1

В пещере было настолько тихо, что каждый звук от человеческих шагов из шуршания превращался в настоящий рокот. Впереди с факелом осторожно шел Филипп де Шамбро, за ним двигался де Брие. Замыкала тайную процессию Эстель, которая видела перед собой могучую спину покровителя и боялась отрывать от нее взгляд, боялась отстать и потеряться. Впервые в жизни ей довелось оказаться в подобной ситуации: в глубоком и глухом подземелье, да еще и наедине с двумя мужчинами. Последнее обстоятельство, впрочем, смущало девушку меньше всего. А вот то, что ни она сама, ни ее опекун не знали наверняка глубины и протяженности этого лабиринта, и случись какая неприятность с провожатым — они бы сами ни за что не отыскали выхода, — это не просто тревожило Эстель, это заставляло ее трепетать от грядущего ужаса. Она шла сзади, и рыцари, пристально смотревшие перед собой, не замечали волнения юной спутницы.

Факел в руке де Шамбро слегка чадил, оставляя после себя тягучий шлейф ядовитого дыма. Языки пламени иногда дотягивались до потолка и с хищным желанием облизывали известковые своды.

Минута шла за минутой, повороты коридоров сменялись один за другим, а сами коридоры, то сужаясь, то расширяясь, будто капилляры матушки земли, всасывали в себя отчаянных смельчаков, рискнувших спуститься в эту магнетическую преисподнюю.

— Когда вы были здесь в последний раз? — спросил де Брие, и его голос, приглушенный низко нависшим потолком, потерял привычную зычность.

— Давно, сеньор рыцарь, — ответил де Шамбро. — Я был здесь только однажды. Мне показывал тайник ваш брат Северин перед самым отъездом.

— И за все эти годы никто больше не спускался сюда?

— Никто, сеньор, не сомневайтесь.

— И вы так хорошо запомнили дорогу?

— Нет, тогда я еще не знал всех таинств этого подземелья. Ваш брат выводил нас обратно. Потом у меня была возможность изучить все ходы по карте. Если бы я бывал здесь часто, мне бы не пришлось идти столь медленно.

— По карте? Вы сказали, что изучали этот лабиринт по карте?

— Великая тайна должна быть великой тайной при любых обстоятельствах, — сказал де Шамбро, приостановившись и оглядываясь. — По уставу нашего братства, если со мной что-то случится, мой преемник должен вскрыть письмо с указанием точного места тайника и картой лабиринта, и только тогда сможет узнать, как до него добраться. А письмо это всегда находится при мне. Его оставил мне ваш брат перед отъездом, а ему в свое время передал прежний командор. Так было много лет.

— Я не сомневался, что тайник охраняется надежно, иначе бы папа Климент давно распорядился перенести его в иное место. Судя по всему, он очень доверяет вашему гарнизону и вам лично.

— Надеюсь.

— А вообще должен заметить, что немецкие шахтеры, нанятые полтора века назад Бертраном де Бланшфором, хорошо знали свое дело. Они потрудились на славу.

— В начале нового времени здесь были золотые рудники, — напомнил де Шамбро. — Когда Великий магистр пригласил сюда рудокопов, все думали, что он решил продолжить добычу золота, но оказалось, что все разработки были давно опустошены римлянами.

— Да, я это знаю, — ответил де Брие. — Шахтерам оставалось только заложить какие-то штольни, прокопать новые ходы и запутать их так, чтобы получился настоящий лабиринт.

— И со своей задачей они справились блестяще, не так ли?

— Гм, если нам предстоит пройти еще столько же, сколько мы уже прошли, то я стану утверждать, что рудокопы Бертрана де Бланшфора явно переусердствовали, — с усмешкой сказал де Брие и оглянулся на Эстель.

— Как ты? — Его голос прозвучал по-отечески тепло. — Нужно еще немного потерпеть.

— Да, я терплю, — выдавила из себя девушка.

Они замолчали и какое-то время продвигались, не разговаривая. Эстель, страх которой постепенно проходил, чувствовала, что узкий коридор все время ведет вниз. Было по-прежнему сухо, но воздух становился плотнее, и откуда-то из неведомой глубины тянуло затхлостью.

— Скажите, сеньор де Шамбро, а мой брат вывозил что-то из хранящихся здесь сокровищ?

— Если честно, я просто не знаю, — ответил комендант. — Сеньор де Брие в сопровождении двух рыцарей и трех оруженосцев отбыли из командорства глубокой ночью. Мы тогда попрощались у сторожки, и я вернулся в свой дом.

— Хорошо, об этом я надеюсь вскоре узнать у самого Северина.

Эстель, ступавшая вслед за покровителем и не отстававшая от него ни на шаг, давно хотела спросить, как долго еще продлится их путешествие. Девушка была утомлена и подавлена. Вопрос уже готов был сорваться с ее губ, но вдруг впереди раздался голос де Шамбро.

— Еще немного, дорогой брат, — сказал он, — еще два поворота и небольшой коридор.

Де Брие не ответил. Он был сосредоточен на своих мыслях.

Вскоре они уткнулись в стену, казавшуюся совершенно глухой. Коридор внезапно оборвался, приведя путников к месту, напоминавшему небольшую комнату. Стены ее были довольно ровными, будто стесанными умелой рукой. Ни направо, ни налево, ни прямо продолжения хода не было.

— Это тупик? — со страхом в голосе спросила Эстель. — Мы заблудились?

— Нет, сестра, — уверенно ответил де Шамбро. — Это конечный пункт нашего путешествия.

С этими словами он передал факел в руки де Брие, а сам подошел к стене, в которую упирался последний из пройденных коридоров. Отыскав на ней нужные точки, комендант командорства Кампань-сюр-Од приложил к ним обе руки и нажал с определенной силой. В то же мгновение стена, будто нехотя, ожила — она вздрогнула и неторопливо, с песочным скрипом повернулась на невидимой оси. Перед путниками открылся еще один тайный ход — зияющая темнотой узкая щель, в которую хотелось устремиться, не задерживаясь, но которая отпугивала с такою же силой, с какою и звала.

Венсан де Брие шагнул первым, освещая путь факелом.

— Прошу вас, — сказал де Шамбро, обращаясь к Эстель, и пропустил ее вперед.

Девушка вошла в помещение и остановилась как вкопанная. Перед ней находился просторный зал, глубину которого в полумраке было еще трудно определить. С двух сторон от входа на ровных стенах были закреплены факелы, пропитанные загустевшей смолой. Венсан де Брие не сразу, но все же поджег оба, и когда они разгорелись, свет огня вырвал из темноты остатки непознанного пространства. Взору девушки открылась поистине сказочная картина. Повсюду были расставлены многочисленные сундуки и бочки. Обитые железными или медными обручами, они были разных размеров. На доброй половине из них крышки были откинуты, другие оставались запертыми, но ни у кого из вошедших в сокровищницу не возникало мысли о том, что эти ящики пусты. Между бочек и сундуков то и дело попадались туго набитые мешки — пузатые и солидные.

Филипп де Шамбро и Эстель оставались у входа, в то время как Венсан де Брие, не потушив своего факела, ходил между этих сокровищ, заглядывая в каждый угол, поднимая по очереди каждую крышку и осматривая содержимое каждого сундука.

В пляшущих языках огня золото, много столетий погруженное во тьму, излучало таинственный свет далекого прошлого, будто когда-то вобрало в себя солнечный праздник мандариновых рощ Иерусалима.

Эстель с трепетом смотрела на сундуки, доверху наполненные золотыми украшениями, монетами, драгоценными камнями, и в ее сердце шевелилась какая-то неведомая печаль, словно девушка видела перед собой предметы из собственного детства, давно утраченные бесследно, исчезнувшие в потоке лет, но теперь вдруг снова явившиеся из небытия, как напоминание о далеком и несбывшемся счастье. Ее глаза на мгновение вспыхнули, но снова погасли.

Венсан де Брие, который, казалось, не замечал ничего вокруг и позабыл о своих спутниках, вдруг посмотрел на девушку как-то по-особенному.

— Тебе бы хотелось всем этим владеть? — спросил он.

— Нет, что вы! Я недостойна…

— Никто из нас на самом деле не знает, чего он достоин. Это решается на небесах. Подойди и выбери что-нибудь для себя.

— Вы не шутите, сеньор?

— Нисколько. Я действительно хочу сделать тебе подарок. И полагаю, что мой духовный брат Филипп де Шамбро не станет возражать против того, что расформированный Орден тамплиеров сегодня обеднеет на какую-нибудь безделицу.

— Пусть будет так, — ответил комендант командорства.

Тогда Эстель нерешительно приблизилась к одному из ларей, доверху наполненному украшениями изумительной красоты и нежности. Ее ладонь осторожно легла на холмик из цепочек, кулонов, браслетов и перстней. Но уже через мгновение девушка отдернула руку, будто от золота исходил нестерпимый жар.

— Я не знаю, что можно взять, — робко сказала она. — Это украшения царицы, а не бывшей шлюхи…

— Тогда позволь выбрать Господу, который без сомнения любит тебя и будет управлять моей рукой.

Де Брие подошел к сундуку и погрузил руку в ворох золотых изделий, ответивших на вторжение приглушенным звоном. Подняв горсть украшений, он раскрыл ладонь, и золото посыпалось назад, сверкая в свете факела. И когда рука рыцаря оказалась почти пустой, Эстель заметила, как что-то зацепилось за его пальцы. Это была тонкая цепочка с маленьким кулоном в виде сердца. Тогда де Брие повернулся к девушке и сказал:

— Ты будешь носить это и всегда помнить обо мне.

…Когда они возвращались, Эстель то и дело нащупывала на шее цепочку. Не смотря на то, что теперь приходилось все время идти немного вверх, обратный путь не казался ей длинным и утомительным.

— Позвольте откровенный вопрос, — вдруг сказал де Шамбро, обращаясь к гостю.

— Да, к вашим услугам, — хмуро ответил де Брие.

— Мне показалось, сеньор, что вы остались не очень довольны осмотром. Вы рассчитывали отыскать здесь нечто особенное?

— Если я отвечу «нет» — вы справедливо заподозрите меня в неискренности. Если отвечу «да» — станете выяснять, что именно я ожидал обнаружить в этом тайнике.

— Ваш ответ, любезный брат, вполне удовлетворил меня, — сказал де Шамбро. — Мне искренне жаль, что ваш приезд в наши края оказался не столь удачным, как вы, вероятно, рассчитывали.

— Да, я действительно рассчитывал на бОльшее. Что ж, отрицательный результат — это тоже результат, и он увеличивает шансы найти искомое в другом месте.

— Мне остается только пожелать вам удачи.

* * *

В Старом порту Ла-Рошели, на набережной Вален неподалеку от маяка одиноко жил глубокий старик. Звали его Эмильен Флери. Больше сорока лет назад это был отважный воин, участник боевых походов и гроза сарацин. В одном из сражений он потерял кисть правой руки. Многие видели, как Эмильен упал и выронил свой меч. Но никто не понял, откуда в раненом, истекающем кровью рыцаре нашлись силы подняться и, перехватив грозное оружие левой рукой, продолжать крушить врагов вокруг себя. Тогда его и прозвали Эмильен-левша.

После битвы отважный воин получил высокую награду от Великого магистра, навсегда завоевал уважение и почет среди тамплиеров, но все же был вынужден оставить военную службу и уйти на покой. Поселившись в Ла-Рошели, Эмильен-левша открыл небольшую харчевню возле Старого порта, куда в любое время дня и ночи могли заходить тамплиеры, прибывшие во Францию или отбывающие из нее. В его доме они всегда находили приют для отдыха и задушевной беседы, здесь встречались те, кто подолгу не видел друг друга, здесь довольно часто проводились тайные совещания, здесь назначались или отменялись наказания, здесь по справедливости решались судьбы людей.

Выйдя в отставку, бывший рыцарь Эмильен Флери несколько лет оставался одиноким, потом все-таки женился и с годами обзавелся тремя сыновьями и двумя дочерьми. Все они давно выросли, создали собственные семьи и разъехались в разные стороны. Жена Эмильена-левши однажды заболела лихорадкой и умерла. Мужчина на склоне лет остался один, но скучать и тосковать ему не позволяли постоянные гости. Десятки людей знал он, сотни людей знали его. У старика спрашивали совета, ему доверяли тайны.

— Что скажешь, старик? — Де Брие поставил на стол пустую кружку, вытер ладонью губы и заглянул в выцветшие от времени глаза хозяина харчевни. — Мы не виделись лет семь или восемь. Как живешь?

— Как все, — ответил Эмильен-левша.

Они сидели за столом на крепкой веранде с камышовой крышей. Перед ними открывалась панорама бухты Эгюйон со скалистым островком Ре неподалеку от берега, будто специально созданным природой в виде мола и защищавшим бухту от ветров Бискайского залива. Был вечер, закатное солнце, окрашивая горизонт в золотисто-кровавый цвет, осторожно окуналось в воду океана. Легкий ветерок, по-весеннему ласковый и по-морскому соленый шевелил темные локоны Венсана де Брие и редкие седые волосы хозяина харчевни. В воздухе витал стойкий запах морских водорослей. Над берегом носились и кричали чайки.

Полчаса назад рыцарь со своей спутницей приехал в Ла-Рошель из Ренн-ле-Шато по одной из семи тамплиерских дорог, давно связавших с оживленным портом любой уголок Франции. Сняв комнатенку у старого воина, де Брие велел Эстель отдыхать, и девушка, совершенно не стесняясь, тут же разделась и рухнула в кровать. Через минуту она уже спала крепким сном. А ее спутник, казавшийся бодрым и нисколько не уставшим с дороги, тем временем уединился с хозяином харчевни.

— А ты по-прежнему немногословен. — Де Брие улыбнулся. — Узнаю старого солдата.

— Зачем болтать пустое? Ты не хуже моего знаешь, как живут все те, кому достался этот король и этот папа.

— Но многие ликуют!

— Стадо, — проворчал старик.

— Стадо, — согласился де Брие.

— А эта девчонка? — Эмильен-левша прищурил глаза. — Что она делает с тобой и что ты делаешь с ней?

— Она просто сопровождает меня повсюду. Привязалась месяц назад, как раз после казни Жака де Моле.

— А ты привязался к ней?

Эмильен Флери не умел обходить прямые вопросы.

— У нее никого нет, — смутившись, ответил де Брие. — А у меня достаточно денег, чтобы содержать служанку, и достаточно дел, чтобы нуждаться в помощниках.

— Но тамплиер и женщина!

— Да, при вступлении в Орден я давал обет целомудрия, и я его не нарушил до сих пор! К Эстель я отношусь, как к младшей сестре или дочери.

— Святой Бернар в свое время утверждал, что целомудрие превращает человека в ангела, — задумчиво произнес старик. У него был высокий голос со скрипом, и это придавало словам Эмильена-левши какую-то особую, эпическую значимость. — Человек не преображается, оставаясь самим собой, у него не вырастают крылья. Но если целомудрие ангелов является их естественным состоянием, то человеческое целомудрие может быть только плодом дерзновенных усилий добродетели.

— Ты читал труды Бернара Клервосского? Когда? ПризнАюсь, я искренне удивлен.

— Нашел время.

— Я тоже читал и помню, как дальше святой говорил о том, что целомудрие без милосердия — ничто. А что касается этой бездомной девочки, то можно смело сказать, что я проявил к ней именно милосердие.

— Но сказанное о милосердии святой Бернар распространил и на другие добродетели, в частности, на смирение, которое, по его утверждению, более похвально, чем девственность, ибо смирение — это заповедь, тогда как целомудрие — только совет.

— В последние годы мне, как никогда, приходится быть смиренным, — сказал де Брие, уводя разговор в иное русло. — Ты понимаешь, старик, в каком смысле…

— Понимаю.

— Это нелегко, поверь.

— Знаю и верю. Ну и вернулся бы в свое родовое поместье, разводил бы овец, поливал огород…

— Ты полагаешь, старик, что прецептор Франции должен этим заниматься?

— А чем тогда должен заниматься прецептор Франции, особенно теперь, когда Орден разгромлен?.. Жизнь поменялась, дорогой Венсан. Того, что было — не вернешь.

— Орден не разгромлен! Есть я, и есть ты, старик, и есть еще десятки других рыцарей и воинов, сержантов и капелланов, которые избежали гонений и которые готовы продолжать служение Христу.

— Десятки других рыцарей и воинов… — задумчиво повторил Эмильен-левша, потом спросил, тяжело вздохнув: — Где они теперь? Чем заняты и кто ими руководит? Ты сам-то, Венсан, веришь в то, о чем говоришь?

Де Брие ответил не сразу. Он налил себе в кружку вина из желтого глиняного кувшина, сделал несколько глотков. Потом осторожно положил свою тяжелую ладонь на плечо старика и сказал, заглядывая в его глаза:

— Я верю только в то, что сам делаю! А делаю то, к чему меня призывает Господь и моя честь! Не далее как две недели назад мне удалось спасти полный архив Ордена и переправить его в надежное место! Теперь ни папа, ни король Филипп никогда не доберутся до этих документов.

— Это было нелегко?

— Это было рискованно, потому что к делу пришлось привлечь малознакомых людей. Но потом я принял меры предосторожности, и только двое знают теперь, где хранится архив.

— Что ж, похвально! — воскликнул Эмильен-левша. — Полагаю, Жак де Моле одобрил бы твои действия.

— Представь, старик, он сам незадолго до своей смерти поручил мне это сделать.

— Вот как! А почему он выбрал именно тебя?

— Не знаю. В последние несколько лет Великий магистр доверял мне. Мы не раз встречались и беседовали на разные темы.

— Какие это несколько лет? — настороженно переспросил старик. — Его арестовали в седьмом году, а сейчас четырнадцатый…

— Я имею в виду до ареста. Я неоднократно бывал в Тампле, у него дома. Знаешь, старик, Жак де Моле чувствовал, что конец близок. Это он однажды посоветовал мне уйти в тень и заниматься делами Ордена тайно. Но и потом, во время следствия, через надежных людей я получал от него указания и просьбы, которые старался по возможности выполнять. Я давно сбрил бороду, сменил рыцарский плащ на простую одежду, веду образ жизни торговца, но, конечно же, ничем не торгую. Просто езжу по стране и решаю кое-какие вопросы.

— Решаю кое-какие вопросы… — снова повторил Эмильен-левша. — Ты сказал это так, будто не прочь поведать мне о своих планах…

— Не совсем так, старик. Извини, но есть вещи, о которых даже тебе я не могу рассказать.

— Эмильен-левша не обижается, — скрипнул старик. — Эмильен-левша достаточно много знает, еще о бОльшем догадывается, но никогда не лезет никому в душу и ни о чем не говорит вслух.

— Да ты кладезь самой добродетели!

— Нет уж, не стОит приписывать мне то, чего нет. Я грешен, и грех мой состоит именно в том, что я позволяю себе много размышлять о бренности бытия. Стараюсь не делать выводов, но у меня не всегда получается.

— И к каким же выводам ты пришел?

— Ты молод, Венсан. Тебе еще рано принимать к сведению стариковские мысли.

— И все же…

— Ты непременно хочешь от меня что-то услышать?

— Да, хочу.

— Хорошо, слушай. Не всегда то, что ты ищешь, является тем, что тебе нужно. И не всегда то, что ты нашел, является тем, что ты искал.

Де Брие с легким удивлением посмотрел на старика и опустил голову. Наступила пауза. Эмильен-левша налил себе вина, медленно, будто процеживая сквозь зубы, выпил из кружки. Его цепкий взгляд тем временем скользил по лицу гостя.

Солнце успело погрузить в темные воды половину своего раскаленного тела. Где-то там, за потускневшим горизонтом, океан стонал и корчился, но терпел это огненное безумие.

— Завтра будет тихо, — сказал старик. — Все паруса умрут…

— Почему ты решил, что я что-то ищу? — тихо спросил де Брие.

— Разве я об этом сказал?

— Нет.

— Тогда почему спрашиваешь?

— Потому что ты — Эмильен-левша, и ты никогда не произносишь пустых слов.

— Это верно.

Хозяин харчевни поднялся из-за стола.

— Давай прогуляемся, — сказал он. — Вечером я имею обыкновение бродить по берегу бухты. Говорят, это полезно для сердца.

— Ты полагаешь, что здесь нас могут подслушать? — удивился де Брие.

— Я просто хочу подольше пожить. Морской воздух перед сном — лучшее снадобье для старика.

Они спустились вниз. На кухне Эмильен-левша приказал повару — смуглому финикийцу с простодушно-улыбчивым лицом — приготовить для них ужин.

— Мы скоро вернемся, — сказал он. — Через четверть часа разбуди спутницу моего друга, чтобы поужинала вместе с нами.

Повар кивнул, его пухлые губы расплылись в широкой улыбке.

— Я подобрал его в Тунисе еще ребенком, — пояснил Эмильен-левша. — Его отец был местным воином, одним из лучших, и погиб в честном бою. Поначалу мальчишка был диким, как египетская кошка, но потом привык и привязался ко мне. Наверное, за то, что я никогда его не обижал.

Они вышли на берег, неторопливо двинулись в сторону Старого порта.

— Слушаю тебя, Венсан.

Де Брие какое-то время собирался с мыслями, не решаясь открывать старику Эмильену все свои тайны.

— Я ищу брата, — наконец, сказал он. — В командорстве Кампань-сюр-Од мне сказали, что несколько лет назад Северин отправился в Англию и остался там. Возможно, он поможет мне отыскать то, что я ищу.

— Все-таки ищешь… — Старик остановился и, повернув лицо к собеседнику, пристально взглянул в глаза де Брие. Тот пожал плечами. — Ты имеешь в виду Грааль?

— В данный момент Грааль представляет для меня меньший интерес, — уклончиво ответил де Брие, понимая, что Эмильену-левше будет нетрудно догадаться, о чем идет речь.

Старик был проницателен, и он догадался.

— Кажется, я понимаю, на что ты замахнулся! — сказал он. — Позволь только узнать, зачем?

* * *

В небольшом относительно чистом и уютном зале харчевни в этот вечер было малолюдно. Лишь два стола оказались заняты. Неподалеку от кухонной стойки расположились трое изрядно подвыпивших моряков с португальской галеры, которая утром следующего дня должна была уйти с грузом соли в Лиссабон. Они сидели уже давно, и по всему было видно, что вскоре собирались покинуть заведение. У окна в противоположной стороне зала, поддерживая неторопливую беседу, тихо ужинали двое мужчин и молодая женщина.

Стойкий запах жареного лука приятно щекотал ноздри посетителям. Пышнотелая румяная посудомойка с розовой вспотевшей шеей и глубоким вырезом нательной рубахи, в который то и дело вываливалась грудь, гремела в кухне оловянными тарелками. Привыкшая видеть в харчевне разное отребье, она искоса с интересом наблюдала за благородного вида задумчивым сеньером, сидевшим к ней лицом. Руки и глаза ее были заняты, поэтому обнаженную грудь она просто не спешила поправлять.

— Я помню даже тот день, когда твой брат Северин отправлялся в Англию, — сказал Эмильен-левша. — Это было в субботу, то ли двенадцатого, то ли тринадцатого октября.

— А почему ты запомнил этот день? — с интересом спросил де Брие.

— Во-первых, я был удивлен, что это твой брат, а не ты, — сказал старик. — Мы-то с тобой знакомы давно, а Северина мне не доводилось видеть никогда раньше. Вы очень похожи, правда…

— А во-вторых?

— А во-вторых, у него был довольно большой багаж. Я еще подумал: зачем это он тащит в Англию столько одежды и всякого другого барахла, которое по дешевке можно купить там?

— Какого барахла, старик? — оживился де Брие.

— Разного. У него было несколько ящиков.

— Ты можешь описать их?

— Конечно же, нет. Ящики как ящики, просто показалось, что их много.

— Не исключено, что один из этих ящиков… — пробормотал Венсан де Брие. — Жак де Моле когда-то говорил мне, что опасается за судьбу реликвии, что Ренн-ле-Шато перестает быть надежным местом для тайника. Не исключено, что папа Климент в скором времени лично пожалует на холм Безю, и его проведут по тому лабиринту, по которому несколько дней назад прошли мы с Эстель.

— Папа не пожалует на холм Безю, — со спокойной уверенностью сказал Эмильен-левша.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что, пока ты переодевался после прогулки, ко мне заглянул один знакомый и принес весточку из Парижа. Я просто не хотел с этого начинать нашу беседу.

— Какую весточку? О чем ты?

— Позавчера папа скончался, — сообщил Эмильен-левша. — Говорят, что в страшных муках. И еще говорят, что сбылось какое-то пророчество Великого магистра.

После этих слов все трое, сидевшие за столом, перекрестились.

— Господи, упокой его душу! — искренне произнесла Эстель.

— Все-таки умер! — воскликнул Венсан де Брие. — Стало на одного конкурента меньше.

— О чем вы говорите, сеньор! — Девушка с недоумением посмотрела на своего покровителя. — Разве его высокопреосвященство кому-нибудь являлся конкурентом?

— Еще каким, девочка! — ответил ей старик.

— Но я ничего не понимаю. Вы все время говорите загадками. То какие-то ящики, то папа конкурент. Ваша милость, сеньор де Брие, если уж вы повсюду возите меня с собой, то позвольте и мне знать, куда мы едем, и понимать, зачем. Неужели до сих пор вы не убедились в моей преданности?

— Не обижайся на него, девочка, — сказал старик. — Он даже мне, своему давнему приятелю, далеко не все рассказывает.

— Я давно убедился в твоей преданности, Эстель, — тихо произнес де Брие и с теплотой посмотрел на девушку. — Поэтому скажу и то — куда мы едем, и то — зачем.

— Я клянусь никогда и никому ни под какими пытками не выдавать вашей тайны! — торжественно заявила Эстель. — Говорите же, сеньор!

Но не успел де Брие открыть рот, как в харчевню вошли двое мужчин в серых плащах с накинутыми на головы капюшонами. В тусклом свете нескольких свечей нелегко было рассмотреть их лица. Скорее всего, это были какие-нибудь путешественники или бродяги, прибывшие в Ла-Рошель в поисках места на случайном судне. Не обращая внимания на сидящих в зале, прибывшие направились к кухонной перегородке и кликнули повара.

И в ту же минуту Венсан де Брие поднялся и решительно направился к вошедшим. Резко стащив капюшон с головы одного из них, рыцарь заставил его обернуться.

— Мессир! Вы здесь! — воскликнул тот.

Это был Тибо.

2

Конец января выдался на редкость холодным. Солнце пряталось в пелене седых облаков, даже не пытаясь подсмотреть за буйством зимы. Снега в городе давно не было, асфальт звенел и будто ёжился от непривычных минус десять. И всё время дул ветер — несильный, но удивительно настойчивый. Обнаженные тополя, выстроившись вдоль улиц, невесело уклонялись от его редких порывов, размахивали голыми ветками, наполняя ледяной воздух звуками, похожими на стук кастаньет. Но прохожих было мало — холод загонял людей в транспорт, в магазины, в дома, и слушать непривычную деревянную музыку было некому. Впрочем, оставались еще фонарные столбы, понуро склонявшие длинные тонкие шеи над дорогой. По вечерам их головы оживали и нервно вспыхивали, отбрасывая на тротуары болезненный свет, а утром, как только холодные губы рассвета касались их затылков, фонари гасли и переставали жить.

Утром першило горло — сразу с двух сторон, будто накануне Инна хватанула чашку холодного молока. Но такой привычки не было, однажды в детстве случилось — на всю жизнь запомнила. Оставалось грешить на то, что просто продуло в трамвае или кто-то кашлянул в ее сторону. Всегда ведь находится один, который чихает или кашляет… В любом случае, причину было искать нелепо, только время тратить вместо того, чтобы немедленно устранять следствие. А как, если с каждой минутой становилось все хуже?

Давно она не болела, даже как-то подзабылось, как это — болеть. Хорошо еще, что был выходной, плохо — что не вызвать врача на дом.

Столбик термометра переполз через отметку «тридцать семь», сделал еще три шажочка и нехотя остановился. «Самое то! — подумала Инна. — Температура для ломоты костей, для тяжести в голове, заложенности носа и текучести глаз. Уж лучше бы тридцать восемь и пять».

Она знала себя: небольшие температуры валили с ног, разбивали организм, распинали его, накрепко приколачивали к постели. Так и случилось. Сначала было горло, потом включилась голова, потом эстафету подхватили руки и ноги, не осталась в стороне спина. Моментами казалось, что болят даже волосы.

Инна лежала под своим любимым верблюжьим одеялом и медленно соображала: что теперь делать? Потом заставила себя встать, сделала чай с малиной, хотя хорошо знала, что он сейчас ни к чему, потом поставила себе на ступни горчичники и натянула поверх них толстые шерстяные носки. Есть не хотелось, было тяжело телу и нудно душе.

Выпростав руку из-под одеяла, Инна нашарила на пуфике пульт от телевизора, попыталась что-то посмотреть, но быстро устала от мелькания кадров. «Спать! — прозвучал в голове приказ. — Теперь только сон может вытеснить из меня этот вирус».

И она уснула — не смотря на то, что было утро, что легла она накануне не поздно и, в общем-то, выспалась. Но сон все-таки пришел, обнял ее, согрел своими мохнатыми лапами, бережно окутал тишиной и плавно погрузил в состояние покоя.

«Вчера я болела. Впрочем, больна и сегодня — температуры уже нет, но тяжесть в теле осталась — очагами, отголосками. Я очень плохо переношу простуды. Помню, как в детстве меня растирали барсучьим жиром, уксусом, водкой — было дело. Это потом, повзрослев, я стала понимать, как тяжело родителям, когда болеют их дети. Со своей стороны понимать — с дочерней. Своих-то у меня нет…

Я проспала несколько часов кряду, причем, это было днем, при солнечном свете, чего со мной практически не бывает никогда. За редким исключением. И знаешь, мне ничего не снилось в этот раз — либо меня пожалели, либо мне снится только тогда, когда мы с тобой спим вместе… Нет, одновременно — я это имела в виду… покраснела, наверное…

А, вот, кажется, догадалась, где могла подцепить простуду. Помнишь пещеру в Ренн-ле-Шато? Там было душно и сыро, и все время откуда-то тянуло затхлым сквозняком. Или мне показалось? Или я вообще схожу с ума, если предполагаю, что простудилась от собственного Сна?

Сейчас уже вечер. Я устала. Ничего не делала — и устала, как будто провела шесть или семь уроков. Снова пойду спать и не знаю, встретимся ли мы с тобой опять. А завтра в школу по-настоящему, надеюсь к утру быть, как огурчик. Впрочем, если не отпустит полностью, позвоню директрисе и попрошусь в отгул. В конце концов, имею я на это право по законодательству или нет?»

* * *

«Удивительное дело, Андрей! Сегодня ночью мне приснился совершенно другой сон! Даже странно как-то… непривычно уже… Будто я гуляла в каком-то большом нездешнем парке. Не знаю, в каком городе и в какой стране. Там было такое место, аллея… я стояла в тени тополей, а впереди было открытое пространство, залитое солнцем, в нём парИли последние пушинки наперегонки с мотыльками, а я стояла, словно отстранившись от этого мира, было тихо, трава в тени была яростно зелёной, освещённая дорога впереди поворачивала в сторону, терялась из виду, и только по маленькой просеке можно было угадать её направление… И еще там был старинный дом, особняк такой, как в пьесах Островского или Чехова. Он выглядывал из-за деревьев, перед ним была лужайка — такая изумрудная, что аж дух захватывало от этой красоты. И я представила, что там гуляют барышни с зонтиками от солнца и в платьях с кринолинами, а возле них бегают счастливые дети, слышен их звонкий, беззаботный смех. И я поймала себя на мысли, что, пожалуй, я готова полюбить лето. А ведь мне всегда нравилась осень, дожди, мокрые тротуары, гулять по ним, не важно в какую сторону. Потом я полюбила март, с его слякотью на дорогах, синевой по утрам, с начинающими таять сугробами, когда в каждом — волшебные чертоги, а когда заглянешь, наклонившись, все прячутся, только край чьей-то шляпы, или обронённый носовой платочек — прозрачным кружевом… А теперь было лето… яркое, звонкое, такое, знаешь — из детства… И мне там было хорошо! Тепло и уютно. Может быть, именно поэтому я проснулась совершенно здоровой!

Но скучаю по тебе, Солнце моё, Лето моё. Как мне быть с этим?..»

* * *

«Господи, Андрей! Почему ты мне не рассказываешь о наших планах? Нет, я совсем сошла с ума, запуталась… Откуда ты можешь знать… это ведь сеньор Венсан де Брие знает о планах — о его планах, а ты — так же, как и я, только исполнитель, марионетка… И мы оба — слепые котята, разве не так? Приехали в этот городок, я впервые в своей жизни увидела Атлантику. Неужели она такая на самом деле? Нужно будет посмотреть в Интернете…

…Как интересно было в Ла-Рошели! Что за удивительное место! Я помнила какую-то полуразрушенную постройку по старому фильму о мушкетерах, а когда зашла на сайт, была убита информацией о том, что в фильме снимали Хотинскую крепость в Черновицкой области Украины. Обманули, а мы не заметили… Откуда нам было знать, какая Ла-Рошель на самом деле? Эти две старинные башни у входа в порт, Шенн и Сен-Николя — я узнала из Википедии — оказывается, были посторены гораздо позже того времени, когда мы с тобой, вернее, Эстель и де Брие — были там… Им, этим башням, сейчас по семь веков, а мы были еще раньше!

Маленький, невзрачный поселок с фантастическим видом на океан! Эти парусники со скрипящими деревянными корпусами, эти колоритные матросы пиратского вида, как у Стивенсона в «Острове сокровищ», этот неповторимый соленый бриз, а еще запах дегтя и специй… А Эмильен-левша… какой персонаж!

Поначалу мне было страшно — да, честно. В той старой харчевне, где мы сидели вечером, не было ни одной женщины кроме меня. Ну, там посуду мыла одна и всё время пялилась на де Брие — но она не в счет. Знаешь, Андрей, когда женщина остаётся наедине с толпой мужчин, пусть даже спокойных, занятых своими делами, — ей все равно становится не по себе. А-ну как кому-нибудь в голову придет шальная мысль… И женщина всегда боится подобных ситуаций — это природа. Знаешь, даже в присутствии де Брие не было полной уверенности… Только когда появились Тибо и Луи. И ты снова не успел мне рассказать… прости, вы не успели, сеньор… Зачем мы туда приехали, о чем вы говорили со стариком — для меня осталось загадкой. Может быть, вскоре представится случай… я ведь давно доказала, что готова служить верой и правдой, мне можно доверять…

Ну, довольно об этом… Знаешь, Андрей, мне в последние дни кажется, что ты… как бы это сказать… отстраняешься от меня, что ли. Нет, я всё понимаю… без комментариев. Просто я оказалась как-то не готова… Вот, вбила себе в голову мысли о взаимности… а теперь страдаю еще и от этого…

Просто у меня нет ничего кроме твоих стихов и нашего Сна. В остальном я — одинокий человек… Ты, конечно, можешь сказать, что Сон и стихи — это уже немало. Да, согласна, я даже готова признать это и ни на что больше не претендовать… впрочем, я и раньше-то не слишком претендовала… возомнила себе…

А одиночество — это такая штука… как сон разума рождает чудовищ, так — одиночество рождает мысли… Вот будто иду… будто жизни принадлежу, а она — мне. Вижу вокруг себя что-то, воспринимаю видеоряд: какая-то скамейка, груда чернозёма почему-то рядом нарыта (зачем о ней думать?), какая-то дощечка отдельно валяется, травинки дрожащие, еще живые — в изморози, в снежинках… иду… и сердце на три четверти — тоже в этой изморози. Да нет, не изморози уже, а — в корке льда… только левая верхняя четверть — как те травинки, жива ещё, бьётся из последних сил, горячая, истекает кровью (или любовью?)… а вокруг… вокруг меня, в радиусе до полуметра — застывший непроницаемый воздух… как в цилиндре я, в колбе… вот едет машина — без звука, вот собака лает — не слышно, только догадываюсь, вот разговаривают женщины, хлопают двери магазина, наверное, шумит рынок — ни звука, ничего, всё застыло… тишина кругом — одиночество…

Напиши мне…»

* * *

«И я ведь тоже болею! Как это совпало — удивительно! Тоже простуда, горло и температура. И я так же, как ты, тяжело переношу небольшую. Два дня не подходил к компьютеру — жена приказала лежать, и была права: зато я теперь почти выкарабкался. Болеть нельзя — нам предстоят большие планы… Шучу, конечно. Откуда мне знать о планах де Брие?

А вообще… мне самому иногда становится не по себе от осознания своей странной миссии, а в особенности от того, что я никак не могу повлиять на ход событий. Я — человек двадцать первого столетия. Впрочем, как я могу повлиять? Находясь в далеком прошлом, я могу лишь наблюдать за ним, в какой-то степени изучать… Хотя… зачем-то же мы туда приходим с завидной регулярностью. Неужели для того, чтобы действительно что-то изменить, переставить местами, повернуть в другую сторону? Нас, людей рационального мира, помещают в мир иной, в мир чуть ли не драконов и фей — для чего?

Есть такой жанр в современной фантастике — альтернативная история. Там герой попадает в прошлое и что-то меняет в известных исторических событиях. А потом история, как река, движется по иному руслу — альтернативному. И автор новые события по-всякому крутит и рассматривает. Знаю, что многим читателям это интересно. А что у нас с тобой? Мы же не герои какого-то романа… впрочем, я сейчас подумал, что было бы опрометчиво так заявлять… Ну, если не романа, то какого-то замысла… причем, не писательского. Как ты думаешь, Инна?

Мы с тобой явно участвуем в каком-то эксперименте, это очевидно. Нас не заставляют, не принуждают — нас мягко, но целенаправленно к чему-то ведут. Мы погружены в историю цивилизации, и это пробуждает не только любопытство, но накладывает определенную ответственность. Разве не так? Разве ты сама этого не чувствуешь? Выходит, мы в какой-то степени первооткрыватели — помнишь, ты говорила…

Нас пригласили в путешествие на семь столетий назад, хорошо еще, что не в каменный век! А ведь время неумолимо, его не повернуть вспять. Время — лучший тайник для истории. Копаться в этом тайнике — привилегия избранных, и мы с тобой сейчас — эти избранные. Люди на протяжении веков написали сотни трактатов и летописей, из которых до наших дней дошли десятки. Но историки — наибольшие в мире фальсификаторы. На их «ошибки» может указать лишь Создатель самой истории. Но чаще всего Он остается в стороне. И поэтому поручили нам… Но — что? Хочу верить, что совсем скоро мы оба об этом узнаем…»