1

— Что ж, Венсан, вернемся к нашему разговору?

— Мне кажется, мы его еще не начинали.

— Тогда начнем?

После завтрака братья де Брие отправились в сад и уединились в той же беседке, где накануне поздно вечером Венсан разговаривал с Ребеккой. Они не хотели пока выходить из дома на улицу, не хотели, чтобы их, похожих друг на друга и оттого еще больше приметных, видел кто-нибудь в городе.

День выдался пасмурный. Солнце, с утра обнадежив, очень скоро огорчило парижан, спряталось за курчавым облаком, вальяжно разлегшимся посреди неба, и не торопилось выходить из тени. Из этого облака лениво падали капли дождя — редкие и ненавязчивые.

— Начнем. И сразу ответь на вопрос: что ты знаешь о местонахождении Ковчега?

— Я знаю то, что, вероятно, знаешь и ты, — уклончиво ответил Северин.

— Меня это не устраивает! — повысил голос Венсан. — Брат, я искренне надеюсь, что вместе мы обязательно отыщем его!

— Тогда и ты ответь на вопрос: зачем?

— Как зачем? Ты же читал моё письмо. Мне казалось, что я доступно всё изложил.

— Но я хочу еще раз услышать от тебя.

— Сколько лет ты живешь в Англии?

— Около восьми.

— И за эти годы ни разу не был во Франции?

— Нет.

— Тогда ты совсем не знаешь, что из себя представляет король Филипп.

— А ты мне расскажи, брат.

— Тут и говорить нечего. Филипп задолжал Ордену огромную сумму денег, из-за чего, собственно, и захотел с ним расправиться. Он жесток и абсолютно бесстрастен, он способен на любую подлость, его коварству нет предела, брат! При всей его улыбчивости и манерности, на уме у этого человека всегда интриги. Он способен улыбаться, подписывая смертный приговор. Он вкрадчив, но никогда не бывает навязчивым. И он щедр только тогда, когда рассчитывает на многократно бОльшую выгоду для себя. Я хорошо знаю короля и отчасти посвящен в его планы.

— Каким образом, Венсан? У тебя есть свои люди в окружении Филиппа?

— Да, есть. Но я скажу больше: я сам однажды мог стать одним из таких людей. Это другая история, Северин, поверь. Так вот, мне известно, что совсем скоро король собирается начать военный поход на Фландрию. Он хорошо понимает, что без поддержки рыцарей ему трудно будет собрать сколько-нибудь мощное, боеспособное войско. Вот почему, разгромив наш Орден, Филипп поставил своей новой главной целью отыскать Ковчег завета. Тебе хорошо известно, брат, какой невероятной мощью обладает эта святыня, и какую силу она придаёт тому, кто ею владеет. Если Филипп доберется до Ковчега, он сможет с его помощью покорить не только Фландрию, а и всю Европу! Но у этого негодяя не должно ничего получиться! Вот почему я собираюсь во что бы то ни стало воспрепятствовать планам короля. Я хочу сам отыскать Ковчег и перепрятать его так, чтобы ни одна живая душа на земле не знала места его хранения. Мне известно, что Ковчег находится где-то на территории Франции. Я ездил в Кампань-сюр-Од, где надеялся встретить тебя, поскольку был уверен, что ты еще служишь в этом командорстве. Я спускался в пещеру с тайником в Ренн-ле-Шато. Теперь я знаю, что Ковчега там нет. Но где же он тогда? И я спрашиваю тебя, Северин, что ты знаешь об этом? Я рассчитываю на тебя, брат. Одному мне не под силу справиться с этим.

— Я всё понимаю, Венсан, — тихо и рассудительно ответил Северин, — и я приложу все усилия, чтобы осуществить задуманное тобой. Но я не знаю, где и кем спрятан Ковчег, я не знаю, где его искать…

— Ты говоришь правду, Северин? — Венсан прямо посмотрел на брата. — Как на духу?

— А почему ты мне не веришь? — вопросом ответил Северин, не отводя взгляд.

Венсан помялся, но не стал отвечать на вопрос. Ему не хотелось смущать брата подозрениями, хотя слова Эмильена-левши о многочисленном багаже Северина, отправлявшегося в Англию, не шли у него из головы.

— Жаль! Мне искренне жаль! Ты убил во мне последнюю надежду! — воскликнул он, затем вскочил со скамейки, вышел из беседки и несколько раз обошел ее кругом. Северин искоса наблюдал за перемещениями брата.

— Недавно мне удалось обмануть Филиппа, — сказал тот, останавливаясь. — С помощью Гишара де Боже я вскрыл тайник в подземелье Тампля, который устроил там Жак де Моле.

— И что же в нем хранилось?

— Так, побрякушки, — небрежно ответил Венсан. — Но это мелочи. Главная ценность — это архив Ордена! И Гишар увез его подальше от Парижа и любопытных глаз.

— Полный архив Ордена?!

— Именно, Северин! За двести лет существования. И там, я уверен, есть сведения о Ковчеге!..

— Так это же меняет дело! — воскликнул Северин. — Надеюсь, Гишар — надежный малый?

— Я доверяю ему, как самому себе. И в ближайшее время жду от него весточки.

— А ты уверен, что никто не проследил за Гишаром?

— Следят за мной, — сказал Венсан, глядя на Северина. — Причем, давно следят люди короля. Я это знаю так же хорошо, как и то, что со мной захотят расправиться, как только я найду то, что нужно и Филиппу, и мне! И я позвал тебя на помощь, брат. Им не одолеть нас двоих!

— Но им и не найти Ковчега! — воскликнул Северин. — Я уверен, что наши предшественники как следует позаботились о его сохранности. Зачем же тебе предпринимать какие-то попытки, если ты хорошо знаешь, что за тобой следят? Это нелогично, Венсан! Ты сам становишься инструментом в чужих руках. Ты сам наводишь чужую стрелу на мишень.

— М-да, ты прав, — согласился Венсан, почесав подбородок. — Вот видишь, со стороны виднее. Не зря я тебя все-таки позвал в Париж!

— Наверное, не зря, — ответил Северин. Он помолчал, потом добавил с прежней рассудительностью: — Так ты говоришь, что за тобой следят? А что если нам поиграть с ними в «кошки-мышки»?

— Что ты имеешь в виду?

— Кажется, я придумал, как навести ищеек Филиппа на ложный след.

— Так расскажи!

— Слушай. Как ты думаешь, брат, где сейчас больше всего ушей?

Венсан де Брие взглянул на Северина и на мгновение задумался. В его глазах мелькнула догадка.

— Ты имеешь в виду то место, где дует бриз?

— Именно! Так давай дадим этим ушам то, что они хотят услышать!

* * *

В начале мая, когда в Атлантике открылся новый сезон активного мореплавания, в тихой гавани Ла-Рошели началась бурная жизнь. Норманские кнорры с вызывающе поднятыми штевнями, венецианские крутобокие и неуклюжие нефы, ганзейские высокобортные когги — теперь им было тесно в бухте Эгюйон. Десятки торговых и военных судов, преодолевая неприветливые воды Бискайского залива, практически ежедневно приходили сюда из всех уголков Европы и Северной Африки и уходили отсюда — привозя во Францию и увозя из неё самые разнообразные грузы.

В эти горячие дни в харчевне возле Старого порта было многолюдно и от этого шумно. Моряков самых разных мастей и кровей можно было увидеть тут: от бесцеремонных и кичливых пиратов с красными лицами и бегающими глазами до молчаливых и деловитых купцов, у которых животы пухли с тою же скоростью, что и кошельки; от жилистых, загорелых греков с обветренными лицами до светловолосых и флегматичных скандинавов или рыжих ирландцев, иногда веселых и разговорчивых, а иногда обидчивых и драчливых. Для каждого в заведении Эмильена-левши находилось угощение и вино по вкусу, и совершенно не имело значения — на каком языке разговаривали матросы с разных судов. Конечно же, большинство из них довольно сносно изъяснялось на французском, но был для всех и один общий язык — язык морской стихии, не однажды покоренной ими, язык жестов и мимики, понятной всякому моряку.

Человеку, случайно попавшему в эту обстановку, могло бы показаться, что каждый из разношерстной компании был давно знаком с каждым, настолько компанейски по отношению друг к другу вели себя моряки с разных судов и стран, не смотря на то, что могли познакомиться здесь всего несколько минут назад. Хорошее вино и общие интересы способствовали налаживанию отношений. Случалось, правда, что чрезмерное количество этого вина, плохое настроение из-за каких-то временных неудач или давние счёты — приводили к ссорам и даже дракам. Когда слова оказывались неубедительными, в ход шли не только ножи, которые каждый моряк непременно носил на поясе, но и бутылки из-под напитков, мебель и всё, что только попадалось под руку разгоряченным спорщикам.

Справедливости ради нужно заметить, что к харчевне в Старом порту Ла-Рошели большинство моряков относилось с какою-то детской привязанностью, а к ее хозяину, старому тамплиеру — с давним уважением, поэтому любые конфликты, коль скоро они время от времени возникали, столь же быстро и заканчивались, а недавние драчуны тут же распивали мировую и братались.

В один из погожих майских дней, ближе к полудню, в шумное и душное заведение Эмильена-левши вошли двое странствующих монахов-францисканцев. Оба были высокого роста, но длинные коричневые манто из грубой шерсти с широкими рукавами хорошо скрывали статные фигуры вошедших, а низко опущенные шапероны — их лица. Монахи были не в диковину в этих краях: немало их братии — не только францисканцев, но и бернардинцев, цистерцианцев, картезианцев, иоаннитов — скиталось по суше и морю в поисках лучшей судьбы, а то и просто куска случайного хлеба. Моряки относились к монахам дружелюбно, чаще всего помогая мелкой монетой или угощением, а иногда даже, то ли спьяну, то ли по наивности просили странников об исповеди.

Свободного стола в харчевне в этот дневной час не нашлось, поэтому оба монаха, попросив у хозяина по кружке самого дешевого вина, остались стоять у шершавой дубовой стойки, неторопливо отпивая из своих кружек.

— Эй, ребята! — крикнул Эмильен-левша, обращаясь к группе моряков с французской бузы, небольшого торгового судна, недавно закончившего погрузку и вечером собиравшегося выбирать якоря. — Ну-ка, дайте места божьим людям!

Несколько матросов, сидевших за длинным столом у окошка, потеснились, освобождая места на лавках для монахов. Те, поклонившись в знак благодарности хозяину, молча присели за стол друг против друга. Их лиц по-прежнему не было видно.

— А меня вот всегда интересовал вопрос: если есть на небе Бог, почему он никогда не показывается людям? — повернувшись к одному из монахов и будто продолжая давно начатый разговор, слегка охрипшим голосом сказал один из моряков. — Скажи, как там тебя, брат…

— Господь показывается людям в деяниях своих, — спокойно ответил францисканец, не поворачивая головы. — Оглянись вокруг, и ты увидишь Его…

— Пустяки! — воскликнул изрядно выпивший моряк. — Я вот смотрю по сторонам, но кроме стен этой харчевни и своих собратьев по ремеслу никого не вижу. Разве не так?

— Тебе, брат, стоит задуматься над тем, что Бог ближе и понятнее нам, чем все чувственные или телесные предметы, и потому мы легче познаем его, — по-прежнему спокойно произнес монах. Потом добавил: — Когда люди думают о Боге, которого не в состоянии постигнуть, то в действительности думают о самих себе, а не о нем; они сравнивают не Его, а себя, и не с Ним, а с собой.

Моряк изобразил на лице мучительные раздумья, потом заявил, повысив голос:

— Умеете вы все-таки путать мозги людям, братья!

— И ты не боишься это нам говорить? — строго спросил второй монах. — Ты ведь не знаешь, с кем разговариваешь, а произносишь ересь…

— А я ничего не боюсь — ни штиля, ни шторма! По мне хоть завтра голову на плаху! — с каким-то даже вызовом ответил моряк.

— Эй, Паскаль, не гневи Бога! — окликнули его сразу несколько голосов с другого конца стола. — Простите его, братья, наш капитан просто напился и болтает лишнее… А вообще он хороший малый и любит короля и папу.

— Да это понятно, — сказал первый францисканец. — Мы все в большей или меньшей степени любим короля и папу. А бояться вам сегодня в самом деле нечего, братья. Мы не инквизиторы, что трутся по людным местам, входят в доверие, вызывают собеседников на откровенность, а потом им же связывают руки за спиной. Мы действительно монахи, и пришли в Ла-Рошель по важному делу. И если кто нам поможет — отплатим со щедростью.

— А я и не болтаю лишнее! — с опозданием заявил Паскаль. — Говорю то, что есть в душе у меня, да! А там — сам не пойму что…

— Это плохо, брат, — сказал монах. — В душе покой должен воцариться вместо хаоса, чтобы дьяволу там места не нашлось. А что до Бога, то никто не способен найти его, если раньше не поверит в то, что потом узнает. Так Блаженный Августин говорил.

Паскаль потянулся за своей большой кружкой, наполненной до половины, ухватил ее крепкими пальцами, потом вдруг пододвинул к францисканцу.

— Выпей со мной, брат, — сказал он жалобным тоном. — Горе у меня…

— Какое?

— Да вам не понять! — Несмотря на свое состояние, пьяный как-то даже смутился. — Вы не знаете женщин…

— Отчего же? Мы знаем людей, — спокойно ответил францисканец.

— Всего три месяца не был дома, а у нее уже другой завелся! — вдруг выпалил Паскаль, мотая головой. — Вот такая история!

— Жизнь полна сюрпризов, — сказал монах. — И что же ты?

— Хотел зарезать обоих, да пожалел… Что-то руку мою будто отвело в сторону, сила какая-то…

— И ты не видишь в этом проявления Бога? — монах оживился. — Вот и ответ на твой первый вопрос, брат. Это он отвел руку от убийства, а тебя — от греха.

— Да?

Паскаль будто прозрел. Он вращал головой, озираясь на своих подельников, потом снова опускал лицо вниз, утыкаясь взглядом в стол и размышляя. Наконец, повернулся к монаху, сидевшему рядом.

— Что за важное дело у вас в Ла-Рошели, братья? Может быть, я смогу вам помочь?

— Может быть, и сможешь, — сказал францисканец. — Ты действительно капитан?

— К вашим услугам, сеньоры! — воскликнул моряк. — Да, я капитан, а это — моя команда. Не вся, конечно, некоторые остались на бузе. Мы скоро отходим.

— А куда?

— В Венецию, брат.

— Это как раз то, что нужно! — воскликнул францисканец.

— И тебя не интересует, чем заполнен трюм «Доры»?

— Мне это совершенно не нужно, — ответил монах. — Нас с братом интересует совсем другое: не найдется ли на твоей «Доре» местечка для одного небольшого сундука?

— То есть, если я правильно понимаю, вы хотите передать груз кому-то в Венеции?

— Именно так. Ты, Паскаль, очень догадлив.

— Гм, это несложно, — сказал капитан, оглядываясь на моряков, притихших и слушавших разговор. — Меня в свою очередь не интересует, что в сундуке. Я только должен знать, кому передать груз и каково наше вознаграждение.

— У нас нет секретов, — сказал монах. — В сундуке одежда и некоторая церковная утварь для наших братьев-францисканцев в Италии. За ним придет человек небольшого роста, с красным лицом. Он назовется сеньором Мазини. И за эту услугу мы с братом готовы заплатить двадцать тулузьенов.

— Двадцать тулузьенов?! — воскликнул капитан. — Да за такие деньги я бы сам отнес ваш сундук в Венецию на спине!

Команда Паскаля дружно и одобрительно рассмеялась удачной шутке капитана.

— Ну, это у тебя вряд ли бы получилось, — сказал монах. — Сундук довольно тяжелый…

— Ерунда! За хорошую монету я и не на такое способен! Беремся, ребята?

— Конечно, конечно, капитан! — раздались довольные голоса.

— Мы с братом рады, что так быстро нашли с вами общий язык, — сказал францисканец.

— Всегда готовы услужить хорошим людям! — ответил Паскаль.

— Только вот еще какая просьба, — тихо добавил монах. — У нас не один сундук, а три. И нужно отправить еще два в другие места. Как быть с этим?

— Нет ничего проще! — воскликнул капитан «Доры». — Вы назовите, куда именно, а мы сейчас узнаем, кто туда уходит в ближайшие дни.

— Один в Дувр, а другой — в Лиссабон, — сказал монах. — И за каждый платим так же.

Паскаль тут же поднялся и крикнул на всю харчевню, причем, голос его удивительным образом утратил первоначальную хрипоту:

— Эй, слушайте все! Тут есть дело! Кто сегодня или завтра уходит в Лиссабон и Дувр — подходите сюда!

С разных сторон посыпались вопросы. Хор голосов звучал хаотично, нестройно.

— Есть капитаны или на худой конец боцманы? — продолжал Паскаль. — Дело серьезное и срочное!

К столу, за которым сидели монахи и команда «Доры», потянулось несколько человек. С вопросами они обступили Паскаля со всех сторон.

— Вот братья францисканцы, — сказал он, — предлагают неплохой заработок.

— Пусть сами скажут, в чем дело.

— Ребята, дело самое простое, — сказал один из монахов, поднимаясь и откидывая на спину шаперон. На его мужественном лице отпечаталась железная воля, а темно-серые глаза сверкали в этот момент, как два клинка. — Есть сундуки с одеждой для наших братьев в Португалии и Англии. Кто возьмется отвезти и передать названным людям, получит по двадцать тулузьенов.

— Я иду в Англию, — сказал кто-то. — Моя «Ласточка» сейчас на погрузке, а отходим завтра.

— А я иду в Дувр сегодня! — перебил его другой. — Так что, дружище, ты остаёшься без приза!

— Если честно, нам с братом все равно, кому платить, — негромко заявил монах. — Главное, чтобы подарки доставили в целости и сохранности.

— Ну, за это уж не беспокойтесь. У нас не принято обманывать честных и щедрых людей. Спросите кого угодно.

— Нам не остаётся ничего иного, как верить вам.

— И я возьмусь! — заявил невысокий толстый человек с лоснящимся лицом. Он был в короткой тунике, распахнутой на животе, и шоссах, плотно обтягивающих ляжки. — Сегодня с вечерним бризом мой «Стрелец» как раз уходит в Португалию.

— Очень хорошо! — ответил монах. — Наш подарок особенно ждут именно в Лиссабоне!

* * *

Луна, показавшаяся земле едва ли наполовину, была похожа на обрубок золотой монеты — мантелета, на котором хорошо была видна только часть короля, изображенного в мантии. От звезд, лихорадочно мерцавших над головой, исходил какой-то болезненный свет — невеселый и зябкий, и в этом свете посреди душистой и прохладной майской ночи мелькали на каменистой дороге два всадника в длинных коттах — туниках с узкими рукавами. Один сидел прямо, другой — склонившись почти к самой гриве лошади.

Был тот предрассветный час, когда цветущие в полях медоносы с особой силой и остротой выбрасывают в воздух свой утонченный аромат, и эта симфония запахов, обволакивая землю, наполняет ночь божественной мелодией. Давно унялись сверчки вдоль дороги, уступив сцену иным исполнителям, ночные птицы перестали хлопотать крыльями и уселись в гнезда встречать утреннюю росу. А всадники, бодрствуя по очереди, неторопливо продолжали свой путь.

До Парижа оставалось ехать всего несколько лье. Впереди, у самого горизонта начало светлеть небо. Венсан де Брие, подведя лошадь ближе, окликнул брата. Северин встрепенулся, поднял голову и выпрямился в седле.

— Ну что, приснилось тебе что-нибудь?

— Дом, — коротко ответил Северин. — Наш дом, и мы в нем совсем молодые…

— Когда-нибудь мы вернемся в него, — мечтательно сказал Венсан. Потом добавил с грустью: — Может быть…

Они спешились, справили нужду у дороги. Затем отхлебнули по глотку воды из бурдюка.

— Теперь нужно пришпорить коней. — Северин посмотрел на небо. — Мы должны въехать в Париж до рассвета.

— Да, обогнем городскую стену и въедем в город через ворота Сен-Бернар, рядом с домом де Боже, — согласился Венсан. — Хотя… если за нами следили, то скрываться уже бессмысленно.

— Слежки я не заметил, — сказал Северин. — Правда, в харчевне у Эмильена-левши крутилось несколько подозрительных парней. Они не были похожи на матросов с какого-нибудь судна.

— Да, я тоже их приметил: один длинный и худой с орлиным носом, другой без мизинца на правой руке.

— Ты даже это заметил? — Северин искренне удивился наблюдательности брата. — А мне было важно держать разговор в нужном русле.

— Должен заметить, тебе это удалось. И старик нам подыграл так, как надо.

— Да, он еще на многое способен! — согласился Северин.

— Осталось надеяться, что они клюнут на нашу приманку и пойдут по ложному следу. А мы тем временем… Ну, поскакали?

Братья вскочили в седла и пришпорили коней. Но не успели проехать и половины лье, как впереди на дороге показались несколько всадников, едущих навстречу. В едва начавшем сереть утре можно было различить, что всадников было пятеро или даже шестеро.

— Ну вот, я же говорил, что теперь Филиппу понадобится моя голова, — сквозь зубы произнес Венсан.

— Погоди, брат. Это может быть не то, что ты думаешь.

— Я уже не думаю, брат, я чувствую!

Совсем скоро встречные приблизились настолько, что их легко можно было посчитать. Всадников действительно оказалось шестеро. Поджидая двух путников, они остановили коней и перекрыли дорогу, образовав поперек нее полукруг.

— Эй, сеньоры! — окликнул один из них. — Именем короля Франции, остановитесь и дайте ответ на некоторые вопросы.

— Кто вы такие и почему мы должны отвечать на ваши вопросы? — дерзко спросил Венсан де Брие.

— Я Поль Годар, сержант королевской стражи, сеньоры, — представился один из встречных. — У меня есть королевский указ о том, чтобы вас задержать.

— Кого это «вас»? — спросил Северин. — Возможно, вы ошибаетесь, принимая нас за кого-то другого.

— Нет, сеньоры, мы хорошо знаем, что вы — братья де Брие, бывшие тамплиеры, и едете в Париж из Ла-Рошели. Разве не так, сеньоры?

— Допустим, что так. И что дальше? — Венсан переглянулся с братом и тихо сказал: — Потянем время, пусть немного рассветет.

Северин кивнул в ответ.

— Покажите указ короля! — сказал он. — Я дворянин, а не простолюдин, и имею право знать, за что меня хотят задержать.

— И в чем обвиняют, — добавил Венсан.

— Сеньоры, я не имею полномочий говорить, в чем вас обвиняют, — ответил старший стражник. — Мне только приказано вас доставить в королевский дворец. И, клянусь богом, я исполню приказ, чего бы мне это не стоило! Нас шестеро, сеньоры, и я прошу вас подчиниться.

— Но нас двое! — твердо ответил Венсан. — И мы тамплиеры! А рыцари Ордена храма не привыкли отступать! К бою, Северин!

С этими словами Венсан выхватил из чехла, привязанного к седлу, свой меч и поднял его над головой. Северин в одно мгновение сделал то же самое.

— К бою, Венсан!

Не сговариваясь, а подчиняясь какой-то давно и прочно усвоенной науке, братья поставили коней так, чтобы они касались левыми боками, а правые руки рыцарей тем временем оставались открытыми для драки. Так, поворачивая коней одновременно и прикрывая друг другу спины, братья де Брие приняли бой. У каждого было по мечу в руке и по кинжалу за поясом. У стражников были копья, пригодные больше для показательных турниров, а не для настоящей схватки, и тесаки, которые пятеро из них даже не успели достать.

Лошади нападавших и державших круговую оборону учащенно перебирали ногами, поднимая с дороги клубы пыли. Они рвали поводья, мотая головами в такт движениям всадников, хрипели и чихали. Стражники, которым раньше никогда не доводилось иметь дело с настоящими рыцарями, действовали хаотично, несогласованно, порой только мешая друг другу. Они что-то кричали, голосами помогая своим неубедительным приемам и пытаясь самим себе придать храбрости в малознакомом деле. Это и предопределило исход столкновения. Уже через несколько минут всё было кончено — всадники королевской стражи без признаков жизни лежали на земле, их кони топтались поодаль.

Соскочив на землю, Северин де Брие приблизился к сержанту. Тот был ранен в плечо и стоял на одном колене, выронив свой нож и свободной рукой прикрывая рану. Сквозь его пальцы обильно сочилась алая кровь.

Рыцарь склонился над раненым.

— Кто послал тебя встретить нас на дороге? — строго спросил он.

— Его величество, король Франции, — простонал Поль Годар. — Не сам, конечно, а через начальника стражи. Не убивайте меня, прошу вас!

— Может быть, ты знаешь, для чего мы понадобились королю?

— Нет, сеньор, клянусь богом, это мне неизвестно! Не убивайте меня…

— Ты был нашим врагом, пока сидел в седле, — сказал подошедший к ним Венсан. — Но сейчас ты стоишь на земле, потому что упал с коня. А тамплиеры не питаются падалью.

— Я выполнял приказ…

— А я исполняю волю Всевышнего, учившего мирян милосердию, — ответил Северин. — Поэтому мы с братом сейчас перевяжем твою рану и поможем сесть на коня.

— Благодарю вас, сеньоры!..

— Поехали, брат, уже совсем рассвело, — сказал Венсан, когда помощь раненому была оказана. — Мне очень хочется сегодня же узнать у Филиппа лично, зачем я ему понадобился!

2

Был ранний утренний час воскресенья, когда южный город уже проснулся, зашелестел троллейбусами, загремел пустыми трамваями, окрасился в горячие цвета первых солнечных лучей, но когда горожане в большинстве своем еще спят. Благодатное время: дачный сезон еще не начался, можно никуда не торопиться в выходной день, можно проснуться и нежиться в постели. Впрочем, кому как удаётся…

Солнце слепило необычайной яркостью — оно будто соскучилось светить по-настоящему после пасмурной зимы. Соскучилось по небу, по облакам, по городу, раскинувшемуся рядом с устьем большой и спокойной реки. Прямые, будто начертанные под линейку, улицы были светлы и пронзительно пустынны, и от этого по утрам казались величавыми. Именно в такой час Инна назначила встречу: ей показалось, что это самое подходящее время. Ну не вечером же — как молодежь, ей богу! И не днем — когда можно наткнуться на знакомые глаза. Как-то стеснительно это… Когда она была на свидании в последний раз? И как это делается сейчас? Впрочем, зачем «как сейчас»? Можно и «как тогда». Просто вспомнить…

Волновалась — как школьница. Несколько раз меняла облик перед зеркалом: то так шарф повяжет, то этак, то так волосы заколет, то по-другому… Наконец, понравившись самой себе, отправилась. В плаще цвета морской волны, с золотыми «капельками» в ушах. Специально раньше пошла — чтобы место изучить. Рекогносцировку, так сказать, провести. Девчонки, как правило, опаздывать должны — это давно известно, но она-то вроде бы и не девчонка уже, и вообще, причем здесь правила… Пошла раньше, и всё. Решила: «Встану поодаль, присмотрюсь…»

Приблизилась неторопливо, прогулочным шагом, и увидела: у Главпочтамта, возле огромного тополя, бывшего, наверное, ровесником самого города, — там, где договаривались встретиться с Андреем, — стоит какой-то человек в светло-коричневой куртке и джинсах. Руки в карманах, но не сутулится. Высокий, худощавый, смотрит куда-то в сторону, лица не видно. Одиноко так стоит, сиротливо. И выглядит на пустынной улице — как оторванная пуговица на песке. Инна даже хихикнула своему сравнению, потом оглянулась по сторонам — больше никого и нигде.

«Он?! Значит — он. Кому же еще быть именно здесь и сейчас! Еще раньше меня пришел!» Замешкалась, с шага сбилась. Мелькнула мысль: сначала мимо пройти, потом вернуться. Отогнала ее. В самом деле, в шпионов играем, что ли…

И он повернулся к ней. На звук шагов, наверное, хотя каблучки у нее не стучат. Или просто почувствовал. Какой настороженный…

— О, здравствуйте! Как ваш «кореец»?

— Какой «кореец»?

— Самсунг. Я всех клиентов и все телевизоры помню.

Она посмотрела на него с мучительным выражением на лице, еще не веря в нелепое совпадение.

— Вы — Андрей?! — Вопрос упал в тишину улицы, как пробитый трамвайный билет, и предательские нотки разочарования прозвучали в нем. — Глыбов?

— Да, я. Простите… Инна…

— Почему вы извиняетесь? — спросила она, избегая его взгляда.

— Мне тогда показалось, когда я был у вас… и теперь тоже…

— Что?

— Что я вам… несколько неприятен… А тут… вот… это действительно я. Такое совпадение!

— Что вы! Почему вы решили, что неприятны мне? — спохватилась она. — Я просто была расстроена тем, что накануне праздника у меня телевизор…

— Я понимаю…

Они помолчали, настороженно присматриваясь друг к другу.

— Вот, значит, как, — сказал он, наконец, разводя руками. — Это просто удивительно!

— Более чем, — ответила Инна, принужденно улыбнувшись. — Я никак в себя не приду.

— Пойдемте куда-нибудь, — предложил Андрей. — Тут неподалеку есть неплохое кафе, наверное, уже открылось. Посидим… Там сейчас никого нет, тихо…

— Не хочу. Я люблю простор, воздух. Для мыслей нужна хорошая панорама. Пойдемте лучше на бульвар, там есть моя любимая скамья…

— Любимая скамья? Хорошо, ведите. Только… позвольте предложить вам руку…

Она молча просунула свою ладонь под локоть Андрея.

— Идемте, сеньор! — сказала с лукавой улыбкой. Оправилась от начального шока. Почти…

— Идемте, Эстель, — ответил он. Потом добавил, встрепенувшись: — А почему мы перешли на «вы»?

— Ой, сама не знаю! После того, что я вам… тебе наговорила в письмах… Прости…

— За что? Разве в письмах ты была неискренней?

— Я была искренней. — Смутилась. Опустила голову. — По-другому не умею…

— Тогда тебе не за что извиняться. Просто нужно время, чтобы преодолеть первую неловкость — и тебе, и мне…

— А ты… представлял меня другой?

— Не знаю. Наверное…

— А какой?

— Не знаю, другой…

— И теперь разочарован?

— Нет, что ты! Почему я должен быть разочарован? Я же не с девушкой пришел знакомиться, с которой собираюсь встречаться, а потом какие-то отношения строить… Это — другое. Я не могу быть разочарован тобой, потому что ты — особенная. Я это уже давно знаю…

— Ты тоже. Мы оба — особенные, наверное.

— Пожалуй. Теперь вот выясняется…

Они пересекли площадь перед Главпочтамтом, углубились в уютное пространство бульвара, нависавшего над высоким берегом реки. Стройными шеренгами вдоль аллеи стояли белокожие, изрезанные перочинными ножами тополя. Вокруг было светло и безлюдно, будто сам Господь оберегал место их встречи от всяческих посягательств.

— Вот моя скамья.

— Замечательное место. Я иногда бываю здесь с дочерью. Вернее, раньше бывал, когда мы ее еще не отпускали гулять одну.

— И сидишь на этом месте? Сидел?

— Не только на этом. Вообще — здесь.

— Сколько совпадений…

— Да, как-то так получается…

— А твоя жена? Она не спрашивала, куда ты сегодня собрался в такую рань?

— Она мне доверяет: ухожу — значит, нужно.

— И правильно делает.

«Я бы тоже доверяла…» — чуть не вырвалось.

Они присели. Вполоборота друг к другу. Скамья была уже теплая — солнце постаралось, прогрело четыре облезлых деревянных бруса. Опять помолчали, глядя вдаль — через реку, на противоположный берег. Там среди голых ветвей парка, устремленных в голубое весеннее небо, празднично блестел, раздавая во все стороны блики, золоченный купол часовни. И было что-то символическое в этом — была жизнь среди мертвых после зимы, еще не проснувшихся деревьев, было ощутимо присутствие Бога… В городе. В душе…

— У тебя такие стихи… — сказал Андрей, удерживая своей рукой робкую ладонь Инны — как тогда, во Сне, он с нежностью сжимал пальцы Эстель в ночном саду.

— Какие?

— Воздушные, проникновенные… Так никогда бы не написал мужчина. Так могла делать только Цветаева…

— О, это большой комплимент! Мне кажется, ты преувеличиваешь. Но все равно — спасибо…

Они снова помолчали. Разговор не получался цельным, он складывался из отдельных фраз, из осколков, он шел будто пунктиром, но паузы между словами не выглядели инородно, не мешали — они наполнялись волшебной мелодией, сопровождавшей прикосновение двух душ и слышной только им.

— Я вчера еще написала…

— Помнишь?

— Всегда запоминаю наизусть, они у меня короткие…

Инна собралась с мыслями, потом тихо произнесла:

— Прекрасное стихотворение! Перед твоей пронзительной поэзией всё меркнет.

— Скажешь тоже! Ты мне льстишь…

— Поверь, я немного разбираюсь…

— Вот видишь, мне уже про сны пишется! — усмехнулась она.

— Да, с этим действительно нужно разобраться. Ты ведь пригласила меня что-то важное сказать…

— Да, конечно. И я скажу, только…

— Что?

— Давай еще раз, глядя друг другу в глаза… определим, чтО с нами происходит…

— Давай.

Он повернулся к ней. С нежностью изучил ее лицо. Заметил, как меняют цвет ее удивительные зрачки — только что были светло-зелеными, почти серыми и вдруг подернулись налетом голубизны. В небе сейчас много такого цвета. Инна тоже смотрела на Андрея, не отрывая взгляда — так смотрят только влюбленные люди, не дотрагиваясь пальцами, а лишь одними глазами разглаживая каждую морщинку на любимом лице… Она уже привыкла к нему, к тому, что это — он. И поняла, что ничего страшного, ничего неприятного в нем вовсе не было: ни теперь, ни раньше — никогда.

— У тебя карие глаза… — произнесла задумчиво. — А я всё думала: какие у него глаза? А они — красивые, с бархатом.

Он не ответил — только смущенно сжал губы.

А Инна вздохнула глубоко, будто изо всех сил старалась наполнить легкие этим удивительным весенним утренним воздухом. Задержала дыхание и при этом опустила веки. Как хорошо! Как же хорошо, господи! Просто сидеть и молчать… Рядом с ним…

— Я скажу? — осторожно спросил Андрей.

— Да…

— Я постоянно думаю об этом, но не всё тебе пишу, правда… Понимаешь, человеческий разум больше склонен к фантазии, чем к познанию, однако без познания того, что происходит вокруг, невозможно и фантазировать. Ты согласна? После того, что мне стало сниться, я уже перелистал с полдюжины книг о той эпохе — хотел познать, на чем основана наша общая фантазия.

— Ты так сказал — по-старинному — «полдюжины»…

— Не заметил…

— Ты все-таки склонен считать всё происходящее фантазией?

— Еще не убежден. Я знаю только одно: истина непостижима так же, как деяния Создателя, поскольку она есть продукт этих деяний. К ней позволено лишь приблизиться, да и то избранным. И чем ближе к истине подступает человек, тем больше понимает свое собственное ничтожество. И мы с тобой поймем, наверное… но позже… Вот смотри, кто-то же погружает нас в этот Сон. Кто-то же с завидным постоянством заставляет нас проходить этот сценарий. Нас будто приближают к этой истине, потому что мы — те самые избранные. Вот только нам не дано знать, чем должна закончиться эта пьеса…

— Ты думаешь, не дано?

— А разве не так? Мы просто подчиняемся чьей-то несгибаемой воле, мы — марионетки в руках опытного кукловода, вот и все.

— И этот кукловод — сам Господь?

— Скорее тот, кто перед Ним провинился…

— Тот, кто провинился, не стал бы погружать нас в подробности, — задумчиво сказала Инна. — Понимаешь? Нам дают роли, а в этих ролях есть слова и поступки. И скорее всего, мы должны совершить что-то такое, что задумано режиссером этого мира. Нас для этого и пригласили в спектакль… избрали осуществить чей-то глубокий и невероятный замысел…

— Ковчег? Что-то связано с Ковчегом! — произнес Андрей, поглощенный своей мыслью.

— Да, это именно то… Я тоже читала. Ковчег окружает смерть. Сколько войн и разрушений связано с ним! Сколько испытаний и горя! Наверное, он не должен снова оказаться в распоряжении человечества, он никогда не должен выйти на свет из того мрака, в котором хранился на протяжении двадцати с лишним веков. Вероятно, в этом и состоит наша с тобой задача…

Она смотрела на него умоляющим взглядом, в глубине души понимая, что от его согласия теперь зависит вся ее собственная жизнь. И его. И — всех…

— Да-да, что-то в этом есть… — задумчиво произнес Андрей. — В разговоре с братом…

— Что? Почему ты замолчал?

— Венсан скрыл от Северина свои истинные намерения, а тот, в свою очередь, не стал раскрывать местонахождение Ковчега… хотя, может быть, он действительно ничего не знает… Но я теперь по-другому думаю о де Брие…

— Правда? У вас был такой разговор? Вот видишь, здесь что-то кроется…

— Потом мы ездили с ним в Ла-Рошель, чтобы пустить наших врагов по ложным следам. А когда возвращались — на нас напали люди короля. Была небольшая стычка.

— Господи, ты остался невредим?

— Да, обошлось. Если бы я был один — мне не удалось бы справиться. Хорошо, что со мной был Северин.

Инна смотрела на Андрея с тревогой и состраданием. Она хорошо понимала, что далеко не всё, что происходит во Сне, открывается ей.

— Венсан неискренен — это точно, — вдруг добавил Андрей. — Им движет не любовь, о которой я думал раньше. Это — другое. Но я… ничего не могу сделать…

Он посмотрел на женщину как-то жалобно и тревожно. Она поняла его взгляд и то, что творится в душе Андрея.

— Я просто уверена, что в ближайшее время всё должно разрешиться. Ты узнаешь всю правду и о Ковчеге, и о Венсане… — сказала она твердым голосом. — И я узнаю, и все, кто с нами рядом…

— И тогда мы подумаем, что делать дальше?

— И тогда мы решим, что делать дальше, — ответила Инна и пристально посмотрела на Андрея. — Я уверена, у нас получится…

— Надо полагать, мы только что договорились о следующей встрече?

Она усмехнулась его словам, кивнула. Потом поднялась со скамьи, прищурилась от солнечного луча, пробившего сплетение ветвей и упавшего на лицо.

— Не буду тебя задерживать, — сказала с каким-то юношеским смущением. — А то вытащила из дома в выходной, оторвала от семьи…

— Пустяки, не стОит об этом. Ты живешь где-то неподалеку? Я провожу?

— Не нужно, я сама.

Господи! Как же ей хотелось поцеловать его на прощание — пусть даже не в губы, а так — потянуться к нему, встать на цыпочки, прижаться щекой к щеке. Сдержалась. Смогла.

Андрей довел ее до конца аллеи. Там Инна высвободила свою ладонь — они уже не касались пальцами, они оставались связанными друг с другом только взглядами.

— Я напишу… — сказал он. — Как только — так и напишу…

— Береги себя… и там, и здесь…