Летопись Кезона. Познание холодного мира

Молодая привлекательная женщина выбралась из такси и, пропустив несколько машин, перешла узкую улицу по пешеходному переходу. На улице Карла Либкнехта, несмотря на полдень, было малолюдно. Она вошла в ветхий подъезд старого трехэтажного дома, ее каблучки дробно процокали по растрескавшейся плитке пола на нижней площадке, скрип половиц деревянной лестницы жалобно известил о том, что посетительница поднялась на второй этаж, затем шаги замерли перед одной из квартир. Старый подъезд с недоумением рассматривал эту невесть откуда залетевшую в него из февральской метели яркую бабочку. Щелкнул дверной замок, стальная плита двери распахнулась, и квартира приняла женщину в свой серый полумрак. Все стихло.

Незнакомка привычно разулась в прихожей, прошлась по пустым комнатам и осторожными шагами вошла в зал. Ровное гудение системника сообщило ей о том, что все в порядке. Она тихонько опустилась на диван подле неподвижного тела высокого худощавого мужчины лет тридцати. Ее ладонь накрыла длинные тонкие пальцы спящего. Голова мужчины замерла на синей бархатной подушке, волосы разметались, обнажив высокий «мыслительный» лоб, веки были смежены, на губах застыла легкая печальная улыбка.

Молодая красотка взъерошила его волосы, прислушалась к ровному дыханию. Достав из косметички влажную салфетку, протерла лоб, лицо, шею. Человек на постели не пошевелился в ответ на ее движения. Женщина вздохнула.

Где он сейчас? В каких дебрях витает теперь его душа, какие вопросы неведомого мира занимают сейчас его мысли, тень которых пробегает по челу? Она снова вздохнула, вернулась в прихожую, разделась и приступила к привычной процедуре — заботам о сохранности его бесчувственного тела. Сделав все необходимое, прошла на кухню, заварила себе чай и закурила длинную тонкую сигарету. До поезда оставалось не более пары часов, после которых ей вновь предстояло вести постылую жизнь красивой куклы, наполненную чередой ежедневных улыбок, и вновь тешить себя мечтами о следующем визите сюда, в эту обитель тишины и покоя, наполняющую ее существование единственно дорогим смыслом — быть кому-то необходимой.

Кезон оторвал рукавицей намерзшую на воротник сосульку и выдохнул густеющее облако пара. Ледяная пустыня окружала его со всех сторон и поражала, как когда-то первооткрывателей Юкона. Вдали искрящиеся торосы сливались с багряным диском солнца, раскрашивая горизонт мириадом преломляющихся лучей. Он потопал обутыми в меховые унты ногами, пристегнул к ним широкие охотничьи лыжи и, опираясь на палки, продолжил свое путешествие. До цепочки скал оставалось более трех часов карабкаться по смерзшимся льдинам с постоянным риском свернуть себе шею или угодить в прикрытую снеговой шубой обжигающе холодную полярную майну. Он несколько раз замечал тюленей, резво нырявших при его приближении в прорубь с поднимающейся над ней струйкой пара, с его дороги нехотя уходили полярные волки. Он шел и шел, толкаемый вперед целью и волей, способной подчинить себе слабое человеческое тело, заставить его быть нечувствительным к морозу, ледяным иглам, раздирающим до крови кожу, и жестокому полярному солнцу, которое за сутки могло превратить человека в отчаявшегося слепца.

К вечеру он, наконец, добрался до твердой земли. Впору было подумать о ночлеге. За спиной сквозь завывание вьюги Кезон даже не услышал, а почувствовал звонкую волчью песню. Он откинул капюшон парки. Вой шел, казалось, со всех сторон. Кезон прижался спиной к ближайшей базальтовой глыбе и достал тяжелый охотничий нож. Другого оружия у него с собой не было. Да и это он случайно нашел неделю назад, наткнувшись в распадке на чьи-то замерзшие останки. В Нифльхейм человек входил, имея лишь то, что могло помочь ему сохранить свою жизнь, а не отнять чужую. Волки приближались. Теперь он слышал, как они, подвывая, переговаривались между собой, планировали действия во время будущего нападения на добычу. Сквозь мелькание колких снежинок он разглядел приближающиеся массивные силуэты. Впереди шел вожак стаи — матерый зверь с седоватым отливом шерсти на вздыбленном загривке. Кезон закашлялся снегом и громко сказал:

— Ну что же, подходите, коль решили, что я вам по зубам. Веселой охоты, братья!

Волк остановился и зарычал, изготавливаясь к прыжку. Кезон выставил перед собой нож, освободил вторую руку от рукавицы. Зверь еще раз рыкнул, уже не так свирепо. Два других волка обошли лидера стаи с боков и встали рядом, чуть позади своего вожака.

— Делайте что хотите, только не дайте помереть от скуки. — Голос Кезона слабо пробивался сквозь пургу, но звучал ровно, спокойно.

Прошло несколько секунд, но никто не двигался с места. Четыре силуэта замерли, как фигурки внутри стеклянного шара с бутафорскими снежинками. Кезон почувствовал знакомую ауру, исходящую от животных. Он чуть опустил нож.

— Вот оно что. И как вы здесь очутились? Чем занимаетесь, не спрашиваю — вижу.

Шерсть на загривке вожака улеглась, глаза погасли.

— Тебе предстоит узнать это самому, смертный.

— Смертный? Так люди приветствуют друг друга в Нифльхейме? — Кезон не стал скрывать иронию. — Занятные у вас тут обычаи. Ладно хоть не сожрали, и на этом спасибо. Или все же попытаетесь?

— Не суди о наших законах, толком не познав их. А пока радуйся, что ты — не наша добыча. — Волки, пятясь, пропали в снежной круговерти.

Кезон не испытывал ни малейшего желания доверять хищникам, что бы они там ни сказали. Он подобрал рукавицу и, не отлипая от скалы, вертя головой в стороны, начал смещаться вправо. Но каково? За две недели тут он впервые наткнулся на других Игроков. В телах волков. За какие провинности они сосланы сюда? Почему назвали его смертным? Скала за спиной подалась назад, уступая место узкой расщелине. Кезон так и пятился, спиной углубился в узкий проход, и только сделав с десяток крабьих шагов, обернулся. Впадина в скальную породу расширялась, образуя проход, из которого явственно пробивались лучи света. Ага, именно это он и искал. Еще через десяток шагов он стоял подле входа в пещеру, занавешенного звериной шкурой, подсвеченной отблесками горящего внутри костра. Кезон отодвинул задубевшую от холода занавесь и заглянул внутрь. Неровный свет приоткрывал низкий каменный свод пещеры, по которому сизой струйкой вился дымок. Локтях в двадцати от входа горел небольшой уютный костер, поверх которого булькал покрытый железной крышкой круглый походный котелок. Возле костра на ложе из кучи тряпья возлежал небольшой человечек и с интересом его, Кезона, рассматривал. Во взгляде человека не было и тени испуга, лишь любопытство, сдобренное изрядным налетом лукавства.

— Ну что же ты встал в дверях? Заходи, не выстуживай мой кров. — Незнакомец сделал приглашающее движение рукой.

Кезон потоптался на пороге, стряхнул иней с торбасов и парки, одновременно изучая пещеру и ее владельца. Черты лица отшельника словно бы уходили по дорогам морщин вглубь изрядной бороды, мохнатых бакенбардов и седых нависших бровей, из-под которых на Кезона смотрели пристально, словно взяли на прицел, два прищуренных глаза с иглами зрачков. Кезон скинул отяжелевшую одежду и, расположив ее для просушки возле очага, сам присел к костру.

— Кто ты и куда лежит твой путь? — спросил отшельник, и Кезон мог поклясться, что ничего нового он ему не скажет. Незнакомец скорее сверял свои сведения, чем расспрашивал о новых.

— Я следую путем познания себя через Нифльхейм в Йотунхейм для того, чтобы предстать перед ликом великана Имира. Тропы, проложенные в стволе Великого Древа Иггдрасиль, ведут меня к цели.

— Вряд ли ты будешь интересен Имиру в своем нынешнем виде…

— Ты не спрашиваешь о моем имени — стало быть, оно тебе известно.

— Слухи расходятся быстро… — туманно ответил отшельник, приподнимая крышку котелка и помешивая варево.

— Я уже сорок страж брожу по здешним местам, но не столкнулся ни со слухами, ни с устами, могущими послужить их источником. Мои заботы здесь — лишь добыча пропитания да обустройство ночлега. И тем не менее — я берусь угадать, кого вижу перед собой.

Отшельник хмыкнул.

— Что же, готов услышать твое предположение. Это меня развлечет.

— Ты — Альвис Мудрейший. Освободившись от каменного заклятия Тора, ты тем не менее до сих пор питаешь странное пристрастие к камням и скалам и являешься Хранителем этого края. Я прав?

— Ну а если и так? Как поможет тебе твоя догадка? Более двадцати дней странствий и наблюдений не продвинули тебя ближе к цели. Почему ты не подчинил себе волков?

— Мне стало жаль их.

— Тем не менее ты был готов пролить их кровь. Воистину, жалость людей — это непознаваемый для меня предмет! Жалея, вы готовы убить или дать умереть объекту своей жалости. Чтобы потом со слезами предаваться скорби, когда нужно всего лишь протянуть руку.

— Кто они?

— Несколько потерянных, мятущихся душ. Недостаточно виновных, чтобы быть преданным Хелю и скопищу ядовитых змей в нем, оставленных здесь в надежде на перерождение и новую жизнь. Таких много на просторах Нифльхейма. Видишь, гуманность мы облекаем в более действенные формы.

— Души погибших в Мидгарде людей? Или в Реальности? Ты смутил меня.

— Погибших телесно в твоем странном и глупом пространстве и посему оставшихся в Мидгарде навечно. Хотя — кто знает, есть пути отсюда и в ваш мир. Ветви Великого Древа тянутся во множество сторон…

— Значит, мне нужно было подчинить их своей воле, — пробормотал Кезон.

— Подчинить и возглавить! — перебил его Альвис. — Андвари открыл тебе путь, да все без толку! Имир разорвет тебя в клочки, явись ты к нему таким! И — в одиночестве!

— Страшно не тогда, когда ты один. Страшно, когда ты — ноль.

— Оставь дешевые афоризмы для своих будущих безмозглых почитателей. Твои сторонники — вот что может спасти тебя и нашу миссию. Ты упорно не хочешь пользоваться своими новыми способностями. Или ты стал адептом философии недеяния?

— Иногда оно полезней действия. Недеяние дает возможность изучить явление, а действие — только последствия совершенного тобой поступка.

— Так и сидел бы тогда дома с такими воззрениями! Тебя избрали как способного изменить мир! Философов здесь хватает и без тебя! Снег ежедневно заносит трупы десятков из них! Твое тело — источник Силы, а ты не желаешь применять ее!

С этими словами Альвис взмахнул рукой. Огонь в очаге вздрогнул и загорелся ярче, сквозь камень стен проступили древние барельефы. Уже не бродяга сидел на куче старых шкур перед Кезоном, а древний могущественный мудрец восседал на ложе, убранном красным бархатом и атласом. Его фигуру наполняло и обволакивало зеленоватое свечение, лучившееся из тела и создававшее вокруг купол с зыбкими колеблющимися очертаниями.

— Возьми свой нож и брось в меня, — отрывисто приказал Альвис.

Рука Кезона дернулась и медленно поползла к ножнам. Потом замедлилась и остановилась совсем.

— Ну же! — выкрикнул отшельник. — После всего ты стал пацифистом?

— Не совсем, — ответил Кезон. — Просто сохраняю за собой возможность иметь собственное мнение.

Альвис вздохнул.

— Я лишь хотел показать тебе суть проявления воли человека. Его энергетика, сконцентрированная на чем-то вне тела, может изменять законы мироздания, подчинять себе все и вся внутри круга своего влияния. И с развитием этого умения круг твоей Силы будет расширяться и поглощать в себя предметы, людей. Все, попавшие внутрь зоны эманации твоей воли, станут подвластны тебе. Безраздельно.

— Я не уверен, что желаю этого.

— Ха. Это говорит человек, еще месяц назад клявшийся себе, что утопит Баркид в огне своей мести?

— У меня с тех пор сформировалось иное мнение о первопричинах событий, связанных со мной.

— Ты поделишься им со мной или предлагаешь прочесть твои мысли?

— Попробуй.

Несколько секунд Альвис ощупывал лицо Кезона своим цепким взглядом. Потом усмехнулся.

— А если я скажу, что ты прав? Что мы действительно хотели подвергнуть тебя обучению, но сначала были вынуждены лишить тебя власти?

Охотничий нож Кезона взвился прямо из ножен. Пролетев молнией несколько шагов до фигуры Альвиса, нож замедлил свой полет. На лбу отшельника вздулись жилы. Внезапно нож свернул в сторону, отхватил нижнюю застежку от парки мудреца и так же стремительно вернулся к Кезону. Альвис облегченно выдохнул.

— Тебя удовлетворит эта маленькая демонстрация того, что ничто из сказанного мне не пропадает напрасно? — хладнокровно спросил Кезон.

Мудрец ничего не ответил. Покрутил головой и снова приподнял крышку котелка.

— Ты шел весь день и, наверное, испытываешь страшный голод. Приступим к трапезе. Отложим беседу на потом.