Я спас изможденного тела В подвале прогнивший ларец, Душа ж улететь не хотела В лазоревый Божий дворец. Ее пригвоздили чекисты Заместо Распятья на гроб России, страдалицы чистой И жертвы восставших утроб. Ее утопили советы В равенства смердящего лжи, В нее, оборвав эполеты, Свободы всадили ножи. И вот почему на чужбине Плетется печальная тень, И вот почему без святыни Живу я в ликующий день!

В расписанном рукою Рафаэля Дворце убогая стоит постеля, Таков был Провидения вердикт – Пятнадцатый лежит в ней Бенедикт. В агонии Петра святой наследник, Ледяный Смерть набросила покров, Вокруг него Великий Исповедник, Племянники и плеши докторов, Вокруг пурпуровые кардиналы И нобилей испанский силуэт, Откуда-то несутся месс финалы И шорохи последних эстафет. Бледней, чем алавастровый Спаситель, В пуховиках дрожит Святой Отец. Свершается. Отходит утешитель Полумиллиарда раненых сердец. Великий Исповедник, как над Чашей, К Нему склонился плачущим лицом: – Святой Отец, благословите ваших Скорбящих родственников пред концом! – И умирающий, не раскрывая Уже навек отяжелевших глаз, Как ото льда повиснувшая вая, Что по снегу зимы чертит наказ, Сложил три пальца ледяных и синих И что-то на подушке начертил; И снова, как вопьющего в пустыне, Глас Исповедника вдруг повторил: – Святой Отец, друзей и приближенных, Испытанного кормчего лишенных, Перед концом своим благословите! Владыка Церкви Божьей, вы не спите?! – Но только вздрогнули чуть-чуть три пальца И легкий-легкий отозвался вздох, Что вряд ли затуманил бы зеркальце Иль шелохнул ковылевый пушок. И в третий раз, совсем уже без веры Прелата прошептал дрожащий рот: – Святой Отец, страдающий без меры И мира алчущий благослови народ! – Вдруг несказанное свершилось чудо: Глаза открылись мертвого Владыки, Как два блестящих, дивных изумруда, Не старческие были в них языки, Неземным пламенем они горели, Не крохотное тельце, как малютки, Вдруг поднялось и село на постели И озирало всех с величьем жутким, А пастырь католического Рима, Первосвященник церкви мировой, И зашуршали вдруг два серафима Незримо крыльями над головой, Торжественно для таинства ожившей, Потусторонним светом озаренной, И дланию, иероглифы чертившей Мистерии, еще не разрешенной, Могучий крест он изваял три раза Перед собой в предутреннем тумане, И с уст благословляющая фраза, Рожденная в оливках Гефсимана, Готова была вырваться, как вихрь, В торжественной апостолов латыни, Но, не родясь, аккорд ее затих В неизречимой истины пустыне. И синие, как бесконечность, персты Всё человечество благословили, Так широко они были отверсты, Так растекались мириады крылий Повсюду от незримого креста, Что на престоле пышного Бернини В орнате всем в нем никогда доныне Такая не бывала красота. Одно мгновенье. Молния погасла, И на подушки опустился прах, Так фитилек лампадовый без масла, Свернувшись, угасает в черепках. Со старческим лицом лежит малютка В постеле бедной в пышном Ватикане, Но от креста его не так уж жутко, Не так уж холодно вокруг и странно!

Мы полуангелы и получерти, Мечтаний и действительности смесь, Мы в солнечной вселенной звездоверти Не выведали тайны и поднесь. Суть выветрилась из словесной дерти И кажется неуловимой здесь, Но в колесе задумываться Смерти Велит не человеческая спесь: Чудовищною кажется нелепость Души, давно исчерпанной, печали, И плоти опьяненная свирепость, И пресмыкание без вертикали; Безбожников заведомая слепость Сокрыта в поклонении детали.

Паломники мы все недоуменные По лабиринту кладбищенских туй, Но изредка лишь претворяем бренные Сплетенья ненавистных плотских сбруй В слова премудрости Твоей бесценные, В потоки голубых небесных струй; Так всколыхни же струны сокровенные И мне псалом священный продиктуй! Прислушайся. Безмолвие могильное Лишь хриплым стоном злобных Немезид Нарушено. И к аду стадо пыльное Несет свой пресмыкающийся стыд; Теперь труба для нас автомобильная – Великий псалмопевец Твой Давид!

Поскрипывают голые платаны, Как такелаж разбитых кораблей, Плюют жемчуг студеные фонтаны. Пустынна площадь, словно мавзолей. Продребезжал с холодными Сант-Эльма Огнями желтополосный транвай, И электрические ярко бельма Меж судорожных потонули вай. На Пьяцца Донателло кипарисы, Нахмурившись, в кладбищенском овале Дрожат, – и с монологом за кулисы Спешит уставший в плотском карнавале, Но не уйти, не обновиться в келье От пустоты мятущейся душе! Томит ее идейное бесцелье, Гнетет ее земное экорше. Многострадальной родины повсюду Мерещится могильное чело, И меж ветвей повешенного Иуду Действительности вижу я назло. И страшно мне от мыслей изъязвленных, От гениальной нашей нищеты, От вечных тайн, душой не преломленных, И от земных пророчеств пустоты. Полынь во рту и желчь в разбитом сердце, Душа исполнена любви и злобы. В лавровых листьях и в каиенском перце Мои мечты покоятся в утробе Далекого российского Бедлама, И не воскреснуть им уже вовек: Довольно уравнительного хлама Перестрадал Мессия-Человек! Трудолюбивые собрали пчелки Не утоляющий крылящих мед, Разбитой головой, как перепелки, Устали мы стучать о небосвод. Вот почему я убежал в кулисы И голову тебе склонил на грудь: Будь верным стражем мне, как кипарисы, Что в голубую вознеслися жуть!

На голубом безоблачном брокате Волнует душу лучезарный Феб; На девятиступенном стилобате Три ряда арок, стройных как Эфеб. На конном Медичи искрятся латы, Младенцы Роббия глядят в Эреб, Бе многострадные снуют шахматы, Бе я стою, как убиенный Глеб, С чудовищно раскрытыми глазами, С нечеловеческой в душе тоской, Уставший насмерть проходить низами, Такой смятенный, жаждущий такой. Зачем, создатель, продолжать экзамен? Дай сердцу ущемленному покой!

Здравствуй, воинство зеленое, Гибкостанное, Бурями и солнцем упоенное, Неустанное! Здравствуй, рыцарство вершинное Меж ирисами, Братство Божие невинное Меж кулисами Апеннин тяжелотурными, Холм обставшими, Первозданными, лазурными, Мир познавшими Хаотичными изломами! Бронею каленою, Воронеными шеломами В упоенную Синеву небес взнесенные, Стойте, братия, В ночи страшные и бессонные От проклятия Охраните нас, от сомнения Яви грубого, От убийцы сновидения Толстогубого, От разумного и ползучего, Объясненного, От базарного и толкучего, Оцененного; Наклоните же ваши копия И сомкнитеся Подле Сына верного Утопии, Слова витязя!

Люблю я скалы и шиповник дикий, Сухой вереск и златогрудый дрок, Серьезных коз панические всклики И муравьев-подножников мирок. Люблю я туч жемчужных мозаики И к Тайне гор вознесенный порог, И звезд алмазовые в бездне лики Люблю, как первый их любил пророк. Но слишком ясен взор мой для пророка, И не могу земную нищету я Твердить земным страдальцам, как сорока; Вот почему, как пасмурная туя, С плющом обнявшаяся в чащах дрока, Всё забываю я, тебя целуя!

Чудовищные душат орхидеи Страну долготерпенья и чудес, Кровавые Россию чародеи В тропический преобразили лес. В овечек обернулися злодеи И занялся пророчествами бес: Священные удушены идеи Хитросплетениями адских месс. Всеуравнительные ворожеи, Литературные оставя споры, Ярмами оковали наши шеи И яд мертвящий пролили нам в поры, И паруса сорвали с гиблых рей Служители Антихристовой своры!

Достигнут идеал равенства В умалишеннейшей из стран; Антихристово духовенство Пьет из России смрадных ран! Всё уравнили по ранжиру: Мозги, корманы и брюха; Труду, нелепому кумиру, Кадят людские потроха. Но достиженье идеала, Таков уж, видно, испокон Среди земного карнавала Неукоснительный закон, Рождает муку пресыщенья, – И между уравненных стад Уже бушует отвращенье С тоскою жгучею назад. Христа блаженный Эмпирей Недостижим наоборот, Хоть как ты в облаках ни рей, Хоть башню выстрой, как Немврод. В недостижимом Матерь-Вечность, В несозидаемом покой, Венца Создателева Млечность, Не осквернимая рукой. И только за вратами Смерти Мы все познаем, может быть, Зачем из синей звездоверти Спустилась духа в бездну нить. Пока последний не вернется Опальный к Богу серафим, У Вифлеемского колодца Мы только жажду утолим. И прав блаженный Малахия: Доколе римский папа Петр Последним мученикам смотр Не сделает, Христа стихия Лишь утолит земную схиму, Как двадцать сотен лет назад; К Небесному Иерусалиму Путь пролегает через ад!

Кормили Кесари рабов телами Виющихся в бассеинах угрей, И лакомому блюду над столами Неслась хвала нахлебников царей. Тарелку с прокаженных смрадным гноем Святая Сьены мраморной пила, С неслыханным еще духовным зноем, И ей неслась такая же хвала. Тот Рим и та Сиена стали ныне Прекрасный, но оставленный погост, Но поневоле пред лицом святыни Встает вопрос, безжалостен и прост: Нет Девы Сьенской с прокаженным супом, Нет перелопавших угрей-обжор, Так почему же жизнь еще по трупам Поет симфонии in mi minor!

От Торнео до Марсалы, От Ньюкастля и до Каффы Я вытягивал, усталый, Наподобие жирафы Шею слабую за целью, Целью хоть какой-нибудь, Даже Мать, над колыбелью Чахлую младенцу грудь Подставлявшая, меня бы Удовлетворила вдруг, Но кормились грудью жабы И прожорливый паук. Ни один как на Рожденьи У Корреджьо не сиял, В яслях на колючем сене, Сколько я ни наблюдал. В жизни тягостном яреме Я всему теперь чужой, Только в нищем Вифлееме Я молитвенен порой…

И каждый день всё с тем же я вопросом Гляжу, проснувшись, в бирюзовый люк, Гляжу на яхонты, на альбатросов, На всё еще светящих ноктилюк. Гляжу, но, смоляным оплетен тросом, Как найподлейший с ветошию тюк, Гляжу и, чувствуя себя матросом, Бреду на паре ясеневых клюк. И словно четки я перебираю Ответы все на проклятый вопрос, И пестрым слова мячиком играю, Что в безответности я перерос: Авось найдет себе дорогу к раю Корабль души, как стойкий альбатрос!

Есть в этом мире Ангелы и Люди, Есть серые, безликие совсем, Но и духовные есть изумруды, На миг в плотской попавшие ярем. В чудовищном, непостижимом блуде Они горят, как жемчуг диадем, И демоны, влюбясь в святое чудо, Бросают меч Люциферов и шлем. Так Ангелы по действию Христову Опальным братьям возвращают Рай, Так часто ты к божественному слову За наш пятьнадесятилетний май Меня влекла, так ты мою Голгофу Украсила гирляндой райских вай!

Любил стильнейший богомаз Кривелли Писать горох, редиски, огурцы, Но промеж овощей простых блестели Священных ликов пышные венцы. У нас немало огородной цвели Для утоленья алчущей овцы, Но на Прокрустовой у нас постели Фантазию зарезали отцы, – И потому сияющие лики Не удаются тихих нам Мадонн, И, в огуречном погибая тике, Чрез вымышленных истин Рубикон Мы скачем, дикие роняя крики, – А толку на советский миллион!

Вдали синеет в тучах Vallombrosa, Вблизи Incontro и смиренный Pilli, Сентиментальная мечтает Роза, В окошке сидя, о головках лилий Меж кельями какой-нибудь Чертозы Заоблачной, куда мы не всходили, Меня ж в коленопреклоненной позе Мечтает у лазоревых воскрылий Своих одежд и тихо шепчет: Ave! И хорошо больному соловью; Мечтать о меньшем девочка не вправе: Ведь уж пятнадцать лет любовь свою, Все соблюдая древние уставы, В гирлянды я молитвенные вью!

Она Архистратига Михаила И ароматных лилий два стебля Соловушке больному подарила, И три востока мудрых короля С Евфрата, Ганга и святого Нила Сокровищин несметных оголя Все тайники и все подняв ветрила, Не привезли б богаче корабля! Архистратиг твой в золотом овале Петра напомнил мне, Екатерину, Державней Русь-покойница едва ли Когда была, душистому же крину Уподобясь, мы утолим печали И Бога узрим в адскую куртину!

В великокняжеской конюшне, Где бодрый раздавался храп Недавно рысаков послушных, Вдруг воцарился книжный шкап Международного базара, И пирамиды разных книг, Как безобразного кошмара Чудовища, в единый миг Равненье совершив по фронту, Назойливо впились в глаза Неверящему горизонту И обвилися, как лоза, Вокруг трясущихся коленей; От странствия и от молитв, От терния и от ступеней, От пресмыкания и битв. Зачем свинцовое мне царство, Зачем отрепийный соблазн? Словесного уже коварства Совершена намедни казнь! Глаза утомлены несчетным Числом проглоченных страниц, И с безразличьем эшафотным Гляжу я на цветных мокриц, Гляжу на стариков-младенцев, Обманчивых эфемерид, На многотомный сумрак немцев, На дряблых Франции Армид, На ханжескую англичанку, На итальянский перепев, На большевицкую поганку И грустно открываю зев. Ах, Боже мой, какая скука И от природы и от книг, И от души, что безразлучно С тобою стонет от вериг, И даже вот от этой песни, Опять неведомо зачем, Как струйка алая, чрез тесный Лиющаяся долу шлем!

Картины статуи, идеи И песен чудотворный рой, Комиссарье и Берендеи – Всё приедается порой, Как осознаешь с новой силой, Что весь, без исключенья все, Меж колыбелью и могилой Простая белка в колесе; Как осознаешь, что улитка На иглах золотого дрока Ползет уверенно и прытко, Как мысль библейского пророка, Что холодец ее рогатых И близоруко-робких глаз Не меньше зрит очей богатых, Пиющих голубой экстаз. А! философская амеба, А! эстетический червяк, Утешься созерцаньем неба, В потусторонний верь пустяк! Утешься шепотом молитвы, Исчезни в Тайне и ликуй! Пляши над остриями бритвы И плечи вервием бичуй!

Чуть слышно шелестят платанов Лапчатых под окном листы, Яд в жизненных налит стаканах, И вместо крылиев – кресты! Атлас лазурный часто неба Раскрытый всуе фолиант, Но камень нам заместо хлеба Дает лазоревый гигант. Всё перепето, пережито, Всё пережаждано давно, Насытиться ли горстью жита Тому, кто видел в небе дно; Тому, кто сам бывал пророком И палачом идей затем, Тому, кто, цену всем морокам Узнав, согнулся наг и нем; Тому, кто в Ангела объятьях Подчас предчувствовал покой, Вися на мысленных распятьях И славословя Дух с тоской; Тому, кто только за лобзанья Творца духовного простил, Кто всё оставил без вниманья, В чем не был аромат могил! Чуть слышно шелестят платанов Лапчатые в саду листы; Яд в жизненных налит стаканах, И вместо крылиев – кресты!