Наверное, я мог бы сейчас заявить, что всегда подозревал о том, что наш мир – дешевый некачественный обман, дрянное прикрытие для чего-то более глубокого, таинственного и странного, и что на каком-то глубинном уровне я с самого начала знал правду. Но мне кажется, мир всегда был таким. И даже теперь, когда я действительно знаю правду – и вы тоже узнаете правду, мои хорошие, раз уж вы это читаете, – мир по-прежнему представляется мне дешевой некачественной подделкой. Другой мир и другая ложь – и тем не менее именно так я его и ощущаю.
Они говорят: «Вот правда». И я отвечаю; «Вся правда?». И они говорят: «Ну, отчасти. То есть даже по большей части. Насколько мы знаем».
Итак. Все началось в 1977 году. Я тогда слабо себе представлял, что такое компьютеры. Для меня самым близким знакомством с компьютерной техникой стала покупка хорошего дорогущего калькулятора, но я потерял инструкцию и поэтому не знал, как с ним обращаются. Я складывал, вычитал, умножал и делил и тихо радовался про себя, что мне не нужно работать с синусами, косинусами, тангенсами, функциями и со всем остальным, что высчитывает и находит этот агрегат, потому что в военно-воздушные силы меня не взяли, и я устроился скромным бухгалтером в склад-магазин уцененных ковров в Эджвере в Северном Лондоне, в самом верху Северной линии, если искать на схеме. Я старательно делал вид, что мне не больно смотреть на пролетающие в вышине самолеты; что мне плевать, что мои габариты закрывают мне путь в этот мир. Я просто записывал циферки в большой приходно-расходной книге нашей двойной бухгалтерии. В тот день я сидел у себя за столом в самом дальнем конце складского ангара, и вдруг мир начал плавиться и растекаться.
Честное слово. Как будто все, что меня окружало – стены и потолок, рулоны ковров и умеренно-эротический календарь «Новости со всего света», – было сделано из воска и потекло тонкими ручейками, которые сливались друг с другом, образуя причудливые узоры. Я видел соседние дома, и небо, и облака, и дорогу за ними, а потом это тоже расплылось и утекло – и осталась одна чернота.
Я стоял в луже растекшейся реальности, посреди странного, вязкого ярко-красочного нечто, которое тихо плескалось у меня под ногами, не доходя до верха моих коричневых кожаных ботинок. (У меня ноги – как обувные коробки. Таких размеров вообще не бывает в природе. Обувь мне шьют на заказ, что обходится очень недешево.) Лужа светилась жутковатым потусторонним светом.
Будь я героем какой-нибудь книги, я бы, наверное, не поверил своим глазам. Я бы решил, что меня накачали наркотиками, или что мне это снится. А в жизни... черт... все это было по-настоящему и я смотрел в черноту, очень долго смотрел, а потом, когда ничего больше не произошло, я пошел вперед, разбрызгивая жидкий мир. Я кричал: «Кто-нибудь! Отзовитесь!», хотя и не знал, есть ли там кто-нибудь.
Что-то сверкнуло во тьме прямо передо мной.
Какая-то слабая вспышка света.
– Эй, приятель, – раздался голос. Голос был с явным американским акцентом, хотя интонация звучала странно.
– Привет, – сказал я.
Свет замерцал, а потом принял облик элегантно одетого мужчины в роговых очках с толстыми стеклами.
– А ты настоящий гигант, – сказал он. – Тебе об этом уже говорили?
Конечно, мне говорили. Мне тогда только-только исполнилось девятнадцать, а ростом я был под семь футов. У меня пальцы размером с бананы. Меня боятся дети. Вряд ли и поживу до сорока: такие, как я, умирают рано.
Я спросил:
– Что происходит? Вы знаете, что происходит?
– Вражеский снаряд попал в центральный процессорный блок, – ответил он. – Двести тысяч человек, подключенных параллельно, разорвало в мясо. Разумеется, у нас есть зеркала, и мы перешли на резервный блок, и все восстановится прямо сейчас. Мы уже почти подключили Лондон. Еще пара наносекунд, и все вернется в обычное состояние.
Я не понял, о чем он говорил.
– Вы что, боги? – спросил я.
– Да. Нет. Не совсем, – сказал он. – Не в том смысле, в каком понимаешь ты.
А потом мир пошатнулся, и я обнаружил, что опять собираюсь идти на работу в то утро. Ставлю чайник, пью чай и испытываю самое долгое и самое странное ощущение дежа-вю за всю жизнь. Двадцать минут абсолютного проникновения в ближайшее будущее, когда заранее знаешь все, что сейчас скажут и сделают окружающие тебя люди. А потом все прошло, и время опять потекло, как всегда – секунда за секундой, одна после другой, как им, собственно, и положено.
Так проходили часы, дни и годы.
Меня уволили из магазина ковров, и я устроился бухгалтером в фирму, торговавшую счетными машинами. Женился на девушке по имени Сандра, с которой познакомился в бассейне. У нас родилось двое детей – нормальные дети нормальных размеров, – и мне казалось, что у нас замечательная семья, которую ничто не разрушит, но я ошибся. Жена ушла от меня и забрала детей. Мне тогда было под тридцать. Наступил 1986 год. Я устроился в небольшой компьютерный магазинчик на Тоттенхем-Корт-роад и был доволен своей работой.
Мне нравились компьютеры.
Мне нравилось, как они работали. Это было прекрасное время. Помню нашу самую первую партию АТ с жестким диском на 40 мегабайт...
Да, в то время на меня было легко произвести впечатление.
Я по-прежнему жил в Эджвере и ездил на работу на метро. И вот как-то вечером по дороге домой – мы только что проехали Юстон, и половина вагона вышла – я делал вид, что читаю газету, а на самом деле украдкой рассматривал пассажиров в вагоне и думал, кто они такие. Кто они на самом деле, внутри: стройная чернокожая девушка, которая что-то писала в блокноте с серьезным видом, миниатюрная старушка в зеленой бархатной шляпке, девочка с собакой, бородатый мужик в тюрбане...
Поезд остановился в тоннеле.
Во всяком случае, мне показалось, что все было именно так, а не как-то иначе: поезд остановился в тоннеле, и стало тихо. Очень тихо.
А потом мы проехали Юстон. и половина вагона вышла.
А потом мы проехали Юстон, и половина вагона вышла. А я рассматривал пассажиров в вагоне и думал, кто они на самом деле, кто они внутри, и поезд остановился в тоннеле, и стало тихо.
А потом поезд тряхнуло так резко, что я подумал, что в нас врезался другой поезд.
А потом мы проехали Юстон, и половина вагона вышла. А потом поезд остановился в тоннеле, и стало…
(Восстановительные работы уже ведутся, – прошептал чужой голос у меня в голове.)
На этот раз, когда поезд затормозил, подъезжая к Юстону, я задумался: «Может, я схожу с ума?» У меня было странное чувство, что я попал в видеозапись, которую гоняют рывками вперед-назад. Я как будто попал во временную петлю. Я это осознавал, но не мог ничего изменить. Не мог вырваться из этой петли.
Чернокожая девушка, сидевшая рядом со мной, вынула из блокнота листок и передала его мне. На листке было написано: МЫ ВСЕ УМЕРЛИ?
Я пожал плечами. Я не знал, что происходит. Это было нормальное объяснение. Не хуже любого другого.
Мир поблек и стал белым.
У меня под ногами не было пола, над головой тоже не было ничего. Никакого ощущения пространства, никакого ощущения времени. Я был в некоем белом месте. И я был не один.
– Опять ты? – сказал человек в роговых очках с толстыми стеклами и дорогом элегантном костюме, может быть, даже от Армани. – Большой парень. Мы же только что виделись.
– Не только что, – сказал я.
– Полчаса назад. Когда в центральный процессор попал снаряд.
– В магазине ковров? Это было давно. Полжизни тому назад.
– Тридцать семь минут назад. С тех пор мы работаем в ускоренном режиме, ставим «заплаты» где можем и пытаемся все наладить.
Я спросил:
– Кто запустил этот снаряд? Русские? Иранцы?
– Инопланетяне, – ответил он.
– Хорошая шутка.
– Это не шутка. Мы уже триста лет засылаем в космос исследовательские зонды. Похоже, кто-то нас отследил. Мы узнали об этом, когда ударил первый снаряд. На ликвидацию последствий ушло больше двадцати минут. Поэтому мы и включили ускоренный режим обработки данных. У тебя не было ощущения, что последние десять лет пролетели, как одно мгновение?
– Да, наверное, было.
– Теперь ты знаешь почему. Мы работаем в ускоренном режиме, пытаясь поддерживать реальность в привычном виде, пока основная нагрузка лежит на сопроцессоре.
– И что вы намерены делать?
– Контратаковать. Мы собираемся уничтожить их базу. Но, боюсь, это займет какое-то время. У нас нет подходящих машин. Их еще надо построить.
Окружающая белизна пошла пятнами. Сперва – бледно-розовыми, потом – тускло-красными. Я открыл глаза. В первый раз. Это был мощный удар по визуальным рецепторам. Взгляд задохнулся, если так можно сказать о взгляде.
Мир был резким, насыщенным, темным и странным. Мир был словно сплетение ярких нитей. Мир за гранью возможного, в котором не было смысла. Ни в чем не было смысла. Реальность и сон, явь и кошмар, слитые воедино. Так продолжалось, наверное, секунд тридцать, и каждая ледяная секунда была, как маленькая вечность.
А потом мы проехали Юстон, и половина вагона вышла...
Я разговорился с чернокожей девушкой, сидевшей рядом. Ее звали Сьюзен. Уже через пару недель она переехала ко мне.
Время шло. Даже не шло, а летело, Вероятно, я стал чувствительным к ходу времени. Может быть, я просто знал, где искать – знал, что есть что-то, что надо искать, хотя и не знал, что именно.
Однажды я рассказал Сьюзен кое-что из того, как оно представлялось мне – что мир, окружающий нас, нереален. Что мы просто детали, подключенные к единой цепи, элементы процессора или дешевых схем памяти в некоем гигантском компьютере размером с мир, и наша жизнь – это лишь коллективная галлюцинация, которую нам показывают, как кино, чтобы мы были счастливы и довольны, и мы как будто живем и общаемся друг с другом, о чем-то мечтаем, к чему-то стремимся и при этом используем ту малую часть мозга, которую еще не задействовали они – кто бы ни были эти они – для обработки цифровых данных и хранения информации. Я поделился со Сьюзен своими мыслями, и это было моей ошибкой.
– Мы – память, – сказал я ей. – Просто память.
– Ты сам в это не веришь, – сказала она, и ее голос слегка дрожал. – Это все выдумки.
Когда мы занимались любовью, ей хотелось, чтобы я был с ней грубым, но я никогда не решался исполнить ее желание. Я не знал собственной силы и всегда был неуклюжим. Я не хотел сделать ей больно.
Я не хотел делать ей больно и поэтому перестал говорить о своих мыслях. Я попытался представить, что это была просто шутка, причем неудачная шутка...
Но это было уже не важно. Она ушла от меня на следующих выходных.
Мне очень ее не хватало. Мне было плохо, тоскливо и больно.
Но жизнь продолжалась.
Ощущение дежавю появлялось все чаще и чаще. Мгновения запинались, сбивались и повторялись. Несколько раз было так, что целое утро повторялось по два-три раза. Однажды я потерял день. Время как будто распадалось на части.
А потом я проснулся однажды утром, и оказалось, что это снова 1975 год. и мне снова шестнадцать, и я смылся с последних уроков в школе и отправился прямиком в призывной пункт ВВС, располагавшийся рядом с арабской закусочной на Чепел-роад.
– А ты большой парень, – сказал офицер на призывном пункте. Сперва я подумал, что он американец. Но оказалось – канадец. Он носил роговые очки с толстыми стеклами.
– Да,– сказал я.
– И ты хочешь летать?
– Больше всего на свете. – У меня было странное чувство, как будто я почти вспомнил мир, в котором когда-то забыл, как мне хотелось летать на самолетах. Это было действительно странно. Так же странно, как если бы я вдруг забыл свое имя.
– Хорошо, – сказал человек в роговых очках. – Мы, пожалуй, нарушим правила. И уже очень скоро ты будешь летать.
И так все и было.
Следующие несколько лет промчались, как в ускоренной съемке. У меня было стойкое ощущение, что все эти годы я провел в самолетах различных моделей, втискиваясь в крошечные кабины, где мне всегда было тесно, и переключая тумблеры, слишком мелкие для моих пальцев.
Мне дали допуск к работе с закрытыми материалами, потом – к работе с секретными материалами, и в итоге – к работе с совершенно секретными материалами. Такого допуска не было даже у премьер-министра. К тому времени я уже пилотировал летающие тарелки и другие летательные аппараты, которые передвигались без каких-либо видимых средств поддержки.
Я познакомился с девушкой по имени Сандра. Мы стали встречаться, потом поженились, потому что женатым сотрудникам давали отдельные дома в семейном квартале неподалеку от Дартмура. Детей у нас не было: меня предупредили о возможных последствиях радиоактивного облучения, которое, вполне вероятно, выжгло мне все гонады, и я решил, что не стоит заводить детей при таких обстоятельствах. Мне не хотелось, чтобы у меня родились чудовища.
Наступил 1985 год. Ко мне пришел человек в роговых очках.
Жены не было дома. Она уехала к маме. Между нами возникло какое-то напряжение, и она решила недельку пожить без меня, чтобы «вздохнуть свободно». Сказала, что я действую ей на нервы. Но если я и действовал кому-то на нервы, то только себе самому. Похоже, я знал, что должно произойти. Знал с самого начала. И не я один: похоже, все знали, что должно произойти. Как будто вся жизнь была сном, и мы ходили во сне, как лунатики. В десятый, двадцатый, может быть, в сотый раз.
Мне хотелось все рассказать Сандре, но откуда-то я знал, что лучше не надо: что, если я заговорю с ней об этом, я ее потеряю. Но, похоже, я все равно ее терял. В общем, я сидел в гостиной, смотрел по четвертому каналу «Подземку», пил чай, предавался печали и всячески себя жалел.
Человек в роговых очках вошел в мой дом, как к себе домой.
Он посмотрел на часы.
– Пора отправляться, – сказал он. – Полетишь на «ПЛ-47». Последней модификации.
Даже люди с допуском к совершенно секретным данным не должны были знать о «ПЛ-47». Я летал только на прототипах. С виду это похоже на чайное блюдце. Летает, как фантастические агрегаты из «Звездных войн».
– Наверное, надо оставить записку Сандре? – спросил я.
– Не надо, – ответил он безо всякого выражения. – Сейчас садись на пол и дыши. Ровно и глубоко. Вдох, выдох. Вдох, выдох.
У меня даже не было мысли, чтобы возразить ему или не подчиниться. Я сел на пол и начал дышать, медленно и глубоко. Вдох, выдох, вдох, выдох, вдох...
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Боль скрутила меня изнутри. Мне в жизни не было так больно. Кажется, я задыхался.
Вдох.
Выдох.
Я кричал, но я слышал свой голос, и это был никакой не крик. Это был сдавленный стон.
Вдох.
Выдох.
Наверное, так ребенок рождается на свет. Ему плохо, ему неприятно. Только дыхание провело меня через эту боль, через клубящуюся темноту, через влажные хрипы в легких. Я открыл глаза. Я лежал на металлическом диске диаметром около восьми футов. Я был голым и мокрым. Меня окружали какие-то толстые длинные провода. Они шевелились, отодвигались от меня, словно напуганные червяки или встревоженные разноцветные змеи.
Я был голым. Я рассматривал свое тело. Ни единого волоска, ни единого шрама, ни единой морщинки. Интересно, а сколько мне лет, если по-настоящему? Восемнадцать? Двадцать? Понять невозможно.
В металлический диск был вмонтирован стеклянный экран. Экран замерцал и ожил. С экрана на меня смотрел человек в роговых очках.
– Ты что-нибудь помнишь? – спросил он. – Тебе открыт полный доступ. Сейчас ты должен помнить практически все.
– Да, наверное, – сказал я.
– Ты полетишь на «ПЛ-47». Первый аппарат готов. Пришлось вернуться назад к истокам, модифицировать некоторые заводы. Но мы его сделали. Завтра будут еще. Но сейчас у нас есть только один аппарат.
– То есть, если я не справлюсь с заданием, у вас будет замена.
– Если мы доживем до завтра, – сказал он. – Очередная бомбардировка началась пятнадцать минут назад. Почти вся Австралия уничтожена. И у нас есть все основания предположить, что это только начало. Пробный удар перед настоящей атакой.
– А что они на нас сбрасывают? Атомные бомбы?
– Камни.
– Камни?
– Большие камни. Астероиды. Мы опасаемся, что завтра, если мы не капитулируем, они обрушат на нас Луну.
– Хорошая шутка.
– К сожалению, это не шутка. – Экран мигнул и погас.
Металлический диск сдвинулся и поплыл сквозь сплетение проводов, сквозь мир спящих голых людей. Внизу высились остроконечные башни компьютерных микросхем и силиконовые шпили, излучавшие мягкий свет.
«ПЛ-47» ждал меня на вершине металлической горы. По нему деловито сновали крошечные металлические штуковины, похожие на крабов: чистили и проверяли все соединения, болты и заклепки.
Я вошел внутрь космического корабля на негнущихся ногах, одеревеневших от многолетнего бездействия. Сел в пилотское кресло и вдруг обнаружил, что оно было сделано под меня. Точно под мои габариты. Я пристегнулся. Руки легли на пульт управления. Руки знали, что надо делать. Я почувствовал, как что-то воткнулось мне в шею сзади, в том месте, где позвоночник соединяется с черепом. И еще что-то вошло мне в спину чуть выше копчика.
Восприятие мгновенно расширилось. Угол обзора развернулся до 360 градусов: в обе стороны, вверх и вниз. Я сам стал кораблем, и в то же время я был пилотом, сидящим в кабине и активирующим коды запуска.
– Удачи, – сказал человек в роговых очках на крошечном экране слева.
– Спасибо. Можно задать вам один вопрос?
– Почему бы и нет?
– Почему я?
– Ну, – сказал он, – если вкратце, тебя для этого и сконструировали. В твоем случае мы внесли некоторые усовершенствования в базовую модель. Ты крупнее обычного человека. И гораздо быстрее. У тебя выше скорость реакции.
– Наоборот. Я большой и неуклюжий.
– Это в мире, – сказал он. – А я говорю про реальную жизнь.
Я запустил двигатель и взлетел.
Я не видел инопланетян, если вообще есть какие-то инопланетяне. Но я видел их корабль. Он был похож на громадную колонию плесени или на спутанные водоросли: гигантский сгусток тускло мерцавшей органики, движущийся по орбите вокруг Луны. Похожие штуки растут на гнилых деревяшках, наполовину утопленных в морской воде. Он был размером с Тасманию.
Липкие щупальца, длиной в две сотни миль каждая, тащили за собой астероиды самых разных размеров. Они напомнили мне медузу под названием португальский кораблик – странное существо, состоящее из четырех нераздельных организмов, мнящих себя единым целым.
Они принялись швырять в меня камни, когда я приблизился на расстояние примерно в двести тысяч миль.
Мои руки действовали независимо от меня. Пальцы набрали код запуска боевых ракет, нацеленных на ядро инопланетного корабля. А я думал о том, что я делаю. Спасаю мир? Да, наверное. Но не тот мир, который я знаю. Мир, который я знаю – это кажущаяся реальность. Последовательность единиц и нулей. Если я что-то сейчас и спасаю, то спасаю кошмар...
Но если убить кошмар, вместе с ним умрет и весь сон.
А в том сне была девушка по имени Сьюзен. Я помню ее по какой-то давнишней призрачной жизни. Интересно, она еще жива? (Когда это было? Пару часов назад? Несколько жизней назад?) Как я понимаю, она висит где-то, опутанная проводами, голая, без единого волоска на теле, и не помнит о больном на голову великане с острыми приступами паранойи.
Я был так близко, что различал складки на коже космического существа. Астероиды, летевшие в меня, стали меньше, но удары ложились более прицельно. Приходилось вилять и увертываться, чтобы избегать столкновений. На самом деле экономичный подход противника вызывал у меня вполне искреннее восхищение: никаких дорогостоящих материалов, по сути, вообще никаких расходов на технологии и сырье – скажем, на лазерные установки или ядерное оружие. Просто старая добрая кинетическая энергия: большие камни.
Если бы хоть один из этих камней попал в мой корабль, я бы умер в ту же секунду. Проще некуда.
Единственный способ избежать удара – лететь быстрее снарядов.
У меня было странное чувство, что корабль противника смотрел на меня. Как будто он весь был – один сплошной глаз.
Я запустил свою ракету с расстояния меньше ста ярдов, развернулся и полетел прочь на предельной скорости.
Когда эта штука взорвалась, я еще не покинул пределы радиуса действия взрывной волны. Это было похоже на ослепительный фейерверк – по-своему даже красиво. А потом не осталось уже ничего, кроме бледного следа сверкающей пыли...
– Есть! – закричал я. – У меня получилось!
Экран замерцал и включился. С экрана на меня смотрели очки в роговой оправе. Теперь за ними не было лица. Вернее, это было не настоящее лицо. Просто некое схематическое подобие участия и интереса, как в небрежно прорисованном комиксе.
– У тебя получилось, – согласился он.
– Так, и где мне сажать эту штуку? – спросил я. Он на мгновение замялся, а потом сказал:
– Тебе не придется ее сажать. Аппарат не рассчитан на возвращение. Эта была бы излишняя функция, в которой нет необходимости. Нам не нужны дополнительные расходы.
– И что мне делать? Я только что спас Землю. И теперь я умру от удушья?
Он кивнул:
– Да. Именно так.
Свет в кабине померк. Индикаторы на пульте принялись отключаться один за другим. Угол обзора сузился до обычного. Остался лишь я, пристегнутый к креслу посреди космической пустоты, внутри летающей чайной чашки.
– И сколько мне остается?
– Идет отключение всех систем, но у тебя есть как минимум два часа. Мы не будем откачивать оставшийся воздух. Это было бы негуманно.
– В том мире, который я знаю, мне бы дали медаль.
– Разумеется, мы благодарны.
– А что, нельзя выразить свою благодарность как-то более ощутимо?
– Боюсь, что нет. Ты – элемент одноразового использования. Малая часть целого. Когда в осином гнезде умирает отдельная особь, рой не скорбит о потере. Ты уже выполнил свою задачу. Возвращать тебя было бы неразумно, хотя бы с точки зрения экономии ресурсов.
– И вам не нужно, чтобы на Землю вернулся корабль, оснащенный мощнейшим оружием, которое можно использовать против вас?
– Ну, если ты так считаешь...
Экран погас. Просто погас. Со мной даже не попрощались. «Не пытайтесь перенастраивать свой телевизор, – подумал я. – Неисправность в самой реальности».
Когда воздуха остается на два часа, ты начинаешь пронзительно осознавать каждый вдох. Вдох. Задержка дыхания. Выдох. Задержка дыхания. Вдох. Задержка дыхания, Выдох. Задержка дыхания...
Я сидел в полутьме, пристегнутый к креслу. Сидел, ждал и думал. А потом я сказал:
– Эй, меня кто-нибудь слышит?
Один удар сердца. По экрану разлилось слабое мерцание, сложившееся в разноцветный узор.
– Да?
– У меня есть одна просьба. Послушайте. Вы... люди, машины, или кто вы там, я не знаю... все-таки кое-что вы мне должны. Правильно? В смысле, я всех вас спас.
– Продолжай.
– У меня есть еще два часа, так?
– Уже пятьдесят семь минут.
– Можно меня подключить обратно... к реальному миру. К другому миру. К тому миру, который я знаю?
– Э... Не знаю. Сейчас уточним.
Экран снова погас.
Я сидел – ждал. И пока ждал, дышал. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Мне было спокойно, очень спокойно. Если бы не то обстоятельство, что мне оставалось жить меньше часа, я бы сказал, что мне было по-настоящему хорошо.
Экран вновь зажегся. На этот раз изображения не было. Ни картинки, ни разноцветных узоров – вообще ничего. Просто слабое приглушенное мерцание. И голос, звучавший наполовину у меня в голове, наполовину – снаружи, сказал:
– Твоя просьба будет исполнена.
Затылок пронзило болью. Потом была темнота.
А потом...
1984-й год. Пятнадцать лет назад. Я снова занялся компьютерами. У меня был свой компьютерный магазин на Тоттенхем-Корт-роад. И сейчас, когда мир приближается к новому тысячелетию, я пишу эти строки. На этот раз я женился на Сьюзен. Я искал ее больше двух месяцев, но нашел. У нас есть сын.
Мне уже почти сорок. Обычно такие, как я, не доживают до сорока. Как правило, мы умираем раньше, от остановки сердца. Когда ты это прочтешь, меня уже не будет в живых. Ты будешь знать точно: меня уже нет. Ты увидишь (ты видела), как мой гроб опускают в яму. Нестандартных размеров гроб, куда поместились бы два человека нормального роста.
Но знай, Сьюзен, любимая: мой настоящий гроб вращается по орбите вокруг Луны. Он похож на летающую чайную чашку. Они вернули мне мир и тебя – ненадолго. В последний раз, когда я сказал тебе правду – тебе или кому-то похожему на тебя, – когда я сказал тебе правду или то, что казалось мне правдой, ты ушла от меня. Может быть, это была не ты, и тот я был не я, но я не хочу рисковать. Не хочу потерять тебя снова. Поэтому я запишу все, что знаю, и ты прочтешь это потом, когда меня не станет. До свидания, Сьюзен.
Да, они бессердечные, бесчувственные, компьютеризированные мерзавцы. Пиявки, присосавшиеся к разуму человечества – того, что осталось от человечества. Но я все равно им благодарен.
Я скоро умру. Но последние двадцать минут – это были лучшие годы моей жизни.