Когда Даниэль Паниагуа зашел в аудиторию после тягостного разговора с Дураном, он увидел, что Вильяфанье терзает студентов своей диссертацией «Неударные идиофоны в доколумбийских культурах юга Амазонии». Даже сам Даниэль, будучи музыковедом, с трудом вспомнил, что идиофоны — это инструменты, издающие звук без помощи мембран или струн, как, например, колокол. Все студенты дремали или находились в полукоматозном состоянии, кроме одного, педанта по фамилии Сотело, проявлявшего тем больший энтузиазм, чем непонятнее была лекция.

Паниагуа порадовался тому, что Вильяфанье, несмотря на все свое занудство, рассказывал студентам о том, в чем разбирался сам. В последний раз, подменяя Даниэля, он рассуждал об истории музыки, и понадобился целый месяц, чтобы выбить из голов студентов те нелепости, которые Вильяфанье успел внушить им за пятьдесят минут.

Поблагодарив коллегу, он решил использовать оставшиеся до конца занятий полчаса, чтобы прояснить некоторые мысли, которые начал излагать на прошлой лекции.

Чтобы сосредоточиться на теме, Даниэлю пришлось сделать над собой неимоверное усилие. Голова его была занята совсем другим: с одной стороны, Томасом и его ужасной смертью, а с другой — неожиданной беременностью Алисии. Так как срок был небольшим, они договорились немного повременить с решением, хотя из них двоих Даниэль больше склонялся к тому, чтобы оставить ребенка.

Но если сомнения и колебания по поводу будущего отцовства и занимали его мысли, убийство Томаса и его странное поведение незадолго до смерти требовали особого внимания. Мысленно возвращаясь к разговору с музыкантом, состоявшемуся накануне его трагической гибели, Даниэль припоминал отдельные детали: руку Томаса, прижатую к шее, словно в предчувствии недалекого будущего; его нежелание впустить Даниэля в пустую комнату; странный телефонный разговор, помешавший — теперь уже навсегда — задать ему важные вопросы о Десятой симфонии. И наконец, ужасная фотография обезглавленного тела, которое, казалось, корчится в невыносимых посмертных муках.

За недостатком времени Даниэль не счел возможным начать занятия с обсуждения концерта и убийства, но так как мысли его были далеко, ему пришлось прибегнуть к помощи студентов:

— На чем мы остановились?

— Вы говорили о вариациях на тему ABEGG Шумана, — подсказал Сотело.

— Ах да, теперь вспомнил, — ответил Паниагуа. — Там буквы служат нотами, а ноты буквами. Вчера я говорил, что у немцев звуки называются не до, ре, ми, фа, соль, но каждой ноте, начиная с ноты ля, соответствует одна из первых букв латинского алфавита. Ля обозначается как А, си — как Н, до — как С и так далее…

Даниэль подошел к доске и записал весь нотный ряд:

А — ля; В = си-бемоль; С — до; D = ре; Е = ми; F — фа; С = соль.

— Шуман любил читать и в своих музыкальных произведениях часто использовал литературные идеи. Эта страсть к печатному тексту, к печатной букве, проявлялась и в том, как он ухаживал за женщинами. Пользуясь тем, что в немецком языке ноты обозначаются буквами, Шуман сочинил несколько пьес на темы, имевшие и музыкальный, и литературный смысл. Например, вариации на тему ABEGG. В них разрабатывается тема, состоящая из нот ля — си-бемоль — ми — соль — соль, но в то же время эти буквы образуют фамилию молодой пианистки по имени Мета Абегг, с которой Шуберт познакомился в Мангейме. Шуман воспользовался этим приемом еще один раз, чтобы расположить к себе Эрнестину фон Фриккен, уроженку города Аш. На этот раз тема состояла из нот ля — ми-бемоль — до — си. Буква S не обозначает никакой ноты, но произносится так же, как ми-бемоль, который пишется Es, поэтому Шуман выдал ее за ми-бемоль.

Оставшуюся часть занятий Паниагуа размышлял о том, по какой таинственной причине Бетховен никогда не пользовался этим приемом, чтобы соблазнить своих многочисленных возлюбленных.