Через два часа после того, как инспектор Матеос вышел из здания суда, ему позвонил портье отеля «Палас» и сообщил, что Оливье Делорм вернулся в Мадрид. Полицейский тут же попросил соединить его с номером Делорма, и тот с заметным французским акцентом чрезвычайно любезно сообщил ему адрес, по которому будет находиться все утро и с удовольствием встретится с инспектором.

По дороге к Делорму помощник инспектора Агилар, не способный молчать ни минуты, рассказывал шефу:

— Делорм зарабатывает на жизнь изготовлением бильярдных столов. Тебе не кажется забавным, что человек с головой, как бильярдный шар, посвятил себя бильярду? Может, так он рекламирует свой бизнес?

Улыбнувшись предположению своего помощника, Матеос ответил:

— Люди бреют голову по разным причинам. Одни — чтобы скрыть зарождающуюся лысину, другие — просто следуя моде. Помнишь конец девяностых? Многие известные актеры, например Брюс Уиллис и Арнольд Шварценеггер, обрили себе череп, и им принялись подражать поклонники по всему миру.

— Может, есть какая-то связь между обритыми головами Томаса и Делорма?

— Не думаю, это было бы слишком нарочито, согласен? Скорее всего, Делорм побрился по причинам, о которых я уже говорил, или же просто для того, чтобы внести в свою жизнь какое-то разнообразие. Некоторые придают прическе такое же значение, как одежде.

— А вдруг он занимается трансцендентальной медитацией? Я где-то читал, что тибетские монахи бреют голову в знак смирения и покорности.

— Что тебе удалось узнать о бизнесе Делорма? — спросил Матеос, чтобы положить конец обсуждению, напомнившему ему, что его собственные залысины стремительно увеличиваются.

— Соотношение цены и качества столов, которые делает этот тип, — ответил Агилар, — настолько всех устраивает, что его фирма «Бильярд Делорм», хотя и расположена в Париже, получает заказы со всей Европы. Вот почему нам назначена встреча в одном из бильярдных клубов, сделавшем ему большой заказ. В клубе «Исидро Рибас», с двенадцатью столами для французского бильярда и шестнадцатью для американского, самом крупном в городе. Я говорил с одним из членов клуба, и он сказал, что старые столы, некоторым больше двадцати лет, решили заменить на новые модели Делорма. Так что мы увидим, как он сам наблюдает за их установкой.

Войдя в клуб, Матеос и Агилар оказались в огромном, почти пустом зале со сдвинутыми к стене столами, которые требовалось заменить. В глубине помещения они сразу же заметили Делорма с его сверкающей бритой головой и рядом с ним двух рабочих в синих комбинезонах, которые заканчивали сборку двух уникальных столов, прибывших сегодня утром.

Сильный запах клея для сукна заставил Матеоса пожалеть о том, что он согласился встретиться с французом в подобном месте, но отступать было поздно: Делорм уже заметил полицейских и знаками подзывал их к себе.

Так как шеф, здороваясь с французом, не показал ему полицейский жетон, Агилар счел уместным и даже правильным предъявить свой, но сделал это как раз в тот момент, когда Делорм протянул ему руку. Спеша ответить на рукопожатие, помощник инспектора переложил жетон в другую руку, но к этому времени Делорм отказался от своего намерения, и рука Агилара повисла в воздухе. Чтобы выйти из затруднительного положения, он громко произнес фразу, к которой обычно прибегал его шеф:

— Благодарим за то, что согласились с нами встретиться, постараемся доставить вам как можно меньше беспокойства.

Неясно, слышал ли его собеседник, потому что он раздраженно повернулся к одному из рабочих и по-французски стал отчитывать его за небрежность в установке стола. Рабочий принял это близко к сердцу, швырнул уровень на зеленое сукно и выбежал на улицу, разразившись такой грубой бранью, что Матеосу, чтобы его понять, даже не пришлось прибегать к помощи своего помощника.

— Из-за большого объема работы, — заметил Делорм, как бы извиняясь, — я был вынужден взять новых людей. Вот почему я не мог с вами встретиться. Мне пришлось отправиться в Париж, чтобы привезти двух новых сборщиков. Не думайте, что я пытался избежать разговора с вами. Вы скоро поймете, что я больше других заинтересован в том, чтобы убийца Томаса был пойман.

Несмотря на сильный французский акцент, он говорил по-испански правильно, хотя и более высоким голосом, чем можно было ожидать от человека его комплекции.

— Некоторые вопросы, которые мы собираемся вам задать, имеют личный характер, сеньор Делорм, — сказал Матеос. — Надеюсь, вы это поймете.

— Я намерен сотрудничать с полицией. Спрашивайте о чем хотите.

— Почему вы обрили голову? — спросил Агилар, ошеломив Матеоса, который не только не собирался начинать допрос подобным образом, но даже и не думал затрагивать эту тему.

Француз отнесся к вопросу совершенно спокойно.

— Потому что это нравилось Рональду. Но разве это важно для расследования?

— Ваш бритвенный прибор на месте? У вас ничего не пропало?

— Абсолютно ничего, — уверенно ответил француз, догадавшись, куда клонит полицейский.

Матеос метнул в своего помощника выразительный взгляд, и тот, мгновенно сникнув, отступил на шаг назад, чтобы показать, что больше не станет вмешиваться.

— Отношения между вами и сеньором Томасом…

— Рональд был моим сексуальным партнером, если это то, что вы хотите знать.

— И как давно?

— На следующей неделе мы собирались отметить нашу первую годовщину.

— Что вы делали в Мадриде в ночь преступления, сеньор Делорм? Вы находились в городе по делам или ради удовольствия?

— И то и другое, — ответил француз. — Я сопровождал сюда Рональда отчасти затем, чтобы присутствовать на премьере воссозданной симфонии, а отчасти потому, что у меня в Испании был крупный заказ. Смерть Рональда нанесла мне сокрушительный удар, и я не уверен, что сумею довести работу до конца. Вы только что видели, как я сорвался. Я накричал на этого парня несправедливо, на самом деле он очень квалифицированный сборщик.

— Войдя сюда, я решил, что здесь работает персонал клуба. Ведь это место вам не принадлежит?

— Нет, я только устанавливаю здесь столы, но я всегда работаю со своими сборщиками.

Матеосу показалось, что на глаза Делорма навернулись слезы и он вот-вот расплачется. Ему захотелось дружески похлопать его по плечу, но это показалось ему непрофессиональным. Поэтому он просто сказал:

— Если вы хотите загладить грубость перед вашим служащим, мы можем сделать перерыв.

Делорм посмотрел на часы и, кивнув, ответил:

— Спасибо, приходите через полчаса. А я пойду попрошу у Франсуа прощения.

Когда Матеос с Агиларом, выпив кофе, вернулись в бильярдный клуб, они убедились, что Делорм действительно помирился со сборщиком, которому пытался что-то объяснить, размахивая кием.

— Вы играете? — спросил Делорм, когда полицейские приблизились.

Матеос отрицательно покачал головой. Агилар хотел ответить утвердительно, потому что отец научил его азам этой игры: в посольствах, где он работал, стояли бильярдные столы. Однако он предпочел не раздражать Матеоса своими познаниями в бильярде и ограничился словами:

— В настольный футбол я играю гораздо лучше.

— Не возражаете, если во время разговора я опробую стол? Боюсь не успеть к назначенному сроку.

— Нисколько, — ответил Матеос. — Играть я не умею, но мне нравится смотреть, как шары катятся по зеленому сукну.

Делорм поставил два из трех шаров в угол, а третьим провел серию ударов, чтобы проверить отдачу бортов и правильность их установки. В какой-то момент он взял в руку шар так, словно ему что-то в нем не нравилось, поднес ко рту, подышал на него и принялся тереть замшей, пока тот не заблестел, как его собственный череп. Затем, положив шар назад, он продолжил испытания. Матеос и Агилар почти минуту почтительно следили за ним, восхищаясь мастерством, с которым их собеседник выполнял самые разные удары — massés, renversés… Казалось, в мире бильярда для Делорма не было тайн.

— Как бы мне хотелось научиться так играть, — сказал Матеос.

— Не обольщайтесь на мой счет. Я посредственный игрок. Будь у меня талант, я посвятил бы себя этой игре. Хотя в это трудно поверить, но теперь, когда бильярд стали показывать по телевизору, хороший игрок может прожить вполне безбедно. Скажите, чем я могу быть вам полезен?

— Портье сказал нам, что в ночь преступления вы рано вернулись в гостиницу. Могу я узнать, почему вы не остались на торжествах?

— Мне показалось… как бы вам сказать… мне не хотелось портить впечатление от восхитительного концерта. Кому захочется слушать эстрадную музыку после симфонии Бетховена? К тому же у Софи разболелась голова, и надо было проводить ее в отель. Если хотите, можете спросить у нее.

— В этом нет необходимости. Камеры наблюдения запечатлели, кто и когда выходил из дома.

— В самом деле? А Рональд там есть?

— Конечно. Он вышел через полчаса после концерта.

— Возможно, он ушел, потому что хозяин дома нанял музыкантов, чтобы после его концерта устроить танцы?

— Вы не говорили с ним в тот вечер?

— Только перед концертом. Мы с Софи зашли в артистическую пожелать ему удачи. Но потом мы уже не могли с ним связаться, его телефон был вне зоны действия сети.

— Как по-вашему, куда он мог пойти?

— Понятия не имею. Насколько мне известно, у него здесь не было знакомых.

— Из-за чего, как вы думаете, убили вашего друга?

— Возможно, это как-то связано с татуировкой у него на голове?

— Кто рассказал вам про татуировку? В прессе об этом не сообщалось.

— Софи. Я часто с ней беседую.

— Вам что-нибудь известно, почему ваш друг сделал татуировку или хотя бы кто ему в этом помог?

— Абсолютно ничего. Рональд никогда не говорил о том, что у него есть татуировка.

— Что вы делали, вернувшись в отель?

— Я сразу пошел к себе в номер.

— И вы смогли уснуть несмотря на то, что ваш друг, так сказать, исчез?

— На самом деле я заснул очень поздно. Я довольно долго читал, потому что, как вы заметили, на душе было неспокойно, а потом вдруг пришла Софи.

— Вы помните, в котором часу?

— Около половины первого.

Матеос и Агилар обменялись удивленными взглядами.

— Вы уверены?

— Может быть, в час ночи, но не позже.

— Вы пригласили ее к себе?

— Нет, я же сказал, она появилась неожиданно.

— Вы не расскажете об этом подробнее?

— Это не имело никакого отношения к сексу. Мы с Софи прекрасно ладим, и нам с ней надо было кое-что обсудить.

— Это касалось ее отца?

— Нет. Ее сердечных дел. О них, как вы понимаете, я не могу с вами говорить.

— Конечно-конечно, — пробурчал Матеос, немного раздосадованный тем, что Делорм не пожелал отвечать на вопрос, который он и не думал ему задавать.

— Все это очень странно, сеньор Делорм, потому что князь и княгиня Бонапарт, которых вы, несомненно, знаете…

— Я действительно имею эту сомнительную честь.

— Они утверждают, что Софи пробыла у них в номере до трех ночи.

— Это неправда.

— Вы не звонили в бюро обслуживания отеля? Хорошо бы кто-нибудь из персонала подтвердил вашу версию.

— Мне очень жаль, но вам придется поверить мне на слово.

— До которого часа вы беседовали с Софи?

Делорм, присевший на корточки, чтобы осмотреть стол на уровне борта, резко встал и произнес:

— Приблизительно до трех. Мне не нравится этот разговор, инспектор. У меня складывается впечатление, что вы подозреваете Софи.

Матеос понял, что если он продолжит задавать вопросы о дочери Томаса, то уже ничего не добьется от Делорма, и переменил тему разговора:

— Сеньор Делорм, мы уверены, что татуировка, которая стоила вашему другу жизни, была ключом к какому-то шифру. Ключом, способным указать нам местонахождение рукописи Десятой симфонии Бетховена.

— Рукописи Десятой симфонии? Я вас не понимаю. Рональд работал над реконструкцией первой части симфонии с факсимильным изданием набросков Бетховена, хранящимся в Государственной берлинской библиотеке, в отделе музыки.

— Я не хочу оскорблять память вашего друга, — сказал инспектор, — но боюсь, он выдал за музыкальную реконструкцию оригинальную партитуру Бетховена. Томас никогда не говорил вам о неизданной рукописи?

— Нет, никогда. Хотя со мной он почти не разговаривал о музыке, потому что эти разговоры всегда заканчивались ссорой.

— Что было причиной этих ссор?

— Мои музыкальные пристрастия. Он находил их сомнительными и часто надо мной подшучивал, иногда довольно едко и безосновательно. Поэтому мы избегали говорить о музыке.

— В последние месяцы вы не заметили в его поведении ничего странного, чего-то такого, что выходило за рамки обычного?

— Ничего, если не считать нескольких поездок в Вену. Он не хотел, чтобы я его сопровождал. Я стал подозревать, что у него появилась другая связь, потому что, как я уже говорил, тетради с фрагментами сочинений Бетховена хранятся не в Вене, а в Берлине.

— У него было постоянное место жительства?

— Да, в Париже. Но, простите, я не понимаю вашей теории. Если Томас обнаружил неизданную рукопись Бетховена, почему он это скрыл? Почему он не продал ее на аукционе? Я не специалист в этой области, но могу предположить, что рукопись Бетховена — это клад для любого коллекционера.

— Возможно, он не мог ее продать.

— Не понимаю.

— Если бы Томас заявил: «Я обнаружил рукопись Бетховена», его бы спросили: «Хорошо, а где она была?» и, что еще неприятнее: «Кому она принадлежала?»

— Вы думаете, Рональд выкрал рукопись оттуда, где она хранилась?

— Мы работаем над этой гипотезой. Ваш друг узнал, хотя нам пока неизвестно, каким образом, о местонахождении Десятой симфонии, сумел туда проникнуть, взял рукопись и никому ничего не сказал. Затем он спрятал ее в секретном месте и вытатуировал на голове его координаты в виде нот на случай, если он их забудет.

— Вроде комбинации цифр в сейфе?

— Что-то вроде этого.

— В таком случае не может ли быть убийцей законный владелец рукописи?

— Не думаю. Законный владелец известил бы о пропаже полицию.

— Тогда он ограбил какого-то вора?

— Не будем делать поспешных выводов. У вашего друга есть какой-нибудь документ, который, на ваш взгляд, мог бы помочь нам в расшифровке? Я уверен, что, раскрыв тайну партитуры, мы выясним и кто его убил.

— Я поищу в бумагах Рональда. Но они находятся на чердаке нашего дома в Париже.

Один из сборщиков попробовал сделать massé на только что установленном столе, но слишком сильно ударил по шару. Шар вылетел за борт, едва не угодив в Агилара, который еле успел от него увернуться. Матеос с упреком посмотрел на помощника, сочтя его причиной, а не жертвой происшедшего, и продолжал разговор с Делормом, мимикой дав тому понять, что вынужден терпеливо сносить выходки Агилара.

— Какого рода отношения были между князем Бонапартом и Томасом?

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Мне сообщили, что Софи дружит с Бонапартами. Томас тоже с ними дружил?

— Разумеется, они были знакомы, но особой дружбы между ними не было.

— Как они познакомились?

— Это длинная история. Не знаю, знаете ли вы, что мать Софи, то есть первая жена Томаса, корсиканка.

— Почему вы говорите «первая жена»? Что, у Томаса были еще жены?

— Нет, но у него были длительные отношения с другими женщинами. Одна из них была испанкой.

— Вы знаете, как ее звали?

— Нет. Томас не любил рассказывать о своем гетеросексуальном прошлом. Но возможно, это знает Софи.

— Откуда вам известно, что она испанка?

— Как-то раз, пытаясь найти банковские документы, я наткнулся на несколько любовных писем, написанных по-испански.

— И вы не видели подписи?

— Нет. Я прочел ровно столько, чтобы понять, что это личное письмо. У меня никогда не возникало желания шпионить за Томасом. Рискуешь обнаружить вещи, о которых лучше не знать.

— Где эти письма сейчас?

— Все наши вещи в Париже.

— В сейфе?

— Нет. У нас в Париже нет сейфа.

— Возможно, в целях раскрытия преступления нам понадобится взглянуть на эти письма.

— Зачем? Они же старые.

— Иногда раскрыть преступление помогают самые неожиданные вещи.

— Посмотрим, чем я смогу вам помочь.

— Благодарю вас. Оставим на время эти письма. Мы говорили о том, как ваш друг познакомился с князем Бонапартом.

— Мать Софи принадлежала к одной из самых богатых семей в Аяччо, Лучани. Рональд познакомился с ней летом на Лазурном Берегу, они влюбились друг в друга и поженились. Вскоре родилась Софи, и когда ей исполнилось три года, у них начались проблемы.

— Какого рода?

— Измены. Рональд много ездил, концертировал, а она использовала его отлучки, чтобы развлекаться с другими мужчинами. Говорят, так поступала Жозефина с Наполеоном. К тому же ему не нравилась Корсика. И все закончилось выгодным разводом.

— Выгодным для кого?

— Разумеется, для Рональда. При вступлении в брак они не разделили имущество, и половина ее состояния досталась ему.

— Значит, у Томаса были деньги.

— Гораздо больше, чем необходимо для того, чтобы жить на широкую ногу. Могу вас в этом заверить.

— Возможно, это объясняет, почему он не продал партитуру Бетховена. Деньги ему были не нужны.

— Он познакомился с Бонапартом после развода? — спросил Агилар. Ему надоело быть статистом, и, несмотря на запрет начальника, он решил присоединиться к допросу.

— Нет, это произошло совсем недавно. Софи всегда любила Корсику, да и я тоже. Вы были на этом острове?

— Не было случая. Разве только мой помощник, который не перестает нас удивлять, скажет, что он там был.

— Нет, там я не был, но если Корсика похожа на Сардинию, то могу вас уверить..

— Мы уже почти закончили, — сухо перебил Агилара инспектор. — Почему бы тебе не подогнать сюда машину? Расскажешь нам о Сардинии в другой раз.

— Их даже нельзя сравнивать, — сказал Делорм, хотя Агилар уже не мог его слышать, потому что по приказу своего шефа вышел на улицу. — В Корсику влюбляешься из-за запаха. Если в Андалусии пахнет цветами апельсина, то на Корсике пахнет маки.

— Маки?

— Так корсиканцы называют покрывающие остров заросли кустарника. Они источают такой аромат, что, раз вдохнув, — Делорм несколько раз прикоснулся кончиком указательного пальца к носу, — его нельзя забыть. Софи всегда жила в Аяччо и там познакомилась с Бонапартами. Жанна мгновенно почувствовала горячую симпатию к Софи, и они стали близкими подругами. Года два назад Софи удалось добиться от отца, чтобы он приехал на Корсику, и они ужинали в доме Бонапартов.

— Вы были вместе с ним?

— К сожалению, я не был приглашен. Знаете ли, князь — человек старомодный, и Софи, хоть и обожает меня, не хотела ставить хозяев в неудобное положение, приведя к ним на виллу гомосексуального партнера своего отца. Мне по-настоящему жаль, что я не присутствовал на этом ужине. Тогда вы из первых уст узнали бы об эпизоде, который случился за десертом.

— И что там произошло?

После рассказа Делорма Матеос понял, кого ему следует допросить следующим: князя Бонапарта.