— Отменили хлебные карточки! Отменили хлебные карточки! — Алешка бегал по двору и кричал во все горло. — Ирка, Люська, бежим смотреть!
Мы побежали на угол, к хлебной лавке. Народу там — не протолкнешься. Смеются, кричат. Никто никого не слушает. Мужчины, те, что помоложе и поздоровей, лезут в лавку без очереди и, когда их тянут сзади за пиджаки, скалят зубы, отделываясь шуточками. На стене у входя объявление:
ЧЕРНЫЙ ХЛЕБ — 1 р. 10 к. ЗА КИЛОГРАММ.
БЕЛЫЙ ХЛЕБ — 2 р. ЗА КИЛОГРАММ.
На улице у каждых ворот маленькое собрание. В руках у всех хлеб, едят, смеются. Нас тоже угостили. Мы с наслаждением жуем хлеб, ходим от ворот до ворот, слушаем.
— Женщины, дорогие, на сахар, слыхали, тоже снижение цен!
— Ой, господи, слава богу! Теперь лишь бы войны не было, встанем на ноги, заживем!
— Еще как заживем! Обойдемся без помощи капиталистов!
— Уй-мэ, конечно!
— А слыхали: в нашей лавке корреспондент из газеты был!
— Когда?
— Говорят, рано утром.
— Не может быть.
— Клянусь мамой!
— Ва, неужели о нас напишут?
* * *
— Тише, тише, говорите по очереди, сразу видно: женское собрание!
— Ну хорошо, будем по очереди. Эвгени, вот сейчас у нас социализм, да?
— Да.
— Ну хорошо, жизнь наладится, это уже видно, а потом?
— Что потом? — Все в каретах будем разъезжать, что ли?
— Почему в каретах? В аэропланах, на таксомоторах. В Тифлисе с этого года будут курсировать двадцать таксомоторов. Вместо фаэтонов. На вокзальной площади будет стоянка и, пожалуйста, садись, езжай, куда надо.
— У… Дорого будет стоить это удовольствие!
— Не-ет, копейки.
— А вот при царе…
— Эвгени, как думаешь, царский режим вернется?
— Да ты что, полоумная?
— А на нашей улице рано утром корреспондент был!
* * *
— Люди, сейчас с Плехановской иду! Там шесть сортов хлеба продают!
— Вах! Надену новое платье и пойду смотреть.
— Я теперь своего Мишку в ясли, а сама на работу. Хватит дома сидеть, человеком хочу стать.
— Муж тебе покажет, как человеком стать. Да он с ума сойдет. Чтоб женщина с мужчиной на равных была?.. Где это видано?
— Почему? Все наши законы за женщину.
— Ну и что? Ну и что? Голова у женщин все равно глупая, куда ей до мужчины?
— Да ну вас с вашими спорами! Скажите лучше, правда, что в нашей лавке корреспондент был?
— Правда. А тебе-то что?
— А какой он, какой?
— Красавец.
— Ну конечно, он же корреспондент.
* * *
— Ой, с ума сойти можно: про нашу хлебную лавку в газете напишут?!
— Я тоже в это не верю: никогда в жизни про нас не писали и вдруг напишут?
— Да он, наверно, не на тот трамвай сел!
— Ха, ха, и то правда!
— Может, ту корреспонденцию и не напечатают?!
— Конечно. Что им, больше делать нечего?
* * *
И как же поразились люди нашей улицы, когда в «Тифлисском рабочем» появилась статья под заголовком «Жулик за прилавком». Статью читали в каждом доме нараспев. Начиналась она так: «Лоткинская улица.
Хлебная точка № 3 райОРСа. Здесь недостаточно хорошо подготовились к свободной продаже хлеба: 96 проц. помола и 85 проц. помола. Хлеб других сортов сюда не успели подвезти». Дальше писалось о хлебных точках, что на других улицах района, но и этих нескольких строк было достаточно, чтобы жители Лоткинской почувствовали себя счастливее: «О нас республиканская газета заговорила! Значит, не такие уж мы забытые на этой далекой окраине. Теперь, пожалуй, можно ожидать и ёще каких-нибудь перемен к лучшему».
И надежды вскоре оправдались: открылась новая баня.
Раньше мы ездили в серные бани на другой конец города. Уходил на это целый день. Длинная дорога с двумя пересадками из трамвая в трамвай, огромные очереди перед баней и внутри. Попав туда, мылись под душем и в бассейне часами, чтобы хватило на месяц. А теперь своя баня, вот радость-то.
Мы с мамой и тетей Тамарой отправились туда рано утром, заняли очередь. Стояли полдня, наконец вошли. Баня оказалась очень жаркой, мама не выдержала, быстро помывшись, пошла в раздевалку, и я за ней. Мы оделись и собрались уходить, а тетя Тамара все не идет.
— Задохнулась она там, что ли?
Я побежала, открыла дверь в душевую и крикнула в клубы пара:
— Тетя Тамара, скорей, скорей!
— Сейчас! — весело крикнула она.
В раздевалке было как в театре. На скамейках вдоль шкафчиков сидели распаренные женщины, в середине зала стояли медицинские весы. Около них сидела на стуле банщица и за десять копеек взвешивала желающих. А желающими были почти все, потому что в Тифлисе в те годы считалось — чем толще женщина, тем она красивее. Вот каждая и следила ревностно: пополнела она или еще нет?
Женщины вели себя в бане по-разному. Худые после купанья поспешно прыгали на весы и потом торопливо одевались. А толстые выплывали из душевой, как королевы. Остановившись в середине раздевалки, они лениво поглаживали свое тело и, почесываясь и торжествующе окидывая взглядом худых, поднимались на весы как на пьедестал.
— Айкануш, душка, а ну посмотри, сколько я прибавила?
— Пах, пах, пах! — восклицала носатая, худая, как кощей бессмертный, банщица. — Сагол! Сто килограммов! Раньше сколько было?
— Девяносто восемь.
— Вах, вот везет!
— А мой муж, — толстуха обвела всех умиленным взглядом, — говорит: «Почему, золотко мое, ты так полнеешь?»
Вся раздевалка оживленно обсуждала этот рекордный вес. Спрашивали красавицу, чем она питается и что еще нужно делать, чтобы набирать жир с такой скоростью. Айкануш дремала у весов. Изредка, не очень напрягаясь, покрикивала:
— Женщины, хватит вам ляй-ляй-ляй! На улице очередь, мучаются!
На какое-то время в раздевалке замечалось движение: кто-то, взяв свои сумки, уходил. И опять лились неторопливые речи, проникнутые горячей заботой о теле.
— Чтобы полнеть, нужно все время лежать, — сказала толстушка.
— Правильно, — подтвердила худая, — вот и моя золовка лежит день и ночь. Муж с работы придет, она не шелохнется, пожар случится — не встанет. Я так не могу.
— Потому и худая, — заметила третья собеседница.
— Да нет, просто мне совесть не позволяет!
— При чем совесть? Такой у тебя организм, — сказала четвертая.
— Вах, — затосковала пятая, — если б я прибавила двадцать кило!
— Ха, я с ума схожу — хоть бы два кило прибавить!
— Женщины, женщины, а говорят, нужно дрожжи пить!
И посыпались разные рецепты. Тетя Тамара, пунцовая, сияющая, вышла из душевой. Как она была счастлива и сколько на себя надевала.
— Тетя Тамара, вы сразу можете ехать на Северный полюс.
— Да, деточка, да, — согласилась она, — но понимаешь, я так распарилась… Прекрасная баня, прекрасная!..
Мы пришли домой, и не успела тетя Тамара размотать на своей талии и развязать все платочки, как вошла Нана! Она сказала, что уезжает в Москву.
— В Москву-у-у?
— Да, с мужем. Дайте мне иголку и белые нитки.
— С каким мужем?
Папа, тетя Адель и дядя Эмиль узнали о замужестве Наны на полчаса раньше. Они даже не успели возмутиться. Чтобы всем было удобнее высказывать свои чувства, Нана вынесла табуретку на балкон и, ставя на нее то одну, то другую ногу, быстро чистила туфли. А мы стояли вокруг и не знали, что говорить. Она стала насвистывать какой-то бодрый мотив, и тетя Тамара не выдержала.
— О-о-о-о! — пробасила в негодовании она.
Это прозвучало как сигнал к бою — заговорили сразу все:
— Кто он такой?
— Может, он подлец из подлецов?
— Деточка, тебя жестоко обманут!
— Ты знаешь его? — Дядя подошел вплотную к табуретке.
— Немножко, — Нана отстранила дядю. — Я вас запачкаю ваксой.
Дядя отошел.
— Кто его родители? — строго спросила мама.
— Понятия не имею. Наверно, такие же, как вы. Живут на Давиташвили.
— В каком номере? Мы можем узнать — там неподалеку живет мадам Ренэ.
— Только Ренэ тут и не хватало.
— О Нана!
— Почему он не пришел познакомиться с нами?
— Не было времени.
— Наглец! В старое время мы по пять лет ухаживали, прежде чем сделать предложение, а у них сейчас нет времени!
— Да, нам хватило двух дней.
— Деточка, что ты говоришь?
— Нана, опомнись!
— Тетя Анна! — Нана укоряюще покачала головой, а глаза ее смеялись.
Папа огорчился, как ребенок.
Адель, она над нами издевается.
— Нет, дядя Эрнест, — проникновенно сказала Нана, — я вас очень люблю и уважаю. Но жить буду по-своему.
— Как можно доверять мужчине до загса? — ужаснулась тетя Тамара.
Тетя Адель прижала к груди свои длинные музыкальные пальцы:
— О Нана, все мужчины…
— Извините меня, но я ничего, ничего не понимаю! — развел руками дядя.
— Я тоже, — сказала в тон ему мама.
— И я, — сказал папа.
— Вот и хорошо, — Нана, высоко подняв локти, стала быстро расчесывать свои пышные вьющиеся волосы.
— Нана, ты все же скажи!..
— Мы же твои друзья!
— Где искать тебя?
— Нет, это, это…
— Я даже… Мы даже… Ты даже…
Нана подхватила свой чемоданчик, чмокнула всех выстроившихся перед ней родных в щеки, помахала, сбежав с лестницы, на прощанье и скрылась за углом дома.
Мы вошли в комнату.
— Да скажи ты мне, наконец, — вдруг вспылил дядя, повернувшись к тете Адели, — познакомила она тебя с мужем?
— Да, вчера. По я думала, что он еще не муж. Он борец. Нана повела меня на соревнования, ах, какое красивое тело у него! Такое плотное и в то же время легкое…
— Я не о том спрашиваю. Познакомила она тебя с ним?
— Да, он очень интересный мужчина, хоть не совсем в моем вкусе, но…
— Что он за человек? — почти прокричал дядя.
— Не знаю. — И неожиданно рассмеялась. — Эти борцы очень потешные. Кружат, кружат, упершись лбами друг в друга, как… быки, великолепные быки!..