Действие как бы возвращается: та же мизансцена, что в конце первого акта, до просьбы Потапова.

Батарцев. Всё? Есть ещё вопросы, жалобы, пожелания?

Потапов. У меня есть просьба.

Батарцев. Какая просьба?

Потапов. Лев Алексеевич, я прошу партком задержаться на десять минут. Я сейчас приведу человека, который давал нам цифры.

Батарцев. Товарищ Потапов, нас не интересует, кто вам давал цифры, и не надо никого сюда приводить...

Соломахин. Объявляется перерыв на десять минут!

Потапов убегает. После небольшой паузы все задвигались, встали. Черников вновь извлек из своего большого черного портфеля, прислоненного к ножке стула, книжку в яркой обложке, устроился поудобнее, стал читать. Фроловский пересел на соседний стул, раскинул вольно локти, лбом уткнулся в стол – решил вздремнуть. Айзатуллин унес обе тетради Потапова к окну, поближе к свету и, даже не садясь, облокотись о подоконник, снова стал тщательно изучать их, делая оттуда выписки в свой блокнотик – двумя авторучками сразу, очевидно, разного цвета. Здесь же, у окна, суетится Мотрошилова – она поочередно снимает с батареи свои не до конца отмытые сапоги и медленно рукой прощупывает их изнутри. Сапоги ещё влажные – вздохнув, она опять их пристраивает за шторкой. Батарцев резко поднимается и выходит из комнаты, затем появляется на авансцене, как бы в коридоре, и там вышагивает. Комков тоже ходит взад и вперед, но в комнате. А Толя тем временем занимается своей сумкой: вынул её из-под стола, поставил на стул, все содержимое вытряхнул на соседний стул и стал не торопясь заталкивать в сумку своё имущество.

Любаев (Толе, шутливо). Телохранитель! Кого же, интересно, сейчас твой Потапов приведёт?

Толя (не отрываясь от своего дела). Он же сказал – человека!

Любаев. А фамилия у человека имеется?

Толя. Имеется.

Любаев. Какая?

Толя. Не знаю.

Мотрошилова, Человек-то этот где работает? У вас в управлении?

Толя. Не знаю.

Комков (на ходу, со злостью). Потапов два растет! Во – усы! Копия!

Толя. А у нас, между прочим, вся бригада усатая! До одного! (Черникову. Яркая обложка его книжки Толю уже давно заинтересовала, он даже специально приседал на корточки, чтобы снизу разглядеть название). Виктор Николаевич, вы что читаете?

Черников (нарочно коверкая слово). Дю-дюк-тив!

На авансцене Батарцев останавливается.

Батарцев (Соломахину). Лев Алексеевич! На минуточку!

Соломахин через двери выходит на авансцену к Батарцеву.

Батарцев (сухо). Лев Алексеевич, я хочу понять, что происходит?

Соломахин. В каком смысле?

Батарцев. А в том смысле что я хотел бы знать, чего ты добиваешься? Ты очень странно и непонятно для меня ведешь сегодня партком. Решил поднять большой шум вокруг этой истории?

Соломахин. А вы бы как хотели?

Батарцев. Я, дорогой мой, всегда хочу одного: чтобы у нас с тобой по любому вопросу было одно мнение, а не два!

Соломахин (сдержанно). У меня окончательного мнения пока ещё нет. Я хочу разобраться.

Батарцев. Разбираться тоже надо с умом!..

Соломахнн не отвечает – оба стоят молча, каждый думает о своём.

В комнате парткома.

Мотрошилова (Толе). А Потапов ваш женатый?

Толя. А как же! На Лиде. Она в детском саду работает. Вообще-то она маляр четвертого разряда, но Машка у них болеет всю дорогу, и Лида нянечкой устроилась в Машкин детсад. В заработке они потеряли, конечно, но зато надёжнее. И Танька там же.

Мотрошилова. Какая Танька?

Толя. Ну, вторая. А может, первая. Они с Машкой близнецы...

На авансцене.

Батарцев. Знаешь, в чём твоя беда, Лев Алексеевич? Твоя беда в том, что ты чувствуешь себя над коллективом, а не внутри коллектива!

Соломахин. Я чувствую себя секретарем парткома, не больше. Но и не меньше! А вы хотели бы, чтобы партком находился на положении одного из отделов треста. Есть производственный отдел, плановый отдел, отдел комплектации и наряду с ними есть ещё и партком...

Батарцев (рассмеявшись). Побойся бога, Лев Алексеевич! Ты что, всерьёз считаешь – я стремлюсь подмять под себя партком? Да ведь я ни одной планерки, ни одного совещания не начинаю, пока ты не сядешь рядом! Спроси Иссу, любого начальника отдела – сколько раз бывало: придут с бумагой, а я не подписываю, идите, говорю, в партком, согласуйте со Львом Алексеевичем! Я ни одного решения не принимаю без согласования с парткомом, лично с тобой!

Соломахин. А Черников?

Батарцев. Что – Черников? Ну что – Черников! Нельзя Черникова главным инженером, понимаешь? Я хотел, но нельзя!

Соломахин. Потому что Исса Сулейманович поставил ультиматум: он или Черников?

Батарцев (задушевно). Лев Алексеевич, я Витю Черникова люблю! Ты его знаешь год, а я – ого сколько! Но Витя Черников умудрился восстановить против себя все управление треста. Если сделать его главным, в этом здании начнётся... это самое... бой быков! Коррида! А мы, Лев Алексеевич, вышли сейчас на финиш, девять месяцев до пуска осталось! А потом – или грудь в орденах или голова в кустах! Вот так! Мне сейчас нужен трест, единый как кулак!.. А ты говоришь, я партком зажимаю. Я же, наоборот, стараюсь сейчас любую мелочь согласовывать, чтобы было полное единство!

Соломахин. Правильно. Вы очень любите согласовывать со мной пустячки, третьестепенные вопросы. А когда речь заходит о вещах принципиальных?

Батарцев. Например?

Соломахин. Например, ещё месяц назад, оказывается, производственный отдел представил вам анализ, согласно которому пуск комбината в этом году находится под серьезной угрозой срыва! А я узнал об этом только сегодня, да и то совершенно случайно!

Батарцев (опять рассмеявшись). Дорогой мой парторг, пуск – это такая хитрая вещь, которая всегда будет находиться под угрозой срыва. А мы с тобой должны умудриться, это наше дело, как, несмотря на все угрозы, комбинат пустить! И мы это сделаем! Но только не надо самим себе палки в колеса вставлять. Потаповские тетрадки – это дела прошлого года. Понимаешь? А нам с тобой, Лев Алексеевич, сейчас надо смотреть вперёд, а не назад!..

В комнате парткома Зюбин разговаривает с Любаевым.

Зюбин (продолжая). ... а я тут ещё учиться решил на старости лет, вы же знаете. Черников меня сам и сагитировал... Он понимает, а новый придет,— мне, скажет, прораб нужен, а не заочник.

Любаев. А Черников что, точно увольняется?

Зюбин. По всему получается, уйдёт он теперь...

Звонит телефон. Комков на ходу подхватывает трубку.

Комков (по телефону). Алё! Потапова позвать? А его здесь нету. Нет, не кончился партком... Бригадир-то ваш?.. Жару дали вашему бригадиру... побежал проветриться! (Кладет трубку).

Пока он разговаривал, в комнату вошла молодая женщина. Это Миленина. На ней мягкое, светлое, красивого свободного покроя пальто и маленькая меховая шапочка. А на ногах, как у большинства здесь, резиновые сапоги. Приоткрыв дверь, поискала кого-то глазами, не нашла и вновь закрыла дверь. Но через мгновение все-таки нерешительно вошла.

Миленина. Здравствуйте.

Любаев (увидев Миленину, возбужденно). О! Исса Сулейманович! К тебе! Здравствуйте, Дина Павловна!

Айзатуллин (поднял голову, снял очки, обра-дованно). Дина Павловна! Вам уже передали? (Хлопнув рукой по тетрадям). Видите? Нашлись, с позволения сказать, экономисты...

Батарцев и Соломахин входят в комнату.

Батарцев (широко поведя рукой в сторону Айзатуллина и Милениной – Соломахйну). А ты говоришь – Исса! Смотри! Не успели решить, а она уже здесь, Миленина! Уже он объясняет ей задание... и во всем он так! (Подойдя поближе, Милениной). День добрый, Дина Павловна! Как квартира новая? Довольны? (Соломахину, шутливо). Даже на новоселье не пригласила! А книг, говорят, у неё, книг... читать все равно некогда, хоть поглядеть бы! (Милениной). А? Позволите?

Миленина, продолжая стоять, неловко повела рукой – мол, заходите, буду рада.

Айзатуллин. Кстати, Лев Алексеевич, я хочу попросить Дину Павловну остаться на заседании парткома, вы не возражаете? Ей это будет полезно.

Соломахин. Пожалуйста.

В дверях появляется Потапов.

Потапов (громко). Лев Алексеевич, всё в порядке.

Соломахин. Подождите... вы же пошли человека позвать!

Потапов. А я позвал! Вот – человек! (И кивком головы указал на Миленину).

Общее замешательство.

Айзатуллин (ещё не веря). Вы, Дина Павловна? Вы? Почему же вы мне не сказали? Дина Павловна, дорогая! Почему вы от меня это скрыли?

Миленина молчит. Потапов стоит за её спиной, за спиной Потапова стоит Толя, готовые каждую секунду вмешаться и прийти на помощь. Все окружили их.

Батарцев. Ничего не понимаю!

Соломахин. Садитесь, товарищи, продолжим?

Садятся – но кто где, прежнего порядка уже нет. Миленина продолжает стоять.

Батарцев (нетерпеливо). Так ваше участие в этих расчетах в чем, собственно, заключается?

Миленина (негромко). Ну... сама идея, сам принцип такого анализа принадлежит бригаде. Принцип довольно оригинальный. Они начали копать снизу, с простоев. И все расчеты делали они. Конечно, я во многом помогала – кое-какими коэффициентами, дала им все необходимые цифры... в конце я все расчеты тщательно проверила. Они безукоризненны.

Комков. А почему, простите, именно к вам обратились?

Мотрошилова. Вот-вот!

Миленина. Я по совместительству преподаю математику на подготовительных курсах... Туда ходят ребята из этой бригады: Толя Жариков, например (кивнула в сторону Толи), Валера Фроловский...

Фроловский в этом месте неловко кашлянул.

Они просили меня помочь. А потом познакомили меня с Василием Трифоновичем. (Улыбнулась Потапову).

Батарцев (перебивая, ошарашенно, Фроловскому). Так это у него в бригаде твой парень?

Фроловский. У него.

Батарцев (Потапову). У тебя?

Потапов. У меня.

Батарцев (Фроловскому). И тоже от премии отказался?

Фроловский опускает голову.

Батарцев. Гриша, как же так? Ты, выходит, всё знал, в курсе дела! Не пришёл, не предупредил... И тут сидишь молчишь?

Фроловский не отвечает.

Батарцев. Ну и денёк! Открытие за открытием! (Закуривает).

Соломахин. Дина Павловна, в чём, по вашему мнению, ценность этого анализа?

Батарцев быстро взглянул на Соломахина.

Миленина. В том, что он провел четкую разграничительную линию между тем, что зависело от нас, и тем, что от нас не зависело. Насколько мне известно, идея этого расчета возникла у ребят после одного спора: одни говорили – «у нас вообще так», порядка, мол, не было, нет и не будет никогда, а другие, в том числе и Василий Трифонович, всю вину возлагали на руководство стройки. (Поворачивается к Потапову). Ничего, что я всё рассказываю?

Потапов. Ничего, ничего.

Миленина (продолжает). Главный вывод этого анализа я бы сформулировала так: оказывается, мы страдаем не столько от дефицита стройматериалов, сколько от собственной неорганизованности.

Черников улыбается.

Мотрошилова. Что же получается: руководство треста сознательно пошло на обман, чтобы премию выбить? (Милениной). Так надо понимать?

Миленина. Я не могу сказать, чтобы здесь был сознательный, заранее обдуманный обман. Я по себе сужу. Когда Василий Трифонович первый раз объяснил мне, с какой целью они задумали свой анализ, я была абсолютно убеждена, что они заблуждаются. Я была уверена: этот анализ наверняка докажет, что у треста были самые веские основания скорректировать план. Ведь я прекрасно знала – стройка недополучила целый ряд конструкций, материалов. Об этом так много всегда говорили – на всех совещаниях, на планёрках. Но точных расчетов никто не делал. А когда посчитали, получилось, что Василий Трифонович прав... Очевидно, желание руководства, чтобы на стройке все выглядело хорошо, сильно преувеличило значение недопоставленных материалов. Психология взяла верх над фактами... Я могу про себя сказать, если бы не Василий Трифонович, мне бы в голову никогда не пришло сделать подобный анализ! Зачем он? Зачем доказывать, что мы плохие? Мы-то в отделе у себя привыкли думать всегда наоборот: как доказать, что мы лучше других. Это же наш трест!.. А у рабочих, оказывается, обзор гораздо просторнее, и они гораздо объективнее, гораздо спокойнее, строже смотрят на свою стройку... У них этого нашего трестовского патриотизма гораздо меньше. (Мотрошиловой). Вы меня про руководство спрашиваете? Я, например, уверена, если бы такой расчет (показала на тетради) был бы у Павла Емельяновича на столе до того, как он ходатайствовал об изменении плана, он не стал бы этого делать.

Любаев. Но почему вы все-таки не сказали Иссе Сулеймановичу? Это же не просто так? Серьезнейшие расчеты! Почему вы ему не сказали, что делаются такие расчеты, что они есть?

Миленина молчит.

Батарцев (очень сухо). А почему Потапов из вашего участия делал тайну? Это уже совсем непонятно.

Миленина (оглядываясь на Потапова). Нет, тут совсем другое. Я думала, Павел Емельянович, что когда расчеты будут готовы, мы пойдем к вам, покажем, объясним...

Батарцев (перебивая). Почему же вы так не сделали?

Миленина. Я сейчас объясню... На днях ко мне пришли ребята. Всей бригадой. Василий Трифонович сказал: поскольку сейчас дают премию, бригада решила от неё отказаться. Он сказал, что и я тоже должна так сделать. Раз они так решили, очевидно, это имело смысл. Но я... я не смогла. (Смутившись). Я не из-за премии, конечно... в смысле не из-за денег... просто я как-то не умею, не готова к таким... В общем, мне показалось, что это не совсем правильно. Мы тогда даже поспорили, и даже из бригады кое-кто со мной согласился... (Оглянувшись на Потапова). Василий Трифонович, ничего, что я рассказываю?

Потапов кивает.

Миленина. Но потом они все же остались при своем решении. А я премию получила. После этого, я так думаю, Василий Трифонович и не стал упоминать мое имя. Может быть, он подумал, что я боюсь неприятностей, не знаю. Во всяком случае, я ему не поручала делать тайну из моего участия. И когда он пришел сейчас за мной – я даже обрадовалась. Я не жалею, что так получилось и что вам теперь всё известно.

Соломахин. Дина Павловна, вы близко узнали бригаду. Какое же у вас от неё впечатление?

Миленина. Ребята, по-моему, в основном очень толковые. Искренние, честные. До всего хотят докопаться, понять... Видите ли, я жила здесь на стройке довольно одиноко, а теперь у меня есть друзья. (Улыбнулась). Недавно на охоту меня взяли. Я первый раз в жизни стреляла. В утку.

Батарцев (с горечью). Стреляли в утку, а попали в трест!

Миленина (помолчав, тихо). В утку я не попала...

Соломахин. Спасибо, Дина Павловна, что пришли и помогли нам разобраться. И спасибо ещё за то, что вы были так внимательны, когда рабочие к вам обратились за консультацией и за помощью.

Миленина. До свидания,

Миленина выходит. Какое-то время все молчат. Вдруг начинает подавать сигналы селектор. Соломахин нажимает кнопку.

Голос по селектору. Павел Емельянович! Это Осетров!

Батарцев (раздраженно). Что такое?

Голос по селектору. Я не знаю. Мне передали – срочно с вами связаться.

Батарцев. Правильно вам передали. Почему был задержан чертёж на фундамент для компрессорной? Почему такое совершенно непростительное безобразие?!.

Голос по селектору. Я все понимаю, Павел Емельянович. Так получилось. Прошу прощения.

Батарцев. Так вот, чтобы вы ещё лучше понимали... В субботу возьмете весь свой отдел в полном составе и к восьми утра прибудете на компрессорную! В распоряжение бригадира Потапова! Он вам вручит отбойные молотки и будете долбить свой никому теперь не нужный фундамент! Вам ясно?

Голос по селектору. Ясно...

Батарцев. Имейте в виду, я лично приеду на площадку и буду смотреть, как вы долбите! (Выключает селектор).

После небольшой паузы поднимается Потапов.

Потапов (Батарцеву). Я хочу уточнить, Павел Емельянович. Наши расчёты теперь уже не надо проверять? Или как?

Молчание.

Потапов. Выходит, не надо. (Поворачивается к Соломахину) Тогда я хочу, Лев Алексеевич, от имени бригады внести предложение парткому. Можно?

Любаев. Какое ещё предложение?

Соломахин. Пожалуйста.

Потапов. Значит, так. Поскольку план нам скостили неправильно и незаконно, моя бригада предлагает поставить вопрос перед главком, чтобы перевыполнение плана нам зачеркнули. И восстановили тот старый план, который мы могли выполнить, но не выполнили. Чтобы было всё по правде. Второе. Поскольку премия дадена нам липовая, моя бригада предлагает всю эту премию вернуть обратно в Госбанк! Все тридцать семь тыщ! Это чужие деньги, и надо их вернуть. Вот такое у нас предложение, Лев Алексеевич. Оно принято единогласно на собрании бригады. (Достает из внутреннего кармана пиджака сложенный листочек). Вот протокол. (Протягивает Соломахину листочек).

Батарцев тяжело вздыхает. Пауза.

Комков. Это что же ты предлагаешь – деньги обратно у людей забрать?

Потапов. Да, забрать.

Комков. Ты вообще соображаешь, что говоришь? Ты знаешь, что может быть, если такое сделать?

Потапов. А что может быть?

Комков. А все что угодно! Люди тебе что, игрушки? То дали, то забрали! Вот ты семнадцать лет на стройках – был хоть один случай такой?

Потапов. Не было. Ну и что? А мы поставим так вопрос – и будет! И тогда что-то изменится на этой стройке! Когда мы вернем премию все до одного, когда нам зачеркнут третье место, когда из хороших мы станем плохими, как и есть по правде, и весь этот позор переживем – а позор большой будет! – тогда дела пойдут по-другому!.. Так что, Лев Алексеевич, я предложение внес и прошу решить: принимается оно или не принимается!

Толя. Да или нет?!

Пауза.

Батарцев. О-хо-хо! (Соломахину). Ты знаешь, Лев Алексеевич, о чем я сейчас подумал? Ведь скоро наступит такое время в недалеком будущем, когда никто не захочет садиться, так сказать, в руководящие кресла.

Фроловский (усмехнувшись). По-моему, ты преувеличиваешь, Павел Емельянович...

Батарцев. Не знаю, не знаю. Может быть, преувеличиваю, а может быть, и преуменьшаю. Но я бы сейчас с величайшим удовольствием поменялся вот с ним (показывает на Потапова) местами! И чтобы не он, а я встал и сказал: у меня есть одно предложение! Премию вернуть! Перевыполнение зачеркнуть! А управляющего трестом Потапова Василия Трифоновича перечеркнуть! Я просто хочу себя почувствовать в положении человека, который может подняться и вот так взять и сказать! Я никогда не был в таком положении. В сорок пятом вернулся с фронта, мне было двадцать три года. Год проработал на заводе. Четыре года институт. И все! А потом время от времени кто-то поднимался и говорил: Батарцева надо перечеркнуть! Я всегда был виноват. Я тот, который виноват! (Фроловскому). Напрасно своего Валерку в институт толкаешь, Гриша! Он сколько у нас работает?

Фроловский. Восемь месяцев.

Батарцев. Пожалуйста! Мальчишка проработал восемь месяцев, и он уже отказался от премии! Уже от его имени – ведь от его имени тоже! – сидит здесь бригадир и говорит: перечеркнуть Батарцева, перечеркнуть Соломахина!.. Ну, вот ты, Лев Алексеевич, ты как относишься к его предложению? Если так – по первому движению души?

Пауза.

Соломахин. Я думаю, Павел Емельянович, что если мы примем предложение Потапова, это будет правильно.

Батарцев. Так... Хорошо! (Поднимается и начинает ходить взад и вперед по комнате). Спасибо за откровенность, Лев Алексеевич! (Останавливается перед Соломахиным). Но только объясни мне, пожалуйста, почему так получается: он – «за», ты – «за», а я – «против»? Всей душой против! Почему ты такой свободный человек, а я весь, понимаешь, в цепях и этих самых... веригах?! Почему?

Соломахин. Павел Емельянович, давайте послушаем членов парткома. Вы уже знаете, что я «за», я знаю, что вы «против», послушаем других товарищей.

Батарцев резко отодвигает стул и садится.

(Комкову, который сидит первый с правой стороны). Олег Иванович, тебе слово.

Комков (встает). Я не знаю, был ли кто из вас на стройке, когда премию давали? Товарищи дорогие, это же был праздник! Люди были рады, довольны, по-человечески все восприняли! А теперь что? Допустим, всё тут правильно (показал на тетради). Допустим. Но причём люди, причём рабочие? Я категорически против предложения Потапова, Лев Алексеевич! Как хотите рассуждайте, но рабочие не виноваты!

Соломахин. А как нам быть с этими тетрадками?

Комков. А вы их в сейф положите, Лев Алексеевич, и пускай они там на здоровьечко лежат! Поздно теперь ручками махать! Если надо кого-то наказать – давайте накажем. Давайте! Но забирать деньги – нельзя! Лев Алексеевич, это – ра-бо-чи-е! Понимаете?

Потапов. Ну и что – рабочие? Они что – бестолочь? Или как? Не чепай его, а то взбрыкнется? Рабочий!.. Не надо, Комков, пугать рабочими. Я – не пугало, и ты – не пугало. Пожалуйста, соберите всех бригадиров стройки, я буду сам объяснять. Почему надо от этой премии отказаться. Почему эта премия – ни рабочему лично, ни государству лично – невыгодная!

Комков. А я считаю, что рабочие эту премию заслужили! Вот просто так, заслужили, и все! Ну хотя бы тем, что они были готовы и тот, первоначальный план выполнить и перевыполнить. От них не зависело. Они бы сделали. И ещё сделают!

Соломахин. Премия всё-таки выдается за реальные результаты, а не за желаемые и не за возможные в принципе.

Комков. Но эта премия уже выдана, Лев Алексеевич. Вы-да-на! (Садится).

Любаев (поднимается). Товарищи, давайте поймем одно. Чего добивается Василий Трифонович? Конечно же, он, во всяком случае, как я понимаю, добивается не изъятия премии. Он просто хочет, чтобы в тресте было больше порядка. Вот его цель. Но это ведь и наша общая цель тоже. Лев Алексеевич, что я предлагаю. Необходимо срочно выработать серьезный, продуманный, реальный план мероприятий по улучшению организации труда на стройке. Предварительно составить анкеты, раздать бригадирам, мастерам, послать делегации на передовые...

Потапов (перебивая). Я не согласен!

Любаев. Почему это вы не согласны?

Потапов. Потому что у нас таких планов мероприятий навалом! Оргтехмероприятий. Мероприятий по улучшению качества. Мероприятий по улучшению количества. Еще есть по сокращению, по уменьшению, по увеличению и не знаю ещё по чему! А толку нет никакого!

Любаев. Хорошо, давайте сделаем так. Соберем всех инженерно-технических работников треста и попросим товарища Потапова Василия Трифоновича, исходя из этих расчетов (показал на тетради), выступить перед ними с докладом. Я считаю, что это будет иметь большое воздействие. И вообще это хорошо – когда рабочий как равный выступает перед инженерами! Лев Алексеевич, вы согласны?

Потапов (едко). Роман Кириллович, а чего уж мелочиться – инженеров треста собирать? Давайте соберем министров, начальников главков, ученых – и я встану перед ними как равный и буду их уму-разуму учить! Здорово, правда? А потом по телевизору всем покажем! На весь Союз прогремим! А Александра Михайловна в это время будет на спицах носки внучке вязать – в кабине башенного крана!

Любаев. Уважаемый Василий Трифонович! Как я понимаю, вы внесли своё предложение для того, чтобы заострить вопрос. И в таком качестве я ваше предложение приветствую! Если же вы действительно хотите, чтобы тресту опять корректировали план и прочее... тогда, извините, мне непонятен исток ваших действий! Показные жесты никому не нужны, Василий Трифонович!

Соломахин. Короче говоря, вы против, Роман Кириллович?

Любаев (поворачивается лицом к Соломахину). В таком случае – да. Против. (Садится).

Соломахин. Вас прошу, Александра Михайловна.

Мотрошилова (сидя). Я опять насчет дисциплины скажу, Лев Алексеевич. (Батарцеву). У нас на стройке, Павел Емельянович, нет слова «нельзя». Всё можно у нас. Опоздать на работу – можно. Ничего не будет. Прогулять – можно... Чертёж, видите, тоже можно не прислать вовремя, тоже ничего не будет. Наш трест, Павел Емельянович, двор без забора, везде можно пройти! А когда всё можно – коллектива не получится! Даже муж и жена, если всё можно,— уже семьи не будет... Вот я – крановщица. Мой кран по рельсам ходит: отсюда и до сих пор. И высоту имеет определенную. Так и в тресте: надо, чтобы рельсы были по всем вопросам. (Толе). Во, улыбается! Дисциплина, рельсы, свободы нет... Ты свободно думай, куда рельсы эти проложить и какие, а что они нужны – это уж точно!..

Айзатуллин (перебивает). Александра Михайловна! Вы скажите, как к предложению Потапова относитесь?

Мотрошилова. Хорошо отношусь!.. Толковое предложение. Когда у людей высчитывать начнут, каждый задумается! Почему дают премию, люди не спрашивают, а почему отнимают – спросят. И это хорошо.

Звонит телефон. Трубку берет Любаев.

Любаев (в трубку). Слушаю!.. Потапов не может подойти к телефону, идёт партком! (Кладет трубку, всем). Товарищи, давайте закругляться, а то бригада Потапова явится сюда в полном составе демонстрировать единство!

Соломахин кивает Фроловскому – его очередь выступать. Фроловский поднимается. Батарцев на секунду взглянул ему в глаза и отвернулся.

Фроловский. Тяжёлый вопрос сегодня решается у нас, товарищи. На мой взгляд, он вот в чём состоит. Как бы вам объяснить? Например, один мужчина может разрешить своей жене пойти вечером в кино с соседом. Он считает, что это нормально. А другой мужчина – стоит его жене улыбнуться кому-то в автобусе – так он ей такой скандал закатит дома, что стены дрожат. И это он считает вполне нормальным. Весь вопрос в том, где у нас в душе проходит граница между допустимым и недопустимым!.. Знаете, у меня на днях уже был один партком. Дома. Вечером прихожу – жена сообщает: так и так, у нас новости. Валерка отказался от премии, вся бригада у них отказалась. Я поднял его с постели: «Это правда?» – «Правда, папа», Так вот, завтра утром, говорю, ты пойдешь в кассу и получишь свою премию! И больше в этой бригаде ноги твоей не будет! А он стоит передо мной в трусиках: «Я могу уйти из дома, папа, но из бригады не уйду!» Дело дошло до того, что жена кинулась нас разнимать... Я всю ночь проговорил со своим сыном. Как мужчина с мужчиной. И как работник треста с работником треста. Так вот, там, у меня на кухне, за столом, прав был мой сын. А здесь, за этим столом, прав Потапов!.. (Батарцеву). Паша... Я не знаю, как это случилось... Но с каких-то пор ненормальное мы считаем нормальным, недопустимое – допустимым, неположенное – положенным!.. Вчера Валерка говорит: «Ну, что папа, ты, конечно, завтра выступишь против нашей бригады?» – «А почему ты так думаешь?» – «А потому, говорит, что Павлу Емельяновичу наш поступок наверняка не понравится, а ты против Павла Емельяновича никогда в жизни не пойдешь». И добавил: «Я могу тебе, папа, совет дать. Ты завтра на партком не ходи. Скажи – заболел». Вот такие дела, Павел Емельянович. Извини меня, но я – за предложение Потапова. (Садится на своё место, закуривает).

Поднимается Айзатуллин – его очередь.

Айзатуллин. Я убежден, товарищи члены парткома, что мы должны быть честными. Но я не убежден, что мы должны быть глупыми! Я тебя, Григорий Иванович, слушал и никак не мог понять, где я, собственно, нахожусь: в институте благородных девиц или на крупном современном производстве? Как-никак мы деловые люди. Не очень, правда, ещё деловые, но всё-таки! А вы посмотрите, в каком идиотском положении мы можем сейчас оказаться! Совсем недавно мы доказывали, требовали, умоляли – измените нам план! С большим трудом главк пошел нам навстречу. С большим трудом! А теперь мы должны поехать в этот же главк и таким тоненьким голоском сказать: тут у нас один бригадир подсчитал, что, оказывается, план мы выполнить могли, так что, пожалуйста, восстановите его... Это же скандал! Все наши отношения с главком немедленно летят к чертовой матери! Ведь после того, как главк подписал нам изменение плана, он за это отвечает больше, чем мы! Вы понимаете, что отсюда вытекает? Товарищи, давайте не витать в облаках! Для нас очень важно то обстоятельство, что руководство главка относится к тресту доброжелательно! Это отражается и на снабжении, и на фонде заработной платы, и на других жизненно важных вещах. Ведь пока ещё не роботы решают вопросы, а люди. И нам очень важно, чтобы те люди, которые решают вопросы, уважали нас... Тут Дина Павловна говорила: мы слишком любим свой трест! Да, любим! Это закон жизни – стараться, чтобы твоя организация выглядела лучше! И этот закон главк понимает. А вот то, что предлагает Потапов,— этого главк не поймет!.. Так же нельзя. Пришел Потапов, принес две тетрадочки, и сразу всё пошло вверх тормашками! А если бы товарищ Потапов не работал в нашем тресте? Если бы нам немножко меньше повезло в жизни? Тогда, очевидно, вопрос не стоял бы. Значит, всё зависит от одного человека?..

Соломахин. Один человек – это не так мало, Исса Сулейманович. Вот, скажем, взять вас. Если бы на вашем месте был другой...

Айзатуллин (не сдержавшись). Если бы на моем месте был другой, вас бы давно всех разогнали!.. (Садится).

Соломахин (обращаясь к Зюбину). У вас будет что-нибудь, Александр Александрович?

Зюбин, который за все время не произнес ни слова, встаёт.

Зюбин. Тут Павел Емельянович упрекнул меня премией. Дескать, я её не заслужил. Так вот, Павел Емельянович, завтра утром я свою премию сдам обратно в кассу. Можете меня снимать, я пойду работать к Потапову в бригаду. Простым бетонщиком. Вы, Павел Емельянович, наверное, не знаете, что значит на нашей стройке работать прорабом. Это значит, Павел Емельянович, бегать с утра до вечера высунув язык, как собака! Я здесь с первого колышка – и не было ни одного дня нормального, спокойного! (Сел. Но тут же встал снова). И ещё я хочу сказать Комкову. Запомни, Комков, тебе до Потапова далеко. Ты только за себя. Хватать за горло – твой метод. Но уже скоро такие бригадиры, как ты, уйдут в тень... Не улыбайся. Ты в передовиках ходишь только потому, что на стройке порядка нет! (Снова садится, на этот раз окончательно).

Соломахин (Черникову). Виктор Николаевич... вы будете говорить?

Черников (не сразу, сидя). Как я понимаю, если предложение Потапова будет принято, Павла Емельяновича снимут с работы. (Помолчав). Я от всей души поддерживаю это предложение.

Айзатуллин (вскочив). Вы карьерист! Вы бы всех тут уволили, одного себя оставили! Когда вам светила должность главного инженера, вы поддерживали Павла Емельяновича! А теперь осмелели? Рано хороните! (Резко поворачивается к Соломахину). Это вы виноваты, что партком принимает такой оборот! Лично вы! Поторопились: «Я – за». Вы что, думаете, если свою точку зрения как секретарь парткома высказали первым, вас обязательно поддержат?

Соломахин. Успокойтесь. Ничего страшного не происходит.

Айзатуллин. Значит, вы согласны с заявлением Черникова?

Соломахин. Я считаю, надо сначала выслушать Черникова.

Айзатуллин. А по-моему, сейчас не время обсуждать этот вопрос!

Соломахин (Черникову). Прошу вас, Виктор Николаевич...

Черников. А мне больше сказать нечего.

Возможно, препирательства продолжались бы ещё, но поднялся Батарцев.

Батарцев (старается говорить спокойно). Пока Павла Емельяновича ещё не уволили из треста, он, с вашего позволения, скажет несколько слов. Честно говоря, я не ожидал, что наш сегодняшний разговор зайдет так далеко. И не буду скрывать, я в некоторой растерянности. От многого, что я здесь сегодня видел и слышал. Но раз уже пошло в эту сторону, то, я думаю, надо идти до конца. Вы, товарищ Потапов, и понятия не имеете, в какой момент, в какое сложнейшее переплетение обстоятельств вы влезли со своими тетрадочками!.. Я собирался доложить об этом членам парткома несколько позже, не сегодня, но вот придется сделать это сейчас. (Пристально посмотрел на Соломахина). Вы все знаете, что к концу этого года страна ждет от нас пуска комбината. Та продукция, которую будут здесь выпускать, уже разнаряжена, расписана на десятки предприятий. И даже за рубеж! Так вот, я должен вам сообщить: пуск комбината под угрозой срыва!

Соломахин вскинул голову.

Батарцев (прямо встретил его взгляд). Да, Лев Алексеевич, к сожалению, дела обстоят именно так... Нам придется пускать комбинат без некоторых объектов. Без центральной лаборатории. Без ремонтно-механической базы. И без очистных сооружений.

Соломахин. Павел Емельянович, нам никто не позволит пускать комбинат в урезанном виде!

Батарцев (резко). А почему нам позволили три года назад начинать строить этот комбинат задом наперёд?! Труб не было! Технической документации не было! А план был! И вместо того чтобы сначала провести подземные коммуникации, построить дороги, построить базу, я начал возводить здания, цеха, класть стены! А начало стройки, чтоб вы знали, это ген, из которого потом всё дальнейшее произрастает! Вы посмотрите на нашу площадку: всё перекопано, перерыто, вся технология нарушена! А почему? Потому что мы так начали! (Чуть спокойнее). Теперь я хочу вам объяснить, товарищ Потапов (поворачивается к Потапову), почему так беспокойно ведет себя сегодня Исса Сулейманович. Дело в том, что, пока вы с Милениной делали свой анализ (показывает на тетради), он (кивает на Айзатуллина) сидел ночами и делал другой расчёт. Расчёт, доказывающий, что с первого дня строительства трест был поставлен в такие условия, которые дают нам сегодня право настаивать на изъятии из пускового комплекса некоторых объектов!..

Соломахин. А почему партийный комитет ничего не знает об этом расчёте?

Батарцев. Потому что он ещё не готов, Лев Алексеевич. Я от партийного комитета ничего не скрывал и скрывать не намерен. Хотя ты меня в этом сильно подозреваешь! (Потапову). Я не хочу сказать, что здесь (показал на тетради) – неправда. Если брать отдельно тот год, который здесь (опять похлопал по тетрадям) отражён, то всё точно. Все правда. Но эта правда в немалой степени порождена той правдой, которую в своем анализе показывает Исса Сулейманович. Вы всё учли, за исключением того момента, что стройка была начата технологически неверно... А теперь представьте, что и ваши тетрадочки и расчет Иссы Сулеймановича – он на днях будет готов – вместе и одновременно поступят в главк! Товарищи, спросят нас, в чём дело? Вот у вас какие резервы (он потряс тетрадочками Потапова), вот где собака зарыта! В вашем неумении организовывать труд людей! А не в том, что вы не так начали! И ходатайство наше об изменении пускового комплекса будет отклонено! Пускайте, скажут! Полностью, как надо, пускайте, и никаких гвоздей!.. Стройка будет поставлена в тяжелейшее положение. (Соломахину). Полного пуска всё равно не будет, Лев Алексеевич. А будет кошмар штурмовщины, причем бесполезной... (Потапову). Я вас прошу, очень вас прошу, товарищ Потапов, и как человек, проживший на свете пятьдесят два года, и как управляющий трестом, заберите свои тетради. Снимите с повестки дня своё предложение! Поверьте мне – это будет во всех отношениях и правильно и справедливо. Поверьте, что я вас прошу об этом не потому, что боюсь наказания за срыв пуска. Во всяком случае, не только поэтому.

Наступило молчание. Соломахин было встрепенулся, хотел что-то сказать, но не стал. Очевидно, он решил сначала послушать, что ответит управляющему Потапов. Все сейчас смотрят на Потапова. Потапов, опустив голову, молчит. Тогда поднялся Комков. Он взял со стола обе тетрадки и подошел с ними к Потапову.

Комков (протягивая тетради). От парткома бригаде Потапова на память. Надеюсь, на до-о-олгую!

Потапов взял тетради. Он прошел несколько шагов и остановился перед Батарцевым.

Потапов (негромко, Батарцеву). Зачем же вы начали, Павел Емельянович?

Батарцев. Что зачем я начал?

Потапов. Стройку зачем вы начали?

Батарцев (усмехнувшись). Вы, наверное, думаете, если я управляющий, я уже всё могу? У меня был приказ. Был план!

Потапов. И вы не сопротивлялись?

Батарцев. Чему я должен был сопротивляться?

Потапов. Ну, чтоб не начинать в таких условиях. Вы же знали наперёд, чем дело кончится.

Батарцев. Сопротивлялся, товарищ Потапов, как же вы думаете! Конечно, сопротивлялся!

Потапов. А как вы это делали, Павел Емельянович?

Батарцев. В главке разговаривал, с руководством главка: втолковывал, доказывал! Матом даже ругался!

Потапов. А они?

Батарцев. А они меня по спине хлопали: ничего-ничего, всё будет нормально...

Потапов. А вы?

Батарцев (уже раздражённо). Что я?!

Потапов. Но вы же могли поставить вопрос ребром. В крайнем случае написать заявление: или отодвиньте начало строительства, пока не будет всё, что положено, или сымайте с должности.

Комков. А ты, оказывается, Потапов, наивный парень! Ну и сняли бы Павла Емельяновича. Пришел бы другой и начал!

Потапов. Не скажи! Когда вопрос ребром ставится, люди начинают думать. Прояснение в мозгах происходит, когда вопрос ребром ставится.

Любаев. Ну, это же несерьёзно, Василий Трифонович! Заявление, ребром... Вы опять рассуждаете с горки бригадира.

Потапов. А вы гляньте, что получается, Роман Кириллович! Павел Емельянович – со своей горки – говорил тут, что у меня простои потому, что в стране с планированием плохо. А я вот вижу – со своей горки,– что именно Павел Емельянович тем, что начал стройку, когда её начинать нельзя было, это самое планирование и запутал. (Батарцеву). Тут крупная промашка с вашей стороны, Павел Емельянович... (Кладет тетради на стол).

Батарцев (Потапову, мягко). Вот здесь сидит начальник ваш – Виктор Николаевич. Вы уже поняли, что относится он ко мне далеко не дружелюбно. Но даже он вам скажет, как я не хотел тогда начинать стройку. В чём угодно я грешен, но только не в этом,

Черников. Лев Алексеевич, разрешите?

Соломахин кивает.

Черников. Я не собирался говорить, но уж раз меня призывают в свидетели – скажу. (Встаёт). Вы неточно выразились, Павел Емельянович. Это неправда, что вы не хотели начинать стройку. Вы хотели не хотеть! Понимаете? Эмоций было много, а практических шагов ноль... Вы помните – три года назад, примерно на этом месте, где мы сейчас сидим, стояли вы, я, Григорий Иванович и Айзатуллин. Эта земля тогда ещё не нюхала бетона. Ничего ещё не было: ни хорошей работы, ни плохой работы. Просто была земля, и стояли четыре человека, которым поручили на этой земле построить комбинат... Я хорошо помню ваши слова. «Ребята,— сказали вы тогда,— это же так здорово, что мы начинаем строить на совершенно новом месте!» Сейчас самое главное – всё продумать, всё учесть, самое главное, вы говорили тогда, правильно начать стройку. Как и сегодня, вы говорили, что начало стройки – это ген. И добавили: я вас уверяю, все беды строительства оттого, что неумно, необдуманно начинают. Не конец – делу венец, сказали вы тогда, а начало! И ещё крикнули громко, на весь лес: на-ча-ло! Вы говорили тогда: я клянусь вам – до тех пор пока мы не проложим по всей площадке подземку, пока не сделаем все дороги, ни один объект, ни одна стена не будет начата!.. А потом, полгода спустя – вы помните? Когда уже начали, когда уже все пошло не туда, но ещё можно было исправить положение, вы помните, мы сидели у вас дома до двух часов ночи. Договорились: чёрт с ними, с квартальными показателями, с прогрессивками, с премиями – надо решать главное: пуск! Клянусь тебе, Виктор Николаевич, сказали вы, что больше ни одного нового объекта начинать не будем! И я в очередной раз поверил: нет, все-таки Павел Емельянович – это Павел Емельянович! А через неделю телефонограмма: приступить к строительству нового объекта!.. Как будто и не было ночного разговора. Я позвонил: Павел Емельянович, как же так? – «Виктор Николаевич, дорогой мой, не волнуйтесь, надо с этим кварталом расправиться, а потом уже всё будет по-другому». Но я вам тогда ещё верил. Верил, что ничего страшного, как вы говорили, что всё уладится, как вы говорили, что главное сейчас – не портить отношения с главком, как вы говорили. Я думал: «не портить отношения с главком» – это ваша тактика, а это оказалось вашей стратегией, Павел Емельянович... Да, мне несколько обидно, что вы решили не назначать меня главным инженером. Но вы знаете, Павел Емельянович, мне больше обидно не за себя, а за вас. Вы сами предложили мне эту должность, вроде поддерживали мои идеи, мои планы перестройки работы треста... Но стоило Иссе Сулеймановичу сказать «нет» – и вы пошли на попятную. Не потому, что вы Иссу Сулеймановича цените и уважаете больше, чем меня. Нет. А потому, что Исса Сулейманович вписывается в вашу стратегию. Потому, что его знаменитая пословица: «Я перед главком отчитываюсь за каждый квартал в отдельности, а не за всю жизнь сразу» – это в конечном счете и ваша пословица, Павел Емельянович... Вы сложный человек. Это правда. И это меня всегда подкупало. Но теперь я знаю: сложность – это не качество. Это всего лишь структура. Сложный может быть и хорошим и плохим... Вы виноваты, Павел Емельянович, в том, что мы тогда так начали стройку. И в том, что мы её сейчас так заканчиваем! (Кончил говорить, но не садится и в упор продолжает смотреть на Батарцева, ожидая ответа).

Павел Емельянович молчит. Тогда заговорил Соломахин.

Соломахин. Ну что же... Я думаю, все высказались,— пора уже что-то решать. Давайте будем определяться...

Айзатуллин (перебивает). Подождите! Я хочу спросить... вас, Лев Алексеевич, вас, товарищ Потапов, и вас, товарищ Черников. Я хочу спросить... почему, я хочу вас спросить, для того, чтобы работать нормально, всего лишь нормально, я подчеркиваю,— управляющий трестом должен был совершить чуть ли не подвиг? Ведь в этом вы обвиняете Павла Емельяновича! Он должен был, по-вашему, ставить вопрос ребром, сопротивляться, рисковать своим положением, которого он добился всей своей жизнью! И всё это во имя того, чтобы работать элементарно нормально! Товарищи, это же абсурд! Это же ненормально, когда, для того чтобы работать нормально, надо быть героем! Почему так, я вас спрашиваю?

Зюбин (вскакивает). Да при чём здесь подвиг?! При чём героизм?! Почему вот эти расчёты сделал Потапов, а не вы, Исса Сулейманович?! Вы свой долг – элементарный, я подчеркиваю! – не выполнили, а ему из-за этого приходится подвиг совершать. Это вы его заставляете быть героем! Потому что за все наши просчёты, за все наши ошибки, за все наши трестовские патриотизмы расплачивается он! Ниже уже не на кого перекладывать! Но скоро этому придет конец! Потому что Потаповых будет с каждым днем все больше и больше... и они в конце концов заставят всех работать честно! Заставят! (Сел).

Соломахин (спокойно). Товарищи, я хочу предложить вашему вниманию проект решения, который одновременно является и моей точкой зрения по затронутым здесь очень серьезным вопросам. Значит, предлагается следующее постановление. (Берет в руки листочек, на котором раньше записывал). Первое. Партийный комитет полностью одобряет принципиальные действия коммуниста товарища Потапова и возглавляемой им бригады. Второе. Партийный комитет обязывает управляющего трестом Батарцева ознакомить руководство главка с расчетами бригады Потапова и на основании этих расчетов поставить вопрос о ликвидации ранее внесенной в годовой план треста ничем не оправданной корректировки. Со всеми вытекающими отсюда последствиями...

Айзатуллин (перебивает, горячо). Нельзя! Не нужно этого делать! Нельзя заниматься самоубийством!

Соломахин (спокойно). Товарищи, я ещё вот что должен отметить. Необоснованной корректировкой плана мы извратили само понятие социалистического соревнования. Какое же это соревнование, если оно зависит не от реальных усилий коллектива, а от манипуляций с цифрами? (Помолчав). Пункт третий. Партийный комитет предупреждает управляющего трестом Батарцева о принципиальной недопустимости некомплексного пуска комбината.

Айзатуллин (не выдержав). Значит, по-вашему, лучше сорвать вообще пуск?

Соломахин. Я считаю, что лучше – для государства лучше! – сдать комбинат несколько позже, но зато в абсолютно качественном и законченном виде. Конечно, за срыв срока кто-то поплатится. И это, очевидно, будем мы с вами, Павел Емельянович. Но это не может быть оправданием. Вы, Павел Емельянович, здесь говорили – вы начинали стройку не по-человечески. Не было одного, не было другого, не было третьего. А сейчас вы, Павел Емельянович, пробивая идею усечённого пуска, заставляете тем самым директора будущего комбината тоже начинать так, как три года назад начинали вы. У него тоже не будет одного, другого, третьего. И тоже будет руками разводить – я не виноват, объективные причины! А эти объективные причины не с неба падают! Они рождаются безответственностью... Зачем же, спрашивается, это делать? Во имя чего? Ведь этот комбинат наш не только теперь, когда мы его строим. После того как мы его сдадим – он тоже будет нашим! И я себе не мыслю здесь, в стенах парткома, другого взгляда на эти вещи.

Он ещё не кончил – резко прозвенел телефонный звонок. Трубку поднял Любаев.

Любаев (раздраженно). Идёт партком! (Положил трубку, но телефон зазвонил снова). Ну что такое?! Я же сказал – идёт партком!.. Что? Да, слушаю вас. Так... Так... Хорошо, передам. (Положил трубку – многозначительно и выжидательно обвел всех глазами).

Мотрошилова (нетерпеливо). Ну?

Любаев. Товарищи, небольшое сообщение. (У него вдруг вырвался нервный смешок). Звонили из бухгалтерии. Вот только сейчас бригада Василия Трифоновича (вежливый кивок в сторону Потапова) получила премию!

Потапов (растерянно). Что?

Любаев. Ваша бригада получила премию. (И развел руками).

Мотрошилова. Ох ты, господи!..

Айзатуллин откровенно ухмыльнулся.

Комков (Потапову). Ничего не поделаешь. Жизнь своё берёт.

Никто не смотрит на Потапова. Но тут, словно очнувшись, вскочил Толя Жариков.

Толя. Подождите! Это неправда! Это все подстроено! (Схватил каску). Вася, я сейчас на мотоцикле, всё уточню! (Вдруг сообразив). Нет, я по телефону! (Кидается к телефону в каске). Алё! Алё! Мне бухгалтерию тридцать третьего управления! Бухгалтерия? Тридцать третьего управления? Из парткома говорят! Насчет бригады Потапова! Премия! Откуда известно, что они премию получили?.. Все?.. Нет, вы фамилии зачитайте! Да, слушаю... Голованов? (Подпрыгнул от радости). Какой ещё Голованов, у нас нет такого! (Потапову). Я ж говорил, Вася! (В трубку). Лучше я вам буду называть фамилии, а вы смотрите, получил или не получил! Шишов! Шишов Николай! (Просияв). Не получил? (Всем победно). Колька Шишов не получил! (В трубку). А Фроловский Валерий?.. Ага, не получил! А говорите, все! Матвеев Егор?.. (Забеспокоившись). Нет, вы хорошо проверьте!.. И роспись его стоит? Ну ладно... Самохвалова смотрите... (Упавшим голосом). Тоже получил? Кириллов... Никитенко... Корольков... Иван Иванович... Тоже получил?.. Курочкин... Петров... Так... Так... Ну ладно, спасибо вам... (Кладет трубку, повернувшись к Потапову). Всего двенадцать человек получили. А ещё говорят – вся бригада! (И внезапно, с отчаянием). Вот гады!

Потапов тяжело поднимается. Пока Толя звонил в бухгалтерше, он сидел неподвижно, с застывшим лицом, положив на стол большие, судорожно сжатые кулаки. Теперь он встал. Хочет что- то сказать и не может. Поворачивается, берет со стола тетради и слепо идёт к двери.

Толя. Вася!

Толя рванулся было следом, но Соломахин с силой положил ему руку на плечо. Дверь за Потаповым захлопнулась.

Толя. Эх, чёрт! Это ребята, наверно, потому и звонили – хотели Васю предупредить... (Рванулся к столу, схватил свою сумку. Батарцеву). Ну что, Павел Емельянович, довольны?.. (Выходит).

Пауза.

Айзатуллин (сухо). Думаю, пора расходиться, товарищи. Хватит.

Все поднимаются, чтобы уходить.

Соломахин. Партком продолжается, Исса Сулейманович! (Встаёт. С нарастающей горячностью). Я считаю, оттого что часть бригады получила премию, для нас с вами ничего не изменилось! Я считаю, если мы сейчас не примем предложение Потапова, нас, как партком, надо гнать отсюда к чёртовой матери! Мы умеем и любим подниматься на трибуну и говорить красивые слова о рабочем классе! Он у нас и грамотный, и современный, и умный, и культурный, и настоящий хозяин своей стройки! А когда он сюда пришел, этот хозяин, к нам, когда он выложил всё, что у него наболело, мы его не узнали! Сначала мы решили, что он враг! Потом мы подумали, что он демагог! Потом мы пришли к выводу, что он подставное лицо! А потом мы сказали – ты парень хороший, но, пожалуйста, забери назад свои тетрадочки! Они нам мешают! А вы знаете, Исса Сулейманович, почему эти двенадцать человек получили сейчас премию? Потому что они не верят! Не верят, что Потапов чего-нибудь добьется, что можно что-нибудь изменить на этой стройке! Так неужели мы сейчас подтвердим это? Во имя чего мы так поступим? Во имя чего мы погубим в людях самое важное – веру в то, что ты не пешка в этой жизни, что ты можешь что-то изменить, переиначить, сделать лучше? Мы – члены Коммунистической партии Советского Союза, а не члены партии треста номер сто один! Такой партии нет и никогда не будет!..

Зуммер селектора прерывает Соломахина.

Голос по селектору (радостный голос уже знакомой нам женщины-начальницы). Павел Емельянович, докладывает Стекольникова! Вы меня слышите? Павел Емельянович, с домами всё в порядке! Все четыре дома сдали! Так что квартальный план в кармане! Этот дом – ну, который не готов у нас был,— так что я придумала: я сначала повела комиссию в два дома, потом на обед свезла их – в столовую, а после обеда я повела их опять в один из тех домов, которые они уже смотрели до обеда! (Смеется). Они и не заметили! Приняли один дом два раза! Дома-то все одинаковые! Представляете! Павел Емельянович? Вы меня слышите, Павел Емельянович?..

Батарцев подошел к селектору и выключил его. Все молчат.

Соломахин. Ставлю на голосование предложение коммуниста Потапова. Кто за это предложение – прошу поднять руку. Голосуют члены парткома (И сам поднял руку).

Подняла руку Мотрошилова. Поднял руку Фроловский.

Опустите. Кто против?

Против – Айзатуллин, Комков и Любаев. Трое «за», трое «против». Не голосовал лишь Батарцев. Странное у него сейчас лицо.

А вы, Павел Емельянович? Воздержались?

Батарцев (встрепенувшись). Нет, отчего же, я «за». (Поднял руку и так подержал её немного – один. Потом медленно опустил).

Соломахин. Большинством голосов предложение товарища Потапова принимается. Заседание партийного комитета считаю закрытым. Все свободны.

Никто не встаёт. Все сидят за столом, только Батарцев стоит в стороне.

Батарцев (негромко, грустно). Будь здоров, Лев Алексеевич. Я пойду домой. (Ушел).

Остальные продолжают сидеть молча.

Комков (поднялся). Ну чего сидим – пошли!

Никто ему не ответил.

(Махнув рукой, сел обратно).

Фроловский (вздохнув). Александре Михайловне хорошо – она в Польшу едет...

Комков. В Болгарию она едет!

Они продолжают сидеть молча – каждый думает о своем,— пока не опустился занавес.

Конец.