матерью на жизнь, но ясно, что в деньгах они не купаются. Я очень хочу что-нибудь сделать для Николы. Что угодно.

— Нет, по магазинам не получится, — вздыхает она. — День рождения у меня только в мае, и потом, что я маме скажу?

— Ты права, но и то, и другое я уже обдумал. Давай сделаем так. Посмотрим на витрины, приглядим какую-нибудь вещь, которая тебе понравится, а ближе к делу вернемся и купим ее. Что ты об этом думаешь?

— По-моему, здорово. А ты как же?

— Что я?

— Я ведь тоже должна дарить тебе подарки. И на день рождения, и на Рождество, и на День Отца.

День Отца я до сих пор не отмечал. По-моему, этот праздник изобрели фабриканты открыток, чтобы повысить продажи. Вот День Матери — другое дело, такой день не осмелишься пропустить, а День Отца — просто жалкое подражание. И оправдание для отцов, которые мечтают хоть один день в году поваляться перед телевизором с чистой совестью. Но, слушая Николу, я вдруг начинаю верить, что День Отца — самый важный день в году.

— Милая, мне не нужны подарки, — отвечаю я. — Ты — мой лучший подарок.

— Раз уж ты мне что-то даришь, — непреклонно отвечает она, — то и я должна тебе что-то подарить. Пообещай, что примешь от меня подарок, иначе никуда не пойду.

 

Воображение

Мы с Николой встречаемся, как договорились, и едем на метро в Вест-Энд. Я сказал Дженни, что сегодня поработаю дома. Никола сказала маме, что проведет день у Кейши, а Кейшу попросила в случае чего ее прикрыть, объяснив, что тайно встречается с одним мальчиком. Какой сложной паутиной лжи мы оплетаем наши встречи!

В этот день я понимаю, чем живет и о чем мечтает подросток. Никола к своей задаче относится серьезно: заглядывает в магазины электроприборов, спортивных костюмов, мобильных телефонов и даже в продовольственные, пока наконец не обращается к своей заветной цели — магазинам одежды. Ее любимый — большой магазин возле Оксфордской площади. Здесь долго меряет юбки — на мой взгляд, совершенно одинаковые, но Никола объясняет, что в деталях они очень сильно различаются. Потом переходит к топикам, шляпкам, туфлям — и явно наслаждается самим процессом.

Пока она надевает одну вещь за другой, а затем с презрительной гримаской откладывает в сторону, я оглядываюсь вокруг. Мимо проходят девушки с кольцами в носах, девушки с пурпурными волосами, высокие девушки, низенькие девушки, девушки со скейтбордами, стильные девушки, не очень стильные и совсем не стильные, девушки в таких широченных джинсах, что я не понимаю, как они вообще передвигаются — словом, девушки всех видов и сортов, но одна черта у них общая: все они носят одежду, в которой выглядят старше. К некоторым приходится долго приглядываться, чтобы понять, что они, в сущности, еще дети. И Никола тянется туда же. Однажды она пришла на встречу в мешковатых штанах и обтягивающем топике и спросила, как она выглядит. Выглядела она лет на семнадцать, и от этого мне сделалось не по себе. Не хочу, чтобы она так быстро выросла. Я ведь едва успел узнать Николу-ребенка.

 

Вкус

Мне подарок выбрать куда легче. Я веду Николу в гипермаркет «Эйч-Эм-Ви» на Оксфорд-стрит, захожу в отдел популярной музыки, нахожу букву «М» и через несколько секунд показываю то, что мне нужно.

— Вэн Моррисон, «Звездные недели», — читает она надпись на обложке. — А кто это?

— Певец такой.

— Всего шесть фунтов девяносто девять пенсов, — замечает она. — И это все, что ты хочешь?

— Честно говоря, Вэна Моррисона я терпеть не могу, — признаюсь я. — Ничего личного, просто ненавижу даже землю, по которой он ходит, — не говоря уж о песнях, которые он поет. Никола смеется.

— Но Иззи — и это единственный ее порок — его обожает. По крайней мере, ранние вещи. Когда мы только познакомились, «Звездные недели» были у нее на кассете, и эту кассету она крутила беспрерывно. Я просто готов был на стенку лезть. А потом пленка то ли порвалась, то ли потерялась, а новую Иззи так и не купила, потому что, в отличие от меня, не слишком-то увлечена музыкой. Но время от времени она восклицает: «Ах, где же мои «Звездные недели»! Как мне их не хватает!» «Купи себе еще одну», — говорю я ей. Но она все время забывает, а я просто не могу.

— Почему не можешь?

— Ты будешь смеяться, но я физически не могу тратить деньги на музыку, которую ненавижу.

— Да ладно тебе, Дейв! — смеется Никола. — Даже ради Иззи не можешь?

— Даже ради Иззи. Однажды она попросила меня купить для ее мамы сборник хитов «Аббы». Что же ты думаешь? Не смог.

— Почему?

— Да потому что это «Абба»! Вот сборник хитов «Blondie» я бы ей подарил с радостью. Или полную коллекцию Ника Дрейка на пяти дисках. Или даже «Непорочное зачатие» Мадонны. Но «Аббу» — ни за что! Будь я проклят, если хоть одно пенни из моих тяжелым трудом заработанных капиталов уйдет в Швецию, на поживу Бенни и Бьорну! Вот так же и теперь. Если ты купишь «Звездные недели» на свои деньги, подаришь мне, а я подарю Иззи, то не буду чувствовать себя так, словно предал свои идеалы и помог деньгами злейшему врагу.

— Знаешь, ты иногда просто невыносимый! — говорит Никола, ущипнув меня за руку.

Какая обыденная сцена, думаю я: ворчун-отец поддразнивает дочку. Мы не привлекаем ничьего внимания; но, повернувшись к Николе, я вдруг замечаю у соседнего стенда ту, кого никак не ожидал здесь встретить. Иззи. Она стоит к нам спиной, всего в нескольких футах — достаточно руку протянуть. И в то же время — словно в другой галактике.

На мгновение я преисполняюсь надеждой. Сейчас она обернется и увидит меня. Потом посмотрит на Николу, снова на меня — и все поймет. Обман закончится. Правда выйдет на свет. И мне не придется искать в себе мужество, чтобы рассказать ей о Николе.

Но, разумеется, такого везения в жизни не бывает. Решение за мной. Все, что от меня требуется — заговорить: она узнает мой голос, обернется — и дело сделано. Все, что нужно — подать голос. Я стою, словно прирос к полу, и собираюсь с духом, чтобы сделать, что должен. Но духу мне не хватает. Обливаясь ледяным потом, я пригибаюсь за стендом и увлекаю за собой Николу.

— Что такое? — спрашивает она.

— Иззи, — шепчу я. — Иззи здесь. Уходи. Я тебе позвоню, обещаю.

Никола, не оглядываясь, бросается к выходу. Я гляжу ей вслед, и сердце у меня разрывается. Кажется, что я ее унизил. Предал. Отрекся от нее. Но ничего не поделаешь. Никола скрывается, и я мысленно готовлю себя к следующим испытаниям. Передо мной выбор: можно уйти из магазина, не оглядываясь, можно подойти к Иззи и объявиться. Убегать нечестно, думаю я. Это слишком легкий выход — а легкого выхода я не заслужил. Так что делаю глубокий вдох, выпрямляюсь и, словно ничего не случилось, продолжаю перебирать компакты. Через несколько секунд она меня окликает.

— Привет, детка, — говорю я, подняв глаза. — Ты что здесь делаешь?

Она подходит и целует меня в знак приветствия.

— Ищу подарок для Стеллы. Она что-то не в духе, и я хочу ее взбодрить. А ты как здесь оказался?

— Просто проходил мимо. Сама знаешь, не могу пропустить музыкальный магазин. И что же ты выбрала Стелле?

— Пока не знаю. Нужно что-нибудь такое, что бы ее отвлекло и подняло настроение. У нее на работе проблемы. Что посоветуешь?

— Подумать надо.

Иззи задумчиво кивает и смотрит на мои руки. Тут я соображаю, что все еще сжимаю в руке диск Моррисона.

— Что это я вижу перед собой? Неужели «Звездные недели»?

— Они самые.

— Ты же этот альбом терпеть не можешь! — недоверчиво восклицает Иззи. — Однажды ты сказал, что это «худший в мире образец псевдо-соул-фолк-блюз-рока», а в другой раз — что такая музыка твоим ушам противопоказана.

— Да ну? Так и сказал?

— Именно так. Сам небось прекрасно помнишь.

— Ну… гм… может же человек передумать? Ведь тебе он нравится, а ради тебя я готов поступиться принципами.

— Дейв, я тебя обожаю!

— Так что это тебе. Теперь давай решим, что подарить Стелле.

— А ты бы что предложил?

Я подвожу ее к дискам на букву «У» и показываю обложку «Маленьких черных цифр» Кэтрин Уильямс.

— Возьми вот это.

— Кэтрин Уильямс? Я про нее слышала. У нас редактор музыкального отдела ее просто обожала — но это было давным-давно. А что это вообще такое?

— Хороший женский вокал, акустическая гитара, медленные баллады о любви, измене и разлуке. Стандартная музыка, но добротная. Стелле понравится.

— Ладно, возьмем, — говорит Иззи.

Я несу диски к кассе, плачу за Моррисона и отдаю оба Иззи. Она целует меня в щеку.

— Когда дома будешь? — спрашивает она.

— Как обычно. А ты?

Она смотрит на часы.

— Постараюсь не слишком задерживаться. — Еще поцелуй. — Ладно, я побежала. — Сделав шаг, она останавливается и оборачивается ко мне. — Ах да, совсем забыла рассказать: у меня хорошая новость.

— Какая?

— Помнишь Адель? Адель и Дэмиена?

Как же, и Адель, и Дэмиена прекрасно помню. Старые университетские друзья Иззи. Не слишком близкие друзья — из тех, с которыми перезваниваешься раз в месяц и заканчиваешь разговор словами: «Надо бы как-нибудь встретиться». Последнее, что я о них слышал — Адель беременна.

— В прошлую субботу Адель родила, — сообщает Иззи. — Девочку. Восемь фунтов шесть унций. Назвали Мэделин Катриона Мейсон.

Я всматриваюсь в ее лицо, ища следы печали или тайной зависти. Много месяцев мы не говорили о выкидыше, словно этого и не было — и все же от разговора о ребенке Адели и Дэмиена мне делается как-то не по себе. Однако Иззи, кажется, ничего такого не чувствует.

— Как Адель? — спрашиваю я.

— Говорит, очень устала. Роды были долгие. Восемнадцать часов. Схватки начались рано утром, когда она еще в постели лежала: отошли воды, и сразу пошло-поехало… Говорит, когда она наконец родила, Дэмиен заплакал навзрыд.

— Неудивительно. Такое волнующее событие! Собственные слова поражают меня своей неожиданной уместностью. «Волнующее событие»? Я-то что об этом знаю?

— Они приглашают нас к себе, — добавляет Иззи. — Завтра после работы. Ты пойдешь?

— А ты?

Она кивает.

— Ладно, — говорю я тогда. — Пойдем вместе.

 

Мини

Дэмиен и Адель обитают в трехэтажном викторианском доме в Финсбери-Парке. Мы подходим к подъезду, нагруженные подарками: куча флакончиков с ароматическими веществами для Адели, бутылка бренди для Дэмиена и детский тренажер из Центра раннего развития для Мэделин. Я нажимаю кнопку звонка, и мы ждем. Несколько секунд спустя спускается Дэмиен.

Прежде, сколько мне помнится, он на людях иначе чем в костюме и при галстуке не появлялся: теперь он в джинсах, футболке, заляпанной чем-то вроде детской рвоты, и босиком. На подбородке, до сих пор всегда безупречно выбритом, щетина трехдневной давности. Он впускает нас в подъезд и по дороге рассказывает, сколько в последние дни недоспал.

— Сегодня ночью она просыпалась восемь раз… а прошлой ночью вообще не спала… а позапрошлой проспала всего три часа… а позапозапрошлой… — тут мы подходим к квартире, он открывает дверь и договаривает: — Так что я сейчас немножко не в себе. Даже не помню, какой сегодня день. — И, рассеянно почесав живот, добавляет: — А вы, ребята, вообще как живете?

— Прекрасно, — отвечает Иззи, входя в прихожую. — Меня повышают в должности.

— И у меня все хорошо, — добавляю я.

Дэмиен улыбается.

— Адель рассказывала, что ты бросил рок-журналистику и теперь пишешь в каком-то журнальчике для подростков. И как тебе там? Весело, должно быть?

— Ага. Не так легко, как кажется, но в самом деле весело. Но речь не о нас с Иззи: мы пришли на вас посмотреть. Как себя чувствуешь в роли отца? — Я пожимаю ему руку. — Поздравляю еще раз.

— Папаша из меня никудышный: в основном путаюсь у Адели под ногами. Садитесь, — он указывает на диван в гостиной, — сейчас принесу вам выпить. Адель скоро выйдет. Пытается привести себя в пристойный вид — это ее слова, не мои.

И он исчезает, оставив нас с Иззи осматриваться кругом. Не помню, когда я в последний раз был у Дэмиена и Адели дома, но, кажется, здесь многое переменилось. Стены комнаты, прежде желтые, теперь оклеены светло-зелеными обоями, старомодная газовая печь заменена открытым камином, в углу свалены кучей наполовину нераспечатанные подарки. Я замечаю несколько мягких игрушек и коробку с детской азбукой. На спинке стула висят ярко-зеленые детские штанишки: я сразу их узнаю — точно такие я разглядывал в магазине «Ваш малыш». Я подхожу к стулу, беру штаны и рассматриваю их на свет — точь-в-точь как тогда.

— Какие милые! — говорит Иззи. — Только, по-моему, для новорожденной великоваты.

— Верно, — отвечает Дэмиен, входя в комнату. — Это от моего брата Гарета. Ему всего девятнадцать, и, покупая подарок, он не догадался взглянуть на ярлычок. А там написано: «От двадцати четырех до двадцати шести месяцев». Ничего, будет носить, когда подрастет.

Все мы смотрим на штанишки, но только одному из нас приходится выбежать из комнаты, отговорившись необходимостью срочно посетить туалет. Из ванной комнаты я возвращаюсь уже почти спокойным.

 

Я

— Ну и как, нравится тебе быть отцом?

— Это потрясающе, — отвечает Дэмиен. — Точно так, как я и представлял. Удивительно: такая кроха — и перевернула всю мою жизнь!

— Да, не надейся, что легко отделаешься, — улыбаясь, подхватывает Иззи. — Быть отцом — это навсегда. Тебя еще много приключений ждет, тем более с девочкой. Не успеешь оглянуться, и она уже подросток: запирается у себя в комнате, включает музыку на весь дом и бегает за парнями.

— Против музыки я не возражаю, а вот парни… Адели я уже говорил: Мэдди не будет встречаться с мальчиками, по крайней мере, лет до двадцати. А лучше — до тридцати.

— Поскольку я единственная из присутствующих знаю, что значит быть девочкой-подростком, — авторитетно заявляет Иззи, — то вот что тебе скажу, дорогой мой Дэмиен: ни один отец на свете не в силах удержать дочь, когда дело доходит до мальчиков. Так что лучше тебе привыкнуть к этой мысли заранее. Мой отец поначалу тоже не жаловал Дейва, а со временем привык и в последние годы уже души в нем не чаял.

— Твой отец очень хорошо ко мне относился, пока ты не заявила, что переезжаешь ко мне, — со смехом поправляю я.

— Верно, — отвечает Иззи. — Даже предупреждал, что я собственными руками гублю все свои надежды. «Не надейся, что он когда-нибудь женится на тебе! — говорил он. — К чему покупать корову, когда и так пьешь молоко задаром?»

В это время в комнату входит Адель с младенцем на руках. Выглядит еще хуже Дэмиена: на ней футболка, бесформенная юбка до пола, шлепанцы и носки с Симпсонами. Такой я Адель еще не видывал: в последнюю нашу встречу (год назад мы вчетвером вместе ужинали) на ней было соблазнительное черное платье без рукавов от «Прада», и каждые пять минут она бегала в туалет поправить прическу.

Дэмиен берет у нее девочку, и мы с Иззи крепко обнимаем молодую мать. Мэдди на руках у Дэмиена ворочается и смешно кряхтит.

— Хочешь подержать? — спрашивает он.

Иззи кивает и осторожно берет малышку из его протянутых рук. Мне снова приходится выйти — говорю, что вдруг пить захотелось.

 

Разговор

Половина девятого: мы с Иззи едем по Северной линии домой. В последнем вагоне почти никого, кроме нас двоих. Большую часть пути Иззи молчит и смотрит во тьму за окнами или на проносящиеся мимо рекламные щиты, когда же мы обмениваемся краткими репликами, голоса наши теряются в ритмичном грохоте колес.

— Знаешь, что за день девятнадцатое марта?

— Нет, — отвечаю я.

— День, когда родился бы наш ребенок, — говорит она. В голосе ее не слышно горечи. — Я давно уже сосчитала все сроки.

— Не надо об этом думать.

— Знаю. — Она поворачивается ко мне. — А ты тоже об этом думаешь?

Я не отвожу взгляд.

— Да, конечно.

— Странно, мне казалось, что нет.

— Почему?

— Ты больше об этом не заговариваешь. Хотя нет, не в этом дело — я ведь тоже стараюсь об этом не говорить — но раньше я чувствовала, что тебе тяжело молчать, а теперь… Теперь нет. Как будто и не было этого.

— Хочешь об этом поговорить?

Она, не отрываясь, смотрит в пустоту за окном.

— Да нет… просто спросила. Скажи, ты еще хочешь детей?

Я киваю, спрашивая себя, куда заведет этот разговор.

— Я тоже, — говорит она. — Как ты думаешь, каково это — планировать ребенка?

— Хочешь попробовать?

Она мотает головой.

— Нет. Просто размышляю вслух. Интересно, что чувствуешь, когда занимаешься сексом не просто так, а с целью забеременеть? Какие при этом ощущения?

— Да, думаю, такие же, как обычно.

Она вдруг сжимает мне руку, затем отпускает.

— Откуда нам знать? Среди наших знакомых нет ни одного, кто бы завел ребенка сознательно.

— Знаешь, я тоже об этом думал.

— Странно, тебе не кажется? Почему люди больше не хотят иметь детей?

— Люди не перестают хотеть детей. И никогда не перестанут. Наверно, дело в том, с какими людьми мы общаемся. Наши знакомые по большей части живут в маленьких квартирках или активно делают карьеру, или личная жизнь у них неустоявшаяся…

— Да, наверно, ты прав. Все мы ждем какого-то подходящего времени… А знаешь, это ведь должно быть очень страшно.

— Что?

— Объявить миру, что хочешь ребенка. Постараться забеременеть. Знаешь, многие пары так и говорят: «Мы стараемся» — и все понимают, что они имеют в виду. Но ведь у того, кто старается, может ничего и не выйти, верно? А когда просто забываешь пить таблетки, неудача тебе не грозит. Странно, правда? Чуть не всю сознательную жизнь ты больше всего боишься беременности и молишься об одном — чтобы секс прошел без последствий. И вдруг понимаешь, что бояться нечего. Какое счастье! Не надо больше высчитывать дни, таскать в сумочке презервативы, пичкать себя всякой гормональной дрянью… Можешь любить свободно, не опасаясь никаких последствий. Думаю, большинство людей не хотят «стараться» именно потому, что боятся неудачи. Представь себе пару, которая больше всего на свете хочет ребенка: они стараются и стараются, и ничего не выходит, они проходят разные исследования, лечатся от бесплодия — для таких людей, наверное, ничего нет страшнее секса без последствий.

Она смотрит на меня, словно ждет ответа. Но мне вспоминается Никола и наша с ней недавняя беседа о сексе. «Все делают вид, как будто это ничего не значит — а ведь на самом деле это очень важно». Только сейчас я понимаю, насколько она права. Можно называть его «случайным», или «безопасным», или как угодно еще — но однажды он переворачивает вверх дном всю твою жизнь. Я смотрю на Иззи и отвечаю ей:

— Ты права. Секс без последствий может стать страшнее всего на свете.

— Так вот, — продолжает она, — я не представляю, что смогу пережить все эти мытарства. Как бы мне ни хотелось ребенка, но такого я просто не вынесу.

— Ты так говоришь, словно неудача неизбежна.

— Разве?

— Да.

— Я не это имела в виду. Просто хотела сказать, что пока не готова рисковать. А ты?

— Не знаю. Мне кажется, бывают случаи, когда узнать, готов ты или не готов, можно только одним способом — рискнуть.

— Ты считаешь меня трусихой?

— Нет, — отвечаю я. — Конечно нет.

— Не стесняйся. Говори, что думаешь.

— Я тебя никогда не стесняюсь. Нет, я не считаю тебя трусихой. После того, что с нами произошло, трудно оставаться спокойным.

— И все-таки я трусиха, — говорит она так тихо, что я едва различаю ее голос в шуме колес. А потом, не отводя взор от окна, спрашивает: — У тебя есть любовница?

— Что?

— Любовница. Очень простой вопрос, Дейв. Так есть или нет?

Меня словно вышвырнули из сна. Я резко поворачиваюсь к ней, тело напрягается от страха.

— Нет, конечно нет! — говорю я громче, чем нужно. Пара на соседнем сиденье поворачивается в нашу сторону, и я поспешно понижаю голос: — Не понимаю, как ты вообще можешь такое спрашивать!

Вранье, разумеется. Все я прекрасно понимаю. Тысячу раз я думал о том, что наши отношения с Николой напоминают адюльтер: та же ложь, те же встречи тайком. И главное — то, что я всем сердцем и душой люблю кого-то еще, кроме собственной жены. Иззи права, я ей изменяю — не в том смысле, какой обычно вкладывается в это слово, но, когда правда выйдет наружу, последствия будут столь же разрушительны.

Я вижу, как глаза Иззи набухают слезами. Слезы переливаются через край век и катятся по щекам.

— Прости меня, — говорит она. — Прости. Не следовало мне этого говорить.

— Нет, Иззи. Правильно сделала, что сказала, если ты и вправду так думаешь. Но ты должна знать: никогда, никогда я такого не сделаю.

— Знаю.

— Тогда зачем же спрашиваешь?

— Потому что что-то между нами не так. Что-то неладное творится, и уже долго… Не знаю. А может, у меня просто паранойя.

— Но почему? Ради бога, Иззи, откуда такие мысли? Я люблю тебя. Я никогда так с тобой не поступлю!

— Это я во всем виновата. Я все время работаю, а на тебя не обращаю внимания. Я тебя не заслужила, Дейв.

Вот сейчас. Сейчас надо обо всем ей рассказать. Другого такого случая не представится… И снова мне не хватает силы духа.

— Не говори так, детка. Никогда так не говори.

— Но почему? Это же так и есть. Теперь, когда на меня свалилось столько работы, мы теперь почти не видимся, и всякий раз, когда ты меня видишь, я или с ног валюсь, или зла на весь свет, или еще что-нибудь… Это не любовь.

— А что же?

— Не знаю. Но любовь нельзя бесконечно откладывать на потом. Любовь — это когда и принимаешь, и отдаешь. А у меня такое чувство, что я сейчас только получаю и ничего не отдаю взамен. Все черпаю и черпаю из твоей любви, как будто она бесконечна. Но что будет, если она кончится?

Я смотрю на нее, и на миг она напоминает мне Николу в первый день нашего знакомства: такая же потерянная, несчастная, отчаянно нуждающаяся в утешении.

Когда мы входим в дом, Иззи выглядит измученной, как никогда. Я предлагаю уехать куда-нибудь на выходные, но она отвечает, что не хочет больше убегать и прятаться. Лучше остаться дома. Ладно, говорю я, но эти выходные у нас будут особенными.

Мы выключаем телефон, оба мобильника, факс, телевизор и видео, задергиваем шторы и, отгородившись от всего мира, ложимся в постель. Эти два дня мы не выходим из квартиры: отсыпаемся, разговариваем обо всем на свете, обращаемся друг с другом нежно и бережно, словно Джон и Йоко в последние годы жизни. Мы не можем переделать мир: однако в понедельник, когда мы выходим на работу, мир вокруг нас кажется немного лучше.

 

Возраст

Кому: [email protected]

От кого: [email protected]

Тема: Колонка Настоящего Мужчины

Привет, Иззи.

Вот моя новая колонка. Если понадобится что-то исправить, дай мне знать.

Надеюсь, читая это, ты улыбнешься.

С любовью

Дейв XXX

P. S. Сегодня ужинаем вместе. Хочу накормить свою любимую женщину лазаньей в томатном соусе.

СТАРОСТЬ НЕ РАДОСТЬ

Долгое время считалось, что страх перед приближающейся старостью свойствен лишь обладательницам эстрогена. Женщины говорили о биологических часах, женщины проявляли чудеса изобретательности, когда заходила речь об их возрасте, женщины смертельно боялись остаться у разбитого корыта. Мужчины же, как доброе вино или хороший сыр, с годами только лучше становились. Считалось, чем мужчина старше, тем мужественнее. Стареющий мужчина похож на Шона Коннери в «Золотом пальце» — элегантный, собранный, уверенный в себе и неотразимо обаятельный. Женщины не могут перед ним устоять, мужчины помоложе его побаиваются, и все вокруг ему завидуют. До недавних пор все в это верили. Да что там — до недавних пор и сам я так думал. Но теперь, в тридцать один год, уже не так уверен в блистательности своих перспектив.

В чем же тут дело? Во множестве причин. Во-первых, предыдущее поколение, достигнув сорока, отвергло путь благородной старости в окружении деревьев и детишек, взращенных своими руками, и предпочло попусту тратить силы, цепляясь за уходящую молодость. Эти убежденные холостяки, разведенные бездетные живчики, порхающие от одной женщины к другой, ведут себя словно двадцатилетние. Это не только противоестественно, но и печально. Большинство немолодых мужчин, которых я знаю, имеют семью и дорожат ею. Страшно представить, что в один прекрасный день партнер может тебя покинуть — и тогда тебе только и останется, что воскрешать свою юность. Теперь нам мало найти мисс Совершенство — надо еще и удержать ее при себе. Иначе остаток жизни придется провести в кожаных штанах, за рулем спортивной машины и в обнимку с разбитными девицами, которые тебе в дочери годятся. Теоретически — почему бы и нет? Но на практике это выглядит отвратно.

Во-вторых, в наше время, когда женщины завели моду еженедельно посещать психоаналитиков, а также ходить на йогу и тай-ци, мужчины стараются не отставать от своих подруг. Женщинам хочется поплакаться в жилетку о сложностях своей жизни — а мы чем хуже? Или наша жизнь недостаточно сложна? И вот мы начинаем переживать. Переживаем о своем лишнем весе, переживаем о своей личной жизни, переживаем о том, что столько переживаем. А стареющие женщины тем временем наслаждаются жизнью. Специально для них создан термин «вторая молодость»: они порхают по вечеринкам и курортам, с легкостью необыкновенной начинают бракоразводные процессы и, в довершение всего, достигают пика сексуальности в тот самый момент, когда средний мужчина с этого пика медленно, но верно сползает.

Но больше всего старость пугает меня утратой возможностей. Страшно подумать, сколько радостей жизни уже стали для меня недоступны! Бегая трусцой со своим приятелем Ли, я теперь плетусь позади, хотя еще пару лет назад без труда его обгонял. Он малый неспортивный, зато ему всего двадцать пять. Я не могу больше веселиться всю ночь напролет (не так давно заснул в шикарном клубе, пока вокруг отплясывали девицы в меховых бюстгальтерах, а было всего десять минут первого). Не могу больше всю ночь напролет заниматься любовью. (Слава богу, мы с женой так устаем на работе, что эта проблема нас не особо волнует.)

Конечно, жизнь не прекращается оттого, что ты становишься старше. И пока еще я не собираюсь менять кроссовки «Эйр Макс» на пару шлепанцев. Но больше всего меня (как, подозреваю, и всех прочих мужчин) страшат перемены. Медленные, постепенные, но неотвратимые. Однако без перемен нет жизни. Можно сопротивляться им — и проиграть; можно принять их как должное — и продолжить путь. У старения, как у всего на свете, две стороны: часть меня страдает от необходимости расстаться с любимой парой «Найк», а другая часть тайно приветствует переход в страну Зрелости.