1

Они въехали в Орлеан под вечер — де Брие верхом на игривой гнедой лошади, Эстель — на муле, спокойном и флегматичном, как бледная луна, висевшая над собором Сент-Круа.

— Нам туда, — сказал рыцарь, указывая на возвышавшуюся над городскими домами постройку, издалека напоминавшую Нотр-Дам. — На берегу Луары есть постоялый двор. Это рядом с собором. И там неплохая кухня.

— Вы бывали тут, сеньор?

— Да, приходилось.

— Если честно, то я очень устала.

— Это и не мудрено: преодолеть такой долгий путь девушке, да еще верхом — большое испытание.

— Я сильная, — с грустью усмехнулась Эстель. — Но и мои силы не бесконечны…

— Обещаю тебе, что очень скоро ты будешь есть жареного цыпленка, запивать его хорошим токайским вином и думать о чистой постели, которую в это время будет стелить для тебя жена хозяина постоялого двора.

— Зачем вы это сказали, сеньор? Я уже стала думать об этом!

— Потерпи, девочка.

Он посмотрел на нее с нежностью, от которой у девушки действительно тут же прибавились силы. И она ответила рыцарю благодарным взглядом, на какое-то время ставшим отражением ее мечтаний.

Венсан де Брие не обманул юную спутницу: не прошло и получаса, как они уже сидели за столом в небольшой, просто обставленной, но отдельной комнате, снятой на постоялом дворе. Она здесь была единственной и стоила довольно дорого — шесть денье за сутки, потому что предназначалась для купцов, знатных горожан или военных, которых вечер застал в пути и которым не пристало ночевать в общей спальне с простолюдинами — на соломенных матрацах, разбросанных прямо на полу.

Хозяин постоялого двора, маленький, круглый, к тому же косоглазый и подвижный, как ртуть, заискивающе суетился перед новыми постояльцами, пытаясь опытным взглядом определить статус гостей. Де Брие помог ему, назвавшись купцом из Парижа, и для убедительности похлопал ладонью по туго набитому кошельку, висевшему на поясе.

Услышав согревающий душу звон монет, на часть которых он справедливо рассчитывал, хозяин задвигался еще быстрее, при этом произнося слова, которые одновременно были окрашены в самые разные оттенки.

— Мишо! Меня зовут Мишо, сеньор! Вы можете располагать мною по своему усмотрению. А это, вероятно, ваша дочь? Впрочем, что это я! У нас отличная кухня! Широкий выбор. Моя жена прекрасно готовит баранину. Все проезжающие через Орлеан хотят ночевать на моем постоялом дворе. Мы работаем всей семьей: мои два сына и дочь с нами. Да, представьте, сеньор, многие заезжают специально. Или племянница? По большому счету, мне все равно. Это если жена спросит. Женевьева. Ее так зовут. Как святую. Она у меня очень любопытна. Но это ведь не порок. Как вы считаете? У нас чисто и тихо. Да. И никогда не бывает проходимцев. Вам с вашей юной спутницей нечего опасаться. Я не смею предположить, что это ваша супруга… Впрочем, не отвечайте. Это ваше дело, сеньор. Я вовсе не любопытен. И не являюсь ревнителем строгих нравов. Каждый живет так, как хочет. Все равно перед Богом каждый когда-то даст ответ за все. Разве не так, сеньор?

— Возможно, ты и не любопытен, Мишо, — усмехнувшись, сказал де Брие, выслушав сумбурную речь Мишо. — Этот постулат еще требует доказательства. Но то, что ты весьма неразговорчив — это неоспоримый факт.

Мишо замер на мгновение, потом снова встрепенулся.

— Я понял, сеньор, я все понял! Вы устали с дороги и хотите отдохнуть.

— Ты прав, — подтвердил де Брие. — И моя племянница была бы очень признательна, если бы ты, наконец, дал ей возможность раздеться и лечь в кровать.

— Ага, все-таки племянница! — воскликнул Мишо. — Я немедленно пришлю к вам свою супругу. Женевьева. Ее зовут Женевьева, как святую. Она прислужит сеньоре.

— Я привыкла обходиться сама. — Эстель взглянула на рыцаря. — В конце концов, дядя поможет мне развязать шнуровку на котте.

Через несколько минут им в комнату подали ужин. Мишо явился вместе с женой — долговязой и костистой женщиной лет сорока, с растрепанными черными волосами и полуобнаженной обвисшей грудью. Находясь рядом, эти двое выглядели несуразно и комично. Хозяева проворно расставили все на столе. При этом и Мишо, и Женевьева не сводили глаз с постояльцев.

— Дверь можете не запирать, — вкрадчиво сказал хозяин постоялого двора. — Вам ничто не будет угрожать. Мое заведение давно пользуется хорошей репутацией.

— Охотно верю, — простодушно ответил де Брие. — Хотелось бы только узнать, до которого времени будут слышны пьяные голоса из харчевни?

— Обычно все укладываются после полуночи, сеньор, — ответила Женевьева. — Правда, Мишо?

— Но если вы хотите, я попрошу людей не шуметь прямо сейчас, — сказал тот.

— И тебя послушают?

Мишо пожал плечами.

— Не утруждай себя, — сказал рыцарь. — Не стОит из-за нас лишать кого-то удовольствия поболтать друг с другом. Мы едем издалека, поэтому изрядно утомились. Полагаю, ничто не помешает нам крепко уснуть. Ты разбудишь нас на рассвете, приготовишь что-нибудь в дорогу. Да, и не забудь распорядиться, чтобы покормили наших лошадей.

— Всё будет исполнено в лучшем виде, сеньор! Нечасто на нашем постоялом дворе можно встретить таких благородных гостей! Мы с женой желаем вам и вашей племяннице приятных сновидений.

Отвесив поклоны, Мишо и Женевьева торопливо выскользнули из комнаты. Только после этого де Брие стащил с себя сюрко, затем котту и остался в одной камизе и шоссах — узких штанах, прикрепленных завязками к поясу. Эстель сидела на кровати и наблюдала за ним. Она была вялой и полусонной.

— Дядя Венсан, — тихо позвала девушка, — помогите мне раздеться.

— Сама справишься, — не грубо, но с достаточной твердостью ответил рыцарь.

— Но я ведь не прошу чего-то бОльшего! — В голосе девушки с подкупающей искренностью промелькнули нотки обиды. — Я давно перестала на что-то надеяться…

— Ты совершенно правильно делаешь.

— Я понимаю, — сказала она утомленно и жалобно, — однажды вы дали обет безбрачия. Но теперь, когда вашего Ордена больше нет… Ведь можно вернуться к нормальной человеческой жизни… Со всеми ее прелестями…

— А говоришь, перестала надеяться, — усмехнулся он.

— Когда женщина перестает надеяться — она умирает. А я не хочу умирать! Я молода и красива! И я хочу не просто надеяться — я хочу по-настоящему любить! Разве я не достойна этого?

— Я не говорил о том, что ты недостойна, Эстель! Но ты выбрала путь служения мне, а он исключает близкие отношения между нами. И мы это уже обсуждали…

— Да, обсуждали! Но разве так трудно понять, что каждый день, проведенный рядом с вами, заставляет меня все больше привязываться к вам, пробуждает в душе огонь, который разгорается все сильнее. И я чувствую, что совсем скоро настанет день, когда это пламя уже невозможно будет погасить!

— Тогда нам нужно расставаться немедленно! — отрезал де Брие. — Таким образом я только нанесу тебе рану — болезненную, долго не заживающую рану. Но не убью тебя наповал, нет. И придет время, когда ты позабудешь о своих чувствах… Так бывает, поверь. Твоя светлая душа устремится к другому мужчине, и прошлое останется далеко позади.

— Нет! Не бросайте меня!

Она вскочила с кровати, молитвенно сложила протянутые вперед руки и рухнула на колени перед Венсаном де Брие. В глазах Эстель дрожали слезы.

Рыцарь приблизился, тоже встал на колени перед ней, обнял и прижал к себе бедную девушку. Она прильнула к его твердой груди и затаилась, и зажмурилась от удовольствия.

— Не плачь, прошу тебя. Женские слезы вырывают меч из моих рук…

— Как это?

Вместо ответа де Брие пожал плечами.

— Вам часто приходилось видеть женские слезы? — Эстель подняла голову и заглянула в лицо рыцарю. — Расскажите…

— Нет, не часто, — после паузы ответил он, и Эстель показалось, что рыцарь в эту минуту о чем-то вспоминает.

— Расскажите же, прошу вас…

— Зачем?

— Я хочу лучше узнать вас.

— Когда-нибудь ты узнаешь. Но не сейчас…

— Хорошо, я буду ждать сколько угодно Богу.

Они поднялись с колен, сели на разные кровати.

— Нужно поужинать и ложиться, — сказал де Брие. — Завтра нам предстоит преодолеть немалый путь. Давай я помогу тебе раздеться.

— Нет, я сама, — ответила Эстель и грустно улыбнулась.

* * *

Он долго лежал с открытыми глазами. И даже не боролся со сном — по многолетней привычке, а теперь и согласно обстоятельствам. Его некому было сменить на посту. И он охранял сон девушки, как настоящий рыцарь, отдав себе приказ и следуя ему беспрекословно.

Глубокой ночью, когда уже давно смолкли голоса в харчевне, когда совсем немного времени оставалось до вторых петухов, дверь в комнату осторожно и бесшумно отворилась. Полная луна стояла высоко в небе, протягивая к окну серебряные струны света, и в каждой из этих струн звучала божественная мелодия. Казалось, в этом волшебном сиянии вот-вот должно было произойти что-то таинственное.

В приоткрытую дверь тем временем протиснулась щуплая фигура и, задержавшись на мгновение, стала приближаться к кровати, на которой лежал торговец из Парижа. Вот в сумраке мелькнуло юное лицо, освещенное лунным светом, вот из-под одежд выпростались худые руки и потянулись к поясу постояльца, лежавшему на табурете у кровати. Но не успели эти руки дотронуться до кошелька, намеренно оставленного на виду, как де Брие вскочил и одним ловким движением захватил воришку за шею. Тот не успел даже вскрикнуть, как уже лежал на кровати, а рядом, удерживая его крепкими пальцами за горло, сидел рыцарь.

— Я буду спрашивать, ты будешь отвечать, — сказал де Брие шепотом. — И старайся делать это так, чтобы слышал только я. Если от твоего голоса проснется моя племянница, я тебя задушу. Понял?

Ночной воришка попытался кивнуть, потом тихо и жалобно промычал что-то нечленораздельное.

— Кто ты? — спросил де Брие, ослабляя руку на шее незваного гостя.

— Я Филипп, сын хозяина.

— Это он послал тебя?

— Да.

— Сколько же тебе лет?

— Четыр-над-цать. — Шепот мальчишки прерывали слезы. — Скоро будет…

— Ты раньше проделывал что-то подобное с другими постояльцами?

— Да, сеньор.

— И тебе не стыдно?

— Стыдно, сеньор.

— Ты ведь только начинаешь жить, и начинаешь с порока. Ты не боишься гнева Господня?

— Я боюсь отца и мать. Они всегда бьют меня, если мне не удается украсть хотя бы несколько денье.

— Но у меня в кошельке гораздо больше.

— Я бы не брал всё, это стало бы заметно.

— Ах ты, хитрец!

— Простите, сеньор! Я умоляю вас, простите!

Эстель пошевелилась на своей кровати и повернулась на другой бок. Де Брие чуть сильнее сжал горло мальчишки, потом снова отпустил, когда услышал мерное дыхание девушки.

— Я прощу тебя и даже дам тебе целый су, если ты ответишь на несколько моих вопросов.

— Охотно, сеньор. Вы так великодушны!

— Просто я не хочу, чтобы отец снова поколотил тебя.

— Спасибо, сеньор! Спрашивайте.

— Скажи-ка, Филипп, не останавливались ли у вас три дня назад двое молодых людей из Парижа? Им на вид лет по двадцать семь, двадцать восемь, оба невысокого роста, один коренастый и крепкий, другой заметно худее и с рыжими волосами.

— Останавливались, сеньор! Я хорошо их запомнил!

— Тише, парень, что ты так возбудился? Почему ты их хорошо запомнил? Они как-то особенно вели себя — пьянствовали, кричали, цеплялись к другим людям?

— Нет, что вы, сеньор! Напротив, они вели себя очень скромно. Мне даже показалось, что оба чем-то озабочены. Я приносил им ужин и заметил это.

— Ты такой наблюдательный?

— Мне просто нравится изучать человеческие лица.

— Гм, ты интересный малый. — Де Брие убрал руку с горла подростка. — И что же они все-таки натворили, если ты их запомнил?

— Они ничего не натворили, сеньор. Их просто арестовали.

— Как арестовали?! — Де Брие повысил голос, но тут же взял себя в руки. — Ты ничего не путаешь?

— Конечно же, нет.

— Рассказывай немедленно!

— Хорошо, сеньор, слушайте, хотя рассказывать особенно и нечего. Ночью, когда уже все спали, к постоялому двору подъехали две брички. Так часто бывает: кто-то задерживается в дороге и не успевает к ночлегу до темноты. Мы с отцом вышли встретить гостей. Это оказались двое священников в сопровождении орлеанского прево и четырех солдат. Они спросили про двух мужчин, описали их так же, как вы только что описывали мне. Отец указал им, где разместил этих людей. Тогда солдаты зажгли факел и стали смотреть среди спящих, пока не нашли тех, кого искали.

— Дальше, что было дальше? Что им говорили священники и прево?

— Я ничего не понял, сеньор. Их просто подняли, связали руки за спиной и увели. Мы потом долго не могли уснуть.

Де Брие задумался, отвернувшись от мальчика. А тот лежал, боясь дышать и шелохнуться. Рядом с ним на фоне светлого окна возвышалась могучая фигура, и юноша своим детским умишком уже хорошо понимал, как опасно в эти напряженные минуты ее тревожить.

Наконец, рыцарь отвлекся от своих размышлений и повернул голову к Филиппу. Сердце юноши затрепетало с новой силой.

— Обещай мне, что никому не расскажешь о нашем разговоре, — сказал де Брие.

— Обещаю, клянусь вам, сеньор!

— Вот и хорошо. Ты, я вижу, смышленый малый, так что я на тебя надеюсь.

— Спасибо, сеньор! А можно спросить?

— Что?

— Вы их знаете — этих двоих?

— Если бы не знал, не расспрашивал.

— А кто они?

— Ты уж прости, но тебе знать незачем.

— Я понимаю, это какая-то тайна. Просто эти двое парижан не показались мне преступниками.

— Они и не преступники, — после паузы сказал Де Брие. — И все же мне кажется, что один из них может оказаться негодяем…

Он снова замолчал, задумавшись. Мальчик успокоился и теперь просто ждал, когда его отпустят.

— А ты действительно хороший парень, Филипп. Жаль только, что занимаешься воровством, — вдруг сказал де Брие. — Это нехорошо.

— Я уже давно решил: вырасту и брошу это дело. Я буду сильным, отец тогда не посмеет меня бить.

— Верно, не посмеет. Ну, ступай. — Де Брие достал из кошелька несколько монет, сунул в потную ладонь мальчишки. — И помни: никому!

— Никому, сеньор!

* * *

Молочный свет луны мягким саваном покрывал темные постройки Вьерзонского монастыря. Острые углы базилики сглаживались и округлялись в этом небесном сиянии, тени становились размытыми и медленно перемещались, повинуясь плывущему к горизонту светилу. Холодные апрельские звезды то и дело вспыхивали новыми красками, потом тускнели, чтобы через несколько мгновений снова вспыхнуть с еще большей силой. Казалось, это ангелы ведут неторопливую беседу о вечном, освещая свой диалог.

В альмонарии — просторном помещении с низким потолком и несколькими длинными скамьями вдоль голых стен, не смотря на поздний час, было многолюдно. Обычно в назначенные дни здесь раздавали милостыню: аббатиса и ее помощницы принимали нищих и больных из округи, да еще тех, чей путь по воле судьбы пролегал через Вьерзон. Монастырь давно снискал себе славу одного из самых открытых и щедрых по отношению ко всем нуждающимся. Но в эту ночь его размеренную жизнь, его обычаи и традиции нарушили те, кто еще совсем недавно требовал неукоснительного соблюдения этих самых традиций.

Папские прелаты Боне и Моро в сопровождении нескольких солдат прибыли в монастырь четверть часа назад. С собой они привезли двух молодых мужчин со связанными за спиной руками, которые теперь понуро стояли посреди альмонария, освещенные светом трех факелов. Прелаты сидели на скамье, их черные сутаны растворялись на фоне темных стен, их лица терялись в полумраке, но голоса были хорошо слышны арестованным, а интонации понятны.

— На колени! — скомандовал епископ Боне. — Негоже преступникам стоять в присутствии представителей его высокопреосвященства!

— Почему? — Тибо вглядывался в темноту, пытаясь различить лица священников. Он хорошо понимал, что вместе с Луи они попали в какую-то скверную историю, суть которой должна будет вот-вот раскрыться. — В чем нас обвиняют?

— На колени! — повторил уже другой голос. — Мы привезли вас сюда не для того, чтобы давать какие-то объяснения.

— Но мы ни в чем не виноваты! — заявил Луи.

— А вот сейчас мы это все и выясним. На колени, негодяи!

Друзья переглянулись и молча выполнили приказ.

— Итак, — сказал один из прелатов, — перед вами представители папской следственной комиссии, епископы Боне и Моро. Мы будем задавать вопросы, вы будете правдиво на них отвечать, и от вашей правдивости зависят ваши судьбы. Это понятно? Надеюсь, что понятно. Ваши имена Тибо Морель и Луи Ландо, не так ли?

— Да, ваше преосвященство. Но откуда…

Тибо повернулся к Луи, тот удивленно пожал плечами.

— Повторяю, вопросы задаем мы! Итак, с какой целью вы приехали в Орлеан?

— Мы простые ремесленники, мы ехали на юг в поисках заработка, — не моргнув глазом, сказал Тибо. — Я кузнец, а мой друг неплохой плотник. В Париже сейчас большой наплыв народу, трудно найти работу.

— Вот как! — воскликнул епископ Моро. — Выходит, что вы, сеньоры, не услышали нашего призыва к правдивости ответов.

— Мой друг говорит правду! — фальцетом воскликнул Луи.

— Что ж, хорошо, — сказал Боне. — Сейчас мы разделим вас, и каждый даст собственные показания, которые мы потом сравним. Тогда нам без труда удастся определить, где истина, а где ложь. Эй, стража, вывести этого рыжего!

Двое солдат подхватили Луи под локти, подняли с колен и грубо вытолкали из комнаты. Вслед за ними вышел епископ Моро.

— Ну, а я побеседую с тобой, Тибо, — вкрадчиво сказал Боне.

Он сделал паузу, внимательно изучая коренастую фигуру Тибо, потом сказал тихо, но убедительно:

— Нам хорошо известно, что ты, Тибо Морель, некоторое время состоял в Ордене тамплиеров и был в услужении рыцарю Венсану де Брие. Так это или нет?

— Да, ваше преосвященство, — с достоинством ответил Тибо. Он хорошо понимал, на какие вопросы отвечать можно, а какие нужно оставлять без ответа.

— Вот и хорошо, что ты не стал отпираться. Надеюсь, что мы быстро поладим, и уже утром отпустим вас с другом на все четыре стороны.

— Я не знаю, что вам от нас нужно, — осмелился сказать Тибо.

— Сейчас узнаешь.

Священник поднялся, подтащил скамью ближе к арестованному и снова сел. Теперь свет факелов хорошо освещал его одутловатое лицо с тонкими, будто нарисованными бровями и маленькими бегающими глазами неопределенного цвета. Некоторое время епископ молча смотрел на Тибо. Потом сказал с прежней вкрадчивостью в голосе:

— Орден распущен, Великий магистр его казнен, однако некоторая деятельность этой преступной организации продолжается. Я бы сказал, тайная деятельность. Ты, наверное, думаешь, что нам неизвестно, что твой хозяин, помощник прецептора Франции граф Венсан де Брие жив, здоров и находится в Париже? Мало того, мы хорошо знаем, где он живет. И не арестовали его вместе с другими рыцарями только лишь потому, что нам это не нужно. Почему? — хочешь, наверное, спросить ты.

— Да, хочу.

— Ответа на этот вопрос ты не получишь, Тибо. Это дело не твоего ума. Но вот если ты нам кое-что расскажешь про своего хозяина и, кроме того, если сведения о нем совпадут с теми, которые желает получить папа, обещаю, ты будешь весьма щедро вознагражден. И тогда тебе не понадобится искать случайного заработка ни на юге Франции, ни на севере, ни в самом Париже. Вместо этого ты снимешь для себя достойное жилье, а может быть, и купишь собственный домик, куда приведешь молодую и красивую жену, о которой, наверное, уже много лет мечтаешь… Ну, Тибо, разве тебя не привлекает такое будущее?

— Весьма привлекает, ваше преосвященство, — ответил Тибо. — Только я не понимаю, что вы от меня хотите. Мой хозяин давно не служит, потому что Орден уничтожен. Он сбрил бороду, он ведет совсем не рыцарский образ жизни, он предпочитает теперь заняться какой-нибудь торговлей, только еще не выбрал, какой именно. Вот и все сведения. И за это, ваше преосвященство, вы готовы щедро наградить меня? Поистине, это будет самый легкий и непредсказуемый заработок в моей жизни!

— Молчать! — вскрикнул епископ Боне. — Ты задумал опасную игру, Тибо Морель! Не советую тебе разговаривать со мной в подобном насмешливом тоне.

— Но я и не собирался…

— Молчать! И отвечать только на мои вопросы!

— Но как же я буду отвечать, если вы приказали мне молчать, ваше преосвященство?

— Ну, все! Мое терпение лопнуло! — Священник вскочил со скамьи. — Эй, ребята, а ну-ка всыпьте ему, как следует, чтобы отбить охоту шутить со мной!

Солдаты подскочили к Тибо и замахали кулаками. Бывший оруженосец, склонив голову и не имея возможности защищаться связанными руками, мужественно терпел побои.

— Хватит! — остановил их епископ. — Мне нужно, чтобы он еще мог разговаривать.

Боне снова присел рядом.

— Ну? Теперь ты понял, что ты всего лишь червь, которого я могу просто растоптать.

— Понял, ваше преосвященство.

— А могу и возвысить, — продолжил священник.

— Это ваше право, — ответил Тибо, сплюнув кровь.

— Говори же, какое поручение де Брие вы с другом собирались выполнять? Куда направлялись?

— Я говорил вам: мы ищем работу. С графом де Брие у меня уже нет прежних отношений, ему не нужен оруженосец, он отпустил меня на вольные хлеба.

— Врешь! Эй, стража, обыщите его!

Солдаты снова подскочили к арестованному и уже через минуту передали епископу Боне небольшой лист пергамента, сложенный вдвое и найденный у Тибо за пазухой. На лице священника, предвкушавшего удачу, появилась загадочная улыбка. Подойдя ближе к свету, епископ стал всматриваться в написанные строки, потом вернулся к Тибо. Глаза священника были налиты кровью.

— Что это за письмо и кому оно адресовано?

Тибо молчал, глядя в пол.

— Хорошо, — сказал епископ, — возможно, что ты не знаешь тайнописи тамплиеров, и не можешь передать мне содержание письма. Но уж кому ты его вез — это я из тебя вытащу! И если не сегодня, то завтра или послезавтра. Утром мы отправимся назад в Париж, и там, в подземелье Жизора, ты расскажешь все!

2

Почему и для чего Господь сводит в определенных точках пересечения жизненные пути незнакомых людей? Разных людей. Противоположных людей. Впрочем, кому дано понимать истинную, а не кажущуюся противоположность? То-то же…

Если это замысел Творца — нужно принимать его безоговорочно и даже не пытаться оспаривать, даже не пытаться выстроить в логическую цепочку причины и следствия подобных соприкосновений. Не доросли мы, люди, не заслужили еще этого понимания.

Если же, напротив, всё сводится к случайности, и божьего промысла в этом нет — остается только не пропустить тот момент, когда случайность превратится в закономерность. Тогда, вероятно, ее легче будет изучить, проще оцифровать и анализировать. А впрочем, кому охота этим всем заниматься? Человек со здоровым румянцем на щеках, твердо знающий, чего он хочет от жизни, — никогда не отдаст свое личное пространство подобным исследованиям. Пожалеет времени, и будет прав. Или будет думать, что прав.

Иной же — бледный, с внутренним душевным свечением, больше мыслящий, чем совершающий поступки, — такой с азартом может ухватиться за новые размышления, хотя вовсе не факт, что они выведут его к заключениям однозначным и безоговорочным.

Случайность человеческих связей не поддается ни логике, ни статистике, ни ощущению, ни интуиции. Ее нельзя предугадать, запланировать, рассчитать по формуле. Случайность человеческих связей — это космический вихрь, в котором те или иные частицы, именованные и заряженные по-разному, сталкиваясь и разлетаясь врозь, создают хаос. И из этого хаоса, собственно говоря, состоит Вселенная. Она подвижна, она — пусть не быстро, но постоянно — меняется. И поэтому она — управляема… Или нам кажется, что управляема…

«Господи! Что происходит в этом мире? И в этом ли?.. Тот человек, о котором ты рассказал… во сне… нуждается в сочувствии… И я готова его проявить… всею душой, как никто другой, наверное…

Я долго не решалась написать. Я ходила убитой два дня. Я не знала, кАк написать и что. Впервые за время нашей переписки — не знала… Руки не слушались, пальцы промахивались, попадая не по тем клавишам. Я пыталась что-то набросать, но выходил сплошной винегрет из чужих, непонятных слов. Я набирала текст и тут же его удаляла.

До сих пор мне не было затруднительно писать, я говорила с тобой — как думала, а думала — как чувствовала, поэтому получалось легко, может быть, иногда сумбурно, излишне эмоционально… как еще бывает, когда любишь…

А сегодня я просто смята, я — тетрадный лист, которому хотели доверить тайну, а потом передумали, скомкали и швырнули в корзину. Я случайно прикоснулась к этой тайне, чужой тайне, ставшей моей, а теперь не знаю, что с этим делать… Нет, ты не собирался обидеть меня — я понимаю, это совсем другое. Просто есть вещи, которые, как ни старайся, невозможно объяснить. И одна из таких вещей — твой рассказ о том человеке… И я даже догадываюсь, как его зовут. Нет — знаю… Потому что сама — представляешь, сама! — нахожусь внутри такого же «сериала». Да-да, именно так!

Мои сны, о которых я тебе рассказывала — они теперь, как детский лепет, как невинная фантазия, как легкая страница безобидной повести… Вот только про Учителя — вещий, наверное… А что теперь? Эксперименты… Это они, Андрей? Над нами? Над всеми людьми или только над избранными? Надо мной и тобой? Нет, ты же не сказал, что тот человек — это ты сам. ЧтО это я уже напридумывала? Вот когда скажешь…»

* * *

«Конечно же, я не хотел тебя ничем обидеть, Инна! Я просто думал, что со мной происходит нечто странное, не поддающееся объяснению, и это может в чужих глазах выглядеть как-то нелепо, даже вызывать определенные подозрения… Я никому еще ни о чем не рассказывал, тем более жене — она слишком эмоциональный человек, её нельзя нагружать подобными вещами. А вот тебе… Да, тот человек — именно я. Хочешь узнать мою историю? А ты бы потом рассказала свою. Даже забавно — поделиться сценариями…»

«Конечно хочу узнать! — сказала Инна сама себе. — Хотя у меня уже есть кое-какие догадки…»

Она встала из-за стола, накинула на плечи халат и вышла на балкон. Вечерело. Тусклый дневной свет стремительно сменялся густым январским сумраком. В матово-синем небе было пусто — взгляду не за что зацепиться. Но где-то там — она знала — было то, что управляет всеми телами и энергиями во Вселенной и сочиняет законы для этих тел и энергий. Она знала. Где-то там…

«Расскажи, расскажи мне всё — до мелочей, до каждого слова и вздоха, до каждого жеста и взгляда. Я погружусь в твой сон, я буду там с тобой рядом и постараюсь помочь… Ничего не выдумывай и ничего не обобщай, пусть простые слова станут живой водой и истиной, в которую я поверю, как не верила никому и никогда…

…Шла с работы. Сегодня был тихий светлый день — даже не похожий на зимний. Деревья еще с осени подстрижены… и солнце! Такое тёплое, большое… что я представила, как чувствует себя… знаешь, кошка, лежащая на окне, лениво, сквозь ресницы, взглядывающая на солнце, греется в его лучах, лапки свесились с подоконника, кажется, вот-вот и свалится… ан, нет! подтянется — и ловит последние лучи… и нежится… и что там будет завтра: дождь, снег, голод или тоска… сегодня — Солнце! и дарит тепло, любовь, счастье… и ласкает каждым лучиком… вот и я… только не привыкла ещё, не умею, чтобы нужна кому-то: не детям своим, не родителям, а — тебе… спасибо… Солнце…»

* * *

«Представь себе тысяча триста четырнадцатый год. Париж. Тамплиеры…»

Она вскочила из-за стола, заметалась по комнате. «Господи, что это! Как? По каким законам? Почему? Франция. Тамплиеры…»

Она даже не стала читать письмо дальше. Она знала всё, о чем там было написано. Она знала. Она сама была там. Улица Жюиври, пешеходный мост Планш Мибре, ворота Сен-Бернар и дом Гишара де Боже, подземелье Тампля и архив Ордена…

Нет, это невозможно! Так не бывает! Она говорила себе эти слова, даже не замечая, что произносит их вслух, нервно перемещаясь по комнате. Потом рывком упала в кресло, едва не раздавив что-то пластмассовое, нащупала под собой еле живой пульт и включила телевизор. Нужно сменить тему, нужно что-то такое захватывающее, чтобы отвлекло, чтобы зацепило, чтобы вернуло на землю…

Пробежалась по каналам: сплошные «сти» — новости, неприятности, глупости, пошлости, гадости… Бред! Ничто не может перебить внимание, ничто.

Пошла на кухню. Уверенно пошла, целенаправленно. В шкафу с посудой стояла давно початая бутылка немецкого коньяка — Инна уже и не помнила, с кем и когда ее распечатала. Плеснула прямо в чашку — щедро, как себе… «Asbach» согрел горло, пищевод, желудок — как солнечный луч, который удалось поймать ртом и проглотить. Чудодейственное тепло мгновенно разлилось по всему телу, дотянулось даже до ногтей, до каждого волоска. Расслабило, размягчило, подтолкнуло приунывшие мысли, просветлило.

И потом, слегка пошатнувшись с непривычки, она вернулась к компьютеру и дочитала большое письмо до конца. Медленно, неторопливо, будто снова и снова переживая давно знакомые картины. Да, Андрей был именно тем, на кого Инна подумала с самого начала. А кем же еще? Не мог же он быть хозяином харчевни или кучером у графа де Боже…

И она снова пережила эпизод знакомства с ним, и ночной разговор на пустынной улице, а потом за ужином, и желание понравиться, и спокойную уверенность в защите, и увидела кровь на кинжале рыцаря… и его глаза… И она не могла понять, почему всё сложилось именно так — два современных и образованных человека — и раннее средневековье, автор замечательных лирических и философских стихов — и суровый тамплиер, скромная учительница литературы — и уличная девка…

Вспомнилась фраза из Фрейда: «Мы выбираем не случайно друг друга… Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании».

Выходит, страница Андрея Глыбова на сайте стихов попалась на глаза не случайно. Выходит, желание написать ему, а потом и его ответ — тоже не ошибка, а хорошо спланированный контакт, прописанный давным-давно в книгах судеб — её и его… И сон — общий для двоих — не просто совпадение, а некое поприще, на котором им следует пройти определенный путь и как-то применить свои навыки. Какие и в чём? — вот вопрос.

«Здравствуй, Андрей! Добрый день, сеньор де Брие! Как вам спалось на Орлеанском постоялом дворе? Сама я спала, как убитая, правда. Мне что-то снилось, наверное, но я проснулась и ничего не могла вспомнить. Кроме того, что накануне вечером… призналась вам в любви… Вы сами-то помните? Я еще заявила, что когда женщина перестает надеяться — она умирает. Ничего себе я сказанула! Неплохо для девушки облегченного поведения, а?»

Инна откинулась на спинку стула и несколько раз перечитала написанное. Сначала с улыбкой, потом с тревогой. Хотела стереть, но передумала…

«Господи, — подумалось ей, — какая забавная и необычная история происходит! Я засыпаю — и переношусь на семь столетий назад, в совершенно чуждый мир с полудикими нравами, с привычной, обыденной жестокостью жадных до зрелищ людей, с зачатками романтизма, которому еще будто нет ни предпосылок, ни названия. Но я там — своя, местная, родная. Я — не инородное тело, а один из полноправных членов примитивного общества. Того общества, в которое мне открылся портал, где меня приютило время. Впрочем, инородное тело — хороший пример. Это как на уроках химии в какой-то раствор помещают что-то там такое, чтобы понаблюдать реакцию… С химией у меня были нелады, не помню ни одного названия… Да какая разница! Главное — суть. И он, Андрей, — тоже. Там же. Строгий, неразговорчивый, замкнутый. Порой даже суровый. Так иногда кажется. Наверное, и в жизни он такой… Иначе бы не прошел кастинг на свою роль… Фу, глупость какая в голову пришла. Кастинг. Слово-то какое — пошлое… Но мы — катализаторы каких-то реакций, это точно. Вот, вспомнила из химии кое-что…»

«Я ничего не понимаю, Андрей! Решительно ничего! Может быть, это — не до конца стертая память при реинкарнации? И нам только во сне становятся доступны некоторые эпизоды. Тогда возникает вопрос: зачем? Так же, как в любом преступлении нужно искать того, кому это было выгодно, так и в наших ночных многосерийных превращениях нужно искать тот смысл, которым эти метаморфозы могут быть наполнены. Ты не против его искать? Давай вместе.

А может быть, это просто розыгрыш? Какой-то хорошо спланированный, продуманный до мелочей. Или я шизую? Или меня так колбасит от одиночества? Просто… мне не хватает тебя, твоих слов, пусть они и редки в моей почте — но всё же есть. Сладко читать и обманываться… верить, что всё ты говоришь всерьёз… о той части твоей души, которая любит меня между строк… и отождествлять эту часть — с целым. Но это не так. И если я действительно хочу тебе счастья… тебе, современному, а не выдуманному, я должна это признать. Я просто ставлю себя на место, только и всего. Чтобы не давать себе лишней надежды, чтобы не тешить себя тем, что всё когда-нибудь, ТАМ или ЗДЕСЬ, будет по-другому… По-другому не будет НИКОГДА… вот и всё, что я хотела сказать себе…»