В те годы было очень трудно с керосином. В быту керосин был совершенно необходим. На электростанции часто случались поломки, и керосиновые лампы выручали нас. Керосинками обогревались, на них готовили пищу, керосином истребляли клопов, смазывали скрипучие двери, лечились от ревматизма и ангины. Это была какая-то керосиновая эпоха в нашей жизни. И чтобы запастись керосином на педелю, нужно было простаивать в очереди по два-три дня. Керосин покупали по двадцать и по сорок литров. Это означало, что тем, кто стоял в хвосте очереди, керосин не доставался. Они только передвигали свои бидоны ближе к дверям склада и ждали следующего подвоза. Дежурства у склада велись круглосуточно. На ночь бидоны на улице не оставляли, а клали вместо них камни, вывороченные из мостовой. А на заре будили детей, и мы, подменив камни бидонами, околачивались в очереди весь день. Наконец цистерна с керосином приезжала, — это случалось обычно в послеобеденное время, — керосин переливался через шланг в металлический бассейн склада, расположенного в подвале одноэтажного дома, прибегало множество людей, появлялись охотники прорваться без очереди, поднимался крик, гвалт, гремели передвигаемые бидоны, начиналась давка у входа в склад, и становилось не до разговоров, которые велись тут до прибытия цистерны.

А разговоры нам правились. Представьте себе неширокую, замощенную булыжником улицу. Вдоль одноэтажных домиков и покосившихся заборов с различными надписями типа «Вахтошка дурак», «Лена+Витя» и тому подобное выстроились разнообразные посудины, в которые набирают керосин. А на обочинах тротуара сидят домохозяйки, все в домашних, туго перевязанных поясами халатах, в шлепанцах на босу ногу и с вязанием или вышиванием в руках. Говорят без остановки и обо всем.

— В газетах хвалятся, — с кряхтением усаживаясь на камень, сказала одна женщина, — мост имени челюскинцев строится через Куру. А зачем он нам, лучше б керосина побольше было.

— А ходить на тот берег Куры как будешь? — спросила другая.

— Есть же другие мосты. И необязательно туда ходить. В Нахаловке родились, здесь и помирать будем. Наше-то Кукийское кладбище, вот оно, рядом, — пошутила третья.

— Болтовня! — сказала четвертая. — И мост нужен, и керосин нужен, да не все сразу. Какая разруха после революции и гражданской войны была, забыли? Мой-то мне все объяснил. Он в депо в группу сочувствующих записался.

— Это кто такие?

— Коммунисты. Только что без партбилетов. Сейчас вот идет вторая пятилетка…

— Смотри, смотри! Сильно грамотным стал — бросит, на красивой женится!

Женщины звонко рассмеялись.

— Ой, боюсь, — подхватила шутку рассказчица, — буду плакать день и ночь!

— Заплачешь, коли он такой орел.

Заговорили об изменах, о неверных мужьях и женах.

— Вам языками болтать попусту — услада, — сказала молчавшая до того женщина, — а хоть бы одна задумалась о серьезном: говорят, война на носу.

— Это с самой революции говорят, — ответили сразу две.

— Нет, нет, будто бы немцы объявили: мы, мол, самая высшая раса и все народы мира должны стать нашими рабами.

— Это фашисты объявили, но не все же немцы — фашисты.

— А кто это — фашисты?

— Уй-мэ, темная ты баба! Не знаешь, что в Германии фашисты к власти пришли? Они хуже зверей!

— В Германии сейчас почти все разводятся, — сказала та, у которой муж в сочувствующие записался. — Фашисты объявили: у чистокровного арийца должна быть чистокровная арийка-жена.

— Господи, есть же на свете глупцы. А любовь? Если люди любят друг друга, при чем нация?

— А что, немцы не видят, что у них арийцы вытворяют? Вот у нас на улице псих был, так его сразу в сумасшедший дом посадили.

— У них самый главный псих. Гитлер. Как же они его посадят?

— А народ на что? Мы вон своих паразитов дворян в семнадцатом году: долой, и все.

— Да пока это «долой» произошло, сколько народу погибло!

— Ой, женщины, какой умный у нас разговор! Поглядите, детвора аж рты разинула!

Да, нам не скучно было околачиваться в очереди часами.

Однажды собрались побежать проверить очередь — на нашем балконе у самой лестнице стоят перед открытой дверью мальчики. Раньше эта дверь всегда была закрыта, и я не обращала на нее внимания.

— Люся, это кто?

— Алеша и Леня. Они давно-о-о уехали. А теперь приехали обратно.

Я обрадовалась: наконец-то у нас будут товарищи. Старший мальчик был повыше меня ростом, крепкий, голова круглая, как арбуз, глаза выпуклые и шкодливые. Младший мальчик был щупленький и узкоглазый.

Очень скоро я увидела остальных членов этой семьи: отца и бабушку Фросю. Эта семья прибыла не в полном составе. Мать Алеши и Лепи осталась в Абастумани, где она уже два года безуспешно лечилась от туберкулеза.

Но мы в то время ничего этого не знали, и наши новые товарищи вряд ли осознавали свою трагедию.

Мы подружились. Вместе караулили бидоны у керосинового склада. Алеша там же предложил набрать кевы, иначе говоря — черной смолы, при помощи которой асфальтируют тротуары, и жевать ее, она вполне заменяет настоящую кеву.

— Вон видите, делают тротуар? Вон она глыбами лежит. Пробовали жевать? Нет?

— Она же черная.

— Ха, черная… Сами вы черные. Это же бесплатная жвачка!

— А не заругаются рабочие?

— Нет, не заругаются. Вон ее сколько, им же не жаль.

И, не откладывая это дело в долгий ящик, он в тот же день притащил во двор такой кусок смолы, какой был в состоянии притащить.

Заметив, что нам не правится Лялька, он ее побил. Повод подала сама: показала язык. И через несколько мгновений, ухватившись за побитые места, укрылась в своей галерее. Я была очень довольна Алешкой, очень. С его появлением наша жизнь просто ключом забила.

Играли как-то в саду, пришел Коля. Он давно уже не затевал со мной игр. Но наша компания в таком интересном составе натолкнула на идею: Коля предложил строить железную дорогу между Тифлисом и Поти. Когда-то наш дед строил такую. Коля решил, что начнется она у стены прачечной, пройдет по главной дорожке сада и завернет к фиалкам — там будет берег Черного моря.

Сразу распределили должности. Коля назначил себя начальником всей дороги, меня, Алешу и Леню — машинистами. Люся, Надя Барабулина и две ее меньшие сестренки, Вера и Люба, стали помощниками и стрелочниками. Замесили глину, начали лепить кирпичи. План у Коли был блистательный: он решил сделать металлические рельсы и электрифицировать дорогу.

В первый день налепили мало кирпичей. Потому что еще не умели работать с формой. Формой была расклеенная спичечная коробка без дна. Зато на второй день работа пошла быстрее, и начали соревнование: кто больше налепит. Тут неожиданно взбунтовался Ленька. Он сказал, что даром работать не хочет, хоть соревнование, хоть не соревнование. Если играть, так по-настоящему, чтобы и деньги у нас были и все такое прочее.

Ух и рассердился же мой брат!

— Не хочешь работать по-коммунистически, я тебя на жалование посажу! Но потом, имей в виду, никаких бесплатных билетов на поезд тебе не дадим. И вообще, что ты за человек?

Ленька и сам не знал. Пожевал, пожевал жвачку — она у него была постоянно во рту, — сплюнул и сказал:

— Коммунизма пока еще нет. Чего ж я зря работать буду?

— Глупый ты, Ленька, до удивленья, — сказала Надя. — Коммунизм — это от нас самих зависит. Постараемся — и будем жить как люди, не постараемся — будем плохо жить. Так мой отец говорит. А он матросом был во время революции. Все знает.

Мы поглядели на Надю с уважением, помолчали.

— Ладно, — решил Коля, — будем строить дорогу, а Леньку придется перевоспитать.

Продолжали работу молча. Каждый думал о своем. Я восхищалась Надей, даром что очки носит — с пяти лет научилась читать. Хорошо она про коммунизм объяснила. А что, если открыть столовую для рабочих? Как в Мухатгверды. Недавно мы с папой и тремя рабочими за рыбой в За ГЭС ездили. Там она в заводи кишмя кишела. Огромные рыбины. Их хватали руками и бросали в телегу и в бричку. Потом совхозные рабочие три дня бесплатно ели рыбу в столовой. В Мухатгверды так заведено. Там и овощи к столу бесплатно подаются, если урожай обильный. Повариха еще и приговаривает: «Поработали, дорогие труженики, вот и ешьте теперь на здоровье, а как же? Только так. Приятно ведь всем вместе поработать и поесть».

Я решила открыть такую столовую. Но лишь для тех, кто работает по-ударному.

И вот столовая открыта. На скамейке в саду расстелена газета, на ней сахар, хлеб, огурцы. Ленька посмотрел и сразу пообещал налепить сто кирпичей. Я ему поверила. Коля промолчал, не стал пока спорить. Налетела вся бригада, расхватали продукты вмиг. Я побежала за новой порцией — если выполнят норму, пусть едят. Открыла буфет, а мама хвать меня за руку:

— Это еще что такое? Ну-ка марш в угол!

Я стояла носом к степе, прислушивалась к доносившимся из сада голосам… Коля что-то рассказывал, все смеялись.

«Эх, — подумала огорченно, — лучше б я лепила кирпичи».