Война родит героев.

Это не древнеклассическая фраза, это действительность, происходящая перед нашими глазами.

Герои рождаются каждый день, в каждой, даже незначительной, стычке с неприятелем, в каждом сражении.

Эти герои незаметны, они не стоят во главе отрядов, не руководят делом, о них даже зачастую не упоминают в реляциях, но своею личной отвагой и храбростью они вызывают удивление товарищей, поднимают свои части.

Они действительно герои.

Примером такого геройства служит юнкер Ковалевский.

Невысокого роста, довольно полный, крепко сложенный, именно так, как метко определяет русский народ: неладно скроен, но крепко сшит, с несколько раскосыми глазами и какой-то неподдающейся описанию жизнерадостностью на лице.

Он был студентом новороссийского университета, но ушёл со второго курса юридического факультета в юнкерское училище.

Как только была объявлена война, он на свой счёт помчался на Дальний Восток и явился в Ляоян, не имея никого знакомых, ни малейших связей среди военного начальства.

Случайно в нём принял участие командир 3 батальона 11 восточносибирского стрелкового полка Раевский, теперь находящийся в плену у японцев.

— Нам такие молодцы нужны! — сказал он и зачислил его вольноопределяющимся в полк.

Ковалевский пошёл в поход в юнкерском обмундировании, безо всякого оружия, с одной коробкой английских папирос.

Весёлость и жизнерадостность не покидали его, он без умолку болтал, заразительно смеялся и скоро сделался любимцем всего полка, устроившись в нём, в каком-то всеми признанном, привилегированном положении.

— Это сделал Ковалевский!

— Ах, Ковалевский, это другое дело.

После первого же дела с неприятелем он более чем вооружился, добыв две шашки, винтовку и револьвер.

Обе шашки он так и носил.

Офицеры шутили, что ему недостаёт только маленькой пушки, чтобы представлять из себя самостоятельный отряд из всех трёх родов оружия.

Он особенно отличился под Тюренченом.

За убылью офицеров он принял командование над ротою и вывел её из боя.

Наградами ему были Георгиевский крест и чин подпоручика.

Но у него, оказалось, была сломана нога ещё до поступления в военную службу — тяжесть похода не прошла ему даром, произошло воспаление надкостницы, и он должен был сперва лечь в передвижной госпиталь, а затем уехать в Петербург лечиться.

— Ковалевский безусловно человек выдающейся, беззаветной храбрости, — говорил мне адъютант 11 полка, — такие люди незаменимы на войне, но в мирное время с ним несколько тяжело.

— Почему?

— А потому, что он говорил без умолку целый день… Мы раз ходили вместе с ним на рекогносцировку… Прошли более 35 вёрст, и он во всё время дороги говорил не умолкая… Когда мы пришли на бивак, он обратился ко мне со словами: «Благодарю вас, мы так приятно с вами побеседовали»… — Я не мог не расхохотаться. — «Какая же это беседа, вы говорили одни». — «Нет, сколько мне помнится, и вы»… — «Не произнёс ни полслова»… — «Скажите пожалуйста, а я этого и не заметил»…

Таков несомненный герой — Ковалевский.

Дай Бог нам побольше таких отважных людей!

Дух нашего войска бодрый, солдаты рвутся вперёд.

Озлоблены солдаты, а в особенности казаки, против японцев страшно.

Набросаю в заключение со слов одного офицера картинку поимки японского шпиона.

— Стою я с моим разъездом из восьми спешившихся казаков на сопке, смотрю — в гаоляне, уже сильно подросшем, мелькает подозрительная чёрная фигурка. Я начал следить за ней в бинокль: то скроется, то снова вынырнет в зелени… Вот спряталась в куст и что-то там закопошилась… Я неотводно гляжу в бинокль на этот куст и вдруг вижу — из-за него выходит китаец. Я тотчас сообразил, что это японец, переодевшийся за кустом в китайское платье. Приказать уряднику поймать этого китайца было, конечно, делом одного мгновения… Урядник побежал… Я следил за этой охотой с напряжённым вниманием… Вот китаец повернул в сторону… «Эх, — думаю, — уйдёт!» Нет, смотрю китаец пошёл наперерез уряднику, последний пустился бегом и схватил китайца за шиворот… Через каких-нибудь три четверти часа урядник с китайцем был передо мной… По виду это оказался китайский бонза с несколькими книгами буддийской религии. «Это ваш бонза?» — спрашиваю я у нескольких подошедших к нам китайцев. — «Бонза, бонза!» — кричат они. — «Бонза ли?» — задаёт китайцам вопрос урядник, показывая свой увесистый кулак. Китайцы смеются и молчат. Я отправил подозрительного бонзу в штаб. Там на допросе он сознался, что он японец, капитан генерального штаба. Он, как я слышал — уже расстрелян.

— Японцы любят переодеваться бонзами, — добавил мой собеседник, — потому что бонзы стригут голову, японцам не нужно подвязывать косу, которая может выдать, оставшись в руках казака… Много таких переодетых бонз бродит по Маньчжурии вообще, а по театру войны в частности…

— Вы думаете?

— Я в этом уверен.