ВЕРОНИКА
Карло выходил из парадной подъезда Брюсовых. Он приподнял воротник своей легкой куртки и взглянул на небо.
Ветерок тихонько гнал к северу островки белых туч.
– Теперь уже скоро,- проговорил Карло про себя, оценивающе поглядывая на высящийся впереди небольшой подъем.
– И с этим порядок,-продолжил он с внутренним удовлетворением, доставая из кармана обрывки газеты и опуская их в урну на краю тротуара,- еще одно доброе дело сделано, и на душе как-то приятнее, хоть чем, да поддержали людей в трудную минуту. Жаль только, им самим невдомек, что этой тяжелой, длиннющей минуты в несколько месяцев можно было в принципе и избежать. Черт подери, неужели и вправду действительное разумно?
– Да нет же, вовсе нет,- тут же протестующе отозвалось сознание.
До автобусной остановки наверху было метров двести, внизу – много больше.
Карло избрал последний маршрут.
– Все! На сегодня все планы полностью выполнены, можно со спокойной душой отправляться домой читать – ну, и накопилось же за последнее время! – писать – не меньше. Целые колоннады бумаги громоздятся над полками, над столом, над тумбочкой, над спаренною кроватью.
– Теперь только домой, домой!- отдавал он команды себе, хоть шагу прибавлять и не спешил.
Дорога в эту минуту вела мимо парка, где куда больше, чем на улицах города, чувствовалось пробужденье природы, дыханье весны, звонко перекликались суетливые воробьи и их щебет то и дело перебивали задушевные напевы черных желтоклювых дроздов.
В глубине парка с большой высоты по естественным ступеням склона горы, звеня загадочными мотивами, сбегал огромный каскад воды. Две маленькие девочки наслаждались попытками белой болонки перехватить у них резиновый мячик, летающий над ее головой.
В парке гуляли несколько человек. Подолгу рассиживаться на скамьях за чтеньем газет или за разговорами, как это случается поздней весной, летом и особенно осенью, сейчас не приходилось.
– Боже мой! Какое совершество, какая гармония!-восторгался Карло.- И куда больше, чем в людях! Односторонние, неполные правды всякого из них сталкиваются и нарушают это блаженство бурей своего гнева и молнией негодования, а потом, словно пытаясь уняться и успокоиться, обрушиваются на всех проливным дождем.
– Как там писал мой тезка?- пытался он вспомнить.- Вроде так: “Нельзя сознанием объяснять жизнь, нужно постараться понять, что определенные жизненные условия формируют определенное человеческое сознание”… И еще, бытие, мол, определяет сознание человека. Да, вроде бы так. Может быть, это и есть ключ к частичной разгадке причины разгоревшейся с новой силой вражды между группами сотрудников института?…
– Может быть.
– А как хорошо, тихо-мирно все начиналось. Какой энтузиазм вдруг погас. Должно быть, и впрямь этот злополучный “вдруг” Достоевского.
– Постой, Карло, постой,- отрезвлял внутренний голос,- чего-то здесь вроде не хватает. Что же еще было у твоего тезки Карла Маркса? Ах, да! “Все подвергай сомнению”. Или вот: “Я знаю лишь одно, что я не марксист”. Выходит он чувствовал, что отчасти противоречит и отрицает себя. В чем же это выражалось, хотя бы в тех словах, что наспех приходят сейчас мне в башку? Не в том ли, что он их изрекал как по Тютчеву: “Мысль изреченная-есть ложь”. Уж во всяком случае не в том, что человеческая деятельность и жизнь определяется его целенаправленным действием, лишь по приказу и зову разумного. Значит, разумное – разумно.
– Ай да молодец, Карло,- не без иронии похвалил он собственный внутренний голос и, уловив неприятное чувство осознания тупости методов своих умозаключений, попытался уйти от себя, вновь погрузиться в наслаждение окружающим шумным, но блаженным спокойствием. Карло всегда чувствовал себя счастливее вне себя, и это угнетало его. Он решил пропустить эту остановку и двинулся к следующей.
Мысли о неурядицах на службе, однако, не оставляли и преследовали его.
– А ведь, помнится, еще в недалеком прошлом лидеры противоборствующих группировок были в хороших отношениях, ходили чуть ли не в друзьях, несмотря на разницу в возрасте. Меняются времена, меняются люди. Пропадает все пропадом, и дружба, и даже любовь.
При произнесении последнего слова в памяти всплыло имя-Вероника.
– Любимая Ника,- ехидно пробормотал Карло. – Кто бы мог подумать!- с грустью посетовал он.-Боже, как я ее любил. И любовь быстротечна. Чего только я не вытворял ради нее, и все зря, она все это выбросила в воду. А нескончаемые замечания и упреки! Циничный и ханжеский тон! Демонстрирование якобы превосходства, третирование по мелочам…
В памяти и сознании всплыло еще многое.
Чувство постоянной боли за то, что он часто бывал понятым не до конца, все больше и больше заполняло одну сторону сообщающегося сосуда – другая его сторона переполнялась гадливостью и отвращением.
– Эти постоянные разбирательства, ругань и передряги в присутствии посторонних. Боже, какая дрянь!
Он делался все мрачнее и мрачнее.
И вновь желание оказаться вне себя овладело им. Он оглянулся назад и увидел догоняющий его троллейбус. Он был почти полон, но не битком, так что ему с теми будущими пассажирами, что поджидали на остановке, надлежало заполнить некоторые пустоты и промежутки в электромобиле. Спереди подняться не удалось, и Карло оказался на задней площадке, где он легко и самозабвенно предался невольному подслушиванию разговоров пассажиров.
Через пару остановок стало чуть посвободней, что позволило Карло медленно продвинуться к средней площадке.
Слух его вдруг прорезали энергичные призывы одной дамы.
– Гена, ну живее! Чего ты там копошишься? Не знаешь что ли, сейчас остановка у рынка, водитель заднюю дверь не откроет, так что останемся, к черту, сойти не успеем.
– Ну, Леночка, видишь, сколько народу. Сразу и не пройдешь, да еще с этими ведрами! Молодой человек, или пройдите, или как-нибудь пропустите меня,- призвал в свою очередь Гена.
– Ишь ты, стоят эти молодые, такие равнодушные, хоть бы чем помогли пожилым,- возмутилась толстенькая старушка на скамье у окна. Подымаются спереди и стоят себе тут. Совсем потеряли совесть.
Карло двинулся дальше, к передней площадке, и пристроился неподалеку от дверей. Тем временем женщина в платке и халате, спутница Гены, опередив Карло, выбралась на тротуар и с двумя большими сумками принялась ждать.
– Гена, ну живее ты там!- скомандовала она.
– Да не могу,- с тоской отозвался Гена.
– Ой, какой неуклюжий! Боже мой! Два ведра с картошкой донести не в состоянии. Ну, подавай скорей сюда!
Послышались грубые выкрики, адресованные водителю: “Проезжай, чего стал, как осел! Не видишь, движение закрываешь”, перешедшие в затяжной вой сирен.
Троллейбус вдруг тронулся с места, так что водитель не успел выпустить всех пассажиров и закрыть двери. Он опешил и, едва опомнившись, резко затормозил.
– Если речь друга ранит твой слух, в нем нет уже ни малейшей надобности!- констатировал про себя Карло.
Тут Гена не смог удержать равновесия и с ведром картошки в приподнятой руке подался вперед.
Карло ощутил резкий удар по голове.
На миг он потерял сознание, отключился.
Очнулся под деревом, о которое его подпирал и поддерживал незнакомый парень, между тем как, тоже незнакомая женщина прикладывала к его голове мокрый платок.
– Сынок, может скорую тебе вызвать?- предлагала женщина, жалостливо взглядывая на него.
Карло заметил на платке следы крови. Он приложил руку к ране и, отдернув, посмотрел на нее. Крови было немного.
– Нет, не надо, спасибо,- сконфуженно произнес Карло и попытался сделать первые шаги.
Отойдя немного, он заметил колонку, добрался до нее, освежил компресс и опустился на валяющийся неподалеку без присмотра ящик. Посидел, понемногу пришел в себя. На противоположной стороне у самой территории рынка приметил рекламу кооператива “Вероника”.
– Что-то новое!- отметил про себя и решил полюбопытствовать.
Дверь ларька оказалась запертой. Сквозь витрину виднелась женская одежда на плечиках.
Протискиваясь между прилавками колхозного рынка, отчасти интересуясь ценами на продукты, Карло незаметно подошел к рядам, где торговали цветами:
– Как продаешь, отец, свои красные гвоздики?
– Как обычно в такой праздничный день,- назвал цену продавец и тут же добавил:- Тебе могу сделать скидку.
– Не надо мне твоей скидки, лучше заверни мне этот букет покрасивее.
– Как, весь?
– Да, весь! ` – Вот это понимаю, настоящий мужчина!- восхитился обрадованный продавец.
Карло шел по улице в обнимку с букетом алых гвоздик и недоумевал.
– Боже, какой я дурак! Нет, это невозможно. В конце концов это неразумно. А разумно ли неразумное?
Терзаясь сомнениями и внутренним противоборством, Карло подошел к широкой и высокой двери и под звонком отыскал фамилию.
– Да, так и есть, эта фамилия! Значит, не ошибся,-подумал он.
Он еще несколько времени постоял перед дверью в оцепенении. Потом решился и позвонил два раза в четыре такта: “Ве-ро-ни-ка”, “Ве-ро-ни-ка”. Так он звонил всегда, когда приходил к ней в этот дом.
Ответа не последовало.
Карло вновь, точно так же, как и в первый раз, приложился к звонку.
Ответа опять не последовало.
Он подождал несколько минут, вновь повторил свое действие и вдруг почувствовал, как сжалось в комок сердце, дрогнули колени и силы покинули тело.
– Вероника! Ну, где же ты?! Прошу тебя, приди и открой мне дверь. Я так соскучился и хочу видеть тебя,-провизжал он беззвучно в изнемозжении и, как подкошенный, с букетом красной радости и жизни, чуть-чуть склонился перед ее дверью в надежде уловить за нею хоть малейший шорох, но тщетно.
Все было так же, как в прошлом, давно, когда она не открывала ему дверей своего сердца. Он любил ее, и это ее забавляло. Прошло уже столько времени. Он уложил букет цветов возле ее двери и направился к выходу.
– Во всем виноват этот злополучный удар по голове,- понурившись, вышел он из подъезда.- Странно все-таки, у всех нормальных людей они отшибают память и желание, а у меня все наоборот.
На улице по обычаю стоял неприятный и назойливый шум, визг сирен хаотично мечущихся машин. Уличная жизнь била ключом.
Кто-то куда-то спешил, кто-то с кем-то переговаривался, кто-то что-то искал. Трезвый ум и сторонний взгляд не могли оценить и понять происходящего вокруг и сейчас.